30. Сценарий арт-киноклуба по фильму "Дом у озера"

Как вы удержите того, кого никогда не встречали? Метафорическая, письменная и арт- практика, вопросы
Как вы удержите того, кого никогда не встречали? Метафорическая, письменная и арт- практика, вопросы
Очень чувственный фильм про сладость, ветер и свободу. А мы в этой сессии пособираем своих собственных рецептов с помощью метафор, вопросов и арта.
Октябрь – подходящее время смотреть магические фильмы про прекрасных ведьм, ищущих большой и светлой любви (на планете полным-полно людей, которые празднуют Хеллоуин 31 октября, так что, фильм сезонный).
Встреча с чудом по имени Огги. Непростая, но тёплая история про различные проявления внешних и внутренних человеческих уродств и красоты.
Про платье вашей мечты. И про удачу. Цитаты для фрирайтинга, вопросы, письменные практики, арт, МАКарты.
С первого этажа на седьмой. Из прошлого через настоящее обратно в прошлое.
44 vs 25. А вы по какую сторону возраста сейчас?
Настроение августа: пересматривать сказочно красивые чешские фильмы прошлого (подумать только!) столетия. Одна из любимейших сказок детства - "Три орешка для Золушки".
Какое оно - ваше "НЕТ"? Чему хотите сказать "ДА!" И что "МОЖЕТ(быть)", благодаря этим двум словам на этом этапе вашей жизни?
Вопросы. Вопросы. Вопросы. Вопросы. А потом за маленькими шедеврами - на кухню.
Вдохновиться дождём в Париже. Пообщаться с творческими людьми. Найти ответ на свой вопрос.
Посмотри на звездное небо, там миллионы звезд смотрят на тебя любящими глазами. Найди свою звезду.
«Нет ничего бессмысленнее слова „поиск“ применительно к произведению искусства. Им прикрывается бессилие, внутренняя пустота, отсутствие истинного творческого сознания, ничтожное тщеславие».
«Ошибочно говорить о том, что художник „ищет“ свою тему. Тема вызревает в нем, как плод, начинает требовать своего выражения. Это подобно родам. Поэту нечем гордиться — он не хозяин положения, он — слуга. Творчество для него единственно возможная форма существования, и каждое его произведение адекватно поступку, который он не может своевольно отменить. Ощущение же правомерности череды последовательных поступков, их закономерности возникает только в том случае, если существует вера и идеал — лишь она скрепляет систему образов (читай: систему жизни). Что такое моменты озарения, если не мгновенно ощущаемая истина?»
«Поэт — это человек с воображением и психологией ребенка, его впечатление от мира остается непосредственным, какими бы глубокими идеями об этом мире он ни руководствовался. То есть он не пользуется „описанием“ мира — он его создает».
« …жизнь организована гораздо поэтичнее, чем ее подчас изображают сторонники абсолютной натуральности. Ведь многое, например, в наших мыслях и сердце сохраняется как незавершенный намек. И то, что в иных добротных, жизнеподобных фильмах такой подход не только отсутствует, но заменяется резко и отчетливо отфокусированным изображением, создает вместо подлинности, мягко выражаясь, надуманность. А я как раз за то, чтобы кино стояло как можно ближе к жизни, которую мы иной раз отказывались видеть по-настоящему прекрасной».
