Немирович-Данченко — это не только театры. Был еще Василий Немирович-Данченко, писатель и журналист, специалист главным образом по всяческой колониальной экзотике. Занятно, что к горцам как к воинам он относится даже не то что с симпатией, а просто любуется ими.
«…Сам же озабоченно посматривал на кучку мюридов, ещё распевавших священные песни. Он знал, что лучше и безопаснее иметь дело с несколькими тысячами байгушей, как бы они стойки ни были, чем с сотней мюридов, окружавших наиба. Мюрид умирает, убивая, и никогда не бежит с поля битвы, если даже и может спастись. С ними мало храбрости — нужна хитрость. Один мюрид, засевший за камень или в ауле в сакле, стоит целого гарнизона. Он отлично выбирает пункты. Часто, бывало, мюрид поставит несколько ружей на сошки, направив их в каждый проулочек, уголок, изворот тропинки, откуда могут подойти наши. Чтобы взять такого отчаянного горного волка, надо решиться на большие потери и броситься на него целой колонной. Особенно, если мюрид — не чеченец, а лезгин. Лезгины талантливы и стойки. Они мастера укрепляться. Завалы их всегда так рассчитаны, что с какой стороны ни подойди к ним, они встретят вас перекрёстным огнём. Противу артиллерии они роют канавы с покатыми навесами, засыпанными землёй, где они в полной безопасности от ядер и гранат. Крытые сводами подземные канавы их идут в несколько ярусов. Чеченец нарубит деревья и спрячется за ними. Лезгин пересыплет их землёй и каменьями и создаст истинную твердыню. Чеченец дерзок, но под огнём нервен; лезгин как и наш солдат спокоен, хладнокровен. Чеченец-наездник — налетел, изрубил и исчез. Лезгин встречает открытым боем на крепкой позиции, усилив её ещё завалами, башнями, подземными канавами…»
«…
— Бог, даровавший вчера победу вам, завтра, быть может, дарует её нам… Сегодня наверху вы, — завтра будем мы! Мера гнева Его исполнится, и перед Его лицом мы найдём благоволение… Мы, поэтому, просим у вас милости такой же, какую, если будет угодно Великому и Всемогущему, и вам окажем потом, — он гордо поднялся на стременах и уже громко и с достоинством заговорил. — Не униженными просителями явились мы здесь, а равными к равным, воинами к воинам… Судьбы битв переменчивы, побеждали вы, побеждали и мы… Нам нечего считаться! Я не раз встречал старого полковника, — кивнул он на Степана Фёдоровича, — в бою грудь с грудью. У меня на плечах есть шрам от его шашки, и мой кинжал, должно быть, оставил след на его груди.
— Я узнаю тебя, наиб Юсуф…
Брызгалов, улыбаясь, подал ему руку. Тот её пожал… Странно было видеть эту суровую улыбку на лице того и другого.
— Мы с тобою поквитались. У меня нет зла ни против тебя, ни против твоих. Ты, верно, пришёл просить разрешения убирать трупы?
— Да, по шариату, — они не могут оставаться гнить на полях как падаль.
— Так вот вам моё разрешение. До вечера сегодня, пока солнце не зайдёт за Шахдаг, вы можете приходить под самую крепость и убирать трупы, но с двумя условиями: те, которых пришлёшь ты, должны быть безоружными.
— Слушаю, саиб.
— Потом: с трупов должно быть снято оружие и брошено на земле.
— И кинжалы? Ты знаешь, саиб, нельзя мусульманина, павшего на земле, хоронить без кинжала.
— Кинжалы можете оставлять на трупах и на раненых, а остальное — долой. Мои солдаты сверху будут следить за исполнением этого, и при малейшем нарушении условий начнут стрелять по ослушникам. Прощай, наиб Юсуф! Мне бы приятнее было драться не против тебя, а рядом с тобою.
