Кто придумал идею нации, можно ли быть вне идеологии, какова роль личности в истории? – Сергей Ребров

Идеология — система идей, смыслов, ценностей, разделяемая группой людей и имеющая направленность на изменение реальности. В большинстве случаев она изучается политологией, однако, утверждать, что бывают только политические идеологии — намеренное упрощение.
Для всестороннего изучения этого понятия оптимален морфологический подход Майкла Фридена. Согласно нему идеология имеет сложную внутреннюю структуру и может пониматься в виде системы концептов ядра (например, свободы, справедливости, прогресса и т. п.), концептов смежной части и концептов периферии.
В зависимости от актуальных вопросов и проблем общества, концепты могут переходить от ядра к периферии и обратно, «выпадать» из идеологии или «добавляться» в неё. Более того, роли разных концепций внутри ядра тоже не равнозначны и могут иметь доминирующее или подчиненное положение относительно друг друга.
Особо значимыми аспектами в изучении идеологии являются понятия идентичности и дискурса. Здесь стоит отметить Т. Ван Дейка.
Как и любые другие идеи и системы идей, идеология одновременно существует в наблюдаемой нами реальности, в том числе природе, технике, науке, но создаётся, меняется и, что главное, оценивается только людьми. Заинтересованность людей, их отождествление себя с группой, разделяющей определённые ценности, выражается их идентичностью, которая тоже гораздо сложнее чем привычные ярлыки «либералы», «консерваторы», «зелёные» и прочие. Идентичность конкретного человека строится как на основе общих групповых ценностей и убеждений, его насущных интересов, так и личностного неповторимого опыта.
В конечном счете именно групповая способность оценивать явления с точки зрения хорошо/плохо, наше/чужое, близкое/далёкое и других подобных дихотомий, а также действовать, исходя из этих оценок, и создаёт изменения в мире.
Подобные оценки, а также сложная связь между словами, мышлением и действиями, наиболее ярко выражается в дискурсе, т. е. публичном обсуждении в рамках заданной тематики и правил. Идеология в дискурсе — одно из ключевых направлений, т. к. позволяет отслеживать, как меняются общественные договорённости (конвенции) о том, что является важным для общества, какие вопросы оно пытается решить и какими способами. Хороший пример исследователя таких конвенций и авторских интенций — Квентин Скиннер.
Безусловно у идеологий есть ещё масса других интересных аспектов, но исследование и, тем более, практика требует выбрать интересующую область и сосредоточить свои усилия на ней. Представляется, что связь предельных идей и концептов внутри идеологии, формирование групповых идентичностей на её основе, а также итоговая выраженность идеологии в дискурсе может позволить создать наиболее полную картину понятия.
Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
Данная статья была впервые опубликована в апреле 2023 г. Здесь же приведена её обновлённая и улучшенная версия.
Напомню краткое содержание первой части моих размышлений об административно-территориальном и муниципальном делении Петербурга:
1. Территориальное деление Петербурга представляет собой парадокс. С одной стороны, оно напоминает многоуровневую «берлинскую» систему, распространенную во многих городах Европы. С другой — оно словно поставлено с ног на голову: муниципальными полномочиями наделён не наиболее крупный (следующий после городского), а самый мелкий уровень территориальных единиц. Между тем этот нижний уровень не обладает большой налогооблагаемой базой, с каждым годом всё меньше что-либо контролирует, а граждане себя редко с ним идентифицируют. Напротив, более крупный и знакомый петербуржцам уровень власти — районы — никаким самоуправлением не обладает и является просто «аватаром» Смольного на местах.
2. В ранний постсоветский период в Петербурге существовали районные советы, которые фактически играли роль местного самоуправления (формально его просто не было). Однако к 1997 г. они окончательно были упразднены и заменены сеткой мелких МО, а районы стали чисто административной единицей.
3. С начала 2000-х оппозиция в ЗакСе и некоторые представители власти выступали за реформу муниципального устройства Петербурга — либо в формате передачи местного самоуправления на районный уровень, либо в формате укрупнения существующих МО. Однако эти проекты не были реализованы.
Теперь поговорим о том, что с муниципальным делением Петербурга хотят делать нынешние городские власти и какую альтернативу их проектам могу предложить я.
Осенью 2021 г. в Петербурге появились слухи о том, что Смольный планирует в ближайшее время провести муниципальную реформу. Сам Смольный, впрочем, прямо ничего подобного не заявлял. Слухи в целом подтвердил спикер ЗакСа Александр Бельский, однако из его слов чёткой картины не складывалось. Да, реформа нужна, но торопиться с ней не нужно, поскольку необходимо посоветоваться с гражданами и создать рабочую группу из представителей законодательной, исполнительной и муниципальной власти. Также Бельский отмечал, что у властей пока нет ясности, как именно должны выглядеть новые муниципалитеты: сохраниться в текущих границах, совпадать с районами или с избирательными округами ЗакСа.
Неофициально появлялись различные предположения на тему того, как изменится сетка МО в результате реформы. Например, публиковались списки муниципалитетов, которые якобы будут объединены. Однако перечисленные округа даже не всегда граничили друг с другом, а порой описанные границы выглядели настолько невероятно, что всерьёз воспринимать эти «инсайды» было невозможно.
После начала СВО идея муниципальной реформы в Петербурге отправилась в долгий ящик. О ней периодически вспоминали, но обсуждение конкретики возобновилось лишь год спустя, осенью 2022 г. В марте 2023 г. депутат от ЕР Денис Четырбок внёс в ЗакС проект закона, позволяющего властям объединять МО, если такое предложение одобрят общественные слушания и муниципальные советы в затронутых округах. Однако время шло, а законопроект никуда не двигался, и уже к сентябрю того же года источники в органах власти сообщали, что реформы не будет как минимум до президентских выборов. А в сентябре 2024-го, после новых муниципальных выборов, депутат ЗакСа и председатель Совета муниципальных образований Всеволод Беликов заявил на встрече новоизбранных муниципалов с депутатами городского парламента, что «на сегодняшний день предпосылок к этому [реформе] нет» — и глава Комитета территориального развития (КТР, департамент петербургского правительства, отвечающий за взаимодействие с муниципалитетами) Денис Царегородцев с этим согласился. С тех пор тема муниципальной реформы заглохла, и, хотя она в любой момент может быть поднята вновь, говорить о скором её воплощении не приходится.
Нужно отметить, что в городском руководстве звучала и откровенная критика данной идеи. Так, в марте 2023 г. тогдашняя глава КТР Наталья Чечина прямо заявила, что простое объединение МО — это ещё не реформа, а осуществление этого шага приведёт к росту числа «безработных людей, критиков и оппозиционно настроенных избирателей». Трудно с ней не согласиться — хотя, безусловно, наиболее негативные последствия такой «реформы» заключаются в другом.
В целом пока неясно, что именно Смольный хочет (или хотел) сделать с МО. Иногда в медиа упоминается цифра 70 — якобы примерно столько муниципалитетов, по данным источников в руководстве Петербурга, должно остаться в городе. Однако неясны ни их границы, ни принцип, по которому они будут формироваться. Численность населения? Избирательные округа ЗакСа? Что-то ещё? Ответов на эти вопросы никто не мог дать и, похоже, уже не даст — если только реформа не будет вновь вытащена из небытия, когда изменится обстановка в стране и мире.
Бросается в глаза, что тема реформы муниципальной власти — по идее, самой близкой к рядовым гражданам — в Петербурге обсуждается исключительно в top-down, верхушечном ключе. Мнение самих горожан заранее исключено из повестки дня: речь идёт почти исключительно о том, какой вариант выберет федеральное и городское руководство. При этом аргументы в пользу того или иного решения зачастую основываются не на долгосрочных интересах города, а на сиюминутных политических интересах — как Смольного, так и федеральной власти.
Что ж, раз полноценного гражданского диалога по теме устройства муниципалитетов вообще и муниципальной реформы в частности у нас (пока) нет — попробую его начать. Начну с самой старой и, пожалуй, самой популярной идеи — передать муниципальные полномочия на уровень районов.
Административные районы Петербурга — это достаточно крупные единицы: в некоторых проживает более полумиллиона человек, как в неплохом областном центре. У районов территория значительно больше, чем у МО, что даёт обширную налогооблагаемую базу — точнее, давало бы, если бы районы могли собирать налоги. Также районы куда лучше укоренены в идентичности петербуржцев, чем муниципалитеты: по этому историческому делению горожане себя определяют куда чаще, чем согласно «искусственной» сетке органов местного самоуправления. Быть может, действительно имеет смысл передать муниципальные полномочия на районный уровень?
Как я уже отмечал, у этой идеи было и есть довольно много сторонников, в том числе среди депутатов Законодательного Собрания и муниципальных советов. К тому же исторически Петербург (Ленинград) уже имел долгий опыт жизни с выборной (пусть и формально) районной властью. И хотя в 1990-е город пошёл не путём наделения формальных институтов реальными полномочиями, а путём уничтожения даже фасадной самостоятельности районов, опыт райсоветов не был совсем забыт.
На мой взгляд, у идеи района как муниципалитета действительно есть свои плюсы. Воссоздание райсоветов поможет, с одной стороны, обеспечить представительство местных жителей на реально (а не декларативно) дееспособном уровне власти, повысит подотчётность районных администраций гражданам, а главное — даст возможность добиваться масштабных, а не только косметических изменений благодаря куда большему бюджету. В этом отношении самоуправление на уровне района куда перспективнее, чем на уровне муниципалитета. Если бы выбор стоял между сохранением существующей системы и переходом к райсоветам, я бы, пожалуй, поддержал второй вариант.
Однако есть у этой идеи и крайне важный минус, который также не может не беспокоить очень многих. Величина существующих в Петербурге районов — это не только достоинство, но и недостаток. У нас есть как очень небольшие и гомогенные районы — вроде Кронштадтского (который совпадает с МО Кронштадт) или Центрального, так и огромные, разделенные естественными и искусственными преградами, включающие в себя очень разнообразную застройку и даже разные населённые пункты — вроде Невского или Пушкинского. Если территория из 2-4 небольших и схожих между собой МО только выиграет от объединения администраций и бюджетов, то в большом и разнообразном районе обязательно появятся проигравшие — территории, оказавшиеся «на отшибе», недостаточно населенные, слишком непохожие на другие и т. д. Для них утрата даже скромного местного самоуправления и бюджета может привести к упадку из-за доминирования в районном совете более успешных соседей.
Проблема усугубляется ещё и тем, как проводились границы районов в советское время. Большая их часть, кроме пригородных, имеют «лепестковую», секторную форму — тянутся от исторического центра к окраинам, словно лепестки цветка или куски пирога. Советская власть то ли не успевала, то ли в принципе не хотела наделять собственной администрацией присоединяемые к городу территории и просто «пристёгивала» их к старым районам. Отсюда возникла ситуация, когда почти каждый район представляет собой срез «исторического древа» Петербурга: в нём можно найти и дореволюционный доходный дом, и сталинскую школу, и позднесоветские панельки, и тридцатиэтажные новостройки. Это по-своему трогательно, однако с точки зрения управления территорией и согласования интересов жителей разных частей района это превращается в проблему. Райсовет большого района рискует стать полем бесконечной битвы между разными его концами, перетягивающими одеяло на себя.
На мой взгляд, лучший способ совместить достоинства и избежать недостатков нынешних районов и муниципальных образований — это «перезагрузка» местного самоуправления на основе единиц промежуточного размера. Далее я буду называть их просто новыми районами.
Новый район, в моём представлении — это муниципальная единица, как правило, меньшая, чем нынешний район, но большая, чем муниципальное образование. Если упрощать и не брать в расчёт центр города и пригороды с их спецификой, то новый район — это разделённый поперёк примерно пополам старый. Так я видел эту концепцию ещё лет семь назад, когда она впервые пришла мне в голову. Однако нужно было понять, как именно должны проходить границы новых районов.
Я сразу отверг принцип равной численности населения — и, следовательно, принцип строгого соответствия районов избирательным округам ЗакСа (которые, как известно, должны быть примерно равными по числу избирателей). Наиболее очевидный недостаток этого принципа — непостоянство. Даже за последние десять лет численность населения некоторых территорий радикально изменилась из-за новостроек. Скорее всего, этот процесс продолжится, особенно в «сером поясе» (старые промзоны). Какой смысл в границах, которые станут неактуальны буквально через пять-десять лет?
Впрочем, у попыток создать равные по численности населения районы есть и другая проблема. Плотность населения города неоднородна уже сейчас, без учёта будущих изменений. Некоторые кварталы новостроек сопоставимы по числу жителей с целыми МО. Если стремиться к равной численности населения в районах по всему городу, то одни из них будут состоять из нескольких тридцатиэтажных «человейников», а другие — представлять собой огромные «пустоши» из малоэтажной застройки.
Тем не менее, полностью игнорировать фактор численности населения при проведении границ районов также невозможно. Главным образом это связано с эффективностью управления и расходования средств: районы с малочисленным населением всё равно требуют заметных административных расходов, при этом налоговая база у них, как правило, значительно меньше, чем у крупных. Содержать администрацию даже в десять-двадцать сотрудников в районе, где живёт триста или даже тысяча человек — это, как правило, верный путь к убыточности местного бюджета, к разочарованию граждан в самоуправлении и к зависимости муниципалитета от городских властей. Поэтому таких ситуаций я старался избегать. Малонаселённые новые районы я планировал либо там, где территория всерьёз изолирована от соседей, либо там, где наблюдается явная тенденция к росту населения за счёт новостроек.
Есть ещё один, вроде бы очевидный способ проведения границ — исторический. В Петербурге множество исторических районов, многие из них хорошо известны местным жителям — почему бы не провести новые муниципальные границы на основе такого деления? Проблема в том, что сегодня эти границы зачастую неудобны. Многие исторические районы Петербурга — это бывшие сёла на окраинах, постепенно входившие в городскую черту. Территории этих сёл были небольшими и сегодня могут составлять буквально несколько кварталов, что ведёт к описанной выше проблеме маленьких районов, которые на практике будут «ни о чём». Также многие исторические районы за ХХ в. стали частями одного микрорайона с одинаковой застройкой, зримых границ между ними больше нет. К тому же на восприятие городских территорий повлияло метро, от которого зачастую и «отстраивается» местная идентичность сегодня. Поэтому в чистом виде исторические границы как основу для новых районов я не использовал — хотя там, где это было уместно, всячески старался их сохранять. Также я старался использовать названия исторических районов для новых районов, даже если их территории совпадают не полностью.
В ходе размышлений о размерах и границах новых районов я пришёл к выводу о невозможности использовать всюду одни и те же мерки. Петербург — город очень большой и разнообразный, и нельзя найти единый принцип, по которому можно провести границы повсюду. Поэтому вернее всего будет сказать, что новые районы я разграничивал согласно двум принципам, которые применял в разных соотношениях в каждом конкретном случае.
Вытекает из описанной ранее проблемы «медвежьих углов». Новый район не должен быть слишком большим — чтобы в нём не было слишком много жителей, слишком много несогласуемых интересов, чтобы его банально можно было обойти пешком (мы не можем дать каждому муниципальному депутату машину и водителя). Новый район должен быть (относительно) небольшим, довольно гомогенным с точки зрения застройки, удобным для представительства интересов всех жителей и вместе с тем обладающим адекватными ресурсами. Это, в частности, значит, что новый район не может совмещать в себе слишком разные территории, быть «гибридом ежа с ужом» — даже если эти ёж и уж последние 70 лет просидели в одной клетке. В некотором смысле можно сказать, что принцип обозримости — это частный случай принципа субсидиарности, т. е. решения вопросов на самом низком из уровней, где это возможно и эффективно.
Вытекает из проблемы произвольности границ многих нынешних районов и МО. Никто не сможет внятно объяснить, почему граница между Калининским и Выборгским районом возле пл. Ленина проходит там, где она проходит. Меньше всего это понимают те их жители, у которых, скажем, детсад находится не через дорогу (там соседний район), а на дистанции поездки на автобусе (потому что там — всё ещё их муниципалитет). Обратная ситуация — в Невском районе, который в силу исторической инерции занимает огромную территорию аж на двух берегах Невы — хотя, казалось бы, трудно придумать более очевидную границу. Разумеется, есть и случаи, когда граница материальнее некуда — например, железнодорожная линия, как между Московским и Фрунзенским районами, но так бывает не всегда.
В общем, понятная граница — это граница, которая обусловлена вескими для самих местных жителей причинами и которую никак не получается (да и не приходит в голову) игнорировать. Это может быть естественная граница (река), искусственная (железная дорога), историческая (между бывшими сёлами) или архитектурная (между разными типами застройки). Главное — что она ясна, очевидна для местных жителей, а лучше всего — уже укоренена в их восприятии местности (даже если не закреплена официально). В идеале такая граница должна отражать ментальное разграничение «нашего» и «не нашего» пространства.
Созданные мной границы новых районов — это компромисс между этими двумя принципами. С одной стороны, район не должен быть слишком большим и разнородным. С другой стороны, мы не можем проводить границу где угодно, ориентируясь исключительно на размер территории или число жителей — она должна быть понятной и обоснованной.
Там, где границы существующих МО более или менее отвечали этим двум условиям, я старался использовать их. Там, где нет — искал другие ориентиры. Изменению подверглись главным образом те границы, которые вопиюще нарушали принцип понятных границ — например, когда МО располагался по обе стороны крупной железнодорожной ветки.
Отдельно отмечу, что я намеренно не рассматриваю вопрос о внешних границах Санкт-Петербурга. Оптимальность границ города и области — это отдельная тема, затрагивающая сразу два региона и потому выходящая уже на федеральный уровень. Мои предложения касаются только внутригородских дел, которые петербуржцы могут решить сами, не получая на то соизволения у других субъектов РФ.
Опираясь на вышеописанные принципы, я начертил на карте границы новых районов. Всего их у меня получился 51 — против нынешних 18 административных районов и 111 муниципальных образований. Посмотреть на новые районы можно здесь.
