Шестой выпуск подкаста "Немного о космосе"

Попробовала поучаствовать в конкурсе "Хрустальный пингвинопитек 2022". Под занавес первого этапа отправила свою заявку и видео.
Теперь стало ясно: власть в США захвачена технологическими монстрами, принадлежащими "Мафии PayPal" во главе с миллиардером Питером Тилем, входящим в состав Руководящего комитета небезызвестного "Бильдербергского клуба". Не только сам Дональд Трамп, но и вице-президент Джей Ди Вэнс избраны на высшие государственные должности за счёт и благодаря этой всесильной "Мафии", в том числе магнату Илону Маску.
Для ознакомления с курсом в этом посте будут размещены некоторые (преимущественно первые) лекции из отдельных тематических блоков.
Также обращаем ваше внимание на на условия оплаты доступа
Первая лекция всего курса
Первая лекция блока «Общество»
Предлагаемые заметки помогут читателю понять, почему Будущее — это ресурс, почему так важна Картина Будущего и почему к Будущему надо относиться ответственно?
Человека всегда интересовали перспективы своего существования. Иногда для этого создавались мифы. Сейчас, когда кризис поглотил нашу уверенность в завтрашнем дне, наступило время самим похлопотать о нашем будущем, то есть стать Хлопобудами (Хлопочущие о Будущем). Это персонажи из романа Владимира Орлова «Альтист Данилов», который вышел в 1980 году.
Как мы обычно воспринимаем Будущее? Будущее — это место, где уютно жить и сбываются мечты. Точнее, ты сам их «сбываешь».
Будущее — это место, где ты — главное действующее лицо, да еще за свой счет. Будущее — это место, где твое положение зависит от твоего умения творить. Будущее ты сам способен создать, и оно зависит от тебя. Почему же Будущее такой важный ресурс?
Будущее и сейчас мощнейший ресурс, за который в мире ведется серьезная борьба. А западный мир планомерно занимается футуроцидом, то есть уничтожением Картины Будущего других стран. И здесь необходимо понимать, что представляет из себя Будущее как ресурс.
Признаки этого ресурса четко обозначены в работах Сергея Борисовича Переслегина.
«Во-первых, главный ресурс Будущего заключается в том, что оно есть, и оно радикально отличается от настоящего.
Во-вторых, Будущее управляет сегодняшним днем и проецирует нам свои этические и эстетические императивы. Имеющий уши да услышит.
В-третьих, Будущее и само управляемо, причем мы в состоянии разобраться в пределах этого управления: принять Неизбежное Будущее и достроить его до того варианта, который устраивает нас.
В-четвертых, если мы этого не сделаем, Будущее достроят для нас и за нас. Ибо не имеющий своего Проекта обязательно становится частью чужого.
В-пятых, мы живем в очень неустойчивом мире, в котором трудно рассчитывать на долгую и спокойную жизнь, но зато индивидуальная активность далеко не всегда бессмысленна и обречена на неудачу» [1].
1. Это значит, что Будущее должно быть именно как Будущее, а не как продолженное настоящее. Западный мир под «упаковкой» Будущего продает нам продолженное настоящее. Настоящее, которое есть сегодня, и настоящее, которое будет завтра.
Одно из таких проявлений – это цифровизация, или цифровая трансформация. Это типичное продолженное настоящее. Ничего принципиально нового здесь нет. Это технологический пакет IT, представляемый в определенном развитии.
Однако Будущее несет принципиально иные и новые смыслы. Будущее – это Иное и Новое явление или Иновое. Следовательно, если мы имеем дело с Иновым, то это Будущее. Если этого Инового нет, то это продолженное настоящее. Вот он главный признак Основательного Будущего. Соответственно, навязывание продолженного настоящего можно считать футуроцидом.
2. Будущее управляет настоящим. Именно поэтому к Будущему надо относиться очень ответственно! Нельзя относиться к Будущему безразлично, жить только сегодняшним днем! Будущее уже рядом. Если мы будем относиться к Будущему безответственно, то оно «обидится и уйдет». Так считают специалисты по прогнозам.
3. Будущее само управляемо настоящим. Это значит, что Неизбежное Будущее надо знать, то есть иметь точный прогноз, надо понять его, принять и достроить его именно по нашей проектной конструкции.
4. Конструировать Будущее должны именно мы и для себя. Конструировать именно для того, чтобы Будущее никто не сконструировал без нас и за нас! Нам нельзя жить в чужом проекте! Мы уже это прошли!
5. И самое главное, о личной инициативе. Индивидуальная активность, или личная инициатива, важна в построении нашего общего Будущего. Это может быть самая настоящая стратегическая инициатива для всей страны, как «Бессмертный полк». Такую инициативу можно проиллюстрировать цитатой из романа Пауло Коэльо «Алхимик»: «Каждый человек на земле, чем бы он ни занимался, играет главную роль в истории мира. И обычно даже не знает об этом».
Конструирование Будущего предполагает наличие проекта, под которым и понимается Картина Будущего. Чаще всего мы в ней видим только технические достижения, которых сейчас у нас нет, либо они только разрабатываются, и мы хотим видеть результат этих разработок.
Однако Будущее – это не только новейшая техника и передовые технологии. Будущее – это новое состояние социальной системы, иные структурно-функциональные модели хозяйства, права, власти и управления. Для понимания Неизбежного Будущего нужен научно обоснованный прогноз, к которому нужен проект, позволяющий достроить Неизбежное Будущее до нужного нам состояния.
Именно поэтому Картина Будущего так важна для людей. Будущее – это мощный ресурс, который способен раскрыть потенциал Общества и каждого человека в отдельности! Именно поэтому требуется Единый Проект по построению нашего общего Будущего, в котором способно участвовать все Общество!
Если у Общества будет приемлемая Картина Будущего, то созидательные преобразования не заставят себя ждать! Значит, Картину Будущего нужно формировать всем вместе. Без этого нельзя. Этому и посвящен проект «Контуры Права Будущего»
_________________________________
[1] Переслегин С. Б. Проектирование будущего как ресурс для настоящего. Русский Журнал. Сентябрь 2007. URL:
http://www.russ.ru/layout/set/print//pole/Proektirovanie-buduschego-kak-resurs-dlya-nastoyaschego
Ценности, цензура и пропаганда, индивидуализм против коллективной обороны
2016 год. Мировые элиты уверены — глобализация необратима, международные торговые связи нерушимы, а США навсегда останутся гарантом либерального экономического порядка.
«Америка — создатель и хранитель правил международной торговли», — пишет The Economist. Однако через несколько месяцев эти представления начнут шататься…
«Когда страны обманывают нас в торговле, они воруют рабочие места. Америка больше не будет терпеть это», — заявляет в своей предвыборной речи Дональд Трамп.
После Второй Мировой Войны США создали мировую торговую систему. Генеральное соглашение по тарифам и торговле 1947 года, а затем и ВТО — всё это американские проекты. Десятилетиями Вашингтон проповедовал свободную торговлю как священное писание капитализма.
В 1994 году Клинтон подписывает НАФТА (Североамериканская зона свободной торговли), открывая границы с Мексикой. В 2001 году США впускают Китай в ВТО, убеждая мир, что торговля сделает Поднебесную демократической и прозападной.
«Мы на пороге золотого века глобализации», — заявляет тогдашний министр финансов Ларри Саммерс.
Но к 2016 году картина меняется радикально.