«За последнее время мне приходилось много выступать перед зрителями, и я заметил, что когда я утверждаю, что в моих фильмах нет символов и метафор, то аудитория всякий раз выражает свое недоверие. Меня снова и снова с пристрастием выспрашивают о том, что означает в моих фильмах дождь, например? Почему он переходит из фильма в фильм, почему повторяется образ ветра, огня, воды? Я прихожу в замешательство от таких вопросов…
Можно сказать, что дожди — это особенность той природы, в которой я вырос: в России бывают долгие, тоскливые, затяжные дожди. Можно сказать, что я люблю природу — я не люблю больших городов и чувствую себя превосходно вдали от новшеств современной цивилизации, как прекрасно чувствовал себя в России в своем деревенском доме, отделенный от Москвы тремя сотнями километров. Дождь, огонь, вода, снег, роса, поземка — часть той материальной среды, в которой мы обитаем, правда жизни, если хотите. Поэтому мне странно слышать, что когда люди видят на экране природу, неравнодушно воссозданную, то они не просто наслаждаются ею, а ищут в ней какой-то потаенный якобы смысл. Конечно, можно видеть в дожде только плохую погоду, а я создаю, скажем, используя дождь, определенным образом эстетизированную среду, в которую погружается действие фильма. Однако это вовсе не означает, что природа призвана в моих фильмах что-то символизировать, упаси Боже. В коммерческом кино, скажем, погоды зачастую как бы вовсе не существует, существует наиболее благоприятный световой и интерьерный режим для быстрых съемок — все следят за сюжетом, и никого не смущает условность приблизительно воссозданной среды, небрежение деталью, атмосферой. Когда же экран приближает мир, действительный мир к зрителю, дает возможность увидеть его полно и объемно, что называется, почувствовать его «запах», как бы кожей ощутить его влажность или сухость — то зритель, оказывается, уже настолько потерял способность просто отдаться эмоциональному, эстетически-непосредственному впечатлению, что немедленно корректирует и перепроверяет себя вопросами: а зачем? отчего? почему?
Затем, потому и оттого, что я хочу создать на экране мой собственный мир в идеале, как можно более завершенный, каким я сам его чувствую и ощущаю. Я не утаиваю от зрителя каких-то своих специальных умыслов, не кокетничаю с ним — я воссоздаю этот мир в тех приметах, которые кажутся мне наиболее выразительными и точными, выражают для меня ускользающий смысл нашего существования».
«Словом, образ — это не тот или иной смысл, выраженный режиссером, но целый мир, который отражается в капле воды».
«Зритель либо „попадает“ в твой ритм (твой мир) — и тогда он твой сторонник, либо в него не впадает — и тогда контакт не состоялся. Отсюда и возникает свой зритель и зритель, совершенно тебе чуждый, что кажется мне не только естественным, но и, увы, неизбежным».
«В наше время художник захотел мгновенного и полного признания — немедленной платы за то, что совершается в области духа. Поражает в этом контексте судьба Кафки, не напечатавшего при жизни ни одного произведения и завещавшего своему душеприказчику уничтожить написанное им. По своей душевной организации в нравственном смысле Кафка принадлежит прошлому. Поэтому он так и страдал, не способный соответствовать своему времени. А так называемое современное искусство чаще всего фикция, ибо ошибочно полагать, что метод может стать смыслом и целью искусства. Демонстрацией этого своего метода с каким-то необузданным эксгибиционизмом занимаются большинство художников нашего времени».
«Настоящий художник всегда служит бессмертию — пытается обессмертить мир и человека в этом мире. Художник, не пытающийся отыскать абсолютную истину, пренебрегающий глобальными целями ради частностей, — всего лишь временщик».
« …я сторонник искусства, несущего в себе тоску по идеалу, выражающего стремление к нему. Я за искусство, которое дает человеку Надежду и Веру. И чем более безнадежен мир, о котором рассказывает художник, тем более, может быть, должен ощущаться противопоставляемый им идеал — иначе просто невозможно жить!»
Из книги А. А. Тарковского «Запечатленное время».
«Современный шведский бенди считает 1907 год как год своего рождения (после посещения русских). В этом году был разыгран и первый чемпионат Швеции. <…> В 1907 году нашу страну посетила российская команда StPetersburger Eislauf-verein („Санкт-Петербургский клуб конькобежного спорта“), который выиграл 7:3 у Officerarnas Hockeyklubb („Офицерский хоккейный клуб“), 4:2 у Stockholms-Kamraterna („Стокгольмс камратерна“ / ИФК (Стокгольм) / IFK Stockholm / Idrottsföreningen Kamraterna Stockholm / Стокгольмское спортивное общество „Товарищи“) и сыграл 4:4 с Uppsala-Kamraterna („Упсала камратерна“ / IFK Uppsala; бывшим ХК „Упсала“ / Hockeyklubb Uppsala). Визит из России имел революционное значение для нашего хоккейного спорта. Россияне, проехавшие с триумфом по континенту, несмотря на хорошее сопротивление шведов, показали превосходную командную игру. Но, что еще более важно, они продемонстрировали новые технические возможности и снаряжение. В их клубах ручка клюшки „полнее“, а ее изгиб обернут свиной кожей, делающей соприкосновение с мячом более надежным. У русских коньки, приклепанные к ботинкам. Шведы использовали коньки, пристегивающиеся ремнями и имевшие тенденцию слишком часто отваливаться. Гости также показали, что высокий мяч — это не „мертвый“ мяч, а так называемый „теннисный“ мяч, которым можно управлять как в воздухе, так и на льду» .