Не вдаваясь в подробное описание каждого из новых районов, опишу, как я применял два ключевых принципа в тех или иных случаях.
У островных районов исторического центра (Василеостровского и Петроградского) границы естественнее некуда — поэтому изменения почти их не затронули. Единственное отличие: намывные территории на западе Васильевского острова выделены в отдельный новый район Морской Фасад — ранее жители огромных ЖК на намыве хотели получить собственное МО, но вместо этого их земли разделили по линейке между тремя соседними муниципалитетами. В моём проекте эта несправедливость устранена.
У «континентальной» части центра границы больше не петляют по узким улочкам и заброшенным железнодорожным линиям. Адмиралтейский район «отказался» от территорий к востоку от Московского (район Витебского вокзала) и к югу от Обводного канала, зато получил весь «золотой треугольник» с Эрмитажем, Спасом-на-Крови и Летним садом, а также кварталы между Невским и Гороховой (включая, что логично, станцию метро «Адмиралтейская»). Центральный район же утратил территории за Фонтанкой, но получил всё, что лежит между ней, Московским, Звенигородской/Бородинской и Обводным. Самое заметное отличие «внешних» границ центральных районов от нынешних — то, что они больше не вылезают на юг за Обводный канал: там исторически заканчивался центр Петербурга (да и долгое время город вообще), так остаётся психологически и сегодня.
Районы на юге я обычно делил на две части — северную и южную, в соответствии с типом застройки, историческими границами и, по возможности, границами уже существующих МО. Так, в случае с Кировским районом это были его старая часть с Нарвской, Кировским заводом и Автово и более новая, т. н. «старый ЮЗ» — нынешние МО Красненькая речка, Княжево, Дачное и Ульянка. В отдельный новый район выделено МО Морские Ворота на Гутуевском и Канонерском островах — уж слишком оно обособлено не только от соседей, но и от всего Петербурга (на Канонерский так и вовсе попасть можно лишь автотранспортом через тоннель).
Чуть сложнее оказалась ситуация с Фрунзенским районом. Граница двух новых районов проходит по границам существующих МО и примерно соответствует исторической границе между Старым и Новым Купчино. Такое деление также коррелирует с разными типами панельной застройки (более ранней, из пятиэтажек и ранних девятиэтажек 1960-х — начала 1970-х, и более поздней, из домов в 9+ этажей конца 1970-х — 2000-х) и одновременно позволяет создать два района, схожих по площади и численности населения. Здесь я явно пожертвовал «понятностью границ» ради «обозримости». Если бы я строго следовал границам между историческими деревнями Волково и Купчино или между панельками и более старой застройкой, один из районов получился бы неоправданно маленьким, а другой — наоборот, слишком большим.
Текущие границы МО в Московском районе проведены с изуверским стремлением избежать хоть какой-то естественности. Какие-либо «понятные» границы в районе также найти сложно. Единственным более или менее приемлемым ориентиром может служить застройка. Более всего границу «старой» и «новой» части района напоминают Ленинский пр., Краснопутиловская ул. / Московское ш. и Дунайский пр.: к северу и востоку от него преобладают советские дома разных лет, к югу и западу — новостройки. При этом число последних всё растёт. Соответственно, возникают два новых района — Московский и Пулковский.
Левый берег Невского района был разделен надвое по границам существующих муниципалитетов, которые к тому же соответствуют характеру застройки: старая часть в составе Невской заставы и Ивановского и окраинная в составе Обухово и Рыбацкого. На Правом берегу сохранить существующие муниципальные границы оказалось сложнее, поскольку там они менее «понятны». В итоге были обособлены более старая и более новая панельная застройка (новые районы Весёлый Посёлок и Оккервиль), многоэтажные «человейники» в бывшей промзоне вдоль Невы (новый район Правобережный) и Уткина Заводь, которая также активно застраивается и при этом остаётся во многом отрезанной от соседей.
Искусственной границы Выборгского и Калининского районов по линии Литейного моста больше нет, равно как и ситуации, когда муниципалитет (МО Пискарёвка) разделён надвое крупной железнодорожной линией. Из МО Сампсониевское, Финляндского округа, а также расположенной к югу от ж/д части Пискарёвки и Полюстрова формируется новый Выборгский район — там, где исторически была расположена Выборгская сторона.
На севере Калининского и Выборгского районов главная зримая граница — протекающий с запада на восток Муринский ручей, который делит советскую застройку на старую и новую (т.н. «ФРГ» и «ГДР» — «Фешенебельный район Гражданки» и «Гражданка дальше ручья»). Схожую границу, проходящую с севера на юг, более всего напоминает широкий Тихорецкий пр. / пр. Культуры / Политехническая ул.: эта магистраль тянется вдоль сразу нескольких крупных зелёных зон, зримо разделяющих массивы жилой застройки (Парк Лесотехнической академии, Парк Политехнического университета, сад Бенуа, Сосновка и Муринский парк). К тому же эти улицы и сейчас разграничивают Калининский и Выборгский районы. При скрещивании этих осей запад-восток и север-юг образуются четыре новых района: Северная (Новая) и Южная (Старая) Гражданка, Светлановский и Просвещения.
Довольно просто переустроить Красногвардейский район — в четырёх из пяти его муниципалитетов легко угадываются готовые «под ключ» Охтинский район (нынешние МО Большая и Малая Охта) и Ржевка-Пороховые (два одноимённых МО). Единственная сложность — МО Полюстрово с его абсолютно неестественными границами и огромной площадью. Но и здесь есть решение: участок к югу от ж/д становится органичной частью нового Выборгского района, а территория Ручьёв и Новой Охты получает самостоятельность в виде нового района Ручьи.
Курортный район при своём небольшом населении (около 84 тыс. чел.) территориально просто огромен (268 кв. км.) До 1994 г. на его месте существовали два более компактных района с полноценными административными центрами: Сестрорецкий и Зеленогорский. В моей версии всё вернулось к этому положению. Идею сохранить за каждым городом и посёлком статус отдельного муниципалитета я не поддерживаю, поскольку у большинства из них маленькое население, скромный бюджет и ограниченное влияние на ситуацию «на земле». Даже сегодня администрации маленьких посёлков типа Смолячково находятся в Зеленогорске, что сводит на нет аргументы о близости к гражданам (и является одним из обоснований муниципальной реформы для представителей власти). В то же время в Сестрорецке заседают отдельные муниципальная (МО Сестрорецк) и районная администрации — которые, по уму, стоило бы объединить.
Приморский район является самым большим в городе по населению, четвёртым по площади и крайне разнородным по застройке. Поэтому на его территории я вижу сразу семь новых районов. На юге — Чёрная Речка и Приморский (территория вокруг «Беговой»). Чуть севернее — Озеро Долгое (новостройки в районе Комендантского проспекта), Лахтинский Разлив (Северо-Приморская часть к северу от ж/д) и Комендантский аэродром (в одноимённом историческом районе). Ещё севернее — активно застраиваемая Каменка и малоэтажная часть Коломяг и Шувалово-Озерков. Пригородные территории от Лахты до Лисьего Носа, переданные Приморскому району в 1990-е, воссоединены с Сестрорецким районом (они слишком отличаются от городской застройки и отделены от неё водными преградами).
В отдельные районы (с границей по КАД) выделены Парголово и Левашово. Это сделано как в целях «обозримости», так и с прицелом на уже начавшуюся высотную застройку этих мест. Также из состава Парголова выделено то, что люди обычно имеют в виду под Парнасом — ЖК «Северная долина» и его соседи у метро «Парнас».
Пушкинский район разукрупнён, поскольку об обозримости в его случае не может идти и речи. Более того, некоторые из местных новых районов занимают территорию меньшую, чем нынешние МО. Так, обособлены друг от друга посёлок Шушары с окрестностями и активно развивающаяся Московская Славянка, которые сейчас входят в одно циклопическое МО Шушары. Павловский район в составе Павловска и Тярлево, существовавший до 2005 г., воссоздан с чуть более понятными границами, чем тогда (по ж/д и р. Тызьва) — а Пушкинский район сократился до собственно Пушкина и Александровской.
Красносельский район, также огромный и обладающий очень странными границами, разделён на три части: собственно пригород с Красным Селом (всё, что к югу от ж/д), приморские территории (Новый Юго-Запад) и расположенная между ними Сосновая Поляна (включающая также исторические районы Лигово и Новосергиево).
Петродворцовый район переформатирован в три новых района, соответствующих нынешним МО Петергоф, Стрельна и Ломоносов (последнему потенциально можно заодно вернуть историческое название Ораниенбаум).
Вместо гигантского, рассечённого железными дорогами Колпинского района на карте теперь два более компактных новых района: собственно Колпинский (МО Колпино, Понтонный и Сапёрный) и Ижорский (МО Металлострой, Усть-Ижора и Петро-Славянка).
Новая муниципальная карта обеспечивает не только относительно логичные и обозримые границы районов, но и куда более приемлемую численность их населения. Подробные расчёты по новым и старым районам в сравнении можно увидеть здесь. В таблицах приведены численность населения, список нынешних МО, входящих в состав того или иного района, и их количество (для новых районов — зачастую примерное, т. к. территория части МО была разделена).
Для новых районов также даны примечания по расчёту численности населения в каждом конкретном случае. Главной сложностью было то, что разные части одного МО часто оказывались разделены между двумя и более новыми районами. Чтобы измерить численность населения отдельных зон жилой застройки, я использовал расчёты численности населения в рамках участковых избирательных комиссий (УИК), сделанные на основе пропорции общего количества избирателей в УИК, расположенных на территории МО, к численности его населения. Эти расчёты мне любезно предоставил мой уважаемый коллега, главный редактор Telegram-канала «Парламентская нация», за что я выражаю ему огромную благодарность: без его помощи мне пришлось бы опираться на прикидки населения по количеству квартир в ЖК и т. п. ненадёжные методы.
Тем не менее, даже у такого метода подсчёта есть два недостатка. Первый — расчёты основаны на численности населения МО и избирателей в УИК по состоянию на 2021 г., поэтому зачастую я складывал население МО на 2025 г. по данным Росстата с расчётным населением куска соседнего МО на 2021 г. Теоретически, конечно, можно было бы пересчитать данные в соответствии с численностью избирателей в УИК на 2024 г. — но с практической точки зрения это и всё равно было бы не вполне точно, и явно не стоило бы потраченных усилий: численность населения большинства петербургских МО с годами меняется незначительно.
Второй недостаток — то, что в некоторых случаях границы новых районов разрезают на части не только существующие МО, но и УИК. Однако таких случаев на весь город набирается лишь семь, поэтому данной проблемой можно пренебречь — в таких случаях я просто делил расчетное население пополам между двумя новыми районами (при 2-4 тыс. избирателей на УИК это не особенно влияло на итоговую картину).
Итак, если изучить таблицы, можно констатировать, что в новых районах население будет распределено значительно более компактно, чем при существующей системе. В нынешних районах среднее число жителей — 314 тысяч, медианное — 303 тысячи. В новых районах же в среднем будет жить 109 тысяч человек, медиана же составляет 93 тысячи. Другими словами, новые районы по населению в среднем будут примерно в три раза меньше нынешних, но при этом эквивалентны нынешним крупным МО вроде Академического.
С точки зрения территории новые районы также компактнее старых. Я не стал пытаться рассчитывать их площадь, однако уменьшение заметно даже при грубом сравнении количества нынешних МО, входящих в район. В среднем и медианно старый район включает в себя территории 6 МО, новый — 2. На деле в новые районы обычно входят части 3-5 существующих МО, но не все из них входят целиком: я засчитывал, например, половины двух или трети трёх МО за один целый.
Бросается в глаза и то, что самые крупные по населению новые районы значительно меньше, чем крупнейшие из старых. При нынешней системе самый густонаселённый район (Приморский) является домом аж для 714 тысяч петербуржцев. Среди новых районов крупнейшим является район Просвещения с населением, меньшим в два с половиной раза (283 тысячи). Меньше стал и самый маленький район: если сейчас это Кронштадтский, состоящий из одного 44-тысячного Кронштадта, то в новой системе им будет 8-тысячный Морской Фасад. Правда, такая цифра явно является артефактом способа подсчёта (она вычислялась по данным УИК 2021 г.) и не отражает текущую ситуацию в «человейниках» на намыве; в реальности самым скромным по числу жителей районом, скорее всего, являлись бы Морские Ворота с населением в 10 тысяч (которое достоверно известно и уже вряд ли вырастет).
Впрочем, ещё интереснее взглянуть на старые и новые районы в соотношениях. Например, сейчас в пяти крупнейших районах Петербурга (напомню, всего районов 18) проживают 50% его населения. В случае новых районов на топ-5 приходится в два раза меньшая доля населения города (22%). В десяти самых больших районах Северной столицы сейчас сосредоточены 80% ее жителей, а при новом муниципальном устройстве — только 41%. Паритет достигается только при сравнении при 50-му перцентилю, т. е. если мы берём численность населения первой половины старых районов (девять) и первой половины новых (26). Там соотношение составит 75% и 78% соответственно. Только при новом муниципальном делении эта масса людей (более четырех миллионов только по официальным данным) приходится на 26 полноценных районов с дееспособным местным самоуправлением, а при нынешнем — на девять огромных административных единиц без какого-либо представительства и 62 мелких МО без средств и полномочий.
Главной целью этой публикации в 2021 г. было начать, наконец, общественную дискуссию о том, каким должно быть местное самоуправление в Петербурге. Тогда это не удалось, однако это не значит, что мои мысли по этому поводу оказались совсем уж бесполезными: во всяком случае, ряд коллег по Telegram (в том числе профессиональных географов, что было особенно приятно) позитивно оценили моё детище. Мне достаточно уже этого, чтобы считать, что мой труд был не напрасен.
Я не сомневаюсь, что у некоторых читателей возникнут вопросы и замечания по поводу того, как я провёл границы новых районов. Это логично и хорошо: один я всё равно не мог всего учесть, а так, возможно, и другие люди включатся в дискуссию, выскажут свои предложения.
В заключение отмечу, что, хоть «муниципальная реформа» по лекалам чиновников Смольного (пока) и не взлетела, этот вопрос нельзя просто выбросить в помойку и забыть. Идея перенарезки муниципальных границ, увы, вызвана объективными проблемами местного самоуправления, которых нельзя избежать при сохранении нынешнего его дизайна, и к ней неизбежно будут возвращаться. Вопрос в том, насколько полезное для горожан решение будет принято по итогу — и насколько они смогут повлиять на принятие решения в свою пользу.
В следующей части этой статьи (надеюсь, заключительной) я попробую поразмышлять о том, каким могло бы быть институциональное устройство петербургских муниципалитетов, в том числе с электоральной точки зрения.
Административно-территориальное и муниципальное устройство Петербурга несовершенно. Это ясно не только муниципальным депутатам, регулярно жалующимся на нехватку средств в бюджетах, но и крупным городским политикам и фигурам федерального масштаба. Скажем, переход к районным советам был частью губернаторской программы Михаила Амосова на выборах 2019 г. А в июле 2021 г. экс-мэр Якутска и член партии «Новые люди» Сардана Авксентьева, посетив Петербург, удивлялась, как городская власть вообще функционирует с 18 районами и 111 муниципалитетами. В октябре того же года рассуждения о возможном укрупнении МО начали звучать вполне официально — однако последующие события перенесли эти планы на неопределённый срок.
Разговор о том, каким должно быть территориальное устройство города, назрел давно. Осенью 2021 г. я хотел начать его с помощью этой статьи, однако отклики были скромными. Тем не менее, хотя прошло почти четыре года, тема всё ещё остаётся актуальной. Поэтому имеет смысл если не попытаться начать диалог вновь, то хотя бы изложить свои умозаключения и предложения.
В плане административно-территориального устройства у Петербурга есть только один прямой аналог в России — Москва, которая состоит из 12 административных округов и 132 муниципалитетов (районов). Однако в Москве крупные административные единицы без народного представительства (административные округа, АО) создавались уже в 1990-е и были довольно искусственными. Сетка муниципальных районов же хоть и перечерчивалась тогда же, однако в целом отражала историческое городское деление и местную идентичность. В Петербурге же было ровно наоборот: административные районы, которые подчиняются городскому правительству, существуют ещё с советских, а некоторые — с имперских времён и являются частью местной идентичности. В то же время муниципальные образования (МО) создавались в конце 1990-х практически с нуля. Их границы обычно не совпадают с естественными преградами и границами исторических местностей, а жители зачастую не знают, в каком МО они живут.
В целом московско-петербургская модель административного и муниципального устройства является уникальной для крупных городов Европы и Восточной Азии (Япония, Южная Корея, Тайвань). В большинстве мегаполисов существует одна из трёх моделей самоуправления:
1) Весь город является муниципалитетом, а все внутренние территориальные единицы — исключительно административными и не имеют никаких местных представительных органов. Примерно так устроены городские округа в большинстве крупных городов России. За рубежом такая система встречается на постсоветском пространстве, например, в Киеве и Минске.
2) Отдельно существует город со своими органами власти (в разных случаях он может иметь как муниципальный, так и региональный или иной статус), а отдельно внутри него — единицы более низкого уровня с выборными органами местного самоуправления (муниципалитеты/субмуниципалитеты). Так, в частности, устроены Лондон, Париж, Рим, Варшава, Вена, Будапешт и Токио. В России подобным образом выглядят т. н. «городские округа с внутригородским делением» — Махачкала и Самара (до 2024 г. также Челябинск), однако в них городской парламент не является отдельным выборным органом, а формируется из числа делегатов от районных муниципальных советов (аналогичная схема действует в Стамбуле).
3) Кроме общегородских властей, существуют ещё два (иногда три или даже четыре) более низких уровня местной власти, однако всеми или большей частью муниципальных/субмуниципальных полномочий и выборным советом обладает наивысший из них — аналогичный московским АО и петербургским районам. Так устроены, к примеру, Берлин, Гамбург, Мюнхен, Прага, Мадрид, Барселона и Сеул.
