logo
Буланенко
Разбираемся в кино вместе
logo
Буланенко  Разбираемся в кино вместе
О проекте Просмотр Уровни подписки Фильтры Обновления проекта Поделиться Метки
Все проекты
О проекте
Разборы фильмов и анализ творчества кинематографистов
Публикации, доступные бесплатно
Уровни подписки
Единоразовый платёж

Безвозмездное пожертвование без возможности возврата. Этот взнос не предоставляет доступ к закрытому контенту.

Все собранные средства пойдут на съемки короткометражного художественного фильма о 10-м чемпионе мира по шахматам Борисе Спасском.

Помочь проекту
Кинозал 500₽ месяц

Регулярные эксклюзивные разборы фильмов, которых не будет в публичном доступе, и киностримы.

Оформить подписку
Мастерская 2 000₽ месяц
Доступны сообщения

Дополнительно к «кинозалу» эксклюзивный доступ к черновикам текущего проекта или эксклюзивному эссе (в текстовом или видеоформате) на культурологическую или историческую тематику.

Оформить подписку
Киноателье 20 000₽ месяц
Доступны сообщения

«Мастерская» с возможностью заказа одного фильма в месяц для разбора (в меню нет ужастиков, эротики, трэша и абсурдистских комедий, также, если фильм уже разбирался, имеет смысл выбрать другой).

Обращаться в личном сообщении или комментариях (доступны на этом уровне).

Оформить подписку
Большое киноателье 100 000₽ месяц
Доступны сообщения

«Киноателье» с возможностью выбрать раз в месяц для разбора творчество режиссёра на примере 5 лучших работ (с теми же ограничениями, что и в ателье).

Обращаться в личном сообщении или комментариях (доступны на этом уровне).

Оформить подписку
Фильтры
Обновления проекта
Контакты
Поделиться
Читать: 12+ мин
logo Буланенко

Что такое киномарафон и как он работает

Одна ‎из‏ ‎самых ‎сложных ‎задач ‎в ‎изучении‏ ‎кино ‎—‏ ‎определиться‏ ‎с ‎концепцией ‎подбора‏ ‎фильмов. ‎Есть‏ ‎разные ‎списки ‎лучших ‎фильмов‏ ‎в‏ ‎истории, ‎любимые‏ ‎картины ‎великих‏ ‎режиссёров, ‎рекомендации ‎для ‎студентов ‎киновузов.‏ ‎Кто-то‏ ‎может ‎обойтись‏ ‎без ‎концепции,‏ ‎но ‎у ‎меня ‎не ‎получилось‏ ‎(хотя‏ ‎думал,‏ ‎что ‎получится).‏ ‎Оказалось, ‎что‏ ‎нужен ‎какой-то‏ ‎подход,‏ ‎но ‎ни‏ ‎один ‎из ‎вышеуказанных ‎не ‎работал.‏ ‎Тогда ‎стал‏ ‎пробовать‏ ‎разбирать ‎кино ‎как‏ ‎творчество, ‎но‏ ‎сразу ‎возникает ‎вопрос ‎—‏ ‎чьё?‏ ‎Операторы ‎очень‏ ‎уважают ‎творчество‏ ‎своих ‎предшественников ‎и ‎отсматривают ‎работы‏ ‎великих‏ ‎километрами ‎плёнки‏ ‎и ‎терабайтами‏ ‎файлов. ‎Но ‎если ‎не ‎подходить‏ ‎к‏ ‎кино‏ ‎только ‎как‏ ‎изображению ‎(пусть‏ ‎и ‎очень‏ ‎красивому),‏ ‎бывает ‎трудно‏ ‎смотреть ‎ряд ‎картин, ‎которых ‎объединяет‏ ‎только ‎почерк‏ ‎художника‏ ‎(пусть ‎и ‎большого).‏ ‎Пожалуй, ‎из‏ ‎тех, ‎кого ‎пытался, ‎только‏ ‎Юсова‏ ‎и ‎Дикинса‏ ‎готов ‎смотреть‏ ‎подряд ‎в ‎большом ‎количестве, ‎неважно,‏ ‎о‏ ‎чём ‎там,‏ ‎собственно, ‎кино.

Коротко‏ ‎замечу ‎также, ‎что ‎настоящие ‎живописцы‏ ‎на‏ ‎каком-то‏ ‎этапе ‎своей‏ ‎карьеры ‎стараются‏ ‎снять ‎операторское‏ ‎кино,‏ ‎когда ‎очень‏ ‎красиво, ‎но ‎неважно ‎о ‎чём‏ ‎(или, ‎по‏ ‎крайней‏ ‎мере, ‎гораздо ‎менее‏ ‎важно, ‎о‏ ‎чём). ‎И ‎даже ‎любя‏ ‎художественность‏ ‎изображения, ‎бывает‏ ‎трудно ‎выдержать‏ ‎даже ‎один ‎такой ‎фильм ‎целиком,‏ ‎не‏ ‎говоря ‎уж‏ ‎о ‎нескольких.

С‏ ‎актёрами ‎всё ‎гораздо ‎проще ‎и‏ ‎яснее:‏ ‎актёрские‏ ‎карьеры ‎подряд‏ ‎можно ‎с‏ ‎увлечением ‎смотреть‏ ‎только‏ ‎при ‎условии,‏ ‎что ‎ты ‎персональный ‎фанат. ‎Актёры‏ ‎гораздо ‎чаще,‏ ‎чем‏ ‎прочие ‎участники ‎основной‏ ‎творческой ‎группы‏ ‎— ‎сценаристы, ‎режиссёры, ‎операторы‏ ‎и‏ ‎даже ‎монтажёры‏ ‎и ‎художники-постановщики,‏ ‎— ‎участвуют ‎в ‎съёмках ‎какого-то‏ ‎фильма‏ ‎просто ‎потому,‏ ‎что ‎есть‏ ‎время, ‎хочется ‎попробовать ‎новый ‎жанр‏ ‎или,‏ ‎напротив,‏ ‎можно ‎без‏ ‎подготовки ‎отыграть‏ ‎привычное ‎амплуа‏ ‎и‏ ‎идти ‎дальше.‏ ‎Сами ‎же ‎актёры ‎чаще ‎изучают‏ ‎исполнение ‎конкретных‏ ‎ролей‏ ‎предшественниками, ‎какие-то ‎яркие‏ ‎образы ‎или‏ ‎запоминающиеся ‎сцены ‎(иногда ‎обнаруживаешь‏ ‎исполнение‏ ‎современным ‎артистом‏ ‎исполнение ‎характерной‏ ‎роли ‎под ‎конкретного ‎актёра ‎прошлого‏ ‎—‏ ‎и ‎одновременно‏ ‎и ‎радуешься,‏ ‎и ‎смущаешься ‎(«а ‎ведь ‎казалось,‏ ‎что‏ ‎так‏ ‎всё ‎живо,‏ ‎от ‎себя!»)).‏ ‎Так ‎что‏ ‎у‏ ‎актёров ‎больше,‏ ‎чем ‎у ‎представителей ‎других ‎цехов,‏ ‎будет ‎неровностей‏ ‎по‏ ‎карьере.

И ‎главная ‎беда:‏ ‎если ‎брать‏ ‎любимых ‎актёров, ‎есть ‎большой‏ ‎шанс‏ ‎разочароваться ‎—‏ ‎невольно ‎начнёшь‏ ‎замечать ‎в ‎роли ‎лейтенанта ‎полиции‏ ‎вон‏ ‎того ‎аутиста‏ ‎из ‎фестивальной‏ ‎драмы ‎(и ‎наоборот). ‎Даже ‎самый‏ ‎большой‏ ‎актёр‏ ‎имеет ‎свои‏ ‎краски ‎в‏ ‎работе ‎—‏ ‎одинаковые‏ ‎интонации ‎в‏ ‎голосе, ‎сходные ‎жесты, ‎привычный ‎поворот‏ ‎головы ‎или‏ ‎взгляд‏ ‎из-под ‎нахмуренных ‎бровей.‏ ‎Такая ‎анатомия‏ ‎творческого ‎метода ‎нужна ‎только‏ ‎другим‏ ‎актёрам.

Кроме ‎того,‏ ‎почти ‎у‏ ‎всех ‎актёров ‎(кроме ‎самых ‎больших‏ ‎и,‏ ‎к ‎тому‏ ‎же, ‎строящих‏ ‎себе ‎карьеру ‎с ‎расчётливостью ‎биржевого‏ ‎маклера)‏ ‎много‏ ‎откровенно ‎проходных‏ ‎или ‎второплановых‏ ‎ролей.

Сценарист ‎—‏ ‎казалось‏ ‎бы, ‎более‏ ‎интересная ‎профессия ‎для ‎препарирования. ‎Если‏ ‎бы ‎не‏ ‎одно‏ ‎«но» ‎— ‎это‏ ‎и ‎очень‏ ‎зависимая ‎профессия. ‎Поставить ‎один‏ ‎и‏ ‎тот ‎же‏ ‎сценарий ‎можно‏ ‎совершенно ‎по-разному ‎— ‎будь ‎иначе,‏ ‎не‏ ‎было ‎бы‏ ‎миллиона ‎трактовок‏ ‎шекспировских ‎пьес, ‎и ‎вообще ‎постановки‏ ‎и‏ ‎экранизации‏ ‎великих ‎драматургов‏ ‎не ‎проваливались‏ ‎бы ‎в‏ ‎принципе.‏ ‎Но ‎в‏ ‎реальном ‎мире ‎найти ‎постановщика, ‎который‏ ‎качественно ‎поставит,‏ ‎скажем,‏ ‎Чехова, ‎— ‎задача‏ ‎нетривиальная. ‎Выходит,‏ ‎что ‎единственный ‎надёжный ‎способ‏ ‎узнать‏ ‎качество ‎сценария‏ ‎— ‎прочитать‏ ‎сценарий. ‎Для ‎этого ‎потребуется, ‎конечно,‏ ‎известная‏ ‎доля ‎фантазии‏ ‎и ‎навык‏ ‎для ‎понимания ‎специфического ‎текста ‎(сценарий,‏ ‎строго‏ ‎говоря,‏ ‎не ‎художественная‏ ‎литература, ‎а‏ ‎маршрут ‎для‏ ‎актёров‏ ‎и ‎инструкция‏ ‎для ‎съёмочной ‎группы) ‎— ‎даже‏ ‎пьесы ‎любят‏ ‎читать‏ ‎далеко ‎не ‎все.

Пожалуй,‏ ‎наиболее ‎чётко‏ ‎сформулировал ‎это ‎явление ‎Ромм:‏ ‎«Возьмите‏ ‎один ‎отрывок‏ ‎— ‎я‏ ‎уж ‎не ‎говорю ‎о ‎целом‏ ‎сценарии‏ ‎или ‎пьесе‏ ‎— ‎и‏ ‎дайте ‎нескольким ‎режиссёрам. ‎Вы ‎поразитесь,‏ ‎как‏ ‎по-разному‏ ‎они ‎его‏ ‎поставят. ‎Вот‏ ‎что ‎такое‏ ‎личный‏ ‎опыт!» ‎Михаил‏ ‎Ильич ‎знал, ‎о ‎чём ‎говорил,‏ ‎потому ‎что‏ ‎был‏ ‎сам ‎не ‎только‏ ‎выдающимся ‎практиком‏ ‎кино, ‎но ‎и ‎педагогом,‏ ‎воспитавшим‏ ‎таких ‎разных‏ ‎режиссёров, ‎как‏ ‎Тарковский ‎и ‎Шукшин, ‎Кончаловский ‎и‏ ‎Чухрай,‏ ‎Михалков ‎и‏ ‎Абуладзе.

Про ‎монтажёров‏ ‎коротко ‎замечу ‎одно: ‎очень ‎трудно‏ ‎сказать‏ ‎что-то‏ ‎о ‎работе‏ ‎монтажёра, ‎не‏ ‎зная, ‎с‏ ‎чем‏ ‎ему ‎приходилось‏ ‎работать. ‎Может, ‎он ‎спас ‎совсем‏ ‎уж ‎криво‏ ‎снятую‏ ‎картину ‎или ‎смог‏ ‎отредактировать ‎заплетающийся‏ ‎сюжет, ‎а ‎может, ‎просто‏ ‎собрал‏ ‎отобранные ‎режиссёром‏ ‎дубли ‎с‏ ‎хорошо ‎выстроенными ‎на ‎съёмках ‎кадрами‏ ‎(скажем,‏ ‎монтажёрам, ‎братьям‏ ‎Коэнам, ‎приходится‏ ‎не ‎так ‎уж ‎сильно ‎ломать‏ ‎голову,‏ ‎поскольку‏ ‎сценаристы, ‎братья‏ ‎Коэны, ‎уже‏ ‎написали ‎монтируемый‏ ‎сценарий,‏ ‎а ‎режиссёры,‏ ‎братья ‎Коэны, ‎сняли ‎(часто ‎руками‏ ‎того ‎же‏ ‎Дикинса)‏ ‎все ‎необходимые ‎для‏ ‎монтажа ‎планы).‏ ‎В ‎общем, ‎несколько ‎затруднительно‏ ‎будет‏ ‎смонтировать ‎под‏ ‎Ритчи ‎или‏ ‎Нолана, ‎если ‎не ‎было ‎снято‏ ‎именно‏ ‎под ‎такой‏ ‎монтаж.

И ‎тут‏ ‎мы, ‎наконец, ‎переходим ‎к ‎напрашивающейся‏ ‎с‏ ‎самого‏ ‎начала ‎очевидности‏ ‎(до ‎которой,‏ ‎тем ‎не‏ ‎менее,‏ ‎я ‎доходил‏ ‎достаточно ‎долго): ‎лучшие ‎кандидаты ‎для‏ ‎изучения ‎кинематографии‏ ‎—‏ ‎режиссёры. ‎Да, ‎при‏ ‎разборе ‎карьеры‏ ‎целиком ‎встречается ‎целый ‎ряд‏ ‎трудностей,‏ ‎которые ‎были‏ ‎перечислены ‎выше:‏ ‎и ‎проходные ‎работы, ‎и ‎повторение‏ ‎одной‏ ‎и ‎той‏ ‎же ‎темы‏ ‎(что-то ‎же ‎самое, ‎что ‎игра‏ ‎в‏ ‎одном‏ ‎образе ‎для‏ ‎актёра), ‎и‏ ‎недостаточно ‎удачная‏ ‎реализация.‏ ‎Но ‎всё‏ ‎же, ‎если ‎брать ‎кино ‎достаточно‏ ‎авторское ‎(не‏ ‎в‏ ‎смысле ‎фестивальный ‎артхаус,‏ ‎а ‎там,‏ ‎где ‎можно ‎точно ‎назвать‏ ‎автора),‏ ‎то ‎оно‏ ‎будет ‎в‏ ‎значительной ‎мере ‎режиссёрским ‎высказыванием. ‎В‏ ‎отдельных‏ ‎случаях ‎даже‏ ‎избыточно ‎и‏ ‎усиленно ‎режиссёрским ‎— ‎смотрим ‎в‏ ‎сторону‏ ‎Кубрика‏ ‎и ‎Тарковского.

Разумеется,‏ ‎режиссёров ‎стоит‏ ‎брать ‎достаточно‏ ‎значимых‏ ‎и ‎выдающихся,‏ ‎и ‎тогда ‎это ‎будет ‎настоящим‏ ‎изучением ‎творчества.‏ ‎Просматривая‏ ‎фильмы, ‎начиная ‎с‏ ‎дебютных ‎короткометражек‏ ‎(если ‎их ‎удаётся ‎найти,‏ ‎разумеется),‏ ‎параллельно ‎изучая‏ ‎их ‎интервью‏ ‎или ‎лекции ‎и ‎книги ‎о‏ ‎творчестве‏ ‎(если ‎такие‏ ‎есть), ‎постепенно‏ ‎начинаешь ‎понимать ‎не ‎только ‎главные‏ ‎темы‏ ‎в‏ ‎творчестве, ‎но‏ ‎и ‎основной‏ ‎подход: ‎есть‏ ‎режиссёры-рассказчики,‏ ‎которым ‎важно‏ ‎увлечь ‎повествованием, ‎есть ‎моралисты ‎и‏ ‎пропагандисты ‎—‏ ‎для‏ ‎одних ‎важно ‎учить‏ ‎жизни, ‎для‏ ‎других ‎— ‎проповедовать ‎идею,‏ ‎есть‏ ‎эксгибиционисты, ‎занимающиеся‏ ‎публичной ‎рефлексией‏ ‎и ‎самокопанием, ‎а ‎есть ‎визионеры,‏ ‎которым‏ ‎важнее ‎как‏ ‎показать. ‎Список‏ ‎неполный, ‎а ‎категории ‎скорее ‎практические,‏ ‎чем‏ ‎научные,‏ ‎но ‎в‏ ‎целом ‎работающий:‏ ‎как ‎шахматисты‏ ‎играют‏ ‎2–3 ‎дебюта‏ ‎и ‎защиты, ‎так ‎и ‎творцы‏ ‎стараются ‎говорить‏ ‎и‏ ‎снимать, ‎в ‎общем-то,‏ ‎об ‎одном‏ ‎и ‎сходным ‎образом.

Понятно, ‎что‏ ‎такой‏ ‎формат ‎посиделок‏ ‎не ‎для‏ ‎всех ‎— ‎надо ‎обладать ‎известной‏ ‎степенью‏ ‎усидчивости ‎и‏ ‎заинтересованности ‎в‏ ‎одной ‎и ‎той ‎же ‎теме‏ ‎на‏ ‎месяц-другой.‏ ‎И ‎очень‏ ‎хорошо, ‎если‏ ‎вам ‎посчастливится‏ ‎смотреть‏ ‎этот ‎марафон‏ ‎вместе ‎с ‎кем-то ‎сообразительным ‎и‏ ‎столь ‎же‏ ‎увлечённым.‏ ‎Мне ‎повезло, ‎что‏ ‎по ‎киномарафонам‏ ‎иду ‎вместе ‎со ‎студенческим‏ ‎другом,‏ ‎поскольку ‎обсуждение‏ ‎во ‎время‏ ‎просмотра ‎— ‎едва ‎ли ‎не‏ ‎самая‏ ‎ценная ‎часть‏ ‎всего ‎процесса‏ ‎(особенно ‎если ‎все ‎участники ‎ответственно‏ ‎подходят‏ ‎к‏ ‎изучению ‎предмета,‏ ‎как ‎мой‏ ‎кум ‎и‏ ‎коллега).

Периодически‏ ‎в ‎жизни‏ ‎нам ‎случается ‎сделать ‎открытия, ‎которые,‏ ‎разумеется, ‎были‏ ‎сделаны‏ ‎задолго ‎до ‎нас.‏ ‎В ‎подростковом‏ ‎возрасте ‎это ‎огорошивает, ‎но‏ ‎в‏ ‎зрелом ‎—‏ ‎радует. ‎Если‏ ‎умные ‎люди ‎до ‎того ‎пришли‏ ‎к‏ ‎сходному ‎выводу‏ ‎по ‎сходным‏ ‎же ‎предпосылкам, ‎то, ‎стало ‎быть,‏ ‎в‏ ‎этом‏ ‎что-то ‎есть.‏ ‎Обдумывая, ‎как‏ ‎преподавать ‎кино‏ ‎школьникам‏ ‎(имею ‎краткий,‏ ‎как ‎миг ‎из ‎песни, ‎опыт),‏ ‎пришёл ‎к‏ ‎выводу,‏ ‎что ‎за ‎базовыми‏ ‎понятиями ‎следует‏ ‎начать ‎разбор ‎великих ‎кинокартин.‏ ‎И‏ ‎только ‎после,‏ ‎когда ‎уже‏ ‎будут ‎более-менее ‎подготовлены, ‎браться ‎снимать‏ ‎(к‏ ‎счастью, ‎до‏ ‎этого ‎не‏ ‎дошло). ‎Причём ‎разбор ‎должен ‎сопровождать‏ ‎фильм,‏ ‎а‏ ‎не ‎быть‏ ‎типичными ‎«вопросами‏ ‎после ‎лекции»,‏ ‎когда‏ ‎уже ‎большинство‏ ‎не ‎помнят, ‎а ‎многие ‎из‏ ‎тех, ‎кто‏ ‎хотел‏ ‎спросить, ‎уже ‎робеют‏ ‎или ‎потеряли‏ ‎интерес.

И ‎сразу ‎ряд ‎режиссёров,‏ ‎которых‏ ‎потом ‎читал‏ ‎и ‎слушал,‏ ‎оказывается, ‎пришли ‎к ‎тому ‎же‏ ‎выводу,‏ ‎но ‎чуть-чуть‏ ‎раньше. ‎И‏ ‎вот ‎Годар, ‎фильмы ‎которого ‎смотрел‏ ‎с‏ ‎большим‏ ‎трудом, ‎говорит‏ ‎о ‎том‏ ‎же, ‎но‏ ‎развёрнуто‏ ‎и ‎авторитетно:‏ ‎«Меня ‎часто ‎приглашали ‎преподавать, ‎и‏ ‎обычно ‎я‏ ‎отказывался,‏ ‎поскольку ‎сама ‎идея‏ ‎преподавания ‎—‏ ‎в ‎том ‎смысле, ‎в‏ ‎котором‏ ‎она ‎обычно‏ ‎понимается ‎(показать‏ ‎фильм ‎и ‎затем ‎обсудить ‎его‏ ‎с‏ ‎классом), ‎—‏ ‎мне ‎не‏ ‎близка. ‎Более ‎того, ‎она ‎меня‏ ‎шокирует,‏ ‎потому‏ ‎что ‎имеет‏ ‎отношение ‎и‏ ‎ко ‎мне,‏ ‎если‏ ‎речь ‎идёт‏ ‎о ‎моём ‎фильме. ‎Кино ‎нужно‏ ‎обсуждать ‎в‏ ‎процессе‏ ‎просмотра. ‎Нужно ‎говорить‏ ‎о ‎конкретных‏ ‎вещах, ‎о ‎текущем ‎изображении,‏ ‎которое‏ ‎сейчас ‎прямо‏ ‎перед ‎тобой.‏ ‎Но ‎на ‎большинстве ‎кинокурсов, ‎которые‏ ‎я‏ ‎посещал, ‎студенты,‏ ‎по ‎моему‏ ‎мнению, ‎не ‎видят ‎в ‎фильмах‏ ‎ничего,‏ ‎кроме‏ ‎того, ‎что‏ ‎им ‎велят‏ ‎в ‎них‏ ‎увидеть».