«Русские научили нас командной игре. Современная командная игра была впервые продемонстрирована в Швеции русскими во время их визита в 1907 году. Российские защитники выполнили не только оборонительную задачу, но и как полузащитники поддерживали контакт со своими нападающими при атаке. „Санкт-Петербургский клуб конькобежцев“ был подобен машине, где разные шестеренки входили друг в друга без трения. Его командная игра на десятилетия вперед стала образцом для лучших клубов шведского бенди. Стиль „Камратерны“ (Упсала) и АИК (Стокгольм), примерно с 1910 года, был, как правило, ориентирован на игру санкт-петербургской команды, основанной на хорошем взаимодействии игроков, позволяющем при помощи передач и индивидуальных проходов, вывести партнера на ударную позицию перед воротами соперника. Это было время богатое голами, когда атака считалась лучшей обороной. Нападающие шли вперед впятером в линию против относительно редкой защиты» .
Первый том «Энциклопедии по спорту, гимнастике и жизни на природе», выпущенный в серии «Скандинавская семейная книга» в 1938 году.
«Февральскую и Октябрьскую революции нужно рассматривать как крушение России с ее культурой и вообще великорусской национальности».
Из выступления доктора истории, профессора С. Ф. Платонова на собрании университетского «Кружка молодых историков» в 1919 г. (Архив ФСБ РФ по С.-Петербургу и Ленинградской области. П-65245. Т. 5. Л. 18.)
«Я — убеждённый монархист. Признавал династию и болел душою, когда придворная клика способствовала падению авторитета бывшего царствующего дома Романовых».
Из материалов допроса от 14 января 1930 г.
«В то время как в реальном мире мерилом всякой мысли является испытание, а целью — действие, то в этом новом мире мерило — мнение других, а цель — общественное признание. Достигается же цель выражением мысли, „говорением“, как во внешнем мире — осуществлением, творением. Любая мысль, любое умственное усилие существуют лишь будучи одобренными. Только общественное мнение создает чье-либо существование. Реально то, что видят другие, верно то, что они говорят, хорошо то, что они одобряют. Таким образом, естественный порядок нарушен: мнение здесь является причиной, а не следствием, как в реальной жизни. „Казаться“ — вместо „быть“, „сказать“ — вместо „сделать“».
Из доклада О. Кошена, сделанного на Шатобрианских чтениях 15 мая 1912 г. Цитируется по книге «Малый народ и революция (Сборник статей об истоках французской революции)».
