logo
0
читателей
История без ретуши  Исторические и литературные исследования и расследования
О проекте Просмотр Уровни подписки Фильтры Статистика Обновления проекта Поделиться Метки
Все проекты
О проекте
История в литературе и литература в истории
Публикации, доступные бесплатно
Уровни подписки
Единоразовый платёж

Безвозмездное пожертвование без возможности возврата. Этот взнос не предоставляет доступ к закрытому контенту.

Помочь проекту
Инспектор Лестрейд 100₽ месяц Осталось 15 мест

Подписка по специальным условиям для ограниченного количества подписчиков.

Оформить подписку
Бронза 500₽ месяц 5 100₽ год
(-15%)
При подписке на год для вас действует 15% скидка. 15% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте История без ретуши

Укажите здесь, что получат подписчики уровня. Что входит в стоимость, как часто публикуется контент, какие дополнительные преимущества у подписчиков этого уровня.

Оформить подписку
Серебро 990₽ месяц 10 098₽ год
(-15%)
При подписке на год для вас действует 15% скидка. 15% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте История без ретуши

Укажите здесь, что получат подписчики уровня. Что входит в стоимость, как часто публикуется контент, какие дополнительные преимущества у подписчиков этого уровня.

Оформить подписку
Золото 1 750₽ месяц 17 850₽ год
(-15%)
При подписке на год для вас действует 15% скидка. 15% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте История без ретуши

Укажите здесь, что получат подписчики уровня. Что входит в стоимость, как часто публикуется контент, какие дополнительные преимущества у подписчиков этого уровня.

Оформить подписку
Платина 5 000₽ месяц 51 000₽ год
(-15%)
При подписке на год для вас действует 15% скидка. 15% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте История без ретуши

Укажите здесь, что получат подписчики уровня. Что входит в стоимость, как часто публикуется контент, какие дополнительные преимущества у подписчиков этого уровня.

Оформить подписку
Фильтры
Статистика
Обновления проекта
Контакты
Поделиться
Читать: 10+ мин
logo История без ретуши

МЕДОВАЯ ЛОВУШКА-2. КАК ЭТО ДЕЛАЮТ МАСОНЫ

В ‎апреле‏ ‎1913 ‎года, ‎спешно, ‎без ‎соблюдения‏ ‎установленных ‎дипломатических‏ ‎формальностей,‏ ‎покинул ‎негостеприимную ‎Вену‏ ‎российский ‎военный‏ ‎агент ‎(атташе) ‎полковник ‎Михаил‏ ‎Ипполитович‏ ‎Занкевич. ‎С‏ ‎учетом ‎обстоятельств‏ ‎было ‎бы ‎правильнее ‎сказать, ‎что‏ ‎Занкевич‏ ‎из ‎Вены‏ ‎бежал. ‎А‏ ‎уже ‎25 ‎числа ‎следующего ‎месяца‏ ‎мая‏ ‎1913‏ ‎года ‎в‏ ‎Вене ‎разыгрываются‏ ‎события, ‎приведшие‏ ‎к‏ ‎самоубийству ‎Альфреда‏ ‎Редля. ‎Является ‎ли ‎это ‎совпадение‏ ‎простой ‎случайностью‏ ‎судить‏ ‎сложно. ‎В ‎принципе,‏ ‎Занкевич ‎мог‏ ‎наследить ‎и ‎где-то ‎ещё.

Михаил‏ ‎Занкевич‏ ‎был ‎кадровым‏ ‎русским ‎разведчиком,‏ ‎разумеется ‎с ‎учётом ‎любительского ‎характера‏ ‎разведывательной‏ ‎деятельности ‎того‏ ‎периода. ‎Он‏ ‎окончил ‎Николаевскую ‎академию ‎Генерального ‎штаба,‏ ‎сразу‏ ‎же‏ ‎начал ‎служить‏ ‎«офицером ‎по‏ ‎особым ‎поручениям»,‏ ‎с‏ ‎февраля ‎по‏ ‎ноябрь ‎1903 ‎года, ‎после ‎прохождения‏ ‎цензового ‎командования‏ ‎ротой‏ ‎в ‎гвардейском ‎Павловском‏ ‎полку, ‎служил‏ ‎в ‎военно-учётном ‎комитете ‎Генштаба,‏ ‎выполнявшим‏ ‎тогда ‎разведывательные‏ ‎функции. ‎В‏ ‎конце ‎1903 ‎года ‎направлен ‎в‏ ‎Вену‏ ‎помощником ‎военного‏ ‎атташе ‎Владимира‏ ‎Христофоровича ‎Роопа. ‎В ‎1905 ‎году‏ ‎назначен‏ ‎военным‏ ‎атташе ‎в‏ ‎Бухарест, ‎а‏ ‎в ‎1910‏ ‎году‏ ‎занял ‎аналогичную‏ ‎должность ‎опять-таки ‎в ‎Вене. ‎Занимал‏ ‎её ‎до‏ ‎самого‏ ‎бегства ‎в ‎апреле‏ ‎1913-го.

Иными ‎словами,‏ ‎Занкевич ‎занимался ‎разведывательной ‎работой‏ ‎в‏ ‎Вене ‎и‏ ‎в ‎1903‏ ‎году ‎(к ‎которому ‎принято ‎относить‏ ‎вербовку‏ ‎Редля), ‎и‏ ‎в ‎1913-м,‏ ‎в ‎котором ‎Редль ‎был ‎разоблачён.‏ ‎Более‏ ‎того,‏ ‎незадолго ‎до‏ ‎разоблачения ‎Редля‏ ‎Занкевич ‎вынужден‏ ‎был‏ ‎из ‎Австрии‏ ‎бежать. ‎Перечисленные ‎факты ‎позволяют ‎нам‏ ‎отнести ‎полковника‏ ‎Занкевича,‏ ‎кадрового ‎разведчика ‎от‏ ‎младых ‎ногтей,‏ ‎к ‎числу ‎наиболее ‎вероятных‏ ‎его‏ ‎вербовщиков ‎и‏ ‎кураторов.

Специфику ‎разведывательной‏ ‎работы ‎с ‎контингентом, ‎к ‎которому‏ ‎принадлежал‏ ‎Альфред ‎Редль,‏ ‎лучше ‎всего‏ ‎раскрыть ‎на ‎основании ‎какой-нибудь ‎более‏ ‎приличной‏ ‎для‏ ‎чтения ‎и‏ ‎интуитивно ‎понятной‏ ‎образованному ‎читателю‏ ‎аналогии.‏ ‎Возьмём ‎в‏ ‎качестве ‎такой ‎аналогии ‎всеми ‎нами‏ ‎любимое ‎масонство.

Итак,‏ ‎с‏ ‎одной ‎стороны ‎состоять‏ ‎в ‎масонских‏ ‎ложах ‎государственным ‎служащим, ‎высокопоставленным‏ ‎военным‏ ‎и ‎тем‏ ‎более ‎разведчикам‏ ‎очевидно ‎запрещено. ‎Если ‎не ‎прямым‏ ‎указанием‏ ‎закона, ‎то‏ ‎негласными ‎кодексами‏ ‎и ‎правилами. ‎С ‎другой ‎стороны‏ ‎масонами зачастую‏ ‎являются‏ ‎представители ‎знатных‏ ‎фамилий, ‎высшие‏ ‎офицеры ‎и‏ ‎другие‏ ‎лица, ‎представляющие‏ ‎интерес ‎для ‎разведывательных ‎служб ‎сопредельных‏ ‎государств. ‎Не‏ ‎использовать‏ ‎масонские ‎связи ‎в‏ ‎интересах ‎шпионажа‏ ‎было ‎бы ‎большим ‎упущением.

Масоны, разумеется,‏ ‎не‏ ‎выставляют ‎своё‏ ‎масонство ‎на‏ ‎всеобщее ‎обозрение. ‎Однако, ‎в ‎целях‏ ‎налаживания‏ ‎и ‎поддержания‏ ‎своих ‎масонских‏ ‎связей, ‎оказания ‎друг ‎другу ‎поддержки‏ ‎и‏ ‎взаимовыручки‏ ‎масоны, ‎как‏ ‎известно, ‎пользуются‏ ‎множеством ‎условных‏ ‎знаков‏ ‎и ‎обозначений.‏ ‎Например, ‎особым ‎образом ‎повязанный ‎шейный‏ ‎платок, ‎определенный‏ ‎цветок‏ ‎в ‎петлице, ‎манера‏ ‎носить ‎шляпу‏ ‎или ‎прикуривать ‎папироску. ‎Непосвященный‏ ‎на‏ ‎такого ‎рода‏ ‎детали ‎не‏ ‎обращает ‎внимания, ‎а ‎свой ‎брат‏ ‎масон‏ ‎легко ‎узнаёт‏ ‎единомышленника.

Иными ‎словами,‏ ‎бывалый ‎масон, войдя ‎в ‎офицерское ‎казино,‏ ‎театральное‏ ‎фойе,‏ ‎зал ‎приёмов‏ ‎посольства ‎или‏ ‎иное ‎присутственное‏ ‎место,‏ ‎автоматически, ‎за‏ ‎несколько ‎секунд ‎просканирует ‎присутствующих ‎и‏ ‎наметанным ‎оком‏ ‎выявит‏ ‎среди ‎них ‎своих‏ ‎братьев-масонов. ‎Равным‏ ‎образом ‎и ‎они ‎опознают‏ ‎его.‏ ‎Соответственно ‎время‏ ‎на ‎определение‏ ‎перспективного ‎объекта ‎вербовки ‎составляет ‎буквально‏ ‎несколько‏ ‎минут.

Более ‎того,‏ ‎масоны придерживаются ‎определенного,‏ ‎известного ‎только ‎им ‎лексикона, ‎разного‏ ‎рода‏ ‎жаргонных‏ ‎масонских ‎словечек‏ ‎и ‎выражений,‏ ‎позволяющих ‎быстро‏ ‎и‏ ‎незаметно ‎для‏ ‎окружающих ‎устанавливать ‎личный ‎контакт ‎между‏ ‎собой. ‎Они‏ ‎могут‏ ‎тут ‎же, ‎на‏ ‎месте, ‎представиться‏ ‎друг ‎другу, ‎обозначить ‎интерес,‏ ‎взаимную‏ ‎масонскую симпатию. ‎В‏ ‎нескольких ‎словах,‏ ‎ничего ‎не ‎значащих ‎для ‎окружающих,‏ ‎договориться‏ ‎о ‎совместном‏ ‎проведении ‎масонского‏ ‎ритуала, обменяться ‎визитными ‎карточками. ‎То ‎есть‏ ‎за‏ ‎один‏ ‎вечерний ‎раут‏ ‎или ‎оперное‏ ‎представление, ‎можно‏ ‎установить‏ ‎контакты ‎сразу‏ ‎с ‎несколькими ‎перспективными ‎кандидатами ‎на‏ ‎вербовку.

Более ‎того,‏ ‎уже‏ ‎с ‎юности, ‎со‏ ‎своих ‎первых‏ ‎масонских ‎опытов, эти ‎люди ‎привыкают‏ ‎к‏ ‎соблюдению ‎строгой‏ ‎конспирации, ‎к‏ ‎тайному ‎проведению ‎масонских ‎встреч ‎и‏ ‎ритуалов,‏ ‎учатся ‎создавать‏ ‎себе ‎правдоподобное‏ ‎алиби ‎для ‎посещения ‎братьев. ‎Это‏ ‎уже‏ ‎готовая‏ ‎конспиративная ‎среда.‏ ‎Редль ‎же‏ ‎был ‎не‏ ‎просто‏ ‎масоном, ‎но‏ ‎и ‎профессиональным ‎разведчиком. ‎Можно ‎сказать,‏ ‎что ‎он‏ ‎был‏ ‎масоном ‎в ‎квадрате.‏ ‎Обучать ‎таких‏ ‎людей ‎основам ‎конспирации ‎абсолютно‏ ‎не‏ ‎требуется, ‎они‏ ‎и ‎так‏ ‎всю ‎жизнь ‎под ‎колпаком, ‎из-под‏ ‎которого‏ ‎успешно ‎ускользают.

Поскольку‏ ‎масонские ‎привязанности и‏ ‎связи ‎превалируют ‎в ‎этой ‎среде‏ ‎над‏ ‎национальными,‏ ‎государственными ‎и‏ ‎религиозными ‎различиями,‏ ‎то ‎вербовка‏ ‎в‏ ‎масонской ‎среде‏ ‎представляет ‎собой ‎чрезвычайно ‎перспективное ‎направление‏ ‎в ‎разведывательной‏ ‎деятельности.‏ ‎Даже ‎не ‎давая‏ ‎официального ‎согласия‏ ‎на ‎работу ‎в ‎пользу‏ ‎иностранной‏ ‎разведки, ‎масоны‏ ‎склонны ‎делиться‏ ‎с ‎братьями ‎подробностями ‎своей ‎служебной‏ ‎деятельности,‏ ‎предупреждать ‎их‏ ‎о ‎возможных‏ ‎неприятностях ‎от ‎властей ‎страны ‎пребывания,‏ ‎покрывать‏ ‎неприглядные‏ ‎делишки ‎друг‏ ‎друга.

Словом ‎перспектива‏ ‎есть. ‎Но‏ ‎есть‏ ‎и ‎сложности.‏ ‎Можно, ‎конечно, ‎собрать ‎материалы ‎о‏ ‎масонской ‎среде,‏ ‎об‏ ‎их ‎поведении, ‎образе‏ ‎мыслей ‎и‏ ‎действий, ‎издать ‎секретное ‎«Наставление‏ ‎по‏ ‎масонскому ‎делу»,‏ ‎обучить ‎этой‏ ‎премудрости ‎кадрового ‎разведчика ‎и ‎выпустить‏ ‎на‏ ‎свободную ‎охоту‏ ‎по ‎венским‏ ‎или ‎бухарестским ‎раутам ‎и ‎светским‏ ‎приёмам.‏ ‎Но‏ ‎как ‎заставить‏ ‎его ‎участвовать‏ ‎в ‎масонских‏ ‎ритуалах‏ ‎высокой ‎степени‏ ‎вовлечения?

Поэтому ‎лучше ‎всего, ‎если ‎сотрудник‏ ‎разведки ‎и‏ ‎сам‏ ‎будет ‎настоящим, ‎без‏ ‎тени ‎притворства,‏ ‎масоном. И ‎если ‎поискать ‎таковых‏ ‎среди‏ ‎русских ‎разведчиков,‏ ‎работавших ‎в‏ ‎Вене ‎в ‎периоды ‎активной ‎деятельности‏ ‎Редля,‏ ‎то ‎мы‏ ‎вновь ‎упрёмся‏ ‎в ‎личность ‎Михаила ‎Ипполитовича ‎Занкевича.

Максимилиан‏ ‎Ронге‏ ‎так‏ ‎об ‎этом‏ ‎писал ‎в‏ ‎своих ‎воспоминаниях:

«В‏ ‎наши‏ ‎руки ‎попали‏ ‎два ‎его ‎ [Занкевича] помощника, ‎Беран ‎и‏ ‎Хашек, ‎которым‏ ‎он‏ ‎предложил ‎отправиться ‎в‏ ‎Стокгольм ‎за‏ ‎получением ‎вознаграждения.

Беран ‎имел ‎задание‏ ‎обследовать‏ ‎округ ‎8-го‏ ‎корпуса ‎в‏ ‎Праге ‎и ‎сообщить ‎результаты ‎этого‏ ‎обследования‏ ‎непосредственно ‎в‏ ‎Петербурге. ‎Беран‏ ‎уверял, ‎что ‎он ‎не ‎виноват,‏ ‎и‏ ‎объяснял‏ ‎свое ‎знакомство‏ ‎с ‎полк [овником]‏ ‎Занкевичем ‎развратными‏ ‎привычками‏ ‎последнего, ‎для‏ ‎удовлетворения ‎которых ‎он ‎искал ‎знакомства‏ ‎с ‎одним‏ ‎офицером,‏ ‎а ‎Беран ‎ему‏ ‎в ‎этом‏ ‎помогал».

В ‎общем ‎понятно, ‎почему‏ ‎русские‏ ‎разведчики ‎и‏ ‎после ‎самоубийства‏ ‎Редля, ‎и ‎после ‎окончания ‎Первой‏ ‎мировой‏ ‎войны, ‎да‏ ‎и ‎вообще‏ ‎до ‎самой ‎смерти, ‎так ‎открещивались‏ ‎от‏ ‎всяких‏ ‎связей ‎с‏ ‎Альфредом ‎Редлем,‏ ‎несмотря ‎на‏ ‎все‏ ‎соблазны ‎приписать‏ ‎себе ‎столь ‎громкие ‎успехи. ‎В‏ ‎профессиональной ‎шпионской‏ ‎среде‏ ‎такое ‎признание ‎прежде‏ ‎всего ‎порочило‏ ‎бы ‎их ‎сами. ‎А‏ ‎поскольку‏ ‎государства, ‎способного‏ ‎их ‎поддержать‏ ‎и ‎защитить ‎уже ‎не ‎было,‏ ‎то‏ ‎такое ‎саморазоблачение‏ ‎создавало ‎опасность‏ ‎и ‎для ‎их ‎собственного ‎благополучия.‏ ‎Естественно,‏ ‎что‏ ‎сам ‎Занкевич‏ ‎тоже ‎проявлял‏ ‎вполне ‎понятную‏ ‎скромность‏ ‎в ‎этом‏ ‎вопросе.

Наладить ‎связи ‎с ‎Редлем ‎он‏ ‎мог ‎ещё‏ ‎в‏ ‎бытность ‎свою ‎молодым‏ ‎помощником ‎военного‏ ‎атташе ‎в ‎Вене ‎в‏ ‎1903–1905‏ ‎годах, ‎а‏ ‎по ‎возвращении‏ ‎из ‎Бухареста ‎её ‎возобновить. ‎Вполне‏ ‎возможно,‏ ‎что ‎до‏ ‎возвращения ‎Занкевича‏ ‎из ‎Бухареста ‎Редль ‎в ‎прямом‏ ‎смысле‏ ‎шпионом‏ ‎и ‎не‏ ‎был, ‎и‏ ‎связь ‎у‏ ‎них‏ ‎была ‎чисто‏ ‎личная, ‎интимная ‎даже. ‎Ведь ‎и‏ ‎Максимилиану ‎Ронге‏ ‎Редль‏ ‎признался ‎лишь ‎относительно‏ ‎1910–1911 ‎годов,‏ ‎когда ‎и ‎сам ‎Редль,‏ ‎и‏ ‎Занкевич ‎были‏ ‎в ‎Вене.‏ ‎А ‎в ‎следующем ‎году ‎Редля‏ ‎перевели‏ ‎в ‎Прагу‏ ‎и ‎связь‏ ‎прервалась. ‎Кстати ‎говоря, ‎никаких ‎сведений‏ ‎о‏ ‎Пражском‏ ‎военном ‎округе‏ ‎российская ‎разведка‏ ‎не ‎получала.

Да‏ ‎и‏ ‎вряд ‎ли‏ ‎именно ‎Редль ‎был ‎источником ‎всех‏ ‎материалов ‎и‏ ‎сведений,‏ ‎передачу ‎которых ‎ему‏ ‎приписывают. ‎Скорее‏ ‎всего ‎он ‎просто ‎прикрывал‏ ‎Занкевича,‏ ‎будучи ‎его‏ ‎официальным ‎противником‏ ‎в ‎тайной ‎шпионской ‎войне. ‎Занкевич‏ ‎был‏ ‎под ‎плотным‏ ‎колпаком ‎австрийской‏ ‎охранки, ‎ему ‎постоянно ‎подсовывали ‎лже-информаторов,‏ ‎расставляли‏ ‎ловушки‏ ‎и ‎пытались‏ ‎заманить ‎в‏ ‎засады. ‎Очевидно,‏ ‎что‏ ‎Редль, ‎руководящий‏ ‎контрразведкой, ‎деятельно ‎помогал ‎Занкевичу ‎всех‏ ‎этих ‎ловушек‏ ‎избегать,‏ ‎а ‎лже-информаторов ‎—‏ ‎разоблачать.

Кроме ‎того,‏ ‎находящийся ‎в ‎самых ‎тёплых,‏ ‎дружеских‏ ‎отношениях ‎с‏ ‎руководством ‎уголовной‏ ‎полиции ‎Вены, ‎Редль ‎вполне ‎мог‏ ‎оберегать‏ ‎своего ‎русского‏ ‎друга ‎и‏ ‎по ‎чисто ‎масонской линии, ‎вовсе ‎не‏ ‎обязательно‏ ‎связанной‏ ‎с ‎шпионажем.‏ ‎Работа ‎работой,‏ ‎а ‎удовольствие‏ ‎—‏ ‎удовольствием. ‎Попасться‏ ‎на ‎масонстве ‎с ‎каким-нибудь ‎полицейским‏ ‎осведомителем ‎Занкевичу‏ ‎было‏ ‎бы ‎крайне ‎неудобно‏ ‎и ‎причинило‏ ‎бы ‎серьёзный ‎репутационный ‎ущерб.

Не‏ ‎исключено,‏ ‎что ‎Редль‏ ‎снабжал ‎своего‏ ‎русского ‎коллегу ‎и ‎более ‎весомой‏ ‎информацией,‏ ‎в ‎рамках‏ ‎масонской ‎взаимовыручки.‏ ‎Да ‎вот ‎только ‎большой ‎вопрос‏ ‎в‏ ‎том,‏ ‎что ‎именно‏ ‎два ‎эти‏ ‎брата-акробата ‎отправляли‏ ‎в‏ ‎Петербург ‎за‏ ‎очень ‎большие, ‎прямо ‎скажем, ‎государственные‏ ‎российские ‎деньги.‏ ‎Вполне‏ ‎возможно, ‎что ‎заведомой‏ ‎дезинформацией. ‎Ведь‏ ‎настоящего ‎плана ‎развертывания ‎австрийской‏ ‎армии‏ ‎Редлю ‎взять‏ ‎было ‎абсолютно‏ ‎неоткуда: ‎хранить ‎папки ‎и ‎тома‏ ‎этой‏ ‎информации ‎в‏ ‎здании ‎Эвиденцбюро‏ ‎просто ‎не ‎было ‎никакого ‎смысла.‏ ‎А‏ ‎заказать‏ ‎в ‎Генштабе‏ ‎устаревшую ‎или‏ ‎искаженную ‎версию‏ ‎для‏ ‎одурачивания ‎русских‏ ‎Редль ‎мог ‎совершенно ‎легально, ‎как‏ ‎и ‎передать‏ ‎её‏ ‎Занкевичу, ‎кстати.

По ‎крайней‏ ‎мере, ‎этот‏ ‎пресловутый ‎план ‎австрийского ‎развертывания‏ ‎против‏ ‎России ‎так‏ ‎и ‎не‏ ‎нашёл ‎своего ‎подтверждения ‎в ‎ходе‏ ‎реальных‏ ‎военных ‎действий‏ ‎в ‎следующем,‏ ‎уже ‎военном ‎1914 ‎году. ‎Что‏ ‎там‏ ‎у‏ ‎австрийцев ‎получилось‏ ‎с ‎сербами,‏ ‎тоже ‎не‏ ‎однозначно:‏ ‎воевать-то ‎они‏ ‎готовились ‎с ‎одним ‎Белградом, ‎соответственно‏ ‎после ‎выступления‏ ‎России‏ ‎все ‎довоенные ‎планы‏ ‎полетели ‎к‏ ‎чертям. ‎А ‎справиться ‎с‏ ‎Сербией‏ ‎одной ‎левой‏ ‎рукой, ‎правой‏ ‎отбиваясь ‎от ‎России, ‎у ‎Австрии‏ ‎просто‏ ‎не ‎хватило‏ ‎сил.

Но ‎с‏ ‎переводом ‎Редля ‎в ‎Пражский ‎военный‏ ‎округ,‏ ‎его‏ ‎возможности ‎ограждать‏ ‎русского ‎друга‏ ‎от ‎неприятностей‏ ‎сошли‏ ‎на ‎нет.‏ ‎Да ‎сам ‎Редль ‎подхватил ‎в‏ ‎своих ‎неустанных‏ ‎радениях‏ ‎франко-масонскую болезнь, ‎так ‎что‏ ‎вполне ‎мог‏ ‎и ‎сойти ‎с ‎дистанции.‏ ‎И‏ ‎тут ‎Зенкевич‏ ‎где-то ‎и‏ ‎засветился, ‎оказавшись ‎под ‎угрозой ‎провала‏ ‎или‏ ‎компрометации ‎личного‏ ‎порядка. ‎Поэтому‏ ‎ему ‎и ‎пришлось ‎срочно ‎бежать.‏ ‎В‏ ‎России‏ ‎он ‎сделал‏ ‎блестящую ‎штабную‏ ‎карьеру ‎при‏ ‎царе,‏ ‎успел ‎перепорхнуть‏ ‎на ‎сторону ‎февральских ‎революционеров, ‎в‏ ‎гражданскую ‎был‏ ‎за‏ ‎белых, ‎но ‎тоже‏ ‎ошивался ‎по‏ ‎посольствам ‎по ‎штабам. ‎В‏ ‎парижской‏ ‎эмиграции ‎шефствовал‏ ‎над ‎юными‏ ‎эмигрантами-кадетами.