В целом московско-петербургская модель, сложившаяся в 1990-е, больше всего напоминает последнюю, берлинскую — но при этом поставленную с ног на голову. У нас муниципальный статус имеют не наиболее крупные (после города как такового), а самые мелкие территориальные единицы.
В теории, у этого даже есть свои преимущества. Петербургские муниципалитеты охватывают небольшую территорию с относительно малой численностью населения — казалось бы, это должно укреплять связь самоуправления с местными жителями. Однако на практике этого обычно не происходит. Горожане твердо знают район, в котором живут, но часто плохо представляют себе, какое у них муниципальное образование, каковы его границы и зачем оно вообще нужно.
Стоит отметить, что в конце 2010-х гг. интерес петербуржцев к местной власти вырос на фоне муниципальных выборов 2019 г. и ярких предвыборных кампаний ряда политических сил. Во многих МО Петербурга появились депутаты, никак не связанные с «партией власти», а то и прямо ей противостоящие. Кое-где они даже смогли сформировать большинство в муниципальных советах. Однако, взявшись за дело, такие депутаты зачастую сетуют на нехватку бюджетных средств. Небольшие территории со скудными источниками доходов оказываются зависимы от субвенций и субсидий со стороны городских властей. Это, в свою очередь, убивает на корню идею независимой от государства муниципальной власти как таковой. Она оказывается бессильной и, словами Б. Гладарева, Д. Димке и И. Тарусиной, превращается в «колониальную администрацию».
Вместе с тем в Петербурге существуют 18 районов. Сейчас это чисто административные единицы — подразделени городского правительства на местах. Никаких избираемых населением органов там нет, глава администрации назначается губернатором, финансирование также идёт из городского бюджета.
Районы появились в Петербурге при Временном правительстве в 1917 г., заменив собой систему полицейских частей, на которые делился город. Границы островных районов — Петроградского и Василеостровского — до сих пор остаются почти такими же, как во времена Российской империи. Однако в остальном в сетке нынешних районов старое деление если и узнаётся, то не без труда.
Отчасти дело в неоднократной перекройке границ по административным и политическим мотивам. Если сначала советская власть в целом сохранила дореволюционную сетку районов, то в 1936 г. была проведена их радикальная перенарезка, направленная на усиление партийного контроля за жизнью рядовых членов ВКП(б) и впоследствии сильно облегчившая проведение репрессий в Ленинграде. Однако и после войны границы районов неоднократно менялись, как и их количество: административно-территориальное деление в общем и целом устоялось только к 1970-м гг. Последним серьёзным изменением стало объединение пяти районов центра города в Центральный и Адмиралтейский в 1994 г.
Однако главная причина — серьёзное расширение Петербурга в XX в. То, что ещё в 1950-е было пригородными сёлами, к настоящему моменту превратилось в хорошо освоенные спальные районы с уже несколько устаревшей застройкой. Расширение городов — естественный процесс, который переживает каждый мегаполис на протяжении своей истории. Проблема заключается в том, что со второй половины ХХ в. власти Ленинграда просто «пристёгивали» новые территории к уже существующим районам, а не создавали новые административные единицы. В результате районы приобретали «лепестковую» форму, расходясь от центра к окраинам секторами с совершенно разнородной застройкой: дореволюционной, конструктивистской, сталинской, советской панельной и постсоветской уплотнительной.
Возможно, если бы СССР просуществовал подольше, власти Ленинграда всё же создали бы на новых территориях новые районы — а может, местная бюрократия добилась бы сохранения статус-кво. Теперь мы этого уже никогда не узнаем. Факт в том, что в начале второй четверти XXI века районное деление выглядит примерно так же, как и полвека назад. Между тем Петербург изменился и продолжает меняться. Более всего это заметно в «сером поясе» — промзонах XIX–ХХ вв., которые становятся территорией активного жилищного строительства. Впервые, пожалуй, с эпохи раннесоветского «уплотнения» население резко вырастает не на окраинах города, а в относительно старых его частях, на вроде бы давно освоенной «полупериферии». А значит, нынешние административные районы, чье население порой превосходит 700 тысяч человек, получат новый приток жителей — там, где при нарезке границ районов этого никто не ожидал.
Впрочем, куда более заметен рост пригородов, формально находящихся в Ленинградской области. Мурино, Кудрово, Новое Девяткино — в этих «городах» и «деревнях» только по официальным данным живёт более 200 тысяч человек. Сколько людей на самом деле проживает в этих пригородах — вопрос открытый, особенно если делать поправку на арендаторов и других неучтённых жителей. Официально присоединение кудровских и муринских «человейников» к городу последовательно отвергается властями и Петербурга, и Ленобласти, однако такая перспектива продолжает беспокоить некоторых жителей «старых» районов Петербурга, которые граничат с новыми пригородами. В конце концов, нынешние «старые» районы когда-то возникли в результате точно такого же расширения города.
В советском прошлом в каждом районе существовал райсовет, который, в теории, и управлял территорией. В годы перестройки райсоветы даже приобрели реальную власть. Некоторые депутаты прошлого и нынешнего созывов ЗакС начинали свою карьеру ещё как райдепы, избранные на первых свободных выборах 1990 г. Однако в 1993 г. система советов по всей стране была ликвидирована президентом Ельциным вслед за побеждённым Верховным Советом РФ. Петербургские райсоветы также не избежали этой участи. Принятая в декабре 1993 г. Конституция РФ закрепляла существование местного самоуправления, независимого от государственной власти. Однако на практике ему ещё только предстояло возникнуть.
Петербург на несколько лет стал вотчиной губернатора (тогда ещё избираемого на конкурентных выборах) и назначаемых им глав районных администраций. Среди депутатов ЗакСа шли споры о том, как же должно выглядеть местное самоуправление в новой реальности. Проекты предлагались самые разные — от создания параллельного ЗакСу «муниципального парламента» до передачи муниципальных полномочий на уровень микрорайонов. В итоге в качестве компромисса в январе 1996 г. районные советы было решено воссоздать, но с заметно усечёнными полномочиями — они не могли устанавливать местные налоги и даже принимать собственные нормативные акты. Тем не менее, за райсоветами сохранялись обязанности по формированию местной исполнительной власти. Впрочем, по итогу городские власти всё же склонились к другому варианту местного самоуправления.
В 1997–1998 гг. в городе была создана нынешняя система местного самоуправления в виде муниципальных образований. В основной части города это были муниципальные округа, а в пригородах — города и поселки. МО не заменили собой районы, а стали территориальными единицами более низкого уровня: район, как правило, включает в себя 5-8 МО (хотя есть и исключения). При этом какие-либо выборные органы на уровне районов прекратили своё существование.
Границы новых муниципалитетов проводились согласно границам зон ответственности органов ЖКХ, возникшим ещё в советское время. Сетка МО не совпадала ни с границами исторических местностей, ни с границами разных типов застройки, ни даже с естественными или искусственными препятствиями вроде рек или железнодорожных линий. Характерно, что изначально МО не имели названий, а были просто пронумерованы: муниципальные округа — от 1 до 82, города и посёлки — от 101 до 129 (семь МО так и не приняли какое-либо название до сих пор). Фактически местное самоуправление не возникло как результат инициативы снизу, а было спущено сверху. Практика показала, что МО стали весьма коррумпированным нижним ярусом городской власти, который был нужен ей как для контроля ситуации «на земле», так и для создания фасада «местного самоуправления» для соответствия Конституции и удовлетворения западных партнёров.
Таким образом, в постсоветский период в Санкт-Петербурге сложилась парадоксальная ситуация. Наиболее устоявшимся и «легитимным» типом территориальных единиц с реальным потенциалом менять жизнь людей к лучшему являются районы. Они получают ресурсы от городских властей, но и подчиняются тоже только им. Фактически условия жизни в районе зависят от того, какой глава достался его жителям. Повлиять на работу районных властей, кроме как через жалобы, не представляется возможным. В то же время местное самоуправление, на которое жители хотя бы формально могут влиять через выборы своих представителей, зачастую лишено необходимых ресурсов, а для многих горожан просто незнакомо и непонятно в силу своей искусственности, незаметности и относительной новизны.
Конечно, описанный парадокс не мог оставаться незамеченным. С начала 2000-х в петербургском ЗакСе часто поднимался вопрос о переустройстве муниципального и административного деления города.
Надо отметить, что разные депутаты ЗакСа 2000-х гг. по-разному представляли себе желаемый объем полномочий и устройство районной власти. Так, Михаил Амосов, наиболее последовательный сторонник возрождения райсоветов, предлагал наделить их правом согласовывать кандидатуру главы администрации района, предложенную губернатором, или даже назначать его. Алексей Тимофеев же и вовсе считал, что глава района должен избираться на прямых выборах. Оба депутата сходились на том, что необходимо передать муниципальные полномочия на районный уровень. При этом не предполагался роспуск существовавших к тому моменту МО (кроме нескольких поселковых на окраинах): они должны были превратиться в муниципалитеты нижнего уровня — советы микрорайонов. Однако основой местного самоуправления всё-таки должны были стать райсоветы. Тимофеев прямо называл такую схему «берлинской» — с муниципальным (районным) и субмуниципальным (микрорайонным) уровнями власти. В целом примерно таких же позиций по вопросу местной власти придерживались в 2000-е петербургские отделения «Яблока», СПС и КПРФ.
Городские власти в те времена тоже осознавали, что 111 муниципалитетов — слишком громоздкая и нерациональная система местного самоуправления. Однако и восстановление 18-20 райсоветов, как предлагала оппозиция, было для Смольного неприемлемо, поскольку резко усиливало позиции муниципалов. Тогдашний губернатор Валентина Матвиенко в 2005 г. предлагала компромиссную концепцию укрупнения муниципалитетов, согласно которой их должно было остаться в пределах 30. Через несколько лет она предложила уменьшить число МО до 3-4 на каждый район.
А вот райсоветы в проектах, созданных представителями городских властей, появлялись лишь однажды — в период вице-губернаторства Виктора Лобко. Он предлагал принять закон «О городах федерального значения», создав для Москвы и Петербурга единый формат муниципальной власти: избираемый райсовет и назначаемый им по представлению губернатора глава администрации. Однако в 2008 г. Лобко ушёл в отставку, и вопрос был закрыт.
Так сложилась та ситуация, которую мы имеем на сегодняшний день. В следующих частях я опишу своё видение того, как могли бы выглядеть разумное территориальное деление и демократическая организация муниципальной власти в Санкт-Петербурге.
31 год назад Южная Африка приняла новую конституцию, закрепившую окончание эры апартеида. Как людям, сорок лет жившим в состоянии холодной гражданской войны, удалось найти консенсус? Каковы были требования разных акторов и разногласия между ними? Почему вчерашние враги оказались надежными союзниками в деле конституционного выбора? И почему в России вчерашние члены КПСС не смогли сделать то же самое?
Каждый год в начале октября политизированная часть российского общества вспоминает события 1993 г. Тогда противостояние между президентом Борисом Ельциным и депутатами Верховного Совета вылилось в конституционный кризис, который разрешился лишь вооружённым путём. Сегодня люди много спорят о том, кто был прав, а кто виноват в тех событиях, а также о том, как они повлияли на политическое развитие РФ в дальнейшем — вплоть до сегодняшнего дня. Ну и, конечно, вспоминают атмосферу тех дней, включая печально знаменитые танки на Новоарбатском мосту, ведущие огонь по Белому дому.
Меня же уже давно интересовал один вопрос: почему мы? Россия 1993 г., как ни крути, не была ни самой политически отсталой, ни самой бедной, ни самой расколотой из постсоветских стран. С обеих сторон конфликта между ветвями власти можно было найти людей со схожим бэкграундом, примерно одного происхождения и воспитания и даже с относительно схожими политическими взглядами. Тем не менее, почему-то в России конфликт между президентом и Верховным Советом дошёл до вооружённого противостояния на улицах столицы. Между тем в Советском Союзе было ещё 14 республик. Неужели им всем удалось как-то избежать подобного конфликта? И если да, то как? В этой статье я постараюсь найти ответ на этот вопрос.
Анатомия конституционного кризиса 1992–1993 гг. в России в самых общих чертах довольно проста.
В стране существовали два политических института с весьма нечёткими полномочиями, но с большими амбициями людей, которые эти институты контролировали. Первым из этих институтов был Президент, вторым — Верховный Совет (ВС). Президент, новый политический институт, стремился по возможности максимально укрепить свою власть. Пределом его мечтаний была суперпрезидентская республика, где роль парламента сведена к минимуму. ВС, как институт старый, советский (пусть и реформированный), также стремился сохранить за собой максимум полномочий. Идеалом для его депутатов была если не советская республика (в смысле — республика, где высшим органом власти являются советы, без разделения властей), то парламентская, где роль президента была бы в основном церемониальной.
Параллельно в стране шли экономические реформы, запущенные в 1992 г. и ставшие ещё одной причиной для конфликта. Большинство в ВС принимало всё новые законы, чтобы помешать Президенту проводить эти реформы, а тот искал всё новые лазейки и обходные пути с помощью своих указов. Обе стороны постоянно обвиняли друг друга в нарушении законодательства, которое всё хуже отражало реальность вокруг.
Функционировали оба института в соответствии с Конституцией РСФСР, принятой ещё в 1978 г. и неоднократно отредактированной в конце 1980-х — начале 1990-х. И Президент, и ВС понимали, что новому государству необходима новая Конституция. Однако взгляды на то, какой она должна стать, у них расходились кардинально — по вышеописанным причинам.
Примерно так же выглядел механизм конституционного кризиса и в некоторых других странах постсоветского пространства. Получается, чтобы кризис возник, требовалось следующее:
Как мы убедимся далее, большинство постсоветских государств избежали конституционного кризиса просто потому, что в них не выполнялся второй пункт или сразу первые два (т.к. второй невозможен без первого). В итоге двумя противоположными полюсами своеобразного «континуума конфликта» стали те государства, где безоговорочно победил ВС, и те, где столь же однозначно верх взял президент. Все остальные расположились где-то в промежутке.
Далее я делю постсоветские страны на группы согласно сценариям, по которым развивались события. Называется каждый сценарий в честь той страны, где его черты проявились наиболее ярко. При этом для каждой страны в первую очередь описана хронология событий, касающихся:
Эстония
Должности Президента первоначально не существовало: до октября 1992 г. государство формально возглавлял председатель ВС Арнольд Рюйтель.
В феврале–марте 1990 г. были избраны сразу два органа власти: новый созыв ВС, где примерно поровну мест имели умеренно-националистический Народный фронт и прокоммунистические силы, и Конгресс Эстонии — квазипарламент радикальных сторонников восстановления довоенной государственности, избирать который могли только те, кто на 1940 г. имели гражданство Эстонии, их потомки или те, кто подали специальное «ходатайство об эстонском гражданстве». Новая Конституция была разработана Конституционной ассамблеей, сформированной совместно ВС и Конгрессом, и принята на референдуме в июне 1992 г. В сентябре 1992 г. был избран первый постсоветский созыв парламента Эстонии — Рийгикогу. В октябре в два тура (первый — прямые всеобщие выборы, второй — непрямые, голосованием депутатов парламента) избран первый постсоветский Президент Эстонии Л. Мери. Тогда же ВС и Конгресс сложили свои полномочия.
Латвия
Должности Президента до июля 1993 г. не существовало: исполнительную власть осуществлял Совет министров во главе с председателем, главой государства же являлся председатель ВС А. Горбунов.
В мае 1990 г. ВС восстановил действие ст. 1, 3, 4 и 6 Конституции Латвии 1922 г.; с этого момента Конституция Латвийской ССР 1978 г. действовала в той мере, в которой она им не противоречила. В частности, ст. 6 Конституции 1922 г. определяет базовые принципы избрания Сейма (парламента). В июле 1993 г. ВС сложил полномочия в пользу избранного гражданами первого постсоветского созыва Сейма Латвии, который утвердил окончательное возвращение к Конституции 1922 г. (позднее в неё вносились поправки) и избрал первого постсоветского Президента Латвии Г. Улманиса.
Литва
Должности Президента поначалу не существовало: исполнительную власть осуществлял Совет министров во главе с председателем, фактическим главой государства до конца 1992 г. являлся председатель ВС В. Ландсбергис. Он пытался продвигать идею установления в Литве президентской республики (в надежде затем избраться на пост Президента), но столкнулся с противодействием элит и общественности.
25 октября 1992 г. состоялся референдум по вопросу о новой Конституции. Одновременно с ним прошёл первый тур выборов в «старый новый» парламент — Сейм Литвы, а 15 ноября — второй тур (в тех округах, где в первом туре ни один из кандидатов не набрал абсолютного большинства). После созыва Сейма ВС самораспустился. В феврале 1993 г. на прямых выборах первым постсоветским Президентом Литвы был избран А. Бразаускас.
Эстонский сценарий — это сценарий победившего «всухую» парламента, первая крайняя точка нашего условного континуума. Для этого сценария характерно долгое отсутствие поста Президента (он появляется значительно позже провозглашения независимости), из-за чего ВС просто не с кем бороться за власть.
Этот фактор, а также ориентация на довоенный опыт государственного строительства и европейские политические модели привели к установлению парламентских республик в Эстонии и Латвии и смешанной республики — в Литве. Наиболее церемониальный характер из всех трёх стран носит власть Президента Эстонии, из-за чего сценарий и получил своё название.
Отметим, что в странах эстонского сценария наблюдался схожий порядок формирования новых политических институтов. Сначала относительно быстро принималась новая Конституция (либо хотя бы частично восстанавливалась старая), потом, уже согласно её нормам, проводились выборы в новый парламент (с одновременным роспуском ВС), и только затем избирался Президент.
Туркмения
Должность Президента создана в 1990 г., им был безальтернативно избран (прямым голосованием) первый секретарь ЦК Коммунистической партии Туркменской ССР С. Ниязов.