«В разгар заключительной части Польского восстания в Петербурге вспыхнули холерные беспорядки. Страшная болезнь обнаружилась в середине июня 1831 г. Зараза распространялась все сильнее. Заболел Бенкендорф, как раз когда получил приказание поехать к княгине Лович. Государь, не знавший страха, навещал Бенкендорфа, как тот свидетельствует, каждый раз в течение трех недель его болезни. Начались волнения в столице. В толпу подбрасывались слухи, будто доктора и польские мятежники отравляют воду и хлеб. Толпа казавшихся ей подозрительными останавливала и искала у них яд. Докторов винили в том, что они насильно держат больных в лечебницах и мучают их. Огромная толпа заполнила 22 июня Сенную площадь и собралась у дома, где временно была устроена лечебница. Принялись громить ее. Попытки полиции справиться с бесчинствующими успеха не имели. Должен был удалиться генерал-губернатор Эссен, прибывший на место происшествия. Не пресек волнений и вызванный батальон лейб-гвардии Семеновского полка. Толпа разбежалась только временно в боковые улицы. Считалось, что около Спасской церкви на Сенной неистовствовали 5–7 тысяч. Государю было послано в Петергоф донесение о крупных беспорядках. На следующий день, 23 июня, Император Николай Павлович на пароходе „Ижора“ прибыл на Елагин остров. Ознакомившись с обстановкой, он в коляске, в сопровождении генерал-адъютанта князя Меншикова, проследовал на Преображенский плац. Поблагодарив славный полк, Государь продолжил путь через каретную часть, где погрозил нескольким скопищам и лавочникам. Затем коляска въехала на Сенную площадь в глубь большой толпы. По свидетельству Меншикова, Царь, встав в экипаже, своим зычным голосом обратился к толпе: „Вчера учинены злодейства, общий порядок был нарушен. Стыдно народу русскому, забыв веру отцов своих, подражать буйству французов и поляков: они вас подучают, ловите их, представляйте подозрительных начальству. Но здесь учинено злодейство, здесь прогневали мы Бога, обратимся к Церкви, на колени и просите у Всемогущего прощения!“ Вся толпа опустилась на колени и с умилением крестилась. Государь тоже. Слышны были отдельные восклицания: „Согрешили, окаянные!“ Государь, продолжая свое слово, сказал, по словам Меншикова, „что, клявшись перед Богом охранять благоденствие вверенного ему Промыслом народа, он отвечает перед Богом и за беспорядки, а потому их не попустит“. „Сам лягу, но не попущу, и горе ослушникам“, — прозвучал мощный голос Царя. В это время несколько человек громко пытались возразить. Государь воскликнул: „До кого вы добираетесь, кого вы хотите, меня ли? Я никого не страшусь. Вот я (показывает на грудь)“. Народ в восторге и в слезах закричал „ ура!». Государь поцеловал одного старика и сказал: «Молитесь и не шумите больше». После этого он покинул площадь.
На следующий день волнения кое-где вспыхнули. 25 июня Государь снова прибыл столицу. Взяв с собою графа Чернышева, он объезжал город. Беспорядки стихли. Царь призвал городского голову и велел немедленно строить новую больницу для холерных. Крупные средства были отпущены из государственного казначейства на борьбу с эпидемией. К концу августа холера прекратилась.
26 июня Государь писал Паскевичу о тревожном настроении в столице: «Вчера был опять в городе. Меня с покорностью слушают и, слава Богу, начинают приходить в порядок. Но, признаюсь, все это меня крайне мучает, от тебя жду с нетерпением утешений. Да поможет тебе Бог».
Паскевич ответил Государю: «Зачем Вы сами отдаетесь на произвол народа и холерных? Вы часто упрекаете меня, зачем в сражениях я часто бываю там, где главнокомандующему не должно быть. Не смею, но должен сказать то же самое: разве нет генерал- губернаторов, министров… в таких ли трудных положениях Европы Вы подвергаете свою жизнь [опасности] для удержания черни от намерения к бунту! Прикажите Вашим генерал-губернаторам, министрам: они должны ответить головою, если не успеют… тогда только позволительно. Нет! Я не буду Вас слушаться и буду ездить со стрелками в сражениях. Вы мне пример подаете» (черновик письма в семейном архиве князя Паскевича).
Пушкин, находившийся в это время в Царском Селе и питавшийся слухами, приходившими из столицы, 29 июня писал П. А. Осиповой: «Времена очень грустны. Эпидемия свирепствует в Петербурге. Народ бунтовался несколько раз. Нелепые слухи получили распространение. Говорили, что врачи отравляют народ. Двое из них были убиты беснующейся толпой. Император явился посреди бунтовщиков. Мне пишут: „Государь говорил с народом. Чернь слушала на коленях — тишина — один царский голос как звон святой раздавался на площади“. Мужества и дара слова ему не занимать; на этот раз бунт усмирен; но беспорядки потом возобновились. Быть может, придется прибегнуть к картечи».
Возникла новая тревога. В середине июля вспыхнули беспорядки, тоже из-за холеры, в военных поселениях в Старой Руссе Новгородской губернии. Толпа убила доктора, а также заступавшихся за него офицеров, унтера и фельдшера. Ротный командир распорядился арестовать виновных, но команда его не послушала. Ротный и другие офицеры были избиты, мучимы и заперты в сарай. Государь поручил графу Орлову произвести расследование. Сам он проехал в Ижору. Приняв прибывших туда ходоков, он грозно обличил их и приказал слушаться Орлова. Последний, прибыв на место, освободил военное начальство.