А ‎вот ‎о ‎том, ‎как‏ ‎раскрыли‏ ‎и ‎заманили‏ ‎в ‎засаду‏ ‎самого ‎Редля, ‎мы ‎рассмотрим ‎уже‏ ‎в‏ ‎другой‏ ‎серии ‎статей.‏ ‎Там, ‎как‏ ‎говорится, ‎всё‏ ‎сложно,‏ ‎так ‎что‏ ‎нужно ‎сделать ‎перерыв. ‎Так ‎что‏ ‎продолжение ‎последует,‏ ‎но‏ ‎уже ‎в ‎последствии:)

Читать: 7+ мин
logo История без ретуши

МЕДОВАЯ ЛОВУШКА КАК ОНА ЕСТЬ

В ‎нашем‏ ‎с ‎вами ‎обывательском ‎представлении ‎под‏ ‎медовой ‎ловушкой‏ ‎понимается‏ ‎вербовка ‎носителя ‎государственных‏ ‎секретов ‎роковой‏ ‎женщиной, ‎шпионкой ‎зарубежных ‎спецслужб.‏ ‎Выглядит‏ ‎это ‎романтично‏ ‎и ‎эффектно,‏ ‎особенно ‎на ‎экране ‎кинотеатра ‎или‏ ‎телевизора.‏ ‎Коварная ‎красавица‏ ‎Пилар ‎Суарес‏ ‎красиво ‎отдаётся ‎советскому ‎дипломату ‎Александру‏ ‎Огородникову,‏ ‎чем‏ ‎и ‎вовлекает‏ ‎его ‎в‏ ‎тенета ‎американской‏ ‎разведки,‏ ‎нарекшей ‎его‏ ‎«Трианоном». ‎Или, ‎наоборот, ‎очаровательная ‎советская‏ ‎разведчица ‎Лариса‏ ‎Соболевская‏ ‎(Кронберг-Соболевская, ‎если ‎быть‏ ‎точным) ‎виртуозно‏ ‎вербует ‎французского ‎посла ‎Мориса‏ ‎Дежана.‏ ‎

Вполне ‎возможно,‏ ‎что ‎обе‏ ‎эти ‎истории ‎вполне ‎достоверны. ‎В‏ ‎том‏ ‎смысле, ‎что‏ ‎и ‎Трианон‏ ‎переспал ‎в ‎Колумбии ‎с ‎красавицей‏ ‎Пилар,‏ ‎и‏ ‎Дежан ‎в‏ ‎Москве ‎попал‏ ‎в ‎историю‏ ‎с‏ ‎советской ‎актрисой‏ ‎в ‎штатском, ‎в ‎ходе ‎которой‏ ‎его ‎застал‏ ‎с‏ ‎поличным ‎и ‎навешал‏ ‎тумаков ‎её‏ ‎фейковый ‎муж-геолог. ‎Но ‎в‏ ‎обоих‏ ‎случаях ‎мы‏ ‎имеем ‎дело‏ ‎не ‎с ‎медовой ‎ловушкой, ‎как‏ ‎таковой,‏ ‎а ‎с‏ ‎элементарным ‎шантажом.‏ ‎

В ‎случае ‎с ‎Дежаном ‎советская‏ ‎разведка‏ ‎могла‏ ‎устроить ‎открытый‏ ‎судебный ‎процесс‏ ‎над ‎мужем‏ ‎Ларисы.‏ ‎В ‎квартиру‏ ‎своей ‎фейковой ‎жены ‎муж-геолог ‎явился‏ ‎с ‎приятелем,‏ ‎который‏ ‎тоже ‎участвовал ‎в‏ ‎нанесении ‎побоев‏ ‎дипломату-сластолюбцу. ‎Мог ‎он ‎раскаяться‏ ‎в‏ ‎своём ‎антиобщественном‏ ‎поведении, ‎чреватом‏ ‎международным ‎скандалом, ‎и ‎явиться ‎с‏ ‎повинной‏ ‎в ‎ближайшее‏ ‎отделение ‎милиции?‏ ‎Конечно, ‎мог. ‎

Ревнивого ‎супруга ‎Ларисы‏ ‎привлекли‏ ‎бы‏ ‎за ‎нанесение‏ ‎побоев ‎и‏ ‎рассмотрели ‎бы‏ ‎дело‏ ‎в ‎районном‏ ‎народном ‎суде, ‎в ‎открытом ‎судебном‏ ‎заседании. ‎И‏ ‎сама‏ ‎Лариса, ‎и ‎муж-рогоносец,‏ ‎и ‎его‏ ‎подельник ‎дали ‎бы ‎исчерпывающие‏ ‎показания‏ ‎о ‎всех‏ ‎обстоятельствах ‎скандала.‏ ‎Несмотря ‎на ‎незначительность ‎повода, ‎процесс‏ ‎вышел‏ ‎бы ‎весьма‏ ‎громким, ‎его‏ ‎описание ‎обошло ‎бы ‎все ‎западные‏ ‎газеты,‏ ‎и‏ ‎репутации ‎Дежана‏ ‎был ‎нанесен‏ ‎непоправимый ‎ущерб.‏ ‎По‏ ‎крайней ‎мере,‏ ‎о ‎государственной ‎службе ‎этот ‎дипломат‏ ‎мог ‎бы‏ ‎навсегда‏ ‎забыть. ‎

В ‎случае‏ ‎с ‎Огородниковым‏ ‎всё ‎ещё ‎проще ‎и‏ ‎банальнее.‏ ‎Бесправный ‎советский‏ ‎человечек, ‎запуганный‏ ‎инструктажами ‎выездных ‎комиссий, ‎попросту ‎страшился‏ ‎партийного‏ ‎взыскания ‎за‏ ‎несанкционированную ‎связь‏ ‎с ‎иностранной ‎подданной ‎и ‎пошёл‏ ‎под‏ ‎расстрельную‏ ‎статью ‎ради‏ ‎положительной ‎характеристики‏ ‎с ‎места‏ ‎работы‏ ‎и ‎возможности‏ ‎и ‎далее ‎выезжать ‎за ‎рубеж.‏ ‎«Истинный ‎партиец.‏ ‎В‏ ‎связях, ‎порочащих ‎его‏ ‎состоял, ‎но‏ ‎не ‎замечен». ‎

Вообще ‎странно,‏ ‎конечно.‏ ‎По ‎идее,‏ ‎представитель ‎КГБ‏ ‎в ‎любом ‎посольстве ‎должен ‎был‏ ‎постоянно‏ ‎напоминать ‎всем‏ ‎сотрудникам: ‎«Если‏ ‎тебя ‎вербуют, ‎соглашайся. ‎На ‎чём‏ ‎бы‏ ‎тебя‏ ‎не ‎подловили,‏ ‎Родина ‎поймёт.‏ ‎Тем ‎более,‏ ‎если‏ ‎на ‎бабе.‏ ‎Главное, ‎после ‎вербовки ‎сразу ‎ко‏ ‎мне. ‎Придёшь‏ ‎сразу‏ ‎получишь ‎орден, ‎скроешь‏ ‎вербовку ‎—‏ ‎пойдёшь ‎под ‎расстрел». ‎Ведь‏ ‎для‏ ‎самого ‎посольского‏ ‎КГБ-шника ‎получить‏ ‎канал ‎дезинформации ‎Запада ‎означает ‎повышение‏ ‎в‏ ‎звании ‎и‏ ‎по ‎службе.‏ ‎Радиообмен ‎— ‎вершина ‎разведывательной ‎деятельности.‏ ‎Но‏ ‎для‏ ‎Мориса ‎Дежана‏ ‎такой ‎вариант‏ ‎не ‎по‏ ‎чину,‏ ‎конечно. ‎

Так‏ ‎что ‎ничего ‎медового ‎в ‎истории‏ ‎двух ‎этих‏ ‎любителей‏ ‎женского ‎пола ‎нет.‏ ‎С ‎тем‏ ‎же ‎успехом ‎Дежану ‎могли‏ ‎продать‏ ‎под ‎видом‏ ‎копии ‎подлинную‏ ‎икону ‎Рублёва, ‎а ‎Огородникову ‎подкинуть‏ ‎кокаин.‏ ‎Просто ‎их‏ ‎в ‎какой-то‏ ‎мере ‎защищал ‎дипломатический ‎статус, ‎впрочем‏ ‎это‏ ‎дело‏ ‎решаемое. ‎И‏ ‎в ‎любом‏ ‎случае, ‎шантаж‏ ‎это‏ ‎наихудший ‎способ‏ ‎вербовки. ‎Что ‎мешало ‎Огородникову ‎сразу‏ ‎после ‎вербовочной‏ ‎беседы‏ ‎пойти ‎с ‎повинной‏ ‎в ‎КГБ‏ ‎и ‎потом ‎годами ‎слать‏ ‎ЦРУ‏ ‎дезинформацию? ‎Ещё‏ ‎и ‎орден‏ ‎получил ‎бы, ‎и ‎повышение ‎по‏ ‎службе‏ ‎(что ‎бы‏ ‎давать ‎дезинформацию‏ ‎по ‎более ‎широкому ‎и ‎важному‏ ‎спектру‏ ‎вопросов).‏ ‎И ‎за‏ ‎рубеж, ‎кстати,‏ ‎ездил ‎бы‏ ‎чаще.‏ ‎Его ‎бы‏ ‎руководство ‎КГБ ‎туда ‎за ‎валютой‏ ‎и ‎сувенирами‏ ‎себе‏ ‎и ‎жёнам ‎гоняло‏ ‎бы ‎каждый‏ ‎месяц. ‎

На ‎самом ‎деле‏ ‎жертвой‏ ‎медовой ‎ловушки‏ ‎всегда ‎становится‏ ‎женщина. ‎В ‎отличии ‎от ‎мужчины,‏ ‎для‏ ‎которого ‎секс‏ ‎с ‎привлекательной‏ ‎женщиной ‎это ‎просто ‎приключение ‎где-то‏ ‎на‏ ‎периферии‏ ‎его ‎жизненных‏ ‎приоритетов, ‎женщина‏ ‎к ‎отношениям‏ ‎подходит‏ ‎очень ‎серьёзно.‏ ‎Она ‎готова ‎разделить ‎со ‎своим‏ ‎избранником ‎его‏ ‎жизненный‏ ‎путь. ‎От ‎неё‏ ‎даже ‎не‏ ‎нужно ‎скрывать ‎свою ‎работу‏ ‎на‏ ‎иностранную ‎разведку,‏ ‎главное, ‎чтобы‏ ‎она ‎верила ‎в ‎искренность ‎чувств‏ ‎мужчины‏ ‎по ‎отношению‏ ‎лично ‎к‏ ‎себе. ‎Отношения ‎в ‎женской ‎системе‏ ‎ценностей,‏ ‎как‏ ‎правило, ‎не‏ ‎просто ‎перевешивают‏ ‎патриотизм, ‎закон,‏ ‎интересы‏ ‎карьеры, ‎инструкции‏ ‎и ‎предписания, ‎а ‎перевешивают ‎их‏ ‎вместе ‎взятые‏ ‎как‏ ‎пудовая ‎гиря ‎пушинку.‏ ‎

Так ‎уж‏ ‎получилось, ‎что ‎чуть ‎ли‏ ‎не‏ ‎единственной ‎разведкой‏ ‎современного ‎мира,‏ ‎чьи ‎архивы ‎на ‎некоторое ‎время‏ ‎стали‏ ‎предметом ‎общественного‏ ‎обсуждения, ‎была‏ ‎восточногерманская ‎ШТАЗИ. ‎В ‎отличии ‎от‏ ‎российской,‏ ‎польской,‏ ‎венгерской ‎и‏ ‎прочих ‎разведок‏ ‎восточного ‎блока,‏ ‎ШТАЗИ‏ ‎оказалась ‎разведкой‏ ‎без ‎государства, ‎и ‎её ‎секреты‏ ‎некому ‎стало‏ ‎хранить.‏ ‎Кроме ‎того, ‎ШТАЗИ‏ ‎работала ‎в‏ ‎основном ‎по ‎Западной ‎Германии‏ ‎и‏ ‎обнародование ‎методов‏ ‎её ‎работы‏ ‎использовалось ‎во ‎внутриполитической ‎борьбе ‎ФРГ.

Вот‏ ‎типичные‏ ‎примеры ‎использования‏ ‎метода ‎медовой‏ ‎ловушки ‎из ‎истории ‎ШТАЗИ:

«Лотта ‎Бурхоф‏ ‎страдала‏ ‎из-за‏ ‎своей ‎заурядной‏ ‎внешности ‎и‏ ‎была ‎обделена‏ ‎мужским‏ ‎вниманием. ‎Зато‏ ‎была ‎отличной ‎канцеляристской ‎в ‎Министерстве‏ ‎иностранный ‎дел‏ ‎ФРГ.‏ ‎Познакомившись ‎с ‎обаятельным‏ ‎и ‎элегантным‏ ‎Отто ‎Зейделем, ‎влюбилась ‎в‏ ‎него‏ ‎и ‎стала‏ ‎работать ‎на‏ ‎разведку ‎ГДР. ‎Приносила ‎в ‎обеденный‏ ‎перерыв‏ ‎своему ‎любовнику‏ ‎секретные ‎документы‏ ‎в ‎женской ‎сумочке. ‎Он ‎их‏ ‎фотографировал‏ ‎и‏ ‎отправлял ‎в‏ ‎штаб-квартиру ‎ШТАЗИ».

«Габриэлла‏ ‎Гаст ‎работала‏ ‎секретарем‏ ‎в ‎Федеральной‏ ‎разведывательной ‎службе ‎ФРГ. ‎Когда ‎гостила‏ ‎у ‎своих‏ ‎родственников‏ ‎в ‎Восточном ‎Берлине,‏ ‎ей ‎подставили‏ ‎«Ромео» ‎- ‎Карла ‎Шнайдера.‏ ‎После‏ ‎незабываемой ‎ночи‏ ‎любви ‎она‏ ‎была ‎готова ‎на ‎всё. ‎Их‏ ‎отношения‏ ‎продлились ‎более‏ ‎20 ‎лет».

В‏ ‎ГДР ‎этот ‎способ ‎добывания ‎секретной‏ ‎информации‏ ‎был‏ ‎поставлен ‎на‏ ‎поток. ‎Если‏ ‎ценная ‎агентесса‏ ‎настаивала‏ ‎на ‎бракосочетании‏ ‎с ‎восточногерманским ‎нелегалом, ‎их ‎расписывали‏ ‎в ‎ГДР,‏ ‎в‏ ‎ЗАГСе ‎какого-нибудь ‎восточногерманского‏ ‎провинциального ‎городка.‏ ‎При ‎необходимости ‎могли ‎даже‏ ‎организовать‏ ‎обряд ‎венчания.‏ ‎Под ‎рукой‏ ‎всегда ‎имелся ‎«фальшивый» ‎капеллан ‎из‏ ‎заброшенной‏ ‎деревенской ‎церквушки.‏ ‎То ‎есть‏ ‎Лотты, ‎Гиблиэллы ‎и ‎прочие ‎Лили‏ ‎Марлен‏ ‎не‏ ‎просто ‎выдавали‏ ‎агентам ‎ШТАЗИ‏ ‎государственные ‎секреты,‏ ‎но‏ ‎и ‎замуж‏ ‎выходили, ‎заведомо ‎зная ‎всю ‎их‏ ‎подноготную. ‎

И‏ ‎дело‏ ‎здесь ‎не ‎в‏ ‎особенностях ‎немецкого‏ ‎менталитета. ‎Венгерские, ‎польские, ‎российские‏ ‎и‏ ‎прочие ‎нелегалы‏ ‎так ‎и‏ ‎продолжают ‎ублажать ‎секретарш ‎по ‎всему‏ ‎миру,‏ ‎внося ‎в‏ ‎это ‎нелегкое‏ ‎занятие ‎всю ‎свою ‎самоотверженность ‎и‏ ‎любовь‏ ‎к‏ ‎Родине. ‎Вполне‏ ‎возможно, ‎что‏ ‎и ‎украинские‏ ‎«гарные‏ ‎хлопцы» ‎в‏ ‎Москве ‎тоже ‎сопят ‎и ‎пыхтят‏ ‎на ‎трудовой‏ ‎вахте.‏ ‎Истории ‎медового ‎шпионажа‏ ‎ШТАЗИ ‎выплыли‏ ‎на ‎свет ‎Божий ‎лишь‏ ‎потому,‏ ‎что ‎западногерманской‏ ‎разведке ‎секретарш‏ ‎собственных ‎министров ‎вербовать ‎просто ‎не‏ ‎нужно.‏ ‎

Иными ‎словами,‏ ‎медовая ‎ловушка‏ ‎это ‎не ‎обольстительная ‎шпионка, ‎соблазняющая‏ ‎дипломата‏ ‎иностранного‏ ‎государства. ‎Западному‏ ‎дипломату-мужчине ‎на‏ ‎все ‎её‏ ‎обольщения‏ ‎начхать, ‎он‏ ‎таких ‎роковых ‎красавиц ‎перелюбил ‎за‏ ‎свою ‎жизнь‏ ‎десятки.‏ ‎Поматросил ‎и ‎бросил.‏ ‎Самое ‎большее,‏ ‎что ‎ему ‎грозит ‎—‏ ‎это‏ ‎скандал, ‎отзыв‏ ‎на ‎Родину‏ ‎и ‎служба ‎где-нибудь ‎в ‎африканском‏ ‎департаменте‏ ‎родного ‎МИДа.‏ ‎Мотивы ‎действий‏ ‎Огородникова, ‎которого ‎якобы ‎завербовали, ‎показав‏ ‎его‏ ‎фотографии‏ ‎вместе ‎с‏ ‎голой ‎Пилар‏ ‎Суарес, ‎вообще‏ ‎не‏ ‎поддаются ‎осмыслению‏ ‎современного ‎человека. ‎Но ‎в ‎любом‏ ‎случае, ‎как‏ ‎уже‏ ‎говорилось, ‎это ‎банальный‏ ‎шантаж. ‎

А‏ ‎вот ‎медовая ‎ловушка, ‎как‏ ‎метод‏ ‎— ‎это‏ ‎молодой ‎альфа-самец‏ ‎на ‎стероидах ‎и ‎уродливая ‎секретарша‏ ‎министра‏ ‎обороны. ‎И‏ ‎никак ‎иначе.‏ ‎

С ‎Дежана, ‎кстати, ‎советской ‎разведке‏ ‎никакого‏ ‎толку‏ ‎не ‎было.‏ ‎В ‎отставку‏ ‎он, ‎конечно,‏ ‎подал,‏ ‎но ‎зачем‏ ‎ради ‎этого ‎понадобилось ‎весь ‎огород‏ ‎городить ‎совершенно‏ ‎непонятно.‏ ‎

В ‎качестве ‎заключения‏ ‎процитирую ‎Дмитрия‏ ‎Евгеньевича ‎Галковского:

«Предположим, ‎забросили ‎за‏ ‎границу‏ ‎шпиона ‎-‏ ‎приглядывать ‎за‏ ‎военным ‎заводом ‎по ‎производству ‎плутония.‏ ‎Окучивает‏ ‎сей ‎Джеймс‏ ‎Бонд ‎уродливую‏ ‎сотрудницу, ‎мать-одиночку, ‎думает, ‎что ‎ж‏ ‎я‏ ‎делаю,‏ ‎подлец, ‎чем‏ ‎занимаюсь. ‎Докатился.‏ ‎Однако ‎есть‏ ‎и‏ ‎МОТИВ. ‎Хи-хи,‏ ‎ха-ха, ‎а ‎взорвут ‎над ‎родной‏ ‎столицей ‎20‏ ‎мегатонн‏ ‎- ‎мало ‎не‏ ‎покажется. ‎Идеализировать‏ ‎"шпиона ‎Дырку" ‎не ‎надо,‏ ‎но‏ ‎бывает ‎у‏ ‎него ‎и‏ ‎высокая ‎мотивация. ‎По ‎крайней ‎мере‏ ‎с‏ ‎такой ‎"работой"‏ ‎можно ‎жить‏ ‎без ‎распада ‎личности».

А ‎это, ‎друзья‏ ‎мои,‏ ‎самое‏ ‎главное!

Читать: 5+ мин
logo История без ретуши

БОЛЬШОЙ ШПИОНСКИЙ РАЗМЕН

Самым ‎результативным‏ ‎и ‎высокопоставленным ‎агентом ‎советской ‎разведки‏ ‎в ‎самых‏ ‎недрах‏ ‎ЦРУ ‎США ‎позднего‏ ‎послевоенного ‎времени‏ ‎считается ‎пресловутый ‎Олдрич ‎Эймс.‏ ‎Подобно‏ ‎членам ‎знаменитой‏ ‎кембриджской ‎пятёрке,‏ ‎Эймс ‎завербовал ‎себя ‎сам. ‎Считается,‏ ‎что‏ ‎в ‎апреле‏ ‎1985 ‎года‏ ‎Эймс ‎явился ‎в ‎советское ‎посольство‏ ‎и‏ ‎передал‏ ‎охраннику ‎конверт‏ ‎с ‎запиской:‏ ‎«Я, ‎Олдрич‏ ‎Хейзен‏ ‎Эймс, ‎работаю‏ ‎начальником ‎контрразведывательного ‎подразделения ‎в ‎отделе‏ ‎СССР ‎и‏ ‎Восточной‏ ‎Европы ‎Оперативного ‎директората‏ ‎ЦРУ. ‎Мне‏ ‎нужно ‎50 ‎тысяч ‎долларов‏ ‎в‏ ‎обмен ‎на‏ ‎следующую ‎информацию‏ ‎о ‎трёх ‎агентах, ‎которых ‎мы‏ ‎в‏ ‎настоящее ‎время‏ ‎вербуем ‎в‏ ‎Советском ‎Союзе». ‎

 Так ‎вот, ‎без‏ ‎затей.‏ ‎Впрочем‏ ‎есть ‎и‏ ‎другие ‎версии,‏ ‎менее ‎дубоватые,‏ ‎но‏ ‎все ‎они‏ ‎сводятся ‎к ‎тому, ‎что ‎Эймс‏ ‎был ‎инициативником,‏ ‎то‏ ‎есть ‎никто ‎его‏ ‎не ‎разрабатывал,‏ ‎не ‎вербовал ‎и ‎не‏ ‎подкупал.‏ ‎Эймс ‎якобы‏ ‎вышел ‎на‏ ‎советских ‎разведчиков ‎в ‎Вашингтоне ‎своим‏ ‎ходом.‏ ‎Что ‎ж,‏ ‎допустим. ‎А‏ ‎зачем ‎же ‎товарищу ‎Эймсу ‎понадобились‏ ‎деньги‏ ‎столь‏ ‎остро ‎и‏ ‎неотложно, ‎что‏ ‎он ‎пошёл‏ ‎на‏ ‎такой ‎риск?‏ ‎Ответ ‎тоже ‎не ‎блещет ‎оригинальностью.‏ ‎У ‎Эймса‏ ‎был‏ ‎тяжёлый ‎развод. ‎И‏ ‎тяжёлое ‎финансовое‏ ‎положение ‎в ‎целом. ‎И‏ ‎вообще‏ ‎он ‎беспробудно‏ ‎пил ‎и‏ ‎последовательно ‎проваливал ‎все ‎задания ‎по‏ ‎службе‏ ‎в ‎ЦРУ.‏ ‎Именно ‎поэтому‏ ‎его ‎и ‎назначили ‎начальником ‎отдела‏ ‎контрразведки‏ ‎по‏ ‎СССР ‎и‏ ‎Восточной ‎Европе.

В‏ ‎том ‎же‏ ‎1985‏ ‎году ‎письмо‏ ‎советской ‎разведке ‎письмо ‎с ‎предложением‏ ‎о ‎сотрудничестве,‏ ‎пакетом‏ ‎документов ‎и ‎запрашиваемой‏ ‎им ‎суммой‏ ‎гонорара ‎- ‎100 ‎тысяч‏ ‎долларов‏ ‎написал ‎высокопоставленный‏ ‎сотрудник ‎контрразведки‏ ‎ФБР ‎Роберт ‎Ханссен. ‎Считается, ‎что‏ ‎он‏ ‎сотрудничал ‎с‏ ‎Москвой ‎около‏ ‎15 ‎лет ‎и ‎передал ‎за‏ ‎это‏ ‎время‏ ‎более ‎6‏ ‎тысяч ‎секретных‏ ‎документов. ‎При‏ ‎этом,‏ ‎в ‎отличие‏ ‎от ‎Олдрича ‎Эймса, ‎никто ‎в‏ ‎советской, ‎а‏ ‎затем‏ ‎и ‎российской ‎разведке‏ ‎ни ‎разу‏ ‎Ханссена ‎в ‎глаза ‎не‏ ‎видел‏ ‎и ‎не‏ ‎знал ‎его‏ ‎подлинного ‎имени. ‎Сотрудники ‎КГБ ‎обменивались‏ ‎с‏ ‎ним ‎пакетами,‏ ‎пряча ‎их‏ ‎в ‎потайных ‎местах, ‎несколько ‎раз‏ ‎разговаривали‏ ‎по‏ ‎телефону. ‎Но‏ ‎им ‎оставалось‏ ‎лишь ‎гадать,‏ ‎кто‏ ‎скрывается ‎под‏ ‎псевдонимом. ‎От ‎личных ‎контактов ‎Ханссен‏ ‎неизменно ‎и‏ ‎категорически‏ ‎отказывался.