В 1992 г. ВС принял новую Конституцию Туркменистана, согласно которой он был переименован в Меджлис, а его численность сокращена со 175 до 50 депутатов — причём все места достались членам пропрезидентской Демократической партии Туркмении (де-факто преемницы КП Туркменской ССР). В том же году Ниязов был переизбран на безальтернативных президентских выборах. В 1994 г. также практически на безальтернативной основе был избран первый постсоветский созыв Меджлиса, состоявший полностью из членов ДПТ.
Узбекистан
Должность Президента была создан в марте 1990 г., через месяц после выборов в ВС, где большинство получили коммунисты. ВС избрал Президентом первого секретаря ЦК КП Узбекской ССР И. Каримова. В декабре 1991 г. Каримов переизбрался на прямых выборах, победив соперника от национал-либералов М. Салиха.
В 1992 г. ВС принял Конституцию Узбекистана. Далее ВС функционировал до окончания срока полномочий в декабре 1994 г., когда по результатам выборов был сформирован первый созыв нового парламента Узбекистана — Олий Мажлиса (Высшего Собрания).
Туркменский сценарий — полная противоположность эстонскому, безоговорочная победа Президента. Здесь она обеспечивается за счёт полной лояльности ВС Президенту — такой же, какую ВС проявлял, когда этот же человек был первым секретарём ЦК местной компартии.
Как ни странно, с институциональной точки зрения туркменский сценарий во многом схож с эстонским: быстрое принятие новой Конституции, мирный переход от ВС к новому парламенту. Главное отличие — в том, что пост Президента здесь появляется ещё в советское время (1990 г.) и его при полной лояльности большинства депутатов ВС занимает руководитель местной компартии. По сути, в странах туркменского сценария произошёл лишь переход от партийного авторитарного режима советского типа к персоналистскому. Характерно, что и Ниязов, и Каримов умерли через много лет после прихода к власти, всё ещё оставаясь на своих постах.
Как мы увидим далее, этому сценарию не удалось стать доминирующим даже в большинстве республик Средней Азии. Для него требуется отсутствие дееспособной оппозиции Президенту как в ВС, так и среди «несистемных» политических сил. В Туркмении такой силой были национал-демократы из числа советских диссидентов, но они были запрещены и разгромлены ещё в 1993 г. В Узбекистане аналогичные силы уцелели, но были вытеснены в несистемную оппозицию и подвергались гонениям.
Азербайджан
Должность Президента создана в мае 1990 г., на неё ВС избрал первого секретаря ЦК Компартии Азербайджанской ССР А. Муталибова. В сентябре 1991 г. Муталибов переизбрался на пост Президента на прямых безальтернативных выборах. Уже тогда власти республики вступили в конфронтацию с националистическим Народным фронтом Азербайджана (НФА). На фоне поражений, понесённых армией Азербайджана от армянских сил в Первой карабахской войне, Муталибов под давлением НФА ушел в отставку в марте 1992 г. После новых поражений в мае того же года ВС Азербайджана принял решение о восстановлении Муталибова в должности Президента. Однако уже через несколько дней тот был вновь свергнут НФА. ВС же принудили к самороспуску и передаче полномочий Национальному Собранию (Милли Меджлис), набранному из лояльных НФА депутатов того же ВС.
Второй Президент А. Эльчибей выиграл первые прямые выборы главы государства в июне 1992 г. при поддержке НФА. Однако уже в июне 1993 г. в Азербайджане произошёл военный мятеж во главе с полковником Суретом Гусейновым — его войска двинулись на Баку, многие города на их пути перешли на их сторону. Вскоре Эльчибей улетел из столицы в Нахичевань, а Милли Меджлис проголосовал за его отстранение от должности Президента — но юридической силы такое голосование не имело, поэтому было принято решение о проведении референдума по данному вопросу. Он состоялся 28 августа 1993 г., и по его итогам Эльчибей был лишен полномочий. После этого ВС восстанавливают в старом составе, а Президентом в октябре 1993 г. по итогам выборов становится бывший первый секретарь ЦК КП Азербайджана Г. Алиев. В 1994 г. ВС переименовывают в Национальное Собрание (Милли Меджлис), под этим именем он работает до конца срока в 1995 г. В ноябре того же года на референдуме принимается Конституция, а в ходе двухтуровых выборов ноября 1995 — февраля 1996 гг. избирается первый постсоветский созыв Национального Собрания.
Грузия
Должность Президента создана в апреле 1991 г. До того главой государства являлся председатель ВС З. Гамсахурдия, который, опираясь на националистическое большинство в ВС, победил на первых прямых президентских выборах в мае 1991 г. Однако уже в январе 1992 г. после неудач в военном конфликте в Южной Осетии Гамсахурдия был свергнут частью подразделений Национальной гвардии и оппозицией. После этого ВС был распущен, к власти пришёл Военный совет, вскоре преобразованный в Государственный совет. Им была восстановлена Конституция Грузинской демократической республики 1921 г.
В октябре 1992 г. прошли прямые безальтернативные выборы главы государства (председателя парламента), которые выиграл бывший первый секретарь ЦК КП Грузии и экс-министр иностранных дел СССР Э. Шеварднадзе, и выборы в новый Парламент. В августе 1995 г. Парламент принял новую Конституцию, а в ноябре одновременно с парламентскими прошли и президентские выборы, на которых победил Шеварднадзе.
Азербайджанский сценарий отчасти похож на туркменский — в том смысле, что здесь тоже с самого начала есть Президент и ВС его тоже поддерживает, а не борется с ним за влияние. Отличие в том, что в этом сценарии политический конфликт всё-таки есть, просто он не носит характер конституционного кризиса. Противостояние возникает не между Президентом и ВС как частями политической системы, а между ними и вооружённой непарламентской оппозицией (НФА в случае Азербайджана, Национальной гвардией и паравоенными формированиями оппозиции в случае Грузии). В обоих случаях свержение Президента и роспуск ВС происходили на почве военных поражений от внешнего врага: в случае Азербайджана это была Нагорно-Карабахская Республика и стоящая за ней Армения, в случае Грузии — Южная Осетия.
Случаи Азербайджана и Грузии объединяет и то, что период нестабильности под властью национал-демократов в обеих странах завершился реставрацией чуть перекрасившейся партократии в лице бывшего первого секретаря ЦК КП Азербайджана Г. Алиева и экс-министра иностранных дел СССР Э. Шеварднадзе. Именно эти фигуры в итоге определили, какими станут Конституции обеих стран, принятые относительно поздно — в 1995 г.
В остальном пути двух стран сильно отличаются. Пост Президента в Азербайджане был создан ещё в 1990 г. при советской власти, в Грузии — после провозглашения независимости в 1991 г. Разогнанный в ходе переворота ВС Азербайджана был вновь собран Алиевым и проработал до конца своего срока, в то время как в Грузии он после переворота более не собирался. Наконец, в Грузии произошёл только один переворот, а в Азербайджане — два (не считая кратковременного восстановления Муталибова на посту и его нового свержения). Именно из-за более сложной политической ситуации в Азербайджане сценарий и получил своё название.
Я объединяю столь разные Грузию и Азербайджан в один сценарий исключительно как примеры стран, где конституционный кризис не происходил, однако новая Конституция всё же принималась по итогам вооружённого гражданского конфликта. Следующий сценарий во многом также соответствует этому определению, но имеет и существенные отличия.
Пост Президента был учреждён в 1990 г. ВС, состоящий в основном из коммунистов, избрал на этот пост первого секретаря КП Таджикской ССР К. Махкамова. Однако после Августовского путча 1991 г. Махкамов был принуждён уйти в отставку оппозицией, состоящей из исламистов, националистов и либералов (при этом ведущую роль играли первые). После этого на первых прямых президентских выборах в сентябре 1991 г. победил председатель ВС, вчерашний коммунист Р. Набиев. Однако и ему не удалось справиться с оппозицией и восстановить порядок в стране — в Таджикистане началась гражданская война.
В сентябре 1992 г. кортеж Набиева был перехвачен оппозицией, и ему пришлось подписать указ об уходе с поста Президента. В ноябре того же года ВС, из-за наступления отрядов оппозиции на столицу эвакуированный на север страны, в Худжанд (Ходжент), после долгих дебатов принимает отставку Набиева и упраздняет пост Президента. Главой государства становится председатель ВС, и на эту должность в качестве компромиссной фигуры избирается Э. Рахмонов.
В ноябре 1994 г. пост Президента восстанавливают, по результатам выборов этот пост занял Рахмонов. Одновременно в стране прошёл референдум, по результатам которого была принята новая Конституция. В феврале–марте 1995 г. проходят первые выборы в Маджлиси Оли (Высшее собрание) — новый парламент Таджикистана.
Таджикский случай настолько специфичен, что мне пришлось выделить его в отдельный сценарий. Во многом он напоминает азербайджанский: тут тоже не было конституционного кризиса, а конфликт разворачивался не между Президентом и ВС, а между властями и вооружённой оппозицией. Разница заключается в том, что в Таджикистане свержение президентов не приводило к разгону ВС. Здесь этот орган власти оказался куда более дееспособным, чем во многих других республиках. Он смог эвакуироваться от наступления отрядов оппозиции на север страны, участвовал в организации сопротивления боевикам, временно упразднил пост Президента, поддержал компромиссную и удобную для всех умеренных сил (как тогда казалось) кандидатуру на пост главы государства. Принятие новой Конституции и выборы нового Президента прошли одновременно, вскоре после преодоления самой острой фазы кризиса. ВС досидел до конца своего срока, как и в Азербайджане, и мирно сменился новым парламентом.
По сути, основное отличие между таджикским и азербайджанским сценарием заключается в том, что в Таджикистане даже на короткое время несистемной оппозиции не удалось полностью захватить власть, хоть она и выдавила проправительственные силы примерно из половины страны, включая столицу. Из-за этого таджикский случай можно с некоторой натяжкой рассматривать как ещё один вариант азербайджанского сценария, а можно как нечто отдельное.
Армения
Должность Президента была создана ВС в мае 1990 г., однако выборы состоялись лишь уже после провозглашения независимости Армении, в октябре 1991 г. По итогам голосования первым Президентом стал председатель ВС Л. Тер-Петросян. Несмотря на продолжавшуюся до 1994 г. войну в Нагорном Карабахе, ВС без особых конфликтов проработал до конца своего срока в июле 1995 г. Тогда же, вместе с первыми выборами в Национальное Собрание, был проведён и референдум по Конституции, который закончился её принятием.
Молдавия
Должность Президента создана в 1990 г., первым её занял М. Снегур (в сентябре 1990 г. избран ВС, в декабре 1991 г. — на безальтернативных прямых выборах). В 1991 г. ВС был переименован в Парламент, после чего спокойно проработал до 1994 г., когда произошёл парламентский кризис из-за вопроса о вступлении в СНГ. В результате в феврале прошли досрочные выборы в первый постсоветский Парламент. В июле 1994 г. он принял новую Конституцию.
Украина
Должность Президента создана в июле 1991 г., на прямых выборах в декабре того же года первым Президентом избран Л. Кравчук.
ВС (Верховная Рада), по сути, даже не переименовывался после провозглашения независимости и не стремился к установлению парламентской республики, хотя большинство в нем с небольшим перевесом составляли противники реформ (республика была смешанной, правительство зависело от Рады). Кравчук, в свою очередь, не стремился к установлению президентской республики и не торопился с радикальными мерами вроде приватизации крупных предприятий.
После массовых протестов шахтеров в 1993 г. Рада пошла навстречу протестующим и назначила на сентябрь того же года референдум о доверии Президенту и Раде. Однако в последний момент его отменили, а вместо него в 1994 г. прошли досрочные выборы Рады и Президента (им стал Л. Кучма), которые сняли накопившееся в стране напряжение. Новая Конституция была принята парламентом в июне 1996 г.
Армянский сценарий во многом близок к эстонскому — с той разницей, что пост Президента здесь появился либо до провозглашения независимости, либо сразу после. Тем не менее, это не привело ни к авторитарному «единению» Президента с ВС, ни к конституционному кризису. Даже в обстановке неопределённости полномочий стороны не стремились максимизировать свою власть любой ценой и в целом скорее сотрудничали, чем конфликтовали. Несистемные силы также не пытались свергнуть режим. ВС либо дорабатывал до конца срока, либо распускался по итогам досрочных выборов, однако это не приводило к конфликтам, а наоборот — разрешало их. Новая Конституция принималась относительно поздно — либо после первых выборов в новый парламент, либо одновременно с ними. Характерно, что во всех трёх случаях она закрепляла в стране смешанную республику. Самым бесконфликтным этот сценарий оказался в Армении, из-за чего и получил своё название.
Бросается в глаза, что государства армянского сценария — это те страны, в которых в ходе постсоветской трансформации сформировалась «неустойчивая демократия» олигархического толка. Впрочем, Грузия и Киргизия, где в 2000-е сложились схожие режимы, прошли в начале 1990-х совсем иной путь.
Белоруссия
Должности Президента поначалу не существовало, де-факто главой государства до 1994 г. был председатель ВС С. Шушкевич. После провозглашения независимости ВС не был переименован и продолжил работу.
В марте 1994 г. ВС принял Конституцию, согласно которой в стране была установлена смешанная республика и создана должность Президента. На первых (прямых) президентских выборах в июне–июле того же года победил А. Лукашенко. В мае 1995 г. прошли выборы в 13-й (2-й постсоветский) созыв ВС, на которых большинство получили номенклатурные кандидаты.
Конфликты между Президентом и ВС то усиливались, то затухали. ВС с готовностью поддержал многие законы, расширяющие полномочия Президента, однако с осени 1996 г. был настроен резко против него и даже попытался провести процедуру импичмента.
В ноябре 1996 г. был проведён референдум, на котором четыре вопроса предложил Президент, а три — ВС. По (оспариваемым) итогам голосования Лукашенко получил поддержку по всем вопросам, а ВС — ни по одному. После этого Президент, опираясь на принятые на референдуме поправки к Конституции, распустил ВС. Вместо него из лояльных президенту депутатов ВС было сформировано Национальное Собрание. Часть членов ВС во главе с председателем С. Шарецким до 2001 г. представляли Белоруссию в Парламентской Ассамблее ОБСЕ, а до 2003 г. заседали там наравне с представителями от Национального Собрания.
Казахстан
Должность Президента была создана ВС Казахской ССР в апреле 1990 г., на неё сразу же был избран первый секретарь ЦК КП Казахской ССР Н. Назарбаев. В декабре 1991 г. состоялись прямые безальтернативные президентские выборы, на которых также победил Назарбаев.
В январе 1993 г. ВС принял Конституцию, установившую в стране парламентскую республику. В декабре 1993 г. ВС принял решение о самороспуске вслед за советами низового уровня — из-за противоречий между ними и местными администрациями, назначаемыми Президентом. Новый созыв ВС, избранный в марте 1994 г., был оппозиционным по отношению к Президенту и его курсу на радикальные рыночные реформы. В марте 1995 г. Конституционный Суд принял постановление о нелегитимности нового созыва ВС в силу того, что ЦИК в ходе подсчёта голосов нарушил нормы Кодекса о выборах. После этого ВС был распущен, а законодательные полномочия — временно переданы Президенту. На референдуме в апреле 1995 г. было принято решение о продлении полномочий Назарбаева до 2000 г., а на референдуме в августе 1995 г. — о принятии новой Конституции, закрепившей в Казахстане президентскую республику. В декабре 1995 г. был избран первый созыв нового двухпалатного Парламента.
Киргизия
Должность Президента создана в октябре 1990 г., ВС избрал на данный пост одного из своих депутатов, А. Акаева, который рассматривался как компромиссная фигура. В октябре 1991 г. он был переизбран Президентом уже на прямых, но безальтернативных выборах.
Изначально Акаев пользовался поддержкой ВС, однако постепенно они вошли в конфликт по поводу приватизации — Президент продвигал данный курс, в то время как парламент выступал против него.
В мае 1993 г. ВС принимает Конституцию, которая закрепила в Киргизии смешанную республику с большими полномочиями и Президента, и ВС. В январе 1994 г. Акаев инициирует референдум о доверии себе и выигрывает его с (оспариваемым) результатом в 96% голосов «за». В сентябре 1994 г. Президент инициирует парламентский кризис и распускает ВС, не встретив серьёзного сопротивления со стороны депутатов, запуганных перспективой «российского сценария». В октябре 1994 г. проведён референдум, установивший двухпалатный характер парламента и возможность вносить в Конституцию поправки через референдум (позднее Акаев неоднократно этим пользовался). В феврале 1995 г. состоялись выборы в первый постсоветский Жогорку Кенеш (Верховный Совет).
Белорусский сценарий можно было бы назвать российским — это единственный сценарий из всех, ведущий к конституционному кризису. Российский случай также был хронологически самым ранним и во многом послужил «ролевой моделью» для президентов в остальных странах сценария. Однако в Белоруссии противостояние Президента и ВС растянулось на годы и втянуло в свою орбиту даже европейские институции, поэтому сценарий и носит такое название.
Белорусский сценарий принципиально отличается от армянского одним фактором: здесь есть конфликт интересов, и обе стороны имеют хоть какую-то волю к борьбе за эти интересы. Характерно, что во всех случаях первоначально ВС скорее поддерживал Президента, хоть и стремился усилить свои полномочия. Но, поскольку у Президента устремления были аналогичны, они рано или поздно входили в клинч. При этом даже принятие новой Конституции (вокруг которой ломались копья и на которую возлагались надежды в России) не помогало разрешить противоречия: она во всех трёх случаях принималась ВС и в первую очередь в интересах ВС (закрепляя парламентскую или смешанную республику), что никак не устраивало Президента, стремившегося к президенциализму авторитарного толка.
