logo
Буланенко
Разбираемся в кино вместе
logo
0
подписчиков
0 ₽
в месяц
?
«Мгновенная выручка» проекта за последние 30 дней с точностью до часа. Из-за подсчета в реальном времени эта цифра постоянно меняется как в большую, так и в меньшую сторону. Настоящий заработок проекта за календарный месяц обычно бывает выше.
Буланенко  Разбираемся в кино вместе
Публикации Уровни подписки Контакты О проекте Фильтры Метки Статистика Контакты Поделиться
О проекте
Разборы фильмов и анализ творчества кинематографистов. Сейчас идёт марафон по творчеству Данелии.
Публикации, доступные бесплатно
Уровни подписки
Единоразовый платёж

Безвозмездное пожертвование без возможности возврата. Этот взнос не предоставляет доступ к закрытому контенту.

Все собранные средства пойдут на съемки короткометражного художественного фильма о 10-м чемпионе мира по шахматам Борисе Спасском.

Помочь проекту
Кинозал 500 ₽ месяц

Регулярные эксклюзивные разборы фильмов, которых не будет в публичном доступе, и киностримы.

Оформить подписку
Мастерская 2 000 ₽ месяц
Доступны сообщения

Дополнительно к «кинозалу» эксклюзивный доступ к черновикам текущего проекта или эксклюзивному эссе (в текстовом или видеоформате) на культурологическую или историческую тематику.

Оформить подписку
Киноателье 20 000 ₽ месяц Осталось 5 мест
Доступны сообщения

«Мастерская» с возможностью заказа одного фильма в месяц для разбора (в меню нет ужастиков, эротики, трэша и абсурдистских комедий, также, если фильм уже разбирался, имеет смысл выбрать другой).

Обращаться в личном сообщении или комментариях (доступны на этом уровне).

Оформить подписку
Большое киноателье 100 000 ₽ месяц Осталось 1 место
Доступны сообщения

«Киноателье» с возможностью выбрать раз в месяц для разбора творчество режиссёра на примере 5 лучших работ (с теми же ограничениями, что и в ателье).

Обращаться в личном сообщении или комментариях (доступны на этом уровне).

Оформить подписку
Фильтры
Статистика
0 ₽ в месяц
Обновления проекта
Читать: 3+ мин
logo Буланенко

Бергман собирает ансамбль

Швеция ‎—‏ ‎страна ‎маленькая. ‎Когда ‎Бергман ‎снимал‏ ‎свои ‎основные‏ ‎работы,‏ ‎в ‎ней ‎проживало‏ ‎миллионов ‎7-8,‏ ‎так ‎что, ‎казалось ‎бы,‏ ‎должно‏ ‎быть ‎достаточно‏ ‎актёров ‎на‏ ‎самые ‎разные ‎роли, ‎но ‎нет.‏ ‎И‏ ‎я ‎сейчас‏ ‎не ‎про‏ ‎то, ‎что ‎у ‎главного ‎шведского‏ ‎режиссёра,‏ ‎как‏ ‎и ‎у‏ ‎многих ‎мастеров,‏ ‎сформировалась ‎своя‏ ‎труппа,‏ ‎которая ‎гастролирует‏ ‎за ‎ним ‎из ‎фильма ‎в‏ ‎фильм. ‎Эта‏ ‎вещь,‏ ‎с ‎которой ‎свыкаешься,‏ ‎как ‎с‏ ‎неизбежностью. ‎Но ‎из-за ‎вот‏ ‎этого‏ ‎восприятия ‎небольшой‏ ‎страны ‎зачастую‏ ‎появляется ‎нехватка ‎специалистов ‎в ‎уже‏ ‎занятых‏ ‎отраслях: ‎«Это‏ ‎Олаф. ‎Олаф‏ ‎у ‎нас ‎главный ‎по ‎театру».‏ ‎Олаф‏ ‎при‏ ‎этом ‎(вопреки‏ ‎разговорам ‎о‏ ‎необходимости ‎жесточайшей‏ ‎конкуренции)‏ ‎может ‎быть‏ ‎действительно ‎большим ‎мастером, ‎но ‎вот‏ ‎мини-Олафов ‎и‏ ‎Антиолофов,‏ ‎скорее ‎всего, ‎так‏ ‎и ‎не‏ ‎появится.

Беда ‎здесь, ‎повторюсь, ‎не‏ ‎в‏ ‎том ‎даже,‏ ‎что ‎придётся‏ ‎из ‎фильма ‎в ‎фильм ‎смотреть‏ ‎на‏ ‎лицо ‎Сюдова‏ ‎(это ‎не‏ ‎очень-то ‎и ‎пугает), ‎а ‎в‏ ‎том,‏ ‎что‏ ‎часто ‎уровень‏ ‎партнёров ‎катастрофическим‏ ‎образом ‎не‏ ‎дотягивает‏ ‎до ‎звёздного‏ ‎исполнения. ‎Можно ‎было ‎бы ‎подумать,‏ ‎что ‎это‏ ‎частая‏ ‎беда, ‎но, ‎однако‏ ‎же, ‎нет.‏ ‎И, ‎кроме ‎того, ‎это‏ ‎зачастую‏ ‎пытаются ‎спрятать,‏ ‎сокращая ‎время‏ ‎совместного ‎пребывания ‎в ‎кадре ‎актёра,‏ ‎настроенного‏ ‎как ‎концертный‏ ‎рояль, ‎с‏ ‎партнёром, ‎подобным ‎забытому ‎в ‎школьном‏ ‎чулане‏ ‎пианино‏ ‎с ‎порванными‏ ‎струнами.

И ‎здесь‏ ‎снова ‎мы‏ ‎возвращаемся‏ ‎к ‎понятиям‏ ‎«актёрский ‎ансамбль» ‎и ‎«оркестровка ‎сцены»‏ ‎— ‎играющие‏ ‎невпопад‏ ‎и ‎берущие ‎не‏ ‎те ‎ноты‏ ‎исполнители ‎особенно ‎выделяются ‎на‏ ‎фоне‏ ‎безупречных ‎партнёров.‏ ‎И ‎если‏ ‎в ‎большом ‎оркестре ‎есть ‎шанс,‏ ‎что‏ ‎тебя ‎могут‏ ‎не ‎расслышать,‏ ‎то ‎в ‎квартете ‎уже ‎на‏ ‎это‏ ‎шансов‏ ‎нет. ‎А‏ ‎если ‎ещё‏ ‎в ‎репертуаре‏ ‎что-то‏ ‎классическое ‎(даже‏ ‎если ‎это ‎джаз), ‎то ‎и‏ ‎не ‎удастся‏ ‎списать‏ ‎на ‎экспериментальное ‎новаторство.

А‏ ‎Бергман ‎любит‏ ‎камерные ‎истории ‎(даже ‎если‏ ‎они‏ ‎разворачиваются ‎на‏ ‎пейзаже), ‎любит‏ ‎драмы, ‎крупные ‎планы ‎и ‎диалоговые‏ ‎сцены,‏ ‎где ‎плохому‏ ‎исполнителю ‎просто‏ ‎негде ‎спрятаться. ‎Но, ‎хуже ‎всего,‏ ‎его‏ ‎игра‏ ‎выглядит ‎особенно‏ ‎раздражающей ‎на‏ ‎фоне ‎именитых‏ ‎партнёров‏ ‎(здесь, ‎помимо‏ ‎того ‎же ‎Сюдова, ‎выделил ‎бы‏ ‎Бьёрнстрада ‎(оруженосец‏ ‎в‏ ‎«Седьмой ‎печати»)).

Мораль ‎здесь‏ ‎проста: ‎очень‏ ‎сложно ‎снять ‎кино ‎с‏ ‎равнозначными‏ ‎(по ‎сюжету,‏ ‎времени, ‎репликам‏ ‎и ‎прочему) ‎персонажами, ‎когда ‎у‏ ‎тебя‏ ‎пропасть ‎между‏ ‎уровнями ‎исполнителей.‏ ‎Практических ‎решения ‎здесь ‎видится ‎два:‏ ‎либо‏ ‎принять,‏ ‎что ‎деление‏ ‎на ‎главные‏ ‎и ‎второстепенные‏ ‎роли‏ ‎не ‎случайно,‏ ‎и ‎делать ‎упор ‎на ‎лучших‏ ‎исполнителей, ‎а‏ ‎фальшивящих‏ ‎по ‎возможности ‎убирать,‏ ‎либо ‎искать,‏ ‎растить ‎и ‎воспитывать ‎сразу‏ ‎целую‏ ‎плеяду ‎актёров‏ ‎первой ‎величины‏ ‎под ‎разные ‎типажи.

По ‎пьесам ‎Шекспира‏ ‎видно,‏ ‎что ‎роли‏ ‎писались ‎под‏ ‎конкретные ‎возможности ‎актёров ‎«Глобуса» ‎и‏ ‎их‏ ‎манеру‏ ‎и ‎внешний‏ ‎облик ‎(Гамлет‏ ‎был ‎грузен,‏ ‎потому‏ ‎что ‎располнел‏ ‎Бёрбедж). ‎По ‎фильмам ‎Бергмана ‎тоже‏ ‎видно, ‎что‏ ‎они‏ ‎создавались ‎из ‎технических‏ ‎и ‎материальных‏ ‎возможностей ‎— ‎как ‎минимум‏ ‎в‏ ‎первой ‎половине‏ ‎карьеры ‎он‏ ‎старался ‎снимать ‎фильмы, ‎которые ‎можно‏ ‎сделать‏ ‎небольшим ‎количеством‏ ‎людей ‎(возможно,‏ ‎на ‎это ‎повлияло ‎и ‎то,‏ ‎что‏ ‎в‏ ‎работе ‎над‏ ‎одной ‎из‏ ‎своих ‎ранних‏ ‎работ‏ ‎он ‎вышел‏ ‎из ‎бюджета, ‎из-за ‎чего ‎случился‏ ‎скандал). ‎А‏ ‎вот‏ ‎требования ‎к ‎актёрам‏ ‎у ‎Ингмара‏ ‎пришли ‎прямиком ‎из ‎нового‏ ‎скандинавского‏ ‎театра, ‎рассчитанного‏ ‎на ‎2–4‏ ‎исполнителей, ‎которые ‎будут ‎рассуждать ‎на‏ ‎модные‏ ‎важные ‎темы‏ ‎(у ‎Ибсена‏ ‎это ‎скорее ‎что-нибудь ‎об ‎эмансипации,‏ ‎а‏ ‎Бергману‏ ‎нравятся ‎психоаналитические‏ ‎рассуждения ‎о‏ ‎снах ‎и‏ ‎страдания‏ ‎от ‎богооставленности)‏ ‎примерно ‎в ‎равных ‎пропорциях ‎(хотя‏ ‎то, ‎кому‏ ‎симпатизирует‏ ‎автор, ‎прикрыто ‎едва-едва).

Читать: 2+ мин
logo Буланенко

Рипли: книга и экранизация

В ‎старом‏ ‎споре ‎о ‎том, ‎что ‎лучше‏ ‎— ‎книга‏ ‎или‏ ‎кино, ‎победителя ‎выявить‏ ‎несколько ‎затруднительно‏ ‎ввиду ‎неопределённости ‎и ‎субъективности‏ ‎критериев‏ ‎выбора. ‎В‏ ‎общем-то, ‎саму‏ ‎тему ‎можно ‎было ‎бы ‎объявить‏ ‎дисциплиной‏ ‎специальной ‎олимпиады‏ ‎и ‎предоставить‏ ‎возможность ‎соревноваться ‎в ‎ней ‎увлечённым‏ ‎участникам.‏ ‎Но‏ ‎бывает ‎трудно‏ ‎удержаться ‎от‏ ‎сравнения ‎при‏ ‎просмотре‏ ‎очередной ‎экранизации.‏ ‎У ‎меня, ‎правда, ‎в ‎этот‏ ‎раз ‎вышло‏ ‎не‏ ‎так ‎— ‎пару‏ ‎недель ‎назад‏ ‎таки ‎дочитал ‎«Талантливого ‎мистера‏ ‎Рипли»,‏ ‎хотя ‎была‏ ‎мысль ‎бросить‏ ‎на ‎середине. ‎В ‎общем-то, ‎из‏ ‎этого‏ ‎описания ‎уже‏ ‎ясно, ‎что‏ ‎книга ‎мне ‎не ‎так ‎чтобы‏ ‎очень‏ ‎понравилась.

Книжный‏ ‎Рипли ‎—‏ ‎это ‎Раскольников‏ ‎в ‎женском‏ ‎пересказе.‏ ‎Он ‎убивает‏ ‎не ‎потому, ‎что ‎его ‎идея‏ ‎съела, ‎а‏ ‎из-за‏ ‎того, ‎что ‎его‏ ‎отвергли. ‎А‏ ‎ещё ‎из-за ‎модных ‎шмоток,‏ ‎желания‏ ‎жить ‎красиво‏ ‎и ‎хорошо‏ ‎устроиться ‎в ‎жизни. ‎В ‎конце‏ ‎концов,‏ ‎из-за ‎стремления‏ ‎быть ‎кем-то‏ ‎другим. ‎Родион ‎Романыч, ‎конечно, ‎метит‏ ‎в‏ ‎Наполеоны,‏ ‎но ‎он‏ ‎хочет ‎узнать,‏ ‎есть ‎ли‏ ‎в‏ ‎нём ‎то,‏ ‎что ‎делало ‎Наполеона ‎Наполеоном, ‎а‏ ‎не ‎раствориться‏ ‎в‏ ‎его ‎могучей ‎личности.‏ ‎Том ‎Рипли‏ ‎довольствуется ‎совсем ‎уж ‎пустыми‏ ‎фигурами.

Неудачливый‏ ‎актёр ‎—‏ ‎он, ‎на‏ ‎самом ‎деле, ‎поразительно ‎талантлив ‎в‏ ‎перевоплощении.‏ ‎Но ‎фундамент‏ ‎этого ‎таланта‏ ‎— ‎незавершённость ‎личности ‎самого ‎Рипли.‏ ‎Ему‏ ‎легко‏ ‎быть ‎не‏ ‎собой, ‎потому‏ ‎что, ‎собственно‏ ‎говоря,‏ ‎трудно ‎сказать,‏ ‎что ‎он ‎такое ‎есть.

И ‎в‏ ‎этом ‎плане‏ ‎и‏ ‎фильм ‎Мингеллы, ‎и‏ ‎сериал ‎Заилляна‏ ‎сильно ‎отличаются ‎от ‎книги.‏ ‎Молодой‏ ‎Дэймон ‎играет‏ ‎порывистого ‎юношу,‏ ‎которого ‎страсть ‎и ‎случайность ‎делают‏ ‎хладнокровным‏ ‎маньяком. ‎Немолодой‏ ‎Скотт ‎же‏ ‎играет ‎умудрённого ‎опытом ‎мелкого ‎проходимца,‏ ‎который‏ ‎получает‏ ‎возможность ‎перейти‏ ‎в ‎высшую‏ ‎криминальную ‎лигу,‏ ‎где‏ ‎убийства ‎—‏ ‎вынужденная ‎мера.

У ‎книжного ‎Рипли ‎есть‏ ‎чёткий ‎переломный‏ ‎момент‏ ‎— ‎встреча ‎с‏ ‎мафиози ‎и‏ ‎попытка ‎вовлечь ‎Гринлифа ‎в‏ ‎контрабанду.‏ ‎Отказ ‎Дики‏ ‎и ‎последовавшее‏ ‎охлаждение ‎убивают ‎старого ‎Тома, ‎и‏ ‎перед‏ ‎нами ‎сразу‏ ‎предстаёт ‎новый‏ ‎— ‎убийца-шахматист, ‎просчитывающий ‎свои ‎ходы‏ ‎вперёд‏ ‎с‏ ‎отчуждённостью ‎механизма.‏ ‎Его ‎раздражает‏ ‎не ‎то,‏ ‎что‏ ‎приходится ‎убить‏ ‎заподозрившего ‎что-то ‎персонажа, ‎а ‎тот‏ ‎факт, ‎что‏ ‎он‏ ‎сделал ‎это ‎нерасчётливо.

Сериал‏ ‎здесь ‎ближе‏ ‎к ‎книге, ‎но ‎более‏ ‎психологичен:‏ ‎действия ‎Рипли‏ ‎выглядят ‎более‏ ‎обоснованно, ‎а ‎изменения ‎— ‎более‏ ‎последовательно.‏ ‎При ‎этом‏ ‎многосерийный ‎фильм‏ ‎достигает ‎этого ‎чисто ‎кинематографическими ‎методами‏ ‎—‏ ‎немногословными‏ ‎(а ‎зачастую‏ ‎просто ‎немыми‏ ‎сценами), ‎крупными‏ ‎планами‏ ‎и ‎монтажом.‏ ‎Разумеется, ‎это ‎всё ‎заложено ‎на‏ ‎уровне ‎сценария.‏ ‎Да,‏ ‎хороший ‎сценарий ‎не‏ ‎обязательно ‎состоит‏ ‎из ‎искромётных ‎диалогов ‎(это‏ ‎гораздо‏ ‎важнее ‎для‏ ‎пьесы), ‎но‏ ‎всегда ‎— ‎из ‎сильных ‎и‏ ‎правильно‏ ‎выстроенных ‎сцен.

Собственно,‏ ‎главная ‎причина‏ ‎посмотреть ‎сериал ‎— ‎это ‎то,‏ ‎как‏ ‎он‏ ‎сделан. ‎Тот‏ ‎случай, ‎когда‏ ‎исполнение ‎важнее‏ ‎мелодии.

Да,‏ ‎Эндрю ‎Скотт‏ ‎староват, ‎а ‎сверхрезкая ‎оптика ‎это‏ ‎только ‎подчёркивает.‏ ‎Да,‏ ‎решение ‎обесцветить ‎картинку‏ ‎небесспорно, ‎но‏ ‎его ‎пытаются ‎обыграть ‎в‏ ‎сюжете‏ ‎— ‎отсылками‏ ‎на ‎Караваджо‏ ‎и ‎финальным ‎твистом, ‎им ‎вдохновлённым.‏ ‎Но‏ ‎если ‎Вам‏ ‎нравится ‎интересно‏ ‎исполненное ‎кино, ‎то ‎можете ‎посмотреть.

Читать: 4+ мин
logo Буланенко

Очки дворника, или Тест на внимательность

Образ ‎персонажа‏ ‎в ‎экранизации ‎может ‎сильно ‎отличаться‏ ‎от ‎книжного,‏ ‎особенно‏ ‎если ‎из ‎всего‏ ‎образа ‎прописаны‏ ‎только ‎некоторые ‎детали. ‎У‏ ‎Стругацких‏ ‎по ‎этому‏ ‎поводу ‎есть‏ ‎шутка ‎о ‎том, ‎что ‎если‏ ‎воссоздавать‏ ‎мир ‎в‏ ‎точности ‎по‏ ‎описанию ‎писателей, ‎то ‎он ‎будет‏ ‎полон‏ ‎полуголых‏ ‎людей, ‎потому‏ ‎что ‎обычное‏ ‎описание ‎внешности‏ ‎литературного‏ ‎персонажа ‎выглядит‏ ‎как ‎«мужчина ‎средних ‎лет ‎в‏ ‎коричневом ‎пиджаке».

Разумеется,‏ ‎в‏ ‎хорошей ‎литературе ‎автор‏ ‎указывает ‎либо‏ ‎важное ‎для ‎сюжета, ‎либо‏ ‎для‏ ‎характеристики ‎героя.‏ ‎Необязательно ‎это,‏ ‎что ‎называется, ‎«говорящая ‎деталь» ‎—‏ ‎ведь‏ ‎описание ‎может‏ ‎вестись ‎не‏ ‎только ‎с ‎точки ‎зрения ‎автора,‏ ‎но‏ ‎и‏ ‎глазами ‎других‏ ‎персонажей, ‎и‏ ‎тогда ‎важно,‏ ‎на‏ ‎что ‎они‏ ‎обращают ‎внимание ‎в ‎облике ‎других‏ ‎людей ‎и‏ ‎как‏ ‎их ‎воспринимают. ‎На‏ ‎этом ‎во‏ ‎многом ‎строятся ‎«Мёртвые ‎души»,‏ ‎а‏ ‎переложивший ‎их‏ ‎на ‎реалии‏ ‎своего ‎времени ‎Булгаков ‎(работавший, ‎к‏ ‎слову,‏ ‎и ‎над‏ ‎подстановкой ‎во‏ ‎МХАТе ‎классического ‎варианта ‎— ‎отчасти‏ ‎на‏ ‎булгаковских‏ ‎материалах ‎снимет‏ ‎свою ‎экранизацию‏ ‎Трауберг ‎в‏ ‎1960‏ ‎году) ‎потом‏ ‎высмеял ‎разницу ‎восприятия ‎свидетелями ‎даже‏ ‎внешнего ‎вида‏ ‎Воланда.‏ ‎Но ‎если ‎в‏ ‎«Мастере ‎и‏ ‎Маргарите» ‎это ‎можно ‎списать‏ ‎на‏ ‎происки ‎нечистой‏ ‎силы, ‎то‏ ‎в ‎«Мёртвых ‎душах» ‎— ‎это‏ ‎момент‏ ‎чисто ‎психологический.‏ ‎Самая ‎знаменитая‏ ‎сцена, ‎в ‎которой ‎два ‎персонажа‏ ‎не‏ ‎могут‏ ‎сойтись ‎во‏ ‎мнении ‎по‏ ‎поводу ‎внешности‏ ‎и‏ ‎поведения ‎третьего,‏ ‎— ‎это, ‎конечно, ‎разговор ‎дамы‏ ‎приятной ‎во‏ ‎всех‏ ‎отношениях ‎с ‎просто‏ ‎приятной ‎дамой‏ ‎о ‎губернаторской ‎дочке ‎(которая‏ ‎то‏ ‎ли ‎румяна‏ ‎и ‎не‏ ‎в ‎меру ‎темпераментна, ‎то ‎ли‏ ‎бела‏ ‎как ‎мел‏ ‎и ‎холодна‏ ‎как ‎лёд).

Что-то ‎сходное ‎говорили, ‎судя‏ ‎по‏ ‎заверениям‏ ‎современников, ‎о‏ ‎внешности ‎Азефа.‏ ‎Хотя ‎фотографии,‏ ‎вроде‏ ‎бы, ‎достаточно‏ ‎красноречивы, ‎что, ‎впрочем, ‎только ‎подтверждает,‏ ‎что ‎для‏ ‎восприятия,‏ ‎каков ‎объект ‎восприятия‏ ‎на ‎самом‏ ‎деле, ‎не ‎всегда ‎важно.‏ ‎Но‏ ‎я ‎что-то‏ ‎отвлёкся, ‎в‏ ‎кино ‎какая-то ‎деталь ‎описания ‎может‏ ‎быть‏ ‎интересна ‎не‏ ‎только ‎как‏ ‎характеризующая ‎облик ‎персонажа ‎черта, ‎но‏ ‎и‏ ‎как‏ ‎объект ‎какой-то‏ ‎истории ‎—‏ ‎грубо ‎говоря,‏ ‎за‏ ‎ним ‎должно‏ ‎стоять ‎действие. ‎Давайте ‎проверим ‎чердак‏ ‎нашей ‎памяти:‏ ‎с‏ ‎чем ‎ассоциируется ‎образ‏ ‎Кисы ‎Воробьянинова?‏ ‎Костюм ‎по ‎моде ‎начала‏ ‎20‏ ‎века ‎(сшитый‏ ‎на ‎заказ‏ ‎и ‎особо ‎хранимый ‎спустя ‎четверть‏ ‎века‏ ‎— ‎чему‏ ‎должна ‎служить,‏ ‎в ‎частности, ‎подушка-думка), ‎жилет ‎(даже‏ ‎два‏ ‎—‏ ‎один ‎был‏ ‎сразу ‎же‏ ‎отобран ‎прытким‏ ‎молодым‏ ‎человеком) ‎и‏ ‎пенсне. ‎Но ‎в ‎книжке ‎за‏ ‎этим ‎пенсне‏ ‎стоит‏ ‎история, ‎вводящая ‎в‏ ‎повествование ‎дворника,‏ ‎и ‎у ‎нас ‎есть‏ ‎все‏ ‎основания ‎полагать,‏ ‎что ‎этот‏ ‎дворник ‎— ‎тот ‎самый ‎Тихон,‏ ‎которому‏ ‎Ипполит ‎Матвеевич‏ ‎обещал ‎медаль.

«Однажды,‏ ‎решив, ‎что ‎носить ‎пенсне ‎негигиенично,‏ ‎Ипполит‏ ‎Матвеевич‏ ‎направился ‎к‏ ‎оптику ‎и‏ ‎купил ‎очки‏ ‎без‏ ‎оправы, ‎с‏ ‎позолоченными ‎оглоблями. ‎Очки ‎с ‎первого‏ ‎раза ‎ему‏ ‎понравились,‏ ‎но ‎жена ‎(это‏ ‎было ‎незадолго‏ ‎до ‎её ‎смерти) ‎нашла,‏ ‎что‏ ‎в ‎очках‏ ‎он ‎—‏ ‎вылитый ‎Милюков, ‎и ‎он ‎отдал‏ ‎очки‏ ‎дворнику. ‎Дворник,‏ ‎хотя ‎и‏ ‎не ‎был ‎близорук, ‎к ‎очкам‏ ‎привык‏ ‎и‏ ‎носил ‎их‏ ‎с ‎удовольствием».

Зададимся‏ ‎вопросом, ‎хоть‏ ‎в‏ ‎одной ‎экранизации‏ ‎Тихон ‎носил ‎очки? ‎Или ‎даже‏ ‎больше: ‎многие‏ ‎ли‏ ‎читатели ‎заметили, ‎что‏ ‎на ‎нём‏ ‎должны ‎быть ‎очки? ‎Не‏ ‎факт,‏ ‎к ‎слову,‏ ‎что ‎это‏ ‎заметили ‎и ‎создатели ‎фильмов ‎(по‏ ‎крайней‏ ‎мере, ‎всех),‏ ‎но ‎штука‏ ‎в ‎том, ‎что ‎очки, ‎оставленные‏ ‎на‏ ‎дворнике‏ ‎без ‎пояснений,‏ ‎будут ‎только‏ ‎отвлекать ‎от‏ ‎созданного‏ ‎образа. ‎Чтобы‏ ‎объяснить ‎их ‎наличие, ‎потребовалось ‎бы‏ ‎экранизировать ‎целиком‏ ‎и‏ ‎прошлое ‎предводителя ‎дворянства‏ ‎(причём, ‎скорее‏ ‎всего, ‎из ‎авторской ‎редакции‏ ‎романа,‏ ‎начиная ‎с‏ ‎гимназических ‎лет),‏ ‎чем ‎ещё ‎больше ‎утяжелять ‎фильм.

Кстати,‏ ‎возможно,‏ ‎что ‎сама‏ ‎история ‎отсылает‏ ‎к ‎«Окаянным ‎дням» ‎Бунина, ‎изданным‏ ‎незадолго‏ ‎до‏ ‎«12 ‎стульев»:

«Как‏ ‎тот ‎старик-мужик,‏ ‎что ‎купил‏ ‎себе‏ ‎на ‎ярмарке‏ ‎очки ‎такой ‎силы, ‎что ‎у‏ ‎него ‎от‏ ‎них‏ ‎слезы ‎градом ‎брызнули.

— Макар,‏ ‎да ‎ты‏ ‎с ‎ума ‎сошел! ‎Ведь‏ ‎ты‏ ‎ослепнешь, ‎ведь‏ ‎они ‎тебе‏ ‎совсем ‎не ‎по ‎глазам!