— И мне тоже, саиб!…»
России среди славных и достойных изобретений принадлежит пальма первенства в инновации несколько сомнительной. Русские революционеры — создатели, насколько я понимаю, первого в мире пояса шахида.
Пишет Александр Герасимов, шеф петербургской охранки, о перехвате эсеровской террористической группы в феврале 1908 года. Эсеры собирались убить вел. князя Николая Николаевича и министра юстиции Щегловитова, но что-то пошло не так.
«..Великий князь и Щегловитов слишком нервничали, поэтому я не мог позволить себе роскошь наблюдения для выяснения всех связей террористической группы. 20 февраля по моему приказу было арестовано 9 человек. Почти все были взяты на улице. Многие из них были хорошо вооружены. У троих были найдены бомбы. Когда к двум из них хотели приблизиться мои агенты, чтобы их арестовать, — к молодой девушке и юноше, сидящим на скамье в тихой и нежной беседе недалеко от дома Щегловитова, — другие агенты из охраны Щегловитова отговаривали их от этого шага: „Оставьте в покое эту любовную парочку! Они тут постоянно сидят и шепчутся между собой“. Но мои агенты не дали себя уговорить, подошли поближе и хотели обоих взять. В этот момент молодая девушка молниеносно выхватила револьвер и выстрелила. Пуля попала в агента и не ранила его только потому, что не могла пробить его толстого пальто. Молодой человек при аресте не оказал сопротивления. Третий из террористов крикнул агентам, пытавшимся его взять: „Осторожно! Я весь обложен динамитом. Если я взорвусь, то вся улица будет разрушена.“ Четвертый террорист был взят около дворца великого князя с цветочным горшком, в котором была спрятана бомба.
Молодая девушка из «влюбленной четы» была Лидия Стуре. Ей было 21-22 года — и она казались еще моложе. Еe партнером был террорист Синегуб. Человек, забронированный в динамит, был Всеволод Лебединцев, одна из замечательных фигур в революции, ученый астроном, долго проживавший в Италии и выдававший себя в Петербурге за корреспондента итальянской газеты Марио Кальвино (по такому корреспондентскому билету он проходил в Государственный Совет). С большими предосторожностями Лебединцева доставили в Охранное Отделение. Он по всему телу был опоясан динамитными шнурами. Террористы предполагали бросить бомбу в карету министра. Если бы это не удалось или бомба бы не взорвалась, Лебединцев предполагал сам в виде живой бомбы броситься под карету министра и погибнуть вместе с ним.
При обыске на квартирах террористов были обнаружены комплекты полицейских мундиров, а также план залы заседания Государственного Совета, где было крестом отмечено место расположения скамей правых членов Совета.
Все 9 террористов были преданы военному суду. Суд состоялся через неделю. Семеро из них, в том числе Распутина, Стуре, Синегуб, Лебединцев, были приговорены к смертной казни и повешены. Остальные получили долголетнюю каторгу. Фамилия Лебединцева была установлена только на суде».
Вот он, кстати, террорист-то. «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева — именно про эту группу.
Сергей Махов рассказывает про отлов работорговцев отечественным флотом на Черноморском побережье.
«…Многие семьи зачинали детей только с одной целью — продавать их и получать с этого гарантированный доход. Например адыгские папы очень радовались, когда у их жен рождались девочки, которые ценились гораздо дороже, чем мальчики. Их с удовольствием покупала турецкая знать для своих гаремов.
Большинство рабов на невольничьих рынках Северо-Восточного Кавказа (и особенно Дагестана) было из христиан «мужска и женска полу, природы из Грузии, ясырей», а на Северо-Западном — из абхазов и черкесов. Как отмечал А. А. Каспари, «когда-то Абхазия славилась своими красавицами,. и турки, скупая горских красавиц, до последних дней предпочитали им только гуриек». М. Пейсонель в середине XVIII в. писал, что «в зависимости от того, к какой национальности принадлежат порабощенные, назначается и их цена. Черкесские невольники привлекают покупателей в первую очередь. Женщин этой крови охотно приобретают в наложницы татарские князья и сам турецкий султан. Есть еще рабы грузинские, калмыцкие и абхазские. Те, кто из Черкесии и Абазы, считаются мусульманами, и людям христианского вероисповедания запрещено их покупать».