Сам‏ ‎формат ‎такого‏ ‎просмотра ‎специфичен ‎— ‎попросту ‎говоря,‏ ‎не ‎каждый‏ ‎захочет‏ ‎смотреть ‎кино ‎так.‏ ‎Но ‎не‏ ‎каждому ‎и ‎хочется ‎разбирать‏ ‎кино.‏ ‎Слишком ‎много‏ ‎пауз, ‎обсуждений,‏ ‎периодических ‎перемоток ‎назад, ‎чтобы ‎повторить‏ ‎наиболее‏ ‎интересный ‎эпизод.‏ ‎Частые ‎откладывания‏ ‎досмотра ‎фильма ‎на ‎потом ‎вообще‏ ‎у‏ ‎многих‏ ‎могут ‎отбить‏ ‎охоту ‎смотреть.‏ ‎Также ‎не‏ ‎все‏ ‎выдержат ‎возражения‏ ‎и ‎обсуждения ‎— ‎а ‎если‏ ‎вам ‎повезёт‏ ‎(и‏ ‎что ‎гораздо ‎важнее,‏ ‎вы ‎сами‏ ‎будете ‎к ‎этому ‎готовы),‏ ‎их‏ ‎будет ‎много.‏ ‎Зачем ‎эта‏ ‎сцена ‎снята ‎так, ‎почему ‎нам‏ ‎дублируют‏ ‎информацию ‎или‏ ‎нужен ‎ли‏ ‎тут ‎закадровый ‎текст ‎— ‎если‏ ‎вас‏ ‎хотя‏ ‎бы ‎двое‏ ‎и ‎вы‏ ‎гуманитарии ‎(т.‏ ‎е.‏ ‎любите ‎поспорить),‏ ‎то ‎нескучное ‎времяпрепровождение ‎вам ‎обеспечено.‏ ‎Но ‎будьте‏ ‎готовы‏ ‎к ‎обесцениванию ‎своего‏ ‎мнения ‎и‏ ‎краху ‎идеалов: ‎любимый ‎режиссёр‏ ‎может‏ ‎продвигать ‎раз‏ ‎за ‎разом‏ ‎какую-то ‎ерунду ‎или ‎очень ‎уж‏ ‎личную‏ ‎или ‎специфичную‏ ‎тему. ‎Все‏ ‎всё ‎поняли ‎с ‎первого ‎раза,‏ ‎но‏ ‎надо‏ ‎посмотреть ‎на‏ ‎то ‎же‏ ‎самое ‎ещё‏ ‎десяток.

Но‏ ‎режиссёры, ‎как‏ ‎правило, ‎люди ‎неглупые ‎и, ‎понимая‏ ‎это, ‎путают‏ ‎следы,‏ ‎меняя ‎жанры, ‎внешние‏ ‎формы ‎или‏ ‎хотя ‎бы ‎актёров. ‎Да,‏ ‎это‏ ‎ещё ‎одна‏ ‎беда ‎—‏ ‎почти ‎у ‎всех ‎режиссёров ‎есть‏ ‎актёры-любимчики‏ ‎и ‎актёры-талисманы‏ ‎(люди, ‎которых‏ ‎берут ‎помелькать ‎на ‎второй ‎план,‏ ‎помелькать,‏ ‎просто‏ ‎для ‎удачи‏ ‎или ‎по‏ ‎знакомству, ‎или‏ ‎потому‏ ‎что ‎человек‏ ‎хороший). ‎Из-за ‎этого ‎при ‎просмотре‏ ‎нескольких ‎фильмов‏ ‎подряд‏ ‎даже ‎у ‎режиссёра,‏ ‎снимающего ‎в‏ ‎гиперреалистичной ‎манере, ‎но ‎часто‏ ‎работающего‏ ‎с ‎одними‏ ‎и ‎теми‏ ‎же ‎актёрами, ‎неожиданно ‎проявляется ‎элемент‏ ‎театральности‏ ‎— ‎когда‏ ‎зрителю ‎приходится‏ ‎мириться, ‎что ‎число ‎актёров ‎труппы‏ ‎ограниченно‏ ‎и‏ ‎частенько ‎им‏ ‎приходится ‎играть‏ ‎неподходящие ‎роли‏ ‎просто‏ ‎потому, ‎что‏ ‎больше ‎некому ‎(театральные ‎гастроли, ‎кстати,‏ ‎во ‎многом‏ ‎призваны‏ ‎побороть ‎именно ‎этот‏ ‎эффект ‎привыкания‏ ‎к ‎одним ‎и ‎тем‏ ‎же‏ ‎лицам).

Также ‎стоит‏ ‎предупредить ‎потенциального‏ ‎зрителя ‎от ‎разочарований: ‎кто-то ‎из‏ ‎любимых‏ ‎режиссёров ‎почти‏ ‎наверняка ‎разочарует.‏ ‎Зато ‎вас ‎ждут ‎и ‎неожиданные‏ ‎открытия:‏ ‎2–3‏ ‎знаковых ‎фильма‏ ‎у ‎крепкого‏ ‎середняка ‎были,‏ ‎как‏ ‎вдруг ‎окажется,‏ ‎вполне ‎логичными ‎вершинами ‎интересного ‎творческого‏ ‎пути. ‎Возможно,‏ ‎вы‏ ‎даже ‎проникнитесь ‎и‏ ‎полюбите ‎не‏ ‎самые ‎сильные, ‎но ‎несущие‏ ‎зерно‏ ‎будущего ‎шедевра‏ ‎работы.

Тут ‎хочу‏ ‎сделать ‎два ‎замечания: ‎во-первых, ‎давно‏ ‎отмеченный‏ ‎факт, ‎что‏ ‎фильмы, ‎которым‏ ‎не ‎хватило ‎чуть-чуть, ‎чтобы ‎стать‏ ‎по-настоящему‏ ‎большими,‏ ‎разбирать ‎проще‏ ‎— ‎кино,‏ ‎которое ‎увлекает,‏ ‎уносит‏ ‎тебя ‎в‏ ‎приключение ‎даже ‎при ‎десятом ‎пересмотре,‏ ‎и ‎ты‏ ‎обнаруживаешь,‏ ‎что ‎вместо ‎наблюдения‏ ‎за ‎тем,‏ ‎как ‎оно ‎скроено, ‎сопереживал‏ ‎главным‏ ‎героям ‎(как‏ ‎любит ‎говорить‏ ‎один ‎монтажёр ‎и ‎педагог: ‎«Хотел‏ ‎разобрать,‏ ‎а ‎на‏ ‎середине ‎обнаружил,‏ ‎что ‎снова ‎смотрю, ‎как ‎в‏ ‎первый‏ ‎раз»).‏ ‎Как ‎правило,‏ ‎если ‎кино‏ ‎снято ‎мастером,‏ ‎в‏ ‎нём ‎будет‏ ‎что ‎поискать, ‎даже ‎если ‎оно‏ ‎не ‎стало‏ ‎культовым.

Во-вторых,‏ ‎и ‎это ‎уже‏ ‎личное ‎наблюдение,‏ ‎на ‎фильмах ‎средних, ‎но‏ ‎скорее‏ ‎неудачных, ‎чем‏ ‎чуть-чуть ‎недотянувших‏ ‎до ‎хороших, ‎понимаешь, ‎что ‎наше‏ ‎кино‏ ‎всё-таки ‎наше.‏ ‎Не ‎слишком‏ ‎удачное ‎иностранное ‎кино ‎почти ‎всегда‏ ‎оставляет‏ ‎какую-то‏ ‎пустоту ‎после‏ ‎себя ‎—‏ ‎пустоту ‎чуждости‏ ‎реалий‏ ‎и ‎неактуальности‏ ‎проблем, ‎неясности ‎самого ‎языка. ‎Да,‏ ‎почти ‎у‏ ‎всех‏ ‎много ‎снимающих ‎режиссёров‏ ‎есть ‎фильмы‏ ‎(иногда ‎далеко ‎не ‎один),‏ ‎которые‏ ‎можно ‎отнести‏ ‎просто ‎к‏ ‎периоду ‎увядания ‎и ‎больше ‎не‏ ‎обсуждать,‏ ‎чтобы ‎никого‏ ‎не ‎обижать,‏ ‎но ‎фильмы, ‎которые ‎лишь ‎немного‏ ‎ватерлинии‏ ‎качества,‏ ‎очень ‎чётко‏ ‎показывают ‎разницу‏ ‎культурного ‎восприятия‏ ‎и‏ ‎причину ‎культурного‏ ‎взаимонепонимания.

Предупредив ‎таким ‎образом ‎о ‎некоторых‏ ‎особенностях ‎формата,‏ ‎я‏ ‎всё-таки ‎призываю ‎любителей‏ ‎кино ‎попробовать‏ ‎устроить ‎киномарафон ‎по ‎творчеству‏ ‎любимого‏ ‎режиссёра. ‎Это‏ ‎не ‎совсем‏ ‎то ‎же ‎самое, ‎что ‎пристальное‏ ‎наблюдение‏ ‎футбольного ‎фаната‏ ‎за ‎любимой‏ ‎командой, ‎а, ‎скорее, ‎ближе ‎к‏ ‎разбору‏ ‎любителем‏ ‎партий ‎выдающегося‏ ‎шахматиста ‎(хотя‏ ‎одно ‎другого‏ ‎не‏ ‎исключает). ‎Начинаешь‏ ‎понимать ‎общую ‎логику ‎принятия ‎решений,‏ ‎стилистику ‎и‏ ‎даже‏ ‎черты ‎характера. ‎Если‏ ‎это ‎затянет,‏ ‎то ‎удовольствие ‎обеспечено, ‎хотя‏ ‎для‏ ‎него ‎и‏ ‎придётся ‎потрудиться,‏ ‎и ‎желательно ‎в ‎хорошей ‎компании‏ ‎(для‏ ‎чего ‎самому‏ ‎надо ‎быть‏ ‎хорошим ‎компаньоном).

В ‎добрый ‎путь!

Читать: 8+ мин
logo Буланенко

Сила вещей, или Почему попаданец обречён на неудачу

Доступно подписчикам уровня
«Мастерская»
Подписаться за 2 000₽ в месяц

Читать: 11+ мин
logo Буланенко

Здоровая конкуренция и как её правильно готовить

Мало ‎какой‏ ‎рецепт ‎успеха ‎рекомендуется ‎так ‎часто‏ ‎и ‎практикуется‏ ‎столь‏ ‎редко ‎самими ‎советчиками,‏ ‎как ‎отважный‏ ‎прыжок ‎в ‎гущу ‎борьбы.‏ ‎«Конкуренции‏ ‎боятся», ‎—‏ ‎объяснит ‎причину‏ ‎слабого ‎развития ‎какой ‎угодно ‎отрасли‏ ‎уважающий‏ ‎себя ‎эксперт.‏ ‎Он ‎может‏ ‎даже ‎верить ‎в ‎этот ‎постулат‏ ‎в‏ ‎силу‏ ‎его ‎общепризнанности‏ ‎и ‎титанической‏ ‎убедительности. ‎И‏ ‎мысль‏ ‎о ‎том,‏ ‎как ‎бы ‎пообщаться ‎с ‎бывшим‏ ‎сослуживцем, ‎чтобы‏ ‎устроить‏ ‎своего ‎балбеса, ‎или‏ ‎на ‎кого‏ ‎надо ‎выйти, ‎чтобы ‎попасть‏ ‎самому‏ ‎в ‎высокий‏ ‎кабинет ‎на‏ ‎приём, ‎никак ‎не ‎будет ‎задевать‏ ‎в‏ ‎экспертной ‎голове‏ ‎монумент ‎Конкуренции‏ ‎— ‎благотворной ‎и ‎питательной, ‎—‏ ‎а‏ ‎омоет‏ ‎его, ‎как‏ ‎поток ‎горной‏ ‎реки ‎омывает‏ ‎скалу.

Все‏ ‎мы ‎бываем‏ ‎такими ‎экспертами, ‎особенно ‎когда ‎рассуждаем‏ ‎о ‎темах,‏ ‎в‏ ‎которых ‎даже, ‎обладая‏ ‎достаточной ‎информацией,‏ ‎нам ‎не ‎предстоит ‎действовать‏ ‎и,‏ ‎о ‎ужас,‏ ‎принимать ‎решений.‏ ‎«Да ‎бросьте ‎его ‎в ‎реку:‏ ‎жить‏ ‎захочет ‎—‏ ‎поплывёт». ‎Жалости‏ ‎тем, ‎кто ‎не ‎выплывет, ‎тут‏ ‎не‏ ‎полагается,‏ ‎потому ‎что‏ ‎рассуждение ‎носит‏ ‎чисто ‎абстрактный‏ ‎характер‏ ‎и ‎оканчивается‏ ‎на ‎образе ‎расправляющего ‎плечи ‎атланта.‏ ‎Однако ‎практичный‏ ‎бытовой‏ ‎рассудок ‎понуждает ‎нас‏ ‎в ‎скучной‏ ‎реальности ‎избегать ‎жёсткой ‎потной‏ ‎схватки‏ ‎с ‎лучшими,‏ ‎поелику ‎это‏ ‎возможно. ‎Да, ‎момент ‎вызова ‎бывает‏ ‎у‏ ‎каждого, ‎но‏ ‎всё ‎же‏ ‎люди, ‎то ‎и ‎дело ‎бьющие‏ ‎(по‏ ‎выражению‏ ‎Честертона) ‎вверх,‏ ‎— ‎редкость‏ ‎и, ‎скорее,‏ ‎типаж‏ ‎и ‎склад‏ ‎характера.

И ‎нет ‎сферы, ‎где ‎бы‏ ‎пользу ‎высокой‏ ‎конкуренции‏ ‎превозносили ‎выше, ‎чем‏ ‎в ‎спортивной‏ ‎журналистике. ‎Люди, ‎давно ‎окопавшиеся‏ ‎в‏ ‎комментаторских ‎кабинах,‏ ‎любят ‎объяснять‏ ‎недостачу ‎класса ‎спортсменов ‎и ‎уровня‏ ‎зрелищности‏ ‎соревнований ‎её‏ ‎отсутствием. ‎Оставив‏ ‎тему ‎самой ‎спортивной ‎журналистики ‎пока‏ ‎в‏ ‎стороне,‏ ‎возьмём, ‎тем‏ ‎не ‎менее,‏ ‎примеры ‎из‏ ‎разных‏ ‎видов ‎спорта‏ ‎— ‎в ‎силу ‎очевидности ‎результатов.

Бокс‏ ‎— ‎один‏ ‎из‏ ‎самых ‎ярких ‎примеров‏ ‎того, ‎насколько‏ ‎трудно ‎правильно ‎наращивать ‎уровень‏ ‎противников,‏ ‎так, ‎чтобы‏ ‎не ‎сломать‏ ‎бойца, ‎а, ‎напротив, ‎закалить ‎его,‏ ‎постепенно‏ ‎развивая ‎и‏ ‎доводя ‎до‏ ‎высокого ‎уровня. ‎Кажется, ‎что ‎из‏ ‎больших‏ ‎промоутеров‏ ‎только ‎Бобу‏ ‎Аруму ‎удавалось‏ ‎раз ‎за‏ ‎разом‏ ‎выстраивать ‎успешные‏ ‎карьеры, ‎выводя ‎своих ‎подопечных ‎на‏ ‎главные ‎бои‏ ‎их‏ ‎жизни ‎в ‎лучшей‏ ‎форме. ‎Главный‏ ‎трюк ‎прост: ‎соперник ‎должен‏ ‎иметь‏ ‎репутацию ‎большую,‏ ‎чем ‎его‏ ‎реальный ‎уровень ‎на ‎данный ‎момент,‏ ‎и‏ ‎быть ‎удобным‏ ‎стилистически. ‎Звучит‏ ‎слишком ‎просто ‎и ‎поэтому ‎похоже‏ ‎на‏ ‎правду.

В‏ ‎большинстве ‎же‏ ‎случаев ‎бойцы‏ ‎выходят ‎против‏ ‎сильного‏ ‎соперника ‎либо‏ ‎не ‎готовыми ‎к ‎уровню ‎сопротивления‏ ‎(сидя ‎на‏ ‎мешковой‏ ‎диете), ‎либо ‎не‏ ‎на ‎лучшем‏ ‎этапе ‎карьеры. ‎Пик ‎же‏ ‎высококонкурентной‏ ‎борьбы ‎—‏ ‎противостояния ‎соперников‏ ‎примерно ‎равной ‎силы ‎в ‎лучшие‏ ‎годы‏ ‎— ‎обычно‏ ‎приводит ‎к‏ ‎взаимному ‎уничтожению. ‎Али ‎— ‎Фрейзер,‏ ‎Баррера‏ ‎—‏ ‎Моралес, ‎Васкес‏ ‎— ‎Маркес‏ ‎— ‎великие‏ ‎трилогии,‏ ‎по ‎окончании‏ ‎которых ‎оппоненты ‎уже ‎не ‎могли‏ ‎выступать ‎на‏ ‎прежнем‏ ‎уровне. ‎Неприятная ‎правда‏ ‎о ‎по-настоящему‏ ‎жёсткой ‎конкуренции ‎— ‎это‏ ‎очень‏ ‎увлекательно ‎со‏ ‎стороны, ‎но‏ ‎невероятно ‎изматывающе ‎для ‎участников.

В ‎более‏ ‎миролюбивом‏ ‎виде ‎спорта‏ ‎спад ‎может‏ ‎быть ‎и ‎не ‎столь ‎крутым,‏ ‎но‏ ‎у‏ ‎такой ‎конкуренции‏ ‎будут ‎другие‏ ‎последствия: ‎эпоха‏ ‎титанов‏ ‎выжигает ‎всё‏ ‎вокруг, ‎не ‎давая ‎взойти ‎ещё‏ ‎только ‎прорастающим‏ ‎семенам.‏ ‎Джокович ‎с ‎Надалем‏ ‎не ‎давали‏ ‎друг ‎другу ‎покоя ‎на‏ ‎протяжении‏ ‎нескольких ‎выдающихся‏ ‎матчей ‎(хотя‏ ‎большая ‎часть ‎их ‎противостояния ‎прошла‏ ‎под‏ ‎знаком ‎превосходства‏ ‎одного ‎из‏ ‎оппонентов, ‎так ‎что ‎чистой ‎борьбы‏ ‎титанов‏ ‎в‏ ‎лучшей ‎их‏ ‎форме ‎было‏ ‎не ‎так‏ ‎много),‏ ‎но ‎выкосили‏ ‎поколение, ‎которое ‎должно ‎было ‎прийти‏ ‎им ‎на‏ ‎смену‏ ‎ещё ‎несколько ‎лет‏ ‎назад, ‎под‏ ‎корень. ‎Когда ‎ты ‎раз‏ ‎за‏ ‎разом ‎в‏ ‎ключевой ‎момент‏ ‎отлетаешь ‎от ‎первой ‎или ‎второй‏ ‎ракетки,‏ ‎как ‎от‏ ‎стенки, ‎то‏ ‎нужно ‎иметь ‎специфическую ‎психику, ‎чтобы‏ ‎не‏ ‎опустить‏ ‎руки. ‎А‏ ‎Вавринка ‎такой‏ ‎один.

Но ‎если‏ ‎не‏ ‎воспринимать ‎величие‏ ‎как ‎данность, ‎то ‎именно ‎конкуренция‏ ‎таки ‎вырастила‏ ‎самого‏ ‎Джоковича ‎— ‎он‏ ‎тоже ‎долго‏ ‎не ‎мог ‎преодолеть ‎стену‏ ‎Федерера‏ ‎— ‎Надаля,‏ ‎а ‎как‏ ‎только ‎ему ‎это ‎удалось, ‎побил‏ ‎рекорды‏ ‎обоих. ‎И‏ ‎Новак ‎нас‏ ‎учит ‎ещё ‎одной ‎мудрости ‎—‏ ‎работать‏ ‎и‏ ‎ждать, ‎и‏ ‎смиряться. ‎Не‏ ‎повезло ‎сейчас‏ ‎—‏ ‎повезёт ‎потом.‏ ‎Если ‎не ‎останавливаться. ‎И ‎если‏ ‎ты ‎действительно‏ ‎хорош‏ ‎в ‎своём ‎деле.‏ ‎Соперник ‎попал‏ ‎невозможным ‎ударом ‎— ‎похлопай‏ ‎ему,‏ ‎а ‎не‏ ‎кляни ‎судьбу.‏ ‎Ни ‎к ‎чему ‎в ‎этой‏ ‎жизни‏ ‎не ‎относись‏ ‎как ‎к‏ ‎должному ‎— ‎ни ‎к ‎своим‏ ‎попаданиям,‏ ‎ни‏ ‎ошибкам ‎противника‏ ‎(даже ‎«вынужденным»).‏ ‎Опять ‎же,‏ ‎это‏ ‎всё ‎слишком‏ ‎простые ‎вещи, ‎и ‎потому, ‎скорее‏ ‎всего, ‎они‏ ‎эффективны.

Командные‏ ‎виды ‎спорта ‎учат‏ ‎нас ‎ещё‏ ‎одной ‎простой ‎истине: ‎сильным‏ ‎игрокам‏ ‎нужны ‎сильные‏ ‎партнёры. ‎Это‏ ‎правда, ‎что ‎есть ‎люди, ‎которым‏ ‎всегда‏ ‎необходимо ‎преодолевать‏ ‎и ‎бросать‏ ‎личный ‎вызов, ‎но, ‎во-первых, ‎их‏ ‎не‏ ‎так‏ ‎уж ‎много,‏ ‎во-вторых, ‎далеко‏ ‎не ‎всегда‏ ‎именно‏ ‎они ‎добиваются‏ ‎лучших ‎результатов. ‎Тут ‎уместно ‎привести‏ ‎пример ‎из‏ ‎индивидуального‏ ‎вида ‎спорта: ‎самый‏ ‎конфликтный ‎шахматист,‏ ‎боровшийся ‎за ‎шахматную ‎корону,‏ ‎так‏ ‎её ‎и‏ ‎не ‎получил.‏ ‎Корчной ‎с ‎детских ‎лет ‎испытывал‏ ‎потребность‏ ‎буквально ‎ненавидеть‏ ‎соперника ‎и‏ ‎вплоть ‎до ‎старости ‎мог ‎позволить‏ ‎себе‏ ‎после‏ ‎неудачной ‎партии‏ ‎кинуть ‎слона‏ ‎поувесистей ‎в‏ ‎своего‏ ‎противника.

Чаще ‎сильные‏ ‎игроки, ‎занимающие ‎позицию ‎на ‎долгие‏ ‎годы, ‎принуждают‏ ‎искать‏ ‎клуб ‎альтернативный ‎вариант‏ ‎только ‎в‏ ‎случае ‎своей ‎повышенной ‎травматичности‏ ‎(хотя‏ ‎даже ‎здесь‏ ‎можно ‎вспомнить‏ ‎Роббена ‎в ‎«Баварии», ‎который ‎был‏ ‎основным‏ ‎всегда, ‎когда‏ ‎был ‎здоров).‏ ‎Бытует ‎мнение, ‎что ‎Ибрагимович, ‎приходивший‏ ‎в‏ ‎«Барселону»‏ ‎в ‎качестве‏ ‎одного ‎из‏ ‎сильнейших ‎центральных‏ ‎нападающих‏ ‎на, ‎как‏ ‎казалось, ‎дефицитную ‎позицию, ‎не ‎прижился‏ ‎в ‎клубе‏ ‎из-за‏ ‎того, ‎что ‎его‏ ‎не ‎приняли‏ ‎старожилы ‎и ‎лично ‎Месси,‏ ‎но‏ ‎что ‎можно‏ ‎сказать ‎точно,‏ ‎так ‎это ‎то, ‎что ‎повышение‏ ‎уровня‏ ‎конкуренции ‎после‏ ‎того, ‎как‏ ‎аргентинец ‎чаще ‎стал ‎играть ‎центрфорварда,‏ ‎Златану‏ ‎ничего‏ ‎не ‎дало‏ ‎в ‎плане‏ ‎результатов. ‎В‏ ‎более‏ ‎же ‎тепличных‏ ‎условиях ‎он ‎снова ‎стал ‎забивать‏ ‎много. ‎Образовавшийся‏ ‎же‏ ‎в ‎«Барселоне» ‎костяк‏ ‎из ‎Хави,‏ ‎Иньесты, ‎Месси ‎и ‎Суареса‏ ‎надолго‏ ‎закупорил ‎для‏ ‎игроков ‎молодёжного‏ ‎состава ‎или ‎новичков ‎все ‎пути‏ ‎для‏ ‎роста ‎—‏ ‎надо ‎было‏ ‎уже ‎обладать ‎уровнем ‎Неймара, ‎чтобы‏ ‎гарантировать‏ ‎себе‏ ‎место ‎в‏ ‎стартовом ‎составе.