Может ‎показаться ‎забавным,‏ ‎что ‎сразу‏ ‎два ‎американских ‎контрразведчика ‎в‏ ‎одно‏ ‎и ‎то‏ ‎же ‎время,‏ ‎одним ‎и ‎тем ‎же ‎способом,‏ ‎самостоятельно‏ ‎и ‎без‏ ‎видимых ‎причин‏ ‎вдруг ‎предложили ‎свои ‎услуги ‎советской‏ ‎разведке,‏ ‎переживающей‏ ‎не ‎лучшие‏ ‎времена ‎своего‏ ‎существования. ‎При‏ ‎этом‏ ‎один ‎из‏ ‎них ‎действовал ‎максимально ‎открыто, ‎сразу‏ ‎же ‎раскрыв‏ ‎свою‏ ‎личность, ‎а ‎второй‏ ‎— ‎максимально‏ ‎закрыто, ‎своей ‎личности ‎вовсе‏ ‎не‏ ‎раскрыв. ‎Такое‏ ‎впечатление, ‎что‏ ‎в ‎данном ‎случае ‎им ‎дали‏ ‎два‏ ‎полностью ‎противоположных‏ ‎шаблона ‎поведения,‏ ‎чтобы ‎уж ‎совсем ‎не ‎повторяться‏ ‎в‏ ‎деталях‏ ‎(все ‎остальные‏ ‎детали ‎их‏ ‎самовербовки ‎полностью‏ ‎совпадали)

Однако,‏ ‎при ‎распределении‏ ‎этих ‎ролей ‎наши ‎герои ‎допустили‏ ‎досадную ‎путаницу.‏ ‎Ведь‏ ‎Олдич ‎Эймс, ‎который‏ ‎смело ‎и‏ ‎бестрепетно ‎объявил ‎о ‎себе‏ ‎посольскому‏ ‎швейцару, ‎прекрасно‏ ‎знал, ‎что‏ ‎советские ‎органы ‎госбезопасности ‎в ‎Москве‏ ‎буквально‏ ‎нашпигованы ‎американской‏ ‎агентурой. ‎Собственно‏ ‎говоря, ‎он ‎сам ‎сдал ‎больше‏ ‎дюжины‏ ‎(а‏ ‎то ‎и‏ ‎двух ‎дюжин)‏ ‎кротов ‎ЦРУ‏ ‎в‏ ‎аппарате ‎КГБ‏ ‎СССР! ‎То ‎есть ‎с ‎точки‏ ‎зрения ‎элементарного‏ ‎чувства‏ ‎самосохранения, ‎беречь ‎тайну‏ ‎своей ‎личности‏ ‎как ‎зеницу ‎ока, ‎должен‏ ‎был‏ ‎не ‎Ханссен,‏ ‎а ‎именно‏ ‎Эймс. ‎

Однако ‎двумя ‎этими ‎историями‏ ‎год‏ ‎большого ‎шпионского‏ ‎размена ‎не‏ ‎ограничился. ‎Собственного ‎говоря, ‎о ‎событиях‏ ‎1985‏ ‎года‏ ‎в ‎истории‏ ‎разведки ‎можно‏ ‎(и ‎даже‏ ‎нужно!)‏ ‎написать ‎объёмистую‏ ‎книгу. ‎Но ‎пока ‎что ‎я‏ ‎не ‎располагаю‏ ‎для‏ ‎этого ‎достаточным ‎количеством‏ ‎времени, ‎так‏ ‎что ‎ограничусь ‎несколькими ‎короткими‏ ‎очерками.‏ ‎

Итак, ‎в‏ ‎сентябре ‎1985-го‏ ‎года, ‎заметив ‎за ‎собой ‎фэбээровскую‏ ‎слежку,‏ ‎оторвался ‎от‏ ‎хвоста ‎и‏ ‎добрался ‎до ‎консульства ‎СССР ‎в‏ ‎Нью-Йорке‏ ‎экс-сотрудник‏ ‎ЦРУ ‎Эвдар‏ ‎Ли ‎Говард.‏ ‎По ‎другой‏ ‎версии‏ ‎Говард, ‎почувствовав‏ ‎слежку, ‎сумел ‎добраться ‎аж ‎до‏ ‎советского ‎посольства‏ ‎в‏ ‎Хельсинки. ‎Впрочем, ‎не‏ ‎суть. ‎

Итак,‏ ‎считается, ‎что ‎Эдвард ‎Ли‏ ‎Говард‏ ‎официально ‎поступил‏ ‎на ‎службу‏ ‎в ‎ЦРУ ‎В ‎1981 ‎году,‏ ‎в‏ ‎отдел ‎СССР‏ ‎и ‎Восточной‏ ‎Европы. ‎Вскоре ‎после ‎окончания ‎обучения‏ ‎и‏ ‎незадолго‏ ‎до ‎прибытия‏ ‎на ‎службу‏ ‎в ‎американское‏ ‎посольство‏ ‎в ‎Москве‏ ‎тест ‎на ‎полиграфе ‎показал, ‎что‏ ‎он ‎употреблял‏ ‎в‏ ‎прошлом ‎наркотики ‎и‏ ‎скрыл ‎это,‏ ‎после ‎чего ‎он ‎был‏ ‎уволен‏ ‎из ‎ЦРУ‏ ‎в ‎1983‏ ‎году. ‎В ‎феврале ‎1984 ‎года‏ ‎после‏ ‎пьяной ‎драки‏ ‎он ‎был‏ ‎арестован ‎и ‎обвинен ‎в ‎нападении‏ ‎с‏ ‎применением‏ ‎огнестрельного ‎оружия.‏ ‎ЦРУ ‎пришло‏ ‎бывшему ‎сотруднику‏ ‎на‏ ‎помощь, ‎его‏ ‎освободили ‎под ‎подписку ‎о ‎невыезде,‏ ‎осудили ‎условно‏ ‎на‏ ‎пять ‎лет ‎и‏ ‎назначили ‎принудительное‏ ‎лечение ‎в ‎психиатрической ‎клинике.‏ ‎

Тем‏ ‎не ‎менее,‏ ‎официально ‎признанный‏ ‎сумасшедшим ‎пьяный ‎дебошир ‎Эдвард ‎Говард‏ ‎сумел‏ ‎вступить ‎в‏ ‎контакт ‎с‏ ‎советской ‎разведкой ‎(ну, ‎сумасшедший, ‎что‏ ‎возьмёшь?)‏ ‎и‏ ‎выдать ‎нескольких‏ ‎американских ‎разведчиков.‏ ‎По ‎мнению‏ ‎ФБР,‏ ‎именно ‎из-за‏ ‎него ‎были ‎высланы ‎из ‎Москвы‏ ‎в ‎1984-1985‏ ‎годах‏ ‎четыре ‎сотрудника ‎ЦРУ,‏ ‎работавшие ‎под‏ ‎дипломатической ‎крышей. ‎В ‎частности,‏ ‎второй‏ ‎секретарь ‎американского‏ ‎посольства ‎в‏ ‎Москве ‎Пол ‎М.Стромбаух, ‎который ‎работал‏ ‎связным‏ ‎с ‎Толкачевым,‏ ‎второй ‎секретарь‏ ‎посольства ‎Майкл ‎Селлерс ‎и ‎военный‏ ‎атташе‏ ‎Эрик‏ ‎Сайтс. ‎Четвёртым‏ ‎в ‎этой‏ ‎плеяде ‎выданных‏ ‎шпионов‏ ‎был ‎сам‏ ‎Адольф ‎Толкачёв, ‎о ‎котором ‎мы‏ ‎поговорим ‎чуть‏ ‎позже.‏ ‎Скажу ‎лишь, ‎что‏ ‎в ‎том‏ ‎же ‎1985 ‎году ‎Толкачева‏ ‎арестовали‏ ‎и ‎вскоре‏ ‎расстреляли. ‎

Судя‏ ‎по ‎всему ‎сумасшедший ‎наркоман ‎Говард‏ ‎был‏ ‎пробным ‎камнем,‏ ‎с ‎которого‏ ‎начался ‎уже ‎упоминаемый ‎мною ‎Большой‏ ‎шпионский‏ ‎размен‏ ‎1985 ‎года.‏ ‎С ‎одной‏ ‎стороны ‎он‏ ‎имел‏ ‎максимально ‎отчётливый‏ ‎бэкграунд, ‎характерный ‎для ‎Эймса ‎и‏ ‎Ханссена. ‎Шпион-неудачник,‏ ‎с‏ ‎большими ‎личными ‎и‏ ‎служебными ‎проблемами,‏ ‎неустойчивым ‎типом ‎личности. ‎С‏ ‎другой‏ ‎стороны ‎для‏ ‎большого ‎размена‏ ‎он ‎был ‎слишком ‎мелкой ‎сошкой,‏ ‎не‏ ‎говоря ‎уже‏ ‎о ‎его‏ ‎скандальной ‎отставки. ‎Однако ‎наживка ‎сработала,‏ ‎и‏ ‎на‏ ‎сцену ‎вышли‏ ‎более ‎крупные‏ ‎актёры. ‎Двое,‏ ‎на‏ ‎случай ‎если‏ ‎одного ‎в ‎КГБ ‎отбракуют. ‎

Но‏ ‎игра ‎только‏ ‎началась,‏ ‎а ‎значит ‎—‏ ‎продолжение ‎следует...

Читать: 4+ мин
logo История без ретуши

ВАРИАНТ "ОМЕГА"

Роман ‎Николая‏ ‎Леонова ‎«Операция ‎«Викинг» ‎(при ‎экранизации‏ ‎получивший ‎название‏ ‎«Вариант‏ ‎«Омега») ‎— ‎это‏ ‎лучший ‎роман‏ ‎о ‎закордонной ‎разведке ‎времен‏ ‎Великой‏ ‎Отечественной ‎войны,‏ ‎написанный ‎по‏ ‎документальным ‎источникам ‎и ‎воспроизводящий ‎в‏ ‎несколько‏ ‎измененном ‎виде‏ ‎ряд ‎реальных‏ ‎событий. ‎Роль ‎старшего ‎лейтенанта ‎госбезопасности‏ ‎Сергея‏ ‎Скорина,‏ ‎пронзительно ‎исполненная‏ ‎Олегом ‎Далем,‏ ‎раскрывает ‎характер‏ ‎и‏ ‎судьбу ‎разведчика-нелегала‏ ‎гораздо ‎глубже, ‎чем ‎аналогичные ‎роли‏ ‎Баниониса ‎или‏ ‎Тихонова.‏ ‎Перечитывать ‎эту ‎книгу‏ ‎и ‎пересматривать‏ ‎телевизионный ‎фильм ‎по ‎ней‏ ‎можно‏ ‎многократно, ‎постоянно‏ ‎раскрывая ‎в‏ ‎них ‎новые ‎грани ‎и ‎смыслы.

Олег‏ ‎Даль‏ ‎вспоминал, ‎что‏ ‎полностью ‎воплотил‏ ‎в ‎этой ‎роли ‎положения ‎системы‏ ‎Станиславского,‏ ‎то‏ ‎есть ‎играл‏ ‎себя ‎в‏ ‎предложенных ‎обстоятельствах.‏ ‎И‏ ‎поскольку ‎сами‏ ‎эти ‎обстоятельства ‎были ‎скомпонованы ‎в‏ ‎фильме ‎гармонично,‏ ‎сама‏ ‎роль ‎Далю ‎удалась‏ ‎как ‎нельзя‏ ‎лучше. ‎Судьба ‎героя ‎Даля‏ ‎достаточно‏ ‎трагична: ‎судя‏ ‎по ‎всему‏ ‎он ‎работал ‎в ‎Германии ‎до‏ ‎войны‏ ‎под ‎каким-то‏ ‎не ‎слишком‏ ‎надежным ‎прикрытием, ‎после ‎вторжения ‎вермахта‏ ‎с‏ ‎ним‏ ‎потеряли ‎связь,‏ ‎потом ‎как-то‏ ‎восстановили, ‎но‏ ‎ему‏ ‎так ‎или‏ ‎иначе ‎пришлось ‎уходить ‎по ‎«зеленой‏ ‎тропе» ‎к‏ ‎своим.‏ ‎Дома ‎его ‎ждут‏ ‎(вернее ‎сказать‏ ‎— ‎вовсе ‎не ‎ждут)‏ ‎невенчаная‏ ‎жена, ‎которая‏ ‎его ‎забыла‏ ‎и ‎сын, ‎который ‎его ‎не‏ ‎знает.‏ ‎

Навыки ‎нелегала‏ ‎руководство ‎Скорина‏ ‎всегда ‎оценивало, ‎как ‎весьма ‎средние,‏ ‎и‏ ‎после‏ ‎невнятного ‎возвращения‏ ‎к ‎своим‏ ‎его, ‎скорее‏ ‎всего,‏ ‎ждала ‎фронтовая‏ ‎разведка. ‎Однако, ‎произошло ‎нечто ‎такое,‏ ‎что ‎в‏ ‎корне‏ ‎изменило ‎и ‎планы‏ ‎самого ‎Скорина,‏ ‎и ‎резоны ‎его ‎начальства.‏ ‎В‏ ‎Таллине, ‎оккупированном‏ ‎вермахтом ‎объявился‏ ‎высокопоставленный ‎офицер ‎абвера, ‎любимец ‎Канариса‏ ‎барон‏ ‎Георг ‎фон‏ ‎Шлоссер. ‎

Шлоссер,‏ ‎несомненно, ‎был ‎собирательным ‎образом ‎высокого‏ ‎руководителя‏ ‎абвера,‏ ‎«альтер ‎эго»‏ ‎самого ‎Канариса:‏ ‎немецкий ‎патриот,‏ ‎критически‏ ‎относящийся ‎к‏ ‎национал-социализму, ‎причем ‎именно ‎как ‎с‏ ‎социализму. ‎До‏ ‎начала‏ ‎Великой ‎Отечественной ‎войны‏ ‎Шлоссер ‎пытался‏ ‎предотвратить ‎вторжение, ‎пугая ‎Гитлера‏ ‎советской‏ ‎военной ‎мощью‏ ‎и ‎был‏ ‎за ‎это ‎отстранен ‎от ‎активной‏ ‎работы.‏ ‎В ‎преддверии‏ ‎операции ‎«Блау»‏ ‎(прорыв ‎вермахта ‎на ‎Кавказ ‎и‏ ‎Волгу)‏ ‎Канарис‏ ‎вынул ‎Шлоссера‏ ‎из ‎пыльного‏ ‎чулана ‎и‏ ‎отправил‏ ‎в ‎Таллин‏ ‎для ‎проведения ‎стратегической ‎радиоигры ‎высшей‏ ‎степени ‎важности.‏ ‎

«Канарис‏ ‎сообщил ‎Шлоссеру, ‎что‏ ‎ему ‎поручается‏ ‎ответственное ‎задание ‎— ‎создать‏ ‎в‏ ‎кратчайший ‎срок‏ ‎надежный ‎канал‏ ‎для ‎продвижения ‎крупной ‎дезинформации ‎в‏ ‎ставку‏ ‎русских. ‎В‏ ‎характер ‎дезинформации‏ ‎Канарис ‎Шлоссера ‎не ‎посвятил, ‎сказал‏ ‎лишь,‏ ‎что‏ ‎речь ‎идет‏ ‎об ‎информации,‏ ‎доступ ‎к‏ ‎которой‏ ‎может ‎иметь‏ ‎довольно ‎узкий ‎круг ‎офицеров ‎генштаба,‏ ‎абвера ‎и‏ ‎чиновников‏ ‎МИДа.

Для ‎создания ‎канала‏ ‎Шлоссеру ‎надлежало‏ ‎с ‎помощью ‎местного ‎отделения‏ ‎абвера‏ ‎и ‎в‏ ‎контакте ‎с‏ ‎СД ‎выявить ‎советского ‎разведчика ‎и,‏ ‎используя‏ ‎его, ‎организовать‏ ‎радиоигру ‎с‏ ‎разведкой ‎русских. ‎"Маленький ‎адмирал" ‎дал‏ ‎Шлоссеру‏ ‎ряд‏ ‎советов. ‎Он‏ ‎не ‎стал‏ ‎скрывать, ‎что‏ ‎с‏ ‎аналогичной ‎задачей‏ ‎направляет ‎в ‎другие ‎пункты ‎еще‏ ‎трех ‎офицеров.‏ ‎Правда,‏ ‎при ‎этом ‎он‏ ‎заметил, ‎что‏ ‎очень ‎хочет, ‎чтобы ‎задача,‏ ‎поставленная‏ ‎лично ‎фюрером,‏ ‎была ‎решена‏ ‎именно ‎Георгом, ‎в ‎Таллине».

Давайте ‎зададимся‏ ‎вопросом:‏ ‎почему ‎Канарис‏ ‎выбрал ‎для‏ ‎выполнения ‎данной ‎миссии ‎именно ‎Шлоссера?‏ ‎Наиболее‏ ‎логичным‏ ‎будет ‎ответ,‏ ‎заключающийся ‎в‏ ‎том, ‎что‏ ‎барон-патриот-антифашист‏ ‎уже ‎передавал‏ ‎советской ‎разведке ‎какие-то ‎сведения ‎в‏ ‎свою ‎бытность‏ ‎до‏ ‎войны ‎в ‎Москве‏ ‎и ‎именно‏ ‎поэтому ‎коллеги ‎Фитина ‎и‏ ‎Судоплатова‏ ‎должны ‎были‏ ‎отнестись ‎к‏ ‎нему ‎с ‎определенным ‎доверием. ‎После‏ ‎начала‏ ‎войны ‎связь‏ ‎Шлоссера ‎с‏ ‎советской ‎(или ‎иной ‎союзной ‎нам)‏ ‎разведкой‏ ‎прервалась‏ ‎и ‎теперь‏ ‎восстанавливается. ‎Напрямую‏ ‎в ‎книге‏ ‎об‏ ‎этом ‎не‏ ‎говорится, ‎но ‎предположение ‎это ‎попросту‏ ‎напрашивается ‎само‏ ‎собой.‏ ‎

Что ‎касается ‎«трёх‏ ‎других ‎офицеров»,‏ ‎то ‎это ‎очевидная ‎липа.‏ ‎Ведь‏ ‎если ‎сработают‏ ‎два-три ‎однотипно‏ ‎организованных ‎канала ‎передачи ‎дезинформации, ‎то‏ ‎в‏ ‎Москве ‎всю‏ ‎комбинацию ‎сразу‏ ‎раскусят. ‎Случайных ‎совпадений ‎не ‎бывает.

Если‏ ‎в‏ ‎данном‏ ‎случае ‎мы‏ ‎правы, ‎тогда‏ ‎встаёт ‎ещё‏ ‎один‏ ‎закономерный ‎вопрос:‏ ‎почему ‎на ‎связь ‎со ‎Шлоссером‏ ‎отправляют ‎именно‏ ‎Скорина?‏ ‎Его ‎обратная ‎переброска‏ ‎от ‎немцев‏ ‎сама ‎по ‎себе ‎требует‏ ‎многомесячной‏ ‎проверки ‎его‏ ‎благонадежности. ‎Почему‏ ‎разведчика, ‎только ‎что ‎вернувшегося ‎с‏ ‎холода,‏ ‎вновь ‎отправляют‏ ‎на ‎мороз,‏ ‎не ‎дав ‎даже ‎отогреться ‎у‏ ‎родного‏ ‎очага?‏ ‎

Читать: 5+ мин
logo История без ретуши

АНАРХИЯ INTERNATIONAL (I)

Вы ‎спрашиваете‏ ‎меня, ‎зачем ‎я ‎стрелял ‎в‏ ‎Ленина? ‎Вряд‏ ‎ли,‏ ‎гражданин ‎начальник, ‎Вы‏ ‎сможете ‎это‏  ‎понять. ‎Вы ‎слишком ‎молоды,‏ ‎мой‏ ‎друг. ‎Вот‏ ‎скажите, ‎сколько‏ ‎лет ‎Вам ‎было ‎в ‎семнадцатом‏ ‎году?‏ ‎А ‎в‏ ‎пятом? ‎Вот‏ ‎то-то ‎и ‎оно. ‎Что ‎Вы‏ ‎вообще‏ ‎знаете‏ ‎о ‎Великой‏ ‎Русской ‎революции?‏ ‎Об ‎этой‏ ‎революции‏ ‎вы ‎читаете‏ ‎в ‎брошюрах ‎Госполитиздата, ‎о ‎ней‏ ‎вам ‎рассказывают‏ ‎лекторы‏ ‎Агитпропа, ‎на ‎комсомольских‏ ‎собраниях ‎перед‏ ‎вами ‎иногда ‎выступают ‎её‏ ‎самозваные‏ ‎участники ‎с‏ ‎прошедшими ‎тройную‏ ‎цензуру ‎воспоминаниями. ‎А ‎мы ‎её‏ ‎делали,‏ ‎мы ‎творили‏ ‎революцию ‎собственными‏ ‎руками!  ‎


Вам ‎этого ‎никогда ‎не‏ ‎понять.‏ ‎В‏ ‎восемнадцатом ‎году‏ ‎всеобщее ‎братство,‏ ‎равенство, ‎воля,‏ ‎общество‏ ‎без ‎государства‏ ‎и ‎насилия ‎было ‎так ‎близко,‏ ‎что ‎оставалось‏ ‎лишь‏ ‎руку ‎протянуть. ‎Оставалось‏ ‎сделать ‎последний‏ ‎шаг, ‎последний ‎выстрел.  ‎Товарищ‏ ‎Вольский‏ ‎— ‎это‏ ‎псевдоним, ‎конечно‏ ‎—  ‎наш ‎учитель ‎и ‎наставник,‏ ‎говорил:

— Государство‏ ‎в ‎России‏ ‎отжило ‎свой‏ ‎век.  ‎Сначала ‎Россией ‎самодержавно ‎правили‏ ‎цари,‏ ‎и‏ ‎власть ‎их‏ ‎была ‎сильна‏ ‎и ‎тяжела,‏ ‎как‏ ‎мельничный ‎круг.‏ ‎Потом ‎свершилась ‎революция ‎пятого ‎года‏ ‎и  ‎Николашка‏ ‎вынужденно‏ ‎дал ‎стране ‎конституцию.‏  ‎Государство ‎стало‏ ‎слабее,  ‎его ‎гнёт ‎ослаб.‏ ‎Потом‏ ‎народ ‎сбросил‏ ‎и ‎самого‏ ‎царя. ‎Власть ‎взяли ‎журналисты ‎и‏ ‎адвокаты‏ ‎из ‎Временного‏ ‎правительства. ‎Это‏ ‎правительство ‎было ‎ещё ‎слабее, ‎при‏ ‎нём‏ ‎уже‏ ‎появились ‎первые‏ ‎ростки ‎народной‏ ‎свободы. ‎Крестьяне‏ ‎начали‏ ‎делить ‎помещичьи‏ ‎земли ‎сами, ‎не ‎дожидаясь ‎разрешения‏ ‎государства. ‎Затем‏ ‎власть‏ ‎взяли ‎большевики. ‎Государство‏ ‎стало ‎ещё‏ ‎слабее. ‎Отделилась ‎и ‎ушла‏ ‎под‏ ‎немцев ‎Украина,‏ ‎чехи ‎свергли‏ ‎власть ‎Советов ‎от ‎Волги ‎до‏ ‎Амура.‏ ‎Но ‎чехи‏ ‎и ‎немцы‏  ‎ещё ‎слабее ‎большевиков, ‎их ‎власть‏ ‎разваливается‏ ‎сама‏ ‎собой. ‎Они‏ ‎сидят ‎по‏ ‎городам ‎и‏ ‎станциям,‏ ‎боясь ‎высунуть‏ ‎нос ‎в ‎деревню. ‎А ‎кто‏ ‎правит ‎деревней?‏ ‎Деревней‏ ‎правит ‎Анархия, ‎община‏ ‎свободного ‎труда,‏ ‎вольный ‎народ.  ‎Сбросят ‎чехи‏ ‎большевиков‏ ‎и ‎сами‏ ‎развалятся, ‎разбегутся,‏ ‎оставят ‎власть ‎самому ‎народу. ‎И‏ ‎тогда‏ ‎наступит ‎царство‏ ‎Анархии.

Мы ‎слушали,‏ ‎затаив ‎дыхание. ‎И ‎ведь ‎всё‏ ‎тогда‏ ‎казалось‏ ‎верным! ‎Ведь‏ ‎кто ‎такие‏ ‎эти ‎непобедимые‏ ‎и‏ ‎грозные ‎чехи?‏ ‎Военнопленные ‎с ‎одной ‎винтовкой ‎на‏ ‎роту. ‎Правительство‏ ‎Керенского‏ ‎было ‎слабее ‎царского,‏ ‎но ‎оно‏ ‎хотя ‎бы ‎контролировало ‎всю‏ ‎Россию.‏ ‎А ‎большевики‏ ‎уже ‎еле-еле‏ ‎держались ‎только ‎в ‎центральных ‎губерниях.‏ ‎Казалось,‏ ‎ещё ‎один‏ ‎толчок, ‎и‏ ‎они ‎тоже ‎падут. ‎Анархия, ‎царство‏ ‎полной‏ ‎свободы,‏ ‎уже ‎стояла‏ ‎в ‎дверях.‏ ‎

И ‎дверь‏ ‎эту‏ ‎подпирал ‎Ленин.‏ ‎На ‎нём ‎держались ‎остатки ‎власти,‏ ‎на ‎его‏ ‎упорстве‏ ‎и ‎уме, ‎на‏ ‎его ‎речах‏ ‎и ‎декретах. ‎Он ‎был‏ ‎последним‏ ‎препятствием ‎к‏ ‎свободе. ‎Уйдёт‏ ‎Ленин ‎и ‎Анархия ‎восторжествует ‎в‏ ‎России.‏ ‎И ‎потому‏ ‎я ‎пошёл‏ ‎к ‎заводу ‎Михельсона ‎в ‎тот‏ ‎день‏ ‎тридцатого‏ ‎августа ‎одна‏ ‎тысяча ‎девятьсот‏ ‎восемнадцатого ‎года.