По итогу во всех случаях победил Президент, устанавливавший по итогам своей победы суперпрезидентскую республику. Где-то, как в Казахстане или Киргизии, главе государства удалось относительно быстро сломить волю ВС, где-то дошло до вооружённого конфликта, как в России, а где-то стороны долго вели войну на истощение, как в Белоруссии. Результат в любом случае примерно одинаковый: ВС разогнан, вместе него сформирован более лояльный парламент, принята новая Конституция либо поправки к старой, закрепляющие новый расклад сил.
Как видно, большинство экс-республик СССР смогли в 1990-е избежать конституционного кризиса. Кроме России, по этому пути пошли только три страны: Белоруссия, Казахстан и Киргизия. В первых двух установились устойчивые авторитарные режимы, в третьей же с пугающей регулярностью происходят государственные перевороты. Конституционный кризис не прошёл бесследно, как «детская болезнь» эпохи перемен, а остался с пережившими его странами на долгие десятилетия, словно тяжкое осложнение.
Тем не менее, избегание конституционного кризиса далось многим государствам нелёгкой ценой. Где-то, как при азербайджанском или таджикском сценарии, конфликты между получившими и не получившими власть прорвались в виде переворотов и гражданских войн. Где-то отсутствие политической конкуренции обернулось авторитарным или даже квазитоталитарным режимом, как в Узбекистане или Туркмении.
Относительно успешными можно считать лишь эстонский и армянский сценарии, при которых не происходило ни войны на уничтожение, ни навязанного консенсуса. Таким образом, полностью избежать конституционного кризиса или какого-либо из его «субститутов» в 1990-е смогли лишь шесть стран (из пятнадцати союзных республик). При этом страны эстонского сценария не так уж похожи на страны армянского. Даже новые политические институты в них выстраивались в противоположном порядке: в Прибалтике очерёдность была «Конституция — Парламент — Президент», а в странах армянского сценария — наоборот.
Объяснить, почему при эстонском сценарии всё прошло относительно благополучно, довольно просто. Институционально в странах Балтии до последнего отсутствовал Президент, то есть попросту не было почвы для конфликта между ветвями власти. При этом большинство политиков и рядовых граждан были ориентированы на «европейскую нормальность» и не принимали силовых сценариев решения внутриполитических конфликтов.
Случаи же Армении, Украины и Молдавии сложнее и интереснее.
Первое, что бросается в глаза — то, что список стран эстонского и армянского сценариев почти полностью совпадает со списком республик, отказавшихся проводить на своей территории референдум о сохранении СССР в марте 1991 г. Единственное исключение — Грузия, которая не провела референдум, но затем пошла по сложному и кровавому азербайджанскому сценарию. Её место в списке «относительно успешных» заняла Украина, где референдум всё-таки прошёл — хоть его основной вопрос и был дополнен странным вторым вопросом о членстве в ССГ на основе Декларации о государственном суверенитете. Таким образом, все или почти все страны, которые смогли в 1990-е избежать конституционного кризиса и авторитаризма, с самого начала провозглашали ориентацию на отказ от советских политических институтов и авторитарных практик. Насколько им это удалось на практике — это уже иной вопрос, но влияние на ситуацию в первые годы независимости такие ориентации всё же оказали.
Второе важное наблюдение: во всех странах армянского сценария последний созыв ВС, а зачастую и первый постсоветский парламент не находился в непримиримой оппозиции к Президенту. В Армении и Молдавии пропрезидентские силы преобладали в парламенте. На Украине в ВС созыва 1990 г. незначительно преобладала «группа 239» (239 депутатов из 450), выступавшая против реформ Кравчука, однако она вела себя пассивно и не контролировала даже парламентские комитеты. В Раде созыва 1994 г. большинство составляли уже центристские депутаты. Такая диспозиция сил в этих трёх странах позволяло создать Конституции, учитывающие интересы Президента, а в случае Армении — даже с явным уклоном в президенциализм.
Наконец, важная оговорка: все страны армянского сценария уже после 1990-х пережили неоднократные конфликты вокруг того, должна республика быть парламентской, президентской или одним из вариантов смешанной. В Армении поправки в Конституцию в части полномочий Президента и парламента принимались на референдумах дважды, в 2005 и 2015 гг. (а в 2003 г. их пытались провести через референдум, но не смогли). В Молдавии порядок избрания Президента менялся дважды (в 2000 г. — решением парламента, в 2016 г. — постановлением Конституционного Суда), ещё один раз (в 2010 г.) такие изменения не прошли на референдуме, плюс в 1999 г. в результате референдума и голосований в парламенте были изменены полномочия Президента и парламента. На Украине имела место неудачная попытка усилить власть Президента через референдум 2000 г., в 2004 г. голосованием Рады произошёл переход к премьер-президентской смешанной республике, в 2010 г. решением Конституционного Суда — обратно к президентско-парламентской, а в 2014 г. голосованием Рады — снова к премьер-президентской. Даже на сегодняшний день нельзя сказать, что страны армянского сценария смогли окончательно определиться с формой правления. В каком-то смысле избегание конституционного кризиса на раннем этапе обернулось его теоретически бесконечным продлением в будущее.
Пожалуй, главный вывод из всего вышеописанного — лучшей страховкой от конституционного кризиса служит относительно быстрое и вместе с тем легитимное принятие Конституции, избрание нового парламента и только затем — Президента. Но ещё важнее, чтобы новый политический режим создавался на основе общих для большинства граждан политических ценностей, представлений о должном и недопустимом. Как показывает постсоветский опыт, это самый надёжный способ обойтись без танков на столичных улицах.
Концепция вооруженного сопротивления и территориальная оборона в Восточной Европе, западные силы специальных операций в эпоху соперничества великих держав
22 декабря в книжном магазине "Даль" состоялась презентация новой книги политического философа Сергея Реброва "Современные российские левые". Как устроена сложная структура взаимоотношений левых партий в России? Почему главные революционеры традиционно оказываются главными консерваторами? Устарела ли сама по себе дихотомия "левые/правые"?
Бывший советник президента США недавно написал отличную колонку с призывом ни в коем случае не включать Украину в состав Альянса и пересмотреть свой подход в отношении России и его границ, чтобы не триггерить ситуацию до максимума. Разберем!
Российская зона влияния в ближневосточном регионе находится в подвешенном состоянии и ее будущее пока на стадии переговорной неопределенности. На СВО проблем не убавилось, балканский фитиль намочен горючим и может вспыхнуть в далеком будущем, а устоявшаяся стабильность в Закавказском подбрюшье уже сейчас начинает шататься и ходить ходуном. Российская Федерация столкнулась с огромными вызовами, которые начали биться об фундамент карточного домика и его обваливать на глазах у всего мира.
«Россия проиграла войну в Сирии!» — пестрят мировые СМИ, российские же пытаются как-либо обыграть конфуз и перенаправить его в более благоприятно восприимчивое русло для своего же общества, находя какие-то оправдания поражению и называя этот регион заведомо проигрышным для самой России. Для российского общества случившееся в начале декабря 2024 года было, очевидно, очень неожиданным и неприятным сюрпризом. Как на это отреагировала Москва остается лишь догадываться. С 2015-го заверялось о необходимости своего участия в Сирийском конфликте, что поддерживалось почти всеми теми, кто сегодня называет эту войну «не нужной» и «невыгодной». Главный критик какого-либо участия России в войне в Сирии Игорь Гиркин «Стрелков» назывался безумным фриком, который не понимает очевидных плюсов от задействования вооруженных сил в гражданской войне, а на его заверения о том, что Башар Асад это проигрышный вариант, которому просто оттягивают политическую смерть, в российском истеблишменте отвечали ухмылками и прокруткой пальца у виска. Я всегда отвечал всем, кто меня знает — я не востоковед и некомпетентен сидеть с умным видом и рассказывать о причинах, которые привели Россию к нынешнему положению дел в Сирии. Я не знаю что это было и почему все так произошло. Оставлю это востоковедам и специалистам, которые большую часть жизни изучали этот сложнейший регион. Но уж в геополитике я, как минимум дипломированный специалист, разбираюсь получше и взгляды Гиркина касательно участия России в сирийской авантюре разделял, прекрасно видя с 2011 года всю беспомощность режима Башара Асада и его окружения. Это поражение с политической точки зрения было неминуемо, еще начиная с Арабской весны, когда Сирия распалась на множество удельных регионов, а Башара Асада поддержали полторы калеки. Геополитический расклад с самого начала был не на его стороне, кроме поддержки в лице Ирана и ее прокси-формирований по типу «Хезболлы» (кстати, террористическая организация) все прочие от него отказались и начали поддерживать тех, кто вступил в противоборство с его силами.
После поражения режима Башара Асада, Россия понесла сильные репутационные потери в глазах не только Запада, но и своих ближайших союзников. Впрочем, козлом опущения стала не только Москва, но и Тегеран. Им приходится разделять этот конфуз на двоих. Сейчас уже находятся оправдания поражению Асада. Вот, например, уже звучит мнение, что это случилось из-за его личной отрешенности от Москвы. Он с 2020 года начал более углубленно работать с Ираном, а не Россией. Таковой позиции придерживается политолог Сергей Марков. В чем конкретно это выражается? В смене флагов и атрибутики. По мнению Маркова, до 2020 года сирийское общество бегало с российскими флагами, но после стало бегать с иранскими. Да, это фантасмагория и таков уровень знаний людей, что считаются рупорами общественного мнения. Попытка обелить поражение в Сирии выглядит глупо и не отвечает на главный вопрос: какой выхлоп с этого мы поимели в конечном итоге?
Во-первых, Москва являлась основным союзником Асада в этой кампании. Россия формировала на его территории свои военные базы. На военную поддержку Асада тратилось не менее 2,5 миллионов долларов каждый день в 2015 году, а через год сам Владимир Путин подтверждал, что только с декабря по апрель 2016-го было потрачено 33 миллиардов рублей (для заграничной авантюры в условиях наложения мощнейших западных санкций довольно-таки много). Позже РБК установили, что к сентябрю эта цифра увеличилась до 58 миллиардов рублей. А еще ведь даже полноценный год не прошел, поэтому к декабрю скорее всего эта цифра значительно увеличилась. Всего же траты за 2 года активных боевых действий (с 2015 по 2017) составили порядка 150-170 миллиардов рублей.
Во-вторых, Россия в 2020 году вложила еще дополнительных 100 миллиардов рублей в отстройку инфраструктуры Сирии. Ну, чтобы было понятно, в общей совокупности с финансовыми вливаниями по военной кампании это фактически два с половиной миллиарда долларов, которые могли быть распределены на более нужные вещи, например, в развитие государственных институтов России, ну или, хотя бы, в преобразование и укрепление 1-го и 2-го армейских корпусов Народной милиции ЛДНР, которые пребывали в невероятно плачевном состоянии всегда и которым выпала роль быть главным щитом России в ее восточноевропейской буферной зоне.
В-третьих, по итоговому результату напрашивается один вопрос: где деньги, Лебовски? Денег нет. Точнее, они были слиты в сирийскую авантюру, которая почти ни к чему не привела, кроме огромных финансовых и репутационных потерь, а я смотрю именно на конечный результат.
Сегодня Россия ведет переговоры с лидерами «зеленых» (т.н. «оппозиция») касательно будущего своих баз в регионе (порт Тартус и авиабаза Хмейним), которые влияют на расстановку сил в Средиземном море и обеспечивают России фактически беспрепятственный морской и воздушный доступ к Африке. Сумеют ли договориться с террористами — никто не знает, а гадать на кофейной гущи бессмысленно, оставлю подобное прогнозирование востоковедам, они разберутся. Остается только наблюдать с попкорном. Если не сумеют — плакали почти десятилетние труды мнимого российского влияния и придется искать альтернативу закрепления (хотя бы частичного) в регионе. Ну или надеяться на возможности Ирана, оставшегося единственным союзным рупором в регионе. Пока же я могу только воспользоваться историческим опытом недавних среднеазиатских эпопей — по идеи, оставить эти базы на территории, которую захватили признанные террористы — невозможно, покуда они будут оставаться признанными террористами. Возможно этот ярлык в конечном счете с них снимут, как уже пытаются сделать с победившим «Талибаном» в Афганистане. Геополитические интересы, даже в ущерб свой собственной позиции и изначальной воинственности против этих же самых «зеленых», для достижения личных целей важнее всяких других предрассудков и принципов. Самое забавное, что безусловное геополитическое поражение на Ближнем Востоке признают даже в Госдуме. Оттуда уже заранее заявляют, что шансов остаться в Сирии крайне немного, но, как показало время, там тоже не знают что и как будет в конечном итоге. Решит только дипломатия и только она.
Российское общество уже понимает, что вложенные сотни миллиардов рублей себя полностью не окупили по итоговому результату. Дмитрий Песков выступил с заявлением, что не все так плохо и цели спецоперации в Сирии были выполнены еще в декабре 2017 года. Так-то оно частично и так, но итоговый выхлоп говорит об обратном — все предыдущие цели никак не повлияли на конечный результат. С бегством Асада (особенно если не будет возможности договориться о дальнейшем пребывании баз в Сирии) Россия начнет по-тихому смещать свою зону 100% геополитического контроля чуть севернее, к самому своему подбрюшью — Закавказью и Средней Азии. Эти регионы из-за очевидной близости контролировать намного легче, но при этом и довольно-таки сложно из-за пестрого ментального, географического, религиозного и политического различий. Закавказье за последние четыре года показало сильную геополитическую неустойчивость. Первым мощным «триггером» было разгромное поражение армян и частичная ликвидация непризнанной Нагорно-Карабахской Республики в 2020 году (в 2023 году вся территория НКР вошла в состав Азербайджана, что вбило клин в союзнический потенциал отношений Армении и России). Армяне начали обижаться на Москву и ОДКБ за безучастие в войне и защите Степанакерта, после чего и вовсе заявили, что оставаться в военном блоке не планируют и замораживают свое участие в нем (ключевое — замораживают). Окончательно ссориться с Москвой для Армении не получится чисто из-за ее сильной энергетической и экономической зависимости. Газопровод Иран — Армения, построенный как раз с денежных вложений России, один из тому ярчайших примеров зависимости. Еще 20 лет назад Москва не могла гарантировать беспрепятственные поставки газа через Грузию, поэтому договорилась с иранцами о поставках газа через их территорию, на что иранцы и армяне дали согласия. Сегодняшняя ветка Иран-Армения обеспечивает российским газом Ереван и сильно сказывается на его неохотном, но все же сильном подчинении Москве. Я уж молчу про экономический фактор. Но тем не менее, даже несмотря на эту зависимость, Армения уже пытается продумывать альтернативу России и показывает всем своим дипломатическим видом о желании как можно дальше от нее удалиться в сторону Европы. Это очень серьезный звоночек, особенно с имеющимся опытом Украины, когда Россия вкладывала миллиарды рублей, надеясь, что этих вложений хватит, чтобы сделать Киев вечным протекторатом под личным боком. Как показало время — подобное запущенное самомнение о своей же собственной важности и надуманном 100% влиянии на Украину сыграло строго наоборот. На сегодняшний день сохраняется некий равный раздел влияния между Россией и Турцией в южном Закавказье. Последние установили негласный, я бы даже сказал, «скрытный» союзнический пантюркизм в регионе с политической переориентацией Азербайджана в свою пользу, а первые продолжают держать в «ежовых рукавицах» Ереван, сохраняя собственную военную базу в Гюмри. Что важно — еще каких-то пятнадцать лет назад влияние турок на регион значительно уступало российскому.
Недавние события в Грузии показали, насколько Россия не может полноценно контролировать свой южный геополитический плацдарм — Закавказье. Если армяне, даже с учетом буйности и через «не хочу», но все же сохраняют лояльность центру, то протесты в Грузии, фактически превращающиеся на глазах в массовые беспорядки по лучшему сценарному механизму «цветной революции», усиливают мощную закавказскую нестабильность. Здесь тоже невозможно делать какие-либо прогнозы, потому что внутренняя неустойчивость грузинского общества была нестабильной еще начиная с развала Советского Союза, а «Революция роз» в 2003 году стала ярким примером политических разногласий в грузинском истеблишменте и усиления сильного влияния Запада на реализацию планов по смене режимов в регионе. Сегодня беспорядки вызваны победой партии «Грузинская мечта», которую постоянно уличали в пророссийской политической ориентации, что несколько бесило и выводило из себя прозападную общественность, включая нынешнего президента страны Саломе Зурабешвили. По итогам парламентских выборов стало ясно, что правящей партией станут именно «мечтатели», сразу же заявившие, что снимают с повестки дня вступление Грузии в ЕС до 2028 года. Все это вылилось в долгое противостояние одних с другими. Пока без жертв, правда. Узнаете сценарий? Ничего не напоминает? А как на это реагирует Россия? В открытую почти никак. Единственное, идет осуждение действий митингующих и наблюдение со стороны. Что там творится за кулуарами никто не знает и не узнает. «Мечтатели» никогда не были пророссийскими по тем меркам, каким хочется их видеть россиян, но выбирая между ними и оппозиционерами очевидно, что поддержка потенциальных «майдановцев» может создать второй очаг возгорания не масштабов, конечно же, Украины, но весьма болезненный для географических и политических реалий Закавказского пояса.
Проблематика с Абхазией еще больше подлила масла в огонь. Народ вышел бойкотировать решение правительства о ратификации договора с Россией, в котором разрешалось бы российским бизнесменам и олигархам владеть земельными участками в Абхазии. Это вызвало неоднозначную реакцию в российском обществе, расценившем эти митинги как «антироссийские» в целом. На самом деле, абхазская зависимость от российских субсидий и вложений непререкаема и очевидна, кто придет на смену прошлым ставленникам — неважно. Все равно ключевое решение будет за Москвой как за основным политическим, военным и экономическим донором абхазов. Этот народ будет либо поглощен обратно Грузией, либо останется таким же вечным протекторатом России, причем фактически необъявленной официально областью. На сегодняшний день Москва уже задействовала основной свой рычаг политического влияния — остановила выплаты абхазам, из-за чего абхазы уже прочувствовали на себе все «прелести» собственной бойкости и нежелания принимать российские правила игры. Уже звучат призывы возобновить денежные транши в Абхазию, при этом сами абхазы ратификацию с российской стороной заблокировали окончательно. Закавказье обещает быть самым «жарким» в геополитике регионом, если Россия не соберет внешнеполитическую волю в кулак и не наведет порядок. Союз Турция — Азербайджан, оторванность Армении от ОДКБ и экономическая зависимость от России, массовые проевропейские беспорядки в Грузии и негласное восстание протектората Абхазии — все это грозит усилением напряженности в регионе до такой степени, что может вызвать рецидив ранее окончившихся вооруженных конфликтов.