За 15 лет США потеряли более 5 миллионов производственных рабочих мест. Огайо, Мичиган, Пенсильвания — некогда процветающие индустриальные штаты — превратились в печально известный «ржавый пояс». Тысячи фабрик закрылись, переехав в Китай или Мексику.
«История предательства американского рабочего класса написана руками вашингтонских элит». Этой фразой Трамп бьёт точно в цель избирателям в Детройте, новоиспечённом городе-призраке, где ещё недавно кипела жизнь.
Дефицит торгового баланса США в 2016 году составил более 502 миллиардов долларов. Из них 347 миллиардов — дефицит в торговле с Китаем.
«Это не свободная торговля, а экономическое изнасилование Америки», — провозглашает Трамп, и его слова находят отклик у миллионов.
Экономисты, разумеется, спорят. Так, нобелевский лауреат по экономике Пол Кругман уверяет: «Торговые дефициты не имеют значения». Профессор MIT Дэвид Аутор возражает: «Китайский шок уничтожил 2,5 миллиона американских промышленных рабочих мест».
Кому верить? Простой американский рабочий из Янгстауна даёт свой ответ: «Когда мой завод закрылся и переехал в Шэньчжэнь, мне было плевать на макроэкономические теории».
Но дело не только в рабочих местах. Китай систематически нарушает так называемые западные догмы:
«Китай играет в долгую игру, а мы каждый квартал смотрим только на биржевые показатели», — признает бывший глава Национального Экономического Совета Гэри Кон.
Профессор экономики Питер Наварро, ставший советником Трампа, приводит шокирующие цифры: «За 15 лет наш технологический трансфер Китаю фактически создал там аэрокосмическую, полупроводниковую и биотехнологическую индустрии, которые теперь конкурируют с нами».
Понимая, что больше так продолжаться попросту не может, 23 марта 2018 года Трамп вводит первые 25% пошлины на сталь и 10% на алюминий, используя раздел 232 закона о торговле 1962 года — положение о национальной безопасности.
«Вы не можете иметь национальную безопасность без стальной промышленности», — говорил тогда Трамп, бросая вызов не только Китаю, но и ближайшим союзникам — Канаде, ЕС, Японии.
Эммануэль Макрон в бешенстве: «Торговая война не имеет победителей!» Ангела Меркель предупреждает: «Это может привести к спирали протекционизма». Джастин Трюдо называет пошлины «оскорбительными и неприемлемыми».
Но Трамп непреклонен. «Торговые войны — это хорошо, и их легко выиграть», — пишет он в соцсети, повергая в шок экономистов всего мира.
Канада вводит ответные пошлины на американские товары на 12,8 млрд долларов. ЕС — на 3,2 млрд. Китай — на 3 млрд. Глобальная торговая система начинает впервые трещать по швам.
Пошлины на сталь были лишь первым залпом. В июле 2018 года администрация Трампа объявляет о намерении ввести 25%-ные пошлины на импорт автомобилей и автозапчастей. Это прямой удар по Германии и Японии.
«Немецкие автопроизводители продают миллионы автомобилей в США, а мы продаем у них там крохи. Это нечестно!» — возмущается Трамп.
Дитер Цетше, глава Daimler, предупреждает: «Пошлины на автомобили поднимут цены для американских потребителей на тысячи долларов и уничтожат сотни тысяч рабочих мест в США».
Но настоящая цель Трампа — Китай. В апреле 2018 года США вводят 25% пошлины на китайские товары на сумму 50 млрд долларов. В сентябре — ещё на 200 млрд долларов, но уже по ставке 10%.
Китай отвечает зеркально. «В этом мире нет победителей в торговой войне. Односторонность и протекционизм отвергаются всеми», — парирует Си Цзиньпин.
Мировые рынки лихорадит. Dow Jones падает на 800 пунктов. Технологические акции обрушиваются. Но Трамп непоколебим: «Боль временна, победа — навсегда».
Китай находит новую болевую точку США и наносит ответный удар по американским фермерам. Пекин вводит 25% пошлины на сою, свинину, кукурузу — основной экспорт сельскохозяйственного пояса США. И это касается штатов, где за Трампа голосовали активнее всего.
Экспорт американской сои в Китай падает на 94%. Цены обрушиваются. Фермеры в Айове и Небраске на грани банкротства.
«Мы готовы пострадать ради долгосрочной выгоды Америки», — мужественно заявляет Джон Хейсдорфер, соевый фермер из Иллинойса. Но его банковский счёт пустеет с каждым днём.
Трамп вынужден выделить 12 миллиардов долларов помощи фермерам в 2018 году. В 2019-м — ещё 16 миллиардов. Критики язвят: «Это уже не капитализм, а государственный социализм по-трамповски».
Но не только фермеры страдали. Пошлины на сталь наносят удар по американским производителям:
«Торговая война с собственной экономикой», — иронизирует Wall Street Journal.
Но что если пошлины — не цель, а средство? Что если вся торговая война — лишь часть более масштабной стратегии?
Трамп мыслит не категориями свободной торговли, а категориями власти и национальных интересов. Для него мировая экономика — не поле взаимовыгодного сотрудничества, а арена борьбы, где победитель получает всё.
«Суть стратегии Трампа — вернуть экономический суверенитет Америке», — объясняет Питер Наварро. «Глобализм обогатил финансовую элиту, но обездолил наш средний класс».
Это возвращение к меркантилизму, системе, в которой национальная мощь строится на торговых излишках, а не на свободе торговли. Правда, эту идею опроверг Адам Смит ещё в 1776 году, но сегодня, в эпоху деглобализации, она снова актуальна.
К концу 2018 года мировая торговая система переживает трансформацию, невообразимую ещё два года назад. ВТО парализована — США блокируют назначение новых судей в апелляционный орган. Глобальные цепочки поставок перестраиваются. Компании в панике ищут альтернативы китайскому производству.
«Неопределённость — худший враг бизнеса», — заявляет глава FedEx Фред Смит, — «Мы наблюдаем фундаментальную перестройку мировой экономики».
Но перестройка только начинается. Впереди — драматическое противостояние с Китаем, технологическая холодная война и попытка радикально изменить правила международной торговли.
И всё это лишь прелюдия к настоящей битве — за будущее глобального экономического порядка.
2019 год. Торговая война выходит за рамки пошлин и тарифов. Теперь это война за технологическое господство — битва, определяющая, кто будет править миром в XXI веке.
«Данные — это новая нефть. Искусственный интеллект — новая атомная бомба», — заявлял Марк Цукерберг, выступая на форуме в Давосе, шокируя аудиторию откровенностью.
15 мая 2019 года Президент Трамп подписывает указ, объявляющий чрезвычайное положение в сфере технологий. Удар нацелен прямо в сердце китайских амбиций — на компанию Huawei. Американским фирмам запрещается использовать телекоммуникационное оборудование от «иностранных противников». Затем Министерство торговли вносит Huawei в «чёрный список».
«Это не о торговле. Это о национальной безопасности», — объясняет госсекретарь Майк Помпео. «Мы не позволим Коммунистической партии Китая построить глобальную шпионскую сеть под видом 5G-инфраструктуры».
Китай отвечает жёстко. «Это технологический терроризм», — заявляет представитель МИД Китая. Пекин создаёт свой «список ненадёжных организаций» и угрожает ограничить экспорт редкоземельных металлов — критического ресурса для западной электроники.