— Кто, ‎барин?‏ ‎Очки-то?‏ ‎Ничего, ‎они‏ ‎оглядятся…»

Катаев, ‎которому‏ ‎посвятили ‎свою ‎книгу ‎Ильф ‎и‏ ‎Петров,‏ ‎во‏ ‎время ‎гражданской‏ ‎войны ‎в‏ ‎Одессе ‎общался‏ ‎с‏ ‎Буниным ‎и‏ ‎даже ‎получал ‎от ‎него ‎некоторые‏ ‎наставления ‎(например,‏ ‎Иван‏ ‎Алексеевич ‎пытался ‎отучить‏ ‎молодого ‎коллегу‏ ‎использовать ‎«отнюдь» ‎в ‎значении‏ ‎«отнюдь‏ ‎нет»). ‎Так‏ ‎что ‎связь‏ ‎не ‎выглядит ‎совсем ‎уж ‎нереальной.

Есть‏ ‎некоторые‏ ‎подозрения, ‎что‏ ‎дружеские ‎отношения‏ ‎связывают ‎и ‎персонажей ‎«12 ‎стульев»‏ ‎с‏ ‎главными‏ ‎действующими ‎лицами‏ ‎булгаковской ‎«Зойкиной‏ ‎квартиры» ‎(пьеса‏ ‎была‏ ‎написана ‎за‏ ‎год ‎или ‎за ‎два ‎до‏ ‎романа). ‎Собственно,‏ ‎авторы‏ ‎работали ‎вместе ‎под‏ ‎руководством ‎Катаева-старшего‏ ‎в ‎«Гудке», ‎и ‎Ильф‏ ‎с‏ ‎Петровым ‎напрямую‏ ‎слали ‎привет‏ ‎Булгакову ‎в ‎«Золотом ‎телёнке», ‎где‏ ‎Бендер‏ ‎шутит ‎над‏ ‎киевлянином ‎Паниковским,‏ ‎что ‎ему, ‎как ‎истинному ‎джентльмену,‏ ‎пристало‏ ‎писать‏ ‎на ‎манжетах‏ ‎(но ‎только‏ ‎мелом, ‎потому‏ ‎что‏ ‎они ‎у‏ ‎него ‎уже ‎стали ‎все ‎чёрные).

Читать: 7+ мин
logo Буланенко

5 любимых фильмов

На ‎выходных‏ ‎в ‎рамках ‎эстафеты ‎составил ‎список‏ ‎5 ‎любимых‏ ‎фильмов‏ ‎«на ‎данный ‎момент»‏ ‎(чтобы ‎это‏ ‎ни ‎значило). ‎Не ‎совсем‏ ‎уверен‏ ‎насчёт ‎условия‏ ‎«любимый ‎прямо‏ ‎сейчас», поэтому, ‎принимая ‎эстафету ‎у ‎Алексея‏ ‎Алёхина, перечислю‏ ‎5 ‎фильмов,‏ ‎которые ‎я‏ ‎смотрел ‎не ‎так ‎давно ‎и‏ ‎готов‏ ‎с‏ ‎удовольствием ‎пересмотреть‏ ‎буквально ‎сегодня‏ ‎вечером.

«Неоконченная ‎пьеса‏ ‎для‏ ‎механического ‎пианино» — Чехова‏ ‎ставить ‎трудно, ‎Чехова ‎ставят ‎хорошо‏ ‎редко, ‎и‏ ‎ещё‏ ‎реже ‎по ‎Чехову‏ ‎снимают ‎хорошее‏ ‎кино. ‎Никита ‎Сергеевич ‎мечтал‏ ‎поставить‏ ‎«Чайку», ‎но‏ ‎«Чайку» ‎ему‏ ‎поставить ‎не ‎дали, ‎потому ‎что‏ ‎незадолго‏ ‎до ‎того‏ ‎уже ‎была‏ ‎экранизация ‎Карасика ‎— ‎достаточно ‎необычная‏ ‎в‏ ‎плане‏ ‎съёмок, ‎которые‏ ‎можно ‎охарактеризовать‏ ‎как ‎театр‏ ‎на‏ ‎пленэре ‎(что‏ ‎напрямую ‎отсылает ‎к ‎пьесе, ‎разумеется),‏ ‎и ‎хорошим‏ ‎исполнением‏ ‎ролей ‎Тригорина ‎(Яковлев)‏ ‎и ‎Дорна‏ ‎(Капелян).

В ‎итоге ‎Михалков ‎с‏ ‎Адабашьяном‏ ‎собрали ‎из‏ ‎«Безотцовщины» ‎и‏ ‎ещё ‎пары ‎ранних ‎чеховских ‎произведений‏ ‎очень‏ ‎кинематографичную ‎историю,‏ ‎сократив ‎число‏ ‎персонажей ‎и ‎диалогов, ‎добавив ‎действия‏ ‎и‏ ‎заставив‏ ‎Калягина ‎похудеть‏ ‎на ‎20‏ ‎с ‎лишним‏ ‎кг.‏ ‎Собственно, ‎это‏ ‎едва ‎ли ‎не ‎главная ‎роль‏ ‎в ‎карьере‏ ‎Сан‏ ‎Саныча ‎— ‎может,‏ ‎не ‎стоило‏ ‎потом ‎опять ‎набирать ‎вес.‏ ‎Богатырёв‏ ‎как ‎всегда‏ ‎хорош ‎у‏ ‎Михалкова. ‎Шуранова ‎очень ‎удачно ‎заменила‏ ‎Гурченко‏ ‎в ‎роли‏ ‎Войницевой, ‎как,‏ ‎к ‎слову, ‎и ‎сам ‎Михалков,‏ ‎подменивший‏ ‎Стеблова.‏ ‎Табаков ‎забавен‏ ‎в ‎непривычном‏ ‎барском ‎образе‏ ‎(но‏ ‎сильно ‎отличном‏ ‎от ‎обломовского). ‎У ‎Ромашина ‎с‏ ‎Никоненко ‎тоже‏ ‎яркие‏ ‎второстепенные ‎роли, ‎но‏ ‎Кадачников ‎переигрывает‏ ‎едва ‎ли ‎не ‎всех‏ ‎со‏ ‎второго ‎плана.‏ ‎В ‎общем,‏ ‎очень ‎добротное ‎актёрское ‎кино ‎по‏ ‎качественному‏ ‎литературному ‎материалу.

«Никогда‏ ‎ничего ‎не‏ ‎бывает ‎потом. ‎Это ‎только ‎кажется,‏ ‎что‏ ‎всё‏ ‎ещё ‎впереди,‏ ‎что ‎жизнь‏ ‎длинна ‎и‏ ‎счастлива.‏ ‎Что ‎сейчас‏ ‎можно ‎прожить ‎так, ‎начерно ‎—‏ ‎потом ‎всё‏ ‎поправишь.‏ ‎Никогда ‎это ‎„потом“‏ ‎не ‎наступает.‏ ‎Никогда…»

«Золотой ‎телёнок» — с ‎экранизацией ‎Ильфа‏ ‎и‏ ‎Петрова ‎у‏ ‎нас ‎как‏ ‎будто ‎задержались, ‎но ‎первая ‎сразу‏ ‎и‏ ‎оказалась ‎лучшей.‏ ‎Юрский ‎придаёт‏ ‎персонажу ‎трагизм ‎и ‎искренность ‎—‏ ‎да,‏ ‎он‏ ‎явно ‎рефлексирующий‏ ‎интеллигент, ‎но‏ ‎он ‎ещё‏ ‎и‏ ‎достаточно ‎молод,‏ ‎атлетически ‎сложён ‎и ‎харизматичен, ‎чтобы‏ ‎быть, ‎вместе‏ ‎с‏ ‎тем, ‎и ‎обаятельным‏ ‎проходимцем. ‎Веришь,‏ ‎что ‎этот ‎Бендер ‎—‏ ‎ровесник‏ ‎века, ‎благополучная‏ ‎судьба ‎которого‏ ‎была ‎переломана ‎через ‎колено ‎гражданской‏ ‎войной,‏ ‎и ‎что‏ ‎только ‎из-за‏ ‎этого ‎он ‎пошёл ‎в ‎авантюристы.‏ ‎Но‏ ‎и‏ ‎здесь ‎Бендеру‏ ‎тесно ‎—‏ ‎он ‎не‏ ‎любит‏ ‎повторяться ‎в‏ ‎своих ‎обманах, ‎относясь ‎к ‎ним‏ ‎как ‎к‏ ‎вынужденной‏ ‎импровизации.

Этот ‎Бендер ‎способен‏ ‎на ‎настоящее‏ ‎чувство ‎(да ‎и ‎как‏ ‎можно‏ ‎не ‎влюбиться‏ ‎в ‎такую‏ ‎Старикову), ‎и ‎его ‎надрыву ‎веришь,‏ ‎когда‏ ‎он ‎враз‏ ‎теряет ‎всё.‏ ‎Куравлёв ‎в ‎роли ‎Балаганова ‎также‏ ‎жизнен‏ ‎и‏ ‎хорош, ‎а‏ ‎Гердт ‎привнёс‏ ‎в ‎роль‏ ‎Паниковского‏ ‎столько ‎своего,‏ ‎что ‎сделал ‎персонажа ‎гораздо ‎проработанней‏ ‎книжного. ‎Папа‏ ‎Михаила‏ ‎Боярского ‎в ‎роли‏ ‎Козлевича ‎отодвинут‏ ‎на ‎второй ‎план, ‎но‏ ‎тоже‏ ‎неплох. ‎Ну‏ ‎и ‎Евстигнеев,‏ ‎уже ‎игравший ‎в ‎студенческой ‎работе‏ ‎Данелии‏ ‎Лоханкина, ‎убедителен,‏ ‎изображая ‎обманщика‏ ‎системного ‎и ‎идейного, ‎который, ‎несомненно,‏ ‎выиграет‏ ‎на‏ ‎долгой ‎дистанции‏ ‎у ‎порывистого‏ ‎Остапа. ‎Забавно,‏ ‎кстати,‏ ‎что ‎Васисуалия‏ ‎в ‎исполнении ‎Папанова ‎из ‎фильма‏ ‎вырезали ‎уже‏ ‎на‏ ‎монтаже ‎— ‎и,‏ ‎пожалуй, ‎из‏ ‎того, ‎что ‎сохранилось ‎от‏ ‎сцен‏ ‎с ‎его‏ ‎участием, ‎это‏ ‎было ‎правильно ‎(прежде ‎всего ‎из-за‏ ‎того,‏ ‎что ‎удлиняло‏ ‎и ‎без‏ ‎того ‎немалый ‎хронометраж, ‎добавляя ‎лишнюю‏ ‎сюжетную‏ ‎ветку).

Хотя‏ ‎кино, ‎опять-таки,‏ ‎актёрское, ‎отмечу‏ ‎и ‎операторскую‏ ‎работу‏ ‎Полуянова.

«Графа ‎Монте-Кристо‏ ‎из ‎меня ‎не ‎вышло, ‎придётся‏ ‎переквалифицироваться ‎в‏ ‎управдомы».

«Иван‏ ‎Васильевич ‎меняет ‎профессию» — снова‏ ‎экранизация ‎(малоизвестной‏ ‎пьесы ‎Булгакова), ‎снова ‎в‏ ‎качестве‏ ‎оператора ‎Полуянов‏ ‎(комедии ‎золотого‏ ‎периода ‎в ‎творчестве ‎Гайдая ‎и‏ ‎визуально‏ ‎качественно ‎сделаны)‏ ‎и ‎Куравлёв‏ ‎в ‎роли ‎афериста ‎(но ‎совсем‏ ‎другого‏ ‎—‏ ‎с ‎другими‏ ‎жестами, ‎интонациями‏ ‎и ‎мимикой).‏ ‎Как‏ ‎и ‎его‏ ‎кумир ‎Гоголь, ‎Булгаков ‎одно ‎время‏ ‎думал ‎написать‏ ‎учебник‏ ‎по ‎истории ‎России,‏ ‎но ‎мысли‏ ‎эти ‎также ‎остались ‎лишь‏ ‎мечтой,‏ ‎воплотившись, ‎впрочем,‏ ‎в ‎художественной‏ ‎форме. ‎Немногословные, ‎но ‎яркие ‎диалоги‏ ‎хорошо‏ ‎сочетаются ‎с‏ ‎комедией ‎действия,‏ ‎в ‎которой ‎Гайдай ‎всегда ‎был‏ ‎хорош.

Из‏ ‎актёров,‏ ‎помимо ‎упомянутого‏ ‎Куравлёва, ‎отметил‏ ‎бы ‎в‏ ‎первую‏ ‎очередь ‎Яковлева,‏ ‎который ‎и ‎здесь, ‎и ‎по‏ ‎немногочисленным, ‎но‏ ‎ярким‏ ‎другим ‎комедийным ‎ролям‏ ‎показывает, ‎что‏ ‎этих ‎самых ‎ролей ‎он‏ ‎в‏ ‎карьере ‎не‏ ‎доиграл. ‎Возможно,‏ ‎всё ‎дело ‎в ‎очень ‎уж‏ ‎представительной‏ ‎и ‎драматической‏ ‎внешности ‎и‏ ‎исполненном ‎ещё ‎в ‎молодости ‎Мышкине,‏ ‎которого,‏ ‎кстати,‏ ‎мог ‎сыграть‏ ‎и ‎Гайдай‏ ‎— ‎Пырьев‏ ‎всерьёз‏ ‎рассматривал ‎такой‏ ‎вариант, ‎— ‎и ‎тогда ‎история‏ ‎отечественной ‎комедии‏ ‎была‏ ‎бы ‎совсем ‎другой.

Разумеется,‏ ‎ещё ‎Пуговкин,‏ ‎Демьяненко, ‎Этуш ‎и ‎Филиппов‏ ‎создают‏ ‎яркие ‎образы,‏ ‎но ‎кино‏ ‎не ‎только ‎актёрское, ‎но, ‎как‏ ‎и‏ ‎обычно ‎у‏ ‎Гайдая, ‎монтажное.

«Какое‏ ‎житие ‎твое, ‎пёс ‎смердящий? ‎Ты‏ ‎посмотри‏ ‎на‏ ‎себя! ‎„Житие“…»

«Гладиатор» — как‏ ‎историк ‎я‏ ‎не ‎мог‏ ‎обойтись‏ ‎без ‎соответствующего‏ ‎жанра, ‎но ‎выбор ‎тут ‎трудный:‏ ‎«В ‎августе‏ ‎44-го»,‏ ‎«Апокалипсис» ‎или ‎«Дуэлянты»‏ ‎того ‎же‏ ‎Скотта ‎(не ‎путать ‎с‏ ‎«Последней‏ ‎дуэлью»). ‎Но‏ ‎наших ‎уже‏ ‎многовато, ‎а ‎у ‎Гибсона ‎скорее‏ ‎антуражный‏ ‎боевик, ‎так‏ ‎что ‎пусть‏ ‎будет ‎эпик ‎от ‎Ридли, ‎который,‏ ‎по‏ ‎сути,‏ ‎спас ‎его‏ ‎карьеру. ‎Да,‏ ‎фильм ‎делался‏ ‎с‏ ‎большими ‎проблемами‏ ‎— ‎от ‎главной ‎роли ‎отказался‏ ‎Гибсон, ‎сценарий‏ ‎переписывался‏ ‎прямо ‎на ‎съёмочной‏ ‎площадке, ‎ещё‏ ‎во ‎время ‎съёмок ‎скончался‏ ‎Оливер‏ ‎Рид. ‎Но‏ ‎создатели ‎стоически‏ ‎(когда ‎снимаешь ‎фильм ‎о ‎Марке‏ ‎Аврелии‏ ‎— ‎это‏ ‎обязывает) ‎всё‏ ‎выдержали, ‎а ‎Кроу, ‎подменивший ‎Мэла,‏ ‎стал‏ ‎после‏ ‎фильма ‎большой‏ ‎звездой.

Ридли ‎не‏ ‎умеет ‎снимать‏ ‎некрасиво‏ ‎(испытывая ‎обычно‏ ‎проблемы ‎с ‎повествованием, ‎но ‎не‏ ‎с ‎картинкой),‏ ‎так‏ ‎что ‎кино ‎очень‏ ‎визуально ‎богатое‏ ‎— ‎те ‎же ‎переснятые‏ ‎кадры‏ ‎из ‎«Падения‏ ‎Римской ‎империи»‏ ‎(которое ‎по ‎иронии ‎судьбы ‎похоронило‏ ‎в‏ ‎своё ‎время‏ ‎жанр ‎пеплум‏ ‎в ‎Голливуде ‎— ‎зато ‎Энтони‏ ‎Манн‏ ‎таки‏ ‎получил ‎свой‏ ‎шанс ‎снять‏ ‎большое ‎историческое‏ ‎кино‏ ‎после ‎того,‏ ‎как ‎его ‎выгнал ‎со ‎съёмок‏ ‎«Спартака» ‎Дуглас)‏ ‎выглядят‏ ‎гораздо ‎более ‎киношно‏ ‎и ‎завораживающе.‏ ‎Ну ‎и ‎своим ‎ярким‏ ‎выступлением‏ ‎Хоакин ‎Феникс‏ ‎делает ‎заявку‏ ‎на ‎большого ‎актёра.

«— Смириться ‎с ‎поражением‏ ‎трудно.

— Ты‏ ‎бы ‎смирился?‏ ‎Или ‎я?»

«Убийца» — самый‏ ‎сложный ‎выбор, ‎потому ‎что ‎хотелось‏ ‎уже‏ ‎взять‏ ‎что-то ‎из‏ ‎боевиков ‎или‏ ‎космической ‎тематики‏ ‎(и‏ ‎сперва ‎«К‏ ‎звёздам» ‎Грэя ‎даже ‎были ‎фаворитом).‏ ‎В ‎списке‏ ‎нет‏ ‎ни ‎одной ‎работы‏ ‎Юсова, ‎так‏ ‎пусть ‎будет ‎боевик, ‎снятый‏ ‎его‏ ‎большим ‎фанатом‏ ‎Роджером ‎Дикинсом‏ ‎(впрочем, ‎в ‎таком ‎случае ‎могли‏ ‎быть‏ ‎и ‎«Старикам‏ ‎здесь ‎не‏ ‎место» ‎или ‎«Железная ‎хватка» ‎Коэнов,‏ ‎но‏ ‎пусть‏ ‎будет ‎Вильнёв).‏ ‎Разумеется, ‎поскольку‏ ‎фильм ‎выбирал‏ ‎из-за‏ ‎оператора, ‎то‏ ‎для ‎меня ‎он ‎в ‎первую‏ ‎очередь ‎визуальный,‏ ‎но‏ ‎надо ‎похвалить ‎и‏ ‎Бролина ‎(которого,‏ ‎кстати, ‎согласиться ‎на ‎роль‏ ‎сагитировал‏ ‎как ‎раз‏ ‎Дикинс, ‎снимавший‏ ‎его ‎в ‎тех ‎самых ‎коэновских‏ ‎фильмах),‏ ‎и ‎Дель‏ ‎Торо, ‎которого‏ ‎можно ‎похвалить ‎за ‎то, ‎что‏ ‎он‏ ‎сделал‏ ‎своего ‎героя‏ ‎немногословным.

Вильнёв ‎вообще‏ ‎сильно ‎проредил‏ ‎сценарий‏ ‎Шеридана, ‎и,‏ ‎учитывая ‎полярность ‎их ‎взглядов ‎на‏ ‎жизнь, ‎вышло‏ ‎не‏ ‎всегда ‎удачно, ‎но‏ ‎зато ‎более‏ ‎ёмко. ‎И ‎да, ‎для‏ ‎меня‏ ‎это ‎всё-таки‏ ‎фильм ‎про‏ ‎оперативника ‎ЦРУ ‎и ‎его ‎агента,‏ ‎а‏ ‎не ‎красивую‏ ‎Эмили ‎Блант‏ ‎(кстати, ‎если ‎Бенисио ‎играет ‎сикария,‏ ‎то‏ ‎она‏ ‎— ‎фарисея).‏ ‎И ‎ключевое‏ ‎в ‎моём‏ ‎выборе‏ ‎— ‎это‏ ‎как ‎раз ‎то, ‎как ‎разведчик‏ ‎вербует ‎персонажа‏ ‎Эмили,‏ ‎а ‎потом ‎не‏ ‎даёт ‎соскочить.‏ ‎Ну ‎и ‎сцена ‎перестрелки‏ ‎на‏ ‎границе, ‎конечно.

«Тебе‏ ‎предлагали ‎остаться‏ ‎дома. ‎Ты ‎себя ‎недооцениваешь. ‎Давай‏ ‎остынь.‏ ‎Твой ‎напарник‏ ‎остался ‎дома,‏ ‎он ‎к ‎этому ‎не ‎готов.‏ ‎Но‏ ‎пусть‏ ‎он ‎скорее‏ ‎привыкает, ‎потому‏ ‎что ‎это‏ ‎наше‏ ‎будущее, ‎Кейт.‏ ‎Они ‎окопаются ‎здесь, ‎в ‎Финиксе,‏ ‎и ‎устроят‏ ‎новый‏ ‎Хуарес. ‎Мы ‎даём‏ ‎шанс ‎тряхануть‏ ‎этих ‎ублюдков ‎и ‎устроить‏ ‎хаос‏ ‎среди ‎картелей,‏ ‎всего-навсего. ‎А‏ ‎пока ‎впитывай ‎всё, ‎что ‎ты‏ ‎здесь‏ ‎видишь. ‎Учись,‏ ‎вот ‎твоя‏ ‎задача!»

Почётную ‎миссию ‎продолжить ‎марафон ‎передаю‏ ‎Андрею‏ ‎Баздреву.

Читать: 3+ мин
logo Буланенко

Кубрик и антивоенное кино

Роджер ‎Дикинс‏ ‎эстетизирует ‎оружие, ‎а ‎изображённые ‎им‏ ‎перестрелки ‎завораживают‏ ‎(моя‏ ‎любимая ‎— ‎из‏ ‎«Убийцы» ‎Дени‏ ‎Вильнёва). ‎Неудивительно, ‎что ‎в‏ ‎начале‏ ‎своей ‎карьеры‏ ‎он ‎работал‏ ‎как ‎оператор-документалист ‎и ‎побывал ‎в‏ ‎горячих‏ ‎точках. ‎Его‏ ‎стиль ‎вообще‏ ‎можно ‎охарактеризовать ‎как ‎художественно-бытовой. ‎И‏ ‎бывает‏ ‎так,‏ ‎что ‎стиль‏ ‎этот ‎входит‏ ‎в ‎противоречие‏ ‎с‏ ‎авторской ‎задумкой‏ ‎— ‎когда ‎режиссёр ‎хочет ‎показать‏ ‎что-то ‎разоблачительно-осуждающее‏ ‎насилие,‏ ‎а ‎выходит ‎всё‏ ‎равно ‎ода‏ ‎битве.

Трюффо ‎по ‎этому ‎поводу‏ ‎был‏ ‎категоричен: ‎«Я‏ ‎считаю, ‎что‏ ‎насилие ‎в ‎кино ‎очень ‎неоднозначно.‏ ‎Например,‏ ‎некоторые ‎фильмы‏ ‎претендуют ‎на‏ ‎антивоенную ‎направленность, ‎но ‎я ‎не‏ ‎думаю,‏ ‎что‏ ‎на ‎самом‏ ‎деле ‎видел‏ ‎антивоенный ‎фильм.‏ ‎Каждый‏ ‎фильм ‎о‏ ‎войне ‎в ‎конечном ‎итоге ‎становится‏ ‎провоенным». ‎Интересно,‏ ‎конечно,‏ ‎сказал ‎бы ‎он‏ ‎то ‎же‏ ‎самое ‎о ‎подростковом ‎хулиганстве,‏ ‎но‏ ‎сейчас ‎не‏ ‎об ‎этом‏ ‎— ‎слова ‎эти ‎произнесены, ‎как‏ ‎считается,‏ ‎после ‎просмотра‏ ‎«Троп ‎славы»‏ ‎Кубрика. ‎Но ‎дело ‎в ‎том,‏ ‎что‏ ‎как‏ ‎раз ‎Кубрика‏ ‎трудно ‎назвать‏ ‎антивоенным ‎режиссёром.‏ ‎Мало‏ ‎того, ‎в‏ ‎русле ‎весьма ‎модного ‎у ‎послевоенного‏ ‎поколения ‎несколько‏ ‎напыщенного‏ ‎цинизма, ‎Стэнли ‎всю‏ ‎человеческую ‎цивилизацию‏ ‎выводит ‎из ‎насилия. ‎Он,‏ ‎возможно,‏ ‎и ‎не‏ ‎воспевает ‎Смотрящего‏ ‎на ‎Луну, ‎который ‎под ‎воздействием‏ ‎чёрной‏ ‎плиты ‎забивает‏ ‎костью ‎менее‏ ‎удачливого ‎примата ‎(хотя ‎при ‎появлении‏ ‎монолита‏ ‎звучит‏ ‎хорал ‎Лигети‏ ‎«Господи ‎помилуй»),‏ ‎но ‎напрямую‏ ‎утверждает,‏ ‎что ‎именно‏ ‎использование ‎орудий ‎в ‎агрессивных ‎целях‏ ‎отделило ‎человека‏ ‎от‏ ‎животных ‎и ‎создало‏ ‎цивилизацию.

Да, ‎Кубрик‏ ‎считал, ‎что ‎вьетнамская ‎война‏ ‎стала‏ ‎прививкой ‎для‏ ‎американского ‎общества,‏ ‎которое ‎теперь ‎будет ‎избегать ‎крупных‏ ‎конфликтов.‏ ‎До ‎полномасштабного‏ ‎вторжения ‎в‏ ‎Ирак ‎он ‎не ‎дожил ‎совсем‏ ‎немного,‏ ‎но‏ ‎«Бурю ‎в‏ ‎пустыне» ‎застал,‏ ‎так ‎что,‏ ‎возможно,‏ ‎усомнился ‎в‏ ‎собственной ‎правоте ‎(хотя, ‎скорее ‎всего,‏ ‎его ‎собственное‏ ‎самолюбие‏ ‎уберегло ‎его ‎от‏ ‎этой ‎неприятности).‏ ‎Но ‎точно ‎известно, ‎что‏ ‎он‏ ‎считал ‎инструкции‏ ‎сержанта ‎Хартмана‏ ‎по ‎обращению ‎с ‎оружием ‎очень‏ ‎толковыми‏ ‎— ‎к‏ ‎тому ‎времени‏ ‎Стэнли ‎и ‎сам ‎был ‎обладателем‏ ‎большой‏ ‎коллекции‏ ‎ружей.

В ‎войне‏ ‎Кубрику ‎нравилась‏ ‎чёткая ‎спланированность,‏ ‎которая‏ ‎пытается ‎противостоять‏ ‎случайности ‎— ‎именно ‎поэтому ‎он‏ ‎любил ‎сравнивать‏ ‎съёмки‏ ‎с ‎военной ‎компанией‏ ‎и ‎связывать‏ ‎их ‎успех ‎с ‎подготовленностью.‏ ‎Сообразно‏ ‎духу ‎эпохи‏ ‎его ‎интересовали‏ ‎и ‎поражения ‎— ‎как ‎и‏ ‎для‏ ‎другого ‎фаната‏ ‎Джона ‎Хьюстона‏ ‎Жана-Пьера ‎Мельвиля ‎(оба ‎были ‎в‏ ‎полном‏ ‎восторге‏ ‎от ‎«Асфальтовых‏ ‎джунглей») ‎тема‏ ‎провала ‎грандиозного‏ ‎плана,‏ ‎в ‎котором‏ ‎было ‎учтено ‎почти ‎всё, ‎является‏ ‎одной ‎из‏ ‎главных‏ ‎в ‎творчестве.