В Средней Азии наоборот, ситуация несколько лучше, но только потому, что были налажены хорошие связи с «Талибаном», как бы это сюрреалистично не звучало. Углубленное сотрудничество России и Афганистана, даже с учетом мнимой дружбы с «Талибаном», а также сильная заинтересованность в сохранении Таджикистана в пророссийской сфере влияния, необходимы просто по двум очевидным причинам — географической и геостратегической. Из Афганистана еще с 1970-х гг., а особенно это было заметно после развала СССР, по всем бывшим среднеазиатским республикам шли нескончаемые потоки и трафики нелегального вооружения и наркотиков. Также очень серьезным фактором нестабильности являлся радикальный исламизм, который поверг Таджикистан в череду бесконечных приграничных конфликтов. Все это затыкалось российскими пограничниками и союзниками по нынешнему блоку ОДКБ. Разгул наркоты, которая проникала из Афганистана и бывших среднеазиатских республик в Россию, поражал по своим масштабам распространения все 1990-е и начальные 2000-е. Фактор проникновения афганского вооружения в Таджикистан (с последующим расширением сети поставок по всей Средней Азии) и радикальных течений ислама угрожали всему южному среднеазиатскому подбрюшью российской периферии. Одной из самых важнейших и, очевидно, мало замеченных и отмеченных по достоинству побед являлось именно пресечение этого опасного радикального влияния и физических прорывов к началу 2000-х гг. Если Россия сумела договориться с «Талибаном» об остановке их исламской ирреденты и за кулуарами порешала вопрос с расширением религиозного колониализма на север в сторону Таджикистана и прочей периферии, заперев талибов только внутри Афганистана, то минусов, собственно говоря, особо и нет. По крайней мере это может способствовать стабильности в регионе на среднюю перспективу, о дальней пока загадывать рано. Но вот прошло несколько лет, а в Средней Азии намного спокойнее, нежели чем в Закавказском поясе и на Ближнем Востоке. Все может измениться потом, но мы не Нострадамусы, мы отталкиваемся от того, что имеем сейчас.
Про Украину я писать сегодня не буду. Кому интересно, о неустойчивой позиции России в отношении своего главного соседа, в первую очередь информационно преподносимом контрасте последних десять лет, я писал ранее в статье «Война жидкого желе. Деструктив идеи и вопрос „зачем?“. Собственно говоря, пока не буду писать и по своей главной любимой теме — Балканам. Самая дальняя геополитическая периферия России заканчивается именно там, правда со временем она уже урезалась до такого мизера, что рискует полностью перераспределить свою политическую и геостратегическую ориентацию в сторону Запада, как это уже сделали Черногория и Македония. Последние опоры России в лице Сербии и Республики Сербской (этнитет в составе Боснии и Герцеговины) находятся в невыгодном географическом и экономическом положении. Фитиль пока накрахмален, но не подожжен и далеко не факт, что будет гореть. Как минимум три региона (с разной долей вероятности) могут вызвать нестабильность под боком у европейского центра в будущем — в первую очередь, Босния. Также повисли вопросы с Македонией и Косовом, но там пока относительная стабильность. В случае с Косовом очень туманные возможности вообще начать хоть что-то из-за абсолютного поглощения албанцами уже всех районов и анклавов с еще некогда компактно проживающими в них сербами. Но это мы обсудим как-нибудь позже.
Итак, российское южное подбрюшье затягивается и Закавказье уже напоминает гарцующего коня, от ударов копыт которого разлетаются искры. Очевидно, что Ближний Восток будет решаться в ближайшее время и только конечные переговоры по базам могут дать хоть какую-то очевидную картинку по дальнейшему будущему России в этом далеком регионе, пребывание в котором я не могу иначе назвать, кроме как авантюрным сливом денег в никуда. Но раз уж влезли — надо выходить с минимизацией репутационных потерь для себя. Иначе никак. Если не получится и базы будут выведены, то придется оттягивать центр своей дальней периферии к более ближней — Закавказью. Последующее пребывание в Африке будет также подвержено логистическим рискам из-за потери бывшего частичного контроля в Средиземном море. Что из этого придумают в случае вывода баз из Сирии — также не знаю, это все загадывание на тысячу возможных ходов, а я не люблю подобной «не конкретики». Подытожу лишь тем, что Россия попала в сложнейший капкан, который поэтапно начинает смещаться к ее подбрюшью и на это нужно реагировать уже сейчас, а не откладывать на завтра или вести игру в качестве наблюдателя. Донаблюдались на Майдане и проморгали в бешено авантюрной Сирии с непонятным будущим пророссийского влияния в регионе. Как бы крах в этой авантюре не стоял рисками еще и других бешеных денежных вливаний в Африке, режимы которых приходилось спасать последнее десятилетие. Но я уже не буду сюда лезть, это совсем далекие края. Оставлю это своему другу и эксперту Олегу Валецкому, он знает получше моего всю подноготную этого сложнейшего и разношерстного континента как непосредственный участник многих событий.
Ставь лайк, если понравилось, бро!
Буду очень рад, если поддержите подпиской!
Российская зона влияния в ближневосточном регионе находится в подвешенном состоянии и ее будущее пока на стадии переговорной неопределенности. На СВО проблем не убавилось, балканский фитиль намочен горючим и может вспыхнуть в далеком будущем, а устоявшаяся стабильность в Закавказском подбрюшье уже сейчас начинает шататься и ходить ходуном. Российская Федерация столкнулась с огромными вызовами, которые начали биться об фундамент карточного домика и его обваливать на глазах у всего мира.
«Россия проиграла войну в Сирии!» — пестрят мировые СМИ, российские же пытаются как-либо обыграть конфуз и перенаправить его в более благоприятно восприимчивое русло для своего же общества, находя какие-то оправдания поражению и называя этот регион заведомо проигрышным для самой России. Для российского общества случившееся в начале декабря 2024 года было, очевидно, очень неожиданным и неприятным сюрпризом. Как на это отреагировала Москва остается лишь догадываться. С 2015-го заверялось о необходимости своего участия в Сирийском конфликте, что поддерживалось почти всеми теми, кто сегодня называет эту войну «не нужной» и «невыгодной». Главный критик какого-либо участия России в войне в Сирии Игорь Гиркин «Стрелков» назывался безумным фриком, который не понимает очевидных плюсов от задействования вооруженных сил в гражданской войне, а на его заверения о том, что Башар Асад это проигрышный вариант, которому просто оттягивают политическую смерть, в российском истеблишменте отвечали ухмылками и прокруткой пальца у виска. Я всегда отвечал всем, кто меня знает — я не востоковед и некомпетентен сидеть с умным видом и рассказывать о причинах, которые привели Россию к нынешнему положению дел в Сирии. Я не знаю что это было и почему все так произошло. Оставлю это востоковедам и специалистам, которые большую часть жизни изучали этот сложнейший регион. Но уж в геополитике я, как минимум дипломированный специалист, разбираюсь получше и взгляды Гиркина касательно участия России в сирийской авантюре разделял, прекрасно видя с 2011 года всю беспомощность режима Башара Асада и его окружения. Это поражение с политической точки зрения было неминуемо, еще начиная с Арабской весны, когда Сирия распалась на множество удельных регионов, а Башара Асада поддержали полторы калеки. Геополитический расклад с самого начала был не на его стороне, кроме поддержки в лице Ирана и ее прокси-формирований по типу «Хезболлы» (кстати, террористическая организация) все прочие от него отказались и начали поддерживать тех, кто вступил в противоборство с его силами.
После поражения режима Башара Асада, Россия понесла сильные репутационные потери в глазах не только Запада, но и своих ближайших союзников. Впрочем, козлом опущения стала не только Москва, но и Тегеран. Им приходится разделять этот конфуз на двоих. Сейчас уже находятся оправдания поражению Асада. Вот, например, уже звучит мнение, что это случилось из-за его личной отрешенности от Москвы. Он с 2020 года начал более углубленно работать с Ираном, а не Россией. Таковой позиции придерживается политолог Сергей Марков. В чем конкретно это выражается? В смене флагов и атрибутики. По мнению Маркова, до 2020 года сирийское общество бегало с российскими флагами, но после стало бегать с иранскими. Да, это фантасмагория и таков уровень знаний людей, что считаются рупорами общественного мнения. Попытка обелить поражение в Сирии выглядит глупо и не отвечает на главный вопрос: какой выхлоп с этого мы поимели в конечном итоге?
Во-первых, Москва являлась основным союзником Асада в этой кампании. Россия формировала на его территории свои военные базы. На военную поддержку Асада тратилось не менее 2,5 миллионов долларов каждый день в 2015 году, а через год сам Владимир Путин подтверждал, что только с декабря по апрель 2016-го было потрачено 33 миллиардов рублей (для заграничной авантюры в условиях наложения мощнейших западных санкций довольно-таки много). Позже РБК установили, что к сентябрю эта цифра увеличилась до 58 миллиардов рублей. А еще ведь даже полноценный год не прошел, поэтому к декабрю скорее всего эта цифра значительно увеличилась. Всего же траты за 2 года активных боевых действий (с 2015 по 2017) составили порядка 150-170 миллиардов рублей.
Во-вторых, Россия в 2020 году вложила еще дополнительных 100 миллиардов рублей в отстройку инфраструктуры Сирии. Ну, чтобы было понятно, в общей совокупности с финансовыми вливаниями по военной кампании это фактически два с половиной миллиарда долларов, которые могли быть распределены на более нужные вещи, например, в развитие государственных институтов России, ну или, хотя бы, в преобразование и укрепление 1-го и 2-го армейских корпусов Народной милиции ЛДНР, которые пребывали в невероятно плачевном состоянии всегда и которым выпала роль быть главным щитом России в ее восточноевропейской буферной зоне.
В-третьих, по итоговому результату напрашивается один вопрос: где деньги, Лебовски? Денег нет. Точнее, они были слиты в сирийскую авантюру, которая почти ни к чему не привела, кроме огромных финансовых и репутационных потерь, а я смотрю именно на конечный результат.
Сегодня Россия ведет переговоры с лидерами «зеленых» (т.н. «оппозиция») касательно будущего своих баз в регионе (порт Тартус и авиабаза Хмейним), которые влияют на расстановку сил в Средиземном море и обеспечивают России фактически беспрепятственный морской и воздушный доступ к Африке. Сумеют ли договориться с террористами — никто не знает, а гадать на кофейной гущи бессмысленно, оставлю подобное прогнозирование востоковедам, они разберутся. Остается только наблюдать с попкорном. Если не сумеют — плакали почти десятилетние труды мнимого российского влияния и придется искать альтернативу закрепления (хотя бы частичного) в регионе. Ну или надеяться на возможности Ирана, оставшегося единственным союзным рупором в регионе. Пока же я могу только воспользоваться историческим опытом недавних среднеазиатских эпопей — по идеи, оставить эти базы на территории, которую захватили признанные террористы — невозможно, покуда они будут оставаться признанными террористами. Возможно этот ярлык в конечном счете с них снимут, как уже пытаются сделать с победившим «Талибаном» в Афганистане. Геополитические интересы, даже в ущерб свой собственной позиции и изначальной воинственности против этих же самых «зеленых», для достижения личных целей важнее всяких других предрассудков и принципов. Самое забавное, что безусловное геополитическое поражение на Ближнем Востоке признают даже в Госдуме. Оттуда уже заранее заявляют, что шансов остаться в Сирии крайне немного, но, как показало время, там тоже не знают что и как будет в конечном итоге. Решит только дипломатия и только она.
Российское общество уже понимает, что вложенные сотни миллиардов рублей себя полностью не окупили по итоговому результату. Дмитрий Песков выступил с заявлением, что не все так плохо и цели спецоперации в Сирии были выполнены еще в декабре 2017 года. Так-то оно частично и так, но итоговый выхлоп говорит об обратном — все предыдущие цели никак не повлияли на конечный результат. С бегством Асада (особенно если не будет возможности договориться о дальнейшем пребывании баз в Сирии) Россия начнет по-тихому смещать свою зону 100% геополитического контроля чуть севернее, к самому своему подбрюшью — Закавказью и Средней Азии. Эти регионы из-за очевидной близости контролировать намного легче, но при этом и довольно-таки сложно из-за пестрого ментального, географического, религиозного и политического различий. Закавказье за последние четыре года показало сильную геополитическую неустойчивость. Первым мощным «триггером» было разгромное поражение армян и частичная ликвидация непризнанной Нагорно-Карабахской Республики в 2020 году (в 2023 году вся территория НКР вошла в состав Азербайджана, что вбило клин в союзнический потенциал отношений Армении и России). Армяне начали обижаться на Москву и ОДКБ за безучастие в войне и защите Степанакерта, после чего и вовсе заявили, что оставаться в военном блоке не планируют и замораживают свое участие в нем (ключевое — замораживают). Окончательно ссориться с Москвой для Армении не получится чисто из-за ее сильной энергетической и экономической зависимости. Газопровод Иран — Армения, построенный как раз с денежных вложений России, один из тому ярчайших примеров зависимости. Еще 20 лет назад Москва не могла гарантировать беспрепятственные поставки газа через Грузию, поэтому договорилась с иранцами о поставках газа через их территорию, на что иранцы и армяне дали согласия. Сегодняшняя ветка Иран-Армения обеспечивает российским газом Ереван и сильно сказывается на его неохотном, но все же сильном подчинении Москве. Я уж молчу про экономический фактор. Но тем не менее, даже несмотря на эту зависимость, Армения уже пытается продумывать альтернативу России и показывает всем своим дипломатическим видом о желании как можно дальше от нее удалиться в сторону Европы. Это очень серьезный звоночек, особенно с имеющимся опытом Украины, когда Россия вкладывала миллиарды рублей, надеясь, что этих вложений хватит, чтобы сделать Киев вечным протекторатом под личным боком. Как показало время — подобное запущенное самомнение о своей же собственной важности и надуманном 100% влиянии на Украину сыграло строго наоборот. На сегодняшний день сохраняется некий равный раздел влияния между Россией и Турцией в южном Закавказье. Последние установили негласный, я бы даже сказал, «скрытный» союзнический пантюркизм в регионе с политической переориентацией Азербайджана в свою пользу, а первые продолжают держать в «ежовых рукавицах» Ереван, сохраняя собственную военную базу в Гюмри. Что важно — еще каких-то пятнадцать лет назад влияние турок на регион значительно уступало российскому.
Недавние события в Грузии показали, насколько Россия не может полноценно контролировать свой южный геополитический плацдарм — Закавказье. Если армяне, даже с учетом буйности и через «не хочу», но все же сохраняют лояльность центру, то протесты в Грузии, фактически превращающиеся на глазах в массовые беспорядки по лучшему сценарному механизму «цветной революции» и усиливают мощную закавказскую нестабильность. Здесь тоже невозможно делать какие-либо прогнозы, потому что внутренняя неустойчивость грузинского общества была нестабильной еще начиная с развала Советского Союза, а «Революция роз» стала ярким примером политических разногласий в грузинском истеблишменте и усиления сильного влияния Запада на реализацию планов по смене режимов в регионе. Сегодня беспорядки вызваны победой партии «Грузинская мечта», которую постоянно уличали в пророссийской политической ориентации, что несколько бесило и выводило из себя прозападную общественность, включая нынешнего президента страны Саломе Зурабешвили. По итогам парламентских выборов стало ясно, что правящей партией станут именно «мечтатели», сразу же заявившие, что снимают с повестки дня вступление Грузии в ЕС до 2028 года. Все это вылилось в долгое противостояние одних с другими. Пока без жертв, правда. Узнаете сценарий? Ничего не напоминает? А как на это реагирует Россия? В открытую почти никак. Единственное, идет осуждение действий митингующих и наблюдение со стороны. Что там творится за кулуарами никто не знает и не узнает. «Мечтатели» никогда не были пророссийскими по тем меркам, каким хочется их видеть россиян, но выбирая между ними и оппозиционерами очевидно, что поддержка потенциальных «майдановцев» может создать второй очаг возгорания не масштабов, конечно же, Украины, но весьма болезненный для географических и политических реалий Закавказского пояса.
Проблематика с Абхазией еще больше подлила масла в огонь. Народ вышел бойкотировать решение правительства о ратификации договора с Россией, в котором разрешалось бы российским бизнесменам и олигархам владеть земельными участками в Абхазии. Это вызвало неоднозначную реакцию в российском обществе, расценившем эти митинги как «антироссийские» в целом. На самом деле, абхазская зависимость от российских субсидий и вложений непререкаема и очевидна, кто придет на смену прошлым ставленникам — неважно. Все равно ключевое решение будет за Москвой как за основным политическим, военным и экономическим донором абхазов. Этот народ будет либо поглощен обратно Грузией, либо останется таким же вечным протекторатом России, причем фактически необъявленной официально областью. На сегодняшний день Москва уже задействовала основной свой рычаг политического влияния — остановила выплаты абхазам, из-за чего абхазы уже прочувствовали на себе все «прелести» собственной бойкости и нежелания принимать российские правила игры. Уже звучат призывы возобновить денежные транши в Абхазию, при этом сами абхазы ратификацию с российской стороной заблокировали окончательно. Закавказье обещает быть самым «жарким» в геополитике регионом, если Россия не соберет внешнеполитическую волю в кулак и не наведет порядок. Союз Турция — Азербайджан, оторванность Армении от ОДКБ и эконмическая зависимость от России, массовые проевропейские беспорядки в Грузии и негласное восстание протектората Абхазии — все это грозит усилением напряженности в регионе до такой степени, что может вызвать рецидив ранее окончившихся вооруженных конфликтов.