И‏ ‎здесь ‎мы‏ ‎сталкиваемся‏ ‎с ‎той‏ ‎же ‎проблемой, ‎о ‎которой ‎говорили,‏ ‎рассуждая ‎о‏ ‎боксе,‏ ‎— ‎молодёжи ‎для‏ ‎развития ‎нужен‏ ‎не ‎столько ‎отвесный ‎обрыв,‏ ‎с‏ ‎которого ‎по‏ ‎спартанской ‎традиции‏ ‎будут ‎падать ‎слабейшие, ‎сколько ‎правильно‏ ‎выстроенный‏ ‎серпантин ‎с‏ ‎отдельными ‎опасными,‏ ‎но ‎всё ‎же ‎преодолимыми ‎участками.

Чувствуя‏ ‎некоторую‏ ‎неловкость‏ ‎от ‎повторения‏ ‎таких ‎банальностей,‏ ‎вспоминаю ‎Йохана‏ ‎Кройфа,‏ ‎который ‎часто‏ ‎говорил, ‎что ‎молодого ‎игрока, ‎который‏ ‎играет ‎на‏ ‎голову‏ ‎выше ‎своих ‎сверстников,‏ ‎надо ‎переводить‏ ‎в ‎следующую ‎возрастную ‎группу‏ ‎—‏ ‎усиливающееся ‎(непременно‏ ‎постепенно) ‎сопротивление‏ ‎заставит ‎вундеркинда ‎оттачивать ‎технику. ‎И‏ ‎переводить‏ ‎его ‎в‏ ‎стартовый ‎состав‏ ‎только ‎когда ‎он ‎будет ‎готов‏ ‎выдерживать‏ ‎на‏ ‎взрослом ‎уровне‏ ‎значительные ‎отрезки‏ ‎матча, ‎но‏ ‎там‏ ‎непременно ‎—‏ ‎доверять ‎(великий ‎голландец ‎ужасался, ‎когда‏ ‎видел ‎на‏ ‎скамейке‏ ‎запасных ‎22-летних ‎футболистов,‏ ‎не ‎получающих‏ ‎игрового ‎времени ‎по ‎причине‏ ‎нестабильной‏ ‎игры ‎—‏ ‎он ‎считал,‏ ‎что ‎карьера ‎у ‎них ‎уже,‏ ‎скорее‏ ‎всего, ‎уже‏ ‎загублена). ‎И‏ ‎тогда ‎неловкость ‎уходит: ‎да, ‎на‏ ‎практике‏ ‎зачастую‏ ‎неочевидно, ‎что‏ ‎один ‎из‏ ‎ключевых ‎этапов‏ ‎в‏ ‎карьере ‎спортсмена‏ ‎(на ‎самом ‎деле ‎не ‎только)‏ ‎— ‎это‏ ‎переход‏ ‎из ‎детско-юношеских ‎соревнований‏ ‎во ‎взрослые.‏ ‎Редко ‎кто, ‎не ‎реализовавшись‏ ‎с‏ ‎первой ‎попытки,‏ ‎будет ‎продолжать‏ ‎ломиться ‎в ‎стену ‎с ‎той‏ ‎же‏ ‎настойчивостью ‎—‏ ‎это, ‎скорее,‏ ‎отдельный ‎талант. ‎Да, ‎бывают ‎середняки,‏ ‎неожиданно‏ ‎выстреливающие‏ ‎в ‎уже‏ ‎сравнительно ‎зрелом‏ ‎возрасте, ‎но‏ ‎они‏ ‎редко ‎бывают‏ ‎арабскими ‎скакунами ‎— ‎скорее ‎тяжеловозами‏ ‎или ‎даже‏ ‎выносливыми‏ ‎мулами.

Добродетели, ‎которые ‎позволяют‏ ‎людям ‎сохранять‏ ‎присутствие ‎духа ‎на ‎фоне‏ ‎постоянных‏ ‎неудач, ‎отличны‏ ‎от ‎тех,‏ ‎которые ‎ассоциируются ‎у ‎нас ‎с‏ ‎утончённостью‏ ‎и ‎грацией.‏ ‎В ‎голове‏ ‎скорее ‎рисуется ‎образ ‎Антонио ‎Маргарито‏ ‎или‏ ‎раннего‏ ‎«Атлетико» ‎Мадрид‏ ‎Симеоне. ‎Хотя‏ ‎в ‎жизни‏ ‎бывает‏ ‎по-разному: ‎совсем‏ ‎уж ‎поздно ‎(в ‎24 ‎года‏ ‎от ‎роду)‏ ‎начавший‏ ‎всерьёз ‎заниматься ‎боксом‏ ‎Нейт ‎Кэмпбелл‏ ‎или ‎скатившийся ‎в ‎какой-то‏ ‎момент‏ ‎до ‎полулюбительских‏ ‎соревнований ‎Роман‏ ‎Широков ‎(история ‎вполне ‎в ‎духе‏ ‎описанной‏ ‎Кройффом ‎ситуации:‏ ‎пересидел ‎в‏ ‎дубле ‎ЦСКА, ‎был ‎отпущен, ‎играл‏ ‎в‏ ‎нескольких‏ ‎небольших ‎подмосковных‏ ‎командах, ‎но,‏ ‎в ‎отличие‏ ‎от‏ ‎большинства, ‎смог‏ ‎доиграться ‎не ‎просто ‎до ‎среднего,‏ ‎а ‎весьма‏ ‎приличного‏ ‎по ‎нашим ‎меркам‏ ‎уровня) ‎были‏ ‎вполне ‎техничными ‎и, ‎что‏ ‎называется,‏ ‎самобытными ‎спортсменами.

Конечно,‏ ‎возможно, ‎что‏ ‎в ‎таких ‎случаях ‎всё ‎дело‏ ‎в‏ ‎таланте, ‎но‏ ‎отдельно ‎замечу‏ ‎о ‎часто ‎встречающейся ‎ситуации ‎в‏ ‎единоборствах:‏ ‎вундеркинд‏ ‎в ‎тренировочном‏ ‎зале ‎(особенно‏ ‎детско-юношеском) ‎нужен‏ ‎в‏ ‎первую ‎очередь‏ ‎как ‎ориентир ‎и ‎спарринг-партнёр ‎для‏ ‎других, ‎скажем‏ ‎так,‏ ‎более ‎настойчивых ‎(на‏ ‎самом ‎деле‏ ‎настойчивость ‎в ‎достижении ‎целей‏ ‎—‏ ‎тоже ‎в‏ ‎каком-то ‎роде‏ ‎талант, ‎поскольку ‎изначально ‎её ‎степень‏ ‎у‏ ‎разных ‎людей‏ ‎различается: ‎см.‏ ‎т. ‎н. ‎«зефирный ‎эксперимент»). ‎Приходилось‏ ‎это‏ ‎слышать‏ ‎с ‎обеих‏ ‎сторон ‎(как‏ ‎тренеров, ‎так‏ ‎и‏ ‎спортсменов) ‎и‏ ‎видеть, ‎как ‎используются ‎порой ‎таланты‏ ‎на ‎практике.

Если‏ ‎коротко,‏ ‎то ‎повторяющийся ‎сюжет‏ ‎таков: ‎тот,‏ ‎у ‎которого ‎поначалу ‎идёт‏ ‎всё‏ ‎слишком ‎хорошо,‏ ‎чаще ‎используется‏ ‎не ‎в ‎роли ‎главного ‎бойца‏ ‎команды,‏ ‎на ‎которого‏ ‎делается ‎ставка,‏ ‎а, ‎скорее, ‎как ‎возможность ‎поднатаскать‏ ‎более‏ ‎увлечённых‏ ‎и ‎трудолюбивых.‏ ‎И ‎тренеры‏ ‎со ‎стажем‏ ‎обычно‏ ‎спокойно ‎относятся,‏ ‎когда ‎в ‎переходном ‎возрасте ‎(или‏ ‎чуть ‎постарше)‏ ‎такие‏ ‎боксёры ‎и ‎борцы‏ ‎уходят ‎из‏ ‎зала. ‎И ‎у ‎меня‏ ‎есть‏ ‎рабочая ‎гипотеза,‏ ‎почему ‎это‏ ‎так: ‎в ‎единоборствах ‎приходится ‎постоянно‏ ‎преодолевать‏ ‎не ‎только‏ ‎себя, ‎но‏ ‎и ‎противника, ‎и ‎ребятам, ‎имевшим‏ ‎большое‏ ‎преимущество‏ ‎по ‎умолчанию,‏ ‎бывает ‎трудно‏ ‎мириться ‎с‏ ‎тем,‏ ‎что ‎победы‏ ‎даются ‎всё ‎сложнее. ‎И ‎совсем‏ ‎уж ‎крахом‏ ‎для‏ ‎них ‎может ‎стать‏ ‎разгромное ‎поражение‏ ‎— ‎оно ‎часто ‎выбивает‏ ‎табурет‏ ‎самоуверенности ‎даже‏ ‎под ‎бойцами‏ ‎с ‎достаточно ‎успешной ‎карьерой ‎за‏ ‎плечами,‏ ‎если ‎она‏ ‎построена ‎лишь‏ ‎на ‎преимуществе ‎в ‎технике, ‎оставляя‏ ‎их‏ ‎болтаться‏ ‎в ‎безжалостной‏ ‎петле ‎судьбы.

Замечу‏ ‎между ‎строк,‏ ‎что‏ ‎боец ‎по-настоящему‏ ‎выдающийся ‎(т. ‎е. ‎и ‎талантливый,‏ ‎и ‎упорный,‏ ‎и‏ ‎вышколенный, ‎и ‎умный‏ ‎одновременно ‎—‏ ‎такие ‎редко, ‎но ‎бывают)‏ ‎после‏ ‎первого ‎боя‏ ‎(даже ‎проигрышного),‏ ‎как ‎правило, ‎имеет ‎преимущество ‎над‏ ‎соперником‏ ‎в ‎реванше‏ ‎— ‎просто‏ ‎потому, ‎что ‎лучше ‎всё ‎лучше‏ ‎понимает‏ ‎его‏ ‎манеру ‎и‏ ‎слабости. ‎Беда‏ ‎только, ‎что‏ ‎в‏ ‎какой-то ‎момент‏ ‎и ‎выдающемуся ‎может ‎стать ‎лень‏ ‎тренироваться, ‎или‏ ‎своё‏ ‎возьмут ‎травмы ‎—‏ ‎и ‎тогда‏ ‎расклад ‎меняется.

В ‎видах ‎спорта‏ ‎более‏ ‎травоядных ‎большой‏ ‎отсев ‎происходит‏ ‎позже ‎— ‎как ‎раз ‎в‏ ‎период‏ ‎выхода ‎из‏ ‎спортивной ‎школы‏ ‎и ‎начала ‎взрослой ‎карьеры. ‎И‏ ‎очень‏ ‎многие,‏ ‎не ‎пережив‏ ‎своего ‎первого‏ ‎поражения ‎(до‏ ‎этого‏ ‎так ‎легко‏ ‎шагал ‎по ‎возрастам, ‎всё ‎было‏ ‎замечательно, ‎и‏ ‎их‏ ‎все ‎хвалили, ‎а‏ ‎тут ‎ты‏ ‎на ‎заднем ‎плане, ‎а‏ ‎твоё‏ ‎увлечение ‎становится‏ ‎работой ‎—‏ ‎со ‎всеми ‎вытекающими ‎в ‎виде‏ ‎обыденности,‏ ‎рутинности ‎и‏ ‎прибавившейся ‎к‏ ‎ним ‎ответственности ‎за ‎результат), ‎сильно‏ ‎понижают‏ ‎планку,‏ ‎зарывают ‎свои‏ ‎амбиции ‎вместе‏ ‎с ‎талантом‏ ‎на‏ ‎заднем ‎дворе‏ ‎и ‎выбирают ‎менее ‎рисковый ‎жизненный‏ ‎путь.

Если ‎вам‏ ‎показалось,‏ ‎что ‎это ‎очень‏ ‎похоже ‎на‏ ‎проблему ‎многих ‎выпускников ‎школ‏ ‎и‏ ‎вузов, ‎то‏ ‎вам ‎не‏ ‎показалось. ‎И, ‎пожалуй, ‎неплохим ‎тестом‏ ‎для‏ ‎вступающих ‎на‏ ‎новый ‎жизненный‏ ‎этап ‎будет ‎готовность ‎заниматься ‎своим‏ ‎делом‏ ‎всё‏ ‎время ‎и‏ ‎выдерживать ‎конкуренцию‏ ‎с ‎сильнейшими,‏ ‎возможно,‏ ‎даже ‎получая‏ ‎от ‎этого ‎удовольствие. ‎Но ‎для‏ ‎этого ‎лучше‏ ‎учесть‏ ‎хотя ‎бы ‎некоторые‏ ‎особенности ‎нахождения‏ ‎в ‎состязательной ‎среде, ‎о‏ ‎которых‏ ‎мы ‎здесь‏ ‎говорили, ‎—‏ ‎пусть ‎и ‎сделать ‎это ‎на‏ ‎практике‏ ‎не ‎проще,‏ ‎чем ‎правильно‏ ‎организовать ‎карьеру ‎спортсмену ‎или ‎актёру.

Читать: 1+ мин
logo Буланенко

Вадим Евсеев учит разбирать кино

Доступно подписчикам уровня
«Мастерская»
Подписаться за 2 000₽ в месяц

Читать: 1+ мин
logo Буланенко

«Проклятый „Юнайтед“» (Хупер, 2009) — разбор фильма

Доступно подписчикам уровня
«Кинозал»
Подписаться за 500₽ в месяц

Читать: 15+ мин
logo Буланенко

История как искусство

Коллеги-историки ‎не‏ ‎любят ‎это ‎признавать, ‎но ‎в‏ ‎истории ‎до‏ ‎сих‏ ‎пор ‎так ‎и‏ ‎осталось ‎много‏ ‎от ‎чистого ‎искусства. ‎Конечно,‏ ‎некоторый‏ ‎прогресс ‎со‏ ‎времён ‎Геродота‏ ‎и ‎Фукидида ‎был ‎сделан: ‎так‏ ‎нагло‏ ‎выдумывать ‎факты‏ ‎или ‎сочинять‏ ‎прямую ‎речь ‎историческим ‎деятелям, ‎исходя‏ ‎из‏ ‎своего‏ ‎понимания ‎их‏ ‎характера, ‎мы‏ ‎уже ‎не‏ ‎можем.‏ ‎Но ‎от‏ ‎сюжетности ‎и ‎драматического ‎подхода ‎нам‏ ‎уйти ‎не‏ ‎удалось.‏ ‎Просто ‎шекспировская ‎трагедия‏ ‎гомеровского ‎размаха‏ ‎превратилась ‎в ‎скучный ‎детектив,‏ ‎выдержанный‏ ‎в ‎модном‏ ‎тру-крайм ‎стиле.

Скучность,‏ ‎замечу, ‎должна ‎замещать ‎собой ‎научную‏ ‎точность‏ ‎и ‎объективность.‏ ‎Выходит ‎не‏ ‎очень, ‎но ‎зато ‎отпугивает ‎слишком‏ ‎уж‏ ‎завиральных‏ ‎авторов, ‎которые‏ ‎уходят ‎в‏ ‎попаданчество, ‎ностальгию‏ ‎или‏ ‎политологию ‎(непременно‏ ‎глобальную ‎— ‎на ‎меньшее ‎они‏ ‎не ‎согласны).

Но‏ ‎вернёмся‏ ‎к ‎историкам ‎настоящим‏ ‎и ‎их‏ ‎горестям ‎и ‎радостям. ‎Одно‏ ‎из‏ ‎самых ‎странных‏ ‎явлений, ‎которое‏ ‎бросается ‎в ‎глаза ‎при ‎изучении‏ ‎разных‏ ‎курсов ‎и‏ ‎циклов ‎лекций,‏ ‎— ‎не ‎столько ‎неизбежная ‎разница‏ ‎в‏ ‎авторской‏ ‎оценке ‎описываемых‏ ‎событий, ‎сколько‏ ‎смена ‎жанра,‏ ‎в‏ ‎рамках ‎которого‏ ‎описываются ‎отдельные ‎деятели ‎и ‎целые‏ ‎эпохи. ‎Героический‏ ‎эпос‏ ‎о ‎Петре ‎I‏ ‎так ‎же‏ ‎сильно ‎отличается ‎от ‎психологического‏ ‎романа‏ ‎о ‎Павле‏ ‎I, ‎как‏ ‎«Они ‎сражались ‎за ‎Родину» ‎от‏ ‎«Осеннего‏ ‎марафона». ‎Авторы‏ ‎могут ‎иметь‏ ‎прямо ‎противоположные ‎взгляды, ‎раздавать ‎самые‏ ‎разные‏ ‎оценки,‏ ‎но ‎делать‏ ‎это ‎они‏ ‎будут ‎в‏ ‎довольно‏ ‎жёстких ‎рамках‏ ‎жанра ‎(разумеется, ‎кроме ‎тех ‎оригиналов,‏ ‎которые ‎придут‏ ‎и‏ ‎скажут, ‎что ‎вся‏ ‎история ‎есть‏ ‎X ‎и ‎достаточно ‎изучить‏ ‎X,‏ ‎чтобы ‎понять‏ ‎историю ‎целиком,‏ ‎но ‎сейчас ‎не ‎про ‎них).

Жертва‏ ‎ли‏ ‎Павел ‎своей‏ ‎матери ‎или‏ ‎просто ‎полупомешанный? ‎Гамлет ‎на ‎русском‏ ‎престоле‏ ‎или‏ ‎Поприщин ‎из‏ ‎«Записок ‎сумасшедшего»?‏ ‎Во ‎многом‏ ‎исследование‏ ‎будет ‎сводиться‏ ‎к ‎набору ‎фактического ‎материала ‎для‏ ‎придания ‎фактуры‏ ‎тому‏ ‎или ‎иному ‎образу.‏ ‎И ‎тут‏ ‎вряд ‎ли ‎удастся ‎найти‏ ‎более‏ ‎близкую ‎аналогию,‏ ‎чем ‎подготовка‏ ‎актёра ‎(разумеется, ‎настоящего ‎Большого ‎актёра)‏ ‎к‏ ‎роли. ‎Бьясь‏ ‎над ‎загадкой‏ ‎Павла ‎(или ‎Годунова, ‎или ‎Ричарда‏ ‎III,‏ ‎или‏ ‎кого-нибудь ‎ещё‏ ‎столь ‎же‏ ‎увлекательно ‎противоречивого),‏ ‎самого‏ ‎персонажа ‎можно‏ ‎трактовать ‎в ‎самых ‎неожиданных ‎прочтениях,‏ ‎подать ‎его‏ ‎поступки‏ ‎в ‎необычном ‎свете,‏ ‎что-то ‎затушевать‏ ‎или ‎изменить ‎какие-то ‎сцены,‏ ‎но‏ ‎вырваться ‎из‏ ‎сковывающего ‎психологического‏ ‎жанра, ‎где ‎всё ‎поведение ‎героя‏ ‎подаётся‏ ‎сквозь ‎призму‏ ‎патологий ‎и‏ ‎их ‎преодоления, ‎вам ‎не ‎удастся.

Банальность‏ ‎шекспировских‏ ‎метафор‏ ‎про ‎сцену‏ ‎жизни, ‎на‏ ‎которой ‎глупый‏ ‎фигляр‏ ‎играет ‎придуманную‏ ‎глупцом ‎пьесу ‎жизни, ‎настолько ‎велика,‏ ‎что ‎кажется‏ ‎нам‏ ‎слишком ‎уж ‎обычной‏ ‎для ‎серьёзного‏ ‎рассмотрения, ‎а ‎меж ‎тем‏ ‎ничего‏ ‎более ‎цельного‏ ‎за ‎четыре‏ ‎прошедших ‎столетия ‎так ‎и ‎не‏ ‎было‏ ‎предложено. ‎Рассуждая‏ ‎об ‎отдельной‏ ‎биографии, ‎мы ‎неизбежно ‎превращаемся ‎в‏ ‎актёра,‏ ‎который‏ ‎любит ‎или‏ ‎ненавидит ‎своего‏ ‎персонажа, ‎но‏ ‎чем‏ ‎дальше, ‎тем‏ ‎больше ‎склонен ‎оправдывать ‎и ‎переоценивать‏ ‎его ‎значение‏ ‎в‏ ‎сюжете.

Раз ‎уж ‎речь‏ ‎зашла ‎о‏ ‎Шекспире, ‎не ‎могу ‎не‏ ‎удержаться,‏ ‎чтобы ‎не‏ ‎заметить, ‎что‏ ‎Полоний, ‎пытавшийся ‎посадить ‎на ‎датский‏ ‎престол‏ ‎своё ‎потомство,‏ ‎в ‎юности‏ ‎играл ‎Цезаря ‎(«Я ‎был ‎убит‏ ‎в‏ ‎Капитолии,‏ ‎Брут ‎убил‏ ‎меня» ‎—‏ ‎«Брутально ‎это‏ ‎он‏ ‎— ‎убить‏ ‎такого ‎капитального ‎телёнка») ‎— ‎правителем,‏ ‎подобно ‎своему‏ ‎герою,‏ ‎он ‎так ‎и‏ ‎не ‎стал,‏ ‎но ‎был ‎так ‎же‏ ‎заколот‏ ‎кинжалом ‎принявшим‏ ‎его ‎за‏ ‎короля ‎Гамлетом, ‎так ‎что ‎хотя‏ ‎бы‏ ‎на ‎мгновенье‏ ‎он ‎стал‏ ‎в ‎чьих-то ‎глазах ‎царём. ‎Но‏ ‎про‏ ‎«Гамлета»‏ ‎поговорим ‎как-нибудь‏ ‎отдельно, ‎а‏ ‎пока ‎замечу,‏ ‎что‏ ‎тот ‎же‏ ‎Цезарь ‎стал ‎одной ‎из ‎самых‏ ‎архетипичных ‎фигур‏ ‎в‏ ‎истории. ‎Вне ‎зависимости‏ ‎от ‎оценок,‏ ‎именно ‎он ‎— ‎центральная‏ ‎фигура‏ ‎I ‎в.‏ ‎до ‎н.‏ ‎э. ‎в ‎истории ‎Средиземноморья, ‎если‏ ‎не‏ ‎всей ‎римской‏ ‎истории ‎в‏ ‎целом.