К середине 2019 года масштаб экономического противостояния становится очевиден:
«Стоимость торговой войны для среднестатистической американской семьи — 831 доллар в год», — подсчитывают экономисты ФРС Нью-Йорка. «Мы теряем от 0,3% до 0,7% ВВП ежегодно из-за тарифной политики», — признаёт Конгресс США в закрытом докладе.
Экономисты хватаются за голову: президент либо не понимает, либо намеренно искажает механизм действия пошлин, которые платят американские импортёры, а не китайские экспортёры.
15 января 2020 года. Вашингтон. Трамп и вице-премьер Китая Лю Хэ подписывают «первую фазу» торговой сделки. Трамп празднует победу: «Никогда прежде Китай не делал таких уступок».
Согласно соглашению, Китай обязуется:
Реальность оказывается сложнее. Критики сразу указывают на фундаментальные недостатки сделки:
«Это не сделка, а перемирие», — замечает Мартин Вольф из Financial Times. «Китай согласился покупать больше американских товаров, но не изменил свою экономическую модель».
Дальнейшее развитие событий подтверждает скептицизм. К концу 2020 года Китай выполнит менее 60% своих обязательств по закупкам, ссылаясь на пандемию ковида.
Пандемия коронавируса, разразившаяся в начале 2020 года, не только затрудняет выполнение торговой сделки, но и поднимает конфликт на новый, ещё более опасный уровень.
«Китайский вирус» — так Трамп называет COVID-19, прямо обвиняя Пекин в распространении болезни. «Они могли остановить это, но не сделали этого».
Пандемия обнажает фундаментальную уязвимость глобальной экономики — зависимость от китайских поставок. Когда заводы в Ухане останавливаются, останавливаются и сборочные линии по всему миру. Когда больницы отчаянно нуждаются в масках и лекарствах, обнаруживается, что 97% антибиотиков для США производятся в Китае.
«Мы не можем полагаться на другие страны, особенно враждебные, в вопросах национальной безопасности, здравоохранения и критически важных поставок», — заявляет Трамп, подписывая указ о создании стратегического запаса медицинских ресурсов.
Экономический национализм становится новой нормой. Термин «решоринг» — возвращение производства на родину — превращается из теоретической концепции в государственную политику.
«Глобализация мертва», — провозглашает Джим Крамер на CNBC. «На смену ей приходит региональная экономическая интеграция и стратегическая автономия».
На фоне пандемии технологическое противостояние только усиливается. После Huawei под удар попадают другие китайские технологические гиганты:
«Мы строим железный занавес в цифровом пространстве», — предупреждает Эрик Шмидт, бывший главный исполнительный директор Google. «Два интернета, две технологические вселенные, два несовместимых стандарта».
Китай форсирует технологическую независимость. План «Made in China 2025» трансформируется в новую стратегию «двойной циркуляции» — создание самодостаточной экономики, устойчивой к внешним шокам.
«На каждое американское ограничение мы ответим увеличением инвестиций в инновации», — заявляет Си Цзиньпин, объявляя о вложении 1,4 триллиона долларов в развитие новых технологий до 2025 года.
Следующим фронтом экономического противостояния становится финансовая система. Администрация Трампа открывает новое оружие — доллар как инструмент принуждения.
Санкции против России, Ирана, Венесуэлы показывают, как США могут использовать свой контроль над мировой финансовой системой для изоляции противников. Но теперь эта тактика применяется и в торговых спорах.
«Доллар — самое мощное оружие в арсенале США», — откровенно заявляет министр финансов Стивен Мнучин. «Мы можем отключить любую страну от глобальной финансовой системы».
Эта угроза пугает не только противников, но и союзников США. Европейский Союз ускоряет создание альтернативного платёжного механизма INSTEX. Россия и Китай увеличивают торговлю в национальных валютах. Центральные Банки активно наращивают золотые резервы.
Китай переходит к решительным мерам. Проект цифрового юаня разрабатывается с беспрецедентной скоростью. К 2023 году Народный Банк Китая планирует запустить первую крупномасштабную государственную цифровую валюту.
«Это не просто технологическая инновация. Это атака на гегемонию доллара», — предупреждает бывший глава ФРС Бен Бернанке.
К концу первого срока президентства Трампа (20 января 2021 года) мировая экономика претерпела фундаментальную трансформацию:
Промышленная политика. Возрождение идеи национальной промышленной стратегии. США принимают план по стимулированию полупроводниковой промышленности на 50 миллиардов долларов. ЕС создаёт фонд на 750 миллиардов евро для «стратегической автономии». Япония выделяет 2,2 триллиона иен на решоринг.
Академическое сообщество разделено в оценках результатов торговой войны:
Китайский взгляд представляет профессор Пекинского университета Дай Сюй: «Америка начала войну, которую не могла выиграть. Китай никогда не согласится на статус младшего партнёра. Мы построим собственную технологическую и финансовую систему, даже если это займёт десятилетия».
Самым неожиданным итогом торговых войн стал идеологический сдвиг. Неолиберальный консенсус, царивший десятилетиями, рухнул. На его место приходит экономический национализм — доктрина, казалось бы, давно забытая со времён Великой депрессии.
«Наш высший долг — перед американскими рабочими, фермерами и гражданами», — провозглашает Трамп в ООН. «Патриотизм — единственная основа для процветающего мира».
Но общественное мнение меняется. Опросы показывают: 66% американцев поддерживают более жёсткий подход к Китаю. 58% европейцев считают необходимым защищать стратегические отрасли от иностранного контроля. 73% японцев выступают за сокращение зависимости от китайских поставок.
«Национальный интерес возвращается в экономическую политику. И это не временный феномен, связанный с Трампом, — предупреждает историк экономики Адам Туз. — Это фундаментальный сдвиг, который определит развитие мира на десятилетия вперёд».
После падения Берлинской стены и до 2016 года миру навязывались правила так называемого Вашингтонского консенсуса: свободная торговля, приватизация, дерегуляция, свободное движение капитала. Эти принципы продвигались МВФ, Всемирным Банком и Министерством Финансов США как универсальный рецепт экономического успеха.
Торговые войны Трампа подорвали эту модель. В Великобритании побеждает Brexit. В Италии к власти приходят евроскептики. Даже традиционные защитники свободной торговли — Германия и Япония — говорят о необходимости «стратегической автономии».
«Мы наблюдаем рождение новой экономической парадигмы, — утверждает Джозеф Стиглиц, нобелевский лауреат. — Однополярный мир уступает место многополярному, а неолиберализм — более прагматичным и разнообразным подходам к развитию».
Новая модель, которую некоторые называют «Пекинским консенсусом», включает:
«Это не отказ от глобализации, но её переформатирование, — объясняет Дэни Родрик из Гарварда, — От гиперглобализации мы движемся к умеренной глобализации, учитывающей национальные особенности и интересы».
Торговые войны США стали иметь более глубинные политические последствия, выходящие далеко за рамки экономики:
Новый двухпартийный консенсус в США. «Жёсткость по отношению к Китаю — единственный вопрос, по которому республиканцы и демократы сходятся», — отмечает обозреватель CNN. Курс на экономическое противостояние с Китаем теперь поддерживается обеими партиями, хотя тактика может различаться.
Переоценка союзов. Пошлины на сталь из Канады и ЕС шокировали традиционных союзников. «Америка больше не лидер свободного мира», — заявляет Ангела Меркель после саммита G7 в 2018 году. Европа начинает строить собственную стратегию в отношении Китая, балансируя между США и Поднебесной.