В Средней Азии наоборот, ситуация несколько лучше, но только потому, что были налажены хорошие связи с «Талибаном», как бы это прозаически не звучало. Углубленное сотрудничество России и Афганистана, даже с учетом мнимой дружбы с «Талибаном», а также сильная заинтересованность в сохранении Таджикистана в пророссийской сфере влияния, необходимы просто по двум очевидным причинам — географической и геостратегической. Из Афганистана еще с 1970-х гг., а особенно это было заметно после развала СССР, по всем бывшим среднеазиатским республикам шли нескончаемые потоки и трафики нелегального вооружения и наркотиков. Также очень серьезным фактором нестабильности являлся радикальный исламизм, который поверг Таджикистан в череду бесконечных приграничных конфликтов. Все это затыкалось российскими пограничниками и союзниками по нынешнему блоку ОДКБ. Разгул наркоты, которая проникала из Афганистана и бывших среднеазиатских республик в Россию, поражал по своим масштабам распространения в 1990-х и начале 2000-х. Фактор проникновения афганского вооружения в Таджикистан (с последующим расширением сети поставок по всей Средней Азии) и радикальных течений ислама угрожали всему южному среднеазиатскому подбрюшью российской периферии. Одной из самых важнейших и, очевидно, мало замеченных и отмеченных по достоинству побед являлось именно пресечение этого опасного радикального влияния и физических прорывов к началу 2000-х гг. Если Россия сумела договориться с «Талибаном» об остановке их исламской ирреденты и за кулуарами порешала вопрос с расширением религиозного колониализма на север в сторону Таджикистана и прочей периферии, заперев талибов только внутри Афганистана, то минусов, собственно говоря, особо и нет. По крайней мере это может способствовать стабильности в регионе на среднюю перспективу, о дальней пока загадывать рано. Но вот прошло несколько лет, а в Средней Азии намного спокойнее, нежели чем в Закавказском поясе и на Ближнем Востоке. Все может измениться потом, но мы не Нострадамусы, мы отталкиваемся от того, что имеем сейчас.
Про Украину я писать сегодня не буду. Кому интересно, о неустойчивой позиции России в отношении своего главного соседа, в первую очередь информационно преподносимом контрасте последних десять лет, я писал ранее в статье «Война жидкого желе. Деструктив идеи и вопрос „зачем?“. Собственно говоря, пока не буду писать и по своей главной любимой теме — Балканам. Самая дальняя геополитическая периферия России заканчивается именно там, правда со временем она уже урезалась до такого мизера, что рискует полностью перераспределить свою политическую и геостратегическую ориентацию в сторону Запада, как это уже сделали Черногория и Македония. Последние опоры России в лице Сербии и Республики Сербской (этнитет в составе Боснии и Герцеговины) находятся в невыгодном географическом и экономическом положении. Фитиль пока накрахмален, но не подожжен и далеко не факт, что будет гореть. Как минимум три региона (с разной долей вероятности) могут вызвать нестабильность под боком у европейского центра в будущем — в первую очередь, Босния. Также повисли вопросы с Македонией и Косовом, но там пока относительная стабильность. В случае с Косовом очень туманные возможности вообще начать хоть что-то из-за абсолютного поглощения албанцами уже всех районов и анклавов с еще некогда компактно проживающими в них сербов. Но это мы обсудим как-нибудь позже.
Итак, российское южное подбрюшье затягивается и Закавказье уже напоминает гарцующего коня, от ударов копыт которого разлетаются искры. Очевидно, что Ближний Восток будет решаться в ближайшее время и только конечные переговоры по базам могут дать хоть какую-то очевидную картинку по дальнейшему будущему России в этом далеком регионе, пребывание в котором я не могу иначе назвать, кроме как авантюрным сливом денег в никуда. Но раз уж влезли — надо выходить с минимизацией репутационных потерь для себя. Иначе никак. Если не получится и базы будут выведены, то придется оттягивать центр своей дальней периферии к более ближней — Закавказью. Последующее пребывание в Африке будет также подвержено логистическим рискам из-за потери бывшего частичного контроля в Средиземном море. Что из этого придумают в случае вывода баз из Сирии — также не знаю, это все загадывание на тысячу возможных ходов, а я не люблю подобной «не конкретики». Подытожу лишь тем, что Россия попала в сложнейший капкан, который поэтапно начинает смещаться к ее подбрюшью и на это нужно реагировать уже сейчас, а не откладывать на завтра или вести игру в качестве наблюдателя. Донаблюдались на Майдане и проморгали в бешено авантюрной Сирии с непонятным будущим пророссийского влияния в регионе. Как бы крах в этой авантюре не стоял рисками еще и других бешеных денежных вливаний в Африке, режимы которых приходилось спасать последнее десятилетие. Но я уже не буду сюда лезть, это совсем далекие края. Оставлю это своему другу и эксперту Олегу Валецкому, он знает получше моего подноготную этого сложнейшего и разношерстного континента как непосредственный участник многих событий.
Ставь лайк, если понравилось, бро!
Буду очень рад, если поддержите подпиской!
Трехлетнее открытое противостояние России и Украины достигло своего апогея, производственные мощности обеих сторон конфликта работают на максимум, политическая обстановка требует занять свои кресла за столом переговоров, а идеологические мотивы уже давно выдохлись и пошли по пути деградации — конфликт превратился в рутинное бытие и уже мало кто помнит из-за чего началась битва одних с другими, для чего льется кровь и кто виноват в этом уже, казалось бы, бесконечном паритете. Украина vs Россия как наболевшая опухоль на теле Евразии.
На фоне поставляемых ракет Украине и удара мощнейшей болванкой «Орешником» в целях политического давления на Запад, стороны конфликта пришли к заведомо просматриваемому и логичному итогу — перегорели. В арсенале России больше не осталось ничего, чем она могла бы воспользоваться для остановки амбиций гегемонов стран ядра, вынужденно переходя на показательную демонстрацию сверхновой баллистической ракеты. Это крайний и опасный шаг, этакий уход ва-банк. «Калибры» были, удары по энергетике были, применение ЗРК и флота было. Ответные санкции России не принесли своих плодов, способных пустить разрушающие корни в экономическую и потребительскую экосистему Запада. Европа выстояла и может, оказывается, с завышенными ценами на нефть и газ со стороны России существовать далее, находя частичную альтернативу поставкам на мировом рынке. Можно вспомнить и Украину, которую Главу ДНР Александр Захарченко предостерегал от замерзания еще в 2017 году, как, собственно говоря, об этом же предупреждали и российские чиновники, начиная с 2015-го. Прошло 10 лет, а Украина выстояла и продолжает на сегодняшний день дальше готовиться к наступающей зиме, даже несмотря на разрушительный эффект из-за обстрелов России энергетической инфраструктуры. Сделать Украине это будет очень сложно, ведь не так давно премьер Денис Шмыгаль заявил, что в стране уничтожено или повреждено почти 90% тепловой электрогенерации. Катастрофическая ситуация, но украинцы имеют опыт выживаемости с конца 2022 года, когда Россия впервые наносила массовые удары по объектам энергетики по всей Украине, включая ТЭС и энергоблоки. Как мы можем констатировать — потраченные ракеты «Калибр» красиво летели и красиво отбомбили, но это не повлияло на проведение пусть и разгромного, но реализованного контрнаступления ВСУ в Запорожье. Удары не принесли ожидаемого разрушающего эффекта, да и забылись со временем, что не окупило их стоимость на фоне практического применения. С учетом поддержки Запада, я не буду отрицать факта очередного давления на Россию прекратить эти удары по объектам энергетики и сегодня, взамен угрожая расширением поставляемой помощи и возможностью ударов на еще большую дальность вглубь ее территории.
За международными кулуарами давно проходит рандеву политической воли. Обе стороны превратили " войну за гегемонию и национальные интересы» в «войну жидкого желе» — вместо привычного всем, серьезного и фактурного противостояния со всеми вытекающими последствиями (война так война) обе стороны превратили этот конфликт в какие-то ванильные, неустойчивые, несерьезные, скользкие и бесконечно поддающиеся в поддавки действия — наполовину, «наполшишечки», в полуприсед, полулежа, с желанием уже поскорее его закончить, но сразу же, как только еще немного отобьют себе геополитических позиций для будущих переговоров. У этого конфликта нет конечной цели, стороны их подстраивают по ходу событий. С одной стороны в условиях реалий 21-го века ожидать чего-то иного нельзя, каждая сторона боится сделать тот самый губительный шаг и привести мир к полноценной войне с потенциальным применением ядерного вооружения, прекрасно понимая, чем это может грозить ее экономике, населению и территориям. С другой стороны нынешний вооруженный конфликт стал походить на гибридное рыцарство и бесконечные договоренности на фоне сотен тысяч смертей. Запуская «Орешник», Россия заведомо открыто уведомила Запад и Украину о нанесении удара этим оружием, да еще и предупредила, что ядерной «начинки» ракета не несет, поэтому не волнуйтесь, все хорошо. Сделано это было в целях предостережения мирового сообщества, так как западные системы предупреждения о ракетном нападении обязательно бы заранее заметили пуски и могли подумать всякое радикальное и предпринять ответные меры (Россия запустила баллистическую ракету, началась ядерная война). Фактически мир стал настолько сильно взаимосвязан, настолько сильно подвержен геополитической гибридности, что невольно задаешься вопросом — неужели это и есть войны 21-го века? Да, это они и есть.
Что еще важно, проблема конфликта на Украине заключается в деградации идеологии, в первую очередь России. За последнее десятилетие она поменяла уже несколько раз свои собственные идеологические позиции, касающиеся этого противостояния. Думающее российское общество реально запуталось что конкретно Москве надо на этой самой Украине и как им воспринимать этот конфликт. Если исходить из ее логики, то в 2014 году произошло политическое отделение жителей Крыма как «сторонников воссоединения с Россией» от жителей юго-восточной Украины как «сторонников федерализации». Получается, что одни вышли на протест против Майдана за Россию, а вторые, используя точно такие же лозунги, вышли за единую и федеративную Украину без нацизма. Это официальная позиция Москвы, на минуточку. С чего это вообще было так не ответит никто. В частности формулировка «сторонники федерализации» активно использовалась и далее, вплоть до осени 2014 года, когда уже прошли такие ключевые битвы, как в Славянске, Иловайске и Донецком аэропорту. Все это сильно контрастировало с логикой, потому что весной 14-го что в Крыму, что на юго-востоке митингующие не отличались не только в плане лозунгов, но и даже в плане атрибутики — российские триколоры и имперские флаги были нормой для протестного движения. Летом 2014 года Россия короткое время рассматривала проект «Новороссия». У него не было какой-либо дорожной карты реализации, не было политического контура и даже зарисовки плана. Из-за двух территориальных «обрубков» в лице ЛДНР никто не намерен был создавать какое-то отдельное государство, изначально продуманное романтиками в границах восьми областей. Это шло вразрез с интересами Москвы и, что важно, самого Киева. Проект «Новороссия» так и остался идеологическим проектом романтиков, запертым в глухую геополитическую кладовку. После была эпопея с Минскими соглашениями, за восемь лет так и не реализовавшими ни один из пунктов, что в них были задокументированы. Это даже смешно, но такова фактология, с ней ничего не поделаешь.
С 2015 по 2021 год Россия поменяла риторику с «сторонников федерализации» (частично, она еще была и после подписания Минских соглашений) на «русскоязычные украинцы народа Донбасса"/"русскоязычные жители Донбасса, борющиеся против Киевского режима», что говорило жителям России о принадлежности этих территорий к Украине. Кремль планировал вернуть Донбасс в состав Украины и сделать из него некое подобие этнитета Республики Сербской в составе Боснии Герцеговины. Насадить два автономных региона на голову Киева, чтобы он не смог маневрировать и хотеть уйти в НАТО. Донбасс бы вернулся в состав Украины, но на правах широкой автономии и отстаивающим российские интересы в Верховной Раде. За восемь последующих лет риторика не менялась, республики развивались далее, а население России абсолютно никак не готовили к возможному конфликту, и даже наоборот, утверждалось, что Украина абсолютная не ровня российской армии в плане военных возможностей, заведомо загадывая ее поражение в течении короткого времени в случае открытого противостояния. На фоне обсуждения реализации Минских соглашений, Российская Федерация никак не могла развить хоть какое-либо толковое объяснение надобности этих договоренностей перед собственной общественностью. Население страны в большинстве своем считало, что все под контролем, что конфликт ведется между «правильными украинцами» и «неправильными украинцами», и волноваться не о чем. Эта часть общества особо не вдавалась в подробности международной политики (оно и не разбирается, что греха таить). Наблюдавшая часть, что полностью поддерживала политику Москвы на Донбассе, смиренно наблюдала за происходящим, а горстка идеалистов выступили против Минских соглашений и ничего не понимала, частично смирившись с положением дел только к моменту начала СВО.
С самого начала вооруженного конфликта Россия принимала череду губительных и крайне отвратительных решений, которые намекают на ее политику двойных стандартов:
• передача Россией легкой и тяжелой техники, авиации и артиллерии на безвозмездной основе из Крыма на Украину. С марта по июнь 2014 года было передано почти 3,5 тысяч единиц техники в общей совокупности. Все это потом пошло убивать ополченцев в Славянск, Лисичанск, Донецк и т. д. И воевало очень неплохо, создав серьезные проблемы для республик. Ополчению в Славянск пришло в тысячу раз меньше помощи из России в прямом смысле слова, это так, на всякий случай важное напоминание;
• признание легитимности президента Петра Порошенко. Президент Франции Франсуа Олланд и канцлер Германии Ангела Меркель использовали политические рычаги влияния на администрацию президента России, в результате чего ставленник Запада, пришедший в результате госпереворота к власти, стал признан теми, кто этот же госпереворот осуждал публично. Фантасмагория которую мы заслужили;
• отказ от поддержки пророссийского движения весной 2014 года. Администрация президента исходила из логики «пусть сами начинают, а мы посмотрим насколько встанут. Сами лезть не будем». Об этом говорили как советник президента Сергей Глазьев, так и политтехнолог Александр Бородай. Подобная политика «незадействования» привела к уничтожению нескоординированного пророссийского движения на юго-востоке, оставленного фактически в физическом одиночестве справляться с теми проблемами, что навалил на их головы Киев. К 2 мая протестное движение, получившее название в российских патриотических движениях как «Русская весна», потерпело поражение, а его очаги сопротивления были подавлены. Всё это аукнулось в 2022 году, когда после захода российской армии Москва столкнулась с отсутствием поддержки на юго-востоке Украины и чередой тяжёлых поражений без возможности развернуть партизанское или подпольное движение в Одессе, Харькове и прочих городах.
• публичное признание территориальной целостности Украины после событий на Майдане. За счет этого Москва подчеркнула свое уважение к границам Украины и выразила готовность к сотрудничеству, но без Крыма, взамен предлагая только Донбасс. Сегодня на фоне присоединения Донбасса, Херсона и Запорожья это выглядит как некий шаг шовинистической агрессии в глазах международного сообщества, получавшего от России совершенно другие сигналы предыдущие восемь лет. Опять неустойчивая лодка и отсутствие четко выстроенной внешнеполитической последовательности.
Неужели у кого-то еще останутся вопросы, касательно политики, проведенной в 2014–2021 годах? Ну да ладно, Украина при Петре Порошенко также сделала несколько весомых ошибок:
• во-первых, отказ от углубленного политического сотрудничества с Россией и явная прозападная ориентация, вплоть до перехода к процессам подтягивания украинской армии под стандарты НАТО.
• во-вторых, отклонение от реализации Минских соглашений. Одними из ключевых виновников этому были сами украинцы, прекрасно понимавшие, что это поставит их в полную зависимость Москвы и постепенной переориентации Украины в сторону России.
• в-третьих, развитая русофобия и возрождение националистических движений в стране. С одной стороны на Украине нацизм запрещен, а с другой стороны правых сторонников русофобии активно вербовали в свои ряды и поначалу в 2014 году из их числа даже создавали целые батальоны. Идеология, распиаренная Дмитрием Ярошем и Дмитрием Корчинским о украинской идентичности в какой-то мере стала одним из главных культурных и национальных механизмов преобразования новой Украины, пытавшейся за счет создания собственной самобытности уйти от общего прошлого с Россией и перенастроить свое население на формирование новой этноязычной и культурной нации в отрыве от русского языка. Собственно говоря, о взглядах и позиции Яроша я писал ранее.
• в-четвертых, и это вытекает из третьего. При строительстве собственной нации Украина решила похоронить советское прошлое, проводя политику декоммунизации. Это губительно сказалось на ее отношения с Москвой, которые после признания Порошенко могли быть восстановлены за счет сильного желания самой России.