Фонвиль, ставший очевидцем продажи кавказских невольниц, так обрисовал условия размещения купленных торговцами девушек до их отправки в Османскую империю: «Мы пустились немедленно в путь и вечеру того же дня прибыли в Туапсе. О Туапсе нам всегда говорили, что это есть торговый центр всего края и что местность здесь чрезвычайно живописна. Представьте же наше удивление, когда мы приехали на берег моря, к устью небольшой речки, ниспадавшей с гор, и увидали тут до сотни хижин, подпертых камнями из разрушенного русского форта и покрытых гнилыми дырявыми досками. В этих злосчастных хижинах проживали турецкие купцы, торговавшие женщинами. Когда у них составлялся потребный запас этого товара, они отправляли его в Турцию на одном из каиков, всегда находившихся в Туапсе».
(…) У нас переведены сотни книг о британской борьбе с работорговлей, мы все знаем про Западно-Африканский патруль и т. д., а вот борьба с работорговлей не особо меньшего масштаба на Кавказском побережье как-то прошла мимо нашей пропаганды.
Естественно, что ответственным за эти патрули стал Черноморской флот, который ими и занялся на постоянной, а не спорадической основе с 1829 года, после того как был заключен Адрианопольский мирный договор, согласно которому Закубанье отошло России. Но при Грейге, как я уже писал, подготовка Черноморского флота была не ахти, поэтому чаще всего крейсирования ограничивались двумя-тремя месяцами в год, в сентябре корабли уходили в Севастополь, и дальше турецкие работорговцы выходили из Синопа и Трапезунда к Черкессии, где загружались «живым товаром» и шли обратно к берегам Турции.
«Чтобы незаметно миновать российские патрульные крейсеры и причалить к берегу, турецкие капитаны предпочитали тёмные, по возможности безлунные ночи. В подобных условиях попасть к пункту встречи с кавказскими продавцами „живого товара“ было сложно, была опасность выйти к русским укреплениям. „Ночью, при благоприятном ветре, контрабандные суда совершали путь вдоль берега по огням, которые зажигали и поддерживали в горах черкесы“. Причалив к берегу, контрабандисты делали несколько выстрелов, на которые собирались окрестные горцы. После того как корабль разгрузили, его обычно вытаскивали на берег и маскировали ветками или затапливали в устье рек до следующего рейса.»
Тем не менее даже во времена Грейга русские крейсерства были довольно эффективны — за сезон могли перехватить до 54 (1832 год) турецких работорговцев. Если на судне обнаруживались русские, которых везли на продажу в Турцию — команду и корабль топили без вопросов. В ответ работорговцы первым делом при встрече с русским патрулем старались выкинуть за борт русских, чтобы иметь шансы выжить. Тем не менее, русские проводили опросы членов команды и пленников, и если выясняли, что русские были выкинуты за борт — смерть работорговцев была еще более жестокой — из запирали в трюме и сжигали нафиг».
Легендарный летописец старой Москвы Владимир Гиляровский в 1877/78 годах воевал с турками на Кавказском фронте. Пока Скобелев и Гурко геройствовали у Плевны и Шипки, писатель и журналист тоже не скучал:
«Весело жили. Каждую ночь в секретах да на разведках под самыми неприятельскими цепями, лежим по кустам за папоротником, то за цепь переберемся, то часового особым пластунским приемом бесшумно снимем и живенько в отряд доставим для допроса… А чтобы часового взять, приходилось речку горную Кинтриши вброд по шею переходить и обратно с часовым тем же путем пробираться уже втроем — за часовым всегда охотились вдвоем. Дрожит несчастный, а под кинжалом лезет в воду. Никогда ни одному часовому пленному мы никакого вреда не сделали: идет как баран, видит, что не убежишь. На эти операции посылали охотников самых ловких, а главное сильных, всегда вдвоем, а иногда и по трое. Надо снять часового без шума. Веселое занятие — та же охота, только пожутче, а вот в этом-то и удовольствие».