Внутриполитический раскол. Торговая война обострила разделение внутри западных обществ. Бизнес-элиты и финансовый сектор требуют возврата к статус-кво. Рабочий класс и национально ориентированный бизнес поддерживают протекционизм. Эта линия разлома определит политическую борьбу на многие годы.
Китайская стратегия «терпеливого превосходства». Конфронтация с США укрепила позиции Си Цзиньпина внутри Китая. «Мы находимся в историческом периоде больших испытаний, которые закалят нашу нацию», — заявляет он в своем выступлении. Китай начинает готовиться к долгой конфронтации, инвестируя в самодостаточность и технологическую независимость.
К концу 2020 года торговая война США трансформировалась в нечто гораздо более масштабное — структурный конфликт между двумя крупнейшими экономиками мира, затрагивающий все аспекты международных отношений.
«Мы вступили в период экономической холодной войны, который может продлиться десятилетия», — предупреждает Рэй Далио, основатель крупнейшего хедж-фонда Bridgewater.
Теперь новая нормальность (я напоминаю, что тут речь идёт о периоде с 2016 по 2021 годы) включает:
«Мир больше никогда не возвратится к глобализации образца 2016 года, даже если Трамп покинет Белый дом, — утверждает главный экономист Morgan Stanley, — Джинн национализма выпущен из бутылки, и загнать его обратно уже невозможно».
В последние месяцы своего первого срока президентства Трамп наносит Китаю серию новых ударов:
К началу 2021 года мировая экономика находится на перепутье. Прежний порядок разрушен, а контуры нового ещё только формируются. Одно ясно: эпоха беззаботной глобализации закончилась, уступив место более сложному, фрагментированному и конфликтному миру.
Январь 2021 года. Джо Байден вступает в должность президента США, обещая «восстановить американское лидерство» и «работать с союзниками». Мировые рынки и дипломаты вздыхают с облегчением, ожидая нормализации торговых отношений.
«Америка вернулась», — провозглашает Байден в своей инаугурационной речи. Но что именно это означает в плане торговой войны с Китаем?
Первые месяцы новой администрации приносят сюрприз: вместо разворота политики — её консолидация. Кэтрин Тай, новый торговый представитель США, заявляет: «Тарифы — это законный инструмент в торговой политике, и мы сохраним их как рычаг давления».
Джанет Йеллен, министр финансов, подтверждает: «Китай остаётся нашим самым значительным стратегическим конкурентом».
Курт Кэмпбелл, координатор по Индо-Тихоокеанскому региону, расставляет точки над i: «Эра конструктивного взаимодействия с Китаем закончилась. На смену ей приходит эра стратегической конкуренции».
Преемственность шокирует аналитиков. «Трамп ушёл, но трампизм в торговой политике остался», — констатирует Financial Times.
Хотя риторика смягчается, а методы становятся более изощрёнными, стратегические цели остаются прежними:
«Мы будем инвестировать в наших людей, технологии и инновации, чтобы конкурировать с позиции силы», — объявляет Байден в своем выступлении перед Конгрессом.
Новая администрация запускает амбициозные программы:
Директор ЦРУ Уильям Бернс не скрывает подтекста: «Технологическая конкуренция с Китаем — определяющая геополитическая задача для нашего поколения».
Если Трамп вёл торговую войну тарифами и санкциями, то при Байдене США решили делать ставку на промышленную политику — прямые инвестиции в стратегические секторы экономики.
«Мы наблюдаем ренессанс идей Александра Гамильтона о государственном строительстве национальной промышленности», — отмечает Рана Форухар, обозреватель Financial Times.
Закон о чипах и науке — самый яркий пример этого подхода. Помимо 52 миллиардов на полупроводники, он предусматривает:
«Это не просто субсидии, а новая модель взаимодействия государства и бизнеса, — объясняет Джина Раймондо, министр торговли, — Мы предлагаем партнёрство, которое обеспечит технологическое лидерство Америки на десятилетия вперед».
Промышленная политика Байдена соответствует глобальному трэнду. ЕС запускает European Chips Act на 43 миллиарда евро. Япония выделяет 6,8 триллиона иен на производство полупроводников. Индия объявляет о программе Production Linked Incentives на 26 миллиардов долларов.
«Мир вступил в эпоху экономического национализма. Невидимая рука рынка уступает место видимой руке государства», — констатирует The Economist, некогда бастион либеральной экономической мысли.
«Никогда не позволяйте кризису пропасть даром». Эта аксиома полностью описывает китайскую реакцию на торговую войну. То, что начиналось как вызов, превращается в катализатор для глубоких структурных реформ.
В марте 2021 года Пекин представляет 14-й пятилетний план, в центре которого — стратегия «двойной циркуляции». Её суть:
«Мы должны быть готовы к худшему сценарию — полному разрыву связей с западными технологиями», — заявляет Си Цзиньпин на заседании Политбюро.
Китай инвестирует беспрецедентные суммы в ключевые секторы:
«США хотели замедлить наше развитие, но вместо этого ускорили нашу трансформацию», — с иронией замечает Ван И, министр иностранных дел Китая.
Результаты не заставляют себя ждать. Впервые с 1990 года внутреннее потребление обеспечивает более 60% экономического роста Китая. Экспорт высокотехнологичных товаров растёт на 20% в год. Число международных патентов, регистрируемых китайскими компаниями, превышает американские показатели.
«China+1» — эта стратегия становится мантрой корпоративного мира. Компании спешно ищут альтернативы китайскому производству, не отказываясь от него полностью.
«Концентрация всего производства в одной стране — это неприемлемый риск», — объясняет Тим Кук, директор компании Apple, анонсируя перемещение части производства смартфонов в Индию и Вьетнам.
Тенденция «друдшоринг» (перенос производства в дружественные страны с предсказуемыми политическими отношениями) всё больше ускоряется.
«Мы движемся от глобализации к регионализации. Мировая экономика разделяется на блоки, центрами которых являются США, Китай и, возможно, ЕС», — объясняет Нгози Оконджо-Ивеала, генеральный директор ВТО.
Трансформация цепочек поставок создаёт новых победителей:
Но процесс не так однозначен. «Полностью заменить Китай невозможно, — предупреждает McKinsey (Международная консультационная компания), — Это единственная страна, которая обладает всеми необходимыми компонентами промышленной экосистемы: масштабом, навыками, инфраструктурой и производственной базой».
Компании находят компромисс: стратегические и чувствительные производства переносятся ближе к дому, в то время как менее критичные остаются в Китае или перемещаются в третьи страны.
В 2019 году Эрик Шмидт предсказал возникновение «технологического железного занавеса». К 2025 году это предсказание сбывается.
«Китай строит параллельный интернет, параллельную финансовую систему, параллельную технологическую базу, — объясняет Иэн Бреммер, президент Eurasia Group, — Мы наблюдаем разделение мира на цифровые сферы влияния».
Границы между экосистемами укрепляются с обеих сторон:
«Технологическое разделение не остановить, — констатирует Генри Киссинджер, — Ключевым вопросом становится управление этим процессом, чтобы избежать прямой конфронтации».
По мере того как мировая экономика делится на блоки, проявляются скрытые издержки этого процесса.
МВФ подсчитал: фрагментация глобальной экономики может стоить миру до 7% ВВП — сумму, превышающую 7 триллионов долларов. Наибольшие потери понесут развивающиеся страны, для которых интеграция в глобальную экономику была путём к процветанию.
