Сергей ‎Бехтеев.‏ ‎«Николай ‎II».

«Как ‎женщина, ‎Ему ‎вы‏ ‎изменили, ‎и‏ ‎как‏ ‎рабы, ‎вы ‎предали‏ ‎Его».

М. ‎Ю.‏ ‎Лермонтов.

В ‎те ‎дни, ‎когда‏ ‎мы‏ ‎все ‎так‏ ‎низко ‎пали,

Везде‏ ‎мне ‎грезится ‎священный ‎Образ ‎Твой,

С‏ ‎глазами,‏ ‎полными ‎божественной‏ ‎печали,

С ‎лицом,‏ ‎исполненным ‎небесной ‎добротой.

Тебя ‎жалеть ‎я‏ ‎не‏ ‎могу,‏ ‎не ‎смею:

Ты‏ ‎для ‎меня‏ ‎— ‎по-прежнему‏ ‎Велик!

Перед‏ ‎тобой, ‎мой‏ ‎Царь, ‎я ‎вновь ‎благоговею,

И ‎больно‏ ‎мне ‎глядеть‏ ‎на‏ ‎Твой ‎Державный ‎Лик.

Слепой‏ ‎народ, ‎обманутый‏ ‎лжецами,

За ‎чистоту ‎души ‎Твоей‏ ‎святой,

Тебя‏ ‎клеймил ‎постыдными‏ ‎словами

И ‎казни‏ ‎требовал, ‎над ‎кем ‎же… ‎над‏ ‎Тобой!

Не‏ ‎так ‎ли‏ ‎пал ‎и‏ ‎Царь ‎коварной ‎Иудеи,

Мессия ‎истины, ‎народная‏ ‎мечта,

И‏ ‎Бога‏ ‎своего ‎преступные‏ ‎евреи

Распяли ‎на‏ ‎доске ‎позорного‏ ‎Креста.

И‏ ‎Царь ‎был‏ ‎осужден ‎на ‎пытки ‎рабской ‎казни,

Над‏ ‎Божеством ‎глумился‏ ‎весь‏ ‎народ,

И ‎люди-изверги ‎убили‏ ‎без ‎боязни

Того,‏ ‎Кто ‎создал ‎мир, ‎моря‏ ‎и‏ ‎небосвод.

Но, ‎победив‏ ‎в ‎аду‏ ‎немые ‎силы ‎гроба,

Воскрес ‎Господь ‎и‏ ‎всем‏ ‎явился ‎вновь;

Побеждена‏ ‎врагов ‎чудовищная‏ ‎злоба,

И ‎козни ‎зла ‎рассеяла ‎Любовь…

Я‏ ‎верю‏ ‎в‏ ‎день ‎священного‏ ‎возмездья!

Клятвопреступники, ‎вас‏ ‎кара ‎неба‏ ‎ждет!

Вас‏ ‎уличат ‎в‏ ‎предательстве ‎созвездья,

Над ‎вами ‎Солнце ‎правды‏ ‎не ‎взойдет;

И‏ ‎камни‏ ‎возопят ‎от ‎вашего‏ ‎злодейства,

Вас ‎грозно‏ ‎обличит ‎правдивая ‎судьба

За ‎низость‏ ‎ваших‏ ‎чувств, ‎за‏ ‎гнусность

фарисейства,

За ‎клеветы‏ ‎восставшего ‎раба…

Еще ‎недавно ‎так, ‎пред‏ ‎Ним‏ ‎склоняя ‎выи,

Клялися‏ ‎вы ‎Его‏ ‎до ‎гроба ‎защищать

И ‎за ‎Царя-Вождя,‏ ‎Хозяина‏ ‎России,

Вы‏ ‎обещали ‎жизнь‏ ‎безропотно ‎отдать.

И‏ ‎что ‎же!‏ ‎где‏ ‎слова? ‎где‏ ‎громкие ‎обеты?

Где ‎клятвы ‎верности, ‎присущие‏ ‎войскам?