«С ‎самого‏ ‎начала ‎он‏ ‎игнорировал ‎факты, ‎которые ‎доказывали,‏ ‎что‏ ‎русская ‎кампания‏ ‎станет ‎дорогостоящим‏ ‎провалом», ‎— ‎говорил ‎Кубрик ‎о‏ ‎Наполеоне,‏ ‎пока ‎готовился‏ ‎к ‎съёмкам‏ ‎его ‎биографии. ‎Для ‎самого ‎режиссёра‏ ‎его‏ ‎замысел‏ ‎с ‎эпичным‏ ‎историческим ‎фильмом‏ ‎о ‎Бонапарте‏ ‎тоже‏ ‎оказался ‎провалом,‏ ‎но ‎часть ‎идей ‎о ‎том,‏ ‎как ‎надо‏ ‎показывать‏ ‎сражения ‎на ‎экране,‏ ‎он ‎всё-таки‏ ‎реализовал ‎в ‎«Барри ‎Линдоне».

«Важно‏ ‎донести‏ ‎до ‎зрителей‏ ‎суть ‎этих‏ ‎сражений, ‎ибо ‎всем ‎им ‎присуще‏ ‎эстетическое‏ ‎великолепие. ‎Почти‏ ‎как ‎в‏ ‎выдающемся ‎музыкальном ‎произведении ‎или ‎безупречной‏ ‎математической‏ ‎формуле.‏ ‎Именно ‎эти‏ ‎качества ‎я‏ ‎надеюсь ‎передать,‏ ‎параллельно‏ ‎отразив ‎грубую‏ ‎реальность ‎тех ‎столкновений», ‎— ‎вряд‏ ‎ли ‎человека,‏ ‎считавшего‏ ‎так, ‎можно ‎назвать‏ ‎пацифистом.

Читать: 12+ мин
logo Буланенко

Как Кирк Дуглас сделал Стэнли Кубрика великим

Режиссёры, ‎которые‏ ‎стали ‎известны ‎после ‎одного ‎фильма,‏ ‎встречаются ‎довольно‏ ‎часто.‏ ‎Человек ‎выстреливает ‎с‏ ‎кассово ‎успешной‏ ‎работой ‎или ‎будоражит ‎умы‏ ‎фестивальной‏ ‎публики ‎чем-нибудь‏ ‎остреньким. ‎А‏ ‎иногда ‎сходятся ‎оба ‎фактора, ‎и‏ ‎тогда‏ ‎такого ‎творца‏ ‎все ‎носят‏ ‎на ‎руках ‎и ‎говорят: ‎«Дамьен‏ ‎(пусть‏ ‎его‏ ‎зовут ‎Дамьен),‏ ‎ты ‎новый‏ ‎Кубрик: ‎на‏ ‎тебе‏ ‎много ‎денег‏ ‎и ‎сними, ‎что ‎хочешь!» ‎Иногда‏ ‎это ‎срабатывает,‏ ‎и‏ ‎Дамьен ‎приносит ‎в‏ ‎клювике ‎голодным‏ ‎продюсерам ‎прибыль, ‎а ‎они‏ ‎обеспечивают‏ ‎его ‎всё‏ ‎возрастающими ‎бюджетами.‏ ‎Но ‎вместе ‎с ‎ними ‎растут‏ ‎и‏ ‎риски, ‎и‏ ‎рано ‎или‏ ‎поздно ‎налаженный ‎конвейер ‎авторского ‎массового‏ ‎кино‏ ‎даёт‏ ‎сбой. ‎Блеск‏ ‎гения ‎при‏ ‎таком ‎провале‏ ‎тускнеет,‏ ‎и ‎порой‏ ‎ему ‎приходится ‎откатываться ‎во ‎второй‏ ‎дивизион ‎—‏ ‎лигу‏ ‎крепких ‎ремесленников. ‎Но‏ ‎бывает ‎так,‏ ‎что ‎всё ‎заканчивается ‎на‏ ‎одном‏ ‎фильме ‎—‏ ‎Шазелл ‎пока‏ ‎в ‎подвешенном ‎состоянии ‎после ‎провала‏ ‎«Вавилона»,‏ ‎а ‎вот‏ ‎Том ‎Хупер‏ ‎после ‎эпичного ‎провала ‎«Кошек», ‎похоже,‏ ‎уже‏ ‎всё.

Словосочетание‏ ‎«авторское ‎массовое‏ ‎кино» ‎может‏ ‎показаться ‎оксюмороном‏ ‎только‏ ‎на ‎первый‏ ‎взгляд, ‎поскольку ‎сами ‎понятия ‎не‏ ‎противоположные, ‎а‏ ‎пересекающиеся‏ ‎(пусть ‎и ‎частично).‏ ‎Также ‎следует‏ ‎отметить, ‎что ‎под ‎«авторским»‏ ‎часто‏ ‎понимается ‎и‏ ‎«лично ‎интересное‏ ‎и ‎симпатичное ‎автору», ‎что ‎в‏ ‎корне‏ ‎неверно. ‎Да,‏ ‎тот ‎же‏ ‎Шазелл ‎готов ‎снимать ‎про ‎свой‏ ‎джаз‏ ‎до‏ ‎старости, ‎но,‏ ‎например, ‎Эйзенштейн‏ ‎или ‎Коппола‏ ‎некоторые‏ ‎свои ‎известные‏ ‎работы ‎снимали ‎вынужденно ‎и ‎против‏ ‎своей ‎воли,‏ ‎но‏ ‎сказать ‎на ‎этом‏ ‎основании, ‎что‏ ‎«Александр ‎Невский» ‎или ‎«Крёстный‏ ‎отец»‏ ‎лишены ‎авторского‏ ‎почерка, ‎будет‏ ‎никак ‎нельзя.

Итак, ‎мы ‎имеем ‎триаду:‏ ‎интересное‏ ‎зрителю, ‎интересное‏ ‎автору ‎и‏ ‎имеющее ‎характерный ‎почерк ‎произведение. ‎Все‏ ‎три‏ ‎пункта‏ ‎вместе ‎пересекаются‏ ‎крайне ‎редко,‏ ‎поэтому ‎часть‏ ‎творцов‏ ‎полностью ‎уходит‏ ‎в ‎самокопание, ‎интересное ‎только ‎им,‏ ‎другая ‎—‏ ‎сперва‏ ‎стремится ‎найти ‎свою‏ ‎аудиторию, ‎чтобы‏ ‎дальше ‎со ‎спокойной ‎душой‏ ‎снимать‏ ‎для ‎себя‏ ‎(зная, ‎что‏ ‎это ‎посмотрим ‎ещё ‎некоторое ‎количество‏ ‎людей),‏ ‎третьи ‎становятся‏ ‎ремесленниками ‎и‏ ‎снимают ‎то, ‎за ‎что ‎им‏ ‎платят.‏ ‎Есть‏ ‎люди, ‎которые‏ ‎комбинируют ‎эти‏ ‎подходы: ‎тот‏ ‎же‏ ‎Фрэнсис ‎или‏ ‎Ридли ‎могли ‎снимать ‎и ‎по‏ ‎заказу, ‎и‏ ‎для‏ ‎души ‎по ‎необходимости.‏ ‎И ‎лишь‏ ‎немногим ‎счастливчикам ‎везёт ‎настолько,‏ ‎что‏ ‎они ‎снимают‏ ‎своё ‎сокровенное‏ ‎так, ‎чтобы ‎это ‎понравилось ‎многим‏ ‎и‏ ‎при ‎этом‏ ‎легко ‎узнавался‏ ‎их ‎авторский ‎стиль. ‎Собственно, ‎в‏ ‎этом‏ ‎разгадка‏ ‎той ‎зависти,‏ ‎которую ‎многие‏ ‎коллеги ‎не‏ ‎скрывают‏ ‎по ‎отношению‏ ‎к ‎Спилбергу: ‎зависти ‎не ‎к‏ ‎самому ‎успеху‏ ‎его‏ ‎фильмов ‎(хотя ‎тут‏ ‎тоже ‎нельзя‏ ‎ручаться), ‎но ‎к ‎тому,‏ ‎что‏ ‎его ‎фильмы‏ ‎легко ‎опознаются‏ ‎как ‎спилберговские, ‎а ‎он ‎сам‏ ‎при‏ ‎этом ‎испытывает‏ ‎удовольствие, ‎делая‏ ‎их ‎(хотя ‎на ‎«Челюстях» ‎и‏ ‎пришлось‏ ‎помучиться,‏ ‎но ‎сперва‏ ‎всем ‎бывает‏ ‎тяжело).

Другой ‎пример,‏ ‎при‏ ‎котором ‎сочетаются‏ ‎все ‎три ‎фактора, ‎— ‎это‏ ‎Кэмерон, ‎который‏ ‎после‏ ‎масштабного ‎провала ‎«Бездны»‏ ‎стал ‎очень‏ ‎точечно ‎подходить ‎к ‎своим‏ ‎проектам.‏ ‎Да, ‎позже‏ ‎он ‎тоже‏ ‎сильно ‎рисковал ‎с ‎тем ‎же‏ ‎«Титаником»,‏ ‎но ‎уже‏ ‎всячески ‎старался‏ ‎понизить ‎возможность ‎провала. ‎При ‎этом‏ ‎кажется,‏ ‎что‏ ‎он ‎получает‏ ‎удовольствие ‎от‏ ‎кинопроизводства ‎как‏ ‎от‏ ‎риск-менеджмента, ‎стараясь‏ ‎в ‎духе ‎расчётливого ‎игрока ‎свести‏ ‎возможность ‎случайности‏ ‎к‏ ‎минимуму. ‎В ‎том‏ ‎же ‎«Титанике»‏ ‎Джеймс ‎делал ‎некоторые ‎сцены‏ ‎исключительно‏ ‎для ‎увеличения‏ ‎зрительского ‎охвата,‏ ‎а ‎потом ‎на ‎монтаже ‎сокращал‏ ‎сюжетные‏ ‎линии, ‎которые‏ ‎сильно ‎перетягивали‏ ‎на ‎себя ‎внимание ‎(правда, ‎его‏ ‎любимых‏ ‎радостей‏ ‎подводного ‎плавания‏ ‎это ‎не‏ ‎коснулось).

Но ‎самая‏ ‎культовая‏ ‎и ‎модельная‏ ‎фигура ‎такого ‎типа ‎— ‎это,‏ ‎разумеется, ‎Кубрик.‏ ‎Стэнли‏ ‎планировал ‎съёмки ‎фильма‏ ‎как ‎военную‏ ‎компанию ‎— ‎прорабатывалось ‎всё,‏ ‎вплоть‏ ‎до ‎малейших‏ ‎деталей. ‎Разумеется,‏ ‎такую ‎полноту ‎контроля ‎Кубрик ‎получил‏ ‎не‏ ‎сразу ‎—‏ ‎и ‎в‏ ‎этом ‎главный ‎секрет ‎его ‎культовости.‏ ‎Чтобы‏ ‎избавиться‏ ‎от ‎студийного‏ ‎диктата, ‎он‏ ‎перебрался ‎в‏ ‎Англию,‏ ‎где ‎кинопроизводство‏ ‎было ‎развито ‎не ‎так ‎сильно‏ ‎(в ‎отличие‏ ‎от‏ ‎телевиденья ‎— ‎слишком‏ ‎много ‎специалистов‏ ‎перебиралось ‎в ‎Голливуд), ‎и‏ ‎он‏ ‎мог ‎быть‏ ‎кинолордом. ‎Для‏ ‎многих ‎своих ‎работ ‎он ‎даже‏ ‎инспектировал‏ ‎английские ‎кинотеатры,‏ ‎проверяя, ‎какие‏ ‎линзы ‎стоят ‎на ‎проекторах, ‎в‏ ‎какой‏ ‎цвет‏ ‎окрашены ‎сцены‏ ‎и ‎правильно‏ ‎проецируется ‎его‏ ‎фильм.‏ ‎В ‎США,‏ ‎конечно, ‎такого ‎контроля ‎не ‎было‏ ‎и ‎не‏ ‎могло‏ ‎быть. ‎Мало ‎того,‏ ‎чтобы ‎договориться‏ ‎о ‎прокате ‎своих ‎фильмов‏ ‎на‏ ‎родине, ‎Стэнли‏ ‎сперва ‎(с‏ ‎«Лолиты», ‎которая ‎уже ‎снималась ‎в‏ ‎Англии)‏ ‎соглашался ‎на‏ ‎включение ‎1‏ ‎или ‎2 ‎звёзд, ‎которых ‎утвердит‏ ‎студия,‏ ‎выторговывая‏ ‎себе, ‎впрочем,‏ ‎«тотальный ‎испепеляющий‏ ‎контроль» ‎во‏ ‎всём‏ ‎остальном ‎—‏ ‎вплоть ‎до ‎окончательной ‎монтажной ‎версии.

Уже‏ ‎в ‎работе‏ ‎над‏ ‎«Доктором ‎Стрейнджлавом» ‎Кубрик‏ ‎продавил ‎Стерлинга‏ ‎Хейдена ‎на ‎одну ‎из‏ ‎главных‏ ‎ролей ‎—‏ ‎Стэнли ‎фанател‏ ‎по ‎актёру ‎с ‎«Асфальтовых ‎джунглей»‏ ‎Хьюстона,‏ ‎и ‎тот‏ ‎уже ‎играл‏ ‎у ‎него ‎в ‎«Убийстве» ‎(прорывном‏ ‎для‏ ‎молодого‏ ‎режиссёра ‎фильме).‏ ‎Хейден ‎только‏ ‎начал ‎свою‏ ‎кинокарьеру‏ ‎— ‎в‏ ‎41-м ‎вышло ‎сразу ‎фильма ‎с‏ ‎его ‎участием,‏ ‎—‏ ‎как ‎Америка ‎вступила‏ ‎во ‎Вторую‏ ‎мировую. ‎Актёр ‎поступил ‎в‏ ‎морскую‏ ‎пехоту, ‎откуда‏ ‎его ‎завербовали‏ ‎в ‎разведку, ‎и ‎он ‎участвовал‏ ‎в‏ ‎миссиях ‎по‏ ‎установлению ‎контактов‏ ‎с ‎партизанами ‎Тито. ‎Находясь ‎среди‏ ‎них,‏ ‎Хейден‏ ‎проникся ‎левыми‏ ‎идеями ‎и‏ ‎вступил ‎после‏ ‎войны‏ ‎в ‎американскую‏ ‎коммунистическую ‎партию. ‎Но ‎потом ‎вышел‏ ‎из ‎неё,‏ ‎а‏ ‎в ‎период ‎маккартизма‏ ‎назвал ‎имена‏ ‎многих ‎своих ‎знакомых ‎и‏ ‎даже‏ ‎близких ‎людей.‏ ‎Из-за ‎этого‏ ‎не ‎все ‎были ‎готовы ‎с‏ ‎актёром‏ ‎— ‎из‏ ‎человека, ‎участвовавшего‏ ‎в ‎попытке ‎создать ‎общий ‎профсоюз‏ ‎кинематографистов,‏ ‎он‏ ‎превратился ‎в‏ ‎предателя ‎своих‏ ‎коллег, ‎благодаря‏ ‎которому‏ ‎голливудский ‎чёрный‏ ‎список ‎пополнился ‎особенно ‎сильно.

К ‎тому‏ ‎же ‎в‏ ‎59-м‏ ‎Хейден ‎взял ‎деньги‏ ‎и ‎четверых‏ ‎своих ‎детей ‎на ‎съёмки‏ ‎фильма‏ ‎про ‎Таити‏ ‎и ‎уплыл‏ ‎на ‎шхуне ‎через ‎Тихий ‎океан.‏ ‎Фильм‏ ‎так ‎и‏ ‎не ‎был‏ ‎снят, ‎а ‎детей ‎по ‎решению‏ ‎суда‏ ‎после‏ ‎развода ‎он,‏ ‎несмотря ‎на‏ ‎опеку, ‎не‏ ‎имел‏ ‎права ‎вывозить‏ ‎за ‎пределы ‎США. ‎В ‎итоге‏ ‎проблем ‎и‏ ‎судов‏ ‎у ‎актёра ‎прибавилось.‏ ‎К ‎тому‏ ‎же ‎он ‎всё ‎больше‏ ‎ненавидел‏ ‎собственную ‎профессию‏ ‎и ‎пустился‏ ‎в ‎скитание, ‎живя ‎на ‎баржах‏ ‎и‏ ‎работая ‎над‏ ‎собственной ‎автобиографией.

И‏ ‎вот ‎Стэнли ‎Кубрик ‎достаёт ‎Хейдена‏ ‎из‏ ‎небытия,‏ ‎где ‎он‏ ‎пробыл ‎5‏ ‎лет, ‎упиваясь‏ ‎самоосуждением‏ ‎и ‎пьянством.‏ ‎«Юнайтед ‎артистс», ‎актёры ‎которой ‎также‏ ‎пострадали ‎от‏ ‎Стерлинга,‏ ‎не ‎хотела ‎видеть‏ ‎его ‎в‏ ‎фильме, ‎который ‎она ‎(пусть‏ ‎и‏ ‎частично) ‎финансировала.‏ ‎Да ‎и‏ ‎форма ‎его ‎была ‎под ‎вопросом.‏ ‎Но‏ ‎Кубрик ‎к‏ ‎этому ‎времени‏ ‎стал ‎уже ‎настолько ‎жёстким ‎переговорщиком‏ ‎и‏ ‎независимым‏ ‎продюсером, ‎что‏ ‎смог ‎отстоять‏ ‎его ‎кандидатуру,‏ ‎сохранив‏ ‎«Юнайтед ‎артистс»‏ ‎в ‎качестве ‎партнёра. ‎И ‎научил‏ ‎его ‎этому‏ ‎опыт‏ ‎переговоров ‎с ‎Дугласом‏ ‎и ‎его‏ ‎агентом ‎Старком, ‎которые ‎навязали‏ ‎Кубрику‏ ‎и ‎его‏ ‎партнёру ‎Харрису‏ ‎кабальный ‎контракт ‎на ‎5 ‎фильмов.

«Он‏ ‎нас‏ ‎просто ‎в‏ ‎могилу ‎загнал,‏ ‎— ‎говорил ‎Харрис ‎про ‎Старка. — Агентом‏ ‎он‏ ‎был‏ ‎действительно ‎крутым,‏ ‎а ‎мы‏ ‎были ‎в‏ ‎отчаянном‏ ‎положении».

Дуглас ‎на‏ ‎тот ‎момент ‎был ‎уже ‎большой‏ ‎звездой ‎и‏ ‎смог‏ ‎продавить ‎ту ‎же‏ ‎«Юнайтед ‎артистс»‏ ‎на ‎экранизацию ‎«Троп ‎славы»,‏ ‎выторговав‏ ‎себе ‎хороший‏ ‎гонорар ‎под‏ ‎угрозой ‎ухода ‎из ‎другого ‎проекта‏ ‎студии‏ ‎— ‎«Викингов».‏ ‎Именно ‎благодаря‏ ‎успеху ‎«Викингов» ‎Кирк, ‎которого ‎не‏ ‎взяли‏ ‎на‏ ‎роль ‎Бен-Гура‏ ‎в ‎одноимённом‏ ‎фильме, ‎развернул‏ ‎компанию‏ ‎по ‎созданию‏ ‎пеплума ‎на ‎римскую ‎тематику ‎с‏ ‎собой ‎в‏ ‎главной‏ ‎роли. ‎«Юнайтед ‎артистс»‏ ‎разрабатывала ‎экранизацию‏ ‎«Гладиаторов» ‎Кёстлера, ‎и ‎когда‏ ‎Дугласу‏ ‎отказали ‎в‏ ‎объединении ‎её‏ ‎с ‎экранизацией ‎«Спартака» ‎Фаста ‎в‏ ‎один‏ ‎большой ‎проект,‏ ‎он ‎начал‏ ‎действовать ‎на ‎упреждение. ‎Убедив ‎«Юниверсал»‏ ‎вложиться‏ ‎в‏ ‎по ‎сути‏ ‎концепт, ‎он‏ ‎на ‎ходу‏ ‎начал‏ ‎писать ‎и‏ ‎переписывать ‎сценарий ‎(сперва ‎им ‎занялся‏ ‎неопытный ‎в‏ ‎кинопроизводстве‏ ‎автор ‎романа, ‎которого‏ ‎потом ‎заменил‏ ‎Трамбо, ‎согласный ‎с ‎актёром,‏ ‎что‏ ‎повествованию ‎сильно‏ ‎не ‎достаёт‏ ‎акцента ‎на ‎персонажах) ‎и ‎подбирать‏ ‎актёров.

Возможно,‏ ‎потому ‎что‏ ‎кино ‎отдавало‏ ‎чем-то ‎классическим, ‎в ‎него ‎набрали‏ ‎много‏ ‎британцев‏ ‎— ‎люди,‏ ‎набившие ‎руку‏ ‎на ‎Шекспире,‏ ‎видимо,‏ ‎должны ‎были‏ ‎лучше ‎смотреться ‎в ‎тогах ‎и‏ ‎сандалиях. ‎Рядом‏ ‎с‏ ‎великим ‎Лоуренсом ‎Оливье‏ ‎Дуглас ‎чувствовал‏ ‎недостаток ‎техники, ‎но ‎старался,‏ ‎как‏ ‎обычно, ‎компенсировать‏ ‎экспрессией. ‎И‏ ‎режиссёра, ‎которого ‎назначила ‎студия, ‎эта‏ ‎манера‏ ‎игры ‎очень‏ ‎раздражала: ‎Энтони‏ ‎Манн ‎говорил, ‎что ‎Кирк ‎убедительно‏ ‎изображает‏ ‎неандертальца‏ ‎и ‎идиота,‏ ‎а ‎не‏ ‎Спартака. ‎После‏ ‎таких‏ ‎замечаний ‎фильм‏ ‎остался ‎без ‎режиссёра, ‎а ‎Дуглас‏ ‎опять ‎стал‏ ‎убеждать‏ ‎«Юниверсал», ‎что ‎надо‏ ‎звать ‎Кубрика,‏ ‎которого ‎после ‎«Троп ‎славы»‏ ‎он‏ ‎одновременно ‎и‏ ‎невзлюбил, ‎и‏ ‎зауважал.

Надо ‎сказать, ‎что ‎в ‎юные‏ ‎годы‏ ‎Кубрик ‎почти‏ ‎не ‎интересовался‏ ‎литературой ‎и ‎читал ‎очень ‎мало,‏ ‎но‏ ‎роман‏ ‎Фаста ‎он‏ ‎прочёл ‎и‏ ‎даже ‎полюбил,‏ ‎так‏ ‎что, ‎когда‏ ‎Дуглас ‎оторвал ‎его ‎своим ‎звонком‏ ‎от ‎покерного‏ ‎стола‏ ‎и ‎предложил ‎экранизировать‏ ‎«Спартака», ‎Стэнли‏ ‎согласился, ‎не ‎раздумывая. ‎Правда,‏ ‎прочитав‏ ‎сценарий, ‎разочаровался‏ ‎и ‎он‏ ‎(«В ‎фильме ‎было ‎всё, ‎кроме‏ ‎хорошей‏ ‎истории»). ‎Теперь‏ ‎текст ‎переписывали‏ ‎под ‎нового ‎режиссёра, ‎а ‎он‏ ‎тем‏ ‎временем‏ ‎сменил ‎исполнительницу‏ ‎главной ‎роли.

Заслуженный‏ ‎оператор ‎Рассел‏ ‎Метти,‏ ‎только ‎что‏ ‎снявший ‎«Печать ‎зла» ‎Орсона ‎Уэллса‏ ‎(со ‎знаменитой‏ ‎однокадровой‏ ‎сценой, ‎вошедшей ‎в‏ ‎историю ‎кино),‏ ‎был ‎в ‎свою ‎очередь‏ ‎недоволен‏ ‎молодым ‎постановщиком,‏ ‎который ‎вздумал,‏ ‎что ‎лучше ‎него ‎знает, ‎как‏ ‎и‏ ‎что ‎надо‏ ‎снимать. ‎В‏ ‎итоге ‎часть ‎сцен ‎Кубрик ‎снял‏ ‎лично,‏ ‎в‏ ‎других ‎Метти,‏ ‎ворча ‎и‏ ‎угрожая ‎увольнением,‏ ‎стал‏ ‎снимать, ‎как‏ ‎просили. ‎Но ‎после ‎получения ‎операторского‏ ‎«Оскара» ‎Рассел‏ ‎нашёл‏ ‎в ‎себе ‎силы‏ ‎признать ‎собственную‏ ‎неправоту.

Первый ‎монтажный ‎вариант ‎устроил‏ ‎только‏ ‎режиссёра ‎—‏ ‎и ‎студия,‏ ‎и ‎сценарист, ‎и ‎главная ‎звезда‏ ‎требовали‏ ‎всё ‎переделать‏ ‎и ‎доснять‏ ‎необходимые ‎фрагменты. ‎Кубрик ‎терпеть ‎не‏ ‎мог‏ ‎дугласовскую‏ ‎идею ‎с‏ ‎«Я ‎—‏ ‎Спартак». ‎Он‏ ‎хотел‏ ‎более ‎сложного‏ ‎персонажа ‎— ‎как ‎раз ‎во‏ ‎время ‎съёмок‏ ‎он‏ ‎взялся ‎за ‎роман‏ ‎Кёстлера ‎и‏ ‎Плутарха. ‎Вдохновившись ‎ими, ‎он‏ ‎хотел‏ ‎изобразить ‎крушение‏ ‎идеализма ‎героя,‏ ‎внутриполитические ‎противоречия ‎Римской ‎республики, ‎в‏ ‎ряду‏ ‎которых ‎восстание‏ ‎гладиаторов ‎—‏ ‎лишь ‎отдельный ‎эпизод. ‎Поддерживал ‎в‏ ‎этом‏ ‎Кубрика‏ ‎и ‎Устинов,‏ ‎во ‎многом‏ ‎вытянувший ‎фильм.

«Сомнениями,‏ ‎моментами‏ ‎замешательства, ‎—‏ ‎писал ‎он ‎режиссёру, ‎с ‎которым‏ ‎сдружился ‎во‏ ‎время‏ ‎съёмок, — пожертвовали ‎ради ‎его‏ ‎активности ‎и‏ ‎способности ‎быстро ‎принимать ‎решение.‏ ‎В‏ ‎кино ‎не‏ ‎может ‎быть‏ ‎ничего ‎более ‎скучного, ‎чем ‎человек,‏ ‎который‏ ‎знает, ‎чего‏ ‎хочет, ‎и‏ ‎получает ‎это».

Недоволен ‎был ‎Устинов ‎и‏ ‎образом‏ ‎Красса,‏ ‎из ‎которого‏ ‎Трамбо ‎сделал‏ ‎римского ‎Маккарти.‏ ‎С‏ ‎исполнителем ‎роли‏ ‎самого ‎богатого ‎римлянина ‎своего ‎времени‏ ‎у ‎Кубрика‏ ‎на‏ ‎площадке ‎были ‎тяжёлые‏ ‎отношения, ‎но‏ ‎после ‎съёмок ‎он ‎написал‏ ‎Лоуренсу‏ ‎Оливье, ‎который‏ ‎был ‎знаменит‏ ‎в ‎том ‎числе ‎и ‎как‏ ‎постановщик‏ ‎классических ‎шекспировских‏ ‎пьес, ‎благодарственное‏ ‎письмо, ‎в ‎котором ‎выразил ‎надежду,‏ ‎что‏ ‎получившийся‏ ‎фильм ‎их‏ ‎разногласия ‎разрешит.

С‏ ‎Дугласом ‎же‏ ‎Кубрик‏ ‎остался ‎в‏ ‎очень ‎натянутых ‎отношениях ‎— ‎главным‏ ‎образом ‎потому,‏ ‎что‏ ‎Кирк ‎гнул ‎свою‏ ‎линию ‎как‏ ‎продюсер, ‎а ‎при ‎разногласиях‏ ‎режиссёра‏ ‎и ‎сценариста‏ ‎занимал ‎сторону‏ ‎последнего.