«Мы привыкли к тому, что экономическая и технологическая интеграция — это улица с односторонним движением, — отмечает Марк Карни, бывший глава Банка Англии, — Теперь мы понимаем, что интеграция обратима, и это болезненное открытие».
Особенно остро проблема стоит для третьих стран, вынужденных выбирать между американской и китайской сферами влияния.
«Нас заставляют делать невозможный выбор, — жалуется президент Индонезии Джоко Видодо. — Китай — наш ключевой экономический партнёр, США — необходимый технологический и финансовый партнёр. Мы не хотим выбирать стороны в этой войне».
Торговая война перерастает в битву идеологий и моделей развития. Вашингтон всё чаще представляет конфликт как противостояние между демократиями и авторитарными режимами.
«Мы находимся в точке перелома — борьбе между демократией и автократией», — заявляет Байден на «виртуальной» встрече по демократии.
Китай представляет альтернативную трактовку, подчёркивая, что противостояние — это конфликт между американской гегемонией и многополярным мировым порядком, между западным идеализмом и прагматичным развитием.
«США не могут смириться с успехом иной модели развития, — парирует представитель МИД Китая, — Они используют демократию как оружие для сдерживания конкурентов».
Фундаментальный вопрос становится очевиден: совместимы ли демократия и капитализм с долгосрочным стратегическим планированием, необходимым для победы в технологической и экономической конкуренции?
«Китайская система имеет преимущество в мобилизации ресурсов для достижения стратегических целей», — признаёт Эрик Шмидт.
Одна из наименее обсуждаемых, но самых фундаментальных жертв торговой войны — система многостороннего экономического управления, созданная после Второй Мировой Войны.
ВТО парализована — механизм разрешения споров не функционирует с 2019 года из-за блокирования США назначения судей. Количество новых протекционистских мер достигло исторического максимума — более 2500 в год.
«Мировая торговая система находится в большей опасности, чем в любой момент со времён Великой депрессии», — предупреждает Паскаль Лами, бывший генеральный директор ВТО.
Но не только торговая система страдает. МВФ и Всемирный Банк сталкиваются с кризисом легитимности. Китай создаёт параллельные институты: Азиатский Банк Инфраструктурных Инвестиций, Новый Банк Развития БРИКС, Фонд Шёлкового Пути.
«Мы наблюдаем конец эпохи, когда один набор правил управлял глобальной экономикой, — отмечает Марк Леонард из Европейского Совета по международным отношениям (ECFR), — На смену приходит мир конкурирующих стандартов и экономических сфер влияния».
Вот и получается, что торговая война, начатая США при администрации Дональда Трампа в 2018 году, стала водоразделом в истории мировой экономики. То, что казалось временной аномалией, превратилось в фундаментальный сдвиг — переход от эпохи гиперглобализации к эпохе экономического соперничества держав.
То, что происходит сегодня, было ДЛЯ МНОГИХ очевидно ещё 5 лет назад, и я постарался показать, почему это так.
Для полноценного запуска мировой торговой войны США необходимо было максимально ослабить главного западного конкурента — ЕС, и они это сделали даже с перевыполнением плана. Администрация Джо Байдена как раз и была нужна для этого.
Почему так, я подробно писал в материале:
США уходят из Европы, выжигая её дотла
Прочитав этот материал, вам станет очевидно, почему США вдруг решили подружиться с Россией, будто назло своим союзникам. Но это так, к сведению.
Сегодня всем очевидно: мы живём в эпоху великого перехода. Старые правила глобальной экономики перестали работать, а новые только формируются. В этот период турбулентности страны, компании и отдельные люди должны переосмыслить свои стратегии и адаптироваться к менее стабильному, более фрагментированному, но потенциально более справедливому мировому порядку.
Как заметил первый глава Госсовета КНР Чжоу Эньлай, когда его спросили о значении Французской революции: «Слишком рано судить». Так и с торговой войной США: полные последствия этого исторического поворота мы увидим только через десятилетия.
Время пришло и Трамп объявил о введении пошлин уже против всех стран мира. Согласно разделу 232 закона о торговле 1962 года, в США вводится режим чрезвычайного положения из-за торгового дисбаланса, угрожающего национальной безопасности.
Вот и получается, что торговая война Трампа — это катализатор, ускоривший переход мира от эпохи глобальной интеграции к эпохе соперничества держав, которое будет определять мировую экономику и политику на десятилетия вперёд.
Возврата к так называемой «дотрамповской» эпохе глобализации уже не будет. Компании и страны вынуждены адаптироваться к новой реальности геоэкономической конкуренции и повышенных рисков.
В следующем материале поговорим, почему США пошли на этот шаг и почему в мире останутся только две самодостаточные страны — Россия и США. Ни Китаю, ни Европе в новом мире, похоже, места нет среди великих держав.
Техноэволюция в действии. Сдвигаются и ликвидируются все личные границы человеческого я.
Человечество всегда стремилось преодолеть смерть. Это один из древнейших и глубочайших инстинктов — желание жить как можно дольше, избежать распада тела, остановить разрушение сознания. В мифах и религиях разных эпох отражена одна и та же мечта: бессмертие как высшая цель существования. От эликсиров вечной молодости в алхимии до трансгуманистических проектов по загрузке сознания в цифровую среду — идея продления жизни преследует человека, обещая либо райское существование, либо проклятие вечного застоя.
Но что именно мы хотим продлить — сам факт биологического существования или качество жизни? Должна ли наука стремиться к бессмертию, или смерть является необходимым элементом человеческой природы?
Сегодня продление жизни уже становится реальностью. Технологии вроде редактирования генома (CRISPR-Cas9), сенолитиков (лекарств, уничтожающих стареющие клетки) и терапии стволовыми клетками обещают продлить молодость на десятилетия. Исследования Mayo Clinic показывают, что удаление стареющих клеток у мышей увеличивает продолжительность жизни на 36%. Однако это не бессмертие. Оно остаётся теоретическим концептом, требующим либо радикального замедления старения, либо загрузки сознания в цифровую среду.
Важно сразу разделить два понятия:
Технологический прогресс сделал первый шаг в сторону продления жизни. Но готово ли человечество к тому, чтобы полностью отказаться от смерти?
Прежде чем говорить о бессмертии, стоит задать вопрос: почему смерть вообще пугает?
Наш мозг эволюционно запрограммирован избегать опасности. Глубокий страх смерти встроен в лимбическую систему — это базовый механизм, позволяющий нам выживать. Люди, у которых этот страх был сильнее, чаще избегали опасных ситуаций и передавали свои гены дальше.
Парадокс в том, что человек — единственное существо, осознающее свою конечность. Мы не просто инстинктивно боимся смерти, а осознаём её неизбежность, что приводит к экзистенциальной тревоге.
Для человека важно ощущение «Я». Мы боимся не просто перестать существовать, а исчезнуть как личность. Это страх утраты смысла, разрыва связей, исчезновения в небытии.
Также страх смерти связан не только с физическим исчезновением, но и с тем, что сотрется память о человеке. Люди стремятся оставить след: писать книги, создавать искусство, строить компании. Феномен «наследия» во многом является попыткой преодолеть смерть символически.
Современные технологии делают продление жизни реальной целью. В ближайшие десятилетия медицина, генная инженерия и искусственный интеллект могут радикально изменить человеческий организм.
