Необходимое пояснение: филологи питают ровно столько пиетета к литературе, сколько юристы - к законам, а работники мясокомбината - к колбасе. Ибо мы все знаем, что там, как и из чего делается.
Видел намедни забавный сон.
Россия, средняя полоса, санаторий для литераторов.
Идет, значить, Лев Толстой по тропинке - в крестьянской рубахе такой, в малахае. Онучами лопухи сшибает, капусту квашеную после столовой с бороды выковыривает...
И вот тут бац! - и лапоточком в кучу дерьма вступил. Здоровенную такую, вонючую. Щедро так наваленную.
И вот стоит, значить, Лев Николаич и думает: "Вот как же это так? Я - такой крутой писатель, философ, зеркало русской революции и борода русской духовности. Мои книги весь мир читает (а фигли там не читать - там половина на французском), я исключительно необычная личность. А тут... какой-то вот самый обычный сермяжный мужик навалил самую обычную кучу - и я в этой обычной куче замазался?
Нет, так не пойдет. Я ж граф, я ж должен превзойти обычного мужика - правда ведь? А ну-ка..."
Короче, снял Лев Николаич посконные домотканые портки, присел и... навалил в четыре раза больше. И, удовлетворенный, пошел далее по своим делам, сшибая лопухи онучами.
А следом по тропинке шел Островский. Который Александр Николаич. Увидел кучу - сразу узнал манеру Толстого (малый формат Лев Николаич никогда не признавал). И тоже задумался: "Ну вот ладно, это Толстой. НО: Толстой-то - прозаик, а я-то - драматург. А за русскую драматургию-то тут никто еще не расписывался. А коли среди русских драматургов я - самый первый, то... " Короче, снял Александр Николаич вельветовые бруки, заворотил фрак к вороту, присел и... тоже навалил рядышком. А потом, довольный своим дебютом, тоже ушел по своим делам.
А дальше шел Тургенев с собакой. Сам Иван Сергеич был занят нежными мыслями о прелестной Полине Виардо и потому наверняка бы вляпался - либо в Толстого, либо в Островского. Но тут собака помешала - вовремя залаяла.
Посмотрел Иван Сергеич на творчество своих собратьев и подумал: "Ну а я-то чем хуже? Да и что эти двое придурков понимают в таких делах? У меня вон в имении - весь Бежин Луг такими автографами заминирован - а эти тут че-то пыжатся-тыжатся. Вот как надо, показываю:" ... И тоже показал. Хорошо так показал, щедро. И за себя, и за Бежин Луг. И там еще собачка добавила - за Полину Виардо. А потом, довольный, пошел в свой номер - дописывать поэму "Параша" (была у него такая, мало кто знает).
А потом там еще Достоевский шел. Увидел... гкхмм, кучество Толстого, Островского и Тургенева... А надо сказать, Федор Михалыч был очень азартным человеком - подумал, что это вызов от коллег, типа "на слабо" и... тоже отметился. "А то че - они тут эвон как навалили, а я в стороне стоять буду? Как последний идиот? Да я тут за одних братьев Каламазовых могу до утра, гкхмм... расписываться!"
Ну и потом - как об этом прознали в санатории - туда еще многие ходили. Даже Добролюбов с Чернышевским вдвоем по мелочи (а что делать?).
Гончаров ходил - но у него, правда, ничего не вышло. Тогда он обиделся и ушел писать роман про обломов.
Некрасов тоже вот пытался - но он не дошел. Он как увидел эту мега-кучу посреди поля - сразу помчался обратно в номер. Писать о том, кому на Руси жить хорошо.
...А куча все росла и росла. В ней даже ласточки заводить гнезда стали - и это именно с них Максим Горький списал "глупого пИнгвина" - который робко прятал тело жирное в утесах. Это именно там черпал Герцен вдохновение для своего "Былое и думы".
И вот так вымахала эта куча аж с целую гору. Аж до самого неба. Которую ни обойти, ни объехать, ни сковырнуть нельзя.
Потому что русская литература - это глыба, это скала. Это мощь и весомость великой русской души, великого русского слова. И никакому инородцу не дано постичь ее богатство, красочность, узорчатость и - вместе с тем - ее самую что ни на есть сермяжную простоту, честность и правду жизни.
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