В‏ ‎нашей‏ ‎группе ‎самой‏ ‎опытной ‎была ‎Фанни. ‎Она ‎ведь‏ ‎из ‎старых‏ ‎каторжан,‏ ‎настоящей ‎закалки. ‎Да‏ ‎только  ‎каторга‏ ‎её ‎иссушила, ‎отняла ‎здоровье,‏ ‎расстроила‏ ‎нервы. ‎Видела‏ ‎она ‎плохо,‏ ‎руки ‎у ‎неё ‎дрожали. ‎Фанни‏ ‎товарищ‏ ‎Вольский ‎поставил‏ ‎в ‎группу‏ ‎обеспечения. ‎Она ‎должна ‎была ‎задержать‏ ‎Ленина‏ ‎на‏ ‎выходе ‎с‏ ‎митинга, ‎задать‏ ‎какой-то ‎вопрос.‏ ‎Что‏ ‎б ‎он‏ ‎встал ‎на ‎месте. ‎В ‎движущуюся‏ ‎цель ‎стрелять‏ ‎неловко,‏ ‎можно ‎дать ‎промашку.‏ ‎

А ‎вот‏ ‎я ‎стрелял ‎неплохо. ‎Я‏ ‎ведь‏ ‎ещё ‎с‏ ‎пятого ‎года‏ ‎в ‎боевых ‎группах ‎состоял. ‎В‏ ‎Питере‏ ‎ходил ‎с‏ ‎Гапоном ‎в‏ ‎«Кровавое ‎воскресенье» ‎к ‎Зимнему ‎дворцу.‏ ‎Гапон‏ ‎сейчас‏ ‎провокатором ‎у‏ ‎вас ‎считается,‏ ‎чуть ‎ли‏ ‎не‏ ‎шпиком ‎царским.‏ ‎Как ‎и ‎Азеф. ‎А ‎это‏ ‎были ‎великие‏ ‎люди,‏ ‎настоящие ‎революционеры, ‎ни‏ ‎чета ‎Молотовым‏ ‎и ‎Ворошиловым, ‎уж ‎Вы‏ ‎не‏ ‎взыщите, ‎гражданин‏ ‎начальник. ‎

Мы‏ ‎тогда ‎рассчитывали, ‎что ‎Николашка ‎выйдет‏ ‎к‏ ‎народу. ‎Под‏ ‎хоругвями ‎ведь‏ ‎шли, ‎иконами ‎и ‎царскими ‎портретами.‏ ‎Должен‏ ‎был‏ ‎выйти ‎по‏ ‎всем ‎раскладам.‏  ‎Сказать ‎своим‏ ‎верноподданным‏ ‎слово ‎милостивое,‏  ‎что ‎б ‎они ‎на ‎колени‏ ‎перед ‎ним‏ ‎рухнули,‏ ‎челобитную ‎свою ‎преподнесли.‏ ‎Николаша-то ‎Алексею‏ ‎Михайловичу ‎Романову ‎во ‎всём‏ ‎подражал.‏ ‎Даже ‎в‏ ‎его ‎одежды‏ ‎рядился ‎и ‎костюмированные ‎балы ‎устраивал.‏ ‎Вот‏ ‎мы ‎ему‏ ‎исторический ‎прецедент‏ ‎и ‎подкинули ‎из ‎того ‎царствования.‏ ‎Времен‏ ‎медного‏ ‎бунта ‎на‏ ‎Москве. ‎

 Вот‏ ‎тут ‎бы‏ ‎мы‏ ‎его  ‎и‏ ‎приговорили. ‎Затем ‎и ‎шли ‎вместе‏ ‎с ‎Союзом‏ ‎фабрично-заводских‏ ‎рабочих ‎Петербурга ‎наши‏ ‎группы. ‎И‏ ‎я ‎шёл.  ‎Да ‎не‏ ‎вышло‏ ‎по-нашему, ‎расстреляли‏ ‎мирное ‎шествие‏ ‎царские ‎сатрапы. ‎Гапон ‎в ‎бега‏ ‎подался,‏ ‎я ‎в‏ ‎Москву ‎спешно‏ ‎уехал. ‎Там, ‎на ‎Красной ‎Пресне‏ ‎боевое‏ ‎крещение‏ ‎и ‎получил.‏  ‎Потом ‎на‏ ‎Урале ‎продолжил,‏ ‎о‏ ‎восстании ‎на‏ ‎Мотовилихе ‎слышали, ‎наверное? ‎

Где ‎я‏ ‎с ‎Волиным‏ ‎познакомился?‏ ‎Смешно ‎сказать, ‎в‏ ‎Париже. ‎По‏ ‎нынешним ‎временам ‎до ‎Парижа-то‏ ‎добираться‏ ‎не ‎ближе,‏ ‎чем ‎до‏ ‎Луны. ‎А ‎при ‎царском ‎режиме‏ ‎всё‏ ‎просто ‎было:‏ ‎сел ‎на‏ ‎поезд ‎и ‎поезжай. ‎Главное, ‎паспорт‏ ‎иметь‏ ‎чистый.‏ ‎Но ‎здесь‏ ‎мне ‎социал-демократы‏ ‎уральские ‎помогли.‏ ‎Большевики.‏ ‎

Да ‎только‏ ‎не ‎делились ‎мы ‎тогда ‎по‏ ‎партиям ‎и‏ ‎течениям.‏  ‎Все ‎были ‎товарищами‏ ‎и ‎братьями.‏ ‎Идейное ‎размежевание ‎в ‎те‏ ‎времена‏ ‎между ‎вождями‏ ‎в ‎эмигрантских‏ ‎кафе-шантанах ‎проходило, ‎а ‎на ‎баррикадах‏ ‎мы‏ ‎все ‎были‏ ‎заодно. ‎И‏ ‎социал-демократы, ‎и ‎социалисты-революционеры, ‎и ‎анархисты.‏ ‎

Ну‏ ‎и‏ ‎потом, ‎когда‏ ‎уж ‎власть‏ ‎взяли ‎большевики,‏ ‎стали‏ ‎пути-дороги ‎у‏ ‎старых ‎борцов ‎круто ‎расходиться ‎в‏ ‎разные ‎стороны.‏ ‎Мы‏ ‎за ‎волю ‎стояли,‏ ‎за ‎революционную‏ ‎войну ‎с ‎германцами ‎и‏ ‎за‏ ‎свободу ‎пахаря.‏ ‎А ‎ленинцы‏ ‎своим ‎путём ‎пошли: ‎с ‎немцами‏ ‎мир,‏ ‎крестьянам ‎—‏ ‎продразверстка. ‎Да‏ ‎и ‎не ‎в ‎этом ‎дело,‏ ‎это‏ ‎частности.‏ ‎Ленин ‎государство‏ ‎укреплял, ‎аппарат‏ ‎угнетения ‎народного.‏ ‎В‏ ‎этом ‎вся‏ ‎суть.

Потому ‎и ‎пошёл ‎я ‎к‏ ‎заводу ‎Михельсона‏ ‎в‏ ‎тот ‎день ‎тридцатого‏ ‎августа ‎одна‏ ‎тысяча ‎девятьсот ‎восемнадцатого ‎года.

Читать: 6+ мин
logo История без ретуши

ДЕЛО ВРАЧЕЙ. ЗАГАДКА АБАКУМОВА

Доступно подписчикам уровня
«Инспектор Лестрейд»
Подписаться за 100₽ в месяц

Почему был арестован и расстрелян легендарный руководитель "СМЕРШ" Виктор Абакумов? Какова связь между делом врачей и расправой над главным контрразведчиком СССР?

Читать: 6+ мин
logo История без ретуши

ДЕЛО ВРАЧЕЙ. СБЫВШИЙСЯ ДИАГНОЗ

13 января ‎1953‏ ‎года ‎в ‎газете ‎«Правда» ‎вышла‏ ‎статья ‎под‏ ‎заголовком‏ ‎«Подлые ‎шпионы ‎и‏ ‎убийцы ‎под‏ ‎маской ‎профессоров-врачей». ‎Советский ‎народ‏ ‎неожиданно‏ ‎для ‎себя‏ ‎узнал ‎о‏ ‎«врачах-террористах» ‎как ‎об ‎«агентах ‎иностранных‏ ‎спецслужб,‏ ‎обезвреженных ‎органами‏ ‎госбезопасности». ‎Из‏ ‎текста ‎следовало, ‎что ‎участники ‎некой‏ ‎террористической‏ ‎группы,‏ ‎используя ‎свое‏ ‎положение ‎врачей‏ ‎и ‎злоупотребляя‏ ‎доверием‏ ‎больных, ‎преднамеренно,‏ ‎злодейски ‎подрывали ‎их ‎здоровье, ‎ставили‏ ‎им ‎неправильные‏ ‎диагнозы,‏ ‎а ‎затем ‎губили‏ ‎больных ‎неправильным‏ ‎лечением. ‎Как ‎бы ‎подтверждая‏ ‎сенсационные‏ ‎факты ‎статьи,‏ ‎через ‎месяц‏ ‎с ‎небольшим ‎после ‎её ‎выхода,‏ ‎умер‏ ‎Иосиф ‎Виссарионович‏ ‎Сталин.

Для ‎внимательного‏ ‎и ‎любознательного ‎современника ‎связь ‎двух‏ ‎этих‏ ‎событий‏ ‎была ‎слишком‏ ‎очевидной, ‎чтобы‏ ‎о ‎ней‏ ‎не‏ ‎думать ‎и‏ ‎слишком ‎опасной, ‎чтобы ‎обсуждать ‎её‏ ‎с ‎кем‏ ‎бы‏ ‎то ‎ни ‎было.‏ ‎Несомненно, ‎первой‏ ‎же ‎мыслью ‎советского ‎гражданина,‏ ‎с‏ ‎детства ‎воспитанного‏ ‎на ‎заговорах‏ ‎и ‎террористических ‎акциях ‎иностранных ‎и‏ ‎внутренних‏ ‎врагов, ‎было‏ ‎предположение ‎о‏ ‎том, ‎что ‎врачи-террористы ‎добрались-таки ‎до‏ ‎вождя‏ ‎и‏ ‎учителя, ‎злодейски‏ ‎подорвали ‎его‏ ‎здоровье ‎и‏ ‎погубили‏ ‎его ‎неправильным‏ ‎лечением. ‎Ведь ‎время-то ‎прошло ‎всего-ничего!‏ ‎Однако, ‎дальнейшие‏ ‎события‏ ‎были ‎ещё ‎более‏ ‎неожиданными ‎и‏ ‎повлекли ‎за ‎собой ‎ещё‏ ‎более‏ ‎непредсказуемые ‎последствия,‏ ‎о ‎которых‏ ‎мы ‎поговорим ‎ниже. ‎

Вообще, ‎дело‏ ‎врачей‏ ‎привлекает ‎внимание‏ ‎своей ‎неоднозначностью.‏ ‎Сейчас ‎общепринято ‎считать, ‎что ‎сталинские‏ ‎репрессии‏ ‎были‏ ‎вполне ‎обоснованными,‏ ‎а ‎если‏ ‎на ‎местах‏ ‎и‏ ‎допускались ‎какие-то‏ ‎ошибки ‎и ‎злоупотребления, ‎то ‎в‏ ‎этом ‎виноваты‏ ‎карьеристы‏ ‎и ‎проходимцы ‎районного‏ ‎уровня. ‎Не‏ ‎избежали ‎отдельных ‎ошибок ‎и‏ ‎Ягода‏ ‎с ‎Ежовым,‏ ‎ну ‎так‏ ‎они ‎и ‎поплатись ‎за ‎утрату‏ ‎контроля‏ ‎над ‎подчиненными,‏ ‎морально-политическую ‎деградацию‏ ‎и ‎обман ‎партии. ‎То ‎есть‏ ‎всё‏ ‎было‏ ‎не ‎менее‏ ‎чинно ‎и‏ ‎благородно, ‎чем‏ ‎в‏ ‎современной ‎России,‏ ‎конечно ‎с ‎поправкой ‎на ‎общую‏ ‎суровость ‎предвоенных‏ ‎времён.Однако‏ ‎к ‎делу ‎врачей‏ ‎эти ‎базовые,‏ ‎основополагающие ‎умозаключения ‎можно ‎отнести‏ ‎лишь‏ ‎с ‎большой‏ ‎натяжкой. ‎

Во-первых,‏ ‎дело ‎врачей-убийц ‎так ‎и ‎не‏ ‎было‏ ‎доведено ‎до‏ ‎суда, ‎так‏ ‎что ‎вопрос ‎об ‎их ‎виновности‏ ‎или‏ ‎невиновности‏ ‎остаётся ‎открытым.‏ ‎Товарищ ‎Сталин‏ ‎умер, ‎можно‏ ‎сказать,‏ ‎в ‎самый‏ ‎разгар ‎расследования ‎этого ‎дела, ‎которое‏ ‎после ‎его‏ ‎смерти‏ ‎было ‎сразу ‎прекращено,‏ ‎а ‎обвиняемые‏ ‎реабилитированы ‎и ‎вышли ‎на‏ ‎свободу.‏ ‎Сама ‎по‏ ‎себе ‎реабилитация‏ ‎репрессированных ‎в ‎после-сталинские ‎времена ‎обычно‏ ‎не‏ ‎смущает ‎российскую‏ ‎общественность. ‎Считается,‏ ‎что ‎это ‎недобитый ‎троцкист ‎Хрущев‏ ‎освободил‏ ‎своих‏ ‎уцелевших ‎в‏ ‎лагерях ‎единомышленников‏ ‎с ‎целью‏ ‎опорочить‏ ‎светлое ‎имя‏ ‎товарища ‎Сталина. ‎

Но ‎и ‎здесь‏ ‎дело ‎врачей‏ ‎демонстрирует‏ ‎свою ‎атипичность ‎и‏ ‎неоднозначность. ‎Ведь‏ ‎и ‎реабилитация ‎обвиняемых, ‎и‏ ‎прекращение‏ ‎уголовного ‎дела,‏ ‎и ‎жуткие‏ ‎обвинения ‎в ‎адрес ‎следователей ‎производились‏ ‎не‏ ‎«Никиткой» ‎Хрущевым,‏ ‎а ‎самим‏ ‎Лаврентием ‎Павловичем ‎Берией. ‎Берия ‎же‏ ‎сегодня‏ ‎считается‏ ‎чуть ‎ли‏ ‎не ‎святым,‏ ‎и ‎увязывать‏ ‎его‏ ‎светлое ‎имя‏ ‎с ‎тёмными ‎делами ‎врачей-убийц ‎не‏ ‎придёт ‎в‏ ‎голову‏ ‎ни ‎одному ‎современному‏ ‎исследователю ‎той‏ ‎эпохи. ‎

Вторым, ‎ещё ‎более‏ ‎крутым‏ ‎поворотом ‎сюжета,‏ ‎был ‎арест,‏ ‎осуждение ‎и ‎расстрел ‎руководителя ‎МГБ‏ ‎Виктора‏ ‎Семёновича ‎Абакумова.‏ ‎Сам ‎Абакумов‏ ‎сегодня ‎тоже ‎считается ‎выдающимся ‎чекистом,‏ ‎а‏ ‎руководимый‏ ‎им ‎в‏ ‎военные ‎годы‏ ‎«СМЕРШ» ‎постоянно‏ ‎требуют‏ ‎«возродить» ‎(то‏ ‎есть ‎переименовать ‎в ‎«СМЕРШ» ‎какую-нибудь‏ ‎российскую ‎спецслужбу).‏ ‎Абакумова‏ ‎сначала ‎арестовали ‎за‏ ‎то, ‎что‏ ‎он ‎тормозил ‎расследование ‎по‏ ‎делу‏ ‎врачей, ‎укрывая‏ ‎террористов ‎от‏ ‎заслуженного ‎наказания, ‎а ‎потом ‎расстреляли‏ ‎за‏ ‎ровно ‎обратное:‏ ‎фальсификацию ‎дел‏ ‎и ‎недопустимые ‎методы ‎ведения ‎следствия.‏ ‎

Между‏ ‎арестом‏ ‎и ‎расстрелом‏ ‎Абакумова ‎произошли:‏ ‎а) возбуждение ‎дела‏ ‎врачей‏ ‎и ‎арест‏ ‎руководителей ‎и ‎сотрудников ‎кремлёвской ‎больницы‏ ‎б) ‎смерть‏ ‎Сталина,‏ ‎в) ‎реабилитация ‎врачей‏ ‎с ‎подачи‏ ‎Берии, ‎г) ‎разоблачение ‎«банды‏ ‎Берия»‏ ‎и ‎д) приход‏ ‎к ‎власти‏ ‎Хрущева. ‎И ‎ни ‎одно ‎из‏ ‎этих‏ ‎воистину ‎головоломных‏ ‎событий ‎так‏ ‎и ‎не ‎открыло ‎перед ‎опальным‏ ‎главой‏ ‎«СМЕРШа»‏ ‎дверей ‎Лубянской‏ ‎тюрьмы, ‎что‏ ‎самом ‎по‏ ‎себе‏ ‎довольно ‎занятно.‏ ‎

Сегодня ‎дело ‎врачей ‎принято ‎связывать‏ ‎с ‎так‏ ‎называемым‏ ‎«ленинградским ‎делом» ‎и‏ ‎делом ‎«Еврейского‏ ‎антифашисткого ‎комитета». ‎Ленинградское ‎дело‏ ‎было‏ ‎типичной ‎внутрипартийной‏ ‎интригой, ‎а‏ ‎вот ‎дело ‎ЕАК ‎далеко ‎выходило‏ ‎не‏ ‎только ‎за‏ ‎партийные, ‎но‏ ‎и ‎внутригосударственные ‎рамки ‎СССР. ‎Считается,‏ ‎что‏ ‎еврейских‏ ‎антифашистов ‎судили‏ ‎за ‎буржуазный‏ ‎национализм. ‎Это‏ ‎верно,‏ ‎но ‎ведь‏ ‎сам ‎комитет ‎создавался ‎и ‎как‏ ‎националистический, ‎и‏ ‎как‏ ‎буржуазный. ‎В ‎противном‏ ‎случае ‎его‏ ‎назвали ‎бы ‎как-то ‎по‏ ‎другому.‏ ‎

Бытует ‎мнение,‏ ‎что ‎ЕАК‏ ‎создавали ‎для ‎того, ‎чтобы ‎клянчить‏ ‎деньги‏ ‎у ‎американских‏ ‎евреев. ‎Но‏ ‎зачем? ‎Советскому ‎Союзу ‎никакие ‎еврейские‏ ‎деньги‏ ‎были‏ ‎не ‎нужны‏ ‎от ‎слова‏ ‎«совсем». ‎Американское‏ ‎оружие‏ ‎и ‎прочие‏ ‎припасы ‎поставлялись ‎в ‎Советский ‎Союз‏ ‎в ‎соответствии‏ ‎с‏ ‎межгосударственными ‎соглашениями, ‎и‏ ‎никакие ‎дополнительно‏ ‎добытые ‎в ‎США ‎доллары‏ ‎на‏ ‎эти ‎поставки‏ ‎влияния ‎оказать‏ ‎не ‎могли. ‎Закупать ‎оружие ‎где-то‏ ‎ещё‏ ‎СССР ‎тоже‏ ‎не ‎мог:‏ ‎вся ‎Европа ‎была ‎оккупирована ‎Германией.‏ ‎

ЕАК‏ ‎должен‏ ‎был ‎демонстрировать‏ ‎американской ‎общественности‏ ‎именно ‎свой‏ ‎буржуазно-национальный‏ ‎характер. ‎Приехали‏ ‎евреи, ‎не ‎советские ‎коммунисты ‎еврейского‏ ‎происхождения, ‎а‏ ‎именно‏ ‎евреи ‎сами ‎по‏ ‎себе. ‎У‏ ‎них ‎есть ‎своя ‎общественная‏ ‎организация,‏ ‎тоже ‎еврейская,‏ ‎а ‎не‏ ‎какая-нибудь ‎палестинская ‎секция ‎Коминтерна. ‎Тем‏ ‎самым‏ ‎Советский ‎Союз‏ ‎создавал ‎себе‏ ‎в ‎Америке ‎некий ‎флер ‎обычного‏ ‎государства,‏ ‎в‏ ‎котором ‎даже‏ ‎евреи ‎есть,‏ ‎более ‎того,‏ ‎евреи‏ ‎само-организованные, ‎разъезжающие‏ ‎по ‎заграницам ‎и ‎собирающие ‎там‏ ‎донаты. ‎Вот‏ ‎этот‏ ‎флер ‎и ‎был‏ ‎целью ‎создания‏ ‎и ‎деятельности ‎ЕАК. ‎Понятно,‏ ‎что‏ ‎сразу ‎после‏ ‎войны ‎этот‏ ‎комитет ‎закрыли, ‎а ‎актив ‎впоследствии‏ ‎расстреляли.‏ ‎Совершенно ‎справедливо,‏ ‎за ‎буржуазный‏ ‎национализм. ‎Тем ‎более, ‎что ‎у‏ ‎советских‏ ‎евреев‏ ‎к ‎тому‏ ‎времени ‎появилось‏ ‎своё ‎собственное‏ ‎государство,‏ ‎то ‎есть‏ ‎Израиль. ‎

 К ‎делу ‎врачей ‎вся‏ ‎эта ‎история‏ ‎никакого‏ ‎отношения ‎не ‎имеет.‏ ‎По ‎этому‏ ‎делу, ‎помимо ‎врачей-евреев ‎(других‏ ‎врачей‏ ‎тогда ‎вообще‏ ‎было ‎мало)‏ ‎арестовали ‎двух ‎лечащих ‎врачей ‎Сталина‏ ‎—‏ ‎профессоров ‎Егорова‏ ‎и ‎Виноградова.‏ ‎Оба ‎были ‎русскими, ‎Егоров ‎всю‏ ‎войну‏ ‎провёл‏ ‎фронтовым ‎терапевтом.‏ ‎К ‎еврейскому‏ ‎буржуазному ‎национализму‏ ‎их‏ ‎нельзя ‎было‏ ‎привязать ‎никаким ‎образом. ‎

Да ‎и‏ ‎вообще ‎странно‏ ‎получилось:‏ ‎после ‎ареста ‎своих‏ ‎лечащих ‎врачей‏ ‎товарищ ‎Сталин ‎протянул ‎только‏ ‎несколько‏ ‎месяцев, ‎то‏ ‎есть ‎умер‏ ‎так ‎быстро, ‎что ‎их ‎даже‏ ‎не‏ ‎успели ‎осудить.‏ ‎А ‎после‏ ‎смерти ‎Сталина ‎его ‎врачей ‎выпускают‏ ‎на‏ ‎волю‏ ‎с ‎извинениями.‏ ‎Складывается ‎впечатление,‏ ‎что ‎«арест‏ ‎врачей‏ ‎— ‎смерть‏ ‎их ‎пациента ‎— ‎освобождение ‎арестованных»‏ ‎это ‎единая‏ ‎цепь‏ ‎событий, ‎в ‎которой‏ ‎каждое ‎предшествующее‏ ‎событие ‎является ‎целью ‎последующего‏ ‎и‏ ‎следствием ‎предыдущего.‏ ‎

Читать: 4+ мин
logo История без ретуши

СЕМНАДЦАТЬ ИМЁН ШТИРЛИЦА

По ‎всем‏ ‎правилам ‎работы ‎спецслужб ‎кандидатура ‎Штирлица‏ ‎при ‎присвоении‏ ‎очередных‏ ‎эсэсовских ‎званий ‎и‏ ‎перемещения ‎по‏ ‎служебной ‎лестнице ‎должна ‎была‏ ‎проверяться‏ ‎по ‎архивам:‏ ‎год, ‎число‏ ‎и ‎месяц ‎рождения, ‎среднее ‎и‏ ‎высшее‏ ‎образование, ‎благонадежность‏ ‎членов ‎семьи‏ ‎(судимы ‎— ‎не ‎судимы), ‎в‏ ‎общем‏ ‎весь‏ ‎его ‎бекграунд.‏ ‎У ‎нас‏ ‎нет ‎никаких‏ ‎сведений‏ ‎о ‎том,‏ ‎что ‎такие ‎проверки ‎проводились, ‎да‏ ‎и ‎само‏ ‎прошлое‏ ‎Штирлица ‎нам ‎практически‏ ‎неизвестно. ‎Он‏ ‎появляется ‎в ‎Австралии ‎с‏ ‎легендой‏ ‎о ‎том,‏ ‎что ‎его‏ ‎обворовали ‎в ‎Шанхае ‎(чем, ‎видимо,‏ ‎должно‏ ‎было ‎компенсироваться‏ ‎отсутствие ‎документов),‏ ‎но ‎в ‎таком ‎случае ‎немецкий‏ ‎консул‏ ‎должен‏ ‎был ‎отправить‏ ‎его ‎домой,‏ ‎в ‎Германию,‏ ‎для‏ ‎их ‎восстановления.‏ ‎Даже, ‎если ‎предположить, ‎что ‎документы‏ ‎Штирлица ‎восстанавливались‏ ‎в‏ ‎консульстве ‎— ‎запрос‏ ‎по ‎постоянному‏ ‎месту ‎жительства ‎Штирлица ‎в‏ ‎Германии‏ ‎все ‎равно‏ ‎должен ‎был‏ ‎уйти. ‎

Вторым ‎непременным ‎поводом ‎для‏ ‎проведения‏ ‎детальной ‎проверки‏ ‎прошлого ‎Штирлица‏ ‎было ‎поручение ‎Кальтенбрунера ‎шефу ‎гестапо‏ ‎Мюллеру‏ ‎о‏ ‎расследовании ‎деятельности‏ ‎советского ‎разведчика.‏ ‎Помните, ‎как‏ ‎Айсман‏ ‎отказался ‎отыскивать‏ ‎компромат ‎на ‎коллегу, ‎а ‎Холтофф‏ ‎пытался ‎его‏ ‎спровоцировать‏ ‎на ‎совместное ‎бегство‏ ‎в ‎Швейцарию‏ ‎с ‎физиком ‎Рунге? ‎За‏ ‎что‏ ‎и ‎получил‏ ‎бутылкой ‎коньяка‏ ‎по ‎голове... ‎Провокация, ‎конечно, ‎дело‏ ‎перспективное‏ ‎(не ‎каждый‏ ‎истинный ‎ариец‏ ‎отказался ‎бы ‎от ‎такого ‎предложения‏ ‎в‏ ‎апреле‏ ‎1945-го ‎года),‏ ‎но ‎и‏ ‎тщательную ‎проверку‏ ‎анкеты‏ ‎Штирлица ‎в‏ ‎гестапо ‎сразу ‎же ‎провели ‎бы.‏ ‎Однако ‎никакой‏ ‎проверки‏ ‎не ‎было, ‎по‏ ‎крайней ‎мере‏ ‎нам ‎об ‎этом ‎ничего‏ ‎не‏ ‎известно.

Даже ‎после‏ ‎того, ‎как‏ ‎отпечатки ‎пальцев ‎Штирлица ‎обнаружили ‎на‏ ‎радиопередатчике‏ ‎Кэтрик ‎Кин,‏ ‎Мюллер ‎ограничился‏ ‎проверкой ‎лишь ‎этого ‎эпизода, ‎не‏ ‎сочтя‏ ‎необходимым‏ ‎проверить ‎личность‏ ‎самого ‎фигуранта.‏ ‎Это ‎уже‏ ‎более,‏ ‎чем ‎странно.

Обращает‏ ‎на ‎себя ‎внимание ‎также ‎и‏ ‎тот ‎факт,‏ ‎что‏ ‎Штирлиц ‎к ‎проблеме‏ ‎своего ‎прошлого,‏ ‎могущей ‎поставить ‎его ‎на‏ ‎грань‏ ‎провала ‎даже‏ ‎в ‎случае‏ ‎безукоризненной ‎разведывательной ‎работы, ‎относился ‎совершенно‏ ‎спокойно.‏ ‎Никаких ‎переживаний‏ ‎по ‎поводу‏ ‎того, ‎что ‎гестапо ‎вскроет ‎его‏ ‎легенду,‏ ‎у‏ ‎Штирлица ‎никогда‏ ‎не ‎было.‏ ‎Поэтому ‎нам‏ ‎остается‏ ‎только ‎предположить,‏ ‎что ‎Штирлиц ‎это ‎настоящая ‎фамилия‏ ‎советского ‎разведчика,‏ ‎выведенного‏ ‎в ‎«Семнадцати ‎мгновениях‏ ‎весны», ‎а‏ ‎представленная ‎им ‎в ‎правоохранительные‏ ‎органы‏ ‎Германии ‎автобиография‏ ‎в ‎целом‏ ‎правдива.