Орлов, водворив порядок, выполнил с помощью единственно не растерявшегося во время бесчинств инженера Панова завет Государя — внушить распустившимся поселенцам душевную потребность искупить свой грех совершением панихид по убиенным ими жертвам. Панихида кончалась, когда прискакал фельдъегерь с сообщением, что через два часа прибудет Государь. Когда царская коляска остановилась у здания штаба, полковник Панов подал Государю печальный рапорт. «Спасибо, старый сослуживец (Государь ранее командовал инженерами. — Н.Т.), что ты здесь один не терял разума. Я этого никогда не забуду». Потом Царь прошел в манеж к собранным батальонам поселенцев. Их лиц ему не было видно: они все плашмя лежали на земле, ожидая суда. Увидя впереди стариков с хлебом-солью, Государь отказался принять подношение. «Вывести из рядов зачинщиков и сейчас предать военному суду!» — приказал он. Виновные вышли и были отправлены на гауптвахту. Одному батальону, особенно провинившемуся, Государь велел немедленно идти в полном составе в Петербург, в крепость, и подвергнуть виновных суду. Строго осудив все содеянное и выслушав голоса раскаяния от оставшихся, Государь подошел к старикам, отломил и скушал кусок кренделя и сказал: «Ну вот, я ем теперь вашу хлеб-соль. Конечно, могу вас простить, но как-то Бог вас простит?» Толпа упала опять в ноги. Государь махнул рукой, сел в коляску и ускакал, поцеловав еще раз Панова.
Государь 28 июля писал графу П. А. Толстому: «Бог меня наградил за поездку в Новгород, ибо спустя несколько часов после моего возвращения Бог даровал жене счастливое разрешение от бремени сыном Николаем». Младенец, родившийся 27 июля, отдан был счастливым отцом под небесное покровительство празднуемого в сей день блаженного Николая Кочанова, Христа ради юродивого Новгородского.
Мудрый Пушкин и на эти события отозвался. В «Дневнике» 26 июля 1831 г. он записывает: «Вчера Государь Император отправился в военные поселения (в Новгородской губернии) для усмирения возникших там беспокойств. Несколько офицеров и лекарей убито бунтовщиками. Их депутаты пришли в Ижору с повинною головою и с распискою одного из офицеров, которого перед смертью принудили бунтовщики письменно показать, будто бы он и лекаря отравливали людей. Государь говорил с депутатами мятежников, послал их назад, приказал во всем слушаться графа Орлова, посланного в поселения при первом известии о бунте, и обещал сам к ним приехать. „Тогда я вас прощу“, — сказал он им. Кажется, все усмирено, а ежели еще нет, то все усмирится присутствием Государя. Однако же сие решительное средство, как последнее, не должно быть всуе употребляемо. Народ не должен привыкать к царскому лицу, как обыкновенному явлению. Расправа полицейская должна одна вмешиваться в волнения площади, — и царский голос не должен угрожать ни картечью, ни кнутом. Чернь перестанет скоро бояться таинственной власти и начнет тщеславиться своими сношениями с Государем. Скоро в своих мятежах она будет требовать появления его, как необходимого обряда. Доныне Государь, обладающий даром слова, говорил один; но может найтись в толпе голос для возражения. Таковые разговоры неприличны, а прения площадные превращаются тотчас в рев и вой голодного зверя. Россия имеет 12 000 верст в ширину. Государь не может явиться везде, где может вспыхнуть мятеж».
Из книги Н. Д. Тальберга «Русская быль. От Екатерины II до Николая II».
«Коммунизм — Дымовая Завеса антихристианства, нарисованный на тюле макет якобы будущего общества процветания и всеобщего равенства. На деле же было установлено рабовладельческое общество библейского образца». // 1990 г.