Здесь возникают новые вопросы. Если мы устраним смерть, не потеряет ли жизнь смысл? Если люди перестанут умирать, не приведёт ли это к демографической катастрофе? Кто получит доступ к бессмертию — только элита или всё человечество?
Бессмертие — не просто научная перспектива, а этическое испытание, ставящее перед человечеством вопросы социальной справедливости, идентичности и смысла жизни. Даже если технологии продления жизни достигнут успеха, мы столкнёмся с вызовами, требующими не только научных решений, но и философского осмысления.
Идея бессмертия глубоко сидит в человеческой культуре. Она проходит через мифологию, религию, философию, алхимию и современные научные разработки. На протяжении тысячелетий люди пытались найти способы избежать смерти — либо физически, либо символически. И хотя во все эпохи смерть считалась неизбежностью, человечество никогда не переставало искать лазейки, создавая утопические концепции вечной жизни.
Самые древние представления о бессмертии восходят к мифологии. Почти в каждой культуре есть истории о людях и богах, которые стремились преодолеть смерть. Но любопытно, что во многих мифах бессмертие часто оказывалось не благословением, а проклятием.
Например, в шумерском эпосе о Гильгамеше царь Урука отправляется на поиски секрета вечной жизни после смерти друга Энкиду. Но даже когда он находит растение бессмертия, его съедает змея, а сам Гильгамеш осознаёт, что бессмертие ему недоступно. Миф подчёркивает мысль, что смерть — часть человеческой природы, а стремление избежать её может привести к страданиям.
В греческой мифологии известен царь Тифон, которому боги даровали бессмертие, но забыли дать вечную молодость. В результате он старел бесконечно, превращаясь в дряхлое существо, неспособное умереть. Этот миф иллюстрирует дилемму: бессмертие бессмысленно без молодости и здоровья.
Многие религиозные традиции предлагают не физическое, а духовное бессмертие. В христианстве душа человека продолжает существование в загробном мире, а идея воскресения Христа символизирует победу над смертью. В индуизме и буддизме бессмертие реализуется через реинкарнацию — круг перерождений, который можно преодолеть, достигнув просветления.
Таким образом, древние мифы и религии признают, что бессмертие — не всегда благо. Оно может быть наказанием, иллюзией или недостижимым идеалом.
Легенда о Николае Фламеле, средневековом алхимике, который якобы обрёл бессмертие, вдохновила поколения исследователей, но также породила множество шарлатанов, продававших фальшивые эликсиры жизни.
В Китае императоры династии Цинь искали бессмертие, употребляя зелья, содержащие ртуть. Вместо продления жизни они получали тяжёлые отравления. Что мы видим здесь? Стремление победить смерть без критического подхода может привести к катастрофическим последствиям.
В XX и XXI веках идеи бессмертия начали переходить из области магии и религии в сферу науки. Впервые человечество подошло к продлению жизни не как к мистическому феномену, а как к технологической задаче.
Современная медицина уже увеличила среднюю продолжительность жизни. В 1800 году человек в среднем жил 30–40 лет, в 1900 году — 50 лет, а в 2020-х средний возраст жизни в развитых странах превышает 80 лет. Вакцины, антибиотики, хирургия, генетика — всё это продлевает нашу жизнь, хотя и не делает нас бессмертными.
Сегодня учёные исследуют различные способы радикального продления жизни: редактирование ДНК, чтобы предотвратить старение, сенолитики (лекарства, убирающие стареющие клетки, которые вызывают воспаление и болезни), тканевая инженерия и нанотехнологии.
Некоторые исследователи, такие как Обри де Грей, утверждают, что первая бессмертная человеческая личность может родиться уже в этом столетии. Однако на пути к вечной жизни есть множество препятствий, как биологических, так и социальных.
Если сознание можно перенести в компьютер, останется ли оно тем же самым? Этот вопрос напоминает древнегреческий парадокс «корабля Тесея»: если корабль постепенно заменять новыми досками, остаётся ли он тем же кораблём? Аналогично: если заменить биологический мозг на цифровую копию, будет ли это продолжением личности или её новой версией?
В последние десятилетия появилась новая концепция бессмертия — перенос сознания в цифровую среду. Подход предлагает отказаться от биологического тела и «загрузить» сознание в компьютер, создавая бессмертную цифровую копию личности.
Идея популярна в культуре — от фильмов («Матрица», «Трансцендентность») до книг (Рэй Курцвейл, Ганс Моравек). Сторонники цифрового бессмертия утверждают, что если скопировать человеческий мозг и создать его цифровой двойник, личность сможет существовать вечно.
Тут возникает вопрос: если сознание будет скопировано, будет ли это прежнее «Я»? Или появится новая версия, в то время как оригинал умрёт?
Философы, такие как Дерек Парфит, утверждают, что личность — это не статичное «я», а процесс, который может быть перенесён в другую среду. Однако, если сознание можно скопировать, это открывает ещё одну проблему: если существуют две копии одного человека, кто из них настоящий?
Итак, стремление к бессмертию — технологический вызов и философская дилемма, с которой люди сталкиваются на протяжении всей истории. Во всех культурах и эпохах люди искали способы продлить жизнь, но почти всегда сталкивались с тем, что бессмертие несёт не только преимущества, но и тяжёлые последствия.
Сегодня мы ближе к разгадке тайны старения, чем когда-либо прежде. Готовы ли мы к миру, где смерть исчезнет? Или же человек, получив бессмертие, столкнётся с новым кризисом, ещё более сложным, чем страх смерти?
Страх смерти — одна из самых фундаментальных эмоций, лежащих в основе человеческой психики. Этот страх — не просто реакция на угрозу жизни, а глубинная структура, влияющая на все аспекты поведения, от повседневных решений до масштабных цивилизационных процессов. Мы строим города, создаём религии, развиваем науку и искусство во многом для того, чтобы справиться с осознанием собственной конечности. Именно этот страх стал катализатором человеческого прогресса. Но если смерть исчезнет, изменится ли сам человек?
Когда мы говорим о бессмертии, то представляем его как освобождение от страха. Но так ли это? Возможно, отсутствие конечности создаст новые страхи, которых у нас раньше не было. Если страх смерти даёт мотивацию жить осмысленно, что произойдёт, если эта мотивация исчезнет?
Человеческий мозг — единственный в животном мире, который осознаёт свою конечность. Другие существа инстинктивно избегают опасности, но не строят философских теорий о том, что случится после их смерти. Осознание собственной смертности — это «плата» за развитое сознание, и оно сопровождает нас на протяжении всей жизни.
Мартин Хайдеггер в «Бытии и времени» утверждал, что осознание смерти делает жизнь подлинной. Он называл человека «бытием-к-смерти» — то есть существом, которое живёт, зная о неизбежности конца, и именно это знание даёт смысл его поступкам. Если смерть исчезнет, что станет с аутентичностью человеческого существования?
Эрнест Беккер в «Отрицании смерти» описывает культуру как способ справиться с экзистенциальным ужасом. Искусство, религия, наука — всё это, по Беккеру, попытки человека оставить след и обрести символическое бессмертие. Но что случится с культурой, если страх смерти исчезнет? Не приведёт ли это к утрате мотивации к творчеству?
Парадокс заключается в том, что страх смерти не всегда осознаётся. Многие люди не думают о смерти в повседневной жизни, но он влияет на их решения: желание оставить наследие, создать семью, добиться успеха — всё это во многом формы борьбы со страхом исчезновения.