Как ‎такое ‎может ‎быть? ‎Начнем‏ ‎с‏ ‎того, ‎что‏ ‎уважаемый ‎папаша‏ ‎Штирлица, ‎которого ‎мы ‎знаем ‎под‏ ‎именем‏ ‎«Владимира‏ ‎Владимирова» ‎был‏ ‎революционером, ‎то‏ ‎есть ‎подпольщиком.‏ ‎Как‏ ‎правило, ‎эти‏ ‎люди ‎имели ‎множество ‎псевдонимов, ‎которыми‏ ‎подписывали ‎свои‏ ‎газетные‏ ‎публикации, ‎и ‎множество‏ ‎поддельных ‎паспортов,‏ ‎с ‎которыми ‎укрывались ‎от‏ ‎полиции.‏ ‎Например, ‎такими‏ ‎были ‎псевдонимы‏ ‎Ленин, ‎Сталин, ‎Троцкий, ‎Зиновьев, ‎Каменев‏ ‎и‏ ‎несть ‎им‏ ‎числа. ‎Под‏ ‎этими ‎подложными ‎личными ‎данными ‎они‏ ‎становились‏ ‎известны‏ ‎в ‎кругах‏ ‎товарищей ‎по‏ ‎партии, ‎в‏ ‎моменты‏ ‎революционных ‎кризисов‏ ‎— ‎и ‎«ширнармассам». ‎

Так ‎что‏ ‎отцом ‎Штирлица‏ ‎вполне‏ ‎мог ‎быть ‎русский‏ ‎немец ‎именно‏ ‎с ‎этой ‎фамилией. ‎Соответственно,‏ ‎у‏ ‎Штирлица ‎вполне‏ ‎могла ‎быть‏ ‎русская ‎биография, ‎детально ‎проверить ‎которую‏ ‎в‏ ‎Берлине ‎вряд‏ ‎ли ‎бы‏ ‎смогли: ‎перед ‎отправкой ‎Штирлица ‎зарубеж‏ ‎все‏ ‎архивы‏ ‎России ‎были‏ ‎в ‎распоряжении‏ ‎ВЧК ‎—‏ ‎ОГПУ.‏ ‎Но ‎то‏ ‎обстоятельство, ‎что ‎Штирлицы ‎вполне ‎реальный‏ ‎немецкий ‎род,‏ ‎осевший‏ ‎в ‎России, ‎что‏ ‎в ‎семье‏ ‎Штирлицов ‎действительно ‎был ‎некий‏ ‎Всеволод‏ ‎(бывший ‎Вильгельм)‏ ‎Штирлиц-Владимиров ‎и‏ ‎прочие ‎установочные ‎данные ‎соответствовали ‎реальной‏ ‎действительности.‏ ‎

Исходя ‎из‏ ‎изложенного, ‎Штирлицу‏ ‎достаточно ‎просто ‎было ‎объяснить ‎властям‏ ‎и‏ ‎то,‏ ‎как ‎он‏ ‎оказался ‎в‏ ‎Шанхае. ‎После‏ ‎революции‏ ‎и ‎гражданской‏ ‎войны ‎множество ‎русских ‎эмигрантов ‎покинули‏ ‎Россию ‎через‏ ‎Китай:‏ ‎их ‎крестный ‎путь‏ ‎начинался ‎в‏ ‎Харбине, ‎а ‎далее ‎уже‏ ‎как‏ ‎повезет. ‎И‏ ‎эту ‎часть‏ ‎своей ‎биографии ‎Штирлицу ‎бы ‎не‏ ‎пришлось‏ ‎подделывать ‎или‏ ‎выдумывать: ‎его‏ ‎достаточно ‎просто ‎переместили ‎бы ‎в‏ ‎Харбин,‏ ‎легализовали‏ ‎бы ‎там,‏ ‎а ‎далее‏ ‎переместили ‎бы‏ ‎в‏ ‎Шанхай. ‎

Иными‏ ‎словами, ‎Штирлицу ‎совершенно ‎незачем ‎было‏ ‎бояться ‎проверки:‏ ‎его‏ ‎могли ‎счесть ‎неблагонадежным‏ ‎по ‎факту‏ ‎рождения ‎в ‎России, ‎но‏ ‎поставить‏ ‎в ‎вину‏ ‎фальсификацию ‎личности‏ ‎никто ‎не ‎мог: ‎Штирлиц ‎действительно‏ ‎был‏ ‎Штирлицем.

Читать: 8+ мин
logo История без ретуши

СЕМНАДЦАТЬ СТРОК ЛЕВОЙ РУКОЙ

Юлиан ‎Семенов‏ ‎написал ‎и ‎роман ‎«Семнадцать ‎мгновений‏ ‎весны», ‎и‏ ‎сценарий‏ ‎к ‎одноименному ‎фильму.‏ ‎В ‎каком-то‏ ‎смысле ‎это ‎даёт ‎нам‏ ‎право‏ ‎пользоваться ‎в‏ ‎своих ‎построениях‏ ‎как ‎текстом ‎книги, ‎так ‎и‏ ‎сценами,‏ ‎которые ‎нам‏ ‎показали ‎на‏ ‎телеэкране. ‎При ‎этом ‎есть ‎очень‏ ‎существенные‏ ‎моменты,‏ ‎которые ‎в‏ ‎романе ‎и‏ ‎фильме ‎отображены‏ ‎по-разному,‏ ‎причём ‎по-разному‏ ‎они ‎отображены ‎именно ‎с ‎подачи‏ ‎Семенова. ‎Все-таки‏ ‎авторский‏ ‎сценарий ‎экранизации ‎даёт‏ ‎писателю ‎богатый‏ ‎инструментарий ‎для ‎выражения ‎своей‏ ‎точки‏ ‎зрения. ‎Для‏ ‎иллюстрации ‎этой‏ ‎мысли ‎мы ‎обратимся ‎к ‎той‏ ‎части‏ ‎романа, ‎в‏ ‎которой ‎Штирлиц‏ ‎даёт ‎Центру ‎согласие ‎на ‎возвращение‏ ‎в‏ ‎Берлин.‏ ‎Ну, ‎и‏ ‎по ‎сцене‏ ‎из ‎фильма‏ ‎пройдемся.‏ ‎Той ‎самой...

Итак,‏ ‎Штирлиц ‎встречается ‎со ‎связником ‎в‏ ‎Швейцарии. ‎«Они‏ ‎встретились‏ ‎в ‎ночном ‎баре,‏ ‎как ‎и‏ ‎было ‎уговорено. ‎Связник ‎передал‏ ‎ему,‏ ‎что ‎Центр‏ ‎не ‎может‏ ‎настаивать ‎на ‎возвращении ‎Юстаса ‎в‏ ‎Германию,‏ ‎понимая, ‎как‏ ‎это ‎сложно‏ ‎в ‎создавшейся ‎ситуации ‎и ‎чем‏ ‎это‏ ‎может‏ ‎ему ‎грозить.‏ ‎Однако ‎если‏ ‎Юстас ‎чувствует‏ ‎в‏ ‎себе ‎силы,‏ ‎то ‎Центр, ‎конечно, ‎был ‎бы‏ ‎заинтересован ‎в‏ ‎его‏ ‎возвращении ‎в ‎Германию.‏ ‎При ‎этом‏ ‎Центр ‎оставляет ‎окончательное ‎решение‏ ‎вопроса‏ ‎на ‎усмотрение‏ ‎товарища ‎Юстаса,‏ ‎сообщая ‎при ‎этом, ‎что ‎командование‏ ‎вошло‏ ‎в ‎ГКО‏ ‎и ‎Президиум‏ ‎Верховного ‎Совета ‎с ‎представлением ‎о‏ ‎присвоении‏ ‎ему‏ ‎звания ‎Героя‏ ‎Советского ‎Союза‏ ‎за ‎разгадку‏ ‎операции‏ ‎"Кроссворд". ‎Если‏ ‎товарищ ‎Юстас ‎сочтёт ‎возможным ‎вернуться‏ ‎в ‎Германию,‏ ‎тогда‏ ‎ему ‎будет ‎передана‏ ‎связь ‎-‏ ‎два ‎радиста, ‎внедрённые ‎в‏ ‎Потсдам‏ ‎и ‎Веддинг,‏ ‎перейдут ‎в‏ ‎его ‎распоряжение. ‎Точки ‎надёжны, ‎они‏ ‎были‏ ‎"законсервированы" ‎два‏ ‎года ‎назад».

Эпизод‏ ‎с ‎присвоением ‎Штирлицу ‎звания ‎Героя‏ ‎Советского‏ ‎Союза‏ ‎в ‎своё‏ ‎время ‎породил‏ ‎несколько ‎остроумных‏ ‎анекдотов.‏ ‎Вот, ‎например:

- Служба‏ ‎радиоперехвата ‎гестапо ‎перехватила ‎шифровку ‎из‏ ‎московского ‎Центра:‏ ‎«Юстас‏ ‎– ‎педераст!» ‎Расшифровать‏ ‎её ‎значение‏ ‎гестапо ‎так ‎и ‎не‏ ‎удалось,‏ ‎и ‎лишь‏ ‎Штирлиц ‎знал,‏ ‎что ‎на ‎Родине ‎ему ‎присвоено‏ ‎высокое‏ ‎звание ‎Героя‏ ‎Советского ‎Союза.

Но‏ ‎вообще, ‎довольно ‎оригинально ‎передавать ‎такие‏ ‎сообщения‏ ‎устно.‏ ‎Если ‎наша‏ ‎реконструкция ‎верна,‏ ‎то ‎просьба‏ ‎Центра‏ ‎о ‎возвращении‏ ‎в ‎Берлин, ‎скорее ‎всего, ‎выдумана‏ ‎Штирлицем ‎позднее,‏ ‎уже‏ ‎на ‎допросе ‎в‏ ‎МГБ, ‎как‏ ‎и ‎сообщение ‎о ‎его‏ ‎награждении.‏ ‎В ‎забюрократизированном‏ ‎Советском ‎Союзе‏ ‎копии ‎шифровок, ‎отправленных ‎агенту ‎по‏ ‎радиосвязи‏ ‎или ‎нарочным‏ ‎подшивались ‎в‏ ‎дела, ‎поэтому ‎Штирлицу ‎пришлось ‎придумывать‏ ‎устную‏ ‎просьбу‏ ‎связника, ‎несколько‏ ‎противоречащую ‎(как‏ ‎видно ‎даже‏ ‎из‏ ‎изложения ‎этой‏ ‎просьбы) ‎официальной ‎шифровки ‎с ‎требованием‏ ‎вернуться.

Ещё ‎один‏ ‎большой‏ ‎вопрос ‎связан ‎с‏ ‎тем, ‎откуда‏ ‎прибыл, ‎и ‎куда ‎должен‏ ‎был‏ ‎вернуться ‎связник.‏ ‎Давайте ‎почитаем:

«Связник‏ ‎заказал ‎себе ‎большой ‎стакан ‎апельсинового‏ ‎сока‏ ‎и ‎закурил.‏ ‎Курил ‎он‏ ‎неумело, ‎отметил ‎для ‎себя ‎Штирлиц,‏ ‎видимо,‏ ‎недавно‏ ‎начал ‎и‏ ‎не ‎очень-то‏ ‎еще ‎привык‏ ‎к‏ ‎сигаретам: ‎он‏ ‎то ‎и ‎дело ‎сжимал ‎пальцами‏ ‎табак, ‎словно‏ ‎это‏ ‎была ‎гильза ‎папиросы.

"Обидится,‏ ‎если ‎сказать?‏ ‎- ‎подумал ‎Штирлиц, ‎вырвав‏ ‎из‏ ‎блокнота ‎три‏ ‎маленьких ‎листочка.‏ ‎- ‎Пусть ‎обидится, ‎а ‎сказать‏ ‎надо".

- Друг,‏ ‎- ‎заметил‏ ‎он, ‎-‏ ‎когда ‎курите ‎сигарету ‎- ‎помните,‏ ‎что‏ ‎она‏ ‎отличается ‎от‏ ‎папиросы.

- Спасибо, ‎-‏ ‎ответил ‎связник,‏ ‎-‏ ‎но ‎там,‏ ‎где ‎жил ‎я, ‎теперь ‎сигареты‏ ‎курят ‎именно‏ ‎так».

Я‏ ‎не ‎берусь ‎судить‏ ‎о ‎том,‏ ‎где ‎«именно ‎так» ‎стали‏ ‎курить‏ ‎сигареты ‎в‏ ‎1945 ‎году.‏ ‎Но ‎из ‎ответа ‎связника ‎становится‏ ‎понятно,‏ ‎что ‎в‏ ‎Швейцарии ‎он‏ ‎с ‎вполне ‎официальной ‎миссией, ‎и‏ ‎не‏ ‎скрывает‏ ‎кто ‎он‏ ‎и ‎откуда‏ ‎прибыл. ‎Если‏ ‎представить,‏ ‎что ‎за‏ ‎Штирлицем ‎ходит ‎хвост ‎из ‎немецких‏ ‎спецслужб, ‎то‏ ‎по‏ ‎манере ‎курить ‎в‏ ‎гестапо ‎определили‏ ‎бы ‎место, ‎откуда ‎прибыл‏ ‎связник.‏ ‎И ‎это‏ ‎явно ‎не‏ ‎должны ‎были ‎быть ‎ни ‎Франция,‏ ‎ни‏ ‎Англия, ‎ни‏ ‎СССР, ‎вообще‏ ‎никакая ‎стран ‎Антигитлеровской ‎коалиции. ‎Речь‏ ‎должна‏ ‎была‏ ‎идти ‎о‏ ‎дружественном ‎нейтрале.

Продолжим‏ ‎наши ‎рассуждения.‏ ‎А‏ ‎зачем ‎вообще‏ ‎связник ‎дал ‎потенциальному ‎противнику ‎таким‏ ‎образом ‎себя‏ ‎идентифицировать?

«Штирлиц‏ ‎спросил ‎связника:

- Как ‎у‏ ‎вас ‎со‏ ‎временем? ‎Если ‎есть ‎десять‏ ‎минут,‏ ‎тогда ‎я‏ ‎напишу ‎маленькую‏ ‎записочку ‎(речь ‎идёт ‎о ‎записке‏ ‎любимой‏ ‎женщине ‎Штирлица.

- Десять‏ ‎минут ‎у‏ ‎меня ‎есть ‎- ‎я ‎успею‏ ‎на‏ ‎парижский‏ ‎поезд. ‎Только...

- Я‏ ‎напишу ‎по-французски,‏ ‎- ‎улыбнулся‏ ‎Штирлиц,‏ ‎- ‎левой‏ ‎рукой ‎и ‎без ‎адреса. ‎Адрес‏ ‎знают ‎в‏ ‎Центре,‏ ‎там ‎передадут».

То ‎есть‏ ‎связник ‎возвращается‏ ‎домой ‎через ‎освобождённый ‎союзниками‏ ‎и‏ ‎де ‎Голлем‏ ‎Париж, ‎но‏ ‎дальше ‎его ‎ждёт ‎довольно ‎долгий‏ ‎путь:

«Знаете,‏ ‎- ‎сказал‏ ‎Штирлиц, ‎пряча‏ ‎листочки ‎в ‎карман, ‎- ‎вы‏ ‎правы,‏ ‎не‏ ‎стоит ‎это‏ ‎тащить ‎вам‏ ‎через ‎три‏ ‎границы.‏ ‎Вы ‎правы,‏ ‎простите, ‎что ‎я ‎отнял ‎у‏ ‎вас ‎время».

То‏ ‎есть‏ ‎связник ‎уезжал ‎через‏ ‎Париж, ‎но‏ ‎на ‎случай ‎возможной ‎слежки‏ ‎подчеркнул‏ ‎место ‎своей‏ ‎постоянной ‎дислокации.‏ ‎До ‎которого ‎нужно ‎было ‎через‏ ‎три‏ ‎границы ‎добираться,‏ ‎с ‎запиской‏ ‎Штирлица.

Через ‎какие ‎три ‎границы ‎и‏ ‎куда‏ ‎именно‏ ‎тащил ‎бы‏ ‎связник ‎эту‏ ‎записку? ‎Исходя‏ ‎из‏ ‎военно-политической ‎карты‏ ‎Европы ‎на ‎начало ‎1945 ‎года‏ ‎— ‎это‏ ‎Португалия:‏ ‎швейцарско-французская, ‎французско-испанская ‎и‏ ‎испанско-португальская ‎граница.‏ ‎В ‎любое ‎другое ‎место‏ ‎(включая‏ ‎Москву, ‎Стокгольм‏ ‎или ‎Америку)‏ ‎связнику ‎нужно ‎было ‎добираться ‎строго‏ ‎через‏ ‎Лондон. ‎Но‏ ‎в ‎Лондоне‏ ‎всю ‎корреспонденцию ‎Штирлица ‎он ‎просто‏ ‎сдал‏ ‎бы‏ ‎в ‎советское‏ ‎посольство, ‎и‏ ‎она ‎пошла‏ ‎бы‏ ‎дипломатической ‎почтой.

Что‏ ‎касается ‎Португалии, ‎то ‎эта ‎страна‏ ‎была ‎идеальной‏ ‎для‏ ‎базирования ‎резидентур ‎всех‏ ‎стран, ‎как‏ ‎входящих ‎в ‎противостоящие ‎коалиции,‏ ‎так‏ ‎и ‎нейтральных.‏ ‎Режим ‎Салазара‏ ‎был ‎«формально ‎фашистским», ‎сам ‎диктатор‏ ‎Португалии‏ ‎поддержал ‎мятеж‏ ‎Франко ‎в‏ ‎Испании ‎и ‎впоследствии ‎поддерживал ‎с‏ ‎Испанией‏ ‎дружественные‏ ‎отношения. ‎Не‏ ‎менее ‎теплые‏ ‎отношения ‎Салазар‏ ‎старался‏ ‎иметь ‎и‏ ‎с ‎Гитлером, ‎особенно ‎в ‎пору‏ ‎его ‎военных‏ ‎успехов.‏ ‎В ‎составе ‎испанской‏ ‎«Голубой ‎дивизии»‏ ‎на ‎Восточном ‎фронте ‎сражалось‏ ‎примерно‏ ‎полторы ‎сотни‏ ‎португальских ‎добровольцев.

После‏ ‎вторжения ‎в ‎Советский ‎Союз ‎Германия‏ ‎стала‏ ‎зависимой ‎от‏ ‎Португалии ‎и‏ ‎Испании ‎в ‎поставках ‎вольфрама. ‎Вольфрам‏ ‎имел‏ ‎особую‏ ‎ценность ‎в‏ ‎производстве ‎военных‏ ‎боеприпасов. ‎Чтобы‏ ‎сохранить‏ ‎нейтралитет, ‎Португалия‏ ‎в ‎1942 ‎году ‎ввела ‎строгую‏ ‎систему ‎экспортных‏ ‎квот.‏ ‎Эта ‎концепция ‎нейтралитета‏ ‎посредством ‎равного‏ ‎разделения ‎товаров, ‎поставляемых ‎воюющим‏ ‎сторонам,‏ ‎отличалась ‎от‏ ‎концепции ‎нейтральных‏ ‎стран ‎Северной ‎Европы, ‎которые ‎работали‏ ‎на‏ ‎основе ‎«обычных‏ ‎довоенных ‎поставок».‏ ‎Но ‎в ‎январе ‎1944 ‎года‏ ‎союзники‏ ‎начали‏ ‎оказывать ‎давление‏ ‎на ‎Салазара,‏ ‎чтобы ‎тот‏ ‎запретил‏ ‎продажу ‎вольфрама‏ ‎Германии. ‎Португалия ‎сопротивлялась, ‎защищая ‎свое‏ ‎право ‎как‏ ‎нейтралитета‏ ‎продавать ‎кому-либо ‎и‏ ‎опасаясь, ‎что‏ ‎любое ‎сокращение ‎ее ‎экспорта‏ ‎побудит‏ ‎Германию ‎атаковать‏ ‎португальское ‎судоходство.

Опасения‏ ‎Салазара ‎не ‎были ‎беспочвенными, ‎поскольку,‏ ‎несмотря‏ ‎на ‎нейтралитет‏ ‎Португалии, ‎пароход‏ ‎« ‎Ганда» ‎был ‎торпедирован ‎и‏ ‎потоплен‏ ‎немцами‏ ‎в ‎июне‏ ‎1941 ‎года.‏ ‎12 ‎октября‏ ‎1941‏ ‎года ‎нейтральный‏ ‎корабль ‎Corte ‎Real ‎был ‎остановлен‏ ‎для ‎проверки‏ ‎U-83‏ ‎в ‎80 ‎милях‏ ‎к ‎западу‏ ‎от ‎Лиссабона. ‎Подводная ‎лодка‏ ‎открыла‏ ‎огонь ‎из‏ ‎палубной ‎пушки,‏ ‎подожгла ‎корабль ‎и, ‎наконец, ‎потопила‏ ‎его‏ ‎двумя ‎торпедами.‏ ‎14 ‎декабря‏ ‎1941 ‎г. ‎нейтральный, ‎следующий ‎без‏ ‎сопровождения‏ ‎Cassequel,‏ ‎был ‎поражен‏ ‎торпедой ‎подводной‏ ‎лодки ‎U-108‏ ‎примерно‏ ‎в ‎160‏ ‎милях ‎к ‎юго-западу ‎от ‎мыса‏ ‎Сент-Винсент ‎,‏ ‎Португалия,‏ ‎и ‎сразу ‎же‏ ‎затонул. ‎5‏ ‎июня ‎1944 ‎года, ‎незадолго‏ ‎до‏ ‎вторжения ‎в‏ ‎Нормандию ‎,‏ ‎после ‎угроз ‎экономических ‎санкций ‎со‏ ‎стороны‏ ‎союзников, ‎португальское‏ ‎правительство ‎выбрало‏ ‎полное ‎эмбарго ‎на ‎экспорт ‎вольфрама‏ ‎как‏ ‎союзникам,‏ ‎так ‎и‏ ‎странам ‎Оси.

С‏ ‎другой ‎стороны,‏ ‎Португалию‏ ‎и ‎Англию‏ ‎связывали ‎многолетние ‎(даже ‎многовековые!) ‎союзнические‏ ‎отношения, ‎в‏ ‎которых‏ ‎именно ‎Англия ‎играла‏ ‎главную ‎роль.‏ ‎Поэтому ‎Салазар ‎любезно ‎предоставил‏ ‎англо-американским‏ ‎союзникам ‎возможность‏ ‎оккупировать ‎Мадейру,‏ ‎Азорские ‎острова ‎и ‎(правда, ‎после‏ ‎бурного‏ ‎скандала) ‎Восточный‏ ‎Тимор. ‎Португалия‏ ‎принимала ‎еврейских ‎и ‎прочих ‎беженцев‏ ‎из‏ ‎Европы,‏ ‎способных ‎перебраться‏ ‎через ‎Испанию‏ ‎или ‎ещё‏ ‎каким-либо‏ ‎иным ‎хитроумным‏ ‎способом.

Сколько ‎конкретно ‎этих ‎беженцев ‎приняла,‏ ‎включая ‎транзит,‏ ‎гостеприимная‏ ‎Португалия ‎неизвестно ‎до‏ ‎сих ‎пор.‏ ‎Но ‎понятно, ‎что ‎с‏ ‎точки‏ ‎зрения ‎работы‏ ‎разведок, ‎Лиссабон‏ ‎того ‎времени ‎был ‎просто ‎раем.‏ ‎Активно‏ ‎работали ‎в‏ ‎Португалии ‎и‏ ‎немецкие ‎спецслужбы, ‎и ‎именно ‎Лиссабон‏ ‎был‏ ‎одним‏ ‎из ‎диспетчерских‏ ‎центров ‎ОДЕССы‏ ‎по ‎переброске‏ ‎нацистских‏ ‎преступников ‎на‏ ‎Запад. ‎И, ‎видимо, ‎любимая ‎женщина‏ ‎Штирлица ‎ждала‏ ‎его‏ ‎в ‎Лиссабоне.

А ‎что‏ ‎это ‎за‏ ‎любимая ‎женщина? ‎Скорее ‎всего‏ ‎та‏ ‎самая, ‎которую‏ ‎привели ‎показать‏ ‎Штирлицу ‎в ‎кафе ‎«Элефант» ‎(в‏ ‎третьей‏ ‎серии ‎эпопеи).‏ ‎Конечно, ‎это‏ ‎не ‎русская ‎«Сашенька» ‎из ‎Москвы‏ ‎и‏ ‎сопровождает‏ ‎её ‎не‏ ‎«чекист». ‎Любимую‏ ‎женщину ‎Штирлица‏ ‎ОДЕССа‏ ‎взяла ‎в‏ ‎заложницы ‎(или ‎просто ‎«гостьи», ‎показала‏ ‎ему ‎в‏ ‎«Элефанте»,‏ ‎а ‎затем ‎переправила‏ ‎в ‎Лиссабон,‏ ‎куда ‎Штирлиц ‎и ‎должен‏ ‎был‏ ‎прибыть ‎по‏ ‎линии ‎ОДЕССЫ.

Читать: 6+ мин
logo История без ретуши

СЕМНАДЦАТЬ ФУТОВ ДО ЗЕМЛИ

Провокатор ‎гестапо‏ ‎Клаус ‎был ‎не ‎единственным ‎человеком,‏ ‎связанным ‎со‏ ‎Штирлицем,‏ ‎которого ‎постигла ‎внезапная‏ ‎смерть ‎в‏ ‎те ‎месяцы ‎и ‎дни,‏ ‎когда‏ ‎готовилась ‎переброска‏ ‎Штирлица ‎в‏ ‎Южную ‎Америку. ‎Для ‎того, ‎что‏ ‎бы‏ ‎замыслы ‎партайгеноссе‏ ‎Бормана ‎воплотились‏ ‎надлежащим ‎образом, ‎вокруг ‎Штирлица ‎должна‏ ‎была‏ ‎пройти‏ ‎тотальная ‎зачистка,‏ ‎причем ‎с‏ ‎двух ‎сторон‏ ‎сразу.‏ ‎С ‎одной‏ ‎стороны ‎устраняли ‎людей, ‎которые ‎могли‏ ‎опознать ‎доктора‏ ‎Бользена,‏ ‎главного ‎инженера ‎химического‏ ‎предприятия ‎им.‏ ‎Роберта ‎Лея, ‎как ‎фон‏ ‎Штирлица,‏ ‎штандартенфюрера ‎СС.‏ ‎С ‎другой‏ ‎стороны ‎люди ‎ОДЕССы ‎выбивали ‎тех‏ ‎сотрудников‏ ‎гестапо, ‎которые‏ ‎могли ‎засвидетельствовать‏ ‎в ‎будущем ‎факт ‎перевербовки ‎Штирлица.‏ ‎Первой‏ ‎такой‏ ‎жертвой ‎стал‏ ‎Гуго ‎Плейшнер,‏ ‎брат ‎профессора‏ ‎Плешнера,‏ ‎отправленного ‎Штирлицем‏ ‎в ‎Берн. ‎Полагаю, ‎что ‎гибель‏ ‎Гуго ‎Плейшнера‏ ‎имеет‏ ‎самое ‎непосредственное ‎отношение‏ ‎к ‎перипетиям‏ ‎судьбы ‎и ‎службы ‎Штирлица.‏ ‎

«Главный‏ ‎врач ‎госпиталя‏ ‎имени ‎Коха‏ ‎Плейшнер ‎помогал ‎Штирлицу ‎с ‎тридцать‏ ‎девятого‏ ‎года. ‎Антифашист,‏ ‎ненавидевший ‎гитлеровцев,‏ ‎он ‎был ‎поразительно ‎смел ‎и‏ ‎хладнокровен.‏ ‎Штирлиц‏ ‎порой ‎не‏ ‎мог ‎понять,‏ ‎откуда ‎у‏ ‎этого‏ ‎блистательного ‎врача,‏ ‎ученого, ‎интеллектуала ‎столько ‎яростной, ‎молчаливой‏ ‎ненависти ‎к‏ ‎нацистскому‏ ‎режиму. ‎Когда ‎он‏ ‎говорил ‎о‏ ‎фюрере, ‎лицо ‎его ‎делалось‏ ‎похожим‏ ‎на ‎маску.‏ ‎Гуго ‎Плейшнер‏ ‎несколько ‎раз ‎проводил ‎вместе ‎со‏ ‎Штирлицем‏ ‎великолепные ‎операции:‏ ‎они ‎спасли‏ ‎от ‎провала ‎группу ‎советской ‎разведки‏ ‎в‏ ‎сорок‏ ‎первом ‎году,‏ ‎они ‎достали‏ ‎особо ‎секретные‏ ‎материалы‏ ‎о ‎готовящемся‏ ‎наступлении ‎вермахта ‎в ‎Крыму, ‎и‏ ‎Плейшнер ‎переправил‏ ‎их‏ ‎в ‎Москву, ‎получив‏ ‎разрешение ‎гестапо‏ ‎на ‎выезд ‎в ‎Швецию‏ ‎с‏ ‎лекциями ‎в‏ ‎университете.