«"Спартак» ‎был ‎единственным ‎фильмом, ‎которым‏ ‎я‏ ‎остался ‎недоволен,‏ ‎— ‎говорил‏ ‎позднее ‎Кубрик. — С ‎самого ‎начала, ‎когда‏ ‎Кирк‏ ‎показал‏ ‎мне ‎сценарий,‏ ‎я ‎указал‏ ‎ему, ‎что‏ ‎там,‏ ‎по ‎моим‏ ‎ощущениям, ‎было ‎неправильным, ‎и ‎он‏ ‎ответил: ‎«Да,‏ ‎да,‏ ‎да, ‎ты ‎абсолютно‏ ‎прав», ‎—‏ ‎но ‎ничего ‎так ‎и‏ ‎не‏ ‎изменилось».

Весь ‎этот‏ ‎трудный ‎опыт‏ ‎научил ‎Стэнли ‎прорабатывать ‎материал ‎до‏ ‎съёмок‏ ‎(по ‎легенде,‏ ‎в ‎его‏ ‎библиотеке ‎во ‎время ‎подготовки ‎биографического‏ ‎фильма‏ ‎о‏ ‎Бонапарте ‎насчитывалось‏ ‎18 ‎000‏ ‎томов ‎по‏ ‎наполеонистике),‏ ‎подбирать ‎локации,‏ ‎костюмы ‎и ‎декорации ‎(см. ‎титаническая‏ ‎подготовка ‎к‏ ‎«Барри‏ ‎Линдону»), ‎заранее ‎решать‏ ‎технические ‎вопросы‏ ‎(выбор ‎объективов, ‎камер ‎или‏ ‎использования‏ ‎новинки ‎—‏ ‎стедикама). ‎На‏ ‎компромиссы ‎с ‎актёрами ‎Кубрик ‎больше‏ ‎не‏ ‎шёл. ‎Похоже,‏ ‎за ‎это‏ ‎они ‎должны ‎сказать ‎спасибо ‎тоже‏ ‎Дугласу‏ ‎—‏ ‎тот ‎даже‏ ‎водил ‎во‏ ‎время ‎работы‏ ‎над‏ ‎«Спартаком» ‎непослушного‏ ‎режиссёра ‎к ‎собственному ‎психоаналитику, ‎чтобы‏ ‎тот ‎растолковал‏ ‎ему,‏ ‎как ‎трудно ‎быть‏ ‎звездой. ‎Впрочем,‏ ‎на ‎Стэнли ‎могли ‎повлиять‏ ‎и‏ ‎полгода, ‎которые‏ ‎он ‎раньше‏ ‎потратил ‎на ‎разработку ‎«Одноглазых ‎валетов»‏ ‎для‏ ‎Брандо, ‎которых‏ ‎тот ‎в‏ ‎итоге ‎поставил ‎(единственный ‎раз ‎в‏ ‎карьере)‏ ‎сам.

Точно‏ ‎повлияли ‎и‏ ‎цензурные ‎ограничения,‏ ‎которые ‎накладывал‏ ‎кодекс‏ ‎Хейса, ‎—‏ ‎чтобы ‎избежать ‎проблем, ‎из ‎«Спартака»‏ ‎убрали ‎даже‏ ‎намёки‏ ‎на ‎фривольность. ‎Как‏ ‎будто ‎в‏ ‎отместку ‎за ‎это ‎Кубрик‏ ‎решил‏ ‎взяться ‎в‏ ‎следующий ‎раз‏ ‎за ‎экранизацию ‎скандальной ‎«Лолиты». ‎Хотя,‏ ‎возможно,‏ ‎это ‎была‏ ‎хитрая ‎попытка‏ ‎избавиться ‎от ‎контракта ‎с ‎Дугласом‏ ‎—‏ ‎тот‏ ‎отпустил ‎дерзкого‏ ‎режиссёра, ‎чтобы‏ ‎не ‎иметь‏ ‎отношения‏ ‎к ‎такому‏ ‎материалу ‎(возможно, ‎и ‎по ‎личным,‏ ‎а ‎не‏ ‎только‏ ‎репутационным ‎мотивам).

И ‎лучшим‏ ‎местом, ‎где‏ ‎есть ‎специалисты, ‎но ‎нет‏ ‎диктата‏ ‎студий ‎и‏ ‎звёзд, ‎попроще‏ ‎с ‎цензурой ‎и ‎не ‎придётся‏ ‎учить‏ ‎новый ‎язык,‏ ‎оказалась ‎Англия.‏ ‎Характерно, ‎что ‎Спилберг, ‎будучи ‎фанатом‏ ‎Кубрика,‏ ‎на‏ ‎определённом ‎этапе‏ ‎карьеры ‎повторит‏ ‎путь ‎кумира‏ ‎(и‏ ‎даже ‎снимет‏ ‎осиротевший ‎после ‎его ‎смерти ‎«Искусственный‏ ‎интеллект»), ‎но‏ ‎кубриковской‏ ‎полноты ‎власти ‎над‏ ‎фильмом ‎всё‏ ‎же ‎не ‎получит ‎даже‏ ‎он.

Кубрик,‏ ‎по ‎сути,‏ ‎так ‎и‏ ‎останется ‎единственным ‎режиссёром, ‎который ‎снимал‏ ‎большие‏ ‎фильмы ‎исключительно‏ ‎так, ‎как‏ ‎хотел ‎он ‎сам, ‎проектируя ‎их‏ ‎годами,‏ ‎как‏ ‎большие ‎инженерные‏ ‎проекты, ‎и‏ ‎не ‎идя‏ ‎на‏ ‎компромиссы. ‎Это‏ ‎сделало ‎его ‎кумиром ‎для ‎многих‏ ‎молодых ‎режиссёров.‏ ‎Хотя‏ ‎это ‎же ‎сделало‏ ‎многие ‎из‏ ‎его ‎фильмов ‎слишком ‎стерильными,‏ ‎как‏ ‎шахматные ‎этюды‏ ‎от ‎великого‏ ‎чемпиона. ‎И ‎похоже, ‎что ‎всё‏ ‎это‏ ‎не ‎только‏ ‎благодаря ‎самому‏ ‎Стэнли, ‎но ‎и ‎из-за ‎Кирка.

Читать: 3+ мин
logo Буланенко

Данелия превращает плута в недотёпу

Плутовской ‎роман‏ ‎— ‎сложный ‎жанр ‎и ‎очень‏ ‎часто ‎удивляет‏ ‎своих‏ ‎авторов, ‎пытающихся ‎придать‏ ‎сюжету ‎глубины.‏ ‎Рассказать ‎про ‎весёлого ‎пройдоху‏ ‎анекдот‏ ‎легко, ‎показать,‏ ‎что ‎и‏ ‎он ‎сам, ‎и ‎околпаченные ‎им‏ ‎персонажи‏ ‎— ‎такие‏ ‎же ‎люди,‏ ‎как ‎и ‎мы ‎сами, ‎несоизмеримо‏ ‎тяжелей.‏ ‎Жанр‏ ‎диктует ‎читательское‏ ‎отношение ‎к‏ ‎герою ‎и‏ ‎отодвигает‏ ‎пятиметровым ‎шестом‏ ‎от ‎себя ‎любую ‎рефлексию. ‎Гоголь‏ ‎сокрушался, ‎что‏ ‎в‏ ‎«Мёртвых ‎душах» ‎почти‏ ‎никто ‎не‏ ‎хочет ‎видеть ‎себя ‎и‏ ‎пытаться‏ ‎хоть ‎как-то‏ ‎измениться.

«Но ‎не‏ ‎то ‎тяжело, ‎что ‎будут ‎недовольны‏ ‎героем,‏ ‎тяжело ‎то,‏ ‎что ‎живет‏ ‎в ‎душе ‎неотразимая ‎уверенность, ‎что‏ ‎тем‏ ‎же‏ ‎самым ‎героем,‏ ‎тем ‎же‏ ‎самым ‎Чичиковым‏ ‎были‏ ‎бы ‎довольны‏ ‎читатели. ‎Не ‎загляни ‎автор ‎поглубже‏ ‎ему ‎в‏ ‎душу,‏ ‎не ‎шевельни ‎на‏ ‎дне ‎ее‏ ‎того, ‎что ‎ускользает ‎и‏ ‎прячется‏ ‎от ‎света,‏ ‎не ‎обнаружь‏ ‎сокровеннейших ‎мыслей, ‎которых ‎никому ‎другому‏ ‎не‏ ‎вверяет ‎человек,‏ ‎а ‎покажи‏ ‎его ‎таким, ‎каким ‎он ‎показался‏ ‎всему‏ ‎городу,‏ ‎Манилову ‎и‏ ‎другим ‎людям,‏ ‎и ‎все‏ ‎были‏ ‎бы ‎радёшеньки‏ ‎и ‎приняли ‎бы ‎его ‎за‏ ‎интересного ‎человека».

Данелия,‏ ‎который‏ ‎годами ‎мечтал ‎о‏ ‎постановке ‎«Мёртвых‏ ‎душ» ‎(как ‎и ‎с‏ ‎Ильфом‏ ‎и ‎Петровым,‏ ‎его ‎опередил‏ ‎Швейцер), ‎явно ‎долго ‎рассуждал ‎над‏ ‎этим‏ ‎противоречием ‎увлекательного‏ ‎и ‎назидательного,‏ ‎озвученным ‎Гоголем, ‎и ‎воплотил ‎свой‏ ‎вариант‏ ‎в‏ ‎образе ‎Бузыкина‏ ‎в ‎«Осеннем‏ ‎марафоне». ‎Режиссёр‏ ‎таки‏ ‎показал ‎героя‏ ‎одновременно ‎и ‎обманщиком, ‎но ‎и‏ ‎очень ‎жалким‏ ‎человеком,‏ ‎который ‎и ‎врать‏ ‎не ‎умеет,‏ ‎и ‎отказать ‎никому ‎не‏ ‎может.‏ ‎Когда ‎же‏ ‎решается ‎на‏ ‎поступок, ‎то ‎тут ‎же ‎натыкается‏ ‎на‏ ‎кирпич ‎судьбы,‏ ‎заманчиво ‎замаскированный‏ ‎под ‎коробку ‎из-под ‎торта.

Стоит ‎Бузыкину‏ ‎начать‏ ‎говорить‏ ‎правду, ‎как‏ ‎ему ‎никто‏ ‎не ‎верит,‏ ‎стоит‏ ‎на ‎что-то‏ ‎решиться, ‎как ‎он ‎становится ‎всем‏ ‎неудобен. ‎Но‏ ‎он‏ ‎и ‎сам ‎имеет‏ ‎награду ‎свою,‏ ‎пусть ‎и ‎весьма ‎сомнительную:‏ ‎получает‏ ‎одобрение ‎от‏ ‎людей, ‎которые‏ ‎его ‎ни ‎во ‎что ‎не‏ ‎ставят‏ ‎или ‎уже‏ ‎совсем ‎на‏ ‎него ‎не ‎надеются. ‎Одобрение ‎это‏ ‎выливается‏ ‎в‏ ‎причудливую ‎форму‏ ‎ещё ‎большей‏ ‎эксплуатации ‎героя‏ ‎или‏ ‎самоутверждения ‎за‏ ‎его ‎счёт.

Данелия ‎таким ‎образом ‎создаёт‏ ‎образ ‎одновременно‏ ‎понятный‏ ‎и ‎близкий, ‎но‏ ‎и ‎отталкивающий:‏ ‎то, ‎как ‎безвольно ‎Бузыкин‏ ‎продолжает‏ ‎свой ‎марафон‏ ‎имени ‎Сизифа,‏ ‎пугает ‎настолько, ‎что ‎хочется ‎задушить‏ ‎своего‏ ‎внутреннего ‎кота‏ ‎Леопольда.

Разумеется, ‎в‏ ‎создании ‎образа ‎очень ‎большая ‎роль‏ ‎и‏ ‎Басилашвили,‏ ‎в ‎способность‏ ‎которого ‎изобразить‏ ‎нерешительность ‎вместе‏ ‎с‏ ‎экзистенциальной ‎тоской‏ ‎Данелия ‎не ‎верил, ‎посчитав, ‎что‏ ‎исполнитель ‎роли‏ ‎Самохвалова‏ ‎попросту ‎не ‎подходит‏ ‎по ‎типажу.‏ ‎И ‎понятно ‎почему: ‎симпатизировали‏ ‎бы‏ ‎мы ‎хоть‏ ‎немного ‎персонажу,‏ ‎будь ‎он ‎прожжёным ‎циником?

Тут ‎стоит‏ ‎отметить,‏ ‎что ‎изначально‏ ‎сценарий ‎Володина‏ ‎назывался ‎«Горестная ‎жизнь ‎плута» ‎(в‏ ‎фильме‏ ‎есть‏ ‎отсылка ‎на‏ ‎это ‎—‏ ‎Бузыкин ‎«переводит»‏ ‎книгу‏ ‎с ‎точно‏ ‎таким ‎названием), ‎и ‎исполнить ‎главную‏ ‎роль ‎очень‏ ‎хотел‏ ‎Калягин. ‎И ‎сперва‏ ‎ставить ‎должен‏ ‎был ‎историю ‎кто-то ‎из‏ ‎молодых‏ ‎режиссёров ‎—‏ ‎был ‎вариант‏ ‎и ‎с ‎дебютом ‎для ‎одного‏ ‎из‏ ‎ассистентов ‎Данелии,‏ ‎и ‎тогда‏ ‎он, ‎в ‎лучшем ‎случае, ‎поработал‏ ‎над‏ ‎фильмом‏ ‎только ‎в‏ ‎качестве ‎художественного‏ ‎руководителя. ‎Но‏ ‎из-за‏ ‎затяжек ‎и‏ ‎согласований ‎(набирающий ‎обороты ‎актёр ‎потребовал‏ ‎именитого ‎режиссёра)‏ ‎пришлось‏ ‎всё ‎переиграть.

Трудно ‎сказать,‏ ‎каким ‎вышел‏ ‎бы ‎Бузыкин ‎у ‎Калягина,‏ ‎но‏ ‎точно ‎—‏ ‎другим. ‎Плутов‏ ‎Сан ‎Саныч ‎играл ‎часто ‎—‏ ‎незадолго‏ ‎до ‎«Марафона»‏ ‎вышла ‎«Неоконченная‏ ‎пьеса», ‎герой ‎которой ‎тоже ‎запутался‏ ‎в‏ ‎женщинах,‏ ‎а ‎позднее‏ ‎будет ‎и‏ ‎роль ‎Чичикова‏ ‎в‏ ‎тех ‎самых‏ ‎швейцеровских ‎«Мёртвых ‎душах». ‎Вполне ‎логично‏ ‎предположить, ‎что‏ ‎калягинский‏ ‎Бузыкин ‎был ‎бы‏ ‎больше ‎похож‏ ‎на ‎Платонова, ‎что ‎могло‏ ‎бы‏ ‎помешать ‎зрителю‏ ‎принять ‎персонажа.‏ ‎А ‎приняв, ‎отринуть ‎всё ‎худшее‏ ‎в‏ ‎нём.

Смотреть: 3 час 33+ мин
logo Буланенко

«Осенний марафон» (Данелия, 1979) — видеоразбор фильма

Доступно подписчикам уровня
«Кинозал»
Подписаться за 500₽ в месяц

Читать: 12+ мин
logo Буланенко

Анализируя Стэнли: Юнгианство как ключ к творчеству Кубрика

Кино ‎—‏ ‎самый ‎действенный ‎способ ‎распространения ‎мировоззрения.‏ ‎Творец-кинематографист ‎создаёт‏ ‎мысленный‏ ‎эксперимент, ‎задаёт ‎для‏ ‎него ‎правила‏ ‎и ‎добавляет ‎нужные ‎элементы,‏ ‎чтобы‏ ‎при ‎смешении‏ ‎они ‎дали‏ ‎эффектную ‎химическую ‎реакцию. ‎Вы ‎можете‏ ‎иметь‏ ‎собственную ‎позицию‏ ‎и ‎не‏ ‎соглашаться ‎с ‎аргументацией ‎автора, ‎но‏ ‎на‏ ‎какое-то‏ ‎время ‎всё‏ ‎равно ‎будете‏ ‎вынуждены ‎смотреть‏ ‎на‏ ‎проблему ‎его‏ ‎глазами. ‎Если ‎пойти ‎дальше, ‎то‏ ‎можно ‎включить‏ ‎в‏ ‎эксперимент ‎зрителя, ‎и,‏ ‎при ‎условии,‏ ‎что ‎фильм ‎достаточно ‎хорош,‏ ‎зрителю‏ ‎будет ‎сложно‏ ‎выйти ‎из‏ ‎процесса, ‎а ‎значит, ‎и ‎вырваться‏ ‎из‏ ‎тех ‎рамок,‏ ‎через ‎которые‏ ‎предлагается ‎смотреть ‎на ‎проблему.

И ‎Стэнли‏ ‎Кубрик‏ ‎сквозь‏ ‎всё ‎своё‏ ‎творчество ‎будто‏ ‎проводит ‎один‏ ‎большой‏ ‎психоаналитический ‎сеанс.‏ ‎Его ‎гипнотические ‎картины ‎погружают ‎зрителя‏ ‎в ‎бессознательное,‏ ‎где‏ ‎он ‎должен ‎столкнуться‏ ‎со ‎своей‏ ‎тенью. ‎По ‎Юнгу ‎—‏ ‎необходимое‏ ‎условие ‎для‏ ‎становления ‎полноценной‏ ‎личности. ‎Юнгианство, ‎как ‎и ‎другие‏ ‎изводы‏ ‎психоанализа, ‎были‏ ‎в ‎большой‏ ‎моде ‎у ‎умненьких ‎молодых ‎людей‏ ‎в‏ ‎50-60-е.‏ ‎А ‎Кубрик‏ ‎был, ‎несомненно,‏ ‎умненьким ‎—‏ ‎он‏ ‎любил ‎джаз,‏ ‎шахматы ‎и ‎фотографию ‎и ‎мог‏ ‎часами ‎беседовать‏ ‎на‏ ‎актуальные ‎темы, ‎с‏ ‎лёгкостью ‎порхая‏ ‎с ‎угрозы ‎атомной ‎войны‏ ‎к‏ ‎особенностям ‎игры‏ ‎в ‎сицилианской‏ ‎защите ‎(его ‎излюбленном ‎дебюте). ‎Он‏ ‎даже‏ ‎подумывал ‎в‏ ‎какой-то ‎момент‏ ‎стать ‎барабанщиком ‎в ‎джаз-бэнде ‎или‏ ‎шахматистом,‏ ‎который‏ ‎наконец ‎победит‏ ‎русских. ‎Уже‏ ‎снимая ‎свои‏ ‎первые‏ ‎фильмы, ‎Стэнли‏ ‎продолжал ‎целыми ‎днями ‎пропадать ‎в‏ ‎парках, ‎где‏ ‎разорял‏ ‎любителей ‎попроще ‎на‏ ‎деньги, ‎которые‏ ‎те ‎были ‎готовы ‎опрометчиво‏ ‎поставить‏ ‎на ‎кон.

Где-то‏ ‎по ‎тем‏ ‎же ‎бруклинским ‎паркам ‎ходил ‎другой‏ ‎еврейский‏ ‎юноша, ‎которому‏ ‎таки ‎удастся‏ ‎прервать ‎гегемонию ‎советских ‎шахматистов, ‎а‏ ‎его‏ ‎имя‏ ‎вроде ‎бы‏ ‎попадёт ‎в‏ ‎первый ‎студийный‏ ‎фильм‏ ‎Кубрика ‎«Убийство»,‏ ‎где ‎в ‎сцене ‎в ‎шахматном‏ ‎клубе ‎будет‏ ‎упомянут‏ ‎некий ‎Фишер. ‎«Вроде‏ ‎бы», ‎потому‏ ‎что ‎на ‎момент ‎выхода‏ ‎картины‏ ‎Бобби ‎будет‏ ‎только ‎12,‏ ‎но ‎уже ‎через ‎2 ‎года‏ ‎он‏ ‎выиграет ‎взрослый‏ ‎чемпионат ‎США,‏ ‎и ‎столь ‎увлечённый ‎шахматный ‎фанат,‏ ‎как‏ ‎Кубрик,‏ ‎вполне ‎мог‏ ‎знать ‎живущего‏ ‎поблизости ‎вундеркинда‏ ‎(и‏ ‎что ‎важнее‏ ‎— ‎его ‎мог ‎знать ‎Фишер,‏ ‎поскольку ‎люди,‏ ‎не‏ ‎умеющие ‎играть ‎в‏ ‎шахматы, ‎его‏ ‎интересовали ‎мало). ‎Про ‎появление‏ ‎фамилии‏ ‎Смыслов ‎в‏ ‎«Одиссее ‎2001»‏ ‎можно ‎уже ‎сказать ‎с ‎уверенностью‏ ‎—‏ ‎такое ‎имя‏ ‎нашему ‎учёному‏ ‎решил ‎дать ‎лично ‎Стэнли, ‎писавший‏ ‎сценарий‏ ‎вместе‏ ‎с ‎Артуром‏ ‎Кларком ‎(роман,‏ ‎по ‎сути,‏ ‎писался‏ ‎параллельно ‎с‏ ‎оглядкой ‎на ‎сценарий, ‎так ‎что‏ ‎фильм ‎вряд‏ ‎ли‏ ‎стоит ‎называть ‎экранизацией).

Кубрик‏ ‎любил ‎шахматные‏ ‎аналогии, ‎даже ‎когда ‎их‏ ‎решительно‏ ‎никто ‎не‏ ‎понимал. ‎Свой‏ ‎метод ‎съемок ‎он ‎сравнивал ‎с‏ ‎партией‏ ‎или ‎решением‏ ‎этюдов: ‎надо‏ ‎перепробовать ‎все ‎варианты ‎и ‎убедиться,‏ ‎что‏ ‎найден‏ ‎наиболее ‎точный.‏ ‎Никаких ‎компромиссов‏ ‎или ‎непроверенных‏ ‎ходов‏ ‎быть ‎не‏ ‎может. ‎Надо ‎заметить, ‎что ‎не‏ ‎все ‎из‏ ‎тех,‏ ‎кто ‎работал ‎с‏ ‎режиссёром, ‎находили‏ ‎такой ‎подход ‎комфортным, ‎но‏ ‎Кубрика‏ ‎это ‎мало‏ ‎интересовало. ‎Он‏ ‎с ‎гроссмейстерской ‎расчетливостью ‎создавал ‎психологический‏ ‎эксперимент,‏ ‎в ‎рамках‏ ‎которого ‎зрителю‏ ‎предстояло ‎встретиться ‎с ‎собственной ‎тенью‏ ‎—‏ ‎подавленной‏ ‎и ‎отрицаемой‏ ‎стороной ‎личности.

Как‏ ‎и ‎Тарковский,‏ ‎Кубрик‏ ‎не ‎любил‏ ‎свою ‎первую ‎картину ‎(это ‎если‏ ‎мы ‎не‏ ‎берём‏ ‎в ‎расчёт ‎курсовые‏ ‎работы ‎Андрея‏ ‎Арсеньевича). ‎И ‎есть ‎некоторые‏ ‎основания‏ ‎подозревать, ‎что‏ ‎оба ‎гения‏ ‎живописного ‎кино ‎не ‎любили ‎свои‏ ‎первые‏ ‎фильмы ‎за‏ ‎слишком ‎явное‏ ‎раскрытие ‎главной ‎идеи ‎всего ‎их‏ ‎творчества.‏ ‎Трудно‏ ‎не ‎заметить‏ ‎темы ‎поиска‏ ‎отцовской ‎фигуры‏ ‎и‏ ‎своего ‎места‏ ‎в ‎мире ‎в ‎«Катке ‎и‏ ‎скрипке» ‎(если‏ ‎постараться,‏ ‎то ‎можно ‎заметить‏ ‎и ‎юнгианские‏ ‎мотивы ‎в ‎фильме ‎Тарковского,‏ ‎но‏ ‎сейчас ‎не‏ ‎об ‎этом).‏ ‎Ещё ‎труднее ‎не ‎заметить ‎двух‏ ‎движущих‏ ‎человеком ‎сил‏ ‎по ‎Кубрику‏ ‎— ‎из-за ‎непосредственности, ‎свойственной ‎молодости,‏ ‎Стэнли‏ ‎прямо‏ ‎назвал ‎свою‏ ‎первую ‎картину‏ ‎«Страх ‎и‏ ‎вожделение»,‏ ‎— ‎её‏ ‎темой ‎стало ‎неожиданное ‎пробуждение ‎в‏ ‎героях ‎как‏ ‎раз‏ ‎этих ‎подспудных ‎страстей.‏ ‎Сама ‎обстановка,‏ ‎правда, ‎задана ‎автором ‎лишь‏ ‎пунктиром,‏ ‎отчего ‎столкновение‏ ‎с ‎взбрыкнувшим‏ ‎подсознанием ‎выглядит ‎несколько ‎схематично. ‎Но‏ ‎именно‏ ‎эта ‎открытость,‏ ‎обнажающая ‎каркас‏ ‎строения, ‎даёт ‎ключ ‎к ‎пониманию‏ ‎всего‏ ‎творчества‏ ‎Кубрика.

«Космическая ‎одиссея‏ ‎2001 ‎года»‏ ‎— ‎гимн‏ ‎тени.‏ ‎Пафосный, ‎как‏ ‎музыка ‎Штрауса, ‎и ‎громогласный, ‎как‏ ‎хоралы ‎Лигети.‏ ‎Фактически‏ ‎это ‎апология ‎агрессии,‏ ‎которая ‎по‏ ‎сюжету ‎(если ‎можно ‎назвать‏ ‎это‏ ‎сюжетом) ‎является‏ ‎движущей ‎силой‏ ‎цивилизации. ‎Агрессия ‎отрицается ‎обществом, ‎низводится‏ ‎в‏ ‎коллективное ‎бессознательное,‏ ‎но ‎именно‏ ‎она ‎сделала ‎из ‎обезьяны ‎человека‏ ‎(строго‏ ‎говоря,‏ ‎есть ‎ещё‏ ‎первопричина ‎в‏ ‎виде ‎чёрного‏ ‎параллелепипеда,‏ ‎но ‎это‏ ‎типичный ‎деус ‎экс ‎махина). ‎Высказанная‏ ‎в ‎такой‏ ‎форме‏ ‎идея ‎не ‎блещет‏ ‎ни ‎оригинальностью,‏ ‎ни ‎бесспорностью, ‎но ‎при‏ ‎правильной‏ ‎подаче ‎может‏ ‎воздействовать ‎на‏ ‎зрителя ‎потрясающим ‎образом.

Известно, ‎что ‎Тарковский‏ ‎ругал‏ ‎фильм ‎за‏ ‎излишнее ‎внимание‏ ‎к ‎деталям, ‎но ‎менее ‎известно,‏ ‎что‏ ‎Кэмерон‏ ‎считает ‎его‏ ‎хоть ‎и‏ ‎очень ‎красивым,‏ ‎но‏ ‎слишком ‎холодным‏ ‎(и ‎потому ‎сложным ‎для ‎восприятия‏ ‎современного ‎зрителя‏ ‎—‏ ‎даже ‎с ‎такой‏ ‎оговоркой ‎это‏ ‎редкий ‎пример, ‎когда ‎голливудский‏ ‎режиссёр‏ ‎выражает ‎столь‏ ‎явную ‎критику‏ ‎в ‎отношении ‎творчества ‎Кубрика). ‎И‏ ‎тут‏ ‎ситуация, ‎когда‏ ‎великие ‎коллеги‏ ‎и ‎правы, ‎и ‎не ‎совсем:‏ ‎для‏ ‎человека,‏ ‎не ‎погружённого‏ ‎в ‎кубриковский‏ ‎гипноз, ‎кино‏ ‎будет‏ ‎казаться ‎удивительно‏ ‎стерильным ‎и ‎схематичным ‎и ‎столь‏ ‎же ‎завораживающим,‏ ‎как‏ ‎качание ‎маятника ‎для‏ ‎негипнабельного ‎наблюдателя.‏ ‎Но ‎другое ‎дело ‎—‏ ‎для‏ ‎людей, ‎этому‏ ‎гипнозу ‎поддавшихся.