Где ‎ваших‏ ‎прадедов‏ ‎священные ‎заветы?

А ‎Он,‏ ‎обманутый, ‎Он‏ ‎твердо ‎верил ‎вам!

Он, ‎ваш‏ ‎исконный‏ ‎Царь, ‎смиреньем‏ ‎благородный,

В ‎своей‏ ‎душе ‎Он ‎мог-ли ‎помышлять,

Что ‎вы‏ ‎готовитесь‏ ‎изменой ‎всенародной

России‏ ‎честь ‎навеки‏ ‎запятнать!

Предатели, ‎рожденные ‎рабами,

Свобода ‎лживая ‎не‏ ‎даст‏ ‎покоя‏ ‎вам.

Зальете ‎вы‏ ‎страну ‎кровавыми‏ ‎ручьями,

И ‎пламя‏ ‎пробежит‏ ‎по ‎вашим‏ ‎городам.

Не ‎будет ‎мира ‎вам ‎в‏ ‎блудилище ‎разврата,

Не‏ ‎будет‏ ‎клеветам ‎и ‎зависти‏ ‎конца;

Восстанет ‎буйный‏ ‎брат ‎на ‎страждущего ‎брата,

И‏ ‎меч‏ ‎поднимет ‎сын‏ ‎на ‎старого‏ ‎отца…

Пройдут ‎века; ‎но ‎подлости ‎народной

С‏ ‎страниц‏ ‎Истории ‎не‏ ‎вычеркнут ‎года:

Отказ‏ ‎Царя, ‎прямой ‎и ‎благородный,

Пощечиной ‎вам‏ ‎будет‏ ‎навсегда!

г.‏ ‎Орел, ‎1917‏ ‎г.

«Нет ‎ничего‏ ‎бессмысленнее ‎слова ‎„поиск“ ‎применительно ‎к‏ ‎произведению ‎искусства.‏ ‎Им‏ ‎прикрывается ‎бессилие, ‎внутренняя‏ ‎пустота, ‎отсутствие‏ ‎истинного ‎творческого ‎сознания, ‎ничтожное‏ ‎тщеславие».

«Ошибочно‏ ‎говорить ‎о‏ ‎том, ‎что‏ ‎художник ‎„ищет“ ‎свою ‎тему. ‎Тема‏ ‎вызревает‏ ‎в ‎нем,‏ ‎как ‎плод,‏ ‎начинает ‎требовать ‎своего ‎выражения. ‎Это‏ ‎подобно‏ ‎родам.‏ ‎Поэту ‎нечем‏ ‎гордиться ‎—‏ ‎он ‎не‏ ‎хозяин‏ ‎положения, ‎он‏ ‎— ‎слуга. ‎Творчество ‎для ‎него‏ ‎единственно ‎возможная‏ ‎форма‏ ‎существования, ‎и ‎каждое‏ ‎его ‎произведение‏ ‎адекватно ‎поступку, ‎который ‎он‏ ‎не‏ ‎может ‎своевольно‏ ‎отменить. ‎Ощущение‏ ‎же ‎правомерности ‎череды ‎последовательных ‎поступков,‏ ‎их‏ ‎закономерности ‎возникает‏ ‎только ‎в‏ ‎том ‎случае, ‎если ‎существует ‎вера‏ ‎и‏ ‎идеал‏ ‎— ‎лишь‏ ‎она ‎скрепляет‏ ‎систему ‎образов‏ ‎(читай:‏ ‎систему ‎жизни).‏ ‎Что ‎такое ‎моменты ‎озарения, ‎если‏ ‎не ‎мгновенно‏ ‎ощущаемая‏ ‎истина?»

«Поэт ‎— ‎это‏ ‎человек ‎с‏ ‎воображением ‎и ‎психологией ‎ребенка,‏ ‎его‏ ‎впечатление ‎от‏ ‎мира ‎остается‏ ‎непосредственным, ‎какими ‎бы ‎глубокими ‎идеями‏ ‎об‏ ‎этом ‎мире‏ ‎он ‎ни‏ ‎руководствовался. ‎То ‎есть ‎он ‎не‏ ‎пользуется‏ ‎„описанием“‏ ‎мира ‎—‏ ‎он ‎его‏ ‎создает».