Если учёные смогут устранить смерть, каким станет человек? Потеряет ли он часть своей мотивации? Или же страх просто сменит форму, превратившись во что-то новое?
Одним из возможных последствий бессмертия может стать парадоксальный кризис смысла. Сегодня люди живут, зная, что время ограничено. Это заставляет их принимать решения, торопиться, реализовывать свои мечты.
Но что случится, если время станет бесконечным? Возможно, вместо свободы это приведёт к тотальной прокрастинации. Если у человека впереди вечность, зачем торопиться? Почему не отложить важные решения «на потом»?
Осознание конечности жизни заставляет человека действовать. Если убрать этот фактор, возможен эффект апатии и безразличия. Это похоже на феномен студентов, которым дали неограниченное время на выполнение задания: в итоге они либо так и не приступают к работе, либо бесконечно откладывают её.
Также есть мнение, что люди просто не смогут психологически выдержать вечное существование. У каждого из нас есть лимит переживаний, эмоциональных ресурсов, желаний. Даже сейчас, проживая 70-80 лет, многие люди к старости чувствуют усталость, потерю интереса.
Ницше рассматривал идею «вечного возвращения» — концепцию, согласно которой человек должен быть готов повторять свою жизнь бесконечно. Он утверждал, что большинство людей при мысли о бесконечном повторении своей жизни почувствуют ужас.
Будет ли человек счастлив, если ему придётся прожить не 80 лет, а 500, 1000 или миллион? Как изменится сознание, если в жизни больше не будет точки завершения?
Если люди начнут жить вечно, появятся новые социальные проблемы. Что делать с теми, кто устал жить? Будет ли у человека право «завершить» своё существование по собственной воле?
Кроме того, появится разрыв между бессмертными и смертными поколениями. Как будет взаимодействовать 800-летний человек с людьми, которые живут стандартные 80 лет? Будут ли они воспринимать друг друга как равных?
Уже сейчас мы видим, как быстро технологии создают разрыв между поколениями. Люди, которым 70-80 лет, часто не понимают цифровой мир, в котором живёт молодёжь. Представьте, что этот разрыв растянется на 1000 лет. Будут ли бессмертные люди чувствовать себя частью общества или превратятся в закрытую касту?
Если люди перестанут умирать, появится новый страх — страх застрять в бесконечной жизни. Сегодня человек живёт, зная, что у него есть конец, но если этот конец исчезнет, он может столкнуться с экзистенциальной паникой.
В фильмах и книгах, где исследуется идея бессмертия, часто показаны персонажи, которые в какой-то момент понимают, что бессмертие — это не свобода, а ловушка. Без финала жизнь превращается в бесконечный цикл повторяющихся событий, который невозможно завершить.
Сартр рассматривал тему «наказания вечности». В его пьесе «За закрытыми дверями» герои оказываются в аду, но ад — это не огонь и муки, а просто бесконечное существование в одном и том же состоянии.
Возможно, бессмертие не избавит нас от страха, а создаст новый, ещё более глубокий.
Мы привыкли думать, что страх смерти — зло, от которого нужно избавиться. Но возможно, он выполняет важную роль, создавая структуру человеческой мотивации. Если убрать этот страх, изменится ли сам человек?
Сегодня мы боимся смерти. Завтра, если бессмертие станет реальностью, мы, возможно, будем бояться вечной жизни. Так стоит ли стремиться к тому, чтобы устранить смерть, или важнее научиться жить осмысленно в отведённое нам время?
Бессмертие кажется логическим продолжением прогресса. Если медицина и технологии способны продлить жизнь, разве не следует воспользоваться этим шансом? Но за этим вопросом скрываются сложные моральные и философские дилеммы.
Стоит ли стремиться к бесконечной жизни, если сама идея жизни основана на конечности? Может ли бессмертие быть справедливым, если оно доступно не всем? Не приведёт ли оно к новым формам страдания?
На первый взгляд, идея бессмертия кажется позитивной. Если убрать смерть, человек получит неограниченное время для познания, творчества, путешествий, саморазвития. Не нужно будет бояться болезней, старости, утраты близких.
С другой стороны, бессмертие может превратиться в тяжёлое бремя. Люди живут, зная, что их время ограничено, и это придаёт смыслы их поступкам. Если жизни нет конца, исчезает и её острота.
Философы, такие как Альбер Камю, утверждали, что смысл жизни рождается из её конечности. Человек стремится к чему-то, потому что у него мало времени. Если времени будет бесконечно много, исчезнет сама мотивация к действию.
Есть ещё один парадокс: чтобы бессмертие имело смысл, оно должно сопровождаться не только продлением жизни, но и сохранением психической устойчивости. Какой будет психика человека, который живёт 300, 500, 1000 лет? Выдержит ли она нагрузку времени?
Если бессмертие станет технологически возможным, кто его получит?
История показывает, что любые значимые достижения науки сначала становятся достоянием богатых. Если вечная жизнь будет стоить миллионы долларов, получат её только самые обеспеченные. Это приведёт к появлению «касты бессмертных» — элиты, которая будет жить вечно, пока остальные люди продолжат рождаться, стареть и умирать.
В мире, где одни живут 80 лет, а другие 800, неизбежно возникнет социальное напряжение.
Сценарий общества, разделённого на смертных и бессмертных, уже стал популярной темой в литературе и кино. В фильме «Время» (2011) люди покупают и продают «часы жизни», и богатые фактически получают бессмертие, тогда как бедные вынуждены бороться за каждую дополнительную минуту.
Вопрос не только в справедливости, но и в динамике развития. История движется сменой поколений. Если одни и те же люди будут жить и править в течение столетий, не приведёт ли это к застою?
Человечество привыкло мыслить себя в рамках преодоления. Мы развиваемся, потому что перед нами стоят вызовы: болезнь, старение, кризисы. Но если вызовы исчезнут, куда направится человеческая энергия?
В культуре есть множество сюжетов, где бессмертие оказывается не благословением, а наказанием. Персонажи, которые живут вечно, часто изображены как холодные, циничные, оторванные от реальности. Они теряют способность удивляться, переживать, чувствовать боль утраты — и вместе с этим теряют часть своей человечности.
Может ли цифровая копия, созданная на основе наших мыслей, памяти и поведения, считаться «нами»? Или это всего лишь симуляция?
Если сознание — это не просто набор данных, а нечто большее, то цифровая копия не будет тождественна оригиналу.
Но даже если сознание можно будет перенести в компьютер без потери личности, возникает другая проблема: каково это — существовать в виртуальной реальности? Будет ли такой мир комфортным? Или люди, ставшие цифровыми существами, в итоге захотят вернуться в биологическую форму?
Смерть является важным социальным регулятором. Она ограничивает власть, передаёт ресурсы новым поколениям, создаёт естественный порядок вещей. Если её устранить, нарушатся многие базовые принципы общества.
Если технологии позволят продлевать жизнь, появится моральная дилемма: должны ли все люди стремиться к бессмертию, или оно должно быть личным выбором?
Возможно, лучший вариант — не полное устранение смерти, а возможность самому решать, когда жизнь должна закончиться. Но готовы ли мы к тому, что такой выбор станет реальностью?
Если человечество когда-нибудь преодолеет смерть, этот шаг изменит мир больше, чем любое другое открытие. Ни один прорыв в науке и технологиях не сможет сравниться с тем, что произойдёт, когда люди перестанут умирать. Всё общество — экономика, политика, культура, социальные отношения — будет вынуждено перестроиться. Возможно, мы даже не можем предсказать всех последствий бессмертия, но некоторые из них уже можно предположить.