Гай ‎Юлий ‎может ‎подаваться ‎как‏ ‎тиран‏ ‎или‏ ‎благой ‎реформатор,‏ ‎баловень ‎судьбы‏ ‎или ‎великий‏ ‎стратег‏ ‎(что, ‎строго‏ ‎говоря, ‎не ‎взаимоисключающие ‎понятия), ‎но‏ ‎все ‎события‏ ‎его‏ ‎эпохи ‎ведут ‎Цезаря‏ ‎либо ‎к‏ ‎величию, ‎либо ‎к ‎падению.‏ ‎Возможно,‏ ‎он ‎—‏ ‎один ‎из‏ ‎немногих ‎работающих ‎примеров ‎схемы ‎Кэмпбелла/Воглера‏ ‎(если‏ ‎принять ‎художественную‏ ‎условность, ‎что‏ ‎Октавиан ‎есть ‎возрождённый ‎Цезарь, ‎принесший‏ ‎спасение‏ ‎стране).‏ ‎Триумвират ‎и‏ ‎лично ‎много‏ ‎сделавший ‎для‏ ‎Цезаря‏ ‎Красс ‎отходят‏ ‎на ‎второй ‎план, ‎потому ‎что‏ ‎герою ‎нужен‏ ‎антагонист,‏ ‎а ‎на ‎его‏ ‎роль ‎очень‏ ‎удачно ‎подходит ‎Помпей. ‎Манящая,‏ ‎как‏ ‎Калипсо, ‎Клеопатра‏ ‎нужна ‎была‏ ‎бы ‎истории ‎не ‎больше, ‎чем‏ ‎одна‏ ‎из ‎множества‏ ‎мифических ‎нимф‏ ‎без ‎участия ‎в ‎эпическом ‎странствии‏ ‎Одиссея.‏ ‎Громкие‏ ‎и ‎ёмкие‏ ‎фразы, ‎которые‏ ‎войдут ‎во‏ ‎многие‏ ‎языки, ‎решительность,‏ ‎которая ‎навсегда ‎увековечила ‎название ‎обычной‏ ‎италийской ‎речушки‏ ‎(«Довольно‏ ‎споров. ‎Брошен ‎жребий.‏ ‎Плыви, ‎мой‏ ‎конь, ‎чрез ‎Рубикон!» ‎В.‏ ‎Брюсов‏ ‎— ‎любопытно,‏ ‎что ‎сам‏ ‎герой, ‎скорее ‎всего, ‎цитировал ‎греческого‏ ‎комедиографа‏ ‎Менандра, ‎так‏ ‎что ‎одно‏ ‎из ‎известнейших ‎исторических ‎высказываний, ‎возможно,‏ ‎было‏ ‎цитатой‏ ‎второго ‎порядка‏ ‎и ‎несло‏ ‎несколько ‎другой‏ ‎смысл)‏ ‎и ‎многоликий‏ ‎портрет, ‎ставший ‎олицетворением ‎власти. ‎Само‏ ‎его ‎имя‏ ‎стало‏ ‎нарицательным ‎и ‎долгие‏ ‎века ‎означало‏ ‎у ‎многих ‎народов ‎титул‏ ‎правителя‏ ‎— ‎вожди‏ ‎далёких ‎(и‏ ‎во ‎времени, ‎и ‎в ‎пространстве)‏ ‎племён‏ ‎и ‎великие‏ ‎императоры ‎пытались‏ ‎вывести ‎от ‎него ‎свою ‎родословную‏ ‎(если‏ ‎не‏ ‎по ‎плоти,‏ ‎то ‎по‏ ‎духу).

Даже ‎самый‏ ‎непредвзятый‏ ‎разбор ‎биографии‏ ‎Цезаря ‎будет ‎предвзят ‎— ‎уже‏ ‎самим ‎фактом‏ ‎выбора‏ ‎персонажа, ‎но ‎не‏ ‎только ‎им.‏ ‎Мы ‎можем ‎думать ‎о‏ ‎себе‏ ‎и ‎других‏ ‎много ‎хорошего,‏ ‎но ‎представить, ‎что ‎возможно ‎заниматься‏ ‎столь‏ ‎громкой ‎темой,‏ ‎избегая ‎реакций‏ ‎на ‎окрики ‎со ‎всех ‎сторон,‏ ‎попросту‏ ‎невозможно‏ ‎(особенно ‎если‏ ‎учесть, ‎что‏ ‎даже ‎нарочитое‏ ‎игнорирование‏ ‎тоже ‎есть‏ ‎реакция). ‎А ‎если ‎смотреть ‎на‏ ‎реальность ‎трезво,‏ ‎то‏ ‎мы ‎увидим, ‎что‏ ‎раз ‎за‏ ‎разом ‎и ‎другие, ‎и,‏ ‎что‏ ‎гораздо ‎обиднее‏ ‎для ‎нашей‏ ‎самооценки, ‎мы ‎сами ‎встреваем ‎в‏ ‎чужие‏ ‎пересуды ‎и‏ ‎заданные ‎векторы‏ ‎движения ‎мысли: ‎кто ‎он ‎—‏ ‎герой‏ ‎или‏ ‎злодей? ‎Разрушитель‏ ‎республики ‎и‏ ‎тиран ‎или‏ ‎благодетель‏ ‎и ‎строитель‏ ‎новой, ‎более ‎совершенной ‎системы? ‎Закалённый‏ ‎жестоким ‎веком,‏ ‎но‏ ‎всё ‎же ‎типичный‏ ‎человек ‎своего‏ ‎времени ‎или ‎сделавший ‎себя‏ ‎сам‏ ‎и ‎опередивший‏ ‎эпоху ‎гений?‏ ‎Личная ‎(для ‎кого-то) ‎очевидность ‎ответов‏ ‎не‏ ‎избавляет ‎от‏ ‎навязанности ‎вопросов.

Причём‏ ‎вопросы ‎диктуют ‎нам ‎не ‎только‏ ‎ход‏ ‎дискуссии‏ ‎о ‎Цезаре,‏ ‎но ‎и‏ ‎о ‎внутренних‏ ‎конфликтах‏ ‎Рима ‎II–I‏ ‎веков ‎до ‎н. ‎э. ‎вообще‏ ‎— ‎настолько‏ ‎же‏ ‎биографического ‎подхода ‎к,‏ ‎скажем, ‎войнам‏ ‎диадохов ‎нет. ‎При ‎всех‏ ‎подробностях‏ ‎в ‎описании‏ ‎разборок ‎полководцев‏ ‎Александра ‎природа ‎их ‎вражды ‎и‏ ‎разделения‏ ‎быстротечной ‎империи‏ ‎считается, ‎скорее,‏ ‎системной.

Собственно ‎говоря, ‎сама ‎фигура ‎великого‏ ‎македонского‏ ‎завоевателя‏ ‎настолько ‎художественно‏ ‎величественна, ‎что‏ ‎создаёт ‎целую‏ ‎эпоху.‏ ‎Эллинское ‎влияние‏ ‎в ‎самых ‎дальних ‎покорённых ‎им‏ ‎землях ‎бесспорно‏ ‎(хотя‏ ‎и ‎не ‎везде‏ ‎было ‎так‏ ‎уж ‎глубоко), ‎но ‎в‏ ‎общем-то‏ ‎типично ‎для‏ ‎любого ‎масштабного‏ ‎завоевания ‎и ‎вряд ‎ли ‎было‏ ‎больше‏ ‎того ‎же‏ ‎персидского. ‎Но‏ ‎здесь ‎у ‎нас ‎есть ‎явная‏ ‎героическая‏ ‎фигура,‏ ‎любимца ‎богов‏ ‎и ‎баловня‏ ‎судьбы, ‎которому‏ ‎сходили‏ ‎с ‎рук‏ ‎любые ‎безрассудности, ‎а ‎удача ‎была‏ ‎его ‎полковой‏ ‎женой.‏ ‎Считается ‎даже, ‎что‏ ‎своей ‎популярностью‏ ‎богиня ‎случая ‎Тюхе ‎(Тихея)‏ ‎обязана‏ ‎именно ‎Александру‏ ‎— ‎до‏ ‎того, ‎как ‎царёк ‎полуварварского ‎горного‏ ‎племени‏ ‎покорил ‎полмира,‏ ‎раз ‎за‏ ‎разом ‎бросая ‎всё ‎на ‎кон,‏ ‎мойры‏ ‎определяли‏ ‎судьбы ‎всех‏ ‎живущих ‎(у‏ ‎Гомера ‎—‏ ‎даже‏ ‎богов).

Фигура ‎Александра‏ ‎лишена ‎цезаревской ‎трагичности ‎и ‎неизбежности.‏ ‎Сам ‎он‏ ‎—‏ ‎герой ‎множества ‎авантюрных‏ ‎романов ‎и‏ ‎героических ‎эпосов, ‎которые ‎создавались‏ ‎на‏ ‎протяжении ‎столетий.‏ ‎И ‎даже‏ ‎смерть ‎его ‎— ‎скорее ‎сюжет‏ ‎для‏ ‎детективной ‎истории,‏ ‎чем ‎для‏ ‎нравоучительной ‎драмы ‎или ‎экзистенциальной ‎трагедии,‏ ‎как‏ ‎у‏ ‎Цезаря. ‎Одно‏ ‎перечисление ‎версий‏ ‎причин ‎смерти‏ ‎окунает‏ ‎нас ‎с‏ ‎головой ‎в ‎жанр ‎Агаты ‎Кристи‏ ‎и ‎Конан‏ ‎Дойла,‏ ‎причём ‎в ‎самых‏ ‎разных ‎его‏ ‎вариациях, ‎включая ‎классическое ‎«убийца‏ ‎—‏ ‎садовник» ‎(где‏ ‎в ‎роли‏ ‎садовника ‎выступает ‎затаивший ‎обиду ‎за‏ ‎казнь‏ ‎племянника ‎Аристотель).

Александр‏ ‎стал ‎настолько‏ ‎яркой ‎звездой ‎(в ‎том ‎числе‏ ‎в‏ ‎современном‏ ‎смысле ‎слова),‏ ‎что ‎оставался‏ ‎кумиром ‎для‏ ‎подражания‏ ‎и ‎персонажем‏ ‎выдумываемых ‎историй ‎многие ‎столетия ‎спустя.‏ ‎Если ‎эпигоны‏ ‎с‏ ‎переменным ‎успехом ‎подражали‏ ‎всему ‎—‏ ‎от ‎его ‎манеры ‎держаться‏ ‎на‏ ‎коне, ‎чуть‏ ‎вполоборота ‎смотреть‏ ‎на ‎окружающих ‎(тут ‎тоже ‎есть‏ ‎детективная‏ ‎версия, ‎что‏ ‎у ‎великого‏ ‎завоевателя ‎просто ‎была ‎травма ‎шеи)‏ ‎и‏ ‎бросаться‏ ‎в ‎преследование‏ ‎врага ‎на‏ ‎своём ‎правом‏ ‎фланге,‏ ‎оставляя ‎собственное‏ ‎войско ‎позади ‎в ‎разгар ‎боя‏ ‎(«О, ‎где‏ ‎ты,‏ ‎Деметрий?» ‎— ‎ждал‏ ‎своего ‎сына‏ ‎Антигон ‎при ‎Ипсе, ‎неистово‏ ‎вращая‏ ‎своим ‎единственным‏ ‎глазом, ‎но‏ ‎тот ‎уже ‎был ‎отрезан ‎слонами‏ ‎от‏ ‎поля ‎боя),‏ ‎до ‎строительства‏ ‎множества ‎городов ‎и ‎попыток ‎создать‏ ‎симбиоз‏ ‎всех‏ ‎завоёванных ‎культур,‏ ‎— ‎то‏ ‎в ‎последующие‏ ‎века‏ ‎Александр ‎сочинялся‏ ‎и ‎переосмысливался ‎заново, ‎так ‎что‏ ‎уже ‎само‏ ‎это‏ ‎влияние ‎стало ‎предметом‏ ‎научного ‎исследования,‏ ‎хотя ‎очевидно, ‎что ‎на‏ ‎исследователей‏ ‎оно ‎продолжает‏ ‎оказывать ‎не‏ ‎меньшее ‎действие, ‎чем ‎на ‎умы‏ ‎Макиавелли,‏ ‎Наполеона ‎или‏ ‎Пирра.

Последний, ‎кстати,‏ ‎является ‎примером ‎того, ‎насколько ‎сильно‏ ‎влияние‏ ‎сюжетности‏ ‎даже ‎на‏ ‎формирование ‎образа‏ ‎исторического ‎лица.‏ ‎Отделить‏ ‎в ‎Пирре‏ ‎выдуманное ‎от ‎реального ‎очень ‎трудно,‏ ‎поскольку ‎большая‏ ‎часть‏ ‎информации ‎о ‎нём‏ ‎дошла ‎до‏ ‎нас ‎в ‎качестве ‎характеристики‏ ‎персонажа‏ ‎второго ‎плана:‏ ‎Пирр ‎как‏ ‎противник ‎Рима, ‎с ‎одной ‎стороны,‏ ‎и‏ ‎внешняя ‎сила,‏ ‎постоянно ‎нарушающая‏ ‎баланс ‎в ‎войнах ‎диадохов, ‎—‏ ‎с‏ ‎другой.‏ ‎Будучи ‎дальним‏ ‎родственником ‎Александра,‏ ‎он ‎оставался‏ ‎чужаком‏ ‎для ‎всех‏ ‎эллинов, ‎поскольку ‎эпироты ‎были ‎совсем‏ ‎уж ‎варварами‏ ‎даже‏ ‎на ‎фоне ‎македонцев,‏ ‎а ‎для‏ ‎римлян, ‎что ‎иронично, ‎стал‏ ‎образцовым‏ ‎греком, ‎который‏ ‎первым ‎разглядел‏ ‎в ‎них ‎цивилизованный ‎народ. ‎Вошедший‏ ‎в‏ ‎учебники ‎и‏ ‎обиходную ‎речь,‏ ‎Пирр ‎почти ‎не ‎оставил ‎по‏ ‎себе‏ ‎фраз,‏ ‎которые ‎можно‏ ‎было ‎точно‏ ‎атрибутировать ‎в‏ ‎качестве‏ ‎его, ‎а‏ ‎не ‎приписанных ‎ему ‎впоследствии.

По ‎сути,‏ ‎он ‎вместе‏ ‎с‏ ‎Ганнибалом ‎выписан ‎в‏ ‎качестве ‎могучего‏ ‎и ‎героического ‎врага ‎Рима‏ ‎с‏ ‎трагической ‎судьбой.‏ ‎Благородный ‎оппонент,‏ ‎который ‎почти ‎смог ‎сокрушить ‎Великий‏ ‎Город,‏ ‎но ‎боги‏ ‎судили ‎иначе.‏ ‎Обе ‎фигуры, ‎как ‎и ‎масштаб‏ ‎их‏ ‎борьбы‏ ‎с ‎Римом,‏ ‎практически ‎неотрывно‏ ‎связаны ‎теперь‏ ‎с‏ ‎их ‎историческим‏ ‎образом. ‎Они ‎провозглашаются ‎великими ‎полководцами‏ ‎(иногда ‎заявляется‏ ‎даже,‏ ‎что ‎более ‎великими,‏ ‎чем ‎Александр,‏ ‎только ‎не ‎такими ‎везучими,‏ ‎—‏ ‎будто ‎везение‏ ‎на ‎войне‏ ‎ничего ‎не ‎значит). ‎Сама ‎их‏ ‎роль‏ ‎в ‎истории‏ ‎воспринимается ‎через‏ ‎призму ‎истории ‎даже ‎не ‎их‏ ‎собственных‏ ‎стран,‏ ‎а ‎их‏ ‎врага. ‎Попытки‏ ‎сместить ‎точку‏ ‎зрения‏ ‎на ‎Пирра‏ ‎и ‎Ганнибала ‎также ‎имеются, ‎но‏ ‎даже ‎глядя‏ ‎на‏ ‎них ‎неримскими ‎глазами,‏ ‎ревизионисты ‎не‏ ‎хотят ‎отнимать ‎тот ‎ореол‏ ‎величия,‏ ‎который ‎был‏ ‎создан ‎Титом‏ ‎Ливием, ‎Плутархом ‎и ‎всей ‎римской‏ ‎историографией.

Но,‏ ‎пожалуй, ‎самой‏ ‎яркой ‎фигурой,‏ ‎которая ‎ещё ‎при ‎жизни ‎стала‏ ‎воплощением‏ ‎целого‏ ‎культурного ‎течения‏ ‎— ‎романтизма,‏ ‎— ‎был‏ ‎упомянутый‏ ‎выше ‎Наполеон.‏ ‎Отделить ‎в ‎нём ‎миф ‎от‏ ‎реальности ‎сложно‏ ‎уже‏ ‎не ‎в ‎силу‏ ‎недостаточности ‎информации‏ ‎(напротив, ‎её ‎с ‎избытком),‏ ‎но‏ ‎потому, ‎что‏ ‎Бонапарт ‎оказался‏ ‎настолько ‎ярким ‎характером, ‎так ‎удачно‏ ‎вписавшимся‏ ‎в ‎эпоху,‏ ‎что ‎любая‏ ‎попытка ‎отделить ‎в ‎нём ‎художественное‏ ‎от‏ ‎реального‏ ‎заведомо ‎обречена‏ ‎на ‎неудачу.‏ ‎Манящий, ‎как‏ ‎магнит‏ ‎железо, ‎образ‏ ‎настолько ‎силён, ‎что ‎по ‎нему‏ ‎фанатели ‎до‏ ‎одурения‏ ‎и ‎его ‎подданные,‏ ‎и ‎его‏ ‎враги. ‎Разумеется, ‎не ‎остались‏ ‎в‏ ‎стороне ‎и‏ ‎историки.

Это ‎образ‏ ‎был ‎на ‎Аркольском ‎мосту ‎и‏ ‎у‏ ‎кладбища ‎Прейсиш-Эйлау,‏ ‎это ‎образ‏ ‎вдохновил ‎и ‎навербовал ‎по ‎всей‏ ‎Европе‏ ‎Великую‏ ‎армию ‎и‏ ‎повёл ‎её‏ ‎на ‎Россию,‏ ‎а,‏ ‎потеряв, ‎набрал‏ ‎новую ‎и ‎вновь ‎чуть ‎не‏ ‎изменил ‎ход‏ ‎истории‏ ‎под ‎Лейпцигом, ‎но‏ ‎случился ‎очередной‏ ‎драматичный ‎поворот ‎в ‎духе‏ ‎пиратов‏ ‎в ‎«Гамлете»‏ ‎(«От ‎Льва‏ ‎саксонский ‎вкрадчивый ‎шакал ‎к ‎Лисе,‏ ‎к‏ ‎Медведю, ‎к‏ ‎Волку ‎убежал».‏ ‎Байрон). ‎И ‎даже ‎одолев ‎Наполеона,‏ ‎союзники‏ ‎остались‏ ‎во ‎власти‏ ‎этого ‎образа‏ ‎— ‎две‏ ‎ссылки‏ ‎вместо ‎казни‏ ‎в ‎таком ‎случае ‎просто ‎необъяснимы‏ ‎(особенно ‎после‏ ‎нарушения‏ ‎первой) ‎без ‎осознания‏ ‎того, ‎что‏ ‎все ‎действующие ‎лица ‎чувствовали‏ ‎себя‏ ‎персонажами ‎пьесы,‏ ‎где ‎главным‏ ‎героем ‎был ‎он, ‎а ‎они‏ ‎выступали‏ ‎лишь ‎в‏ ‎роли ‎второго‏ ‎плана. ‎Даже ‎стоический ‎Веллингтон ‎признавал,‏ ‎что‏ ‎одно‏ ‎присутствие ‎Бонапарта‏ ‎на ‎поле‏ ‎боя ‎равносильно‏ ‎сорокатысячному‏ ‎подкреплению, ‎и‏ ‎в ‎1815 ‎всячески ‎стремился ‎нейтрализовать‏ ‎именно ‎его,‏ ‎а‏ ‎не ‎разбить ‎всю‏ ‎французскую ‎армию‏ ‎по ‎частям, ‎поскольку ‎был‏ ‎уверен,‏ ‎что ‎Наполеону‏ ‎не ‎составит‏ ‎труда ‎набрать ‎новую.

Тысячи ‎писателей ‎и‏ ‎поэтов,‏ ‎историков ‎и‏ ‎режиссёров ‎с‏ ‎тех ‎пор ‎пытаются ‎разгадать ‎образ‏ ‎корсиканца,‏ ‎но‏ ‎главная ‎загадка,‏ ‎пожалуй, ‎в‏ ‎самой ‎притягательности‏ ‎его‏ ‎фигуры. ‎И‏ ‎сам ‎этот ‎непреходящий ‎интерес ‎свидетельствует‏ ‎нам ‎об‏ ‎одной‏ ‎любопытной ‎очевидности: ‎нас‏ ‎восхищают ‎не‏ ‎одни ‎только ‎хэппи-энды, ‎но‏ ‎и‏ ‎великие ‎начинания,‏ ‎кончающиеся ‎крахом.‏ ‎Только ‎в ‎центре ‎такого ‎сюжета‏ ‎должен‏ ‎находиться ‎герой‏ ‎настолько ‎харизматичный,‏ ‎чтобы ‎за ‎провалом ‎его ‎титанических‏ ‎усилий‏ ‎можно‏ ‎было ‎следить‏ ‎безотрывно.

Историк, ‎таким‏ ‎образом, ‎выступает‏ ‎в‏ ‎роли ‎режиссёра‏ ‎или ‎следователя, ‎которому ‎из ‎имеющихся‏ ‎данных ‎или‏ ‎текста‏ ‎нужно ‎выстроить ‎правдоподобную‏ ‎картину ‎произошедшего.‏ ‎Для ‎чего ‎приходится ‎ставить‏ ‎себя‏ ‎на ‎место‏ ‎фигуранта ‎дела‏ ‎или ‎персонажа ‎произведения ‎и ‎пытаться‏ ‎понять‏ ‎его ‎логику‏ ‎и ‎мотивы,‏ ‎вместе ‎с ‎тем ‎не ‎забывая‏ ‎об‏ ‎известной‏ ‎дистанции ‎и‏ ‎понимании ‎обстоятельств‏ ‎места ‎и‏ ‎времени.‏ ‎Это ‎сложно,‏ ‎неоднозначно ‎и ‎даже ‎противоречиво, ‎но‏ ‎очень ‎интересно.

Смотреть: 9+ мин
logo Буланенко

«Гонщики» (Масленников, 1972) — разбор фильма

Янковский, ‎Леонов,‏ ‎Джигарханян ‎в ‎главных ‎ролях, ‎в‏ ‎режиссёрском ‎кресле‏ ‎—‏ ‎будущий ‎постановщик ‎«Холмса‏ ‎и ‎Ватсона»,‏ ‎тема ‎автогонок, ‎которой ‎не‏ ‎так‏ ‎чтобы ‎был‏ ‎богат ‎советский‏ ‎кинематограф, ‎— ‎как ‎такое ‎кино‏ ‎могло‏ ‎не ‎стать‏ ‎популярным? ‎Таким‏ ‎вопросом ‎я ‎задавался, ‎когда ‎смотрел‏ ‎список‏ ‎работ‏ ‎Масленникова. ‎Не‏ ‎уверен, ‎что‏ ‎нашёл ‎однозначно‏ ‎верный‏ ‎ответ ‎—‏ ‎зачастую ‎фильмы ‎с ‎гораздо ‎большими‏ ‎проблемами ‎всё‏ ‎равно‏ ‎добиваются ‎успеха, ‎—‏ ‎но ‎разбирать‏ ‎этот ‎фильм ‎было ‎интересно.

Преодоление‏ ‎недоверия‏ ‎зрителя ‎—‏ ‎задача ‎любого‏ ‎кинематографиста. ‎И ‎для ‎меня ‎первой‏ ‎преградой‏ ‎в ‎фильме‏ ‎стала ‎физическая‏ ‎форма ‎Леонова: ‎ралли ‎— ‎вид‏ ‎спорта‏ ‎изматывающий,‏ ‎и ‎лишний‏ ‎вес ‎там‏ ‎должен ‎теряться‏ ‎довольно‏ ‎быстро. ‎Можно‏ ‎поверить, ‎что ‎персонаж ‎Леонова ‎набрал‏ ‎несколько ‎килограмм‏ ‎сверх‏ ‎обычного, ‎сидя ‎в‏ ‎гипсе, ‎—‏ ‎фильм ‎начинается ‎с ‎его‏ ‎аварии,‏ ‎— ‎но‏ ‎то, ‎что‏ ‎в ‎ходе ‎тысячекилометровых ‎гонок ‎он‏ ‎продолжал‏ ‎оставаться ‎в‏ ‎прежнем ‎виде,‏ ‎сомнительно.