« …жизнь ‎организована‏ ‎гораздо‏ ‎поэтичнее, ‎чем‏ ‎ее ‎подчас ‎изображают ‎сторонники ‎абсолютной‏ ‎натуральности. ‎Ведь‏ ‎многое,‏ ‎например, ‎в ‎наших‏ ‎мыслях ‎и‏ ‎сердце ‎сохраняется ‎как ‎незавершенный‏ ‎намек.‏ ‎И ‎то,‏ ‎что ‎в‏ ‎иных ‎добротных, ‎жизнеподобных ‎фильмах ‎такой‏ ‎подход‏ ‎не ‎только‏ ‎отсутствует, ‎но‏ ‎заменяется ‎резко ‎и ‎отчетливо ‎отфокусированным‏ ‎изображением,‏ ‎создает‏ ‎вместо ‎подлинности,‏ ‎мягко ‎выражаясь,‏ ‎надуманность. ‎А‏ ‎я‏ ‎как ‎раз‏ ‎за ‎то, ‎чтобы ‎кино ‎стояло‏ ‎как ‎можно‏ ‎ближе‏ ‎к ‎жизни, ‎которую‏ ‎мы ‎иной‏ ‎раз ‎отказывались ‎видеть ‎по-настоящему‏ ‎прекрасной».

«За‏ ‎последнее ‎время‏ ‎мне ‎приходилось‏ ‎много ‎выступать ‎перед ‎зрителями, ‎и‏ ‎я‏ ‎заметил, ‎что‏ ‎когда ‎я‏ ‎утверждаю, ‎что ‎в ‎моих ‎фильмах‏ ‎нет‏ ‎символов‏ ‎и ‎метафор,‏ ‎то ‎аудитория‏ ‎всякий ‎раз‏ ‎выражает‏ ‎свое ‎недоверие.‏ ‎Меня ‎снова ‎и ‎снова ‎с‏ ‎пристрастием ‎выспрашивают‏ ‎о‏ ‎том, ‎что ‎означает‏ ‎в ‎моих‏ ‎фильмах ‎дождь, ‎например? ‎Почему‏ ‎он‏ ‎переходит ‎из‏ ‎фильма ‎в‏ ‎фильм, ‎почему ‎повторяется ‎образ ‎ветра,‏ ‎огня,‏ ‎воды? ‎Я‏ ‎прихожу ‎в‏ ‎замешательство ‎от ‎таких ‎вопросов…