«Заводной‏ ‎апельсин» ‎— ‎история ‎о ‎неразделимости‏ ‎насилия‏ ‎и ‎власти.‏ ‎О ‎том,‏ ‎что ‎человек, ‎вроде ‎бы ‎насилия‏ ‎избегающий,‏ ‎отрицает‏ ‎свою ‎внутреннюю‏ ‎животную ‎суть‏ ‎— ‎ту‏ ‎самую‏ ‎обезьяну ‎с‏ ‎костью-убивалкой ‎из ‎«Одиссеи ‎2001», ‎которая‏ ‎в ‎сценарии‏ ‎носит‏ ‎поэтичное ‎имя ‎Смотрящий‏ ‎на ‎луну‏ ‎(его ‎роль ‎была ‎исполнена‏ ‎мимом-героинщиком,‏ ‎который ‎состоял‏ ‎на ‎учёте‏ ‎у ‎британских ‎соцслужб ‎и ‎приходил‏ ‎за‏ ‎дозой, ‎положенной‏ ‎ему ‎в‏ ‎рамках ‎эксперимента ‎по ‎борьбе ‎с‏ ‎наркозависимостью,‏ ‎к‏ ‎тётеньке ‎в‏ ‎строгом ‎костюме‏ ‎— ‎этот‏ ‎образ‏ ‎во ‎многом‏ ‎вдохновил ‎Кубрика ‎на ‎изображение ‎учёных,‏ ‎ставящих ‎опыты‏ ‎над‏ ‎людьми ‎в ‎«Апельсине»).‏ ‎Стэнли ‎фактически‏ ‎говорит, ‎что ‎стоит ‎только‏ ‎дать‏ ‎любому ‎достаточный‏ ‎мотив ‎и‏ ‎возможность ‎— ‎он ‎станет ‎хищником‏ ‎и‏ ‎агрессором.

Это ‎не‏ ‎типичная ‎критика‏ ‎насилия ‎и ‎не ‎ода ‎мести.‏ ‎Это‏ ‎доктринальный‏ ‎взгляд ‎на‏ ‎человека, ‎где‏ ‎всё ‎отрицаемое‏ ‎и‏ ‎порицаемое ‎является‏ ‎и ‎частью ‎порицателей. ‎Можно ‎сказать,‏ ‎что ‎это‏ ‎переложение‏ ‎на ‎психоаналитическом ‎языке‏ ‎старой ‎православной‏ ‎аскетической ‎максимы, ‎гласящей, ‎что‏ ‎мы‏ ‎особенно ‎склонны‏ ‎замечать ‎в‏ ‎других ‎те ‎пороки, ‎ростки ‎которых‏ ‎есть‏ ‎в ‎нас‏ ‎самих. ‎Только‏ ‎для ‎Кубрика ‎это ‎не ‎пороки,‏ ‎а‏ ‎неотъемлемая‏ ‎часть ‎личности.‏ ‎Поэтому, ‎кстати,‏ ‎его ‎пацифизм‏ ‎весьма‏ ‎специфического ‎свойства‏ ‎— ‎он ‎не ‎отрицает ‎войну,‏ ‎хотя ‎боится‏ ‎атомного‏ ‎апокалипсиса ‎и ‎высмеивает‏ ‎людей, ‎принимающих‏ ‎решения.

«Не ‎смейте ‎драться ‎в‏ ‎военной‏ ‎комнате!» ‎—‏ ‎уморительно, ‎но‏ ‎служит ‎для ‎иллюстрации ‎всё ‎той‏ ‎же‏ ‎двойственности ‎человеческой‏ ‎природы. ‎Изначально‏ ‎абсурдность ‎ситуации ‎соблюдения ‎приличий ‎и‏ ‎драки‏ ‎на‏ ‎фоне ‎начинающейся‏ ‎атомной ‎войны‏ ‎в ‎«Докторе‏ ‎Стрейнджлаве»‏ ‎доходила ‎до‏ ‎полного ‎фарса ‎— ‎Стэнли ‎вырезал‏ ‎из ‎окончательного‏ ‎монтажа‏ ‎сцену ‎с ‎метанием‏ ‎тортов ‎в‏ ‎духе ‎немых ‎комедий. ‎В‏ ‎«Цельнометаллической‏ ‎оболочке» ‎Шутник‏ ‎напрямую ‎озвучивает‏ ‎природу ‎юнгианской ‎проповеди ‎Кубрика, ‎объясняя‏ ‎старшему‏ ‎по ‎званию,‏ ‎как ‎он‏ ‎может ‎одновременно ‎носить ‎пацифистский ‎значок‏ ‎и‏ ‎каску‏ ‎с ‎надписью‏ ‎«рождённый ‎убивать»:‏ ‎«Я ‎думал,‏ ‎что‏ ‎это ‎отображает‏ ‎дуалистичность ‎человека, ‎сэр… ‎Это ‎из‏ ‎Юнга, ‎сэр».

«Тропы‏ ‎славы»,‏ ‎в ‎которых ‎персонаж‏ ‎Кирка ‎Дугласа‏ ‎очень ‎пафосно ‎отчитывает ‎начальство‏ ‎и‏ ‎агитирует ‎за‏ ‎пацифизм, ‎усложняют‏ ‎агитационную ‎простоту ‎его ‎призывов ‎исполнительностью‏ ‎и‏ ‎бесстрашием ‎на‏ ‎поле ‎боя‏ ‎— ‎это ‎он, ‎полковник ‎Дакс,‏ ‎высказав‏ ‎в‏ ‎лицо ‎генералам‏ ‎с ‎запалом‏ ‎уличного ‎проповедника‏ ‎всё,‏ ‎что ‎накипело,‏ ‎ведёт ‎свой ‎полк ‎в ‎лобовую‏ ‎атаку ‎на‏ ‎укреплённые‏ ‎немецкие ‎позиции, ‎поднимая‏ ‎малодушных ‎и‏ ‎демонстрируя ‎личную ‎доблесть. ‎Он‏ ‎обещает‏ ‎своим ‎обречённым‏ ‎на ‎расстрел‏ ‎солдатам, ‎что ‎отстоит ‎их ‎на‏ ‎трибунале,‏ ‎но, ‎снова‏ ‎срываясь ‎на‏ ‎лозунги, ‎лишь ‎упивается ‎собой ‎—‏ ‎выбранных‏ ‎по‏ ‎жребию ‎казнят,‏ ‎а ‎Дакс‏ ‎снова ‎поведёт‏ ‎свой‏ ‎полк. ‎Явно,‏ ‎что ‎Кирк ‎много ‎привнёс ‎в‏ ‎свою ‎роль,‏ ‎причём‏ ‎не ‎только ‎сцену‏ ‎с ‎оголённым‏ ‎торсом, ‎на ‎которой ‎в‏ ‎тот‏ ‎период ‎карьеры‏ ‎он ‎часто‏ ‎настаивал. ‎Самолюбование ‎и ‎чувство ‎своей‏ ‎нравственной‏ ‎правоты ‎передаётся‏ ‎и ‎герою,‏ ‎ярко ‎контрастируя ‎с ‎его ‎действиями‏ ‎на‏ ‎поле‏ ‎боя, ‎а‏ ‎не ‎паркетными‏ ‎речами. ‎Но‏ ‎Дакс,‏ ‎как ‎и‏ ‎Дуглас, ‎просто ‎не ‎видят ‎своей‏ ‎обратной ‎стороны‏ ‎—‏ ‎это ‎даже ‎не‏ ‎отрицание, ‎а‏ ‎избирательная ‎слепота.

Уже ‎в ‎«Спартаке»‏ ‎звёздный‏ ‎актёр ‎и‏ ‎талантливый ‎продюсер‏ ‎в ‎одном ‎лице, ‎позвавший ‎бывшего‏ ‎у‏ ‎него ‎тогда‏ ‎на ‎контракте‏ ‎Кубрика ‎уже ‎во ‎время ‎съёмок‏ ‎фильма‏ ‎(Дуглас‏ ‎был ‎недоволен‏ ‎работой ‎Энтони‏ ‎Манна ‎и‏ ‎протолкнул‏ ‎своего ‎режиссёра‏ ‎— ‎оба ‎об ‎этом ‎пожалели‏ ‎уже ‎во‏ ‎время‏ ‎съёмок), ‎не ‎дал‏ ‎добавить ‎своему‏ ‎персонажу ‎никакой ‎неосознанной ‎отрицательности.‏ ‎Разве‏ ‎что ‎в‏ ‎начале ‎картины‏ ‎Спартаку ‎была ‎свойственна ‎свирепость ‎дикого‏ ‎зверя‏ ‎в ‎клетке‏ ‎(как ‎раз‏ ‎её ‎изображением ‎был ‎недоволен ‎Манн,‏ ‎говоря,‏ ‎что‏ ‎Дуглас ‎играет‏ ‎какого-то ‎пещерного‏ ‎человека, ‎но‏ ‎Большому‏ ‎актёру ‎такие‏ ‎комментарии ‎почему-то ‎не ‎нравились ‎—‏ ‎он ‎видел‏ ‎в‏ ‎этом ‎фундамент ‎для‏ ‎развития ‎персонажа,‏ ‎которого ‎потом ‎облагородят ‎любовь‏ ‎и‏ ‎свобода). ‎Неудивительно,‏ ‎что ‎«Спартак»‏ ‎— ‎едва ‎ли ‎не ‎единственная‏ ‎большая‏ ‎картина ‎Кубрика,‏ ‎которая ‎ему‏ ‎не ‎нравилась. ‎Он ‎был ‎недоволен‏ ‎плакатным‏ ‎персонажем‏ ‎Дугласа ‎и‏ ‎агитационной ‎прямотой‏ ‎отдельных ‎частей‏ ‎сценария‏ ‎Далтона ‎Трамбо.

На‏ ‎первый ‎взгляд, ‎единственное, ‎чем ‎Кубрик‏ ‎мог ‎быть‏ ‎довольным‏ ‎после ‎съемок ‎«Спартака»,‏ ‎— ‎это‏ ‎дружба ‎с ‎Питером ‎Устиновым,‏ ‎с‏ ‎которым ‎они‏ ‎будут ‎продолжать‏ ‎некоторое ‎время ‎переписываться, ‎рассуждая ‎о‏ ‎возвышенном‏ ‎(Устинов ‎в‏ ‎фильме ‎очень‏ ‎хорош, ‎и ‎«Оскар» ‎за ‎лучшую‏ ‎роль‏ ‎второго‏ ‎плана ‎там‏ ‎вполне ‎по‏ ‎делу). ‎Но‏ ‎на‏ ‎самом ‎деле‏ ‎для ‎Кубрика ‎работа ‎именно ‎над‏ ‎этой ‎картиной‏ ‎стала‏ ‎поворотной ‎в ‎карьере‏ ‎— ‎он‏ ‎окончательно ‎пришел ‎к ‎выводу,‏ ‎что‏ ‎должен ‎делать‏ ‎своё ‎кино‏ ‎вне ‎студийного ‎диктата. ‎Да ‎и‏ ‎вне‏ ‎рамок ‎чьего-либо‏ ‎диктата ‎вообще‏ ‎— ‎он ‎решил ‎делать ‎свои‏ ‎фильмы‏ ‎сам,‏ ‎привлекая ‎частных‏ ‎инвесторов, ‎поскольку‏ ‎на ‎съёмочной‏ ‎площадке‏ ‎и ‎за‏ ‎монтажным ‎столом ‎может ‎быть ‎только‏ ‎один ‎диктатор‏ ‎(кажется,‏ ‎что, ‎в ‎отличие‏ ‎от ‎того‏ ‎же ‎Кэмерона, ‎Кубрик ‎отдавал‏ ‎себе‏ ‎отчёт ‎в‏ ‎своей ‎деспотичности,‏ ‎но ‎он ‎и ‎не ‎выступал‏ ‎за‏ ‎всё ‎хорошее‏ ‎против ‎всего‏ ‎плохого). ‎И ‎именно ‎наметившийся ‎разлад‏ ‎с‏ ‎Дугласом‏ ‎и ‎выбор‏ ‎следующего ‎фильма‏ ‎— ‎экранизации‏ ‎«Лолиты»‏ ‎— ‎освободили‏ ‎Стэнли ‎от ‎контракта ‎со ‎звездой‏ ‎(в ‎чём‏ ‎есть‏ ‎жестокая ‎ирония, ‎учитывая‏ ‎более ‎поздние‏ ‎обвинения ‎Кирка ‎в ‎изнасиловании‏ ‎несовершеннолетней).

Так‏ ‎что ‎«Спартак»‏ ‎сделал ‎Кубрика‏ ‎свободным ‎и ‎достаточно ‎известным, ‎чтобы‏ ‎пуститься‏ ‎в ‎отдельное‏ ‎плавание. ‎Вместе‏ ‎с ‎тем ‎он ‎только ‎усилил‏ ‎его‏ ‎стремление‏ ‎снимать ‎своё‏ ‎кино ‎и‏ ‎проповедовать ‎вечное‏ ‎желание‏ ‎человека ‎сбежать‏ ‎от ‎своей ‎тёмной ‎стороны. ‎Едва‏ ‎ли ‎случаен‏ ‎образ‏ ‎Джека ‎в ‎«Сиянии»,‏ ‎который, ‎отрицая‏ ‎свою ‎тень, ‎не ‎может‏ ‎творить,‏ ‎а ‎после‏ ‎пинка ‎со‏ ‎стороны ‎мистической ‎сущности ‎погружается ‎в‏ ‎подавляемое‏ ‎дотоле ‎насилие‏ ‎с ‎головой.‏ ‎Творить ‎ему ‎уже ‎тогда, ‎разумеется,‏ ‎незачем.‏ ‎По‏ ‎сути, ‎это‏ ‎метафора ‎того,‏ ‎сколь ‎опасно‏ ‎отрицание‏ ‎своей ‎сути‏ ‎для ‎пролетариев ‎умственного ‎труда ‎и‏ ‎аристократов ‎духа.‏ ‎Стивену‏ ‎Кингу, ‎автору ‎экранизированной‏ ‎книги, ‎фильм‏ ‎не ‎понравился, ‎по ‎всей‏ ‎видимости,‏ ‎и ‎потому,‏ ‎что ‎он‏ ‎закладывал ‎в ‎неё ‎другой ‎смысл.‏ ‎Но‏ ‎для ‎Кубрика‏ ‎это ‎было‏ ‎неважно ‎— ‎он ‎проявлял ‎свою‏ ‎властность‏ ‎в‏ ‎полной ‎мере,‏ ‎поскольку ‎принял‏ ‎свою ‎личность‏ ‎полностью.‏ ‎А ‎если‏ ‎у ‎кого-то ‎с ‎этим ‎были‏ ‎проблемы, ‎то‏ ‎это‏ ‎его ‎не ‎касалось.

Постскриптум. Про‏ ‎«Барри ‎Линдона»‏ ‎и ‎«С ‎широко ‎закрытыми‏ ‎глазами»‏ ‎не ‎упомянул,‏ ‎потому ‎что‏ ‎первую ‎картину ‎пока ‎так ‎и‏ ‎не‏ ‎досмотрел, ‎а‏ ‎вторую ‎—‏ ‎не ‎уверен, ‎что ‎и ‎смогу.‏ ‎Но‏ ‎всё‏ ‎же ‎замечу,‏ ‎что, ‎исходя‏ ‎из ‎его‏ ‎же‏ ‎взглядов, ‎экранизация‏ ‎эротической ‎повести, ‎в ‎которой ‎супруги‏ ‎мечтают ‎о‏ ‎всяком‏ ‎половом ‎распутстве, ‎попутно‏ ‎ревнуя ‎(т.‏ ‎е. ‎подавляя ‎в ‎себе‏ ‎скрытые‏ ‎желания), ‎говорит‏ ‎нам ‎кое-что‏ ‎пикантное ‎о ‎самом ‎Кубрике. ‎Впрочем,‏ ‎о‏ ‎том ‎же‏ ‎говорят ‎черновики‏ ‎его ‎ранних ‎сценариев, ‎названия ‎и‏ ‎сцены‏ ‎некоторых,‏ ‎мягко ‎выражаясь,‏ ‎не ‎очень‏ ‎употребимы ‎в‏ ‎приличном‏ ‎обществе. ‎Насчёт‏ ‎«Линдона» ‎же ‎пока ‎скажу ‎только‏ ‎то, ‎что‏ ‎Семилетняя‏ ‎война ‎для ‎Англии‏ ‎была, ‎конечно,‏ ‎не ‎бессмысленной, ‎как ‎сообщает‏ ‎нам‏ ‎закадровый ‎голос,‏ ‎— ‎именно‏ ‎она ‎сделала ‎Британию ‎ведущей ‎мировой‏ ‎державой,‏ ‎сокрушила ‎претензии‏ ‎Франции ‎на‏ ‎мировую ‎гегемонию, ‎а ‎заодно ‎стала‏ ‎одной‏ ‎из‏ ‎причин ‎американской‏ ‎войны ‎за‏ ‎независимость ‎и,‏ ‎возможно,‏ ‎Великой ‎французской‏ ‎революции ‎и ‎попытки ‎наполеоновского ‎реванша.‏ ‎Это ‎всё‏ ‎тема‏ ‎для ‎отдельного ‎разговора,‏ ‎здесь ‎же‏ ‎просто ‎резюмирую, ‎что ‎Кубрик‏ ‎был‏ ‎хоть ‎и‏ ‎умненьким ‎и‏ ‎начитанным ‎человеком, ‎но ‎образованным ‎решительно‏ ‎бессистемно.

Читать: 4+ мин
logo Буланенко

Уродство как художественный приём

Ясперс ‎ввёл‏ ‎в ‎историю ‎религии ‎понятие ‎осевого‏ ‎времени, ‎но‏ ‎рамки‏ ‎его ‎определялись ‎настолько‏ ‎широко, ‎что‏ ‎само ‎понятие ‎размазано ‎тонким‏ ‎слоем,‏ ‎как ‎последний‏ ‎кусок ‎масла‏ ‎на ‎бутерброд. ‎Примерно ‎так ‎же‏ ‎обстоит‏ ‎дело ‎с‏ ‎переходом ‎от‏ ‎классического ‎кинематографа ‎к ‎фильмам ‎новой‏ ‎волны.‏ ‎Началом‏ ‎его ‎можно‏ ‎считать ‎итальянский‏ ‎неореализм, ‎а‏ ‎самой‏ ‎известной ‎и‏ ‎знаковой ‎вехой ‎— ‎французскую ‎новую‏ ‎волну. ‎Здесь‏ ‎можно‏ ‎вспомнить ‎о ‎наших‏ ‎шестидесятниках ‎и‏ ‎о ‎самом ‎ярком ‎представителе‏ ‎феномена‏ ‎— ‎т.‏ ‎н. ‎«новом‏ ‎Голливуде». ‎Но ‎у ‎всех ‎этих‏ ‎течений‏ ‎было ‎кое-что‏ ‎общее ‎—‏ ‎технический ‎прогресс ‎в ‎киноаппаратуре, ‎позволивший‏ ‎снимать‏ ‎кино‏ ‎гораздо ‎дешевле,‏ ‎чем ‎раньше.

Именно‏ ‎благодаря ‎техническим‏ ‎возможностям‏ ‎кинематографисты ‎смогли‏ ‎работать ‎с ‎самыми ‎простыми ‎источниками‏ ‎света, ‎в‏ ‎обыденных‏ ‎местах ‎и ‎без‏ ‎серьёзной ‎художественной‏ ‎постановки. ‎Сложное ‎украшение ‎сцены,‏ ‎где‏ ‎каждый ‎предмет‏ ‎подобран ‎и‏ ‎лежит ‎строго ‎на ‎своём ‎месте,‏ ‎чтобы‏ ‎попасть ‎в‏ ‎нужное ‎время‏ ‎в ‎нужную ‎часть ‎кадра, ‎сменилось‏ ‎микеланджеловским‏ ‎подходом‏ ‎— ‎в‏ ‎лучшем ‎случае‏ ‎убиралось ‎всё‏ ‎лишнее.‏ ‎Но ‎часто‏ ‎снималось ‎как ‎есть.

Конфликт ‎этих ‎двух‏ ‎подходов ‎ярко‏ ‎высветил‏ ‎саму ‎разницу ‎подходов‏ ‎к ‎съёмкам,‏ ‎из ‎которых ‎исходило ‎старое‏ ‎кино‏ ‎и ‎новое.‏ ‎Если ‎классика‏ ‎тяготела ‎к ‎театрализованности ‎и ‎оперной‏ ‎чрезмерности,‏ ‎лишь ‎в‏ ‎лучших ‎своих‏ ‎образцах ‎достигая ‎подлинной ‎убедительности, ‎то‏ ‎кинобунтари‏ ‎—‏ ‎к ‎репортажу‏ ‎и ‎спонтанности,‏ ‎из-за ‎чего‏ ‎сильнее‏ ‎всего ‎страдала‏ ‎связанность ‎повествования.

И ‎тут ‎надо ‎сказать,‏ ‎что ‎бунтарями‏ ‎новые‏ ‎кинематографисты ‎часто ‎становились‏ ‎поневоле: ‎итальянский‏ ‎неореализм ‎снимался ‎в ‎условиях‏ ‎послевоенной‏ ‎бедности ‎в‏ ‎проигравшей ‎стране,‏ ‎а ‎многие ‎из ‎французских ‎нововолновцев‏ ‎не‏ ‎смогли ‎бы‏ ‎получить ‎возможность‏ ‎снять ‎студийное ‎кино ‎(по ‎крайней‏ ‎мере,‏ ‎так‏ ‎скоро). ‎В‏ ‎итоге ‎самые‏ ‎идейные ‎из‏ ‎них‏ ‎сформулировали ‎это‏ ‎просто: ‎«Берите ‎камеры ‎и ‎идите‏ ‎на ‎улицы».‏ ‎Подразумевалось,‏ ‎что ‎кинотворец ‎теперь‏ ‎не ‎привязан‏ ‎цепями ‎к ‎гиганту ‎киноиндустрии‏ ‎(правда,‏ ‎про ‎прокат,‏ ‎за ‎которым‏ ‎всё ‎равно ‎придётся ‎идти ‎к‏ ‎гигантам,‏ ‎эта ‎формула‏ ‎забывала).

Но ‎идейными‏ ‎были ‎не ‎все. ‎Многие ‎пошли‏ ‎за‏ ‎возможностью‏ ‎прославиться, ‎реализоваться‏ ‎или ‎просто‏ ‎весело ‎провести‏ ‎время,‏ ‎теша ‎себя‏ ‎иллюзией, ‎что ‎участвуешь ‎в ‎творческом‏ ‎процессе. ‎Они‏ ‎снимали‏ ‎так, ‎как ‎им‏ ‎позволяла ‎техника,‏ ‎собственные ‎способности ‎и ‎люди,‏ ‎которые‏ ‎их ‎окружали.

Когда‏ ‎ветерана ‎войны‏ ‎Мельвиля ‎не ‎взяли ‎в ‎профсоюз‏ ‎кинематографистов,‏ ‎он ‎уже‏ ‎мог ‎позволить‏ ‎себе ‎пойти ‎и ‎снять ‎своё‏ ‎кино,‏ ‎и‏ ‎для ‎этого‏ ‎ему ‎не‏ ‎надо ‎было‏ ‎быть‏ ‎Говардом ‎Хьюзом‏ ‎(хотя ‎Жан-Пьер ‎был ‎и ‎не‏ ‎из ‎бедной‏ ‎семьи,‏ ‎но ‎богачом ‎его‏ ‎тоже ‎назвать‏ ‎нельзя). ‎А ‎Джону ‎Кассаветису‏ ‎было‏ ‎достаточно ‎взять‏ ‎в ‎руки‏ ‎камеру, ‎чтобы ‎в ‎произвольном ‎порядке‏ ‎снять‏ ‎импровизации ‎своих‏ ‎учеников ‎по‏ ‎актёрской ‎мастерской ‎и ‎назвать ‎это‏ ‎фильмом‏ ‎(учитывая,‏ ‎что ‎всё‏ ‎это ‎дело‏ ‎всё ‎равно‏ ‎пришлось‏ ‎переснимать ‎через‏ ‎пару ‎лет ‎и ‎пытаться ‎создать‏ ‎на ‎монтаже‏ ‎хоть‏ ‎какую-то ‎историю, ‎вряд‏ ‎ли ‎традиционный‏ ‎способ ‎съёмок ‎продлился ‎бы‏ ‎дольше,‏ ‎но ‎у‏ ‎автора ‎был‏ ‎концепт).

При ‎этом ‎тот ‎же ‎Мельвиль,‏ ‎вдохновивший‏ ‎многих ‎нововолновцев‏ ‎(а ‎в‏ ‎проектах ‎некоторых ‎принявший ‎непосредственное ‎участие‏ ‎и‏ ‎подаривший‏ ‎им ‎своего‏ ‎придворного ‎оператора‏ ‎Декаэ), ‎заявлял,‏ ‎что‏ ‎никакой ‎новой‏ ‎волны ‎как ‎явления ‎нет ‎—‏ ‎есть ‎просто‏ ‎бюджетный‏ ‎способ ‎кинопроизводства.

Когда ‎кодекс‏ ‎Хейса ‎канет‏ ‎в ‎небытие, ‎многие ‎американские‏ ‎авторы‏ ‎возьмут ‎на‏ ‎вооружение ‎стилистику‏ ‎нововолновцев ‎и ‎того ‎же ‎Касаветиса‏ ‎—‏ ‎стилистику, ‎которую‏ ‎диктовала ‎дешевизна‏ ‎техники ‎и ‎неподготовленность ‎съёмок, ‎—‏ ‎и‏ ‎станут‏ ‎снимать ‎с‏ ‎ней ‎большое‏ ‎кино. ‎Это‏ ‎назовут‏ ‎«новым ‎Голливудом»,‏ ‎но ‎общего ‎у ‎его ‎представителей‏ ‎между ‎собой‏ ‎будет‏ ‎ещё ‎меньше, ‎чем‏ ‎у ‎французских‏ ‎предшественников. ‎Есть ‎в ‎этом‏ ‎значительная‏ ‎доля ‎лицемерия‏ ‎— ‎стилистика‏ ‎спонтанного ‎репортажа ‎или ‎фильма ‎категории‏ ‎Б‏ ‎(а ‎многие‏ ‎из ‎представителей‏ ‎нового ‎Голливуда ‎начинали ‎с ‎«бэшек»)‏ ‎в‏ ‎дорогих‏ ‎блокбастерах ‎смотрится‏ ‎так ‎же‏ ‎натурально, ‎как‏ ‎опера‏ ‎в ‎подворотне.

Очевидно,‏ ‎что ‎новоголливудцы ‎пытались ‎таким ‎образом‏ ‎не ‎только‏ ‎оттолкнуться‏ ‎от ‎цензурных ‎запретов‏ ‎старой ‎эпохи,‏ ‎но ‎и ‎от ‎избыточной‏ ‎театральности,‏ ‎ударившись ‎в‏ ‎андерграунд ‎и‏ ‎неформальщину, ‎но ‎сама ‎сила ‎вещей‏ ‎всё‏ ‎равно ‎толкала‏ ‎их ‎к‏ ‎помпезности ‎и ‎чрезмерности, ‎только ‎на‏ ‎новый‏ ‎лад.‏ ‎Да, ‎в‏ ‎«Дикой ‎банде»‏ ‎или ‎«Крёстном‏ ‎отце»‏ ‎убивают ‎кроваво,‏ ‎чего ‎ещё ‎недавно ‎нельзя ‎было‏ ‎представить, ‎а‏ ‎картинка‏ ‎гораздо ‎ближе ‎к‏ ‎реализму, ‎только‏ ‎сами ‎смерти ‎всё ‎ещё‏ ‎очень‏ ‎театральны ‎(что‏ ‎финальный ‎бой‏ ‎в ‎фильме ‎Пикенпа, ‎что ‎гибель‏ ‎Сонни‏ ‎Корлеоне ‎у‏ ‎Копполы). ‎Просто‏ ‎на ‎новый ‎лад.