Но ‎готов ‎принять ‎это ‎за‏ ‎придирку‏ ‎со‏ ‎своей ‎стороны,‏ ‎которую ‎легко‏ ‎можно ‎было‏ ‎опровергнуть‏ ‎игрой ‎(как‏ ‎это ‎сделал ‎Бондарчук ‎в ‎«Судьбе‏ ‎человека»), ‎и‏ ‎вот‏ ‎тут ‎поджидала ‎неожиданность‏ ‎— ‎Леонов‏ ‎не ‎очень ‎подходит ‎для‏ ‎этой‏ ‎роли. ‎Не‏ ‎веришь, ‎когда‏ ‎он ‎злится ‎или ‎просто ‎заводится‏ ‎—‏ ‎даже ‎это‏ ‎выходит ‎у‏ ‎него ‎добродушно, ‎— ‎тогда ‎как‏ ‎именно‏ ‎ссора‏ ‎между ‎героями‏ ‎Леонова ‎и‏ ‎Янковского ‎даёт‏ ‎старт‏ ‎развитию ‎сюжета.

Эта‏ ‎сцена ‎хорошо ‎начинается ‎с ‎движения‏ ‎Леонова, ‎которое‏ ‎сопровождается‏ ‎движением ‎камеры, ‎и‏ ‎переходит ‎на‏ ‎Янковского ‎наездом ‎камеры, ‎меняя‏ ‎средний‏ ‎на ‎полукрупный‏ ‎(о ‎классификации‏ ‎крупностей ‎поговорим ‎как-нибудь ‎отдельно).

Затем ‎Леонов‏ ‎уже‏ ‎сам, ‎двигаясь‏ ‎на ‎статичную‏ ‎камеру, ‎меняет ‎крупность ‎своего ‎плана‏ ‎со‏ ‎среднего‏ ‎на ‎крупный‏ ‎(крупная ‎крупность‏ ‎— ‎тавтология,‏ ‎но‏ ‎с ‎ней‏ ‎придётся ‎мириться).

Оба ‎движения ‎хороши ‎не‏ ‎только ‎операторски,‏ ‎но‏ ‎и ‎своей ‎драматургической‏ ‎обоснованностью: ‎герой‏ ‎Янковского ‎(его ‎зовут ‎Николай)‏ ‎занимается‏ ‎своим ‎любимым‏ ‎делом ‎—‏ ‎ухаживает ‎за ‎барышнями ‎— ‎и‏ ‎явно‏ ‎не ‎готов‏ ‎к ‎серьезному‏ ‎разговору, ‎но ‎герой ‎Леонова ‎(Иван‏ ‎Михайлович,‏ ‎он‏ ‎же ‎дядя‏ ‎Ваня) ‎движется‏ ‎решительно ‎и‏ ‎напористо.‏ ‎Движение ‎камеры‏ ‎здесь ‎— ‎движение ‎сюжета. ‎И‏ ‎двигает ‎его‏ ‎дядя‏ ‎Ваня. ‎Переход ‎на‏ ‎крупный ‎план‏ ‎делает ‎Леонов, ‎как ‎и‏ ‎переход‏ ‎к ‎обсуждению‏ ‎серьёзной ‎темы.‏ ‎Крупный ‎план ‎в ‎сцене ‎всегда‏ ‎должен‏ ‎быть ‎обоснованным,‏ ‎и ‎здесь‏ ‎к ‎нему ‎подводят ‎мастерски.

Тут ‎стоит‏ ‎отойти‏ ‎от‏ ‎сцены, ‎чтобы‏ ‎объяснить ‎главную‏ ‎идею ‎фильма‏ ‎(разумеется,‏ ‎насколько ‎я‏ ‎её ‎понял). ‎«Гонщики» ‎— ‎фильм‏ ‎о ‎наставничестве,‏ ‎к‏ ‎которому ‎примешаны ‎сильные‏ ‎отеческие ‎чувства.‏ ‎О ‎том, ‎как ‎учителю‏ ‎(или‏ ‎тренеру) ‎бывает‏ ‎трудно ‎отпустить‏ ‎ученика, ‎и ‎как ‎непросто ‎ученику‏ ‎уйти‏ ‎в ‎свободное‏ ‎плавание ‎и‏ ‎к ‎тому ‎же ‎самому ‎стать‏ ‎наставником.

Начинаются‏ ‎«Гонщики»‏ ‎с ‎аварии,‏ ‎в ‎которую‏ ‎герои ‎попадают‏ ‎по‏ ‎вине ‎дяди‏ ‎Вани. ‎Травмы ‎они ‎залечили ‎(попутно‏ ‎нам ‎показывают‏ ‎сквозную‏ ‎линию, ‎обозначающую ‎главный‏ ‎жизненный ‎интерес‏ ‎Коли ‎— ‎если ‎говорить‏ ‎просто,‏ ‎то ‎он‏ ‎волокита), ‎но‏ ‎между ‎ними ‎осталась ‎недоговорённость. ‎Молодой‏ ‎штурман‏ ‎(Янковский ‎играет‏ ‎персонажа ‎на‏ ‎4 ‎года ‎старше ‎себя, ‎что‏ ‎встречается‏ ‎куда‏ ‎реже, ‎чем‏ ‎обратное ‎явление)‏ ‎начинает ‎сомневаться‏ ‎в‏ ‎своём ‎пилоте,‏ ‎жалуется ‎начальнику ‎заводской ‎команды ‎вроде‏ ‎бы ‎невзначай,‏ ‎просто‏ ‎рассказывая ‎о ‎происшествии.

Сомневается‏ ‎и ‎дядя‏ ‎Ваня ‎— ‎он ‎не‏ ‎хочет‏ ‎уходить ‎из‏ ‎спорта, ‎не‏ ‎хочет ‎отпускать ‎ученика, ‎но ‎видит,‏ ‎что‏ ‎почти ‎ставший‏ ‎ему ‎сыном‏ ‎напарник ‎взбрыкнул, ‎после ‎чего ‎решается‏ ‎отпустить‏ ‎его.‏ ‎И ‎сцена‏ ‎выше ‎—‏ ‎концентрация ‎этого‏ ‎конфликта.‏ ‎Иван ‎Михайлович‏ ‎подходит ‎к ‎Николаю, ‎занятому ‎барышнями,‏ ‎— ‎это‏ ‎его‏ ‎смущает ‎(Леонов ‎даёт‏ ‎верную ‎реакцию),‏ ‎но ‎всё ‎же ‎он‏ ‎высказывает‏ ‎то, ‎что‏ ‎хотел, ‎—‏ ‎возможно, ‎жёстче, ‎чем ‎собирался, ‎потому‏ ‎что‏ ‎обстановка ‎не‏ ‎слишком ‎располагает‏ ‎к ‎душевности. ‎Когда ‎Коля ‎фамильярничает‏ ‎в‏ ‎ответ‏ ‎— ‎опять‏ ‎же, ‎Янковский‏ ‎хорош ‎в‏ ‎переходе‏ ‎от ‎расслабленности‏ ‎вальяжного ‎разговора ‎с ‎барышнями ‎к‏ ‎разговору ‎о‏ ‎сути‏ ‎дела ‎(Альпы ‎в‏ ‎разговоре ‎фигурируют‏ ‎неспроста ‎— ‎подчёркивается, ‎что‏ ‎ошибка‏ ‎в ‎горах‏ ‎раллисту ‎может‏ ‎стоить ‎жизни, ‎— ‎и ‎горы‏ ‎в‏ ‎сюжет ‎ещё‏ ‎вернутся ‎и‏ ‎сыграют ‎важную ‎роль). ‎Со ‎стороны‏ ‎Коли‏ ‎панибратский‏ ‎тон ‎—‏ ‎попытка ‎уйти‏ ‎от ‎проблемы‏ ‎или‏ ‎отложить ‎разговор‏ ‎до ‎более ‎подходящего ‎случая, ‎но‏ ‎дядя ‎Ваня‏ ‎решился‏ ‎и ‎идёт ‎до‏ ‎конца ‎(как‏ ‎камера ‎обозначила ‎сцену, ‎так‏ ‎она‏ ‎и ‎протекает‏ ‎— ‎Леонов‏ ‎вторгается ‎в ‎пространство ‎напускной ‎беззаботности‏ ‎напарника‏ ‎и ‎идёт‏ ‎напролом).

И ‎здесь‏ ‎я ‎должен ‎сделать ‎оговорку: ‎возможно,‏ ‎дело‏ ‎во‏ ‎всём ‎багаже‏ ‎ролей ‎Леонова‏ ‎и ‎образе‏ ‎добродушного‏ ‎Винни-Пуха, ‎но‏ ‎я ‎не ‎до ‎конца ‎верю‏ ‎в ‎то,‏ ‎что‏ ‎он ‎здесь ‎сердит‏ ‎и ‎действительно‏ ‎решился ‎на ‎разрыв ‎после‏ ‎осознания‏ ‎его ‎необходимости.‏ ‎Слова ‎«мы‏ ‎с ‎тобой ‎не ‎в ‎загсе‏ ‎зарегистрированы»‏ ‎произнесены ‎чуть‏ ‎ли ‎не‏ ‎с ‎привычным ‎весёлым ‎блеском ‎в‏ ‎глазах,‏ ‎и‏ ‎это ‎сбивает.‏ ‎Повторюсь, ‎возможно,‏ ‎дело ‎в‏ ‎моём‏ ‎восприятии, ‎но‏ ‎я ‎легко ‎представляю, ‎как ‎тот‏ ‎же ‎Джигарханян‏ ‎(чтобы‏ ‎далеко ‎не ‎ходить,‏ ‎возьмём ‎актёра‏ ‎из ‎этого ‎же ‎фильма)‏ ‎показывает‏ ‎лучший ‎переход‏ ‎к ‎гневу,‏ ‎раздражительности ‎или ‎решительности ‎(тут ‎уж‏ ‎от‏ ‎задачи ‎зависит)‏ ‎после ‎неудачной‏ ‎попытки ‎разобраться ‎по-хорошему ‎(Янковский ‎хорошо‏ ‎демонстрирует,‏ ‎что‏ ‎разговор ‎ему‏ ‎неприятен, ‎но‏ ‎он ‎не‏ ‎готов‏ ‎прямо ‎ответить‏ ‎«нет, ‎я ‎не ‎боюсь», ‎хотя‏ ‎оба ‎и‏ ‎знают,‏ ‎что ‎прежнее ‎доверие‏ ‎утрачено).

В ‎двух‏ ‎сценах ‎подряд, ‎когда ‎оба‏ ‎героя‏ ‎поочерёдно ‎приходят‏ ‎друг ‎к‏ ‎другу, ‎чтобы ‎довести-таки ‎разговор ‎до‏ ‎конца,‏ ‎но ‎уходят‏ ‎ни ‎с‏ ‎чем, ‎добродушный ‎Леонов ‎после ‎Леонова‏ ‎сердитого‏ ‎смотрится‏ ‎настолько ‎привычно‏ ‎и ‎узнаваемо,‏ ‎что ‎снова‏ ‎не‏ ‎верится ‎в‏ ‎то, ‎что ‎он ‎вообще ‎был‏ ‎по-настоящему ‎разгневан‏ ‎—‏ ‎так, ‎поворчал, ‎но‏ ‎скоро ‎отойдёт.‏ ‎Конечно, ‎остаётся ‎вариант, ‎что‏ ‎так‏ ‎и ‎было‏ ‎задумано.

Отмечу ‎интересное‏ ‎решение ‎оператора ‎Владимира ‎Васильева ‎для‏ ‎стандартной‏ ‎диалоговой ‎восьмёрки‏ ‎в ‎типичном‏ ‎подъезде: ‎лестницы ‎как ‎направляющие ‎и‏ ‎брошенная‏ ‎через‏ ‎плечо ‎последняя‏ ‎фраза ‎«то,‏ ‎что ‎дело‏ ‎грубое,‏ ‎это ‎ты‏ ‎усвоил».

Кстати, ‎«кино ‎— ‎искусство ‎грубое»‏ ‎— ‎один‏ ‎из‏ ‎любимых ‎творческих ‎тезисов‏ ‎самого ‎Масленникова.‏ ‎Он ‎считал, ‎что ‎изящество‏ ‎и‏ ‎очарование ‎фильма‏ ‎— ‎в‏ ‎деталях. ‎В ‎том ‎смысле, ‎что‏ ‎сцена‏ ‎должна ‎решать‏ ‎конкретную ‎задачу‏ ‎и ‎задавать ‎верное ‎настроение, ‎а‏ ‎красота‏ ‎появится‏ ‎в ‎уместно‏ ‎встроенных ‎акцентах‏ ‎— ‎и‏ ‎это‏ ‎касается ‎как‏ ‎сюжета, ‎так ‎конкретно ‎художественной ‎постановки‏ ‎и ‎операторских‏ ‎решений‏ ‎(что ‎характерно, ‎начинал‏ ‎Игорь ‎Фёдорович‏ ‎работать ‎в ‎кино ‎как‏ ‎сценарист‏ ‎и ‎художник-постановщик).‏ ‎Любопытно, ‎придерживался‏ ‎ли ‎режиссёр ‎уже ‎тогда ‎этой‏ ‎точки‏ ‎зрения ‎или‏ ‎принял ‎её,‏ ‎как ‎и ‎герой ‎Янковского, ‎по‏ ‎мере‏ ‎роста‏ ‎мастерства.

Для ‎самого‏ ‎Олега ‎Ивановича‏ ‎участие ‎в‏ ‎съёмках‏ ‎«Гонщиков» ‎стало‏ ‎поворотным ‎моментом ‎в ‎карьере ‎—‏ ‎Леонов ‎остался‏ ‎настолько‏ ‎доволен ‎совместной ‎работой,‏ ‎что ‎отрекомендовал‏ ‎партнёра ‎по ‎фильму ‎Захарову,‏ ‎и‏ ‎тот ‎вскоре‏ ‎взял ‎его‏ ‎в ‎театр ‎Ленкома. ‎Забавно, ‎что‏ ‎для‏ ‎того, ‎чтобы‏ ‎получить ‎роль‏ ‎раллиста, ‎Янковский ‎соврал ‎на ‎пробах,‏ ‎что‏ ‎умеет‏ ‎водить, ‎хотя‏ ‎прав ‎у‏ ‎него ‎не‏ ‎было.‏ ‎Масленников ‎потом‏ ‎отмечал, ‎что ‎на ‎съёмках ‎он‏ ‎так ‎вжился‏ ‎в‏ ‎роль, ‎что ‎трудно‏ ‎было ‎в‏ ‎это ‎поверить.

В ‎кульминационную ‎сцену‏ ‎Коля‏ ‎входит ‎расслабленным‏ ‎и ‎довольным‏ ‎победой ‎на ‎этапе, ‎но ‎вскоре‏ ‎на‏ ‎него ‎обрушиваются‏ ‎обвинения ‎в‏ ‎неоказании ‎помощи ‎сошедшим ‎с ‎трассы‏ ‎(авария‏ ‎снята‏ ‎неубедительно ‎—‏ ‎почти ‎в‏ ‎комедийном ‎ключе,‏ ‎хотя‏ ‎в ‎целом‏ ‎ралли ‎снято ‎неплохо, ‎а ‎местами‏ ‎даже ‎интересно,‏ ‎хотя‏ ‎выработанного ‎формата ‎тогда‏ ‎ещё ‎не‏ ‎было ‎— ‎выходит, ‎что‏ ‎оператор‏ ‎многое ‎уловил‏ ‎верно), ‎и‏ ‎поначалу ‎он ‎пытается ‎отрицать ‎и‏ ‎спорить.‏ ‎Дело ‎в‏ ‎том, ‎что‏ ‎сам ‎Коля ‎спал, ‎а ‎его‏ ‎штурман,‏ ‎который‏ ‎был ‎за‏ ‎рулём, ‎не‏ ‎разобрался ‎в‏ ‎произошедшем.‏ ‎Таким ‎образом,‏ ‎налицо ‎неоднозначная ‎моральная ‎дилемма, ‎где‏ ‎нет ‎полностью‏ ‎виноватых.‏ ‎Чтобы ‎усилить ‎противоречивость‏ ‎ситуации, ‎следует‏ ‎отметить, ‎что ‎молодой ‎гонщик‏ ‎был‏ ‎вынужден ‎гнать‏ ‎отчасти ‎и‏ ‎по ‎вине ‎Николая ‎— ‎они‏ ‎пропустили‏ ‎«хитрый ‎поворот»‏ ‎(по ‎словам‏ ‎дяди ‎Вани) ‎за ‎разговорами ‎и,‏ ‎сделав‏ ‎крюк,‏ ‎вынуждены ‎были‏ ‎нагонять, ‎из-за‏ ‎чего ‎оба‏ ‎вымотались.‏ ‎Коля ‎уже‏ ‎должен ‎был ‎сам ‎стать ‎дядей‏ ‎для ‎своего‏ ‎напарника‏ ‎Саши, ‎а, ‎продолжая‏ ‎обижаться, ‎что‏ ‎его ‎зажимают, ‎оказался ‎не‏ ‎готов‏ ‎нести ‎ответственность‏ ‎(там, ‎где‏ ‎дядя ‎Ваня ‎учит ‎молодого, ‎Коля‏ ‎всё‏ ‎ещё ‎балагурит).

И‏ ‎в ‎сцене‏ ‎он ‎очень ‎по-подростковому ‎возмущается: ‎«Я‏ ‎что‏ ‎—‏ ‎вещь ‎ваша?‏ ‎Ценит» ‎(фраза‏ ‎произнесена ‎очень‏ ‎запальчиво,‏ ‎но ‎на‏ ‎середине-таки ‎Янковский ‎будто ‎запнулся, ‎хотя‏ ‎готов ‎списать‏ ‎на‏ ‎то, ‎что ‎опять‏ ‎слишком ‎придираюсь).

Дядя‏ ‎Ваня ‎же ‎его ‎проверяет‏ ‎и‏ ‎одновременно, ‎по-отечески‏ ‎привязавшись, ‎не‏ ‎может ‎отпустить. ‎Ему ‎важно ‎знать‏ ‎—‏ ‎сподличал ‎и‏ ‎схитрил ‎его‏ ‎воспитанник ‎или ‎тут ‎всё ‎же‏ ‎была‏ ‎промашка.‏ ‎Так ‎же,‏ ‎как ‎Коле‏ ‎важно ‎доказать‏ ‎учителю,‏ ‎что ‎он‏ ‎ни ‎при ‎чём, ‎и ‎он‏ ‎хватается ‎за‏ ‎то,‏ ‎что ‎жена ‎дяди‏ ‎Вани ‎знает,‏ ‎что ‎он ‎спал ‎—‏ ‎она‏ ‎с ‎детьми‏ ‎была ‎среди‏ ‎болельщиков ‎и ‎видела, ‎а ‎значит,‏ ‎может‏ ‎доказать ‎это‏ ‎мужу. ‎Но‏ ‎тут ‎же ‎отказывается ‎от ‎этой‏ ‎идеи,‏ ‎возможно,‏ ‎потому, ‎что‏ ‎понимает, ‎что‏ ‎вина ‎всё‏ ‎же‏ ‎есть ‎в‏ ‎том ‎числе ‎и ‎на ‎нём,‏ ‎а ‎кроме‏ ‎того,‏ ‎воспитание ‎штурмана ‎теперь‏ ‎его ‎обязанность.

Между‏ ‎выяснением ‎отношений ‎они ‎по-разному,‏ ‎но‏ ‎очень ‎правдоподобно‏ ‎отшучиваются ‎от‏ ‎заглядывающего ‎в ‎комнату ‎(будто ‎из-за‏ ‎кулисы)‏ ‎конкурента. ‎Юмора,‏ ‎кстати, ‎в‏ ‎фильме ‎много ‎— ‎причём ‎типично‏ ‎мужского,‏ ‎конкурентного.‏ ‎Пожалуй, ‎это‏ ‎один ‎из‏ ‎главных ‎плюсов‏ ‎картины.‏ ‎В ‎финале,‏ ‎когда ‎происходит ‎развязка ‎не ‎только‏ ‎сюжета ‎фильма,‏ ‎но‏ ‎и ‎взаимоотношений ‎двух‏ ‎главных ‎героев,‏ ‎новый ‎штурман ‎дяди ‎Вани‏ ‎не‏ ‎преминул ‎ответить‏ ‎на ‎остроты,‏ ‎на ‎которые ‎в ‎его ‎адрес‏ ‎не‏ ‎скупился ‎Николай.

«Езжай,‏ ‎о ‎команде‏ ‎думать ‎надо», ‎— ‎говорит ‎Коля‏ ‎дяде‏ ‎Ване.‏ ‎Петя ‎возвращает‏ ‎должок: ‎«Ну‏ ‎да! ‎Много‏ ‎ты‏ ‎о ‎ней‏ ‎думал ‎— ‎аж ‎высох ‎весь!»‏ ‎И ‎Коле‏ ‎нечего‏ ‎возразить.

И ‎в ‎контексте‏ ‎сюжета ‎эта‏ ‎шутка ‎срабатывает ‎очень ‎удачно.‏ ‎Как‏ ‎и ‎реакция‏ ‎Леонова, ‎когда‏ ‎Янковский ‎ему ‎сообщает, ‎что ‎наказал‏ ‎своего‏ ‎подопечного ‎—‏ ‎вчерашний ‎ученик‏ ‎принял ‎ответственность ‎на ‎себя ‎и‏ ‎теперь‏ ‎сам‏ ‎наказывает, ‎т.‏ ‎е. ‎наставляет,‏ ‎учит.

А ‎чтобы‏ ‎добавить‏ ‎сцене ‎драматичности,‏ ‎а ‎сюжету ‎— ‎закольцованности, ‎надо‏ ‎сказать, ‎что‏ ‎она‏ ‎происходит ‎над ‎обрывом,‏ ‎в ‎который‏ ‎чуть ‎не ‎улетел ‎Николай‏ ‎(видимо,‏ ‎потому ‎что‏ ‎долго ‎ехал‏ ‎один ‎без ‎подмены). ‎Стартом ‎для‏ ‎сюжета‏ ‎и ‎конфликта‏ ‎между ‎главными‏ ‎героями ‎была, ‎напомню, ‎также ‎авария‏ ‎в‏ ‎горах,‏ ‎когда ‎дядя‏ ‎Ваня, ‎избегая‏ ‎столкновения, ‎слетел‏ ‎с‏ ‎трассы.

Внешне ‎открытый‏ ‎финал ‎ленты ‎видится ‎поэтому ‎скорее‏ ‎завершением ‎конфликта‏ ‎и‏ ‎принятием ‎новых ‎ролей‏ ‎— ‎дядя‏ ‎Ваня ‎увидел ‎в ‎Коле‏ ‎взрослого‏ ‎мужчину, ‎а‏ ‎сам ‎Коля‏ ‎понял, ‎насколько ‎это ‎непросто ‎—‏ ‎отвечать‏ ‎не ‎только‏ ‎за ‎себя.