«Швондер и Шариков — эпохальные новые типы, герои Нашей эпохи послереволюционной, увиденные зорким глазом Михаила Булгакова, человека, наделенного не только литературным даром, но и большим умом. В руки этих героев попала Россия, с которой они обошлись беспощадно и жестоко, в конце концов окончательно ее уничтожив. Первый из них представлял из себя воплощение идеи уничтожения Великой Православной Державы. Второй — воплощение низменности, порождение города, его миазмы: пивные, собачьи клетки». // 1991 г.
«Русские революции и войны нашего века были не так уж и бесполезны для иных людей и иных народов. „Благодетель“ нищей России — г-н Хаммер (и многие другие) — сколотил чуть ли не миллиардное состояние, вывозя драгоценности (золото и серебро) целыми железнодорожными составами в обмен на оружие, необходимое большевикам для победы в Гражданской войне и закабаления сбитого с толку народа. Они посадили его, этот народ, на железную цепь, бесконечно унижая его, третируя, истребляя его святыни, его веру Православную, его культуру, а главное — сам этот народ, который служил своей безликой массой своим палачам и тиранам, кровью своею питая их чудовищную, беспощадную власть.» // 1991 г.
«Роковое противоречие между народом и дворянской интеллигенцией было снято Лениным с подкупающей простотой. Уничтожены — оба! Интеллигенты „почитались“ как „говно“, русский народ, обманутый обещаниями земли и дележа прибылей от фабрик и заводов, мгновенно разложился в грабеже, пьянке, безбожии и распутстве. Перебиты аристократы, класс государственного чиновничества, фабриканты, землевладельцы, духовенство и вся церковная среда. Неслыханная утрата, лишившая народ какой-либо нравственной опоры и отдавшая его в руки Швондера, воцарившегося над всеми народами, сбитыми в интернациональную кучу, доносившими друг на друга, убивавшими друг друга, оскотинившимися до потери всего человеческого…» // 1990 г.
«Русские поэты, восторженные, пылкие романтики, горячо приветствовавшие революцию, погибли одними из первых (Блок, Есенин, Клюев), — тот, кто принял революцию, „бросился в ее многопенный вал“. Власть с недоумением глядела на них — на Блока, написавшего „Двенадцать“ о привлечении в революцию наиболее ненавистного переворотчикам Христа. Блок, Клюев, Есенин — первыми из поэтов пошли навстречу революционерам и первыми же погибли от их рук. Именно они первыми нашли гибель, абсолютно не поняв, что после „многопенного вала“ суматохи и беспорядков Гражданской войны у Власти, неожиданно для многих и многих, оказалась твердо организованная интернациональная Партия. <…> Все, привлекаемые к Партии, были организованы по принципу семейственного Бандитизма. <…> Здесь каждый отвечал головой, и все были соединены кровной круговой порукой. Уничтожение царской семьи было не только личным подарком <…> Ленину, отомстившему за смерть брата, но и способом сплочения людей, совершивших поистине гнусное дело, которым некуда было отступать». // 1989 г.
«Октябрьский переворот обозначил, что мир вступает в эпоху религиозных войн, наиболее жестоких и кровавых конфликтов. И началом этой чудовищной эпохи послужили Октябрьский переворот и начатая новыми владыками России чудовищная гражданская война против своих народов (в первую очередь), которая никогда не прекращалась. Еще со школьных лет я запомнил лозунг Ленина: „Превратить империалистическую войну в войну гражданскую“. Это означало эпоху Террора, не прекращающуюся до сего дня. Внутри страны действует большая сила, сознательно провоцирующая разнообразные конфликты, восстанавливающая одни народы против других, одну группу населения против другой. Все это обрело „профессиональный“ характер благодаря бесконечной практике и опыту». // 1989–1990 гг.