Уродство ‎нокаутировало ‎напомаженность‏ ‎и‏ ‎помпезность,‏ ‎но ‎с‏ ‎неизбежностью ‎весны,‏ ‎приходящей ‎на‏ ‎смену‏ ‎зимы, ‎породило‏ ‎собственную ‎вычурность ‎и ‎условность. ‎Рванные‏ ‎джинсы ‎бедноты‏ ‎теперь‏ ‎шились ‎сразу ‎с‏ ‎дырками ‎и‏ ‎продавались ‎в ‎модном ‎бутике‏ ‎—‏ ‎у ‎большого‏ ‎производства ‎своя‏ ‎логика, ‎которая ‎отформатирует ‎любую ‎идею‏ ‎под‏ ‎лекала, ‎позволяющие‏ ‎штамповать ‎наиболее‏ ‎массовую ‎продукцию. ‎Помпезность ‎взяла ‎реванш,‏ ‎изменив‏ ‎стилистику.

Читать: 3+ мин
logo Буланенко

Лучший советский триллер

Редко ‎какой‏ ‎фильм ‎переворачивает ‎характеры ‎персонажей ‎так‏ ‎радикально ‎и‏ ‎часто,‏ ‎как ‎это ‎делает‏ ‎«Неотправленное ‎письмо».‏ ‎Причём ‎делает ‎это ‎убедительно.‏ ‎Вот‏ ‎герой ‎войны‏ ‎готов ‎совершить‏ ‎насилие ‎из ‎зависти ‎к ‎беспечной‏ ‎радости‏ ‎молодых, ‎а‏ ‎вот ‎он‏ ‎же ‎ценой ‎собственной ‎жизни ‎спасает‏ ‎остальных.‏ ‎Персонаж,‏ ‎казавшийся ‎наивным‏ ‎идеалистом, ‎рассудив,‏ ‎что ‎он‏ ‎сильно‏ ‎замедляет ‎оставшихся‏ ‎из-за ‎ранения, ‎тоже ‎жертвует ‎собой,‏ ‎но ‎безо‏ ‎всякого‏ ‎героического ‎порыва ‎на‏ ‎глазах ‎у‏ ‎всех, ‎а ‎исключительно ‎из‏ ‎расчёта‏ ‎и ‎тайно.‏ ‎Наивная ‎и‏ ‎искренняя ‎же ‎девушка ‎готова ‎рискнуть‏ ‎не‏ ‎только ‎своей‏ ‎жизнью, ‎но‏ ‎и ‎оставшегося ‎спутника, ‎лишь ‎бы‏ ‎найти‏ ‎возлюбленного.‏ ‎Мало ‎того,‏ ‎в ‎случае‏ ‎провала ‎она‏ ‎обрекает‏ ‎на ‎такие‏ ‎же ‎трудности, ‎которые ‎пережили ‎они,‏ ‎следующую ‎экспедицию,‏ ‎поскольку‏ ‎их ‎отряд ‎не‏ ‎успел ‎сообщить‏ ‎данные. ‎И ‎только ‎один‏ ‎персонаж,‏ ‎имеющий ‎сверхцель,‏ ‎дойдёт ‎до‏ ‎конца.

О ‎творчестве ‎Калатозова ‎надо ‎говорить‏ ‎особо,‏ ‎и ‎мне‏ ‎хотелось ‎бы‏ ‎сделать ‎разбор ‎главных ‎фильмов ‎в‏ ‎его‏ ‎карьере.‏ ‎Как ‎минимум‏ ‎три ‎работы‏ ‎мастера ‎заслуживают‏ ‎пристального‏ ‎внимания: ‎«Верные‏ ‎друзья», ‎«Летят ‎журавли» ‎и, ‎собственно,‏ ‎«Неотправленное ‎письмо».‏ ‎Что‏ ‎характерно, ‎все ‎они‏ ‎разных ‎жанров.‏ ‎Но ‎сейчас ‎как ‎раз‏ ‎остановимся‏ ‎на ‎категоризации‏ ‎«Письма»: ‎в‏ ‎его ‎описании ‎сейчас ‎значатся ‎и‏ ‎драма,‏ ‎и ‎приключения,‏ ‎и ‎мелодрама.‏ ‎А ‎я ‎бы ‎всё-таки ‎больше‏ ‎выделил‏ ‎напряжённость,‏ ‎которую ‎фильм‏ ‎умело ‎создаёт‏ ‎и ‎постепенно‏ ‎повышает‏ ‎градус. ‎Многочисленные‏ ‎моральные ‎дилеммы ‎не ‎выглядят ‎искусственными‏ ‎благодаря ‎правдоподобным‏ ‎конфликтам.‏ ‎Так ‎что ‎фильм‏ ‎всё ‎же‏ ‎в ‎большей ‎степени ‎триллер.

Урусевский,‏ ‎снимая‏ ‎по-авангардистски, ‎делает‏ ‎из ‎камерной,‏ ‎по ‎сути, ‎истории ‎очень ‎широкое‏ ‎графичное‏ ‎полотно, ‎где‏ ‎персонажи ‎то‏ ‎сняты ‎под ‎немыслимыми ‎углами ‎впритык‏ ‎на‏ ‎широкоугольный‏ ‎объектив, ‎то‏ ‎показаны ‎силуэтами,‏ ‎а ‎то‏ ‎небольшими‏ ‎фигурками ‎на‏ ‎пространном ‎пейзаже. ‎И ‎именно ‎из-за‏ ‎пейзажных ‎кадров‏ ‎и‏ ‎тематики ‎геологических ‎разведчиков‏ ‎в ‎описании‏ ‎появляется ‎жанр ‎«приключения», ‎но‏ ‎странствие‏ ‎здесь ‎только‏ ‎один ‎из‏ ‎факторов ‎сюжета ‎(пусть ‎и ‎движущих),‏ ‎но‏ ‎весь ‎фильм‏ ‎не ‎держится‏ ‎на ‎одном ‎антураже. ‎Джеклондоновские ‎мотивы‏ ‎задают‏ ‎джеклондоновские‏ ‎же ‎вопросы‏ ‎персонажам, ‎но‏ ‎центр ‎истории‏ ‎—‏ ‎принимаемые ‎ими‏ ‎решения ‎и ‎те ‎метания, ‎которые‏ ‎заставляют ‎героев‏ ‎действовать.

Разумеется,‏ ‎что ‎кино, ‎которое‏ ‎буквально ‎строится‏ ‎на ‎сюжетных ‎перипетиях, ‎в‏ ‎которых‏ ‎проявляется ‎настоящая‏ ‎суть ‎персонажей,‏ ‎очень ‎зависит ‎от ‎актёрского ‎исполнения.‏ ‎И‏ ‎здесь ‎всё‏ ‎на ‎очень‏ ‎хорошем ‎уровне. ‎Смоктуновский ‎начал ‎сниматься‏ ‎в‏ ‎кино‏ ‎за ‎30,‏ ‎но ‎снимался‏ ‎много, ‎и‏ ‎роль‏ ‎в ‎«Неотправленном‏ ‎письме» ‎стала ‎для ‎него ‎прорывной.‏ ‎Закрепит ‎успех‏ ‎он‏ ‎через ‎пару ‎лет‏ ‎фильмом ‎другого‏ ‎мастера ‎— ‎«Девять ‎дней‏ ‎одного‏ ‎года» ‎(1961,‏ ‎Ромма). ‎За‏ ‎те ‎же ‎4 ‎года, ‎в‏ ‎которые‏ ‎Смоктуновский ‎успел‏ ‎сняться ‎в‏ ‎7 ‎фильмах, ‎Самойлова ‎сыграла ‎только‏ ‎в‏ ‎2,‏ ‎но ‎уже‏ ‎получила ‎широкую‏ ‎известность ‎после‏ ‎главной‏ ‎роли ‎в‏ ‎«Летят ‎журавли» ‎(1957). ‎У ‎Урбанского‏ ‎за ‎плечами‏ ‎был‏ ‎всего ‎один ‎фильм‏ ‎— ‎главная‏ ‎роль ‎в ‎«Коммунисте» ‎(1957).‏ ‎А‏ ‎для ‎будущего‏ ‎Шерлока ‎Холмса‏ ‎«Письмо» ‎стало ‎первым ‎опытом ‎в‏ ‎кино.

Выпускник‏ ‎Щукинского ‎училища‏ ‎из ‎актёрской‏ ‎семьи ‎с ‎интеллигентными ‎повадками ‎и‏ ‎романтичной‏ ‎внешностью‏ ‎подошёл ‎Калатозову‏ ‎под ‎типаж.‏ ‎И ‎отец,‏ ‎и‏ ‎дед ‎Василия‏ ‎Ливанова ‎были ‎известными ‎актёрами, ‎причём‏ ‎Борис ‎Николаевич‏ ‎уже‏ ‎был ‎и ‎большой‏ ‎кинозвездой ‎—‏ ‎роли ‎Дубровского, ‎Пожарского, ‎Потёмкина‏ ‎и‏ ‎Ломоносова, ‎—‏ ‎и, ‎в‏ ‎отличие ‎от ‎сына, ‎имел ‎амплуа‏ ‎властного‏ ‎холерика ‎(хотя‏ ‎исполнял ‎и‏ ‎роль ‎Николая ‎I). ‎Знаменитый ‎же‏ ‎голос‏ ‎Шерлока‏ ‎и ‎крокодила‏ ‎Гены ‎Василий‏ ‎Борисович ‎получил‏ ‎как‏ ‎раз ‎на‏ ‎съёмках ‎«Неотправленного ‎письма» ‎— ‎Калатозов‏ ‎решил ‎записать‏ ‎звук‏ ‎прямо ‎на ‎площадке,‏ ‎и ‎молодой‏ ‎актёр ‎в ‎таёжный ‎мороз‏ ‎пытался‏ ‎перекричать ‎ветер.

Читать: 2+ мин
logo Буланенко

Данелия дарит Афоне с Мимино забвенье

Пик ‎в‏ ‎карьере ‎Данелии ‎приходится ‎на ‎вторую‏ ‎половину ‎70-х:‏ ‎подряд‏ ‎выходят ‎«Афоня», ‎«Мимино»‏ ‎и ‎«Осенний‏ ‎марафон». ‎И ‎все ‎три‏ ‎фильма‏ ‎посвящены ‎основным‏ ‎мужским ‎проблемам:‏ ‎выбор ‎жизненного ‎пути, ‎статус ‎(пусть‏ ‎и‏ ‎профессиональный) ‎и‏ ‎трудности ‎с‏ ‎выбором ‎женщин ‎(приправленные ‎кризисом ‎среднего‏ ‎возраста).‏ ‎И‏ ‎если ‎Басилашвили‏ ‎в ‎«Марафоне»‏ ‎играет ‎героя,‏ ‎который‏ ‎вроде ‎бы‏ ‎хочет ‎измениться, ‎а ‎вроде ‎бы‏ ‎и ‎не‏ ‎очень,‏ ‎то ‎Куравлёву ‎с‏ ‎Кикабидзе ‎достаются‏ ‎персонажи ‎сказок, ‎к ‎которым‏ ‎прилетают‏ ‎добрые ‎феи‏ ‎в ‎голубом‏ ‎вертолёте, ‎а ‎царевны ‎сами ‎бросаются‏ ‎им‏ ‎на ‎ручки‏ ‎(или ‎верно‏ ‎ждут ‎у ‎колодца ‎в ‎туфлях‏ ‎на‏ ‎высокой‏ ‎платформе).

Бузыкин ‎в‏ ‎кризисе ‎настолько‏ ‎глубоком, ‎что‏ ‎больше‏ ‎похоже ‎на‏ ‎то, ‎что ‎это ‎его ‎естественное‏ ‎состояние, ‎и‏ ‎единственное,‏ ‎на ‎что ‎он‏ ‎полагается, ‎—‏ ‎это ‎ложь. ‎Борщёв ‎катится‏ ‎кубарем‏ ‎на ‎дно‏ ‎жизни, ‎но‏ ‎где-то ‎там, ‎в ‎родной ‎деревне,‏ ‎у‏ ‎него ‎есть‏ ‎спасательный ‎круг‏ ‎в ‎виде ‎тёти ‎Фроси ‎и‏ ‎дома,‏ ‎в‏ ‎котором ‎он‏ ‎вырос. ‎Но‏ ‎Афоня ‎настолько‏ ‎уже‏ ‎опустился, ‎что‏ ‎даже ‎не ‎знает ‎о ‎смерти‏ ‎единственного ‎близкого‏ ‎человека.‏ ‎Брагинский ‎к ‎персонажу‏ ‎был ‎жесток‏ ‎и ‎не ‎дал ‎ему‏ ‎никакого‏ ‎шанса: ‎кто‏ ‎жил ‎мечтой‏ ‎вернуться ‎в ‎детство, ‎неблагонадёжен ‎для‏ ‎взрослой‏ ‎жизни. ‎Данелия‏ ‎же ‎подарил‏ ‎ему ‎спасение ‎через ‎молодую ‎наивную‏ ‎и‏ ‎давно‏ ‎влюблённую ‎в‏ ‎него ‎медсестру.

Мимино‏ ‎тоже ‎хочет‏ ‎вернуться‏ ‎в ‎прошлое,‏ ‎но ‎не ‎в ‎детство, ‎а‏ ‎в ‎свои‏ ‎лучшие‏ ‎молодые ‎годы, ‎когда‏ ‎он ‎летал‏ ‎на ‎больших ‎самолётах ‎и‏ ‎у‏ ‎него ‎были‏ ‎перспективы. ‎Однокурсник‏ ‎весь ‎в ‎белом ‎с ‎двумя‏ ‎прекрасными‏ ‎стюардессами, ‎случайно‏ ‎севший ‎на‏ ‎местный ‎аэродром ‎на ‎своём ‎ТУ-144,‏ ‎разбередил‏ ‎в‏ ‎нём ‎дремавшую‏ ‎8 ‎лет‏ ‎страсть ‎к‏ ‎большой‏ ‎лётной ‎карьере.‏ ‎Он ‎тоже ‎хочет ‎себе ‎сверхзвуковой‏ ‎лайнер, ‎красивую‏ ‎стюардессу‏ ‎и ‎белые ‎штаны.‏ ‎И ‎благодаря‏ ‎тому, ‎что ‎мир ‎не‏ ‎без‏ ‎добрых ‎людей,‏ ‎человек, ‎годами‏ ‎не ‎водивший ‎даже ‎кукурузник, ‎оказывается‏ ‎за‏ ‎штурвалом ‎флагмана‏ ‎гражданской ‎авиации.‏ ‎Но ‎получив ‎всё ‎это ‎от‏ ‎волшебника‏ ‎(который‏ ‎сперва, ‎как‏ ‎полагается ‎доброй‏ ‎фее, ‎признал‏ ‎его‏ ‎за ‎потерянного‏ ‎крестника ‎— ‎сына ‎погибшего ‎сослуживца,‏ ‎— ‎но‏ ‎решившего‏ ‎помочь ‎и ‎незнакомому),‏ ‎Мизандари ‎понимает,‏ ‎что ‎его ‎сердце ‎всегда‏ ‎стремилось‏ ‎к ‎другому‏ ‎— ‎к‏ ‎своему ‎маленькому ‎дому ‎в ‎маленьком‏ ‎селе‏ ‎высоко ‎в‏ ‎горах ‎и‏ ‎своему ‎маленькому ‎вертолёту-бабочке.

Данелия ‎отчётливо ‎понимал,‏ ‎что‏ ‎снимает‏ ‎сказки, ‎и‏ ‎говорил, ‎что‏ ‎избыточный ‎реализм‏ ‎его‏ ‎мало ‎интересует,‏ ‎но ‎если ‎развивать ‎эти ‎аллегории,‏ ‎то ‎выходит,‏ ‎что‏ ‎сказочник ‎возвращает ‎своих‏ ‎персонажей ‎в‏ ‎изначальное ‎состояние, ‎избавляя ‎от‏ ‎терзаний,‏ ‎борьбы ‎и‏ ‎амбиций, ‎а‏ ‎не ‎только ‎от ‎невзгод, ‎конфликтов‏ ‎и‏ ‎страстей. ‎Это‏ ‎слишком ‎напоминает‏ ‎покой, ‎дарованный ‎Воландом ‎Мастеру ‎(а‏ ‎Данелия‏ ‎несколько‏ ‎десятилетий ‎не‏ ‎оставлял ‎мысли‏ ‎поставить ‎роман‏ ‎Булгакова‏ ‎— ‎сперва‏ ‎как ‎художественный ‎фильм, ‎а ‎в‏ ‎последние ‎годы‏ ‎жизни‏ ‎— ‎мультипликационный). ‎Тот‏ ‎дремотный ‎покой,‏ ‎который ‎больше ‎похож ‎на‏ ‎анабиоз.

Смотреть: 7 час 45+ мин
logo Буланенко

«Мимино» (Данелия, 1977) — видеоразбор фильма

Доступно подписчикам уровня
«Кинозал»
Подписаться за 500₽ в месяц

Читать: 9+ мин
logo Буланенко

Аналитика абстрактная и конкретная, или За что Аверченко выкинул критика в окно

Люди ‎любят‏ ‎увлекаться, ‎погружаясь ‎в ‎свои ‎занятия‏ ‎с ‎головой,‏ ‎как‏ ‎дайвер ‎в ‎морскую‏ ‎пучину, ‎и‏ ‎нет ‎более ‎увлекательного ‎занятия,‏ ‎чем‏ ‎давать ‎советы.‏ ‎В ‎этом‏ ‎деле ‎все ‎мы ‎большие ‎мастаки.‏ ‎Но‏ ‎есть ‎люди,‏ ‎которые ‎сочетают‏ ‎в ‎себе ‎обе ‎эти ‎характерные‏ ‎всем‏ ‎черты,‏ ‎и ‎таких‏ ‎людей ‎принято‏ ‎называть ‎экспертами.‏ ‎И‏ ‎очень ‎нетривиальная‏ ‎задача ‎— ‎отделить ‎эксперта ‎подлинного‏ ‎от ‎поддельного.

Есть‏ ‎известный‏ ‎в ‎узких ‎кругах‏ ‎метод ‎Талеба‏ ‎— ‎проверить ‎специалиста ‎на‏ ‎предмет‏ ‎его ‎собственных‏ ‎рисков ‎при‏ ‎выдаче ‎экспертизы. ‎Если ‎экспертная ‎шкура‏ ‎(ливанец‏ ‎любит ‎выражаться‏ ‎грубовато ‎и‏ ‎лапидарно) ‎при ‎любых ‎раскладах ‎не‏ ‎рискует‏ ‎попасть‏ ‎в ‎руки‏ ‎кожевенника ‎(или‏ ‎хотя ‎бы‏ ‎поистрепаться),‏ ‎то ‎к‏ ‎её ‎носителю ‎в ‎лучшем ‎случае‏ ‎можно ‎только‏ ‎прислушиваться,‏ ‎как ‎к ‎интересному‏ ‎собеседнику ‎в‏ ‎поезде ‎жизни, ‎где ‎вам‏ ‎случайно‏ ‎выпали ‎соседние‏ ‎места.

Метод ‎этот‏ ‎всем ‎хорош, ‎беда ‎с ‎ним‏ ‎только‏ ‎одна: ‎не‏ ‎все ‎люди‏ ‎настолько ‎сильно ‎задумываются ‎о ‎последствиях,‏ ‎и,‏ ‎думаю,‏ ‎многие ‎встречали‏ ‎тех, ‎кто‏ ‎готов ‎вписаться‏ ‎в‏ ‎новую ‎передрягу‏ ‎с ‎очевидно ‎невыгодными ‎для ‎них‏ ‎последствиями ‎без‏ ‎всякого‏ ‎страха ‎и ‎рассуждения.‏ ‎Некоторые ‎вообще‏ ‎по ‎жизни ‎руководствуются ‎принципом‏ ‎«главное‏ ‎— ‎ввязаться‏ ‎в ‎бой,‏ ‎а ‎там ‎посмотрим», ‎вполне ‎понимая,‏ ‎что‏ ‎последствия ‎могут‏ ‎быть ‎и‏ ‎плачевными, ‎они ‎всё ‎равно ‎бросаются‏ ‎в‏ ‎очередную‏ ‎передрягу ‎очертя‏ ‎голову. ‎Спортивные‏ ‎комментаторы ‎любовно‏ ‎говорят‏ ‎о ‎таких‏ ‎типах: ‎«не ‎щадит ‎ни ‎себя,‏ ‎ни ‎соперника».‏ ‎В‏ ‎жизни ‎такие ‎часто‏ ‎не ‎щадят‏ ‎и ‎тех, ‎кому ‎не‏ ‎повезло‏ ‎вести ‎с‏ ‎ними ‎дело.

Кроме‏ ‎того, ‎все ‎мы ‎не ‎лишены‏ ‎азарта,‏ ‎и ‎бывает,‏ ‎что ‎даже‏ ‎очень ‎сдержанный ‎по ‎жизни ‎человек‏ ‎начинает‏ ‎разбрасываться‏ ‎деньгами, ‎друзьями‏ ‎и ‎долгами,‏ ‎когда ‎неожиданно‏ ‎попадается‏ ‎на ‎крючок‏ ‎своей ‎страсти. ‎Ставки ‎здесь ‎—‏ ‎очевидный ‎пример,‏ ‎но‏ ‎не ‎единственный, ‎это‏ ‎может ‎быть‏ ‎что ‎угодно, ‎от ‎аудиофилии‏ ‎до‏ ‎острого ‎желания‏ ‎стать ‎пусть‏ ‎даже ‎небольшим, ‎но ‎начальником.

Любой ‎специалист‏ ‎может‏ ‎оказаться ‎не‏ ‎только ‎слишком‏ ‎узким ‎в ‎своём ‎знании, ‎но‏ ‎чересчур‏ ‎увлечённым‏ ‎своей ‎темой.‏ ‎Как ‎не‏ ‎слишком ‎удачливые‏ ‎боксёры,‏ ‎которые ‎проигрывают‏ ‎через ‎раз, ‎но ‎продолжают ‎выходить‏ ‎на ‎ринг,‏ ‎веря‏ ‎в ‎свою ‎звезду‏ ‎или ‎просто‏ ‎делая ‎то, ‎что ‎умеют‏ ‎лучше‏ ‎всего.

И ‎редко‏ ‎в ‎какой‏ ‎сфере ‎деятельности ‎легко ‎выдавать ‎абстрактную‏ ‎экспертизу,‏ ‎не ‎теряя‏ ‎лица, ‎как‏ ‎в ‎сфере ‎искусствоведения. ‎В ‎спорте‏ ‎есть‏ ‎неприятный‏ ‎момент ‎с‏ ‎наличием ‎результатов‏ ‎(а ‎в‏ ‎рассуждениях‏ ‎даже ‎о‏ ‎прошедших ‎матчах ‎редко ‎кому ‎удаётся‏ ‎избежать ‎констатации‏ ‎уровня‏ ‎участников), ‎в ‎экономике‏ ‎— ‎неприятный‏ ‎вопрос ‎«А ‎сколько ‎заработал‏ ‎ты‏ ‎сам?». ‎Даже‏ ‎политические ‎эксперты‏ ‎скованы ‎чуть ‎больше, ‎поскольку ‎вынуждены‏ ‎реагировать‏ ‎на ‎события‏ ‎окружающего ‎мира‏ ‎и ‎хотя ‎бы ‎изредка ‎признавать‏ ‎реальную‏ ‎действительность.

Лирическое‏ ‎отступление.

Старожилы ‎политических‏ ‎интернетов ‎и‏ ‎ток-шоу ‎могут‏ ‎помнить,‏ ‎как ‎некоторые‏ ‎отечественные ‎политологи ‎видели ‎Горбачёва ‎в‏ ‎Обаме, ‎потенциально‏ ‎в‏ ‎Хилари ‎и ‎Камале,‏ ‎а ‎уж‏ ‎про ‎Байдена ‎на ‎эту‏ ‎тему‏ ‎был ‎чуть‏ ‎ли ‎не‏ ‎экспертный ‎консенсус. ‎Кто-то ‎разглядел ‎Горбачёва‏ ‎и‏ ‎в ‎Трампе.‏ ‎И ‎спрашивается,‏ ‎что ‎делать ‎с ‎теми ‎анализами,‏ ‎которые‏ ‎наанализировали‏ ‎эти ‎аналитики?‏ ‎К ‎какому‏ ‎месту ‎их‏ ‎приложить‏ ‎и ‎от‏ ‎чего ‎это ‎поможет? ‎И, ‎что‏ ‎важнее, ‎не‏ ‎исходили‏ ‎ли ‎эти ‎неверные‏ ‎выводы ‎не‏ ‎только ‎из ‎неверных ‎предпосылок‏ ‎и‏ ‎хотелочного ‎мышления,‏ ‎но ‎и‏ ‎из ‎того ‎взгляда ‎на ‎мироустройство,‏ ‎которое‏ ‎стало ‎консенсусным‏ ‎в ‎экспертном‏ ‎сообществе.

Чтобы ‎это ‎не ‎выглядело ‎как‏ ‎наезд‏ ‎только‏ ‎на ‎отечественных‏ ‎экспертов, ‎можно‏ ‎вспомнить ‎об‏ ‎уверенности,‏ ‎которая ‎царила‏ ‎в ‎американских ‎политтехнологических ‎кругах, ‎что,‏ ‎начиная ‎с‏ ‎середины‏ ‎2010-х, ‎двухпартийный ‎баланс‏ ‎нарушится ‎и‏ ‎выборы ‎будут ‎всегда ‎оставаться‏ ‎за‏ ‎демократами, ‎потому‏ ‎что ‎демография‏ ‎(низкая ‎рождаемость ‎белых ‎протестантов ‎и‏ ‎эмиграция‏ ‎латиноамериканцев, ‎в‏ ‎первую ‎очередь)‏ ‎прибавляет ‎им ‎избирателей, ‎отнимая ‎у‏ ‎республиканцев.‏ ‎Исходя‏ ‎из ‎этой‏ ‎уверенности ‎строились‏ ‎самые ‎смелые‏ ‎планы‏ ‎по ‎переделу‏ ‎человека ‎и ‎общества ‎в ‎целом.‏ ‎Но, ‎как‏ ‎оказалось,‏ ‎многие ‎из ‎приехавших‏ ‎внезапно ‎не‏ ‎разделяют ‎самых ‎прогрессивных ‎взглядов‏ ‎на‏ ‎жизнь ‎и‏ ‎почему-то ‎не‏ ‎всегда ‎рады ‎росту ‎конкуренции ‎на‏ ‎получение‏ ‎гражданства ‎и‏ ‎низкоквалифицированных ‎рабочих‏ ‎мест ‎(высококвалифицированные ‎мигранты ‎политанализ ‎больших‏ ‎цифр‏ ‎не‏ ‎интересовал, ‎разумеется).