Можно ‎сказать,‏ ‎что‏ ‎дожди‏ ‎— ‎это‏ ‎особенность ‎той‏ ‎природы, ‎в‏ ‎которой‏ ‎я ‎вырос:‏ ‎в ‎России ‎бывают ‎долгие, ‎тоскливые,‏ ‎затяжные ‎дожди.‏ ‎Можно‏ ‎сказать, ‎что ‎я‏ ‎люблю ‎природу‏ ‎— ‎я ‎не ‎люблю‏ ‎больших‏ ‎городов ‎и‏ ‎чувствую ‎себя‏ ‎превосходно ‎вдали ‎от ‎новшеств ‎современной‏ ‎цивилизации,‏ ‎как ‎прекрасно‏ ‎чувствовал ‎себя‏ ‎в ‎России ‎в ‎своем ‎деревенском‏ ‎доме,‏ ‎отделенный‏ ‎от ‎Москвы‏ ‎тремя ‎сотнями‏ ‎километров. ‎Дождь,‏ ‎огонь,‏ ‎вода, ‎снег,‏ ‎роса, ‎поземка ‎— ‎часть ‎той‏ ‎материальной ‎среды,‏ ‎в‏ ‎которой ‎мы ‎обитаем,‏ ‎правда ‎жизни,‏ ‎если ‎хотите. ‎Поэтому ‎мне‏ ‎странно‏ ‎слышать, ‎что‏ ‎когда ‎люди‏ ‎видят ‎на ‎экране ‎природу, ‎неравнодушно‏ ‎воссозданную,‏ ‎то ‎они‏ ‎не ‎просто‏ ‎наслаждаются ‎ею, ‎а ‎ищут ‎в‏ ‎ней‏ ‎какой-то‏ ‎потаенный ‎якобы‏ ‎смысл. ‎Конечно,‏ ‎можно ‎видеть‏ ‎в‏ ‎дожде ‎только‏ ‎плохую ‎погоду, ‎а ‎я ‎создаю,‏ ‎скажем, ‎используя‏ ‎дождь,‏ ‎определенным ‎образом ‎эстетизированную‏ ‎среду, ‎в‏ ‎которую ‎погружается ‎действие ‎фильма.‏ ‎Однако‏ ‎это ‎вовсе‏ ‎не ‎означает,‏ ‎что ‎природа ‎призвана ‎в ‎моих‏ ‎фильмах‏ ‎что-то ‎символизировать,‏ ‎упаси ‎Боже.‏ ‎В ‎коммерческом ‎кино, ‎скажем, ‎погоды‏ ‎зачастую‏ ‎как‏ ‎бы ‎вовсе‏ ‎не ‎существует,‏ ‎существует ‎наиболее‏ ‎благоприятный‏ ‎световой ‎и‏ ‎интерьерный ‎режим ‎для ‎быстрых ‎съемок‏ ‎— ‎все‏ ‎следят‏ ‎за ‎сюжетом, ‎и‏ ‎никого ‎не‏ ‎смущает ‎условность ‎приблизительно ‎воссозданной‏ ‎среды,‏ ‎небрежение ‎деталью,‏ ‎атмосферой. ‎Когда‏ ‎же ‎экран ‎приближает ‎мир, ‎действительный‏ ‎мир‏ ‎к ‎зрителю,‏ ‎дает ‎возможность‏ ‎увидеть ‎его ‎полно ‎и ‎объемно,‏ ‎что‏ ‎называется,‏ ‎почувствовать ‎его‏ ‎«запах», ‎как‏ ‎бы ‎кожей‏ ‎ощутить‏ ‎его ‎влажность‏ ‎или ‎сухость ‎— ‎то ‎зритель,‏ ‎оказывается, ‎уже‏ ‎настолько‏ ‎потерял ‎способность ‎просто‏ ‎отдаться ‎эмоциональному,‏ ‎эстетически-непосредственному ‎впечатлению, ‎что ‎немедленно‏ ‎корректирует‏ ‎и ‎перепроверяет‏ ‎себя ‎вопросами:‏ ‎а ‎зачем? ‎отчего? ‎почему?

Затем, ‎потому‏ ‎и‏ ‎оттого, ‎что‏ ‎я ‎хочу‏ ‎создать ‎на ‎экране ‎мой ‎собственный‏ ‎мир‏ ‎в‏ ‎идеале, ‎как‏ ‎можно ‎более‏ ‎завершенный, ‎каким‏ ‎я‏ ‎сам ‎его‏ ‎чувствую ‎и ‎ощущаю. ‎Я ‎не‏ ‎утаиваю ‎от‏ ‎зрителя‏ ‎каких-то ‎своих ‎специальных‏ ‎умыслов, ‎не‏ ‎кокетничаю ‎с ‎ним ‎—‏ ‎я‏ ‎воссоздаю ‎этот‏ ‎мир ‎в‏ ‎тех ‎приметах, ‎которые ‎кажутся ‎мне‏ ‎наиболее‏ ‎выразительными ‎и‏ ‎точными, ‎выражают‏ ‎для ‎меня ‎ускользающий ‎смысл ‎нашего‏ ‎существования».