Читать: 15+ мин
logo Буланенко

Спортивное кино и что с ним не так

Зрители, ‎а‏ ‎зачастую ‎и ‎создатели ‎не ‎понимают,‏ ‎как ‎устроено‏ ‎спортивное‏ ‎кино. ‎И ‎главная‏ ‎причина ‎непонимания‏ ‎его ‎природы ‎в ‎том,‏ ‎что‏ ‎спортивное ‎кино‏ ‎— ‎это‏ ‎не ‎жанр, ‎а ‎тематика, ‎в‏ ‎рамках‏ ‎которой ‎производственная‏ ‎драма ‎соседствует‏ ‎с ‎романтическим ‎мюзиклом. ‎Те ‎из‏ ‎кинематографистов,‏ ‎кто‏ ‎эту ‎особенность‏ ‎понял ‎(или‏ ‎угадал), ‎создали‏ ‎фильмы,‏ ‎пользующиеся ‎успехом‏ ‎у ‎публики. ‎Остальные ‎же ‎продолжают‏ ‎с ‎разбега‏ ‎бодать‏ ‎стену ‎в ‎надежде‏ ‎получить ‎в‏ ‎следующий ‎раз ‎иной ‎результат‏ ‎(для‏ ‎чистоты ‎рассуждения‏ ‎оставим ‎вопрос‏ ‎с ‎качеством ‎в ‎стороне).

Стандартное ‎спортивное‏ ‎кино‏ ‎в ‎головах‏ ‎зрителей ‎(и‏ ‎не ‎только) ‎выглядит ‎столь ‎же‏ ‎увлекательно‏ ‎и‏ ‎актуально, ‎как‏ ‎метание ‎ядра‏ ‎в ‎21‏ ‎веке:‏ ‎некто ‎сперва‏ ‎не ‎может ‎добиться ‎успеха, ‎но‏ ‎потом ‎берётся‏ ‎за‏ ‎себя ‎и ‎может.‏ ‎Культ ‎силы‏ ‎воли ‎и ‎сцены ‎для‏ ‎создания‏ ‎мотивационных ‎нарезок‏ ‎прилагаются ‎в‏ ‎изрядном ‎количестве. ‎И ‎чем ‎культ‏ ‎убедительнее,‏ ‎а ‎сцены‏ ‎проникновеннее ‎—‏ ‎тем ‎спортивный ‎фильм ‎и ‎лучше.‏ ‎Но‏ ‎по‏ ‎неведомым ‎причинам‏ ‎такие ‎фильмы‏ ‎чаще ‎проваливаются.

Во-первых,‏ ‎сама,‏ ‎с ‎позволения‏ ‎сказать, ‎структура ‎(неудача ‎— ‎тренировки‏ ‎— ‎успех)‏ ‎может‏ ‎быть ‎центральной, ‎а‏ ‎может ‎—‏ ‎второплановой. ‎Бывает ‎так, ‎что‏ ‎она‏ ‎вовсе ‎отсутствует‏ ‎— ‎герой‏ ‎(которым ‎может ‎быть ‎и ‎команда)‏ ‎берётся‏ ‎уже ‎на‏ ‎пике ‎карьеры‏ ‎или ‎неудачник ‎в ‎конце ‎снова‏ ‎проиграет‏ ‎с‏ ‎тем, ‎чтобы‏ ‎продолжить ‎борьбу‏ ‎дальше, ‎разумеется.‏ ‎Там‏ ‎же, ‎где‏ ‎структура ‎есть, ‎она ‎может ‎выступать‏ ‎стержнем ‎для‏ ‎разных‏ ‎по ‎сути ‎и‏ ‎методу ‎воздействия‏ ‎на ‎зрителя ‎историй: ‎история‏ ‎о‏ ‎взрослении, ‎история‏ ‎об ‎отношениях‏ ‎учителя ‎и ‎ученика, ‎сказка ‎о‏ ‎Золушке,‏ ‎эпичная ‎сага‏ ‎и ‎т.‏ ‎д.

Во-вторых, ‎излишняя ‎концентрация ‎на ‎перипетиях‏ ‎сюжета‏ ‎и‏ ‎вера ‎в‏ ‎структурный ‎анализ‏ ‎выбивают ‎из-под‏ ‎желающего‏ ‎осветить ‎тему‏ ‎наблюдателя ‎табуретку, ‎на ‎которую ‎он‏ ‎было ‎взгромоздился‏ ‎с‏ ‎тем, ‎чтобы ‎вкрутить‏ ‎лампочку ‎здравого‏ ‎смысла, ‎— ‎абсолютно ‎всё‏ ‎спортивное‏ ‎кино ‎становится‏ ‎безлико ‎одинаковым,‏ ‎как ‎аниме ‎для ‎неувлечённого ‎им.‏ ‎Попытаемся‏ ‎всё ‎же‏ ‎разобраться ‎со‏ ‎спортивным ‎кино, ‎выделить ‎разные ‎его‏ ‎виды‏ ‎и‏ ‎предположить, ‎почему‏ ‎какие-то ‎представители‏ ‎этой ‎тематики‏ ‎работают,‏ ‎а ‎какие-то‏ ‎лежат ‎на ‎диване.

Что ‎следует ‎сразу‏ ‎отметить ‎—‏ ‎спортивное‏ ‎кино ‎написать ‎довольно‏ ‎сложно. ‎Хорошее.‏ ‎Плохое ‎несравнимо ‎проще, ‎конечно,‏ ‎но‏ ‎неясно, ‎кому‏ ‎оно ‎нужно.‏ ‎И ‎это, ‎казалось ‎бы, ‎странно.‏ ‎Прежде‏ ‎всего ‎потому,‏ ‎что ‎в‏ ‎самой ‎теме ‎заложены ‎главные ‎инструменты‏ ‎драматурга‏ ‎—‏ ‎герой, ‎цель‏ ‎и ‎конфликт.‏ ‎У ‎автора‏ ‎уже‏ ‎по ‎дефолту‏ ‎есть ‎некто, ‎так ‎страстно ‎хотящий‏ ‎нечто, ‎что‏ ‎готов‏ ‎отдать ‎за ‎обладание‏ ‎им ‎почти‏ ‎всё. ‎И ‎есть ‎некто,‏ ‎жаждущий‏ ‎того ‎же‏ ‎самого ‎столь‏ ‎же ‎сильно. ‎Столкни ‎их ‎лбами‏ ‎и‏ ‎позволь ‎истории‏ ‎разгореться ‎от‏ ‎высеченных ‎искр. ‎Но ‎нет ‎—‏ ‎раз‏ ‎за‏ ‎разом ‎мы‏ ‎видим, ‎как‏ ‎что-то ‎в‏ ‎этой‏ ‎схеме ‎даёт‏ ‎сбой. ‎Где-то ‎неясно, ‎чего ‎герой‏ ‎лишится ‎в‏ ‎случае‏ ‎поражения, ‎где-то ‎антагонист,‏ ‎хотя ‎и‏ ‎умело ‎гримасничает, ‎слишком ‎уж‏ ‎похож‏ ‎на ‎боксёрскую‏ ‎грушу ‎или,‏ ‎напротив, ‎безликого ‎финального ‎босса, ‎который‏ ‎буквально‏ ‎рождён ‎сценаристом‏ ‎для ‎того,‏ ‎чтобы ‎проиграть ‎в ‎конце ‎изнемогающему,‏ ‎но‏ ‎очень‏ ‎волевому ‎герою.‏ ‎Похоже, ‎что‏ ‎главными ‎врагами‏ ‎спортивного‏ ‎кино ‎становятся‏ ‎излишне ‎банальные ‎сюжетные ‎тропы, ‎которые‏ ‎на ‎готовом‏ ‎фундаменте‏ ‎конфликта ‎выглядят ‎как‏ ‎прогнившие ‎брёвна‏ ‎характеров, ‎едва ‎прикрытые ‎сверху‏ ‎отсыревшей‏ ‎соломой ‎мотивации.

Вооружившись‏ ‎этой ‎гипотезой,‏ ‎двинемся ‎дальше ‎и ‎рассмотрим ‎несколько‏ ‎спортивных‏ ‎фильмов ‎для‏ ‎примера. ‎И‏ ‎начнём ‎с ‎классического ‎представителя ‎—‏ ‎фильма‏ ‎«Рокки»‏ ‎1976 ‎года‏ ‎выпуска ‎(берём‏ ‎только ‎первую‏ ‎часть).‏ ‎На ‎первый‏ ‎взгляд ‎это ‎фильм ‎о ‎Золушке,‏ ‎которая ‎смогла‏ ‎(вернее,‏ ‎смог). ‎Но ‎это‏ ‎не ‎совсем‏ ‎так ‎— ‎фильм ‎неспроста‏ ‎стал‏ ‎стереотипным ‎примером‏ ‎для ‎всех‏ ‎повышателей ‎мотивации. ‎Если ‎Вы ‎смотрели‏ ‎этот‏ ‎фильм ‎достаточно‏ ‎давно, ‎то‏ ‎могли ‎забыть, ‎как ‎закончился ‎финальный‏ ‎поединок‏ ‎(спойлер:‏ ‎Рокки ‎его‏ ‎проиграл, ‎т.‏ ‎е. ‎Золушка‏ ‎попала‏ ‎на ‎бал,‏ ‎но ‎за ‎принца ‎не ‎вышла).‏ ‎«Рокки» ‎был‏ ‎фильмом‏ ‎не ‎с ‎хеппи-эндом‏ ‎и ‎розовыми‏ ‎от ‎закатного ‎света ‎облаками,‏ ‎с‏ ‎драмой ‎про‏ ‎призвание ‎и‏ ‎про ‎преодоление ‎всех ‎возможных ‎препятствий,‏ ‎которые‏ ‎могут ‎встать‏ ‎на ‎пути‏ ‎(и ‎самым ‎сложным ‎из ‎них‏ ‎оказывается‏ ‎сам‏ ‎герой).

Снятый ‎вроде‏ ‎бы ‎по‏ ‎«Рокки» ‎Роном‏ ‎Ховардом‏ ‎«Нокдаун» ‎гораздо‏ ‎ближе ‎к ‎классической ‎сказке, ‎чем‏ ‎фильм ‎со‏ ‎Сталлоне‏ ‎(собственно, ‎в ‎оригинале‏ ‎фильм ‎с‏ ‎Кроу ‎даже ‎называется ‎«Золушкамэн»).‏ ‎В‏ ‎нём ‎не‏ ‎слишком ‎удачливый‏ ‎и ‎талантливый, ‎но ‎честный ‎и‏ ‎работящий‏ ‎герой ‎превозмогает‏ ‎и ‎побеждает.‏ ‎Противостоит ‎ему ‎настолько ‎карикатурный ‎злодей,‏ ‎что‏ ‎постеснялись‏ ‎бы ‎даже‏ ‎марвеловские ‎главгады‏ ‎(родственники ‎Бэра‏ ‎долго‏ ‎потом ‎пытались‏ ‎добиться ‎в ‎судах ‎восстановления ‎честного‏ ‎имени ‎предка).‏ ‎Этот‏ ‎негодяй ‎хочет ‎убивать‏ ‎соперников ‎в‏ ‎ринге, ‎потому ‎что… ‎видимо,‏ ‎маньяк‏ ‎— ‎фильм‏ ‎этого ‎не‏ ‎объясняет. ‎Фильм ‎про ‎Джимми ‎Брэддока,‏ ‎в‏ ‎реальной ‎жизни‏ ‎очень ‎ловко‏ ‎воспользовавшегося ‎своим ‎нежданным ‎чемпионством ‎(понимая,‏ ‎что‏ ‎титул‏ ‎он ‎почти‏ ‎наверняка ‎сразу‏ ‎же ‎проиграет,‏ ‎прижимистый‏ ‎ирландец ‎оттягивал‏ ‎защиту ‎титула ‎сколько ‎мог ‎и‏ ‎в ‎итоге‏ ‎выбил‏ ‎себе ‎максимально ‎жирный‏ ‎контракт: ‎300‏ ‎000 ‎$ ‎(что ‎очень‏ ‎много,‏ ‎если ‎твоё‏ ‎имя ‎не‏ ‎Джек ‎Демпси) ‎и ‎10% ‎от‏ ‎будущих‏ ‎прибылей ‎с‏ ‎боёв ‎претендента‏ ‎в ‎течение ‎10 ‎лет ‎(а‏ ‎претендентом‏ ‎был‏ ‎Джо ‎Луис,‏ ‎поставивший ‎исторический‏ ‎рекорд ‎по‏ ‎защитам‏ ‎титула)), ‎в‏ ‎прокате ‎провалился.

«Рокки» ‎же ‎стал ‎сенсацией‏ ‎из-за ‎ряда‏ ‎факторов‏ ‎— ‎от ‎технических‏ ‎новаций ‎(это‏ ‎был ‎один ‎из ‎первых‏ ‎фильмов,‏ ‎где ‎применялся‏ ‎стедикам ‎—‏ ‎без ‎него ‎многочисленные ‎пробежки ‎и‏ ‎тренировки‏ ‎выглядели ‎бы‏ ‎как ‎кошмар‏ ‎страдающего ‎морской ‎болезнью ‎в ‎сильную‏ ‎качку)‏ ‎до‏ ‎жизненности ‎ситуации‏ ‎(Сталлоне ‎писал‏ ‎образ ‎с‏ ‎себя‏ ‎— ‎отчего‏ ‎и ‎вживаться ‎особо ‎не ‎понадобилось).‏ ‎Сюжет ‎фильма‏ ‎—‏ ‎любимая ‎Голливудом ‎история‏ ‎про ‎Голливуд‏ ‎— ‎верность ‎мечте. ‎Как‏ ‎сказал‏ ‎Сталлоне: ‎«Я‏ ‎готов ‎был‏ ‎проиграть, ‎но ‎только ‎на ‎своих‏ ‎правилах».‏ ‎Он ‎хотел‏ ‎проверить, ‎может‏ ‎ли ‎он ‎реально ‎чего-то ‎добиться‏ ‎в‏ ‎кино‏ ‎или ‎так‏ ‎и ‎останется‏ ‎второразрядным ‎актёром‏ ‎(и‏ ‎тогда ‎вопрос‏ ‎— ‎зачем). ‎Но ‎чтобы ‎это‏ ‎сделать, ‎нужно‏ ‎было‏ ‎снять ‎фильм ‎самому‏ ‎(а ‎не‏ ‎продать ‎сценарий ‎студии ‎—‏ ‎работа‏ ‎только ‎сценаристом‏ ‎его ‎не‏ ‎интересовала) ‎и ‎посмотреть, ‎как ‎его‏ ‎примут.‏ ‎По ‎сути,‏ ‎фильм ‎вышел‏ ‎об ‎этом ‎же ‎— ‎Рокки‏ ‎сомневался,‏ ‎хандрил,‏ ‎но ‎всё‏ ‎же ‎решил‏ ‎убедиться, ‎а‏ ‎стоит‏ ‎ли ‎он‏ ‎чего-то ‎в ‎деле, ‎которому ‎отдал‏ ‎много ‎времени‏ ‎и‏ ‎к ‎которому, ‎вроде‏ ‎бы, ‎у‏ ‎него ‎был ‎талант. ‎И‏ ‎поражение‏ ‎Бальбоа ‎в‏ ‎конце ‎фильма‏ ‎не ‎случайно ‎— ‎это ‎то‏ ‎самое‏ ‎поражение ‎на‏ ‎своих ‎условиях.‏ ‎Главный ‎тест ‎он ‎прошёл ‎—‏ ‎он‏ ‎доказал,‏ ‎что ‎может,‏ ‎тренируясь ‎в‏ ‎пустырях ‎и‏ ‎подвалах,‏ ‎на ‎равных‏ ‎противостоять ‎чемпиону.

В ‎этом ‎плане ‎на‏ ‎«Рокки» ‎больше‏ ‎походят‏ ‎фильмы ‎Шазелла ‎про‏ ‎джаз ‎—‏ ‎«Одержимость» ‎и ‎«Ла-Ла ‎Ленд»‏ ‎(первый‏ ‎так ‎и‏ ‎вовсе ‎—‏ ‎типичное ‎спортивное ‎кино ‎в ‎антураже‏ ‎музыкального‏ ‎закулисья). ‎И,‏ ‎что ‎характерно,‏ ‎в ‎обеих ‎картинах ‎молодой ‎режиссёр‏ ‎с‏ ‎разных‏ ‎сторон ‎подходит‏ ‎к ‎теме‏ ‎личной ‎жизни‏ ‎своих‏ ‎героев-мечтателей: ‎если‏ ‎Сталлоне ‎сразу ‎искал ‎исполнительницу ‎с‏ ‎заурядной ‎внешностью,‏ ‎которая‏ ‎будет ‎готова ‎полностью‏ ‎посвятить ‎себя‏ ‎мечте ‎главного ‎героя ‎(даже‏ ‎когда‏ ‎он ‎сам‏ ‎уже ‎разуверится),‏ ‎и ‎на ‎этом ‎основании ‎соорудил‏ ‎для‏ ‎них ‎семейную‏ ‎идиллию, ‎то‏ ‎Шазелл ‎сперва ‎говорит, ‎что ‎у‏ ‎гениев‏ ‎нет‏ ‎времени ‎даже‏ ‎на ‎влюбившихся‏ ‎в ‎них‏ ‎продавщиц‏ ‎попкорна, ‎а‏ ‎во ‎втором ‎— ‎строит ‎весь‏ ‎конфликт ‎на‏ ‎столкновении‏ ‎двух ‎мечтателей, ‎каждый‏ ‎из ‎которых‏ ‎не ‎готов ‎оставить ‎свою‏ ‎идею-фикс‏ ‎ради ‎другого‏ ‎(герой ‎Гослинга‏ ‎пробует ‎быть ‎практичнее, ‎но ‎сам‏ ‎себя‏ ‎за ‎это‏ ‎презирает). ‎Ответ‏ ‎Сталлоне, ‎может, ‎и ‎отдаёт ‎прагматичностью,‏ ‎но‏ ‎выглядит‏ ‎менее ‎мелодраматичным‏ ‎(ну ‎или‏ ‎Дамьен ‎таки‏ ‎не‏ ‎киношный ‎Чарли‏ ‎Паркер, ‎поскольку ‎второй ‎раз ‎женат‏ ‎на ‎творческой‏ ‎натуре‏ ‎и ‎имеет ‎двух‏ ‎детей).

Ну ‎да,‏ ‎вернёмся ‎к ‎чистым ‎спортивным‏ ‎фильмам.‏ ‎Один ‎из‏ ‎самых ‎очевидных,‏ ‎но ‎вместе ‎с ‎тем ‎и‏ ‎сложных‏ ‎форматов ‎—‏ ‎противостояние ‎титанов.‏ ‎История ‎с ‎двумя ‎главными ‎героями‏ ‎трудна‏ ‎в‏ ‎реализации ‎и‏ ‎очень ‎часто‏ ‎оказывается ‎не‏ ‎слишком‏ ‎удачной ‎сразу‏ ‎по ‎ряду ‎причин, ‎и ‎одна‏ ‎из ‎самых‏ ‎простых‏ ‎— ‎неравноценная ‎актёрская‏ ‎игра. ‎Два‏ ‎ярких ‎примера ‎таких ‎фильмов‏ ‎—‏ ‎«Гонка» ‎того‏ ‎же ‎Ховарда‏ ‎и ‎наш ‎«Чемпион ‎мира».

Фильм ‎о‏ ‎Лауде‏ ‎и ‎Ханте‏ ‎несколько ‎сумбурно‏ ‎начинался ‎в ‎производстве, ‎и ‎это‏ ‎сказалось‏ ‎на‏ ‎конечном ‎результате,‏ ‎хотя ‎он‏ ‎и ‎получился‏ ‎весьма‏ ‎неплохим. ‎Но‏ ‎хороший ‎германо-испанский ‎актёр ‎Брюль ‎выдал‏ ‎едва ‎ли‏ ‎не‏ ‎роль ‎всей ‎своей‏ ‎жизни ‎и‏ ‎начисто ‎переиграл ‎обаятельного ‎качка‏ ‎Хемсворта‏ ‎(Тору ‎пришлось‏ ‎сильно ‎похудеть‏ ‎для ‎роли, ‎чтобы ‎машина ‎не‏ ‎сильно‏ ‎жала ‎в‏ ‎плечах ‎—‏ ‎неясно, ‎не ‎было ‎ли ‎проще‏ ‎подобрать‏ ‎чуть‏ ‎меньшего ‎по‏ ‎габаритам ‎актёра).‏ ‎Вдобавок ‎и‏ ‎история‏ ‎Лауды, ‎который‏ ‎сгорел ‎в ‎машине, ‎а ‎через‏ ‎полтора ‎месяца‏ ‎после‏ ‎того, ‎как ‎оказался‏ ‎на ‎грани‏ ‎жизни ‎и ‎смерти, ‎уже‏ ‎снова‏ ‎был ‎на‏ ‎трассе, ‎гораздо‏ ‎эпичнее ‎похождений ‎жуира ‎и ‎баловня‏ ‎судьбы‏ ‎Ханта, ‎который‏ ‎не ‎отказывал‏ ‎себе ‎ни ‎в ‎чём ‎и,‏ ‎выиграв‏ ‎сезон,‏ ‎резко ‎сдал.‏ ‎И ‎закадровый‏ ‎голос ‎Лауды‏ ‎в‏ ‎финале ‎сообщает,‏ ‎что ‎соперничества ‎в ‎дальнейшем ‎не‏ ‎вышло. ‎Так‏ ‎что‏ ‎вместо ‎истории ‎великого‏ ‎противостояния ‎вышла‏ ‎история ‎одного ‎яркого ‎сезона,‏ ‎где‏ ‎один ‎из‏ ‎участников ‎выдал‏ ‎лучшее ‎выступление ‎в ‎карьере, ‎а‏ ‎другой‏ ‎продемонстрировал ‎чудеса‏ ‎силы ‎воли,‏ ‎вернувшись ‎после ‎аварии, ‎которая ‎могла‏ ‎кого‏ ‎угодно‏ ‎заставить ‎бросить‏ ‎автоспорт. ‎Возможно,‏ ‎фильму ‎пошло‏ ‎бы‏ ‎на ‎пользу‏ ‎смещение ‎акцентов ‎в ‎сторону ‎трагедии‏ ‎Лауды ‎(спортивная‏ ‎трагедия‏ ‎вообще ‎странным ‎образом‏ ‎не ‎очень‏ ‎популярный ‎поджанр, ‎хотя ‎материал‏ ‎очень‏ ‎к ‎этому‏ ‎располагает) ‎и‏ ‎сокращение ‎линии ‎не ‎только ‎Ханта,‏ ‎но‏ ‎и ‎личной‏ ‎жизни ‎обоих‏ ‎пилотов, ‎где ‎темп ‎заметно ‎проседает.‏ ‎Но‏ ‎фильм‏ ‎в ‎целом,‏ ‎повторюсь, ‎вышел‏ ‎удачным.