Увы,‏ ‎похоже, ‎что‏ ‎Горбачёв ‎—‏ ‎это‏ ‎персонаж, ‎характерный‏ ‎именно ‎для ‎русского ‎сюжета. ‎Горбачёвыми‏ ‎до ‎Горбачёва‏ ‎работали‏ ‎Керенский ‎и ‎Шуйский.‏ ‎Если ‎коротко,‏ ‎то ‎это ‎некто, ‎кто‏ ‎считался‏ ‎в ‎критический‏ ‎момент ‎чуть‏ ‎ли ‎не ‎единственным ‎вариантом. ‎При‏ ‎всех‏ ‎внешних ‎различиях‏ ‎все ‎они‏ ‎обладали ‎навыками ‎политических ‎интриг, ‎свойственных‏ ‎для‏ ‎своего‏ ‎времени: ‎так,‏ ‎пересидевший ‎смену‏ ‎династий, ‎авантюристов‏ ‎и‏ ‎оккупантов ‎вельможный‏ ‎боярин ‎таки ‎успел ‎поправить, ‎а‏ ‎несостоявшийся ‎актёр‏ ‎и‏ ‎историк ‎стал ‎большим‏ ‎манипулятором ‎в‏ ‎дореволюционной ‎думе, ‎а ‎потом‏ ‎типичным‏ ‎вождём ‎популистского‏ ‎толка; ‎и‏ ‎партийный ‎вундеркинд ‎из ‎народа, ‎которого‏ ‎активно‏ ‎продвигали ‎сверху‏ ‎(напрашивается ‎сравнение‏ ‎с ‎недавно ‎поминаемой ‎Вами ‎римской‏ ‎практикой‏ ‎усыновления‏ ‎— ‎здесь‏ ‎же ‎была‏ ‎гонка ‎за‏ ‎звание‏ ‎лучшего ‎приёмного‏ ‎сына ‎у ‎самого ‎сильного ‎функционера),‏ ‎а ‎он‏ ‎сам‏ ‎овладел ‎великой ‎наукой‏ ‎нравиться ‎(кстати,‏ ‎при ‎желании ‎здесь ‎можно‏ ‎найти‏ ‎много ‎параллелей‏ ‎с ‎удачно‏ ‎построившим ‎карьеру ‎Чичиковым, ‎а ‎Керенский‏ ‎и‏ ‎сам ‎своей‏ ‎лучшей ‎ролью‏ ‎в ‎школьном ‎театре ‎считал ‎Хлестакова,‏ ‎куда‏ ‎приписать‏ ‎Шуйского ‎—‏ ‎надо ‎подумать,‏ ‎но ‎в‏ ‎его‏ ‎случае ‎есть‏ ‎риск ‎(пусть ‎и ‎незначительный), ‎что‏ ‎персонаж ‎был‏ ‎списан‏ ‎в ‎том ‎числе‏ ‎с ‎него).

Самое‏ ‎пугающее ‎во ‎всех ‎трёх‏ ‎случаях‏ ‎— ‎это‏ ‎то, ‎что,‏ ‎поучаствовав ‎напрямую ‎в ‎процессе ‎развала‏ ‎страны,‏ ‎все ‎трое‏ ‎бросили ‎всё‏ ‎и ‎бежали ‎(или ‎спокойно ‎уехали)‏ ‎заграницу.‏ ‎В‏ ‎них ‎не‏ ‎нашлось ‎даже‏ ‎здоровой ‎властности,‏ ‎чтобы‏ ‎стоять ‎на‏ ‎своём ‎до ‎конца ‎и ‎продолжить‏ ‎борьбу. ‎И‏ ‎та‏ ‎лёгкость, ‎с ‎которой‏ ‎эти ‎люди‏ ‎сложили ‎с ‎себя ‎ответственность‏ ‎вместе‏ ‎с ‎полномочиями,‏ ‎оказавшись ‎в‏ ‎критический ‎момент ‎совсем ‎уж ‎беспомощными,‏ ‎пугает‏ ‎больше ‎всего.

Конец‏ ‎лирического ‎отступления.

Но‏ ‎искусствоведы ‎избавлены ‎от ‎всех ‎этих‏ ‎неприятностей‏ ‎—‏ ‎по ‎сути,‏ ‎для ‎них‏ ‎важно ‎только‏ ‎умение‏ ‎убедительно ‎высказывать‏ ‎специальными ‎словами ‎собственные ‎эмоции ‎или‏ ‎мысли. ‎И‏ ‎неизвестно‏ ‎ещё, ‎что ‎хуже:‏ ‎похожие ‎чувства,‏ ‎по ‎крайней ‎мере, ‎при‏ ‎некоторой‏ ‎сходности ‎характера‏ ‎или ‎настроения‏ ‎могут ‎ощутить ‎и ‎другие ‎зрители,‏ ‎а‏ ‎вот ‎мысли‏ ‎могут ‎громоздиться‏ ‎одна ‎на ‎другую ‎безо ‎всякого‏ ‎разбора‏ ‎и,‏ ‎даже ‎сохраняя‏ ‎формальную ‎логичность,‏ ‎совершенно ‎отрываться‏ ‎от‏ ‎замысла ‎(если‏ ‎он ‎был ‎вообще) ‎автора. ‎И‏ ‎камнем ‎преткновения‏ ‎в‏ ‎различных ‎интерпретациях ‎обычно‏ ‎становится ‎сама‏ ‎образность ‎искусства ‎— ‎где-то‏ ‎на‏ ‎первой ‎же‏ ‎стадии ‎толкования‏ ‎символов ‎обычно ‎и ‎кроется ‎проблема‏ ‎любого‏ ‎рассуждения ‎о‏ ‎художественном ‎произведении.

Образы‏ ‎и ‎без ‎того ‎зачастую ‎многозначны‏ ‎и‏ ‎очень‏ ‎зависят ‎от‏ ‎культуры ‎и‏ ‎эпохи, ‎так‏ ‎ещё‏ ‎и ‎принципиальным‏ ‎является ‎глубина, ‎с ‎которой ‎в‏ ‎них ‎закопался‏ ‎автор.‏ ‎Причём ‎и ‎глубина‏ ‎эта ‎двух‏ ‎уровней: ‎эвристическая ‎и ‎метафизическая.‏ ‎И‏ ‎на ‎бытовом‏ ‎уровне ‎под‏ ‎«глубиной» ‎чаще ‎понимается ‎последняя ‎—‏ ‎не‏ ‎то, ‎насколько‏ ‎глубоко ‎зарыта‏ ‎идея, ‎а ‎насколько ‎она ‎значима‏ ‎и‏ ‎философична.‏ ‎Меж ‎тем‏ ‎евангельские ‎притчи‏ ‎— ‎частый‏ ‎(и‏ ‎почти ‎всегда‏ ‎недостижимый) ‎ориентир ‎для ‎художников ‎всех‏ ‎времён ‎—‏ ‎при‏ ‎всей ‎своей ‎многозначности‏ ‎были ‎ясны‏ ‎даже ‎самым ‎простым ‎слушателям‏ ‎без‏ ‎длинных ‎комментариев‏ ‎и ‎пояснений.‏ ‎И, ‎напротив, ‎памфлет, ‎бичующий ‎политических‏ ‎врагов,‏ ‎которых ‎нельзя‏ ‎назвать ‎напрямую,‏ ‎или ‎с ‎подмигиванием ‎намекающий ‎товарищам‏ ‎из‏ ‎тайной‏ ‎ложи ‎о‏ ‎том, ‎что‏ ‎автор ‎свой,‏ ‎могут‏ ‎не ‎нести‏ ‎никакой ‎философской ‎или ‎общечеловеческой ‎глубины,‏ ‎зато ‎иметь‏ ‎сложную‏ ‎систему ‎отсылок ‎и‏ ‎аллегорий ‎на‏ ‎аллегории.

Другой ‎бедой ‎искусствоведения ‎являются‏ ‎обобщения.‏ ‎Особенно ‎когда‏ ‎речь ‎заходит‏ ‎о ‎том, ‎чтобы ‎нарисовать ‎широкими‏ ‎мазками‏ ‎творческий ‎портрет‏ ‎автора. ‎Если‏ ‎образы ‎в ‎художественном ‎произведении ‎и‏ ‎правда‏ ‎есть‏ ‎и ‎обычно‏ ‎проблема ‎в‏ ‎их ‎излишне‏ ‎вольном‏ ‎толковании ‎(хотя‏ ‎символист ‎найдёт ‎образность ‎и ‎там,‏ ‎где ‎её‏ ‎автор‏ ‎не ‎подразумевал), ‎то‏ ‎вот ‎выводы‏ ‎о ‎творчестве ‎какого-либо ‎художника‏ ‎в‏ ‎целом ‎зачастую‏ ‎зависят ‎от‏ ‎общепринятых ‎представлений ‎(или ‎желания ‎их‏ ‎нарушить),‏ ‎а ‎не‏ ‎от ‎действительного‏ ‎смысла ‎произведений. ‎Ярко ‎это ‎описывает‏ ‎Аверченко‏ ‎в‏ ‎небольшой ‎зарисовке‏ ‎«Жвачка».

Но ‎остаётся‏ ‎неясным ‎вопрос:‏ ‎а‏ ‎как ‎же‏ ‎быть? ‎А ‎всё ‎также ‎—‏ ‎разбирать ‎конкретные‏ ‎художественные‏ ‎произведения. ‎В ‎контексте‏ ‎эпохи, ‎в‏ ‎которую ‎они ‎создавались ‎и‏ ‎места‏ ‎в ‎творчестве‏ ‎автора. ‎Разбирать‏ ‎в ‎самом ‎прямом ‎смысле ‎—‏ ‎анализируя‏ ‎по ‎частям‏ ‎произведение, ‎а‏ ‎потом ‎синтезируя ‎из ‎вычлененных ‎идей‏ ‎некую‏ ‎общую‏ ‎тему ‎(или‏ ‎признавать, ‎что‏ ‎её ‎нет,‏ ‎а‏ ‎есть, ‎например,‏ ‎задача ‎заявить ‎о ‎себе ‎или‏ ‎заработать, ‎или‏ ‎посмешить).

С‏ ‎карьерой ‎уже ‎тяжелее‏ ‎— ‎здесь‏ ‎допущения ‎будут ‎неизбежные. ‎Как‏ ‎и‏ ‎чисто ‎субъективные‏ ‎оценки: ‎пытаясь‏ ‎проследить ‎генеральные ‎линии ‎в ‎чьём-либо‏ ‎творчестве‏ ‎мы ‎неизбежено‏ ‎будем ‎наталкиваться‏ ‎на ‎избыточное ‎обобщение ‎(когда ‎тема,‏ ‎свойственная‏ ‎значительной‏ ‎части ‎произведений‏ ‎будет ‎выискиваться‏ ‎(а ‎при‏ ‎определённом‏ ‎навыке ‎и‏ ‎находиться) ‎и ‎в ‎тех ‎работах,‏ ‎где ‎её‏ ‎не‏ ‎было ‎вовсе), ‎анахронизм‏ ‎(когда ‎даже‏ ‎сам ‎автор ‎(а ‎тем‏ ‎более‏ ‎критик) ‎может‏ ‎начать ‎утверждать‏ ‎о ‎более ‎ранних ‎произведениях ‎то,‏ ‎что‏ ‎он ‎хотел‏ ‎бы ‎видеть‏ ‎в ‎них ‎впоследствии ‎(и ‎мемуары,‏ ‎и‏ ‎поздние‏ ‎интервью ‎в‏ ‎этом ‎плане‏ ‎могут ‎оказаться‏ ‎ложными‏ ‎помощниками).

В ‎общем,‏ ‎тут ‎всё ‎так ‎же, ‎как‏ ‎и ‎в‏ ‎спортивной‏ ‎аналитике, ‎— ‎говорить‏ ‎надо ‎конкретно‏ ‎о ‎конкретных. ‎О ‎том,‏ ‎как‏ ‎работает ‎произведение,‏ ‎можно ‎ли‏ ‎это ‎повторить. ‎Можно ‎подумать, ‎что‏ ‎у‏ ‎искусствоведения ‎чистого‏ ‎такой ‎цели‏ ‎быть ‎не ‎может, ‎но ‎в‏ ‎этом‏ ‎и‏ ‎его ‎проблема‏ ‎— ‎оно‏ ‎не ‎учит‏ ‎художественности,‏ ‎а ‎только‏ ‎оценивать. ‎И ‎парадокс ‎здесь ‎в‏ ‎том, ‎что‏ ‎оценить‏ ‎может ‎по-настоящему ‎только‏ ‎тот, ‎кто‏ ‎понимает, ‎как ‎оно ‎работает.

Есть‏ ‎у‏ ‎спортивной ‎аналитики‏ ‎и ‎другая‏ ‎задача ‎— ‎понять, ‎что ‎этому‏ ‎противопоставить.‏ ‎И, ‎казалось‏ ‎бы, ‎искусству‏ ‎это ‎чуждо ‎совершенно. ‎Но ‎даже‏ ‎это‏ ‎не‏ ‎так ‎—‏ ‎зачастую ‎художественные‏ ‎произведения ‎создаются‏ ‎в‏ ‎оппонировании ‎другим.‏ ‎Одна ‎волна ‎накатывает ‎на ‎другую‏ ‎и ‎зачастую‏ ‎ломает‏ ‎прежде ‎всего ‎способ‏ ‎работы, ‎технику‏ ‎и ‎приёмы, ‎а ‎потом‏ ‎уж‏ ‎и ‎смыслы‏ ‎(неизбежно, ‎впрочем,‏ ‎создавая ‎новых ‎закостенелых ‎академиков, ‎которыми‏ ‎успевают‏ ‎стать ‎и‏ ‎сами ‎культур-революционеры,‏ ‎если ‎живут ‎достаточно ‎долго). ‎Но‏ ‎бывает‏ ‎мотивация‏ ‎и ‎позитивная:‏ ‎будущий ‎творец‏ ‎любит ‎что-то‏ ‎всей‏ ‎душой, ‎но‏ ‎считает, ‎что ‎любимым ‎произведениям ‎чего-то‏ ‎не ‎хватает,‏ ‎и‏ ‎чтобы ‎понять, ‎что‏ ‎же ‎это‏ ‎«что-то», ‎придётся ‎также ‎разобраться‏ ‎с‏ ‎тем, ‎как‏ ‎оно ‎устроено.

Читать: 2+ мин
logo Буланенко

Эльдар Рязанов как дирижёр и тренер

У ‎каждого‏ ‎сильного ‎режиссёра ‎есть ‎ярко ‎выраженная‏ ‎черта, ‎которая‏ ‎заметна‏ ‎в ‎большинстве ‎его‏ ‎фильмов. ‎Тот‏ ‎особенный ‎подход ‎к ‎кино‏ ‎и‏ ‎самому ‎процессу‏ ‎съёмок, ‎который‏ ‎по ‎сути ‎и ‎рождает ‎характер‏ ‎фильма‏ ‎и ‎стилистику‏ ‎творчества ‎вообще.‏ ‎У ‎Рязанова ‎это, ‎несомненно, ‎был‏ ‎подбор‏ ‎актёров‏ ‎и ‎создание‏ ‎из ‎них‏ ‎ансамбля ‎—‏ ‎когда‏ ‎хорош ‎не‏ ‎кто-то ‎один, ‎а ‎на ‎первый‏ ‎план ‎выходит‏ ‎прежде‏ ‎всего ‎взаимодействие ‎(в‏ ‎лучших ‎его‏ ‎фильмах ‎даже ‎лишние ‎персонажи‏ ‎и‏ ‎лирические ‎отступления‏ ‎как ‎минимум‏ ‎не ‎портят ‎общую ‎картину).

В ‎работах‏ ‎Рязанова‏ ‎даже ‎в‏ ‎лучшие ‎годы‏ ‎мог ‎быть ‎брак ‎по ‎фокусу‏ ‎или‏ ‎нарушаться‏ ‎логика ‎сюжета‏ ‎или ‎характера‏ ‎персонажей, ‎но‏ ‎за‏ ‎ними ‎всё‏ ‎равно ‎интересно ‎наблюдать. ‎У ‎режиссуры‏ ‎граней ‎больше,‏ ‎чем‏ ‎у ‎игральных ‎костей,‏ ‎и ‎ту‏ ‎же ‎работу ‎с ‎актёром‏ ‎нельзя‏ ‎свести ‎к‏ ‎чему-то ‎одному‏ ‎— ‎кто-то ‎умеет ‎выжимать ‎из‏ ‎актёров‏ ‎мгновения ‎подлинности,‏ ‎кто-то ‎умело‏ ‎располагает ‎их ‎в ‎кадре ‎или‏ ‎создаёт‏ ‎позитивную‏ ‎атмосферу ‎на‏ ‎площадке. ‎Но‏ ‎просто ‎набрать‏ ‎хороших‏ ‎актёров ‎и‏ ‎устроить ‎капустник ‎недостаточно, ‎чтобы ‎снять‏ ‎хорошее ‎кино.‏ ‎И‏ ‎это ‎видно ‎по‏ ‎многим ‎фильмам‏ ‎с ‎звёздным ‎составом ‎(в‏ ‎том‏ ‎числе ‎по‏ ‎поздним ‎фильмам‏ ‎самого ‎Рязанова). ‎«Подобрать ‎ансамбль», ‎«оркестровать‏ ‎сцену»‏ ‎— ‎неспроста‏ ‎музыкальные ‎термины‏ ‎используются ‎для ‎описания ‎этого ‎процесса,‏ ‎поскольку‏ ‎тут‏ ‎тоже ‎всё‏ ‎легко ‎и‏ ‎замечательно, ‎когда‏ ‎оно‏ ‎работает, ‎но‏ ‎любая ‎какофония ‎в ‎кино ‎так‏ ‎же ‎режет‏ ‎глаз‏ ‎зрителя, ‎как ‎ухо‏ ‎меломана.

И ‎«Берегись‏ ‎автомобиля», ‎берусь ‎это ‎утверждать,‏ ‎самый‏ ‎сильный ‎в‏ ‎ансамблевом ‎плане‏ ‎фильм ‎Рязанова. ‎Были ‎у ‎него‏ ‎работы‏ ‎с ‎более‏ ‎яркими ‎отдельными‏ ‎актёрскими ‎выступлениями ‎или ‎яркими ‎эпизодами,‏ ‎были‏ ‎и‏ ‎хорошие ‎ансамбли‏ ‎(один ‎из‏ ‎самых ‎недооценённых‏ ‎—‏ ‎в ‎«Зигзаге‏ ‎удачи»), ‎но ‎именно ‎в ‎комичном‏ ‎нуаре ‎(в‏ ‎фильме‏ ‎и ‎правда ‎обыгрываются‏ ‎многие ‎штампы‏ ‎жанра) ‎оркестр ‎особенно ‎хорош.‏ ‎Слышны‏ ‎как ‎отдельные‏ ‎партии ‎в‏ ‎виртуозном ‎исполнении, ‎так ‎и ‎вся‏ ‎мелодия‏ ‎в ‎целом.‏ ‎И, ‎пожалуй,‏ ‎самым ‎показательным ‎здесь ‎является ‎тот‏ ‎факт,‏ ‎что‏ ‎даже ‎самые‏ ‎яркие ‎исполнения‏ ‎второго ‎плана‏ ‎не‏ ‎заглушают ‎основной‏ ‎сюжет, ‎а ‎работают ‎на ‎него.‏ ‎Ни ‎блестяще‏ ‎исполненный‏ ‎Папановым ‎тесть ‎Семицветова,‏ ‎ни ‎скоротечный‏ ‎Банионис ‎(без, ‎что ‎редкость,‏ ‎переозвучания),‏ ‎ни ‎уморительный‏ ‎Евстигнеев ‎в‏ ‎роли ‎тренера-режиссёра. ‎И ‎в ‎этом‏ ‎несомненная‏ ‎заслуга ‎Рязанова,‏ ‎который ‎тоже‏ ‎стал ‎кем-то ‎вроде ‎тренера ‎для‏ ‎звёздной‏ ‎команды,‏ ‎а ‎это‏ ‎по ‎силам‏ ‎не ‎каждому‏ ‎даже‏ ‎сильному ‎специалисту.

Смотреть: 3 час 20+ мин
logo Буланенко

«Афоня» (Данелия, 1975) — видеоразбор фильма

Доступно подписчикам уровня
«Кинозал»
Подписаться за 500₽ в месяц

Читать: 4+ мин
logo Буланенко

Вильнёв снимает правильное кино и получает награду

Начавшийся ‎марафон‏ ‎по ‎Вильнёву ‎подтвердил ‎очевидное: канадский ‎режиссёр‏ ‎— ‎отличник‏ ‎прогрессистской‏ ‎политической ‎подготовки. ‎Пытаясь‏ ‎создать ‎интересного‏ ‎женского ‎персонажа, ‎он ‎даёт‏ ‎ей‏ ‎цель ‎и‏ ‎награждает ‎способностями‏ ‎в ‎её ‎достижении. ‎Обычно ‎это‏ ‎чёткая‏ ‎уверенность ‎в‏ ‎своей ‎правоте‏ ‎и ‎продвинутые ‎манипулятивные ‎навыки. ‎Уверенность‏ ‎основана‏ ‎на‏ ‎полной ‎уверенности‏ ‎в ‎собственной‏ ‎исключительности. ‎Так,‏ ‎героиня‏ ‎«Пожаров», ‎убеждая‏ ‎брата ‎сделать ‎так, ‎как ‎она‏ ‎хочет, ‎произносит‏ ‎сакраментальное:‏ ‎«Если ‎ты ‎не‏ ‎хочешь ‎сделать‏ ‎это ‎для ‎себя ‎или‏ ‎для‏ ‎матери, ‎то‏ ‎сделай ‎это‏ ‎для ‎меня», ‎— ‎выстраивая ‎чёткую‏ ‎иерархию‏ ‎статуса.

В ‎«Политехе»‏ ‎пережившая ‎трагедию‏ ‎героиня, ‎в ‎отличие ‎от ‎единственного‏ ‎пытавшегося‏ ‎что-то‏ ‎сделать ‎героя,‏ ‎находит ‎в‏ ‎себе ‎силы‏ ‎жить‏ ‎дальше, ‎подытоживая,‏ ‎что, ‎если ‎у ‎неё ‎родится‏ ‎дочь, ‎то‏ ‎она‏ ‎скажет, ‎что ‎ей‏ ‎принадлежит ‎весь‏ ‎мир, ‎а ‎мальчика ‎научит‏ ‎любить.‏ ‎Не ‎заостряет‏ ‎внимание ‎Вильнёв‏ ‎и ‎на ‎том, ‎что ‎сумасшедший‏ ‎стрелок,‏ ‎убивший ‎студенток,‏ ‎воспитывался ‎матерью-одиночкой‏ ‎(и ‎винил ‎во ‎всех ‎бедах‏ ‎её),‏ ‎но‏ ‎зато ‎подчёркивается‏ ‎уверенность ‎главной‏ ‎героини ‎в‏ ‎том,‏ ‎что ‎она‏ ‎воспитает ‎ребёнка ‎хорошо ‎и ‎одна‏ ‎(хотя ‎она‏ ‎замужем).

Надо‏ ‎заметить, ‎что ‎до‏ ‎«Политеха» ‎Вильнёв‏ ‎брал ‎большой ‎перерыв ‎в‏ ‎режиссёрской‏ ‎карьере, ‎ища‏ ‎свой ‎язык,‏ ‎и ‎предыдущие ‎его ‎фильмы, ‎извиняюсь‏ ‎за‏ ‎каламбур, ‎гораздо‏ ‎более ‎многословны.‏ ‎И ‎героини ‎в ‎них ‎куда‏ ‎более‏ ‎разговорчивы‏ ‎и ‎откровенно‏ ‎манипулятивны, ‎но,‏ ‎чтобы ‎они‏ ‎ни‏ ‎сделали, ‎режиссёр‏ ‎за ‎них.

Сместит ‎акценты ‎Дени ‎и‏ ‎в ‎«Убийце»,‏ ‎который,‏ ‎что ‎логично, ‎был‏ ‎об ‎убийце,‏ ‎посвятившем ‎свою ‎жизнь ‎мести,‏ ‎и‏ ‎о ‎том,‏ ‎что ‎зверь‏ ‎своей ‎жестокостью ‎может ‎создать ‎охотника‏ ‎(картель‏ ‎Сонора ‎здесь‏ ‎выступает ‎в‏ ‎роли ‎акул, ‎которые ‎сами ‎вызвали‏ ‎на‏ ‎себя‏ ‎гнев ‎касатки,‏ ‎которая ‎не‏ ‎успокоится, ‎пока‏ ‎не‏ ‎уничтожит ‎их‏ ‎всех). ‎Открывающая ‎сцена ‎сценария ‎Шеридана‏ ‎— ‎про‏ ‎персонажа‏ ‎дель ‎Торро. ‎Открывающая‏ ‎сцена ‎фильма‏ ‎Вильнёва ‎— ‎про ‎персонажа‏ ‎Блант.‏ ‎В ‎её‏ ‎лице ‎мы‏ ‎не ‎просто ‎видим ‎ужас ‎наивного‏ ‎идеалиста‏ ‎от ‎столкновения‏ ‎с ‎тайной‏ ‎нарковойной, ‎в ‎которую ‎втянуто ‎правительство‏ ‎США,‏ ‎как,‏ ‎по-видимому, ‎задумывалось,‏ ‎а ‎главную‏ ‎героиню. ‎Разумеется,‏ ‎Вильнёв‏ ‎снова ‎не‏ ‎удержался.

Мало ‎того, ‎по ‎сценарию ‎идеализм‏ ‎героини ‎не‏ ‎только‏ ‎должен ‎резонировать ‎со‏ ‎зрительским, ‎но‏ ‎и ‎объяснять, ‎почему ‎в‏ ‎разработку‏ ‎оперативник ‎ЦРУ‏ ‎взял ‎именно‏ ‎её. ‎По ‎фильму ‎это ‎вроде‏ ‎бы‏ ‎тоже ‎так,‏ ‎но ‎вместе‏ ‎с ‎тем ‎наивность ‎становится ‎чуть‏ ‎ли‏ ‎не‏ ‎достоинством ‎персонажа.‏ ‎Монополия ‎на‏ ‎манипуляцию ‎у‏ ‎Дени‏ ‎чётко ‎за‏ ‎женскими ‎персонажами ‎— ‎по ‎крайней‏ ‎мере, ‎только‏ ‎они‏ ‎занимаются ‎ей ‎во‏ ‎благо. ‎Также‏ ‎как ‎и ‎власть ‎женщин‏ ‎—‏ ‎это ‎не‏ ‎то ‎же‏ ‎самое, ‎что ‎власть ‎мужчин. ‎Чему‏ ‎Вильнёв‏ ‎посвятил ‎свою‏ ‎«Дюну».

Перекос ‎в‏ ‎сторону ‎героини ‎Блант ‎вызывает ‎и‏ ‎некоторое‏ ‎удивление‏ ‎в ‎кульминационной‏ ‎части ‎фильма,‏ ‎которая ‎целиком‏ ‎за‏ ‎персонажем ‎дель‏ ‎Торро, ‎в ‎которой ‎его ‎Алехандро‏ ‎превращается ‎в‏ ‎терминатора.‏ ‎И ‎здесь ‎стоит‏ ‎отметить ‎один‏ ‎ход ‎постановщика: ‎с ‎одной‏ ‎стороны,‏ ‎решение ‎сильно‏ ‎сократить ‎реплики‏ ‎персонажа, ‎якобы ‎предложенное ‎Бенисио ‎и‏ ‎поддержанное‏ ‎Дени, ‎работает,‏ ‎и ‎от‏ ‎этого ‎Алехандро ‎делается ‎только ‎более‏ ‎таинственно-мрачным,‏ ‎но‏ ‎с ‎другой‏ ‎— ‎он‏ ‎становится ‎внезапно‏ ‎важным‏ ‎и ‎резким‏ ‎(в ‎той ‎же ‎перестрелке ‎на‏ ‎пропускном ‎пункте‏ ‎навыки,‏ ‎которые ‎продемонстрирует ‎сикарио‏ ‎в ‎конце‏ ‎фильма, ‎показывает ‎оперативник ‎в‏ ‎очках,‏ ‎а ‎не‏ ‎он). ‎И‏ ‎в ‎этом, ‎пожалуй, ‎проблема. ‎Если‏ ‎уж‏ ‎из ‎сценария‏ ‎убраны ‎сцены‏ ‎беспощадности ‎и ‎крутости ‎и ‎разговоры‏ ‎о‏ ‎том,‏ ‎как ‎адвокат‏ ‎стал ‎безжалостным‏ ‎убийцей, ‎то‏ ‎надо‏ ‎было ‎показать‏ ‎действием ‎и ‎визуалом.