Он ‎умер‏ ‎внезапно ‎полгода ‎назад ‎от ‎паралича‏ ‎сердца».

Если‏ ‎считать, ‎что‏ ‎Гуго ‎Плейшнер‏ ‎был ‎арестован ‎гестапо, ‎и ‎погиб‏ ‎при‏ ‎допросе‏ ‎или ‎казнен,‏ ‎то ‎получается,‏ ‎что ‎греппа‏ ‎Штирлица‏ ‎провалилась ‎примерно‏ ‎в ‎то ‎же ‎время. ‎Таким‏ ‎образом, ‎сам‏ ‎Штирлиц‏ ‎был ‎арестован ‎в‏ ‎июле ‎–‏ ‎августе ‎1944 ‎года, ‎вместе‏ ‎с‏ ‎Гуго ‎Плейшнером‏ ‎и ‎возможно‏ ‎кем-то ‎ещё. ‎Гуго ‎Плейшнер ‎погиб‏ ‎на‏ ‎допросе ‎или‏ ‎был ‎ликвидирован,‏ ‎как ‎опасный ‎свидетель, ‎а ‎Штирлиц‏ ‎начал‏ ‎работать‏ ‎на ‎германскую‏ ‎разведку. ‎Такая‏ ‎реконструкция ‎событий‏ ‎кажется‏ ‎мне ‎наиболее‏ ‎вероятной.

А ‎что ‎же ‎с ‎Плейшнером-старшим?

«Его‏ ‎старший ‎брат,‏ ‎профессор‏ ‎Плейшнер, ‎в ‎прошлом‏ ‎проректор ‎Кильского‏ ‎университета, ‎после ‎превентивного ‎заключения‏ ‎в‏ ‎концлагере ‎Дахау‏ ‎вернулся ‎домой‏ ‎тихим, ‎молчаливым, ‎с ‎замершей ‎на‏ ‎губах‏ ‎послушной ‎улыбкой».

«После‏ ‎освобождения ‎Плейшнер,‏ ‎не ‎заезжая ‎в ‎Киль, ‎отправился‏ ‎в‏ ‎Берлин.‏ ‎Брат, ‎связанный‏ ‎со ‎Штирлицем,‏ ‎помог ‎ему‏ ‎устроиться‏ ‎в ‎музей‏ ‎"Пергамон". ‎Здесь ‎он ‎работал ‎в‏ ‎отделе ‎Древней‏ ‎Греции.‏ ‎Именно ‎здесь ‎Штирлиц,‏ ‎как ‎правило,‏ ‎назначал ‎встречи ‎своим ‎агентам,‏ ‎поэтому‏ ‎довольно ‎часто,‏ ‎освободившись, ‎он‏ ‎заходил ‎к ‎Плейшнеру, ‎и ‎они‏ ‎бродили‏ ‎по ‎громадным‏ ‎пустым ‎залам‏ ‎величественных ‎"Пергамона" ‎и ‎"Бодо".

После ‎превентивного‏ ‎заключения‏ ‎в‏ ‎концлагере ‎брат‏ ‎Гуго ‎Плейшнера‏ ‎скорее ‎всего‏ ‎вышел‏ ‎агентом ‎гестапо.‏ ‎С ‎какой ‎бы ‎стати ‎его‏ ‎было ‎выпускать‏ ‎в‏ ‎ином ‎случае? ‎И‏ ‎тот ‎факт,‏ ‎что ‎Штирлиц ‎назначал ‎встречи‏ ‎своим‏ ‎агентам ‎именно‏ ‎под ‎присмотром‏ ‎Плейшнера, ‎говорит ‎о ‎том, ‎что‏ ‎и‏ ‎сам ‎Штирлиц‏ ‎в ‎этот‏ ‎период ‎работал ‎под ‎контролем. ‎Вряд‏ ‎ли‏ ‎бы‏ ‎Штирлиц ‎рисковал‏ ‎проводить ‎оперативные‏ ‎встречи ‎в‏ ‎музее,‏ ‎где ‎работал‏ ‎человек, ‎побывавший ‎в ‎концлагере: ‎зачем‏ ‎ему ‎это?‏ ‎Для‏ ‎встреч ‎с ‎внутренней‏ ‎агентурой ‎СД‏ ‎Штирлиц ‎мог ‎использовать ‎любое‏ ‎место‏ ‎Берлина, ‎для‏ ‎встреч ‎с‏ ‎агентурой ‎советской ‎разведки ‎музей ‎под‏ ‎гестаповской‏ ‎«крышей» ‎подходил‏ ‎ещё ‎меньше.‏ ‎

И ‎уж ‎во ‎всяком ‎случае,‏ ‎Штирлиц‏ ‎не‏ ‎стал ‎бы‏ ‎оборудовать ‎в‏ ‎таком ‎месте‏ ‎тайник:‏ ‎

«Однажды ‎Штирлиц‏ ‎попросил ‎у ‎профессора ‎ключ ‎от‏ ‎стеклянного ‎ящика,‏ ‎в‏ ‎котором ‎хранились ‎бронзовые‏ ‎статуэтки ‎с‏ ‎острова ‎Самос.

- Мне ‎кажется, ‎-‏ ‎сказал‏ ‎он ‎тогда,‏ ‎- ‎что,‏ ‎прикоснись ‎я ‎к ‎этой ‎святыне,‏ ‎сразу‏ ‎же ‎совершится‏ ‎какое-то ‎чудо,‏ ‎и ‎я ‎стану ‎другим, ‎в‏ ‎меня‏ ‎как‏ ‎бы ‎войдет‏ ‎часть ‎спокойной‏ ‎мудрости ‎древних.

Профессор‏ ‎принес‏ ‎Штирлицу ‎ключ,‏ ‎и ‎Штирлиц ‎сделал ‎для ‎себя‏ ‎слепок. ‎Здесь,‏ ‎под‏ ‎статуэткой ‎женщины, ‎он‏ ‎организовал ‎тайник».

Для‏ ‎кого ‎был ‎этот ‎тайник?‏ ‎Очевидно‏ ‎не ‎для‏ ‎агентов ‎СД‏ ‎в ‎Берлине. ‎Тайник, ‎с ‎помощью‏ ‎которого‏ ‎Штирлиц ‎поддерживал‏ ‎контролируемую ‎гестапо‏ ‎связь ‎с ‎Москвой, ‎выглядит ‎гораздо‏ ‎достовернее‏ ‎и‏ ‎логичнее. ‎

Однако‏ ‎пришло ‎время‏ ‎устранить ‎и‏ ‎Плейшнера.

27 февраля‏ ‎1945 ‎года‏ ‎Штирлиц ‎якобы ‎вербует ‎Плейшнера-старшего, ‎а‏ ‎на ‎самом‏ ‎деле‏ ‎передаёт ‎ему ‎пароль‏ ‎от ‎руководства,‏ ‎требующий ‎от ‎Плейшнера ‎выполнять‏ ‎все‏ ‎указания ‎штандартенфюрера.‏ ‎

«10 марта ‎1945‏ ‎года ‎Штирлиц ‎выехал ‎ночным ‎экспрессом‏ ‎на‏ ‎швейцарскую ‎границу‏ ‎для ‎того,‏ ‎чтобы ‎"подготовить ‎окно". ‎Он, ‎как‏ ‎и‏ ‎Шелленберг,‏ ‎считал, ‎что‏ ‎открытая ‎переброска‏ ‎пастора ‎через‏ ‎границу‏ ‎может ‎придать‏ ‎делу ‎нежелательную ‎огласку ‎- ‎вся‏ ‎эта ‎операция‏ ‎осуществлялась‏ ‎в ‎обход ‎гестапо.‏ ‎А ‎"разоблачение"‏ ‎Шлага ‎после ‎того, ‎как‏ ‎он‏ ‎сделает ‎свое‏ ‎дело, ‎должно‏ ‎быть ‎осуществлено, ‎по ‎замыслу ‎Шелленберга,‏ ‎именно‏ ‎Штирлицем.

В ‎двух‏ ‎вагонах ‎остался‏ ‎один ‎только ‎профессор-швед, ‎ехавший ‎за‏ ‎границу,‏ ‎в‏ ‎тишину ‎и‏ ‎спокойствие ‎свободной‏ ‎нейтральной ‎Швейцарии.‏ ‎Штирлиц‏ ‎прогуливался ‎по‏ ‎перрону ‎до ‎тех ‎пор, ‎пока‏ ‎не ‎кончилась‏ ‎пограничная‏ ‎и ‎таможенная ‎проверка.‏ ‎А ‎потом‏ ‎поезд ‎медленно ‎тронулся, ‎и‏ ‎Штирлиц‏ ‎проводил ‎долгим‏ ‎взглядом ‎шведского‏ ‎профессора, ‎прилепившегося ‎к ‎окну...

Этим ‎шведом‏ ‎был‏ ‎профессор ‎Плейшнер.‏ ‎Он ‎ехал‏ ‎в ‎Берн ‎с ‎зашифрованным ‎донесением‏ ‎для‏ ‎Москвы:‏ ‎о ‎проделанной‏ ‎работе, ‎о‏ ‎задании ‎Шелленберга,‏ ‎о‏ ‎контакте ‎с‏ ‎Борманом ‎и ‎о ‎провале ‎Кэт.‏ ‎В ‎этом‏ ‎донесении‏ ‎Штирлиц ‎просил ‎прислать‏ ‎связь ‎и‏ ‎оговаривал, ‎когда, ‎где ‎и‏ ‎как‏ ‎он ‎на‏ ‎эту ‎связь‏ ‎сможет ‎выйти. ‎Штирлиц ‎попросил ‎также‏ ‎Плейшнера‏ ‎выучить ‎наизусть‏ ‎дублирующую ‎телеграмму‏ ‎в ‎Стокгольм. ‎Текст ‎был ‎безобиден,‏ ‎но‏ ‎люди,‏ ‎которым ‎это‏ ‎сообщение ‎было‏ ‎адресовано, ‎должны‏ ‎были‏ ‎немедленно ‎передать‏ ‎его ‎в ‎Москву, ‎в ‎Центр.‏ ‎Получив ‎текст,‏ ‎в‏ ‎Центре ‎могли ‎прочесть:

"Гиммлер‏ ‎через ‎Вольфа‏ ‎начал ‎в ‎Берне ‎переговоры‏ ‎с‏ ‎Даллесом. ‎Юстас‏ ‎".

Штирлиц ‎вздохнул‏ ‎облегченно, ‎когда ‎поезд ‎ушел, ‎и‏ ‎отправился‏ ‎в ‎местное‏ ‎отделение ‎погранслужбы‏ ‎- ‎за ‎машиной, ‎чтобы ‎ехать‏ ‎на‏ ‎дальнюю‏ ‎горную ‎заставу:‏ ‎вскоре ‎там‏ ‎должен ‎будет‏ ‎"нелегально"‏ ‎проникнуть ‎в‏ ‎Швейцарию ‎пастор ‎Шлаг». ‎В ‎Берне,‏ ‎как ‎известно,‏ ‎профессор‏ ‎Плейшнер ‎был ‎убит‏ ‎на ‎Цветочной‏ ‎улице, ‎по ‎адресу, ‎данному‏ ‎ему‏ ‎Штирлицем.

Почему ‎же‏ ‎убили ‎Плейшнера?

Ответ‏ ‎на ‎этот ‎впорос ‎заключается ‎в‏ ‎том,‏ ‎что ‎Штирлиц‏ ‎его ‎изначально‏ ‎отправил ‎на ‎смерть. ‎Всё, ‎что‏ ‎должен‏ ‎был‏ ‎сделать ‎профессор‏ ‎- ‎это‏ ‎отправить ‎телеграмму‏ ‎в‏ ‎опорный ‎пункт‏ ‎советской ‎разведки ‎в ‎Стокгольм. ‎Телеграмма‏ ‎должна ‎была‏ ‎продемонстрировать‏ ‎его ‎руководству ‎на‏ ‎Лубянке, ‎что‏ ‎группа ‎Штирлица ‎уцелела, ‎что‏ ‎она‏ ‎работает, ‎что‏ ‎сам ‎Штирлиц‏ ‎по-прежнему ‎имеет ‎доступ ‎к ‎информации‏ ‎стратегической‏ ‎важности. ‎Что‏ ‎же ‎касается‏ ‎подробностей, ‎которые ‎Штирлиц ‎якобы ‎отправил‏ ‎в‏ ‎донесении,‏ ‎то ‎это‏ ‎донесение ‎и‏ ‎должно ‎было‏ ‎быть‏ ‎доставлено ‎на‏ ‎конспиративную ‎явку ‎ОДЕССы, ‎где ‎его‏ ‎и ‎должны‏ ‎были‏ ‎убрать. ‎

Разумеется, ‎никакого‏ ‎цветка ‎на‏ ‎окне ‎там ‎не ‎было,‏ ‎и‏ ‎разумеется ‎агенты‏ ‎ОДЕССы ‎знали‏ ‎пароль ‎и ‎правильно ‎назвали ‎отзыв.‏ ‎Они‏ ‎гостеприимно ‎открыли‏ ‎Плейшнеру ‎дверь,‏ ‎поинтересовались ‎самочувствием ‎резидента, ‎предложили ‎профессору‏ ‎помощь‏ ‎и‏ ‎убедились, ‎что‏ ‎за ‎ним‏ ‎не ‎ходит‏ ‎хвост.‏ ‎

А ‎затем,‏ ‎на ‎следующей ‎встрече, ‎они ‎убили‏ ‎Плейшнера, ‎выбросив‏ ‎его‏ ‎из ‎окна, ‎чтобы‏ ‎порвать ‎ещё‏ ‎одну ‎ниточку ‎к ‎штандартенфюреру‏ ‎Штирлицу,‏ ‎готовящемуся ‎уйти‏ ‎за ‎кордон.

Читать: 10+ мин
logo История без ретуши

СЕМНАДЦАТЬ ОКУРКОВ НА КРЫШКЕ ЛЮКА

Советская ‎радистка‏ ‎Кэтрин ‎Кин, ‎наряду ‎со ‎своей‏ ‎недолгой ‎и‏ ‎несчастливой‏ ‎охранницей ‎Барборой, ‎является‏ ‎одной ‎из‏ ‎немногих ‎женщин ‎серии ‎романов‏ ‎о‏ ‎Штрилице. ‎Поэтому‏ ‎этот ‎предпраздничный‏ ‎пост ‎я ‎хотел ‎бы ‎посвятить‏ ‎ей.‏ ‎И ‎это‏ ‎не ‎формальность,‏ ‎не ‎дань ‎праздничной ‎дате. ‎Ведь‏ ‎история‏ ‎побега‏ ‎Кэтрин ‎Кин‏ ‎столь ‎изумительна,‏ ‎столь ‎умопотрясающа‏ ‎и‏ ‎ошеломительна, ‎что‏ ‎просто ‎так, ‎на ‎пустом ‎месте‏ ‎выдумана ‎быть‏ ‎не‏ ‎может. ‎Юлиан ‎Семенов‏ ‎должен ‎был‏ ‎на ‎чем-то ‎основываться, ‎на‏ ‎какой-то‏ ‎конкретный ‎эпизод‏ ‎опираться. ‎Позвольте‏ ‎вам ‎напомнить: ‎русскую ‎«пианистку» ‎освобождает‏ ‎из-под‏ ‎стражи ‎охранник-эсэсовец,‏ ‎причем ‎освобождает‏ ‎не ‎так ‎просто, ‎а ‎со‏ ‎стрельбой,‏ ‎с‏ ‎двумя ‎оставленными‏ ‎на ‎конспиративной‏ ‎квартире ‎трупами!‏ ‎Само‏ ‎по ‎себе‏ ‎это ‎происшествие ‎крайне ‎не ‎ординарно.‏ ‎Но ‎эсэсовец‏ ‎освобождает‏ ‎радистку ‎не ‎просто‏ ‎так, ‎а‏ ‎с ‎маленьким ‎ребенком ‎на‏ ‎руках.‏ ‎И ‎не‏ ‎одним! ‎Кэт‏ ‎скрывается ‎от ‎гестапо ‎с ‎двумя‏ ‎младенцами‏ ‎на ‎руках,‏ ‎причем ‎«на‏ ‎руках» ‎в ‎буквальном ‎смысле! ‎Это‏ ‎уже‏ ‎ни‏ ‎в ‎какие‏ ‎ворота ‎не‏ ‎лезет, ‎вроде‏ ‎бы.‏ ‎Но ‎не‏ ‎будем ‎столь ‎категоричны ‎и ‎попробуем‏ ‎разобраться.

Мы ‎знакомимся‏ ‎с‏ ‎Кэтрин ‎в ‎весьма‏ ‎пасторальной ‎сцене‏ ‎передачи ‎Штирлицем ‎очередной ‎радиограммы‏ ‎в‏ ‎Центр. ‎Штирлиц‏ ‎по ‎нашей‏ ‎реконструкции ‎уже ‎раскрыт, ‎перевербован ‎и‏ ‎ведет‏ ‎двойную ‎игру,‏ ‎готовясь ‎к‏ ‎передислокации ‎в ‎Южную ‎Америку ‎по‏ ‎линии‏ ‎ОДЕССы.

«Его‏ ‎радисты ‎-‏ ‎Эрвин ‎и‏ ‎Кэт ‎-‏ ‎жили‏ ‎в ‎Кепенике,‏ ‎на ‎берегу ‎Шпрее. ‎Они ‎уже‏ ‎спали, ‎и‏ ‎Эрвин‏ ‎и ‎Кэт. ‎Они‏ ‎в ‎последнее‏ ‎время ‎ложились ‎спать ‎очень‏ ‎рано,‏ ‎потому ‎что‏ ‎Кэт ‎ждала‏ ‎ребенка. ‎

Штирлиц ‎погладил ‎Кэт ‎по‏ ‎щеке‏ ‎и ‎спросил:‏ ‎- ‎Ты‏ ‎поиграешь ‎нам ‎что-нибудь? ‎Кэт ‎села‏ ‎к‏ ‎роялю‏ ‎и, ‎перебрав‏ ‎ноты, ‎открыла‏ ‎Баха. ‎

Штирлиц‏ ‎хмыкнул‏ ‎и ‎покачал‏ ‎головой.

- Понимаешь, ‎- ‎медленно ‎заговорил ‎он,‏ ‎- ‎я‏ ‎получил‏ ‎задание... ‎- ‎он‏ ‎снова ‎хмыкнул.‏ ‎- ‎Мне ‎следует ‎наблюдать‏ ‎за‏ ‎тем ‎кто‏ ‎из ‎высших‏ ‎бонз ‎собирается ‎выйти ‎на ‎сепаратные‏ ‎переговоры‏ ‎с ‎Западом.‏ ‎Они ‎имеют‏ ‎в ‎виду ‎гитлеровское ‎руководство, ‎не‏ ‎ниже.‏ ‎Как‏ ‎тебе ‎задача,‏ ‎а? ‎Веселая?‏ ‎Там, ‎видимо,‏ ‎считают,‏ ‎что ‎если‏ ‎я ‎не ‎провалился ‎за ‎эти‏ ‎двадцать ‎лет,‏ ‎значит,‏ ‎я ‎всесилен. ‎Неплохо‏ ‎бы ‎мне‏ ‎стать ‎заместителем ‎Гитлера. ‎Или‏ ‎вообще‏ ‎пробиться ‎в‏ ‎фюреры, ‎а?‏ ‎Я ‎становлюсь ‎брюзгой, ‎ты ‎замечаешь?»

Что‏ ‎тут‏ ‎интересно? ‎Интересен‏ ‎сам ‎факт‏ ‎обсуждения ‎Штирлицем ‎с ‎радистами ‎своего‏ ‎текущего‏ ‎задания‏ ‎по ‎линии‏ ‎стратегической ‎разведки.‏ ‎Откуда ‎мог‏ ‎взяться‏ ‎такой ‎пассаж?‏ ‎Ну, ‎скажем, ‎как ‎ответ ‎на‏ ‎вопрос ‎следователя‏ ‎МГБ:‏ ‎

— Кто ‎ещё ‎знал‏ ‎о ‎Вашем‏ ‎задании?

Никакого ‎другого ‎смысла ‎этот‏ ‎эпизод‏ ‎не ‎несет,‏ ‎и, ‎конечно‏ ‎же, ‎о ‎своих ‎заданиях ‎Штирлиц‏ ‎никаким‏ ‎радистам ‎не‏ ‎говорил. ‎И‏ ‎им ‎спокойнее, ‎и ‎ему. ‎

Засыпалась‏ ‎Кэтрин‏ ‎Кин‏ ‎на ‎чистой‏ ‎случайности. ‎Возможно,‏ ‎тих ‎дом‏ ‎действительно‏ ‎попал ‎под‏ ‎бомбежку, ‎возможно, ‎сработала ‎служба ‎радиоперехвата‏ ‎и ‎опергруппа‏ ‎захватила‏ ‎Эрвина ‎и ‎Кэтрин‏ ‎Кин ‎до‏ ‎того, ‎как ‎об ‎этом‏ ‎стало‏ ‎известно ‎кураторам‏ ‎Штирлица ‎в‏ ‎ОДЕССе. ‎Теперь ‎в ‎гестапо ‎имелись‏ ‎документы‏ ‎о ‎выявлении‏ ‎советского ‎радиоцентра,‏ ‎работающего ‎прямо ‎в ‎Берлине, ‎рапорты‏ ‎службы‏ ‎перехвата,‏ ‎рапорты ‎оперативной‏ ‎группы ‎и‏ ‎прочие ‎рапорты‏ ‎и‏ ‎донесения. ‎Вся‏ ‎работа, ‎как ‎особо ‎подчеркивает ‎Семенов,‏ ‎проводилась ‎на‏ ‎уровне‏ ‎райотдела ‎гестапо:

«Следователь ‎районного‏ ‎отделения ‎гестапо‏ ‎сразу ‎же ‎отправил ‎на‏ ‎экспертизу‏ ‎отпечатки ‎пальцев‏ ‎Кэт: ‎фотографию,‏ ‎на ‎которой ‎были ‎чемоданы, ‎заранее‏ ‎покрыли‏ ‎в ‎лаборатории‏ ‎специальным ‎составом.‏ ‎Отпечатки ‎пальцев ‎на ‎радиопередатчике, ‎вмонтированном‏ ‎в‏ ‎чемодан,‏ ‎были ‎уже‏ ‎готовы. ‎Выяснилось,‏ ‎что ‎на‏ ‎чемодане‏ ‎с ‎радиостанцией‏ ‎были ‎отпечатки ‎пальцев, ‎принадлежавшие ‎трем‏ ‎разным ‎людям.‏ ‎Вторую‏ ‎справку ‎следователь ‎направил‏ ‎в ‎VI‏ ‎управление ‎имперской ‎безопасности ‎-‏ ‎он‏ ‎запрашивал ‎все‏ ‎относящееся ‎к‏ ‎жизни ‎и ‎деятельности ‎шведского ‎подданного‏ ‎Франца‏ ‎Паакенена».

Случайный ‎арест‏ ‎радиста, ‎ведущего‏ ‎радиоигру, ‎довольно ‎распространенная ‎практика ‎в‏ ‎работе‏ ‎спецслужб.‏ ‎Вот, ‎например,‏ ‎как ‎описывает‏ ‎похожий ‎случай‏ ‎Богомолов:

«Весьма‏ ‎срочно!

Шаповалову

Задержанных ‎вами‏ ‎по ‎делу ‎«Неман» ‎ошибочно ‎сотрудников‏ ‎НКГБ ‎Белоруссии‏ ‎капитанов‏ ‎Борисенко ‎и ‎Новожилова,‏ ‎выполняющих ‎под‏ ‎видом ‎находящихся ‎в ‎командировке‏ ‎офицеров‏ ‎Красной ‎Армии‏ ‎специальное ‎особой‏ ‎важности ‎задание ‎командования ‎по ‎радиоигре,‏ ‎немедленно‏ ‎освободите ‎и‏ ‎в ‎случае‏ ‎надобности ‎обеспечьте ‎автомашиной ‎или ‎любой‏ ‎другой‏ ‎помощью.

Армейское‏ ‎командировочное ‎предписание‏ ‎Борисенко ‎и‏ ‎Новожилова, ‎в‏ ‎котором‏ ‎датой ‎выдачи‏ ‎указано ‎3 ‎августа, ‎оформлялось ‎в‏ ‎воинской ‎части‏ ‎62035‏ ‎27 ‎июля, ‎то‏ ‎есть ‎до‏ ‎введения ‎в ‎действие ‎нового‏ ‎условного‏ ‎секретного ‎знака.

Поляков».

Иными‏ ‎словами, ‎радиоигра‏ ‎ведется ‎с ‎такими ‎мерами ‎конспирации,‏ ‎что‏ ‎вполне ‎возможен‏ ‎незапланированный ‎арест‏ ‎радиста ‎и ‎всей ‎группы ‎низовыми‏ ‎подразделениями‏ ‎госбезопасности.‏ ‎Потом, ‎как‏ ‎правило, ‎сверху‏ ‎приходит ‎указание‏ ‎всех‏ ‎отустить...