В XIX веке Россия и Британия соперничали за господство в центральной Азии. Как-то раз эта борьба обернулась нечаянным подвигом гуманизма.
Русские появились на Амуре еще в XVII веке. После столкновений с местными племенами, а также китайской империей, между Россией и Китаем была проведена граница, позднее неоднократно корректировавшаяся. Однако и для той, и для другой страны бассейн Амура был далекой периферией, до которой было трудно добраться. Даже в конце XIX века эти земли были едва освоены.
Когда русские брали Берлин? Почти все ответят однозначно — в 1945 году. Чуть более искушённая публика вспомнит события Семилетней войны. Но было ещё одно взятие Берлина, и тогда это была не вражеская, а союзная столица, и русских там ждали как дорогих освободителей. В 1813 году свободу в Берлин несли на кончиках казачьих пик!
Формирование в Чечне батальона имени шейха Мансура заметили многие в России. Особую пикантность событию придает тот факт, что на Украине воюет батальон бывших боевиков Ичкерии, и он тоже носит имя шейха Мансура. Теоретически два батальона шейха Мансура могут встретиться в бою, и во славу шейха Мансура истреблять друг друга. Сегодня мы расскажем, кто это такой и чем знаменит.
Трехнедельная осада маленькой крепости Баязет в июне 1877 года вошла не только в историю русской армии, но и в литературу. Благодаря роману Валентина Пикуля «Баязет» и одноименному телесериалу этот сюжет получил широкую известность. Однако романист в интересах фабулы изменил или выпустил множество подробностей, и вдобавок, серьезно переделал образы героев.
4 марта 1899 года к пристани Кронштадта подошел корабль. Звучит не слишком впечатляюще, однако в тот день берег был полон изумленными и восхищенными обывателями. Дело в том, что воды Финского залива покрывал лед почти в метр толщиной. В Кронштадт пришел первый в мире арктический ледокол. Корабль, переживший своих создателей и свою эпоху. Воплощение новых возможностей человеческой цивилизации. «Ермак».
Для нынешних поколений россиян чукчи ассоциируются в основном с героем анекдотов, глуповатым, забавным и в целом безобидным. Однако если бы у нас нашелся свой Джек Лондон, способный и готовый подробно описать историю присоединения к России ее дальней северо-восточной провинции, охотников шутить в стиле «тундра ходим – зверя ловим» заметно бы поубавилось.
Колонна снабжения застряла перед завалами на лесной дороге. Финские снайперы били из засад. Положение делалось критическим. Главные силы полка находились неподалеку, однако не могли ничем помочь: авангард также был атакован финнами. До переговоров с Маннергеймом многие из сражавшихся на дороге в тот день так и не дожили.
В 1808 году Россия начала одну из самых малоизвестных своих войн. Для Российской империи постоянную головную боль составляло расположение Санкт-Петербурга. Крупнейший порт страны, столица — и город, находящийся в опасной близости от границы c Финляндией, которая в те времена принадлежала Швеции.
Степан Осипович Макаров – просто-таки парадоксальный флотоводец. Будучи военным моряком, адмиралом, он обессмертил свое имя в первую очередь как ученый и новатор. А вот с победами над врагом все было не так ярко – в период его службы Россия мало воевала в море, а на войне с Японией он по трагической случайности быстро погиб.
Представление о войнах России и Швеции для большинства наших сограждан исчерпывается схваткой титанов в эпоху Петра I. В действительности «шведское великодержавие» не прекратилось после Ништадского мира, и точку в противоборстве поставили уже во времена Александра I.