«Не время разрушило усадьбу Рахманинова, а Октябрьская революция и Советская власть. Как же в статье не сказать о том преследовании музыки и самого имени Рахманинова советской властью. Напрасно разрывать Л<енини>зм со Ст<алини>змом, Брежневизмом, Черненковизмом и т. д. Все это — единая наша, родная С<оветская> власть. Ее лидеры менялись совсем не по прихоти. Я думаю, хороший, умный, глубокий историк увидит в этих сменах свою закономерность. Сталин, его имя (так же, как имя Л<енина> — его отца и предшественника) тяготеет почти над всей жизнью людей моего поколения, моего возраста. Закрыв глаза, кажется, ничего более не слышишь, кроме бесконечного гула восторгов, приветствий, изъяснений в любви, воспевания величия. Представляется какое-то гигантское безликое и тупое лицо, вопящее эту славу… Теперь, на старости лет, я вижу то же тупое, безликое лицо, изрыгающее бесконечную хулу, проклятия и всевозможную грязь… В общем-то, это похоже одно на другое. И ни единого иного нового слова…» // 1989–1990 гг.
«И не нужно валить все на Ст<алина>. Чудовищный, поистине библейский террор начался до его воцарения. И до него действовали библейские палачи, получившие целую, и притом великую, страну на поток и разграбление. Этот поток и разграбление продолжаются и до сего дня. Часто рассуждают: на кого похож сын грузинского сапожника? Ищут аналогии в образе Ивана Грозного, Петра Великого, Ленина, Сталин — это Ленин сегодня (параллели приводились и художественной литературой, и драматургией, и т. д.). Но он более всего напоминает библейских владык, уничтожавших выборочно целые народы и племена: „хананеев нечестивых“, амаликитян (кого еще?) и т. д.» // 1991 г.
«Итак, Демократия — т. е. власть демоса — народная власть. В который раз, господа, она возглашается? За свою жизнь я слышу ее беспрерывно, безостановочно, неумолимо, каждый раз она подразумевает как будто бы разное, а в самом деле абсолютно одинаковое. Прежде всего — единообразие и диктаторскую неумолимость. Только демократия и ничего более. Кто же доказал, что она — единственный выход из создавшегося тупика, главное — единственный и притом знаемый безошибочно вождями, а главное — возглашателями-пропагандистами. Демократия и ничего более. Любая другая точка зрения — подозрительна, враждебна, отрицается, подлежит громкому посрамлению, искоренению, уничтожению. <…> Открытые работники служб ЦРУ, вроде дикторов по TV, состоящие в услужении пропагандистской <машины?>, построенной по типу откровенно фашистскому — желанные гости, перешли на работу в радио и TV бывшего Советского Союза, а ныне неизвестной страны, не имеющей опять даже названия, кроме аббревиатуры РСФСР, которая в дни моего детства расшифровывалась: „Ребята, смотрите — Федька сопли распустил“. И теперь налицо правящая неумолимая диктатура, пока, кажется, без массовых расстрелов, но это ведь только пока. За этим дело не станет. Все те же люди, доканчивающие разгром великой Русской империи и уничтожение Русского народа (а это их главная цель — истребить русскую нацию, перебить ее, перестрелять, рассеять по свету)». // 1991 г.
«Мы живем в стране, которая осквернена многолетним господством захватчиков. Это господство царства Швондеров продолжается и теперь. В нашей столице Русского народа Москве уничтожены исторические памятники и святыни нашего народа. Вместо них поставлены памятники <…> К. Марксу — теоретику духовного завоевания. Упразднить преподавание М<арксизма> и Л<енинизма> — этой изуверской псевдонауки, приведшей наш народ к рабскому, колониальному положению. Уничтожить, низвергнуть памятники М<арксу>, Л<енину>, С<талину>, Д<зержинскому> — палачам нашего народа. Ликвидировать трупную свалку на Красной площади, заново сложить участок Кремлевской стены. Убрать Мавзолей и упразднить лицезрение и народное поклонение трупу Л<енина>». // 1989 г.
«Вечером смотрел по телевизору выступление перед Заутреней Патриарха — грустное, но спокойное, потом водружение Святого Креста на купол Казанского собора в Петербурге-Петрограде-Ленинграде. Не знаешь, как и назвать этот город, наиболее пропитанный Злом (больше даже, чем Москва или грязная Одесса, полная теперь малороссийского тупого национализма, но все же не столь и полностью дьявольского, как Зиновьевский Ленинград — эта северная Одесса). Но все же именно там был вчера водружен светлый Золотой Крест Христа на оскверненном Казанском соборе. Выступление Патриарха — некая казенная выдержанность и спокойствие. Боже, неужели это не фарс, а подлинное Возрождение, медленное, трудное очищение от Зла? Но кажется иногда, что именно это наиболее верный путь. А народ расслоился: с одной стороны, окончательное падение в бандитизм, проституцию во всем, с другой стороны — Церковь и интерес к жизни Духа». // 1 мая 1994 г.