Однако, ‎в‏ ‎случае ‎со ‎Штирлицем ‎Борман ‎такого‏ ‎указания ‎направить‏ ‎в‏ ‎гестапо ‎не ‎мог.‏ ‎Сама ‎ОДЕССа‏ ‎была ‎организацией ‎сверхконспиративной ‎и‏ ‎административных‏ ‎прав ‎по‏ ‎отношению ‎к‏ ‎гестапо ‎не ‎имевшей. ‎Кроме ‎того,‏ ‎в‏ ‎Берлине ‎в‏ ‎скором ‎времени‏ ‎ожидались ‎русские, ‎и ‎оставлять ‎им‏ ‎документальные‏ ‎следы‏ ‎работы ‎Штирлица‏ ‎под ‎контролем‏ ‎было ‎нельзя.‏ ‎Таким‏ ‎образом, ‎заметание‏ ‎следов ‎ареста ‎радистки ‎стало ‎делом‏ ‎затруднительным. ‎И‏ ‎хотя‏ ‎арест ‎Кэтрин ‎Кин‏ ‎никак ‎не‏ ‎был ‎следствием ‎умысла ‎Штирлица,‏ ‎но‏ ‎в ‎Московском‏ ‎Центре ‎никто‏ ‎мог ‎бы ‎доверять ‎резиденту, ‎у‏ ‎которого‏ ‎провалился ‎радист.‏ ‎Тем ‎более‏ ‎радист-женщина. ‎Тем ‎более ‎— ‎с‏ ‎младенцем‏ ‎на‏ ‎руках. ‎

При‏ ‎этом ‎считается,‏ ‎что ‎Штирлиц‏ ‎узнал‏ ‎о ‎провале‏ ‎радистов ‎совершенно ‎случайно:

«Выходя ‎из ‎своего‏ ‎кабинета, ‎Штирлиц‏ ‎увидел,‏ ‎как ‎по ‎коридору‏ ‎несли ‎чемодан‏ ‎Эрвина. ‎Он ‎узнал ‎бы‏ ‎этот‏ ‎чемодан ‎из‏ ‎тысячи: ‎в‏ ‎нем ‎хранился ‎передатчик.

Штирлиц ‎рассеянно ‎и‏ ‎не‏ ‎спеша ‎пошел‏ ‎следом ‎за‏ ‎двумя ‎людьми, ‎которые, ‎весело ‎о‏ ‎чем-то‏ ‎переговариваясь,‏ ‎занесли ‎этот‏ ‎чемодан ‎в‏ ‎кабинет ‎штурмбанфюрера‏ ‎Рольфа».‏ ‎То ‎есть‏ ‎в ‎череде ‎случайностей, ‎спасших ‎Штирлица‏ ‎от ‎провала,‏ ‎произошла‏ ‎ещё ‎одна!

В ‎итоге‏ ‎радистку ‎решено‏ ‎было ‎освобождать ‎со ‎стрельбой‏ ‎и‏ ‎погоней, ‎как‏ ‎в ‎лучшем‏ ‎шпионском ‎кинофильме. ‎Однако, ‎последовательность ‎событий‏ ‎в‏ ‎реальности ‎была,‏ ‎скорее ‎всего,‏ ‎иной. ‎

Вначале, ‎действительно, ‎Штирлиц ‎изъял‏ ‎Кэт‏ ‎из‏ ‎ведения ‎гестапо.‏ ‎Причем ‎сделал‏ ‎это ‎довольно‏ ‎красиво:‏ ‎

«Штирлиц ‎усмехнулся‏ ‎и ‎сказал, ‎направляясь ‎к ‎двери:

- Бери‏ ‎ее ‎поскорей.‏ ‎Хотя...‏ ‎Может ‎получиться ‎красивая‏ ‎игра, ‎если‏ ‎она ‎начнет ‎искать ‎контакты.‏ ‎Думаешь,‏ ‎ее ‎сейчас‏ ‎не ‎разыскивают‏ ‎по ‎всем ‎больницам ‎их ‎люди?

- Эту‏ ‎версию‏ ‎мы ‎до‏ ‎конца ‎не‏ ‎отрабатывали...

- Дарю... ‎Не ‎поздно ‎этим ‎заняться‏ ‎сегодня.‏ ‎Будь‏ ‎здоров, ‎и‏ ‎желаю ‎удачи.‏ ‎- ‎Около‏ ‎двери‏ ‎Штирлиц ‎обернулся:‏ ‎- ‎Это ‎интересное ‎дело. ‎Главное‏ ‎здесь ‎-‏ ‎не‏ ‎переторопить. ‎И ‎советую:‏ ‎не ‎докладывай‏ ‎большому ‎начальству ‎- ‎они‏ ‎тебя‏ ‎заставят ‎гнать‏ ‎работу.

Уже ‎открыв‏ ‎дверь, ‎Штирлиц ‎хлопнул ‎себя ‎по‏ ‎лбу‏ ‎и ‎засмеялся:

- Я‏ ‎стал ‎склеротическим‏ ‎идиотом... ‎Я ‎ведь ‎шел ‎к‏ ‎тебе‏ ‎за‏ ‎снотворным. ‎Все‏ ‎знают, ‎что‏ ‎у ‎тебя‏ ‎хорошее‏ ‎шведское ‎снотворное.

Запоминается‏ ‎последняя ‎фраза». ‎

То ‎есть ‎Штирлиц‏ ‎сам ‎посоветовал‏ ‎оставить‏ ‎Кэт ‎в ‎больнице,‏ ‎чтобы ‎дождаться‏ ‎появления ‎её ‎сообщников, ‎а‏ ‎затем‏ ‎(будучи ‎действительно‏ ‎её ‎сообщником!)‏ ‎явился ‎туда ‎сам ‎с ‎полномочиями‏ ‎Шелленберга.‏ ‎Изъяв ‎Кэт‏ ‎из ‎больницы‏ ‎и ‎проинструктировав ‎её ‎по ‎дороге,‏ ‎Штирлиц‏ ‎«перевербовал»‏ ‎её. ‎Однако‏ ‎оставлять ‎Кэт‏ ‎в ‎руках‏ ‎правоохранительных‏ ‎органов ‎все‏ ‎равно ‎было ‎нельзя. ‎

«Сидя ‎у‏ ‎Шелленберга, ‎слушая‏ ‎его‏ ‎веселую ‎болтовню ‎с‏ ‎Мюллером, ‎Штирлиц‏ ‎в ‎сотый ‎раз ‎спрашивал‏ ‎себя:‏ ‎вправе ‎ли‏ ‎был ‎он‏ ‎привозить ‎сюда, ‎в ‎тюрьму, ‎своего‏ ‎боевого‏ ‎товарища ‎Катеньку‏ ‎Козлову, ‎Кэт‏ ‎Кин, ‎Ингу, ‎Анабель? ‎Да, ‎он‏ ‎мог‏ ‎бы,‏ ‎конечно, ‎посадить‏ ‎ее ‎в‏ ‎машину, ‎показав‏ ‎свой‏ ‎жетон, ‎и‏ ‎увезти ‎в ‎Бабельсберг, ‎а ‎после‏ ‎найти ‎ей‏ ‎квартиру‏ ‎и ‎снабдить ‎новыми‏ ‎документами. ‎Это‏ ‎значило ‎бы, ‎что, ‎спасая‏ ‎жизнь‏ ‎Кэт, ‎он‏ ‎заранее ‎шел‏ ‎на ‎провал ‎операции ‎- ‎той,‏ ‎которая‏ ‎была ‎запланирована‏ ‎Центром, ‎той,‏ ‎которая ‎была ‎так ‎важна ‎для‏ ‎сотен‏ ‎тысяч‏ ‎русских ‎солдат,‏ ‎той, ‎которая‏ ‎могла ‎в‏ ‎ту‏ ‎или ‎иную‏ ‎сторону ‎повлиять ‎на ‎будущее ‎Европы.‏ ‎Он ‎понимал,‏ ‎что‏ ‎после ‎похищения ‎Кэт‏ ‎из ‎госпиталя‏ ‎все ‎гестапо ‎будет ‎поднято‏ ‎на‏ ‎ноги. ‎Он‏ ‎понимал ‎также,‏ ‎что, ‎если ‎побег ‎удастся, ‎след‏ ‎непременно‏ ‎поведет ‎к‏ ‎нему: ‎значок‏ ‎секретной ‎полиции, ‎машина, ‎внешние ‎приметы.‏ ‎Значит,‏ ‎ему‏ ‎тоже ‎пришлось‏ ‎бы ‎уйти‏ ‎на ‎нелегальное‏ ‎положение.‏ ‎Это ‎было‏ ‎равнозначно ‎провалу. ‎Считать, ‎что ‎в‏ ‎этой ‎мутной‏ ‎воде‏ ‎можно ‎беспрепятственно ‎уйти,‏ ‎мог ‎только‏ ‎человек ‎наивный, ‎незнакомый ‎со‏ ‎структурой‏ ‎СС ‎и‏ ‎СД».

Итак, ‎уйти‏ ‎с ‎Кэт ‎Штирлиц ‎не ‎мог,‏ ‎оставлять‏ ‎её ‎в‏ ‎гестапо ‎тоже‏ ‎было ‎нельзя. ‎Тот ‎кошмар ‎с‏ ‎передопросом‏ ‎радистки‏ ‎жестоким ‎палачом‏ ‎Рольфом ‎может‏ ‎быть ‎и‏ ‎не‏ ‎имел ‎место‏ ‎в ‎действительности. ‎Но ‎в ‎кошмарах‏ ‎Штирлица ‎этот‏ ‎допрос‏ ‎являлся ‎ему ‎не‏ ‎раз! ‎

И‏ ‎вот ‎тогда ‎люди ‎из‏ ‎ОДЕССы‏ ‎и ‎вышли‏ ‎на ‎Гельмута,‏ ‎контуженного ‎охранника, ‎очень ‎привязанного ‎к‏ ‎брошенному‏ ‎бывшей ‎женой‏ ‎сыну, ‎содержавшемуся‏ ‎в ‎приюте. ‎Сына ‎из ‎приюта‏ ‎изъяли‏ ‎и‏ ‎поставили ‎Гельмута‏ ‎перед ‎выбором:‏ ‎освободить ‎радистку‏ ‎или...‏ ‎В ‎итоге‏ ‎Гельмут ‎открыл ‎на ‎конспиративной ‎квартире‏ ‎огонь, ‎устранив‏ ‎и‏ ‎Барбару, ‎и ‎Рольфа‏ ‎(которые ‎могли‏ ‎слишком ‎много ‎узнать ‎от‏ ‎арестованной‏ ‎радистке ‎об‏ ‎истинном ‎лице‏ ‎Штирлица). ‎

Кстати, ‎намек ‎на ‎именно‏ ‎такой‏ ‎исход ‎есть‏ ‎и ‎в‏ ‎тексте ‎романа:

«Если ‎пастор ‎уйдет ‎и‏ ‎все‏ ‎будет‏ ‎в ‎порядке,‏ ‎я ‎выдерну‏ ‎оттуда ‎Кэт.‏ ‎Придется‏ ‎уводить ‎Кэт‏ ‎с ‎пальбой, ‎обеспечив ‎себе ‎алиби‏ ‎через ‎Шелленберга.‏ ‎Поехать‏ ‎к ‎нему ‎на‏ ‎доклад ‎домой‏ ‎или ‎в ‎Хохленлихен, ‎он‏ ‎там‏ ‎все ‎время‏ ‎возле ‎Гиммлера,‏ ‎рассчитать ‎время, ‎убрать ‎охрану ‎на‏ ‎конспиративной‏ ‎квартире, ‎разломать‏ ‎передатчик ‎и‏ ‎увезти ‎Кэт. ‎Главное ‎- ‎рассчитать‏ ‎время‏ ‎и‏ ‎скорость. ‎Пусть‏ ‎ищут. ‎Им‏ ‎осталось ‎недолго‏ ‎искать.»

Проблема‏ ‎была ‎в‏ ‎том, ‎что ‎такое ‎алиби ‎Штирлицу‏ ‎не ‎помогло‏ ‎бы‏ ‎в ‎Москве. ‎Налет‏ ‎штандартенфюрера ‎СС‏ ‎на ‎конспиративную ‎квартиру ‎гестапо‏ ‎произвел‏ ‎бы ‎впечатление‏ ‎самой ‎отъявленной‏ ‎липы. ‎Другое ‎дело ‎освобождение ‎Кэт‏ ‎сумасшедшим‏ ‎охранником, ‎у‏ ‎которого ‎обстановка‏ ‎допроса ‎с ‎применением ‎третей ‎степени‏ ‎устрашения‏ ‎сорвала‏ ‎крышу. ‎Случайность,‏ ‎но ‎случайность‏ ‎доказательная, ‎на‏ ‎грани‏ ‎возможного, ‎но‏ ‎все ‎же ‎возможная. ‎

И ‎вот‏ ‎Гельмут ‎освобождает‏ ‎Кэт,‏ ‎после ‎чего ‎он‏ ‎же ‎помог‏ ‎добраться ‎радистке ‎до ‎места‏ ‎встречи‏ ‎со ‎Штирлицем.‏ ‎Думаю, ‎именно‏ ‎Гельмут ‎говорил ‎со ‎Штирлицем ‎по‏ ‎телефону,‏ ‎имитируя ‎срочный‏ ‎вызов ‎со‏ ‎стороны ‎какого-то ‎агента. ‎И ‎именно‏ ‎похитителей‏ ‎сына‏ ‎Гельмута ‎разыскивали‏ ‎гестаповцы, ‎срочно‏ ‎примчавшиеся ‎к‏ ‎приюту.‏ ‎

Чем ‎же‏ ‎закончилась ‎вся ‎эта ‎история? ‎Семенов‏ ‎довел ‎её‏ ‎до‏ ‎хеппи-энда:

«Штирлиц ‎гнал ‎машину‏ ‎к ‎границе,‏ ‎имея ‎в ‎кармане ‎два‏ ‎паспорта:‏ ‎на ‎себя‏ ‎и ‎свою‏ ‎жену ‎фрау ‎Ингрид ‎фон ‎Кирштайн.

Штирлиц‏ ‎гнал‏ ‎машину ‎в‏ ‎Берн. ‎Проезжая‏ ‎маленький ‎городок, ‎он ‎притормозил ‎у‏ ‎светофора:‏ ‎мимо‏ ‎шли ‎дети‏ ‎и ‎жевали‏ ‎бутерброды. ‎Кэт‏ ‎заплакала.

- Что‏ ‎ты? ‎-‏ ‎спросил ‎Штирлиц.

- Ничего, ‎- ‎ответила ‎она,‏ ‎- ‎просто‏ ‎я‏ ‎увидела ‎мир, ‎а‏ ‎он ‎его‏ ‎никогда ‎не ‎увидит...

- Зато ‎для‏ ‎маленького‏ ‎все ‎страшное‏ ‎теперь ‎кончилось,‏ ‎- ‎повторил ‎Штирлиц, ‎- ‎и‏ ‎для‏ ‎девоньки ‎тоже...»

Но‏ ‎я ‎не‏ ‎уверен, ‎что ‎Семенов ‎этот ‎хеппи-энд‏ ‎не‏ ‎вставил‏ ‎в ‎роман‏ ‎по ‎просьбе‏ ‎«компетентных ‎органов».‏ ‎Ведь‏ ‎не ‎зря‏ ‎же ‎Штирлиц ‎так ‎разделил ‎детей‏ ‎«для ‎маленького‏ ‎закончилось,‏ ‎и ‎для ‎девоньки‏ ‎тоже». ‎ДЛЯ‏ ‎МАЛЕНЬКОГО ‎ТАК, ‎А ‎ДЛЯ‏ ‎ДЕВОНЬКИ‏ ‎— ‎ЭДАК.‏ ‎

Да, ‎вполне‏ ‎возможно, ‎что ‎история ‎эта ‎завершилась‏ ‎для‏ ‎детей ‎очень‏ ‎по-разному, ‎и‏ ‎«всё ‎самое ‎страшное ‎закончилось» ‎для‏ ‎сына‏ ‎Гельмута‏ ‎в ‎том‏ ‎самом ‎канализационном‏ ‎люке, ‎на‏ ‎крышку‏ ‎которого ‎Кэт‏ ‎«по-звериному ‎хитро ‎насыпала ‎камней ‎перед‏ ‎тем, ‎как‏ ‎поставить‏ ‎крышку ‎на ‎место».

Читать: 5+ мин
logo История без ретуши

КРЫСИНАЯ ТРОПА ВАТИКАНА

Когда ‎речь‏ ‎заходит ‎о ‎«крысиной ‎тропе», ‎мы‏ ‎представляем ‎её‏ ‎в‏ ‎духе ‎романов ‎о‏ ‎Штрилице. ‎Как‏ ‎известно, ‎раненного ‎советским ‎воином-освободителем‏ ‎штандартенфюрера‏ ‎СС ‎вытащили‏ ‎прямо ‎с‏ ‎поля ‎боя ‎подростки ‎гитлерюгенда, ‎затем,‏ ‎меняя‏ ‎конспиративные ‎квартиры‏ ‎и ‎тайные‏ ‎убежища ‎перевезли ‎в ‎Ватикан, ‎после‏ ‎чего‏ ‎переправили‏ ‎в ‎Испанию.‏ ‎Всё ‎это‏ ‎время ‎Штирлиц‏ ‎был‏ ‎без ‎сознания,‏ ‎и ‎только ‎в ‎Испании ‎пришел‏ ‎в ‎себя.‏ ‎27‏ ‎октября ‎1945 ‎года‏ ‎(однако!), ‎заново‏ ‎научившись ‎ходить, ‎Штирлиц ‎отправил‏ ‎письмо‏ ‎из ‎Мадрида‏ ‎по ‎известному‏ ‎ему ‎адресу ‎в ‎Стокгольм. ‎Ответа‏ ‎оттуда‏ ‎не ‎поступило.‏ ‎Война ‎кончена‏ ‎– ‎опорная ‎база ‎советской ‎разведки‏ ‎ликвидирована.‏ ‎А‏ ‎12 ‎октября‏ ‎1946 ‎года‏ ‎в ‎Мадриде‏ ‎на‏ ‎авениде ‎Хенералиссимо‏ ‎к ‎нему ‎подошел ‎невысокий ‎человек‏ ‎в ‎тяжелых,‏ ‎американского‏ ‎кроя, ‎ботинках ‎и‏ ‎сказал: ‎«Я‏ ‎представляю ‎организацию, ‎которую ‎возглавлял‏ ‎Аллен‏ ‎Даллес».

Самое ‎смешное,‏ ‎что ‎по‏ ‎сути ‎всё ‎правильно. ‎То ‎есть‏ ‎и‏ ‎Ватикан, ‎в‏ ‎качестве ‎перевалочного‏ ‎пункта, ‎и ‎датировки. ‎Но ‎конечно‏ ‎же,‏ ‎человек,‏ ‎который ‎утверждает,‏ ‎что ‎с‏ ‎мая ‎по‏ ‎октябрь‏ ‎был ‎без‏ ‎сознания, ‎очевидно ‎врёт. ‎«Поскользнулся, ‎упал,‏ ‎очнулся ‎на‏ ‎авениде‏ ‎Хенералиссимо, ‎где ‎ко‏ ‎мне ‎подощёл‏ ‎высокий ‎блондин ‎в ‎чёрном‏ ‎тяжеловесном‏ ‎ботинке».

Штрилиц ‎(то‏ ‎есть ‎его‏ ‎неизвестный ‎нам ‎прототип), ‎действительно ‎мог‏ ‎получить‏ ‎почтовый ‎штамп‏ ‎на ‎конверте,‏ ‎датированный ‎октябрём ‎сорок ‎пятого ‎года.‏ ‎Вопрос‏ ‎в‏ ‎том, ‎что‏ ‎он ‎делал‏ ‎и ‎где‏ ‎был‏ ‎предыдущие ‎шесть‏ ‎месяцев ‎между ‎взятием ‎Берлина ‎советскими‏ ‎войсками ‎и‏ ‎датой‏ ‎отправки ‎письма ‎из‏ ‎Мадрида.

Мы ‎можем‏ ‎попробовать ‎восстановить ‎события ‎жизненного‏ ‎пути‏ ‎Штирлица ‎по‏ ‎судьбам ‎коллег‏ ‎и ‎приятелей ‎нашего ‎героя ‎по‏ ‎РСХА.

Вот,‏ ‎к ‎примеру,‏ ‎группенфюрер ‎Людвиг-Герман‏ ‎(«Буби») ‎фон ‎Альвенслебен. ‎6 ‎октября‏ ‎1943‏ ‎года‏ ‎назначен ‎руководителем‏ ‎СС ‎и‏ ‎полиции ‎в‏ ‎Николаеве.‏ ‎С ‎29‏ ‎октября ‎по ‎25 ‎декабря ‎1943‏ ‎года ‎был‏ ‎высшим‏ ‎руководителем ‎СС ‎и‏ ‎полиции ‎района‏ ‎Чёрного ‎моря ‎(со ‎штабом‏ ‎в‏ ‎Николаеве) ‎и‏ ‎областей ‎группы‏ ‎армий ‎«А». ‎Руководил ‎карательными ‎акциями‏ ‎на‏ ‎территории ‎Крыма‏ ‎и ‎прилегающих‏ ‎областей. ‎9 ‎ноября ‎1943 ‎года‏ ‎произведён‏ ‎в‏ ‎группенфюреры ‎СС‏ ‎и ‎генерал-лейтенанты‏ ‎полиции. ‎11‏ ‎февраля‏ ‎1944 ‎года‏ ‎назначен ‎высшим ‎руководителем ‎СС ‎и‏ ‎полиции ‎в‏ ‎Дрездене‏ ‎и ‎командиром ‎оберабшнита‏ ‎СС ‎«Эльба».

В‏ ‎апреле ‎сорок ‎пятого ‎Альвенслебен‏ ‎оказался‏ ‎в ‎британском‏ ‎плену. ‎В‏ ‎конце ‎1945 ‎года ‎он ‎совершил‏ ‎побег‏ ‎из ‎британского‏ ‎лагеря ‎для‏ ‎интернированных ‎лиц ‎. ‎После ‎короткого‏ ‎пребывания‏ ‎в‏ ‎Шохвице ‎в‏ ‎1946 ‎году‏ ‎вместе ‎со‏ ‎своей‏ ‎семьей ‎Альвенслебен‏ ‎перебрался ‎в ‎Аргентину.

Вальтер ‎Рауфф, ‎штандартенфюрер‏ ‎СС, ‎служил‏ ‎в‏ ‎СД, ‎а ‎потом‏ ‎в ‎РСХА.‏ ‎Начальник ‎технической ‎службы. ‎В‏ ‎конце‏ ‎войны ‎Рауфф‏ ‎сдался ‎в‏ ‎плен ‎американцам ‎и ‎был ‎помещён‏ ‎в‏ ‎лагерь ‎для‏ ‎интернированных ‎лиц‏ ‎, ‎откуда ‎бежал ‎в ‎декабре‏ ‎1946‏ ‎года.‏ ‎В ‎конце‏ ‎1940-х ‎годов‏ ‎служил ‎в‏ ‎секретной‏ ‎службе ‎Сирии,‏ ‎но ‎после ‎падения ‎его ‎покровителя‏ ‎президента ‎Хосни‏ ‎бежал‏ ‎в ‎Эквадор.

Вишенкой ‎на‏ ‎торте ‎может‏ ‎послужить ‎история ‎Адольфа ‎Эйхмана.‏ ‎Весной‏ ‎1945 ‎года‏ ‎Эйхман ‎под‏ ‎именем ‎Адольф ‎Барт ‎в ‎чине‏ ‎оберефрейтора‏ ‎люфтваффе ‎он‏ ‎попал ‎в‏ ‎плен ‎к ‎американцам. ‎Так ‎как‏ ‎в‏ ‎силу‏ ‎татуировки ‎он‏ ‎не ‎смог‏ ‎скрыть ‎своей‏ ‎принадлежности‏ ‎к ‎СС,‏ ‎представился ‎унтерштурмфюрером ‎СС ‎Отто ‎Экманом‏ ‎и ‎был‏ ‎направлен‏ ‎в ‎лагерь ‎военнопленных‏ ‎В ‎феврале‏ ‎бежал ‎из ‎лагеря ‎и‏ ‎устроился‏ ‎в ‎Коленбахе‏ ‎на ‎работу‏ ‎лесорубом. ‎После ‎того ‎как ‎в‏ ‎1948‏ ‎году ‎фирма‏ ‎закрылась, ‎он‏ ‎снял ‎в ‎Альтензальцкоте ‎комнату ‎за‏ ‎10‏ ‎марок‏ ‎в ‎месяц,‏ ‎купил ‎около‏ ‎сотни ‎кур‏ ‎и‏ ‎жил ‎за‏ ‎счет ‎продажи ‎яиц ‎и ‎курятины.‏ ‎В ‎1950‏ ‎году‏ ‎с ‎помощью ‎немецко-католического‏ ‎окружения ‎австрийского‏ ‎епископа ‎Алоиза ‎Худаля ‎эмигрировал‏ ‎в‏ ‎Аргентину.

Просматривая ‎биографии‏ ‎нацистских ‎военных‏ ‎преступников, ‎как ‎ушедших ‎по ‎крысиной‏ ‎тропе,‏ ‎так ‎и‏ ‎попавших ‎под‏ ‎трибуналы ‎союзников ‎и ‎немецкие ‎денацификационные‏ ‎суды,‏ ‎мы‏ ‎видим, ‎что‏ ‎никакого ‎повального‏ ‎бегства ‎в‏ ‎мае‏ ‎1945 ‎года‏ ‎в ‎их ‎рядах ‎не ‎отмечается.‏ ‎Все ‎они‏ ‎спокойно‏ ‎дожидались ‎англо-американцев, ‎а‏ ‎потом ‎или‏ ‎садились ‎в ‎лагеря ‎или‏ ‎старались‏ ‎просто ‎не‏ ‎попадаться ‎на‏ ‎глаза ‎оккупационной ‎администрации. ‎Многие ‎предпочли‏ ‎отсидеть‏ ‎своё ‎и‏ ‎спокойно ‎жить‏ ‎дальше ‎(иногда ‎недолго).