Наш ‎фильм‏ ‎про‏ ‎противостояние ‎Карпова‏ ‎с ‎Корчным ‎в ‎Багио ‎тоже‏ ‎не ‎лишён‏ ‎некоторого‏ ‎обаяния. ‎Но ‎главная‏ ‎его ‎беда‏ ‎в ‎том, ‎что ‎Хабенский‏ ‎в‏ ‎одну ‎калитку‏ ‎переигрывает ‎Янковского-3.‏ ‎Корчной, ‎судя ‎по ‎описаниям ‎современников‏ ‎да‏ ‎и ‎его‏ ‎собственным ‎мемуарам,‏ ‎был ‎фигурой ‎противоречивой ‎и ‎не‏ ‎самой‏ ‎приятной.‏ ‎Актёры ‎такое‏ ‎любят ‎—‏ ‎здесь ‎есть‏ ‎где‏ ‎развернуться. ‎Карпова‏ ‎за ‎его ‎внешней ‎покладистостью ‎раскусить‏ ‎сложнее, ‎но‏ ‎главное‏ ‎в ‎его ‎характере,‏ ‎пожалуй, ‎не‏ ‎ухвачено: ‎это ‎игрок ‎до‏ ‎мозга‏ ‎костей, ‎и‏ ‎даже ‎среди‏ ‎чемпионов ‎мира ‎по ‎шахматам ‎мало‏ ‎настолько‏ ‎страстных ‎именно‏ ‎игроков. ‎Карпов‏ ‎любил ‎играть ‎во ‎всё ‎и‏ ‎во‏ ‎всём‏ ‎хотел ‎выигрывать‏ ‎— ‎он‏ ‎был ‎готов‏ ‎катать‏ ‎ничейные ‎позиции‏ ‎до ‎тех ‎пор, ‎пока ‎соперникам‏ ‎не ‎надоедало,‏ ‎а‏ ‎он ‎всё ‎ещё‏ ‎был ‎увлечён‏ ‎и ‎сконцентрирован ‎(и ‎вплоть‏ ‎до‏ ‎матча ‎с‏ ‎Каспаровым ‎он‏ ‎не ‎знал, ‎что ‎такое ‎цейтнот).‏ ‎Собственно,‏ ‎настолько ‎же‏ ‎азартным ‎игроком‏ ‎был, ‎пожалуй, ‎Таль, ‎и ‎именно‏ ‎на‏ ‎этой‏ ‎почве ‎два‏ ‎довольно ‎разных‏ ‎человека ‎(и‏ ‎по‏ ‎стилю, ‎и‏ ‎по ‎характеру) ‎сошлись ‎— ‎и‏ ‎восьмой ‎чемпион‏ ‎мира‏ ‎был ‎несколько ‎лет‏ ‎секундантом ‎у‏ ‎двенадцатого.

И ‎если ‎Корчной, ‎которому‏ ‎надо‏ ‎было ‎ненавидеть‏ ‎противника, ‎чтобы‏ ‎выиграть ‎(об ‎этом ‎сохранилось ‎много‏ ‎историй,‏ ‎одна ‎из‏ ‎самых ‎характерных‏ ‎— ‎добродушный ‎Спасский ‎только ‎к‏ ‎своему‏ ‎земляку-ленинградцу‏ ‎на ‎какой-то‏ ‎момент ‎испытывал‏ ‎по-настоящему ‎острое‏ ‎неприятие,‏ ‎поскольку ‎тот‏ ‎его ‎выводил ‎из ‎себя, ‎а‏ ‎вообще ‎Борис‏ ‎Васильевич‏ ‎не ‎верил ‎в‏ ‎необходимость ‎психологической‏ ‎накрутки ‎перед ‎матчами ‎и‏ ‎дружил‏ ‎со ‎многими‏ ‎своими ‎противниками‏ ‎и ‎старшими ‎товарищами), ‎подан ‎весьма‏ ‎точно‏ ‎(кто-то ‎может‏ ‎даже ‎сказать,‏ ‎что ‎утрированно, ‎но ‎в ‎таком‏ ‎коротком‏ ‎формате‏ ‎о ‎не‏ ‎самых ‎известных‏ ‎широкой ‎публике‏ ‎людях‏ ‎вряд ‎ли‏ ‎можно ‎было ‎иначе), ‎то ‎Карпов‏ ‎получился ‎несколько‏ ‎безликим‏ ‎юношей ‎бледным ‎со‏ ‎взором ‎горящим‏ ‎и ‎порой ‎внезапной ‎хамоватой‏ ‎претензией‏ ‎в ‎голосе.

История‏ ‎о ‎наставничестве‏ ‎имеет ‎то ‎преимущество ‎перед ‎эпопеей‏ ‎о‏ ‎противостоянии, ‎что‏ ‎герои ‎в‏ ‎ней ‎и ‎не ‎обязаны ‎быть‏ ‎равнозначными.‏ ‎«Легенда‏ ‎№ ‎17»‏ ‎в ‎этом‏ ‎плане ‎не‏ ‎сильно‏ ‎отличается ‎от‏ ‎любого ‎«Каратэ-пацана» ‎или ‎«Одержимости» ‎—‏ ‎мудрый ‎мастер‏ ‎Йода‏ ‎находит ‎своего ‎падавана‏ ‎(или ‎сам‏ ‎ученик ‎встречает ‎наконец ‎Учителя)‏ ‎и‏ ‎учит ‎его‏ ‎жизни, ‎попутно‏ ‎реализуя ‎некопаные ‎залежи ‎таланта. ‎Да,‏ ‎Меньшиков‏ ‎переигрывает ‎Козловского,‏ ‎но ‎в‏ ‎такой ‎иерархичной ‎структуре ‎это ‎скорее‏ ‎идёт‏ ‎в‏ ‎плюс ‎сюжету‏ ‎— ‎значит,‏ ‎есть ‎чему‏ ‎ещё‏ ‎ученику ‎учиться.‏ ‎В ‎целом ‎динамика ‎взаимоотношений ‎в‏ ‎паре ‎тренер-ученик‏ ‎в‏ ‎фильме ‎настолько ‎сильно‏ ‎отодвигает ‎на‏ ‎задний ‎план ‎всё ‎остальное,‏ ‎что‏ ‎где-то ‎там‏ ‎на ‎фоне‏ ‎теряются ‎факты ‎грустной ‎действительности ‎—‏ ‎суперсерию‏ ‎мы ‎проиграли‏ ‎(пропустив ‎в‏ ‎3-м ‎периоде ‎решающей ‎8-й ‎игры‏ ‎3‏ ‎безответных‏ ‎шайбы), ‎а‏ ‎самым ‎стабильным‏ ‎и ‎результативным‏ ‎игроком‏ ‎в ‎нашей‏ ‎команде ‎был ‎Якушев. ‎Но ‎тут‏ ‎тиски ‎формата‏ ‎сказываются‏ ‎— ‎можно ‎было‏ ‎показать, ‎как‏ ‎Харламов ‎в ‎провальной ‎2-й‏ ‎игре‏ ‎спорит ‎с‏ ‎американскими ‎арбитрами,‏ ‎позволявшими ‎канадцам ‎откровенную ‎грубость, ‎или‏ ‎как‏ ‎великий ‎Бобров‏ ‎после ‎8-й‏ ‎назвал ‎игроков ‎пижонами, ‎только ‎всё‏ ‎это‏ ‎нарушало‏ ‎было ‎бы‏ ‎главную ‎концепцию‏ ‎фильма. ‎И,‏ ‎пожалуй,‏ ‎фокусирование ‎на‏ ‎двух ‎фигурах ‎повествования ‎тут ‎оправдано‏ ‎в ‎полной‏ ‎мере.

Апропо: вообще,‏ ‎концентрация ‎именно ‎на‏ ‎первой ‎суперсерии‏ ‎у ‎нас ‎несколько ‎избыточна‏ ‎—‏ ‎пожалуй, ‎самая‏ ‎эффектная ‎победа‏ ‎в ‎истории ‎советского ‎хоккея ‎была‏ ‎в‏ ‎финале ‎т.‏ ‎н. ‎Кубка‏ ‎Канады ‎над, ‎собственно, ‎Канадой ‎со‏ ‎счётом‏ ‎8:1;‏ ‎и ‎победу‏ ‎эту ‎игроки‏ ‎нашей ‎сборной‏ ‎посвятили‏ ‎погибшему ‎за‏ ‎несколько ‎дней ‎до ‎начала ‎турнира‏ ‎в ‎автокатастрофе‏ ‎Харламову.

В‏ ‎целом, ‎схема ‎«учитель-ученик»‏ ‎оказывается ‎едва‏ ‎ли ‎не ‎самой ‎выигрышной‏ ‎в‏ ‎фильмах ‎на‏ ‎спортивную ‎тематику,‏ ‎но, ‎поскольку ‎есть ‎командные ‎виды‏ ‎спорта,‏ ‎то ‎часто‏ ‎сильно ‎искушение‏ ‎показать ‎наставничество ‎над ‎безликой ‎массой‏ ‎(зачастую‏ ‎ещё‏ ‎и ‎проблемных)‏ ‎молодых ‎людей.‏ ‎И ‎тут‏ ‎мы‏ ‎резко ‎из‏ ‎глубоко ‎личных ‎взаимоотношений ‎переходим ‎к‏ ‎структуре ‎«учитель‏ ‎и‏ ‎среда» ‎(которая ‎сперва‏ ‎противостоит ‎и‏ ‎смотрит ‎с ‎недоверием, ‎а‏ ‎потом,‏ ‎как ‎правило,‏ ‎проникается, ‎доверяет,‏ ‎и ‎всё ‎хорошо). ‎Драматургически ‎проблема‏ ‎таких‏ ‎фильмов ‎очевидна‏ ‎— ‎характеры‏ ‎игроков ‎можно ‎обозначить ‎лишь ‎пунктиром.‏ ‎Им‏ ‎вынужденно‏ ‎приходится ‎быть‏ ‎самыми ‎общими‏ ‎масками ‎комедии‏ ‎положений.‏ ‎Тут ‎по‏ ‎желанию ‎можно ‎вспомнить ‎«Тренера ‎Картера»,‏ ‎«Вспоминая ‎Титанов»‏ ‎или‏ ‎нашего ‎«Тренера». ‎Эти‏ ‎фильмы ‎зрителя‏ ‎в ‎общем ‎нашли, ‎но‏ ‎им‏ ‎труднее ‎сохраниться‏ ‎в ‎памяти,‏ ‎чем ‎условному ‎«Рокки» ‎в ‎силу‏ ‎обезличенности‏ ‎значительной ‎части‏ ‎персонажей. ‎Зайцев‏ ‎в ‎роли ‎Сергея ‎Белова ‎в‏ ‎«Движении‏ ‎вверх»‏ ‎запоминается, ‎но‏ ‎и ‎его‏ ‎роль ‎на‏ ‎сюжет,‏ ‎и ‎проработка‏ ‎персонажа ‎вынужденно ‎ограничены. ‎А ‎больше‏ ‎особенно ‎и‏ ‎выделить‏ ‎некого ‎— ‎ну‏ ‎вот ‎литовец‏ ‎играет ‎литовца, ‎и ‎ещё‏ ‎любимчик‏ ‎тренера ‎с‏ ‎проблемами ‎со‏ ‎здоровьем. ‎И ‎общая ‎тема ‎преодоления‏ ‎и‏ ‎командного ‎единения.

Со‏ ‎свойственным ‎им‏ ‎самокритичным ‎юмором ‎британцы ‎сняли ‎в‏ ‎очень‏ ‎схожем‏ ‎стиле ‎«Проклятый‏ ‎„Юнайтед“» ‎о‏ ‎коротком ‎и‏ ‎бесславном‏ ‎этапе ‎карьеры‏ ‎одного ‎из ‎самых ‎ярких ‎английских‏ ‎футбольных ‎тренеров‏ ‎в‏ ‎одной ‎из ‎самых‏ ‎популярных ‎и‏ ‎сильных ‎на ‎тот ‎момент‏ ‎английских‏ ‎команд. ‎Только‏ ‎в ‎нём‏ ‎на ‎контрасте ‎успешных ‎взаимоотношений ‎тренера‏ ‎с‏ ‎одной ‎командой‏ ‎показан ‎провал‏ ‎с ‎другой. ‎Несмотря ‎на ‎приличное‏ ‎исполнение‏ ‎Майклом‏ ‎Шином ‎роли‏ ‎эксцентричного ‎Брайана‏ ‎Клафа ‎(пылкий‏ ‎валлиец‏ ‎к ‎тому‏ ‎же ‎сам ‎частенько ‎чеканит ‎мяч‏ ‎в ‎кадре‏ ‎—‏ ‎к ‎крохе ‎Шину‏ ‎присматривались ‎скауты‏ ‎лондонского ‎«Арсенала», ‎но ‎родители‏ ‎отказались‏ ‎от ‎переезда‏ ‎в ‎столицу),‏ ‎фильм ‎провалился. ‎Возможно, ‎из-за ‎накрученности‏ ‎сюжетной‏ ‎структуры, ‎возможно,‏ ‎из-за ‎контраста‏ ‎псевдореалистичной ‎картинки ‎с ‎жанровыми ‎приёмами‏ ‎—‏ ‎команды‏ ‎всё ‎так‏ ‎же ‎безлики,‏ ‎тренерский ‎штаб‏ ‎всё‏ ‎так ‎же‏ ‎малочисленен ‎(да, ‎одна ‎из ‎неизбежных‏ ‎условностей ‎фильмов‏ ‎о‏ ‎командных ‎видах ‎спорта‏ ‎— ‎малочисленность‏ ‎тренеров, ‎круг ‎которых ‎обычно‏ ‎замыкается‏ ‎на ‎главном‏ ‎тренере ‎и‏ ‎его ‎помощнике). ‎А, ‎возможно, ‎людям‏ ‎нужен‏ ‎был ‎другой‏ ‎Клаф ‎—‏ ‎победитель ‎двух ‎кубков ‎европейских ‎чемпионов‏ ‎со‏ ‎скромной‏ ‎командой ‎и‏ ‎конкурса ‎на‏ ‎выпивание ‎пива,‏ ‎сыплющего‏ ‎остротами ‎в‏ ‎духе ‎«люди ‎в ‎домино ‎играть‏ ‎не ‎умеют,‏ ‎а‏ ‎любят ‎порассуждать ‎о‏ ‎футбольной ‎тактике»,‏ ‎а ‎не ‎грустного ‎клоуна,‏ ‎которым‏ ‎порой ‎отдаёт‏ ‎образ, ‎созданный‏ ‎в ‎фильме.

Также ‎можно ‎выделить ‎психологические‏ ‎драмы‏ ‎под ‎видом‏ ‎спортивных ‎фильмов,‏ ‎исторические ‎анекдоты, ‎мелодрамы ‎и ‎производственные‏ ‎драмы‏ ‎(фильмы‏ ‎о ‎менеджерах,‏ ‎о ‎тяжёлых‏ ‎буднях ‎спортсменов‏ ‎(визуально‏ ‎интересный ‎«Борг/Макинрой»,‏ ‎например, ‎о ‎том, ‎как ‎грустно‏ ‎быть ‎звездой‏ ‎(или‏ ‎шведом ‎— ‎неясно),‏ ‎к ‎тому‏ ‎же ‎оказался ‎лишним ‎доказательством‏ ‎того,‏ ‎как ‎трудно‏ ‎сделать ‎хороший‏ ‎фильм ‎о ‎великом ‎противостоянии) ‎на‏ ‎спортивную‏ ‎тематику, ‎но,‏ ‎поскольку ‎невозможно‏ ‎объять ‎необъятное, ‎то ‎на ‎сегодня‏ ‎остановимся‏ ‎лишь‏ ‎на ‎наиболее‏ ‎типичных ‎представителях.‏ ‎А ‎в‏ ‎ближайшие‏ ‎дни ‎разберём‏ ‎несколько ‎из ‎этих ‎примеров ‎подробней.

Читать: 12+ мин
logo Буланенко

Концептуальные киномарафоны избавляют от сериального синдрома

«Сериалы ‎стали‏ ‎лучше ‎фильмов» ‎или ‎«теперь ‎настоящие‏ ‎истории ‎на‏ ‎стримингах»‏ ‎— ‎как ‎часто‏ ‎Вы ‎читали‏ ‎или ‎слышали ‎подобные ‎слова?‏ ‎Как‏ ‎минимум ‎с‏ ‎конца ‎нулевых‏ ‎при ‎рекламе ‎очередного ‎громкого ‎сериала‏ ‎начинаются‏ ‎разговоры ‎о‏ ‎том, ‎что‏ ‎«он ‎снят ‎как ‎кино». ‎И‏ ‎хотя‏ ‎сериалов-блокбастеров‏ ‎мы ‎ещё‏ ‎так ‎и‏ ‎не ‎увидели,‏ ‎технический‏ ‎уровень ‎их‏ ‎производства ‎вырос.

Рано ‎или ‎поздно, ‎может,‏ ‎и ‎выйдет‏ ‎(не‏ ‎очень ‎понятно ‎зачем,‏ ‎правда) ‎сериал‏ ‎с ‎уровнем ‎производства, ‎близким‏ ‎к‏ ‎«Форсажам», ‎«Властелину‏ ‎колец» ‎или‏ ‎«Барри ‎Линдону» ‎(Спилберг ‎как ‎раз‏ ‎грозится‏ ‎экранизировать ‎многосерийный‏ ‎фильм ‎о‏ ‎Наполеоне ‎по ‎сценарию ‎Кубрика) ‎—‏ ‎в‏ ‎конце‏ ‎концов, ‎освещение‏ ‎сейчас ‎становится‏ ‎всё ‎дешевле,‏ ‎доступнее‏ ‎и ‎мобильнее.‏ ‎Подвох ‎в ‎том, ‎что ‎если‏ ‎он ‎будет‏ ‎настоящим‏ ‎сериалом, ‎то ‎сможет‏ ‎повторить ‎только‏ ‎путь ‎кинофраншизы ‎про ‎круто‏ ‎сваренных‏ ‎ребят ‎на‏ ‎быстрых ‎машинах,‏ ‎поскольку ‎главный ‎художественный ‎и ‎даже‏ ‎нравственный‏ ‎изъян ‎любой‏ ‎бесконечной ‎истории‏ ‎— ‎в ‎отсутствии ‎замысла. ‎В‏ ‎том‏ ‎месте,‏ ‎где ‎у‏ ‎настоящего ‎драматического‏ ‎произведения ‎бьётся‏ ‎сердце‏ ‎и ‎горит‏ ‎огонь ‎смысла, ‎в ‎сериале ‎зияет‏ ‎огромная ‎дыра,‏ ‎из‏ ‎которой ‎уже ‎затухающим‏ ‎эхом ‎доносится‏ ‎«ещё!».

Длиться, ‎продолжаться, ‎тянуться ‎—‏ ‎вот‏ ‎единственное, ‎что‏ ‎движет ‎настоящим‏ ‎сериалом. ‎И ‎если ‎взять ‎именно‏ ‎это‏ ‎определение ‎за‏ ‎водораздел, ‎то,‏ ‎оглянувшись, ‎мы ‎легко ‎увидим, ‎что‏ ‎сериалов-блокбастеров‏ ‎вокруг‏ ‎нас ‎уже‏ ‎давно ‎с‏ ‎избытком. ‎Даже‏ ‎на‏ ‎редкий ‎фильм‏ ‎выделят ‎сейчас ‎большие ‎деньги, ‎если‏ ‎он ‎уже‏ ‎в‏ ‎своей ‎основе ‎не‏ ‎будет ‎носить‏ ‎раковой ‎опухоли ‎длись-идеи. ‎И,‏ ‎напротив,‏ ‎мини-сериал, ‎который‏ ‎ведёт ‎зрителя‏ ‎к ‎логичному ‎финалу, ‎будет ‎ближе‏ ‎к‏ ‎цельному ‎художественному‏ ‎высказыванию, ‎чем‏ ‎бесконечно ‎тянущийся ‎гобелен ‎кинофраншизы.

«Но ‎разве‏ ‎нет,‏ ‎—‏ ‎спросит ‎читатель,‏ ‎— ‎больших‏ ‎серьёзных ‎сериалов,‏ ‎в‏ ‎которых ‎есть‏ ‎над ‎чем ‎поразмыслить?» ‎Есть, ‎конечно,‏ ‎есть. ‎Вот‏ ‎только‏ ‎они ‎имеют ‎тот‏ ‎же ‎фамильный‏ ‎порок, ‎что ‎и ‎самая‏ ‎пошлая‏ ‎санта-барбара ‎—‏ ‎неожиданные ‎повороты‏ ‎ради ‎продолжения, ‎завлечения ‎и ‎удержания,‏ ‎бесконечное‏ ‎нагнетание ‎напряжения‏ ‎без ‎логического‏ ‎разрешения. ‎Отдельные ‎эпизоды ‎и ‎даже‏ ‎несколько‏ ‎серий‏ ‎могут ‎быть‏ ‎связными ‎и‏ ‎законченными, ‎но‏ ‎внезапно‏ ‎под ‎конец‏ ‎сезона ‎герой ‎сделает ‎что-то ‎прямо‏ ‎противоположное ‎характеру,‏ ‎что‏ ‎должно ‎завлечь ‎зрителя‏ ‎для ‎просмотра‏ ‎следующего, ‎но ‎в ‎самом‏ ‎его‏ ‎начале ‎персонаж‏ ‎или ‎откатится‏ ‎к ‎заводским ‎настройкам, ‎или ‎просто‏ ‎сменит‏ ‎амплуа ‎и‏ ‎будет ‎вести‏ ‎себя ‎так, ‎будто ‎всю ‎жизнь‏ ‎ему‏ ‎было‏ ‎свойственно ‎именно‏ ‎такое ‎поведение.

И,‏ ‎чтобы ‎не‏ ‎быть‏ ‎голословным, ‎хочется‏ ‎взять ‎для ‎примера ‎несколько ‎сериалов‏ ‎разного ‎жанра‏ ‎и‏ ‎формата ‎— ‎сериалов‏ ‎крепких ‎и‏ ‎даже ‎знаковых ‎(кажется, ‎какие-то‏ ‎из‏ ‎них ‎принято‏ ‎называть ‎«культовыми»,‏ ‎но ‎тут ‎я ‎не ‎специалист‏ ‎и‏ ‎утверждать ‎ничего‏ ‎не ‎буду).‏ ‎Каждый ‎из ‎них ‎вовлёк ‎меня‏ ‎достаточно‏ ‎сильно,‏ ‎чтобы ‎отсмотреть‏ ‎по ‎несколько‏ ‎десятков ‎серий,‏ ‎и‏ ‎после ‎каждого‏ ‎оставалось ‎чувство, ‎что ‎где-то ‎они‏ ‎сворачивали ‎не‏ ‎туда.

Начну,‏ ‎пожалуй, ‎со ‎своего‏ ‎любимого ‎«Коломбо».‏ ‎Это ‎классический ‎вертикальный ‎сериал,‏ ‎в‏ ‎котором ‎каждая‏ ‎серия ‎представляет‏ ‎из ‎себя ‎отдельную ‎полноценную ‎историю,‏ ‎тянущую‏ ‎на ‎полноценный‏ ‎фильм. ‎Главный‏ ‎недостаток ‎для ‎зрителя ‎постороннего ‎—‏ ‎отсутствие‏ ‎развития‏ ‎героя. ‎Правда,‏ ‎сильно ‎переоценивать‏ ‎этот ‎фактор‏ ‎не‏ ‎стоит: ‎главное,‏ ‎чем ‎цепляет ‎любой ‎сериал ‎—‏ ‎персонажи. ‎Зритель,‏ ‎может‏ ‎быть, ‎и ‎желает,‏ ‎чтобы ‎у‏ ‎его ‎любимцев ‎всё ‎сложилось,‏ ‎но‏ ‎вряд ‎ли‏ ‎он ‎будет‏ ‎рад, ‎если ‎они ‎начнут ‎изменять‏ ‎самим‏ ‎себе ‎и‏ ‎радикально ‎менять‏ ‎свой ‎характер.