Из книги дневников и воспоминаний Г. В. Свиридова «Музыка как судьба».
«Перед этапом сюда друзья говорили мне, что „кто побывает на ‚десятке‘, становится сторонником Салазара или Франко“. Со мной тоже произошел именно там идейный переворот, но не потому, что я узрел низы человеческой породы, а совсем по другому поводу. Один эстонец, с которым я общался в рабочей зоне (а в ней, в отличие от жилой зоны, можно было свободно перемещаться: камер, понятно, там не было, тем более что мы вяло строили какое-то кирпичное здание); так вот, этот эстонец рассказал об одном ярком эпизоде советско-финской войны 1939–1940 гг. Поведал об одном бое, когда советские солдаты, т. е. молодые русские ребята из деревни, иссеченной коллективизацией, шли фронтальной атакой на финские укрепления. Пулеметы косили их цепь за цепью, а их толкали и толкали вперед. Скосят одну цепь бойцов, появляется другая, третья, четвертая… Пулемет раскален, у стрелка с ладоней сходит кожа от жара, а они идут и идут, уже гора трупов и конца не видно. Их командиры не применят артиллерию, авиацию, не прикажут обойти с фланга, с тыла. Нет — только во фронт — под яростный огонь. Я был потрясен рассказом. Мне было наплевать на цели той войны, я понял одно: никому нет дела до русского народа. Ни у кого нет жалости к этому народу, к МОЕМУ народу. Я почти не спал в эту ночь и утром встал русским националистом. Понял, что до конца дней буду служить своей нации. Прежний аморфный, рассеянный и беспечный патриотизм превратился в дело и смысл моей жизни. Вслед за этим я довольно быстро стал монархистом и православным фундаменталистом (в том смысле, что истина — в Православии, и другой истины быть не может). С тех пор прошло 37 лет, и мои взгляды одни и те же. Если что и менялось, то только в частностях.».
Из книги воспоминаний В. Н. Осипова «Дубравлаг».
«— Матушка!.. Родная ты моя!.. — упавшим голосом, едва слышно говорила девушка. — Помолись Богу за меня, за грешницу…
— Не доходна до Бога молитва за такую! — сурово ответила ей Платонида. — Теперь в аду бесы пляшут, радуются… Видала на иконе страшного суда, какое мученье за твой грех уготовано?.. Видала?.. Слушай: «Не еже зде мучитися люто, но она вечна мука страшна есть и самим бесом трепетна…» Готовят тебе крюки каленые!..
— Матушка! Матушка… прости ты меня, Христа ради… Мне бы исправиться… Смертный час приходит… Не переживу я…
— Исправой греха твоего не загладить… Многие годы слез покаянья, многие ночи без сна на молитве, строгий пост, умерщвление плоти, отреченье от мира, от всех его соблазнов, безысходное житье во иноческой келье, черная ряса, тяжелы вериги… Вот чем целить грех твой великий…
— Матушка!.. Если Господь помилует меня… я готова… отрекусь от мира… ото всего… манатью надену… черную рясу…
— Обещаешися ли? — спросила Платонида.
— Обещаюсь, — проговорила девушка.
— Обещаешися ли Христу?
— Обещаюсь…
— Принять ангельский образ иночества?
— Обещаюсь…
— Жить безысходно в обители?
— Обещ… Громко, пронзительно, нечеловеческим голосом вскрикнула Матренушка… Стихла… Иной, тихий, слабенький человечий голосок в Платонидиной келье раздался…
— Боже сильный, милостию вся строяй, — молилась вслух Платонида, обратясь к иконам, — посети рабу свою сию Матрону, исцели ее от всякого недуга плотского и душевного, отпусти грех ее, и греховные соблазны, и всяку напасть, и всяко нашествие неприязненно…».
Из романа П. И. Мельникова-Печерского «В лесах» (1871 — 1874).