«Словом,‏ ‎образ‏ ‎— ‎это‏ ‎не ‎тот‏ ‎или ‎иной‏ ‎смысл,‏ ‎выраженный ‎режиссером,‏ ‎но ‎целый ‎мир, ‎который ‎отражается‏ ‎в ‎капле‏ ‎воды».

«Зритель‏ ‎либо ‎„попадает“ ‎в‏ ‎твой ‎ритм‏ ‎(твой ‎мир) ‎— ‎и‏ ‎тогда‏ ‎он ‎твой‏ ‎сторонник, ‎либо‏ ‎в ‎него ‎не ‎впадает ‎—‏ ‎и‏ ‎тогда ‎контакт‏ ‎не ‎состоялся.‏ ‎Отсюда ‎и ‎возникает ‎свой ‎зритель‏ ‎и‏ ‎зритель,‏ ‎совершенно ‎тебе‏ ‎чуждый, ‎что‏ ‎кажется ‎мне‏ ‎не‏ ‎только ‎естественным,‏ ‎но ‎и, ‎увы, ‎неизбежным».

«В ‎наше‏ ‎время ‎художник‏ ‎захотел‏ ‎мгновенного ‎и ‎полного‏ ‎признания ‎—‏ ‎немедленной ‎платы ‎за ‎то,‏ ‎что‏ ‎совершается ‎в‏ ‎области ‎духа.‏ ‎Поражает ‎в ‎этом ‎контексте ‎судьба‏ ‎Кафки,‏ ‎не ‎напечатавшего‏ ‎при ‎жизни‏ ‎ни ‎одного ‎произведения ‎и ‎завещавшего‏ ‎своему‏ ‎душеприказчику‏ ‎уничтожить ‎написанное‏ ‎им. ‎По‏ ‎своей ‎душевной‏ ‎организации‏ ‎в ‎нравственном‏ ‎смысле ‎Кафка ‎принадлежит ‎прошлому. ‎Поэтому‏ ‎он ‎так‏ ‎и‏ ‎страдал, ‎не ‎способный‏ ‎соответствовать ‎своему‏ ‎времени. ‎А ‎так ‎называемое‏ ‎современное‏ ‎искусство ‎чаще‏ ‎всего ‎фикция,‏ ‎ибо ‎ошибочно ‎полагать, ‎что ‎метод‏ ‎может‏ ‎стать ‎смыслом‏ ‎и ‎целью‏ ‎искусства. ‎Демонстрацией ‎этого ‎своего ‎метода‏ ‎с‏ ‎каким-то‏ ‎необузданным ‎эксгибиционизмом‏ ‎занимаются ‎большинство‏ ‎художников ‎нашего‏ ‎времени».

«Настоящий‏ ‎художник ‎всегда‏ ‎служит ‎бессмертию ‎— ‎пытается ‎обессмертить‏ ‎мир ‎и‏ ‎человека‏ ‎в ‎этом ‎мире.‏ ‎Художник, ‎не‏ ‎пытающийся ‎отыскать ‎абсолютную ‎истину,‏ ‎пренебрегающий‏ ‎глобальными ‎целями‏ ‎ради ‎частностей,‏ ‎— ‎всего ‎лишь ‎временщик».

« …я ‎сторонник‏ ‎искусства,‏ ‎несущего ‎в‏ ‎себе ‎тоску‏ ‎по ‎идеалу, ‎выражающего ‎стремление ‎к‏ ‎нему.‏ ‎Я‏ ‎за ‎искусство,‏ ‎которое ‎дает‏ ‎человеку ‎Надежду‏ ‎и‏ ‎Веру. ‎И‏ ‎чем ‎более ‎безнадежен ‎мир, ‎о‏ ‎котором ‎рассказывает‏ ‎художник,‏ ‎тем ‎более, ‎может‏ ‎быть, ‎должен‏ ‎ощущаться ‎противопоставляемый ‎им ‎идеал‏ ‎—‏ ‎иначе ‎просто‏ ‎невозможно ‎жить!»

Из‏ ‎книги ‎А. ‎А. ‎Тарковского ‎«Запечатленное‏ ‎время».