Сегодняшняя экономика строится на идее того, что люди умирают и на их место приходят новые поколения. Молодёжь заменяет стареющих работников, появляются новые профессии, открываются карьерные возможности.
Если бессмертные люди смогут бесконечно продлевать свою карьеру, появится застой. Высокие должности будут занимать одни и те же люди веками, и молодым поколениям просто некуда будет расти.
Возможно, это приведёт к новому типу общества, где карьера будет ограничена временными рамками: например, человеку будет позволено занимать определённую должность не дольше 50 лет. Но кто захочет уходить в отставку, если впереди вечность?
Кроме того, если богатые люди получат бессмертие раньше бедных, их капитал будет накапливаться бесконечно. Они смогут контролировать ресурсы, компании, недвижимость веками, превращаясь в фактически бессменную аристократию. Разрыв между классами станет настолько глубоким, что обычному человеку будет невозможно даже приблизиться к элите.
Возможно, появится новый вид налогообложения: «налог на бессмертие», ограничивающий концентрацию капитала у долгожителей. Но приведёт ли это к равенству, или лишь к ещё большему социальному напряжению?
Смерть — естественный способ регулирования численности населения. Если люди перестанут умирать, мир столкнётся с совершенно иным демографическим кризисом.
Возможно, это вынудит человечество переселиться на другие планеты, но даже в таком случае пространство не бесконечно. Если бессмертие станет нормой, правительства, вероятно, введут ограничения на рождаемость.
Но это создаст ещё один кризис. Если новые дети не рождаются, а старые поколения остаются, общество может застопориться в развитии. Молодые люди — двигатель прогресса, потому что именно они приносят новые идеи, ломают старые устои. Без притока нового мышления мир превратится в цивилизацию застывших догм, где всё уже изобретено, а ничего принципиально нового не появляется.
Сегодняшняя концепция семьи и любви завязана на конечности жизни. Люди создают семьи, рождают детей, заботятся о близких, потому что время ограничено.
Скорее всего, общество перейдёт к новым формам отношений. Возможно, браки станут временными, с возможностью расторжения каждые 50-100 лет. Возможно, люди будут создавать несколько последовательных семей, живя в разных культурах, странах, социально-экономических системах.
Но появится и другая проблема: психологическая усталость. Сейчас старики часто испытывают одиночество из-за потери друзей и близких. В мире бессмертия такие потери станут ещё более мучительными. Если человек живёт 1000 лет, он теряет десятки поколений своих друзей. Это может привести к тому, что долгожители начнут отдаляться от общества, превращаясь в закрытую элиту, которой уже неинтересно общаться с «молодыми» 80-летними смертными.
Если человек бессмертен, как наказывать его за преступления? Сегодня многие преступления караются тюрьмой, но имеет ли смысл сажать человека на 20 лет, если он может жить вечно?
С одной стороны, пожизненное заключение может стать более суровым наказанием, чем сейчас. Если человек знает, что проведёт 200 или 300 лет в камере, это может быть более страшным, чем смертная казнь.
С другой стороны, изменится ли отношение общества к моральным поступкам? В мире, где жизнь бесконечна, будет ли убийство восприниматься также как сейчас? Или появятся способы «возвращать» убитых к жизни, например, клонированием или цифровым восстановлением сознания?
Если бессмертие станет возможным, его первыми получат богатые и влиятельные люди.
Сегодня власть меняется, потому что лидеры стареют и уходят, а на их место приходят новые люди с новыми идеями. Если этот процесс остановится, возникнет политический застой.
Представьте, что все президенты, монархи и олигархи получают бессмертие. Это значит, что они останутся на своих позициях пожизненно. Через некоторое время они превратятся в касту «вечных правителей», которые не уступят власть никому.
Это может привести либо к жёсткому авторитаризму, либо, наоборот, к краху всей политической системы, когда люди начнут требовать ротации власти и ограничений на бессмертных лидеров.
Помимо социальных и экономических последствий, стоит задать вопрос: а готов ли сам человек к жизни без конца?
Сегодня люди испытывают кризис среднего возраста, депрессии, экзистенциальные тревоги. Они связаны с тем, что у человека есть ограниченное время, и он чувствует его давление.
Будут ли люди терять интерес к жизни, прожив 500 лет? Захотят ли они добровольно уходить, даже если физически останутся здоровыми? Появится ли психологический предел жизни, после которого сознание просто «выгорит»?
Психологи уже сейчас изучают феномен «жизни без целей» — состояния, при котором человек теряет мотивацию, если не сталкивается с вызовами. В мире бессмертия такие состояния могут стать нормой.
Если технологии продления жизни окажутся доступны только элите, социальное неравенство достигнет нового уровня. Возможны ли механизмы регулирования? Один из вариантов — международный контроль, аналогичный тому, что действует в ядерной энергетике: ООН или ВОЗ могли бы следить за этическим использованием технологий бессмертия. Другая идея — создание государственного финансирования продления жизни, чтобы оно стало доступным не только миллиардерам, но и широкой аудитории. Однако это потребует переосмысления всей экономической модели общества.
Мы привыкли думать, что смерть — трагедия, но, возможно, она выполняет важную функцию в обществе. Если её устранить, человечество столкнётся с новыми проблемами, к которым оно пока не готово.
При этом продление жизни — неизбежный этап эволюции. Как только технологии позволят жить дольше, люди уже не захотят возвращаться к смертности.
Вопрос лишь в том, готовы ли мы к миру, где смерть исчезнет, но появятся совершенно новые вызовы.
Мы воспринимаем страх как нечто негативное, но на деле он играет важную роль в формировании психики. Страх смерти побуждает человека к действию, он лежит в основе большинства культурных, социальных и психологических механизмов.
Возможно, люди научатся перекодировать страх, превращая его в иной источник мотивации. Вместо страха смерти появится страх застрять в вечности, страх за собственную идентичность, страх бесконечного существования. Но если осознанно подойти к этим страхам, можно научиться использовать их как индикаторы того, что в жизни требует внимания.
Страх не исчезнет, но он может стать инструментом, который помогает лучше понять себя.
С развитием технологий изменяется не только продолжительность жизни, но и сам способ переживания эмоций. Сегодня мы уже видим, как цифровые алгоритмы влияют на восприятие реальности: соцсети создают ощущение постоянной нехватки, информационный поток формирует тревожность, а виртуальная среда изменяет представление о времени.
Есть вероятность, что люди начнут разделять свою личность на несколько цифровых копий, проживая одновременно разные сценарии жизни. Это приведёт к появлению новых форм тревожности.
Технологии не избавят от страха, они изменят его природу. Возможно, в будущем страх перестанет быть связанным с биологическим выживанием и превратится в экзистенциальное беспокойство о смысле существования.
Бессмертие — не просто продление жизни. Это радикальное изменение самого принципа существования человека. Оно не избавит нас от тревог, но создаст новые. Оно не решит все социальные и философские вопросы, а только поставит перед нами новые дилеммы.
Человеку свойственно стремиться к бессмертию, но, возможно, истинное развитие заключается не в том, чтобы жить вечно, а в том, чтобы научиться по-настоящему ценить время, которое у нас есть.
Роботы не спасут. Культурный коллапс в эпоху нового великого переселения народов.