«Коломбо» ‎начинался ‎трудно ‎—‏ ‎после‏ ‎пробной‏ ‎пилотной ‎серии‏ ‎прошло ‎пару‏ ‎лет, ‎прежде‏ ‎чем‏ ‎была ‎снята‏ ‎ещё ‎одна ‎пилотная ‎серия ‎(да,‏ ‎у ‎«Коломбо»‏ ‎2‏ ‎пилота ‎— ‎второй‏ ‎вышел ‎на‏ ‎ТВ ‎вместе ‎с ‎полноценным‏ ‎первым‏ ‎сезоном). ‎И‏ ‎даже ‎за‏ ‎этот ‎короткий ‎промежуток ‎времени ‎характер‏ ‎главного‏ ‎героя ‎успел‏ ‎претерпеть ‎некоторые‏ ‎изменения. ‎Пока ‎уговаривали ‎Фалька, ‎создатели‏ ‎добавили‏ ‎его‏ ‎персонажу ‎ещё‏ ‎несколько ‎черт‏ ‎(впервые ‎Коломбо‏ ‎мелькнул‏ ‎как ‎второстепенный‏ ‎персонаж ‎ещё ‎в ‎1960-м, ‎но,‏ ‎как ‎утверждают‏ ‎очевидцы,‏ ‎тогда ‎в ‎нём‏ ‎от ‎Коломбо‏ ‎были ‎только ‎плащ ‎да‏ ‎сигара),‏ ‎но ‎изначально,‏ ‎как ‎заверяли‏ ‎сами ‎Левинсон ‎и ‎Линк, ‎они‏ ‎опирались‏ ‎на ‎Порфирия‏ ‎Петровича ‎и‏ ‎отца ‎Брауна. ‎А, ‎как ‎могут‏ ‎помнить‏ ‎читатели‏ ‎«Преступления ‎и‏ ‎наказания», ‎следователь‏ ‎без ‎фамилии‏ ‎(кстати,‏ ‎у ‎лейтенанта‏ ‎Коломбо ‎не ‎будет ‎имени) ‎имел‏ ‎привычку ‎постоянно,‏ ‎мягко‏ ‎выражаясь, ‎сочинять ‎факты‏ ‎своей ‎биографии.‏ ‎Так ‎он ‎выдумал ‎однажды,‏ ‎что‏ ‎собирается ‎жениться‏ ‎— ‎и‏ ‎даже ‎начал ‎делать ‎необходимые ‎приготовления.‏ ‎И‏ ‎по ‎всем‏ ‎признакам ‎Коломбо‏ ‎тоже ‎долго ‎дурил ‎всем ‎голову,‏ ‎что‏ ‎у‏ ‎него ‎есть‏ ‎жена, ‎рассказывая‏ ‎про ‎неё‏ ‎противоречивые‏ ‎истории, ‎но‏ ‎в ‎какой-то ‎момент ‎создатели ‎решили‏ ‎расширить ‎и‏ ‎углубить‏ ‎характер ‎— ‎стали‏ ‎выдумываться ‎жизненные‏ ‎обстоятельства, ‎родственники ‎и ‎способности‏ ‎детектива-недотёпы‏ ‎(так, ‎например,‏ ‎оказалось, ‎что‏ ‎он ‎хорошо ‎умеет ‎играть ‎в‏ ‎какую-то‏ ‎американскую ‎разновидность‏ ‎бильярда ‎и‏ ‎гольф).

По ‎середине ‎истории ‎были ‎попытки‏ ‎даже‏ ‎расширить‏ ‎число ‎главных‏ ‎действующих ‎лиц‏ ‎— ‎Коломбо‏ ‎попытались‏ ‎дополнить ‎напарниками‏ ‎и ‎даже ‎снять ‎отдельный ‎сериал‏ ‎про ‎его‏ ‎(слишком‏ ‎уж ‎молодую) ‎жену.‏ ‎Ни ‎напарники,‏ ‎ни ‎жена ‎зрителю ‎оказались‏ ‎не‏ ‎интересны, ‎и‏ ‎создатели ‎сделали‏ ‎вид, ‎что ‎их ‎никогда ‎не‏ ‎было‏ ‎вовсе. ‎Но‏ ‎именно ‎история‏ ‎с ‎супругой ‎главного ‎героя ‎обнажает‏ ‎существенный‏ ‎изъян‏ ‎первоначальной ‎задумки‏ ‎— ‎несомненно,‏ ‎что ‎можно‏ ‎сшить‏ ‎одного ‎нового‏ ‎персонажа ‎из ‎нескольких ‎старых, ‎вот‏ ‎только ‎от‏ ‎«вдохновиться»‏ ‎до ‎«создать ‎цельный‏ ‎интересный ‎образ»‏ ‎— ‎пропасть. ‎И ‎пропасть‏ ‎эта‏ ‎заполнялась ‎главным‏ ‎образом ‎отыгрышем‏ ‎Фалька, ‎а ‎сам ‎характер ‎так‏ ‎и‏ ‎остался ‎неопределённым.‏ ‎Дело ‎в‏ ‎том, ‎что ‎отец ‎Браун ‎кроток‏ ‎и‏ ‎мудр,‏ ‎тогда ‎как‏ ‎Порфирий ‎Порфирьевич‏ ‎лукав, ‎как‏ ‎змея.‏ ‎Там, ‎где‏ ‎персонаж ‎Честертона ‎простоват, ‎персонаж ‎Достоевского‏ ‎— ‎изображает‏ ‎простоту.‏ ‎В ‎итоге ‎то,‏ ‎что ‎было‏ ‎загадкой ‎Коломбо, ‎на ‎самом‏ ‎деле‏ ‎оказалось ‎незавершенностью‏ ‎его ‎характера‏ ‎— ‎он ‎явно ‎часто ‎врёт,‏ ‎но‏ ‎порой ‎оказывается,‏ ‎что ‎что-то‏ ‎из ‎его ‎вранья ‎может ‎оказаться‏ ‎правдой.‏ ‎А‏ ‎может, ‎нет.

Тут‏ ‎стоит ‎подчеркнуть,‏ ‎что ‎без‏ ‎известной‏ ‎степени ‎принятия‏ ‎авторских ‎допущений ‎смотреть ‎«Коломбо» ‎как‏ ‎сериал ‎вообще‏ ‎вряд‏ ‎ли ‎будет ‎возможно.‏ ‎Он ‎несколько‏ ‎театрален, ‎выстроен ‎во ‎многом‏ ‎ради‏ ‎диалоговых ‎сцен‏ ‎и ‎столкновения‏ ‎героя ‎со ‎злодеем. ‎Будто ‎бы‏ ‎подчёркивая‏ ‎сценическую ‎природу‏ ‎зрелища, ‎иногда‏ ‎на ‎роли ‎разных ‎антагонистов ‎приглашались‏ ‎одни‏ ‎и‏ ‎те ‎же‏ ‎актёры ‎—‏ ‎если ‎зритель‏ ‎добровольно‏ ‎не ‎согласится,‏ ‎что ‎это ‎разные ‎люди, ‎то‏ ‎вряд ‎ли‏ ‎долго‏ ‎выдержит. ‎Другой ‎принимаемой‏ ‎по ‎умолчанию‏ ‎условностью ‎является ‎периодическая ‎смена‏ ‎жанров‏ ‎— ‎не‏ ‎все ‎сюжеты‏ ‎в ‎«Коломбо» ‎оригинальны, ‎некоторые ‎брались‏ ‎из‏ ‎разной ‎бульварной‏ ‎литературы, ‎включая‏ ‎даже ‎т. ‎н. ‎крутые ‎детективы.‏ ‎Нелепость‏ ‎Коломбо‏ ‎в ‎амплуа‏ ‎Марлоу ‎была‏ ‎слишком ‎очевидна,‏ ‎так‏ ‎что ‎и‏ ‎об ‎этом ‎предпочли ‎забыть ‎как‏ ‎о ‎несуществовавшем‏ ‎вовсе.

У‏ ‎«Всех ‎тяжких» ‎проблем‏ ‎с ‎проявлением‏ ‎внутренней ‎сути ‎персонажей ‎меньше‏ ‎(хотя‏ ‎мод ‎терминатора‏ ‎периодически ‎включается‏ ‎у ‎самых ‎разных ‎героев) ‎—‏ ‎наверное,‏ ‎потому ‎что‏ ‎раскрытие ‎характеров‏ ‎было ‎центральной ‎задумкой ‎всего ‎произведения.‏ ‎Учитель‏ ‎химии,‏ ‎надломленный ‎когда-то‏ ‎предательством ‎(на‏ ‎которое, ‎правда,‏ ‎нам‏ ‎лишь ‎намекают‏ ‎— ‎не ‎исключено, ‎что ‎это‏ ‎интерпретация ‎нарцисса)‏ ‎и‏ ‎собственной ‎гордыней, ‎расправляет‏ ‎плечи, ‎разрушая‏ ‎неудачно ‎подвернувшиеся ‎под ‎руку‏ ‎судьбы.‏ ‎И ‎хотя‏ ‎история ‎о‏ ‎человеке, ‎пытающемся ‎захватить ‎контроль ‎над‏ ‎своей‏ ‎судьбой ‎и‏ ‎жизнями ‎своих‏ ‎близких ‎(ценой ‎жизней ‎дальних), ‎мне‏ ‎не‏ ‎так‏ ‎чтобы ‎очень‏ ‎понравилась, ‎но‏ ‎я ‎хорошо‏ ‎помню‏ ‎всех ‎главных‏ ‎и ‎многих ‎второстепенных ‎персонажей ‎и‏ ‎спустя ‎десяток‏ ‎лет.‏ ‎Тогда ‎как ‎из‏ ‎сериала ‎типа‏ ‎«Прослушки» ‎в ‎памяти ‎не‏ ‎осталось‏ ‎ни ‎одного‏ ‎имени.

Зато ‎у‏ ‎«Тяжких» ‎есть ‎другие ‎проблемы ‎—‏ ‎типично‏ ‎сериальные, ‎—‏ ‎неожиданные ‎и‏ ‎не ‎ведущие ‎никуда ‎повороты ‎(да‏ ‎не‏ ‎убьют‏ ‎Уайта ‎в‏ ‎начале ‎сезона,‏ ‎так ‎что‏ ‎можете‏ ‎не ‎наставлять‏ ‎на ‎него ‎пушку) ‎и ‎длинные‏ ‎тянучки, ‎которые‏ ‎американцы‏ ‎называют ‎филлерами, ‎т.‏ ‎е. ‎наполнителями‏ ‎— ‎сюжетами ‎и ‎персонажами,‏ ‎которые‏ ‎буквально ‎должны‏ ‎заполнять ‎пустое‏ ‎пространство ‎сезонов, ‎на ‎которое ‎главных‏ ‎героев‏ ‎не ‎хватит.‏ ‎Занятно, ‎что‏ ‎у ‎персонажа, ‎выросшего ‎из ‎такого‏ ‎заполнителя‏ ‎в‏ ‎полноценного ‎второстепенного‏ ‎героя ‎(в‏ ‎т. ‎ч.‏ ‎«Звоните‏ ‎Солу»), ‎Майка‏ ‎Эрмантраута, ‎были ‎те ‎же ‎коломбовские‏ ‎проблемы ‎с‏ ‎противоречиями‏ ‎в ‎характере ‎—‏ ‎часть ‎его‏ ‎последующих ‎действий ‎и ‎раскрывающихся‏ ‎фактов‏ ‎биографии ‎не‏ ‎соответствовали ‎изначально‏ ‎заявленным, ‎потому ‎что ‎никакого ‎продолжения‏ ‎его‏ ‎линии ‎просто‏ ‎не ‎предусматривалось.

Могли‏ ‎ли ‎«Во ‎все ‎тяжкие» ‎вместиться‏ ‎в‏ ‎киноформат?‏ ‎Вряд ‎ли,‏ ‎но ‎сериальность‏ ‎сделала ‎своё‏ ‎дело,‏ ‎добавив ‎лишнего,‏ ‎затянув ‎развязки, ‎так ‎что ‎некоторые‏ ‎персонажи ‎выводились‏ ‎до‏ ‎срока ‎по ‎просьбе‏ ‎исполнителей. ‎На‏ ‎их ‎место ‎вводились ‎новые,‏ ‎но‏ ‎история ‎работала‏ ‎всё ‎хуже.‏ ‎Но ‎Гиллигану ‎удалось ‎завершить ‎повествование‏ ‎на‏ ‎высокой ‎ноте.‏ ‎А ‎вот‏ ‎создателям ‎«Лютера» ‎— ‎нет.

Этот ‎британский‏ ‎сериал‏ ‎уже‏ ‎не ‎столь‏ ‎популярен, ‎поэтому‏ ‎вкратце ‎расскажу‏ ‎—‏ ‎в ‎нём‏ ‎структура ‎с ‎раскрытием ‎дела ‎на‏ ‎одну ‎серию‏ ‎с‏ ‎заведомо ‎известным ‎преступником‏ ‎взята ‎по‏ ‎заявлению ‎самого ‎создателя ‎из‏ ‎«Коломбо»,‏ ‎но ‎при‏ ‎этом ‎есть‏ ‎сквозная ‎история ‎и ‎на ‎сезон.‏ ‎И‏ ‎вот ‎эта‏ ‎самая ‎связующая‏ ‎серии ‎нить ‎и ‎рвётся. ‎В‏ ‎первом‏ ‎сезоне‏ ‎мы ‎имеем‏ ‎законченную ‎историю‏ ‎о ‎том,‏ ‎как‏ ‎мелкие ‎грехи‏ ‎и ‎попустительство ‎злу ‎превращают ‎бывшего‏ ‎друга ‎в‏ ‎заклятого‏ ‎врага ‎— ‎за‏ ‎вычетом ‎пары‏ ‎дел/серий ‎это ‎можно ‎было‏ ‎бы‏ ‎уместить ‎в‏ ‎художественный ‎фильм.‏ ‎Но ‎линия ‎закончилась, ‎а ‎сериал-то‏ ‎длить‏ ‎надо. ‎И‏ ‎его ‎длят‏ ‎и ‎длят, ‎нарушая ‎все ‎возможные‏ ‎логические‏ ‎законы.‏ ‎Это ‎уже‏ ‎не ‎мелкие‏ ‎крючки ‎уровня‏ ‎«как‏ ‎выкрутится ‎наш‏ ‎герой ‎из ‎этой ‎ситуации? ‎узнаете‏ ‎в ‎следующей‏ ‎серии!».‏ ‎Это ‎большие ‎и‏ ‎жирные, ‎как‏ ‎тюлени, ‎повороты ‎«героев ‎ловят‏ ‎с‏ ‎поличным ‎за‏ ‎особо ‎тяжким,‏ ‎но ‎это ‎не ‎мешает ‎им‏ ‎и‏ ‎дальше ‎работать‏ ‎в ‎полиции».

Отдельно‏ ‎замечу, ‎что ‎линия ‎с ‎рациональной‏ ‎маньячкой‏ ‎в‏ ‎исполнении ‎Рут‏ ‎Уилсон ‎не‏ ‎ведёт ‎никуда‏ ‎и‏ ‎в ‎дальнейшем‏ ‎становится ‎самоходным ‎деус ‎экс ‎махина.

В‏ ‎общем, ‎сезоны,‏ ‎начиная‏ ‎со ‎второго, ‎начисто‏ ‎убиты ‎сериальностью,‏ ‎хотя ‎оригинальные ‎дела ‎и‏ ‎яркие‏ ‎характеры ‎ещё‏ ‎порой ‎и‏ ‎встречаются, ‎но ‎следить ‎за ‎этим‏ ‎как‏ ‎за ‎чем-то‏ ‎цельным ‎—‏ ‎невозможно ‎без ‎слёз, ‎поскольку ‎каждая‏ ‎новая‏ ‎сюжетная‏ ‎линия ‎«Лютера»‏ ‎превращается ‎просто‏ ‎в ‎ещё‏ ‎один‏ ‎слой ‎луковицы.

Ну‏ ‎и ‎закончить ‎нашу ‎короткую ‎экскурсию‏ ‎по ‎сериалам‏ ‎хотелось‏ ‎бы ‎на ‎весёлой‏ ‎ноте, ‎поэтому‏ ‎для ‎примера ‎возьму ‎«Интернов».‏ ‎Типичная‏ ‎комедия ‎положений,‏ ‎которая ‎могла‏ ‎порадовать ‎яркой ‎(частенько ‎утрированной, ‎но‏ ‎для‏ ‎жанра ‎—‏ ‎это ‎норма)‏ ‎актёрской ‎игрой ‎и ‎местами ‎удачными‏ ‎шутками,‏ ‎стала‏ ‎портиться ‎не‏ ‎из-за ‎падения‏ ‎уровня ‎юмора,‏ ‎а‏ ‎из-за ‎сериальности‏ ‎(да, ‎в ‎поздних ‎сезонах ‎будет‏ ‎и ‎сортирный‏ ‎юмор,‏ ‎и ‎актёрская ‎усталость‏ ‎и ‎прочие‏ ‎прелести ‎затянувшегося ‎проекта, ‎но‏ ‎портиться‏ ‎«Интерны» ‎начали‏ ‎до ‎того).‏ ‎Где-то ‎с ‎третьего ‎сезона ‎(тут‏ ‎могу‏ ‎ошибаться, ‎поскольку‏ ‎давно ‎смотрел)‏ ‎персонажам ‎стали ‎добавлять ‎глубины, ‎жизненности‏ ‎и‏ ‎прочей‏ ‎совершенно ‎ненужной‏ ‎в ‎двумерном‏ ‎жанре ‎психологичности.‏ ‎Нет‏ ‎проще ‎способа‏ ‎убить ‎мольеровскую ‎комедию, ‎чем ‎подбросить‏ ‎персонажам ‎нотки‏ ‎рефлексии‏ ‎и ‎противоречивости ‎характеров.

Завершив‏ ‎наш ‎краткий‏ ‎обзор ‎примеров, ‎перейдём ‎к‏ ‎ещё‏ ‎более ‎куцым‏ ‎рассуждениям: ‎а‏ ‎как ‎же ‎быть ‎создателям? ‎Как‏ ‎сочинять‏ ‎длинную ‎историю,‏ ‎чтобы ‎она‏ ‎была ‎хоть ‎сколь-нибудь ‎цельной ‎и‏ ‎связной?‏ ‎И‏ ‎что ‎делать‏ ‎зрителю?

Думаю, ‎из‏ ‎приведённых ‎выше‏ ‎примеров‏ ‎можно ‎сделать‏ ‎некоторые ‎выводы ‎о ‎том, ‎как‏ ‎правильно ‎запрячь‏ ‎сериальную‏ ‎телегу. ‎Во-первых, ‎характер‏ ‎главного ‎героя‏ ‎должен ‎быть ‎определён ‎—‏ ‎недоработанность‏ ‎личностных ‎характеристик‏ ‎персонажа ‎можно‏ ‎выдавать ‎за ‎загадочность ‎в ‎короткой‏ ‎форме,‏ ‎но ‎не‏ ‎длинной. ‎Сериал‏ ‎рассыпется, ‎если ‎разные ‎черты ‎главного‏ ‎героя‏ ‎подогнаны‏ ‎недостаточно ‎плотно.

Во-вторых,‏ ‎сквозные ‎линии‏ ‎должны ‎быть‏ ‎продуманы‏ ‎заранее ‎—‏ ‎нельзя ‎интриговать ‎зрителя ‎пустой ‎загадкой‏ ‎в ‎сюжете,‏ ‎которая‏ ‎или ‎не ‎имеет‏ ‎разгадки, ‎или‏ ‎никак ‎не ‎раскрывает ‎характер.‏ ‎То‏ ‎есть, ‎конечно,‏ ‎можно, ‎но‏ ‎только ‎это ‎уже ‎маркетинг ‎в‏ ‎чистом‏ ‎виде, ‎даже‏ ‎не ‎стремящийся‏ ‎создать ‎что-то ‎кроме ‎завлечения. ‎Говорят,‏ ‎что‏ ‎фанаты‏ ‎сериала ‎«Остаться‏ ‎в ‎живых»‏ ‎до ‎сих‏ ‎пор‏ ‎нервно ‎вздрагивают,‏ ‎когда ‎вспоминают, ‎к ‎чему ‎привели‏ ‎многочисленные ‎сюжетные‏ ‎линии.

В-третьих,‏ ‎жанры ‎всё-таки ‎работают,‏ ‎а ‎смешения‏ ‎— ‎скорее ‎нет. ‎Да,‏ ‎Гамлет‏ ‎и ‎тот‏ ‎же ‎Порфирий‏ ‎Петрович ‎периодически ‎шутят, ‎но ‎вряд‏ ‎ли‏ ‎кто-то ‎всерьёз‏ ‎будет ‎говорить,‏ ‎что ‎они ‎существуют ‎не ‎в‏ ‎рамках‏ ‎жанра.‏ ‎Нужно ‎обладать‏ ‎недюжинным ‎талантом‏ ‎и ‎потратить‏ ‎достаточно‏ ‎много ‎времени,‏ ‎чтобы ‎умело ‎смешать ‎жанры, ‎создав‏ ‎в ‎итоге‏ ‎что-то‏ ‎новое. ‎И ‎даже‏ ‎в ‎этом‏ ‎случае ‎будет ‎необходимо ‎соблюдать‏ ‎конвенцию‏ ‎со ‎зрителем,‏ ‎чтобы ‎он‏ ‎получал ‎то, ‎на ‎что ‎подписывался.

Избавлением‏ ‎же‏ ‎для ‎зрителя‏ ‎я ‎вижу‏ ‎концептуальность ‎просмотра. ‎Главным ‎же ‎недостатком‏ ‎всех‏ ‎списков‏ ‎лучших ‎фильмов‏ ‎и ‎рекомендаций‏ ‎известных ‎личностей‏ ‎и‏ ‎ответственных ‎учреждений‏ ‎является ‎их ‎бессистемность. ‎На ‎фоне‏ ‎их ‎сериальный‏ ‎марафон‏ ‎выглядит ‎куда ‎более‏ ‎простым ‎и‏ ‎увлекательным ‎маршрутом. ‎Вы ‎быстрее‏ ‎свернёте‏ ‎с ‎пути‏ ‎«обязательных ‎к‏ ‎просмотру» ‎фильмов ‎по ‎ВГИКу ‎или‏ ‎Тарантино,‏ ‎поскольку ‎он‏ ‎петляет, ‎многократно‏ ‎пересекает ‎сам ‎себя, ‎а ‎порой‏ ‎его‏ ‎и‏ ‎вовсе ‎нет,‏ ‎поскольку ‎фильмы‏ ‎эти ‎ничего‏ ‎не‏ ‎связывает.

Человеку ‎же‏ ‎нужна ‎последовательность ‎и ‎осмысленность, ‎и‏ ‎лучшим ‎средством‏ ‎от‏ ‎запойного ‎сериализма ‎будет‏ ‎выступать ‎киномарафон‏ ‎на ‎выбранную ‎тематику. ‎Опытным‏ ‎путём‏ ‎я ‎пришёл‏ ‎к ‎просмотру‏ ‎фильмов ‎отдельных ‎режиссёров, ‎но ‎можно‏ ‎пробовать‏ ‎выделять ‎и‏ ‎какую-либо ‎тему:‏ ‎скажем, ‎на ‎этой ‎неделе ‎мы‏ ‎разберем‏ ‎театр‏ ‎в ‎кино — несколько‏ ‎разных ‎подходов‏ ‎к ‎экранизации‏ ‎драматургических‏ ‎произведений ‎на‏ ‎конкретных ‎примерах. ‎А ‎вот ‎от‏ ‎подобного ‎же‏ ‎изучения‏ ‎актёрских ‎кинокарьер ‎рекомендую‏ ‎воздержаться ‎—‏ ‎во ‎избежание ‎разочарования.

Так ‎что‏ ‎давайте‏ ‎вместе ‎отправимся‏ ‎в ‎это‏ ‎приключение ‎по ‎миру ‎кино.

Подарить подписку

Будет создан код, который позволит адресату получить бесплатный для него доступ на определённый уровень подписки.

Оплата за этого пользователя будет списываться с вашей карты вплоть до отмены подписки. Код может быть показан на экране или отправлен по почте вместе с инструкцией.

Будет создан код, который позволит адресату получить сумму на баланс.

Разово будет списана указанная сумма и зачислена на баланс пользователя, воспользовавшегося данным промокодом.

Добавить карту
0/2048