Говоря о героях отечественной авиации, чаще всего вспоминают летчиков Второй мировой. Кожедуб, Покрышкин, Гулаев, Речкалов – они действительно заслужили долгую память благодарных потомков. Однако попросту несправедливым выглядит забвение авиаторов более ранней эпохи. Фигура нашего сегодняшнего героя долгое время находилась в тени.
В середине XIX века Российская Империя добилась одного из своих блестящих внешнеполитических успехов, присоединив Туркестан. Добрым словом и пистолетом были введены в подданство империи огромные пространства Среднего Востока со значительным населением. Экономические и политические мотивы неудержимо влекли русских в глубину Азии.
Яркие цитаты и фактоиды имеют одну общую раздражающую черту: их настолько часто повторяют, что мозг сам собой перестает критично к ним относиться. Как известно, Бисмарк советовал не воевать с Россией, иначе русские наполнят мировую беллетристику романами о попаданцах в этот конфликт.
Во-первых, что такое именно кавказец и какие бывают кавказцы?
Кавказец есть существо полурусское, полуазиатское; наклонность к обычаям восточным берет над ним перевес, но он стыдится ее при посторонних, то есть при заезжих из России. Ему большею частью от 30 до 45 лет; лицо у него загорелое и немного рябоватое; если он не штабс-капитан, то уж верно майор. Настоящих кавказцев вы находите на Линии; за горами, в Грузии, они имеют другой оттенок; статские кавказцы редки; они большею частию неловкое подражание, и если вы между ними встретите настоящего, то разве только между полковых медиков.
Настоящий кавказец человек удивительный, достойный всякого уважения и участия. До 18 лет он воспитывался в кадетском корпусе и вышел оттуда отличным офицером; он потихоньку в классах читал «Кавказского Пленника» и воспламенился страстью к Кавказу. Он с 10 товарищами был отправлен туда на казенный счет с большими надеждами и маленьким чемоданом. Он еще в Петербурге сшил себе ахалук, достал мохнатую шапку и черкесскую плеть на ямщика.
Приехав в Ставрополь, он дорого заплатил за дрянной кинжал, и первые дни, пока не надоело, не снимал его ни днем, ни ночью.
Наконец он явился в свой полк, который расположен на зиму в какой-нибудь станице, тут влюбился, как следует, в казачку пока до экспедиции; всё прекрасно! сколько поэзии! Вот пошли в экспедицию; наш юноша кидался всюду, где только провизжала одна пуля. Он думает поймать руками десятка два горцев, ему снятся страшные битвы, реки крови и генеральские эполеты. Он во сне совершает рыцарские подвиги — мечта, вздор, неприятеля не видать, схватки редки, и, к его великой печали, горцы не выдерживают штыков, в плен не сдаются, тела свои уносят. Между тем жары изнурительны летом, а осенью слякость и холода. Скучно! промелькнуло пять, шесть лет: всё одно и то же. Он приобретает опытность, становится холодно храбр и смеется над новичками, которые подставляют лоб без нужды.
Между тем хотя грудь его увешана крестами, а чины нейдут. Он стал мрачен и молчалив; сидит себе да покуривает из маленькой трубочки; он также на свободе читает Марлинского и говорит, что очень хорошо; в экспедицию он больше не напрашивается: старая рана болит!
Казачки его не прельщают, он одно время мечтал о пленной черкешенке, но теперь забыл и эту почти несбыточную мечту. Зато у него явилась новая страсть, и тут-то он делается настоящим кавказцем.
Эта страсть родилась вот каким образом: последнее время он подружился с одним мирным черкесом; стал ездить к нему в аул. Чуждый утонченностей светской и городской жизни, он полюбил жизнь простую и дикую; не зная истории России и европейской политики, он пристрастился к поэтическим преданиям народа воинственного. Он понял вполне нравы и обычаи горцев, узнал по именам их богатырей, запомнил родословные главных семейств.