За восемь лет Россия и Украина подошли к своим идеологическим деградациям. Перед началом проведения Специальной военной операции население России было абсолютно не готово к конфликту с Украиной, потому что сама государственная машина никак не аккумулировала причины для возникновения этого конфликта. Выходит так, что восемь лет говорили одно, а потом резко как ком на голову вышло другое. Здесь тебе и неожиданное присоединение «сторонников федерализации Украины» (Донбасс) к себе в состав, и неожиданное присоединение «украинских территорий, которые мы уважаем как часть Украины» (Херсон и Запорожье). Абсолютное отсутствие внятности и последовательности собственной внешней политики. Народ уже не помнит из-за чего вообще этот конфликт начался и в подавляющем большинстве сегодня ряды контрактной армии набирают только за счет огромных денежных вливаний, потому что иначе стимул для абсолютного большинства воевать пропадает. Процент идеализированных ветеранов 2014-15 гг., даже с учетом подросших и созревших пассионарных молодых людей, стал очень сильно уступать на фоне обычных работяг и желающих заработать, подключившихся в 2022-23 гг. Большая часть народа едет и не знает зачем она тут воюет, как бы государственная машина не пыталась выдать обратное. Народ даже не замечает резкого контраста в политических и общественных действиях самого государства, не углубляясь в тему того, как его мнением манипулируют и подстраивают под себя. Если перекрыть зарплаты армии, ну или хотя бы урезать наполовину, то можно увидеть насколько желание воевать дальше пропадет у большинства. И это проблема. За десять лет выезжать на одних историях о нацизме не выйдет даже при всем своем желании, ибо самих нацистов на Украине осталось ровно столько-поскольку. Самых активных представителей националистического движения постреляли сами же ополченцы в 2014 году, мелкие остатки в лице «Азова» (признаны террористической организацией) были похоронены в «Азовстали». Сегодня против российские солдат воюют самые обычные украинские солдаты, которые далеки от нацизма также, как географически Москва от Пекина. В итоге Россия пришла с позиций духовного подъема борьбы за идеи «Крымской весны» и битвы с нацизмом в 2014-м, когда десятки тысяч людей за бесплатно ехали воевать в другую страну, а народ массово консолидировался вокруг Донбасса, к большинству «ландскнехтов» за деньги и отсутствия заинтересованности к не то, чтобы даже участию, а наблюдению за конфликтом со стороны собственного общества. Большая часть населения абсолютно аморфна к этим событиям, а те, что в 2022 году помогали поначалу растерянно встретили новость о начале СВО. Одной из главных причин этому не только неустойчивая позиция Москвы и постоянные ее смены ориентиров и высказываний, но и время. Нет ничего удивительного, что общество уже не помнит истоков конфликта и встретили его с непониманием происходящего. Восемь лет это тот еще срок.
Идеологическая деградация из-за затянувшегося вооруженного конфликта затронула также и Украину. Вместо обещанного вступления в ЕС и НАТО, украинское общество получило разруху, смерти и фактическое государственное уничтожение, Украина существует только за счет ленд-лиза Европы и США. Миллионы беженцев поразили Украину и привели ее к невозможности наполнения мобилизационного резерва. Запад уже пытается отправлять украинских мужчин обратно на Украину, а та, в свою очередь, ощутила катастрофическую ситуацию в своей демографии на ближайшее столетие минимум. Украинское общество также не готово было к сопротивлению из-за обещания решить конфликт с Россией за столом переговоров, а после радикальных мер Киева с принужденной мобилизацией и ТЦК как бы еще больше снижало желание воевать до победного конца, склоняясь в сторону переговорного процесса. Усталость от десятилетнего мордобоя знатно подредактировало амбиции «указать Москве ее истинное место» в реальности. Большая часть пассионарной ячейки украинского общества физически истреблена за эти десять лет войны. Остатки разводят руками и ждут конца войны, прочие давно уже мобилизованные и загнаны в окопы насильно. Сегодня украинская государственность загнана в рамки, из которых вылазить придется не одно десятилетие даже с учетом окончания конфликта. При имеющихся уже десятках миллиардов долга, Украина столкнется с еще большими издержками во время поствоенного строительства инфраструктуры и разрушенной институционализации, скорее всего впадая в полную экономическую и политическую зависимость той стороны, которая будет контролировать ее власти. Иначе в одного это государство ни при каких условиях не сможет выкарабкаться.
На сегодняшний день России надо пересмотреть свою собственную позицию в отношении Украины и ответить уже на главный вопрос, на который она по несколько раз по-разному отвечала последние десять лет: «зачем и для чего?». Пока же вся ее политика на Украине походит на «войну жидкого желе» — неустойчивого, скользкого, качающегося из стороны в сторону и мягкого явления, которое не может до сих пор ответить российскому обществу чего хочет и когда уже соберется в нечто крупное, целостное и готовое не разбиться при первом же падении. Наблюдавший народ уже начинает понемногу отходить и терять интерес к СВО, в Москве это прекрасно знают. Пока же весь этот конфликт напоминает идеологический вакуум, от которого чувствуется только усталость.
Ставь лайк, если понравилось, бро!
Подпишись!
Для подробного ознакомления с вопросом рекомендуем изучить работы Фридена и Хэндбук по идеологии Оксфорда под его редакцией. Здесь изложим собственное видение, которое, впрочем, не противоречит классику морфологического подхода к идеологиям.
В рамках так называемой «повестки» уже пару десятилетий находятся как феминистическая, так и экологическая тематика, не говоря уже об «обязательном разнообразии» по другим признакам: расовым, религиозным, сексуальным и прочим. Что феминизм, что экология прочно вошли в политическую сферу Европы и Северной Америки и выросли до крупных общественных движений и, местами, политических партий. В отдельных случаях даже войдя в коалицию с другими партиями, победив на выборах Германии, например. Однако даже при широкой поддержке и повсеместном освещении подобных тем в дискурсе западных стран, до идеологий уровня либерализма, консерватизма и социализма они не доходят. Понятно, что сторонники названных движений тут не согласятся, но факт есть факт: страны, называющие себя либеральными или даже социалистическими есть, а феминистическими или зелеными — нет. Или нам они неизвестны. Рассмотрим наиболее вероятные причины, почему все именно так.
Время
Помимо вполне очевидного времени, необходимого на развитие самой системы идей, идентичности её носителей, распространения в дискурсе, есть еще и более сложный слой этого фактора. Столетия, которые были потрачены, например, либерализмом на собственное становление и консерватизмом на противодействие ему, пришлись на эпоху всплеска гражданской и общеполитической активности. Кроме обоснования собственных либеральных воззрений авторы тех эпох также проводили болезненный отход от монархий как формы правления государством, проводили секуляризацию и даже способствовали появлению новых веток внутри христианства. Часто отстаивая при этом свободу совести, а не отрицая религию как таковую. Количество же революций, государственных переворотов, развалов прежних форм политического устройства Европы и соседних регионов вообще не поддается исчислению.
На этом фоне даже очень серьезное и действительно повлиявшее на высвобождение человеческого потенциала феминистическое движение, будем откровенны, не сопоставимо по масштабу с описанными событиями. У него не только нет столь длительной истории, но и такого количества потраченных человеческих судеб, боровшихся за эту систему идей. Экологические же активисты в массовом медийное поле появились уже ближе к концу XX века и имели еще меньшое количество сторонников и известных политических успехов. Не уходя в спорную с научной точки зрения теорию пассионарности, предположим, что всплески и затухания гражданской активности скорее имеют, как и многое другое, форму синусоиды, а новые пики только предстоят. Вот только нет гарантии, что они возникнут по причине необходимости отстаивать и защищать ценности феминизма или экологии.
Глубина и острота решаемой проблемы
Исходим из того, что крупные идеологии возникают для решения глобального запроса или, выражаясь языком марксистов, для снятия назревшего противоречия. Как возникают или как создают идеологии — тема отдельной большой статьи, в пост это не уместить. Здесь для краткости примем за аксиому, что существующие идеологии не могли не возникнуть на базе сложившихся социально-политических проблем своей эпохи. Либерализм позволил реализоваться целому назревшему к тому времени классу новых собственников, консерватизм ответил на запрос о сохранении прав, традиций и устоев тех, кто не был бенефициаром либеральных перемен, а социализм существенно уровнял стартовые возможности граждан, не имевших ни знатного происхождения, ни предпринимательских способностей с теми, у кого они были.
В этом смысле ключевая проблема экологизма и феминизма как полноценной идеологии заключается в том, что вопрос, который они призваны решить, не имеет (судя по всему) такой социальной остроты или осознаваемой обществом глубины, чтобы поравняться с «коллегами» по идеологическому клубу. Как говорил классик, нарожденному пролетариату в определенный момент истории было «нечего терять, кроме своих цепей». Консерваторы в отдельный исторический период понимали, что слишком резкие и, порой, не сильно продуманные наперед по последствиям общественные изменения могут физически угрожать их существованию.
В определенных местах на Земле есть подобная острота экологической проблемы, в других, особенно на стыке ортодоксальных обществ и зон боевых действий, генерирующих приход к власти радикальных религиозных движений, очень актуальна феминистическая проблематика. Но именно массового и неизбежного всплеска борьбы за эти идеалы не происходит. Если исключить фактор времени в обоих его значениях, получается, что эти идеологии не то, что не имели времени или условий для созревания, а не вполне определились, в какой идеальной форме должны быть, когда созреют. Справедливости ради нужно упомянуть, что некая утопическая, в смысле идеальная, форма для экологической идеологии более понятна массам, нежели феминистическая, однако, даже она не проработана до нужного уровня.
Конкуренция и инерция
Менее важный, но более фундаментальный фактор — относительно устойчивое и распределенное идеологическое поле. Большие идеологии, хоть и испытывают как общий для всех, так и индивидуальный для каждой отдельно кризис, но не планируют освобождать от себя политическое пространство. Лучше всего это видно на примере двухпартийной системы в США, где формально (!) нет проблемы зарегистрировать новую партию, но сложилась настолько прочная традиция между республиканцами и демократами, что любое новое движение становится, скорее, дополнением, вливается в уже существующие партийные ячейки. Трудно вспомнить независимого кандидата на выборах президента США, набравшего хотя бы 25%.
Пространство не терпит пустоты, так сказали бы греки. Вопрос власти над умами настолько важен, что сместить текущих его «собственников» можно только в случае грандиозного кризиса, который, по мнению некоторых исследователей, уже близко. Остается лишь ждать или создавать, в зависимости от позиции, новую идеологию, которая сможет ответить на новый животрепещущий вопрос человечества. Но ни одна из «малых» идеологий, видимо, пока не готова взять на себя бразды правления, бросая вызов «большим», даже если говорит обратное.
P.S. Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
На фоне постоянных поражений Киева и наступления Москвы на Донбассе, западные лидеры общественного мнения, политологи и политики уже прогнозируют начало новых переговоров, способных понизить уровень конфликта. Какой видится Украина будущего и остался ли тот потенциал, который ей позволит развиваться и существовать далее как государству? Что необходимо ей сделать, чтобы переступить кризисную черту?
В США уже идут обсуждения на уровне лидеров общественного мнения о возможной "обертке" будущих переговоров и каков потенциал их скорейшего возобновления. Как Трамп будет действовать в сложившейся обстановке, каков потенциал возвращения к переговорам у России и Украины, и как их необходимость преподнесут общественности?
Специальная военная операция на Украине далеко не единственный ключевой конфликт, ставший "триггером" в новой, пока еще безымянной системе международных отношений. Со сменой политических ориентиров меняется и сама суть конфликтологии, вплоть до применения новых технологий и переосмысления в подходе к ведению боевых действий.
Новоизбранный президент США Дональд Трамп для радикально настроенной части политического сообщества Запада и украинского истеблишмента уже стал именем нарицательным и считаться олицетворением слова "слив" на фоне продолжающейся Специальной военной операции. Что будет делать Запад, каковы сценарии и перспективы победы Украины после избрания Трампа, а также как это скажется на успехи России?
Европейские государства из-за решения Вашингтона рискуют стать первыми жертвами в ненужном им открытом столкновении с огромной Россией.
Ролан Барт писал, что идеология пытается ответить на безграничный список вопросов явно ограниченными средствами. На примере больших идеологий мы видим, что либерализм (и капитализм, к которому его приравнивают) не может дать внятного идеологического ответа на циклические кризисы, им порожденные, и обеспечение равенства, хоть Джон Ролз и представил свой вариант. Социализм не всегда знает, что делать с индивидуальностью и её стремлению «быть не как все», проявлять инициативу, выйти за пределы равенства всех и во всём. Консерватизм имеет такие же сложные отношения с прогрессом, хоть и не может отрицать его вклад в уже устоявшиеся институты и практики, который сам же и защищает.
Конкретная идеология, как было написано в прошлом материале, всегда выпуклая в одну сторону, но вогнутая в другую, она не может объяснить все, хоть и претендует на это. Таким образом, обществу, выбирая свою систему ценностей, приходится «забывать» о том, что эта система не покрывает, на что не может ответить, в чем бессильна. Тем самым создается дисбаланс, который будет нарастать вплоть до накопления критической массы, когда придется либо вносить коррективы в свою идеологию, отходя от её изначального посыла, либо вообще менять на другую идеологию.
В связи с этим возникает вопрос, на который нет однозначного ответа на поверхности: как доминирующей идеологии относиться к конкуренции с другими системами идей, допускать ли их к соревнованию на поле дискурса или запрещать и в какой мере?
Стоит сразу отмести очевидный, но глубоко ошибочный вариант ответа — есть мнение, что либерализм, постулирующий свободу, заведомо допускает равноправное соревнование других идеологий, если сам при этом является доминирующим. Это не так.
Во-первых, в большинстве западных и формально либеральных странах есть прямой запрет на нацизм и фашизм, хоть некоторые политические движения успешно маскируют свои подобные взгляды под более приличную версию крайне-правого направления, национализм и прочее. И вопрос тут не в том, что запрет нацизма требует пересмотра, нет. Это лишь пример, что какая-то идеология при правящем либерализме прямо не допускается в публичное конкурентное поле.
Во-вторых, в тех же странах существует прямой или косвенный запрет на коммунистическую идеологию. В странах бывшего Варшавского блока это связано с пост-коммунистической люстрацией, в других странах по другим причинам, в том числе связанными с текущей политической повесткой и Россией. Однако, опять же, приходится констатировать, что существенная часть политического спектра цензурирована.
В-третьих, и это не является новостью для социологов, политологов и работников медиа-среды, ни в западных, ни в восточных СМИ нет равного по доле выражения всех версий идеологического спектра. Даже поверхностный анализ заголовков ведущих изданий явно показывает границы допустимого и довлеющие тренды и идеи. На текущий момент невозможно представить себе, чтобы в США или Великобритании возникла и победила коммунистическая партия. Или, например, выросла альтернативная площадка с подобными взглядами, подрывающая, с точки зрения либерализма, т. н. «священное право» частной собственности.
Видя, что даже при либерализме не происходит равной конкуренции, но отвечая на поставленный выше вопрос, считаем, что идеологии обязательно необходимо допускать поле чуждых ей систем идей, хотя бы в формате «права на жизнь», чтобы самой оставаться конкурентоспособной.
Первый и самый важный аргумент для этого — идейная область возникновения. Какими бы очевидными ни были материальные предпосылки, идеология создается и описывается в области идеального, это продукт мышления и обсуждения идей среди людей. Запрещать процесс мышления — обрекать его на деградацию или загонять в подполье. Такие основополагающие процессы требуется, скорее, отслеживать и, в определенной степени, контролировать, но не отказывать людям в том, что делает их людьми: мышлении, воображении, культуре.
Вторым аргументом за идейное политическое разнообразие является признание мира динамической системой. Утверждать, что сегодняшние (даже предельно актуальные!) ответы будут таковыми для всех последующих поколений людей, значит, игнорировать изменчивость мира, отрицать появление других вопросов и необходимость поиска на них других ответов.
Ключевой проблемой допуска других идеологий является общее конкурентное поле. Политика есть место борьбы за власть, а отдавать или даже делиться властью по своей воле с конкурентами невозможно по определению. Одной из базовых задач любых людей во власти (даже если это власть за умы) является продление и расширение собственной власти. Рост популярности/распространенности конкурирующих идей в обществе — потенциальная опасность, которую будут прямо или косвенно купировать. Далее попробуем обозначить варианты получения идеологического разнообразия и здоровой конкуренции между идеологиями ними через преодоление этой проблемы.
Территория экспериментов. Требуется создать место, где публичные обсуждения и даже применения других идеологических установок не будут покушаться на главную идеологию / действующую власть. Это может быть область, город или даже университет экспериментов, ближайшая аналогия — особая экономическая зона внутри государства, где действуют другие, гораздо более привлекательные условия, нежели в остальной экономике. Деятельность может быть ограничена определенной деятельностью и сроком времени с возможностью продления в случае успеха.
Решение проблемы. У любой системы есть область наименьшей или даже отрицательной эффективности. Поэтому в такой явно проблемной сфере можно позволить применять другие методы и средства, которые, конечно, будут основаны на других ценностных и идейных системах. Более того, в проблемной области можно с пользой для дела допустить несколько параллельных систем, соревнующихся между собой. Примером из истории можно назвать «потешные полки» Петра Первого, которые развивались в других нормах, нежели основная армия, но, показав результат, заменили её впоследствии.
Фронтир или Терра Инкогнита. Неизвестная или неосвоенная территория на границе всегда была зоной более вольного образа жизни. Будь то история освоения Северной Америки или казачества в Российской империи. Не говоря уже об эпохе Великих географических открытий и иезуитском движении.
В отсутствии неисследованных человечеством территорий суши фронтиром может стать и водное, и космическое, и виртуальное пространство. С очень серьезными оговорками фронтиром для цивилизации может быть пространство доселе не цивилизованное. Главное, чтобы это не превращалось в новую форму колониализма. И даже не по причине всех её недостатков и до сих пор не изжитых искажений, а исключительно из-за того, что она не создаёт на таком фронтире новых форм идеологии, но применяет наиболее топорную версию уже существующей.
Таким образом, у любой идеологии есть высокий шанс не пасть под напором конкурентов, не устраивать им непримиримую борьбу, но и не вводить монополию, которая её саму и изживет. А грамотно использовать возможные формы контролируемого обновления через особые зоны, решение «нерешаемых» проблем и даже расширения собственных границ.
P.S. Материалы открытого доступа также публикуются в ТГ-канале: https://t.me/ideo_logical
Подписывайтесь.
Избрание Трампа президентом США вызвало массу вопросов, одобрений и негодований со стороны мировой общественности. Многие аналитики пытаются понять будущие шаги неоднозначного президента на посту и рассуждают чем это может обернуться для России и КНДР. На этот раз своим мнением поделился ведущий специалист по внешней политике США. Очередной разбор экспертного мнения касательно последних событий.