Фильм ‎при ‎этом‏ ‎мне ‎нравится‏ ‎(пожалуй,‏ ‎больше ‎всего ‎у‏ ‎канадца, ‎но‏ ‎и ‎в ‎отрыве ‎от‏ ‎его‏ ‎творчества ‎тоже),‏ ‎но ‎кульминация‏ ‎выглядит, ‎пожалуй ‎что, ‎несколько ‎инородно.‏ ‎После‏ ‎псевдодокументального ‎фильма‏ ‎о ‎наркомафии‏ ‎и ‎борьбе ‎с ‎ней ‎(не‏ ‎всегда‏ ‎чистоплотной)‏ ‎мы ‎резко‏ ‎попадаем ‎в‏ ‎«Джейсона ‎Борна»‏ ‎(собственно,‏ ‎породившего ‎моду‏ ‎на ‎псевдодокументальность ‎в ‎дорогих ‎боевиках).‏ ‎Как ‎за‏ ‎это‏ ‎время ‎уже ‎немолодой‏ ‎мексиканский ‎адвокат‏ ‎стал ‎орудием ‎для ‎убийства‏ ‎—‏ ‎не ‎совсем‏ ‎ясно.

В ‎«Убийце»‏ ‎есть ‎и ‎не ‎очень ‎нужные‏ ‎(но‏ ‎очень ‎политически‏ ‎грамотные) ‎вставки‏ ‎из ‎жизни ‎простого ‎мексиканского ‎полицейского,‏ ‎который‏ ‎просто‏ ‎перевозил ‎наркоту‏ ‎и ‎помогал‏ ‎картелю, ‎а‏ ‎в‏ ‎концовке ‎был‏ ‎ни ‎за ‎что ‎пристрелен ‎Алехандро.‏ ‎Вроде ‎как‏ ‎это‏ ‎должно ‎стать ‎поворотом‏ ‎в ‎сюжете,‏ ‎когда ‎зритель ‎должен ‎был‏ ‎понять,‏ ‎что ‎убийца‏ ‎— ‎нехороший‏ ‎убийца. ‎Только ‎жалости ‎к ‎продажному‏ ‎полицейскому‏ ‎не ‎появляется:‏ ‎тот ‎факт,‏ ‎что ‎у ‎негодяя ‎дети, ‎говорит‏ ‎только‏ ‎о‏ ‎том, ‎что‏ ‎у ‎него‏ ‎есть ‎дети.‏ ‎Как‏ ‎мы ‎знаем‏ ‎из ‎Евангелия, ‎и ‎злые ‎умеют‏ ‎давать ‎благие‏ ‎даяния‏ ‎своим ‎детям, ‎и‏ ‎когда ‎те‏ ‎просят ‎хлеба, ‎то ‎не‏ ‎дадут‏ ‎им ‎камня.‏ ‎А ‎когда‏ ‎просят ‎отвести ‎их ‎на ‎футбол,‏ ‎то‏ ‎встают ‎и‏ ‎отводят.

Читать: 3+ мин
logo Буланенко

Как Георгий Николаевич с Иннокентием Михайловичем поссорились

Актёры ‎редко‏ ‎умеют ‎остановиться ‎в ‎выборе ‎ролей‏ ‎и ‎зачастую‏ ‎претендуют‏ ‎на ‎всё ‎и‏ ‎сразу. ‎Особенно‏ ‎актёры ‎востребованные. ‎Иннокентий ‎Смоктуновский‏ ‎бегал‏ ‎за ‎Георгием‏ ‎Данелией, ‎буквально‏ ‎выпрашивая ‎у ‎того ‎роль ‎Хаджи-Мурата.‏ ‎В‏ ‎итоге ‎большой‏ ‎режиссёр ‎не‏ ‎сдержался ‎и ‎сказал ‎большому ‎актёру‏ ‎с‏ ‎сарказмом,‏ ‎что, ‎может,‏ ‎тому ‎лучше‏ ‎попробоваться ‎на‏ ‎роль‏ ‎Карениной ‎(раз‏ ‎уж ‎так ‎хочется ‎сыграть ‎в‏ ‎экранизации ‎произведения‏ ‎Толстого).‏ ‎Некоторым ‎образом ‎намекнув,‏ ‎что ‎Смоктуновский‏ ‎слишком ‎уж ‎широко ‎растянул‏ ‎бредни‏ ‎в ‎надежде‏ ‎на ‎хороший‏ ‎улов, ‎не ‎соизмеряя ‎ни ‎сколько‏ ‎он‏ ‎в ‎состоянии‏ ‎вытащить ‎рыбы,‏ ‎ни ‎какая ‎глубина ‎у ‎водоёма.

Если‏ ‎сравнить‏ ‎со‏ ‎старым ‎театром,‏ ‎то ‎это‏ ‎как ‎раз‏ ‎издержки‏ ‎отказа ‎от‏ ‎жёстких ‎амплуа. ‎Раньше ‎актёр ‎менял‏ ‎типаж ‎1–2‏ ‎за‏ ‎жизнь ‎— ‎редко‏ ‎чаще ‎и‏ ‎обычно ‎в ‎связи ‎со‏ ‎взрослением.‏ ‎Это, ‎конечно,‏ ‎ограничивало ‎актёров‏ ‎широкого ‎таланта ‎и ‎стереотипизировало ‎игру,‏ ‎но‏ ‎это ‎же‏ ‎упрощало ‎подбор‏ ‎на ‎роли. ‎Опера, ‎где ‎амплуа‏ ‎жёстко‏ ‎привязано‏ ‎к ‎вокальным‏ ‎данным, ‎является‏ ‎искусством ‎очень‏ ‎формализованным,‏ ‎где ‎всё‏ ‎исполнение ‎сводится ‎к ‎конкретным ‎техническим‏ ‎нюансам, ‎а‏ ‎всё‏ ‎прочее ‎— ‎предельно‏ ‎гротескно. ‎Но‏ ‎зато ‎в ‎опере ‎на‏ ‎партию‏ ‎баса-профундо ‎не‏ ‎возьмут ‎драматического‏ ‎баритона, ‎даже ‎если ‎он ‎будет‏ ‎при‏ ‎пении ‎очень‏ ‎выразительно ‎играть‏ ‎лицом.

Правда, ‎попрекнув ‎актёров ‎в ‎неуёмном‏ ‎желании‏ ‎сыграть‏ ‎всё, ‎невзирая‏ ‎на ‎собственные‏ ‎возможности ‎(и‏ ‎ограничения),‏ ‎стоит ‎заметить,‏ ‎что ‎режиссёры ‎тоже ‎часто ‎грешат‏ ‎назначением ‎на‏ ‎роли‏ ‎не ‎совсем ‎подходящих‏ ‎исполнителей. ‎За‏ ‎многими ‎постановщиками ‎обычно ‎волочится‏ ‎целый‏ ‎табор ‎из‏ ‎близких ‎друзей,‏ ‎коллег ‎и ‎просто ‎приятных ‎в‏ ‎общении‏ ‎людей. ‎Даже‏ ‎нелюдимый ‎и‏ ‎не ‎очень ‎приятный ‎в ‎рабочем‏ ‎процессе‏ ‎Кубрик‏ ‎имел ‎такую‏ ‎свиту ‎(во‏ ‎второй ‎половине‏ ‎карьеры‏ ‎это ‎уже‏ ‎была ‎свита ‎фактическая ‎— ‎кто-то‏ ‎из ‎исполнителей‏ ‎вторых‏ ‎ролей ‎или ‎помощников‏ ‎на ‎площадке‏ ‎становились ‎чем-то ‎вроде ‎личных‏ ‎секретарей‏ ‎или ‎камердинеров‏ ‎в ‎большом‏ ‎английском ‎доме ‎Стэнли).

И ‎уж ‎к‏ ‎Данелии‏ ‎эта ‎практика‏ ‎относится ‎в‏ ‎полной ‎мере. ‎Он ‎любил ‎снимать‏ ‎(пусть‏ ‎и‏ ‎в ‎небольших‏ ‎ролях) ‎свою‏ ‎вторую ‎супругу,‏ ‎пока‏ ‎они ‎жили‏ ‎вместе ‎(фактическим ‎браком), ‎супругу ‎Бондарчука,‏ ‎с ‎которым‏ ‎сдружился‏ ‎на ‎съёмках ‎«Серёжи»,‏ ‎сразу ‎несколько‏ ‎второплановых ‎актёров, ‎переходивших ‎из‏ ‎фильма‏ ‎в ‎фильм‏ ‎(в ‎том‏ ‎числе ‎былинный ‎Рене ‎Хобуа, ‎который‏ ‎даже‏ ‎актёром ‎не‏ ‎был, ‎а‏ ‎просто ‎сделал ‎маэстро ‎приятно, ‎похвалив‏ ‎его‏ ‎сценарий,‏ ‎не ‎поняв‏ ‎в ‎нём‏ ‎ни ‎строчки,‏ ‎в‏ ‎благодарность ‎творец‏ ‎стал ‎с ‎«Не ‎горюй!» ‎регулярно‏ ‎указывать ‎его‏ ‎в‏ ‎титрах) ‎и, ‎разумеется,‏ ‎Евгения ‎Леонова.‏ ‎Своего ‎любимого ‎актёра ‎Данелия‏ ‎снимал‏ ‎всегда, ‎пока‏ ‎тот ‎был‏ ‎жив, ‎начиная ‎с ‎«33». ‎Писал‏ ‎под‏ ‎него ‎роли‏ ‎или ‎отдельные‏ ‎эпизоды, ‎если ‎таких ‎не ‎находилось.‏ ‎И‏ ‎тоже‏ ‎выходил ‎за‏ ‎пределы ‎его‏ ‎возможностей: ‎так,‏ ‎в‏ ‎фильме ‎«Слёзы‏ ‎капали» ‎роль ‎сына ‎персонажа ‎Леонова‏ ‎исполнил ‎непрофессиональный‏ ‎актёр,‏ ‎и ‎на ‎переозвучке‏ ‎не ‎придумали‏ ‎ничего ‎лучше, ‎чем ‎дать‏ ‎озвучание‏ ‎его ‎реплик‏ ‎Леонову ‎же,‏ ‎и ‎итог ‎оказался ‎весьма ‎спорным‏ ‎—‏ ‎не ‎с‏ ‎первого ‎раза‏ ‎вообще ‎можно ‎разобрать, ‎что ‎это‏ ‎диалог,‏ ‎а‏ ‎не ‎длинный‏ ‎леоновский ‎монолог.

Забавна‏ ‎история ‎и‏ ‎со‏ ‎съёмками ‎фильма‏ ‎«Мимино»: ‎под ‎исполнителей ‎главных ‎ролей‏ ‎персонажи ‎заранее‏ ‎создавались,‏ ‎так ‎что ‎проб‏ ‎они, ‎в‏ ‎общем-то, ‎не ‎проходили, ‎но‏ ‎вот‏ ‎кто ‎будет‏ ‎соседом ‎главного‏ ‎героя ‎в ‎гостинице, ‎решил ‎только‏ ‎жребий.‏ ‎Леонов ‎мог‏ ‎сыграть ‎роль‏ ‎компаньона ‎Мимино, ‎но ‎тогда ‎бы‏ ‎он‏ ‎стал‏ ‎эндокринологом, ‎а‏ ‎фильм ‎бы‏ ‎лишился ‎части‏ ‎своих‏ ‎шуток, ‎которые‏ ‎считаются ‎импровизацией ‎Мкртчяна. ‎В ‎итоге,‏ ‎разумеется, ‎под‏ ‎Евгения‏ ‎Павловича ‎всё ‎равно‏ ‎был ‎создан‏ ‎отдельный ‎эпизод.

П.С.: ‎Данелия, ‎кстати,‏ ‎на‏ ‎роль ‎Хаджи-Мурата‏ ‎очень ‎хотел‏ ‎Омара ‎Шарифа.

Читать: 5+ мин
logo Буланенко

Эдгар Райт — человек-клип

Редко ‎бывает‏ ‎так, ‎чтобы ‎творчество ‎технически ‎подкованного‏ ‎человека ‎оставляло‏ ‎столь‏ ‎неглубокий ‎след ‎в‏ ‎душе. ‎Ещё‏ ‎до ‎начала ‎марафона ‎по‏ ‎Эдгару‏ ‎Райту ‎я‏ ‎уже ‎видел‏ ‎большую ‎часть ‎его ‎работ, ‎но‏ ‎обнаружилось,‏ ‎что ‎многие‏ ‎концовки ‎стёрлись‏ ‎из ‎моей ‎памяти. ‎То, ‎что‏ ‎должно‏ ‎быть‏ ‎главным ‎в‏ ‎повествовании ‎и‏ ‎раскрывать ‎его,‏ ‎у‏ ‎Райта ‎зачастую‏ ‎оказывается ‎чем-то ‎брошенным ‎в ‎спину‏ ‎уже ‎уходящему‏ ‎зрителю:‏ ‎режиссёр ‎очень ‎любит‏ ‎двойные ‎и‏ ‎даже ‎тройные ‎финалы, ‎когда‏ ‎история‏ ‎уже ‎рассказана‏ ‎и ‎завершена,‏ ‎но ‎при ‎этом ‎рассказчик ‎всё‏ ‎досказывает‏ ‎и ‎досказывает,‏ ‎будто ‎не‏ ‎желая ‎терять ‎слушателя. ‎«Эй, ‎там‏ ‎вот‏ ‎что‏ ‎ещё ‎потом‏ ‎было». ‎Но‏ ‎зрителю ‎это‏ ‎уже‏ ‎не ‎интересно,‏ ‎потому ‎что ‎основной ‎сюжет ‎уже‏ ‎прошёл.

Возможно, ‎конечно,‏ ‎что‏ ‎Райт ‎просто ‎не‏ ‎любит ‎муки‏ ‎выбора ‎и ‎предпочитает ‎оставлять‏ ‎его‏ ‎на ‎волю‏ ‎зрителю, ‎поэтому‏ ‎сохраняет ‎сразу ‎несколько ‎вариантов ‎развития‏ ‎сюжета.‏ ‎Но ‎вероятнее,‏ ‎что ‎это‏ ‎синдром ‎клипа ‎и ‎жанрового ‎ограничения:‏ ‎финал‏ ‎видеоряда‏ ‎для ‎песни‏ ‎необязателен, ‎а‏ ‎пародийный ‎жанр,‏ ‎на‏ ‎котором ‎набил‏ ‎руку ‎британец, ‎вообще ‎пустоват ‎на‏ ‎собственные ‎смыслы‏ ‎и‏ ‎наполнен ‎любыми ‎идеями‏ ‎ровно ‎настолько,‏ ‎насколько ‎наполнен ‎оригинал, ‎им‏ ‎пародируемый,‏ ‎и ‎ровно‏ ‎в ‎той‏ ‎мере, ‎насколько ‎пародия ‎вышла ‎удачная.

Но‏ ‎Райт‏ ‎— ‎не‏ ‎типичный ‎пародист,‏ ‎высмеивающий ‎любые ‎слабые ‎места ‎жанра‏ ‎и‏ ‎слишком‏ ‎уж ‎заезженные‏ ‎штампы. ‎Он‏ ‎скорее ‎автор‏ ‎фанатских‏ ‎роликов ‎и‏ ‎кинофанфиков ‎с ‎юмористическим ‎уклоном. ‎Он‏ ‎любит ‎то,‏ ‎что‏ ‎переделывает, ‎поэтому ‎пародия‏ ‎выходит ‎с‏ ‎большой ‎долей ‎уважения ‎к‏ ‎оригиналам,‏ ‎но ‎сущностного‏ ‎наполнения ‎оно‏ ‎не ‎добавляет. ‎И ‎хотя ‎Райт‏ ‎очень‏ ‎хорош ‎в‏ ‎монтаже ‎и‏ ‎развешивании ‎сюжетных ‎ружей, ‎его ‎фильмам‏ ‎зачастую‏ ‎не‏ ‎хватает ‎целостности‏ ‎(что ‎оказывается‏ ‎неожиданным ‎плюсом‏ ‎для‏ ‎фонового ‎просмотра‏ ‎— ‎их ‎спокойно ‎можно ‎смотреть,‏ ‎начиная ‎с‏ ‎любого‏ ‎места ‎и ‎останавливаясь‏ ‎где ‎угодно).

Один‏ ‎старый ‎французский ‎продюсер ‎сказал,‏ ‎что‏ ‎если ‎режиссёр‏ ‎снял ‎свой‏ ‎лучший ‎фильм ‎до ‎45 ‎лет,‏ ‎то‏ ‎он ‎может‏ ‎уходить ‎из‏ ‎профессии ‎— ‎ничего ‎стоящего ‎он‏ ‎больше‏ ‎всё‏ ‎равно ‎не‏ ‎сделает. ‎Возможно,‏ ‎это ‎и‏ ‎слишком‏ ‎категорично, ‎но‏ ‎действительно ‎зачастую ‎очень ‎ярко ‎блеснувшие‏ ‎ещё ‎в‏ ‎начале‏ ‎карьеры ‎постановщики ‎быстро‏ ‎скатываются ‎в‏ ‎самоповторы ‎или ‎просто ‎не‏ ‎дотягивают‏ ‎до ‎первых‏ ‎успехов.

Это ‎интересное‏ ‎замечание ‎само ‎по ‎себе, ‎но‏ ‎всё‏ ‎же ‎тот‏ ‎факт, ‎что‏ ‎Орсон ‎Уэллс ‎так ‎и ‎не‏ ‎снял‏ ‎второго‏ ‎«Гражданина ‎Кейна»,‏ ‎не ‎делает‏ ‎всю ‎остальную‏ ‎его‏ ‎фильмографию ‎совсем‏ ‎уж ‎бесполезной. ‎Эдгар ‎Райт ‎блеснул‏ ‎не ‎так‏ ‎рано,‏ ‎но ‎тоже ‎ещё‏ ‎молодым.

Беда ‎с‏ ‎высказыванием ‎только ‎в ‎том,‏ ‎что‏ ‎знать ‎бы,‏ ‎какой ‎фильм‏ ‎у ‎тебя ‎лучший. ‎А ‎то‏ ‎ведь‏ ‎можно ‎и‏ ‎ошибиться. ‎У‏ ‎Райта ‎самый ‎высокооценённый ‎фильм ‎—‏ ‎«Типа‏ ‎крутые‏ ‎легавые» ‎(у‏ ‎сериала ‎«Долбанутые»‏ ‎оценка ‎выше,‏ ‎но‏ ‎сериалам ‎всегда‏ ‎бал ‎завышают, ‎чем ‎фильмам, ‎а‏ ‎у ‎тех‏ ‎же‏ ‎«Братьев ‎Спаркс» ‎нет‏ ‎даже ‎тысячи‏ ‎оценок ‎на ‎том ‎же‏ ‎КП),‏ ‎и ‎здесь‏ ‎тот ‎момент,‏ ‎когда ‎можно ‎согласиться ‎со ‎зрителем.‏ ‎Да,‏ ‎именно ‎«Легавые»‏ ‎— ‎самый‏ ‎отточенный, ‎продуманный ‎и ‎мемный ‎фильм‏ ‎британца.‏ ‎Хотя‏ ‎свои ‎фанаты,‏ ‎конечно, ‎есть‏ ‎и ‎у‏ ‎«Зомби‏ ‎по ‎имени‏ ‎Шон», ‎и ‎у ‎«Малыша ‎на‏ ‎драйве» ‎(и‏ ‎даже‏ ‎у ‎«Скотта ‎Пилигрима»).

Но‏ ‎не ‎уверен,‏ ‎что ‎спад ‎в ‎карьере‏ ‎Эдгара‏ ‎можно ‎свести‏ ‎только ‎к‏ ‎гипотезе ‎заложника ‎раннего ‎успеха. ‎Своё‏ ‎влияние‏ ‎оказала, ‎конечно,‏ ‎и ‎долгая‏ ‎безрезультатная ‎работа ‎над ‎«Человеком-муравьём» ‎—‏ ‎большим‏ ‎студийным‏ ‎фильмом, ‎но‏ ‎слишком ‎конвейерным‏ ‎для ‎свободолюбивого‏ ‎режиссёра.‏ ‎При ‎некоторой‏ ‎склонности ‎к ‎драматизации ‎можно ‎было‏ ‎бы ‎сказать,‏ ‎что‏ ‎это ‎и ‎стало‏ ‎переломом ‎в‏ ‎его ‎карьере. ‎Вот ‎только‏ ‎не‏ ‎факт, ‎что‏ ‎это ‎так.‏ ‎Думаю, ‎стоит ‎обратить ‎внимание ‎на‏ ‎то,‏ ‎что ‎Райт‏ ‎ещё ‎юношей‏ ‎начинал ‎как ‎пародист ‎— ‎сделанная‏ ‎по‏ ‎приколу‏ ‎с ‎друзьями‏ ‎«Пригоршня ‎пальцев»‏ ‎1996 ‎года‏ ‎(до‏ ‎«Легавых» ‎ещё‏ ‎11 ‎лет, ‎до ‎«Малыша» ‎—‏ ‎21 ‎год),‏ ‎а‏ ‎у ‎этого ‎направления‏ ‎есть ‎свой‏ ‎срок ‎эксплуатации.

Да, ‎это ‎тоже‏ ‎рабочая‏ ‎гипотеза ‎(хотя‏ ‎как ‎утверждение‏ ‎встречал ‎её ‎ни ‎раз): ‎пародисты‏ ‎востребованы‏ ‎от ‎силы‏ ‎лет ‎10–15‏ ‎(и ‎это ‎в ‎лучшем ‎случае).‏ ‎Потом‏ ‎они‏ ‎то ‎ли‏ ‎наскучивают, ‎то‏ ‎ли ‎сами‏ ‎устают‏ ‎играть ‎в‏ ‎пересмешников, ‎а ‎может, ‎просто ‎жанр‏ ‎теряет ‎популярность,‏ ‎а‏ ‎пародисты ‎предпринимают ‎неудачные‏ ‎шаги, ‎пытаясь‏ ‎зацепиться ‎за ‎ускользающую ‎популярность.

И‏ ‎пародист‏ ‎со ‎стажем‏ ‎Райт ‎тоже‏ ‎мог ‎устать ‎(или ‎просто ‎вырасти)‏ ‎и‏ ‎захотеть ‎чего-то‏ ‎большего. ‎К‏ ‎тому ‎же ‎бюджеты ‎его ‎фильмов‏ ‎становились‏ ‎всё‏ ‎выше, ‎но‏ ‎его ‎запросы‏ ‎росли ‎опережающими‏ ‎темпами‏ ‎— ‎по‏ ‎собственным ‎словам ‎постановщика, ‎большое ‎количество‏ ‎денег ‎толкает‏ ‎мозг‏ ‎придумывать ‎всё ‎новые‏ ‎идеи. ‎И‏ ‎в ‎этом, ‎кажется, ‎и‏ ‎кроется‏ ‎беда ‎—‏ ‎дело ‎в‏ ‎том, ‎что ‎Райт ‎вырос ‎из‏ ‎клипов,‏ ‎но, ‎в‏ ‎отличие ‎от‏ ‎того ‎же ‎Ридли ‎Скотта, ‎который‏ ‎снимал‏ ‎в‏ ‎начале ‎карьеры‏ ‎небольшие ‎ролики‏ ‎(больше ‎рекламные,‏ ‎конечно)‏ ‎сотнями, ‎он‏ ‎и ‎мыслит ‎клипами.

Все ‎эти ‎лирические‏ ‎отступления, ‎ненужные‏ ‎вставки‏ ‎и ‎концовки ‎после‏ ‎концовок ‎—‏ ‎отсюда ‎же. ‎Судя ‎по‏ ‎всему,‏ ‎«Легавые» ‎—‏ ‎самый ‎продуманный‏ ‎фильм ‎Райта ‎(и ‎это ‎дало‏ ‎свой‏ ‎результат), ‎но‏ ‎даже ‎он‏ ‎не ‎избежал ‎этих ‎излишеств. ‎Но‏ ‎куда‏ ‎чаще‏ ‎складывается ‎впечатление,‏ ‎что ‎автор‏ ‎действительно ‎по‏ ‎ходу‏ ‎дела ‎увлёкся‏ ‎какой-то ‎новой ‎идеей ‎или ‎много‏ ‎времени ‎отвёл‏ ‎на‏ ‎съёмки ‎очередного, ‎назовём‏ ‎это ‎мягко,‏ ‎оммажа ‎(а ‎Эдгар ‎—‏ ‎киногик‏ ‎и ‎многое‏ ‎знает ‎чуть‏ ‎ли ‎не ‎наизусть). ‎В ‎итоге‏ ‎его‏ ‎фильмы ‎становятся‏ ‎похожи ‎на‏ ‎большой ‎хит-парад ‎сцен ‎определённого ‎жанра.

Похоже,‏ ‎что‏ ‎это‏ ‎от ‎противного‏ ‎доказывает ‎утверждение,‏ ‎что ‎фильму‏ ‎необходима‏ ‎центральная ‎идея,‏ ‎заложенная ‎в ‎основу ‎сюжету. ‎Она,‏ ‎конечно, ‎может‏ ‎измениться,‏ ‎но ‎послужит ‎тем‏ ‎цементом, ‎который‏ ‎скрепит ‎всё ‎воедино ‎(или‏ ‎тем‏ ‎фундаментом, ‎на‏ ‎котором ‎всё‏ ‎будет ‎утверждено, ‎или ‎той ‎рамкой,‏ ‎которая‏ ‎отсечёт ‎лишнее‏ ‎— ‎у‏ ‎разных ‎образов ‎будет ‎несколько ‎разное‏ ‎значение,‏ ‎но‏ ‎смысл ‎примерно‏ ‎одинаков). ‎Мало‏ ‎того, ‎она‏ ‎непременно‏ ‎претерпит ‎изменения,‏ ‎хотя ‎бы ‎потому ‎что ‎кино‏ ‎— ‎искусство‏ ‎коллективное.‏ ‎Слишком ‎многие ‎люди‏ ‎вложат ‎много‏ ‎своего ‎в ‎изначальную ‎задумку.‏ ‎Да‏ ‎и ‎сам‏ ‎автор ‎зачастую‏ ‎отойдёт ‎от ‎изначальной ‎задумки. ‎Но,‏ ‎когда‏ ‎она ‎есть,‏ ‎есть ‎целостность.

А‏ ‎идея ‎снять ‎пародийную ‎трилогию ‎с‏ ‎британским‏ ‎колоритом на‏ ‎три ‎разных‏ ‎жанра ‎даже‏ ‎и ‎на‏ ‎идею‏ ‎не ‎тянет‏ ‎— ‎скорее ‎на ‎тему ‎для‏ ‎костюмированной ‎вечеринки.

Читать: 1+ мин
logo Буланенко

О фильме «Афоня» (Данелия, 1975)

Аудио ‎обзорной‏ ‎лекции ‎по ‎«Афоне»:

Показать еще

Обновления проекта

Статистика

0 ₽/мес
?
«Мгновенная выручка» проекта за последние 30 дней с точностью до часа. Из-за подсчета в реальном времени эта цифра постоянно меняется как в большую, так и в меньшую сторону. Настоящий заработок проекта за календарный месяц обычно бывает выше.

Фильтры

Подарить подписку

Будет создан код, который позволит адресату получить бесплатный для него доступ на определённый уровень подписки.

Оплата за этого пользователя будет списываться с вашей карты вплоть до отмены подписки. Код может быть показан на экране или отправлен по почте вместе с инструкцией.

Будет создан код, который позволит адресату получить сумму на баланс.

Разово будет списана указанная сумма и зачислена на баланс пользователя, воспользовавшегося данным промокодом.

Добавить карту
0/2048