Знает, какой князь надежный и какой плут; кто с кем в дружбе и между кем и кем есть кровь. Он легонько маракует по-татарски; у него завелась шашка, настоящая гурда, кинжал — старый базалай, пистолет закубанской отделки, отличная крымская винтовка, которую он сам смазывает, лошадь — чистый Шаллох и весь костюм черкесский, который надевается только в важных случаях и сшит ему в подарок какой-нибудь дикой княгиней. Страсть его ко всему черкесскому доходит до невероятия. Он готов целый день толковать с грязным узденем о дрянной лошади и ржавой винтовке, и очень любит посвящать других в таинства азиатских обычаев. С ним бывали разные казусы предивные, только послушайте. Когда новичок покупает за оружие или лошадь у его приятеля узденя, он только исподтишка улыбается. О горцах он вот как отзывается: «Хороший народ, только уж такие азиаты! Чеченцы, правда, дрянь, зато уж кабардинцы просто молодцы; ну есть и между шапсугами народ изрядный, только всё с кабардинцами им не равняться, ни одеться так не сумеют, ни верхом проехать… хотя и чисто живут, очень чисто!»
Надо иметь предубеждение кавказца, чтобы отыскать что-нибудь чистое в черкесской сакле.
Опыт долгих походов не научил его изобретательности, свойственной вообще армейским офицерам; он франтит своей беспечностью и привычкой переносить неудобства военной жизни, он возит с собой только чайник, и редко на его бивачном огне варятся щи. Он равно в жар и в холод носит под сюртуком ахалук на вате, и на голове баранью шапку; у него сильное предубежденье против шинели в пользу бурки; бурка его тога, он в нее драпируется; дождь льет за воротник, ветер ее раздувает — ничего! бурка, прославленная Пушкиным, Марлинским и портретом Ермолова, не сходит с его плеча, он спит на ней и покрывает ею лошадь; он пускается на разные хитрости и пронырства, чтобы достать настоящую Андийскую бурку, особенно белую с черной каймой внизу, и тогда уже смотрит на других с некоторым презрением. По его словам, его лошадь скачет удивительно — вдаль! поэтому-то он с вами не захочет скакаться только на 15 верст. Хотя ему порой служба очень тяжела, но он поставил себе за правило хвалить кавказскую жизнь; он говорит кому угодно, что на Кавказе служба очень приятна.
Но годы бегут, кавказцу уже 40 лет, ему хочется домой, и если он не ранен, то поступает иногда таким образом: во-время перестрелки кладет голову за камень, а ноги выставляет на пенсион; это выражение там освящено обычаем. Благодетельная пуля попадает в ногу, и он счастлив. Отставка с пенсионом выходит, он покупает тележку, запрягает в нее пару верховых кляч и помаленьку пробирается на родину, однако останавливается всегда на почтовых станциях, чтоб поболтать с проезжающими. Встретив его, вы тотчас отгадаете, что он настоящий, даже в Воронежской губернии он не снимает кинжала или шашки, как они его ни беспокоят. Станционный смотритель слушает его с уважением, и только тут отставной герой позволяет себе прихвастнуть, выдумать небылицу; на Кавказе он скромен — но, ведь, кто ж ему в России докажет, что лошадь не может проскакать одним духом 200 верст и что никакое ружье не возьмет на 400 сажен в цель? Но увы, большею частию он слагает свои косточки в земле басурманской. Он женится редко, а если судьба и обременит его супругой, то он старается перейти в гарнизон и кончает дни свои в какой-нибудь крепости, где жена предохраняет его от гибельной для русского человека привычки.
Теперь еще два слова о других кавказцах, не настоящих. Грузинский кавказец отличается тем от настоящего, что очень любит кахетинское и широкие шелковые шаровары. Статский кавказец редко облачается в азиатский костюм; он кавказец более душою, чем телом: занимается археологическими открытиями, толкует о пользе торговли с горцами, о средствах к их покорению и образованию. Послужив там несколько лет, он обыкновенно возвращается в Россию с чином и красным носом.