Вот, ‎к ‎примеру,‏ ‎Фридрих‏ ‎Панцингер.‏ ‎Это ‎уж‏ ‎гестаповец ‎из‏ ‎гестаповцев, ‎самая‏ ‎мякотка.‏ ‎Панцингер, ‎можно‏ ‎сказать, ‎был ‎большим ‎Мюллером, ‎чем‏ ‎сам ‎Мюллер.‏ ‎Командир‏ ‎«образцовой» ‎айнзацгруппы ‎А,‏ ‎руководитель ‎отдела‏ ‎IV ‎A ‎(борьба ‎с‏ ‎противником)‏ ‎центрального ‎аппарата‏ ‎гестапо, ‎то‏ ‎есть ‎его ‎боевой, ‎карающей ‎десницы.‏ ‎Этот‏ ‎деятель, ‎казалось‏ ‎бы, ‎должен‏ ‎был ‎бежать ‎в ‎Южную ‎Америку‏ ‎в‏ ‎первых‏ ‎рядах. ‎Но‏ ‎нет. ‎По‏ ‎окончании ‎войны‏ ‎он‏ ‎остался ‎в‏ ‎Линце. ‎В ‎октябре ‎1946 ‎года‏ ‎был ‎арестован‏ ‎и‏ ‎экстрадирован ‎в ‎СССР.‏ ‎22 ‎марта‏ ‎1952 ‎года ‎был ‎дважды‏ ‎приговорён‏ ‎в ‎Москве‏ ‎к ‎25‏ ‎годам ‎годам ‎трудовых ‎лагерей. ‎В‏ ‎качестве‏ ‎неамнистированного ‎военного‏ ‎преступника ‎в‏ ‎сентябре ‎1955 ‎года ‎был ‎передан‏ ‎ФРГ‏ ‎и‏ ‎освобождён. ‎Вернувшись,‏ ‎Панцингер ‎стал‏ ‎сотрудником ‎БНД‏ ‎под‏ ‎руководством ‎Гелена,‏ ‎а ‎с ‎1959 ‎года ‎работал‏ ‎в ‎трастовой‏ ‎компании.

В‏ ‎том ‎же ‎году‏ ‎против ‎него‏ ‎прокуратурой ‎Мюнхена ‎было ‎выдвинуто‏ ‎обвинение‏ ‎в ‎убийстве‏ ‎генерала ‎Месни.‏ ‎Пацнингер ‎был ‎арестован ‎в ‎своей‏ ‎мюнхенской‏ ‎квартире ‎и‏ ‎8 ‎августа‏ ‎1959 ‎года ‎совершил ‎самоубийство.

Как ‎видите,‏ ‎даже‏ ‎такие‏ ‎нацистские ‎бонзы,‏ ‎запятнавшие ‎себя‏ ‎в ‎крови‏ ‎бесчисленных‏ ‎жертв ‎айнзацгрупп,‏ ‎нажившие ‎себе ‎множество ‎врагов ‎в‏ ‎странах-победительницах, ‎имевшие‏ ‎все‏ ‎возможности ‎покинуть ‎разбитую‏ ‎Германию, ‎оставались‏ ‎в ‎стране. ‎Немцы ‎вообще‏ ‎никудышные‏ ‎конспираторы, ‎что‏ ‎же ‎касается‏ ‎каки-то ‎сетевых ‎структур, ‎способных ‎к‏ ‎самоорганизации‏ ‎не ‎по‏ ‎вертикали, ‎а‏ ‎по ‎горизонтали, ‎то ‎здесь ‎у‏ ‎них‏ ‎всё‏ ‎очень ‎плохо.‏ ‎Так ‎что‏ ‎пресловутая ‎OdeSSa‏ ‎это‏ ‎просто ‎одесский‏ ‎анекдот.

Множество ‎нацистских ‎палачей ‎второго ‎эшелона‏ ‎никуда ‎не‏ ‎бежали‏ ‎и ‎особенно ‎не‏ ‎прятались. ‎И‏ ‎вовсе ‎не ‎потому, ‎что‏ ‎мечтали‏ ‎валить ‎лес‏ ‎в ‎солнечном‏ ‎Коми, ‎быть ‎повешенными ‎поляками ‎или‏ ‎чехами‏ ‎или ‎быть‏ ‎застреленным ‎при‏ ‎попытке ‎к ‎бегству, ‎чем ‎любили‏ ‎побаловаться‏ ‎«тоже‏ ‎победители» ‎французы.‏ ‎Просто ‎«крысиная‏ ‎тропа» ‎была‏ ‎проложена‏ ‎не ‎нацистами‏ ‎и ‎не ‎для ‎нацистов. ‎Вернее‏ ‎сказать, ‎не‏ ‎для‏ ‎всех ‎нацистов.

Крысиная ‎тропа‏ ‎была ‎проектом‏ ‎Ватикана, ‎контролировалась ‎Святым ‎престолом‏ ‎и‏ ‎уйти ‎по‏ ‎ней ‎мог‏ ‎далеко ‎не ‎каждый.

Отнюдь ‎не ‎каждый.‏ ‎Поэтому‏ ‎вопрос ‎о‏ ‎предполагаемом ‎побеге‏ ‎Бормана ‎и ‎Мюллера ‎не ‎так‏ ‎уж‏ ‎прост‏ ‎и ‎однозначен...

Читать: 5+ мин
logo История без ретуши

СЕМНАДЦАТЬ ГРАММ СВИНЦА

Итак, ‎12‏ ‎февраля ‎1945 ‎года ‎Штирлиц ‎убил‏ ‎Клауса. ‎С‏ ‎этого‏ ‎преступления ‎начинается ‎цикл‏ ‎романов ‎о‏ ‎Штирлице, ‎как ‎о ‎штандартенфюрере‏ ‎СС,‏ ‎сотруднике ‎VI‏ ‎управления ‎РСХА.‏ ‎Первый ‎роман ‎об ‎Всеволоде ‎Владимирове‏ ‎(он‏ ‎же ‎Максим‏ ‎Максимович ‎Исаев)‏ ‎был ‎посвящён ‎событиям ‎на ‎Дальнем‏ ‎Востоке‏ ‎и‏ ‎по ‎существу‏ ‎с ‎основной‏ ‎идеей ‎цикла‏ ‎связан‏ ‎мало. ‎А‏ ‎вот ‎с ‎«Семнадцати ‎мгновений…» ‎начались‏ ‎события, ‎связанные‏ ‎со‏ ‎службой ‎нашего ‎героя‏ ‎в ‎немецкой‏ ‎политической ‎разведке. ‎Убийство ‎Клауса‏ ‎в‏ ‎череде ‎сюжетных‏ ‎линий ‎этого‏ ‎цикла ‎занимает ‎очень ‎важное ‎место.‏ ‎Штирлиц‏ ‎не ‎так‏ ‎уж ‎часто‏ ‎занимался ‎тем, ‎что, ‎по ‎всеобщему‏ ‎мнению,‏ ‎является‏ ‎основным ‎времяпровождением‏ ‎шпиона: ‎он‏ ‎практически ‎не‏ ‎убивал‏ ‎людей ‎и‏ ‎не ‎занимался ‎сексом. ‎Так ‎что,‏ ‎с ‎этим‏ ‎убийством‏ ‎надо ‎разобраться.

«Штирлиц ‎убил‏ ‎Клауса ‎выстрелом‏ ‎в ‎висок. ‎Они ‎стояли‏ ‎на‏ ‎берегу ‎озера.‏ ‎Здесь ‎была‏ ‎запретная ‎зона, ‎но ‎пост ‎охраны‏ ‎-‏ ‎это ‎Штирлиц‏ ‎знал ‎точно‏ ‎- ‎находился ‎в ‎двух ‎километрах,‏ ‎уже‏ ‎начался‏ ‎налет, ‎а‏ ‎во ‎время‏ ‎налета ‎пистолетный‏ ‎выстрел‏ ‎не ‎слышен.‏ ‎Он ‎рассчитал, ‎что ‎Клаус ‎упадет‏ ‎с ‎бетонной‏ ‎площадки‏ ‎- ‎раньше ‎отсюда‏ ‎ловили ‎рыбу‏ ‎- ‎прямо ‎в ‎воду.

Клаус‏ ‎упал‏ ‎в ‎воду‏ ‎молча, ‎кулем.‏ ‎Штирлиц ‎бросил ‎в ‎то ‎место,‏ ‎куда‏ ‎он ‎упал,‏ ‎пистолет ‎(версия‏ ‎самоубийства ‎на ‎почве ‎нервного ‎истощения‏ ‎выстроилась‏ ‎точно,‏ ‎письма ‎были‏ ‎отправлены ‎самим‏ ‎Клаусом), ‎снял‏ ‎перчатки‏ ‎и ‎пошел‏ ‎через ‎лес ‎к ‎своей ‎машине.‏ ‎До ‎деревушки,‏ ‎где‏ ‎жил ‎пастор ‎Шлаг,‏ ‎было ‎сорок‏ ‎километров. ‎Штирлиц ‎высчитал, ‎что‏ ‎он‏ ‎будет ‎у‏ ‎него ‎через‏ ‎час, ‎- ‎он ‎предусмотрел ‎все,‏ ‎даже‏ ‎возможность ‎предъявления‏ ‎алиби ‎по‏ ‎времени...»

Давайте ‎зададимся ‎вопросом: ‎«А ‎зачем‏ ‎Штирлиц‏ ‎убил‏ ‎осведомителя?» ‎Вопрос‏ ‎это ‎далеко‏ ‎не ‎праздный.‏ ‎Клаус‏ ‎был ‎не‏ ‎просто ‎осведомителем, ‎а ‎профессиональным ‎провокатором:‏ ‎Его ‎завербовали‏ ‎два‏ ‎года ‎назад. ‎Он‏ ‎сам ‎шел‏ ‎на ‎вербовку: ‎бывшему ‎корректору‏ ‎хотелось‏ ‎острых ‎ощущений.‏ ‎Работал ‎он‏ ‎артистично, ‎обезоруживая ‎собеседников ‎искренностью ‎и‏ ‎резкостью‏ ‎суждений. ‎Ему‏ ‎позволяли ‎говорить‏ ‎все, ‎лишь ‎бы ‎работа ‎была‏ ‎результативной‏ ‎и‏ ‎быстрой. ‎Иными‏ ‎словами, ‎мы‏ ‎видим, ‎что‏ ‎Штирлиц‏ ‎убил ‎штатного‏ ‎сотрудника ‎гестапо ‎или ‎СД. ‎Совершенно‏ ‎очевидно, ‎что‏ ‎Штирлиц‏ ‎при ‎этом ‎очень‏ ‎рисковал ‎–‏ ‎вернее ‎рисковал ‎бы, ‎убивая‏ ‎Клауса‏ ‎по ‎своей‏ ‎собственной ‎инициативе.

Но‏ ‎такая ‎инициатива ‎Штирлицу ‎была ‎не‏ ‎нужна.‏ ‎Может ‎показаться,‏ ‎что ‎Штирлиц‏ ‎таким ‎образом ‎обезопасил ‎пастора ‎Шлага,‏ ‎которого‏ ‎решил‏ ‎использовать ‎в‏ ‎своих ‎целях,‏ ‎но ‎это‏ ‎не‏ ‎так:

«Штирлиц ‎и‏ ‎не ‎думал ‎завязывать ‎никакой ‎комбинации‏ ‎со ‎Шлагом,‏ ‎когда‏ ‎пастора ‎привели ‎на‏ ‎первый ‎допрос:‏ ‎он ‎выполнял ‎приказ ‎Шелленберга.‏ ‎Побеседовав‏ ‎с ‎ним‏ ‎три ‎дня,‏ ‎он ‎проникся ‎интересом ‎к ‎этому‏ ‎старому‏ ‎человеку, ‎державшемуся‏ ‎с ‎удивительным‏ ‎достоинством ‎и ‎детской ‎наивностью.

"Итак, ‎пастор,‏ ‎-‏ ‎сказал‏ ‎себе ‎Штирлиц.‏ ‎- ‎Займемся‏ ‎пастором. ‎Он‏ ‎теперь,‏ ‎после ‎того‏ ‎как ‎Клаус ‎уничтожен, ‎практически ‎попал‏ ‎в ‎мое‏ ‎бесконтрольное‏ ‎подчинение. ‎Я ‎докладывал‏ ‎Шелленбергу ‎о‏ ‎том, ‎что ‎связей ‎пастора‏ ‎с‏ ‎экс-канцлером ‎Брюнингом‏ ‎установить ‎не‏ ‎удалось, ‎и ‎он, ‎судя ‎по‏ ‎всему,‏ ‎потерял ‎к‏ ‎старику ‎интерес.‏ ‎Зато ‎мой ‎интерес ‎к ‎нему‏ ‎вырос‏ ‎-‏ ‎после ‎приказа‏ ‎Центра".

То ‎есть‏ ‎и ‎Штирлиц‏ ‎не‏ ‎планировал ‎использовать‏ ‎пастора ‎в ‎момент ‎убийства ‎Клауса,‏ ‎и ‎от‏ ‎ареста‏ ‎он ‎пастора ‎не‏ ‎уберёг.

Для ‎того,‏ ‎что ‎бы ‎понять ‎мотив‏ ‎и‏ ‎обстоятельства ‎этого‏ ‎убийства, ‎нам‏ ‎нужно ‎понимать ‎где ‎и ‎когда‏ ‎Штирлиц‏ ‎это ‎сделал.

Непосредственно‏ ‎перед ‎убийством,‏ ‎«Штирлиц ‎принимал ‎Клауса, ‎в ‎маленьком‏ ‎особнячке‏ ‎на‏ ‎берегу ‎озера‏ ‎- ‎своей‏ ‎самой ‎удобной‏ ‎конспиративной‏ ‎квартире. ‎Он‏ ‎три ‎месяца ‎уговаривал ‎обергруппенфюрера ‎СС‏ ‎Поля ‎выделить‏ ‎ему‏ ‎деньги ‎для ‎приобретения‏ ‎виллы ‎у‏ ‎детей ‎погибших ‎при ‎бомбежке‏ ‎танцоров‏ ‎"Оперы". ‎Детки‏ ‎просили ‎много,‏ ‎и ‎Поль, ‎отвечавший ‎за ‎хозяйственную‏ ‎политику‏ ‎СС ‎и‏ ‎СД, ‎категорически‏ ‎отказывал ‎Штирлицу. ‎"Вы ‎сошли ‎с‏ ‎ума,‏ ‎-‏ ‎говорил ‎он,‏ ‎- ‎снимите‏ ‎что-нибудь ‎поскромнее.‏ ‎Откуда‏ ‎эта ‎тяга‏ ‎к ‎роскоши? ‎Мы ‎не ‎можем‏ ‎швырять ‎деньги‏ ‎направо‏ ‎и ‎налево! ‎Это‏ ‎бесчестно ‎по‏ ‎отношению ‎к ‎нации, ‎несущей‏ ‎бремя‏ ‎войны".

Штирлицу ‎пришлось‏ ‎привести ‎сюда‏ ‎своего ‎шефа ‎- ‎начальника ‎политической‏ ‎разведки‏ ‎службы ‎безопасности.‏ ‎Тридцатичетырехлетний ‎бригадефюрер‏ ‎СС ‎Вальтер ‎Шелленберг ‎сразу ‎понял,‏ ‎что‏ ‎лучшего‏ ‎места ‎для‏ ‎бесед ‎с‏ ‎серьезными ‎агентами‏ ‎найти‏ ‎невозможно. ‎Через‏ ‎подставных ‎лиц ‎была ‎произведена ‎купчая,‏ ‎и ‎некий‏ ‎Бользен,‏ ‎главный ‎инженер ‎"химического‏ ‎народного ‎предприятия‏ ‎имени ‎Роберта ‎Лея", ‎получил‏ ‎право‏ ‎пользования ‎виллой.‏ ‎Он ‎же‏ ‎нанял ‎сторожа ‎за ‎высокую ‎плату‏ ‎и‏ ‎хороший ‎паек.‏ ‎Бользеном ‎был‏ ‎штандартенфюрер ‎СС ‎фон ‎Штирлиц».

Итак, ‎Штирлиц‏ ‎заселился‏ ‎в‏ ‎маленький ‎особнячок‏ ‎под ‎чужим‏ ‎именем. ‎И‏ ‎он‏ ‎убил ‎агента‏ ‎гестапо, ‎который ‎об ‎этом ‎знал.‏ ‎С ‎учётом‏ ‎исторического‏ ‎времени, ‎когда ‎это‏ ‎произошло, ‎мы‏ ‎можем ‎сделать ‎лишь ‎один‏ ‎обоснованный‏ ‎вывод: ‎Штирлица‏ ‎готовили ‎к‏ ‎переброске ‎куда-то ‎вдаль ‎по ‎«крысиной‏ ‎тропе»‏ ‎после ‎разгрома‏ ‎Германии.

Естественно, ‎столь‏ ‎грубая ‎фабрикация ‎«новой ‎личности» ‎Штирлица‏ ‎указывает‏ ‎на‏ ‎то, ‎что‏ ‎его ‎планировалось‏ ‎перебросить ‎куда-то‏ ‎очень‏ ‎далеко: ‎советская,‏ ‎да ‎и ‎«союзные» ‎контрразведки ‎легко‏ ‎установили ‎бы,‏ ‎что‏ ‎главный ‎инженер ‎Бользен‏ ‎возник ‎в‏ ‎маленьким ‎уютном ‎особнячке ‎лишь‏ ‎в‏ ‎начале ‎1945‏ ‎года. ‎А‏ ‎вот ‎где-нибудь ‎в ‎Аргентине ‎эта‏ ‎легенда‏ ‎вполне ‎могла‏ ‎сработать. ‎Так‏ ‎что ‎переброску ‎Штирлица ‎через ‎океан‏ ‎начали‏ ‎готовить‏ ‎именно ‎в‏ ‎сорок ‎пятом,‏ ‎и ‎именно‏ ‎по‏ ‎линии ‎Бормана.

Соответственно,‏ ‎Штирлицу ‎не ‎нужно ‎было ‎фабриковать‏ ‎себе ‎какое-то‏ ‎тонкое,‏ ‎рассчитанное ‎на ‎профессионалов‏ ‎гестапо ‎алиби.‏ ‎Для ‎него ‎было ‎достаточно,‏ ‎чтобы‏ ‎труп ‎не‏ ‎обнаружила ‎крипо,‏ ‎и ‎чтобы ‎случайный ‎свидетель ‎не‏ ‎навёл‏ ‎криминальную ‎полицию‏ ‎на ‎доктора‏ ‎Бользена. ‎Вообще ‎вся ‎эта ‎постоянная‏ ‎возня‏ ‎вокруг‏ ‎штандартенфюрера ‎и‏ ‎его ‎группы‏ ‎(скорее ‎всего‏ ‎давно‏ ‎работающей ‎под‏ ‎колпаком ‎гестапо) ‎создает ‎впечатление ‎сугубо‏ ‎внутренних ‎интриг‏ ‎в‏ ‎РСХА, ‎чем ‎охотой‏ ‎на ‎советского‏ ‎разведчика-нелегала.

А ‎в ‎1947-м ‎году,‏ ‎попав‏ ‎(согласно ‎сюжету‏ ‎романа, ‎«Отчаянье»)‏ ‎на ‎допросы ‎в ‎МГБ, ‎товарищу‏ ‎Владимирову‏ ‎пришлось ‎очень‏ ‎тщательно ‎страховаться‏ ‎во ‎всех ‎случаях, ‎когда ‎он‏ ‎боялся‏ ‎быть‏ ‎пойманным ‎на‏ ‎умолчании, ‎которое‏ ‎в ‎разведки‏ ‎хуже‏ ‎лжи. ‎Он‏ ‎открыл ‎частицу ‎правды ‎и ‎о‏ ‎своей ‎легенде,‏ ‎и‏ ‎о ‎том, ‎что‏ ‎отправившийся ‎к‏ ‎нему ‎на ‎встречу ‎агент‏ ‎Клаус‏ ‎был ‎убит.

Клаус‏ ‎просто ‎слишком‏ ‎много ‎знал ‎о ‎штандартенфюрере ‎Штирлице.‏ ‎Или‏ ‎о ‎докторе‏ ‎Бользене, ‎что,‏ ‎впрочем ‎было ‎уже ‎неважно...

Читать: 8+ мин
logo История без ретуши

СЕМНАДЦАТЬ МГНОВЕНИЙ БЕЗ ПРАВА ПЕРЕПИСКИ

Я ‎в‏ ‎свое ‎время ‎пытался ‎анализировать ‎общность‏ ‎источников ‎вдохновения‏ ‎наших‏ ‎маститых ‎мастеров ‎детективного‏ ‎жанра ‎Э.‏ ‎Хруцкого ‎и ‎братьев ‎Вайнеров.‏ ‎Если‏ ‎вы ‎припоминаете,‏ ‎я ‎указывал‏ ‎на ‎множество ‎совпадений ‎в ‎основных‏ ‎сюжетных‏ ‎линиях ‎и‏ ‎характерных ‎деталях‏ ‎«Места ‎встречи...» ‎и ‎ряда ‎романов‏ ‎Хруцкого.‏ ‎Вплоть‏ ‎до ‎того,‏ ‎что ‎«Черную‏ ‎кошку» ‎в‏ ‎романе‏ ‎Хруцкого ‎«Четвертый‏ ‎эшелон» ‎тоже ‎брал ‎оперуполномоченный ‎МУРа‏ ‎Шарапов. ‎Правда,‏ ‎в‏ ‎«Четвертом ‎эшелоне» ‎о‏ ‎захвате ‎«Черной‏ ‎кошки» ‎упоминается ‎мимолетно, ‎в‏ ‎основной‏ ‎сюжет ‎романа‏ ‎этот ‎эпизод‏ ‎не ‎входит. ‎Ну, ‎а ‎обстановка‏ ‎места‏ ‎преступления ‎в‏ ‎«Месте ‎встречи...»‏ ‎и ‎«Четвертом ‎эшелоне», ‎фигура ‎лжефронтовика,‏ ‎обольстителя‏ ‎актрис‏ ‎легкого ‎жанра,‏ ‎способ, ‎которым‏ ‎берут ‎банду,‏ ‎выманив‏ ‎её ‎запиской‏ ‎на ‎«операцию» ‎не ‎могли ‎быть‏ ‎простым ‎совпадением.‏ ‎Но‏ ‎и ‎в ‎плагиате‏ ‎я ‎никого‏ ‎не ‎обвиняю.

Все ‎проще. ‎Для‏ ‎написания‏ ‎своих ‎романов‏ ‎и ‎Вайнеры‏ ‎и ‎Хруцкий ‎пользовались ‎одними ‎и‏ ‎теми‏ ‎же ‎источниками:‏ ‎реальными ‎уголовными‏ ‎делами. ‎Там ‎они ‎почерпнули ‎все‏ ‎те‏ ‎пересекающиеся‏ ‎у ‎них‏ ‎моменты, ‎о‏ ‎которых ‎я‏ ‎уже‏ ‎говорил. ‎Хруцкий‏ ‎следовал ‎первоисточникам ‎более ‎точно, ‎Вайнеры‏ ‎из ‎детективного‏ ‎романа‏ ‎сотворили ‎злой ‎антисоветский‏ ‎памфлет, ‎но‏ ‎вышли ‎их ‎истории ‎из‏ ‎одного‏ ‎уголовного ‎дела,‏ ‎дела ‎о‏ ‎белорусской ‎националистической ‎организации ‎«Черный ‎кот»,‏ ‎которая‏ ‎была ‎ответвлением‏ ‎абвера ‎в‏ ‎Белоруссии. ‎Отсюда ‎и ‎пресловутая ‎«Черная‏ ‎кошка»,‏ ‎кстати.‏ ‎

С ‎этих‏ ‎позиций ‎я‏ ‎и ‎предлагаю‏ ‎подумать‏ ‎о ‎том,‏ ‎кто ‎был ‎прототипом ‎Штирлица ‎в‏ ‎многотомной ‎эпопее‏ ‎Юлиана‏ ‎Семенова. ‎Семенов ‎ведь‏ ‎тоже ‎не‏ ‎мог ‎выдумать ‎свою ‎историю‏ ‎с‏ ‎нуля. ‎В‏ ‎серии ‎романов‏ ‎о ‎Штирлице ‎затронуто ‎множество ‎событий‏ ‎и‏ ‎действующих ‎лиц,‏ ‎знать ‎о‏ ‎которых ‎рядовому ‎советскому ‎писателю ‎было‏ ‎неоткуда.‏ ‎Разумеется,‏ ‎имея ‎допуск‏ ‎к ‎закрытым‏ ‎разделам ‎библиотеки‏ ‎Ленина‏ ‎или ‎архивам‏ ‎ЦК ‎КПСС, ‎какие-то ‎сведения ‎собрать‏ ‎было ‎возможно.‏ ‎Но‏ ‎ведь ‎опять-таки ‎нужно‏ ‎было ‎знать,‏ ‎что ‎искать!

Приведу ‎пример. ‎Первым‏ ‎романом‏ ‎о ‎Максиме‏ ‎Максимовиче ‎Исаеве‏ ‎был ‎«Пароль ‎не ‎нужен». ‎По‏ ‎факту‏ ‎это ‎роман‏ ‎не ‎об‏ ‎Исаеве, ‎а ‎о ‎Блюхере, ‎вернее‏ ‎о‏ ‎реабилитации‏ ‎этого ‎советского‏ ‎полководца. ‎Юлиан‏ ‎Семенов ‎решает‏ ‎довольно‏ ‎сложную ‎задачу:‏ ‎ему ‎нужно ‎и ‎Блюхера ‎реабилитировать,‏ ‎и ‎на‏ ‎родную‏ ‎ВЧК ‎лишней ‎тени‏ ‎не ‎бросить.‏ ‎И ‎Семенов ‎с ‎этой‏ ‎задачей‏ ‎блестяще ‎справляется,‏ ‎переложив ‎ответственность‏ ‎за ‎его ‎арест ‎на ‎японскую‏ ‎разведку,‏ ‎состряпавшую ‎грязную‏ ‎провокацию ‎против‏ ‎будущего ‎маршала ‎во ‎время ‎переговоров‏ ‎между‏ ‎ДНР‏ ‎и ‎Японией‏ ‎в ‎Дайрэне.‏ ‎

И ‎действительно,‏ ‎именно‏ ‎Дайрэнский ‎эпизод‏ ‎политической ‎деятельности ‎Блюхера ‎был ‎впоследствии‏ ‎поставлен ‎ему‏ ‎в‏ ‎вину ‎после ‎ареста‏ ‎органами ‎НКВД.‏ ‎Но ‎как ‎раз ‎информация‏ ‎эта‏ ‎была ‎в‏ ‎то ‎время‏ ‎совершенно ‎недоступна! ‎На ‎неё ‎нельзя‏ ‎было‏ ‎просто ‎наткнуться‏ ‎в ‎Интернете‏ ‎или ‎случайно ‎прочесть ‎в ‎бульварной‏ ‎прессе.‏ ‎Иными‏ ‎словами, ‎Семенов‏ ‎шёл ‎от‏ ‎подлинного ‎уголовного‏ ‎дела‏ ‎маршала ‎Блюхера,‏ ‎на ‎которое ‎он ‎положил ‎свою‏ ‎сюжет.

В ‎«Отчаянии»‏ ‎Штирлица‏ ‎по ‎возвращению ‎в‏ ‎Москву ‎арестовывают.‏ ‎А ‎по ‎какому ‎поводу‏ ‎к‏ ‎Штирлицу ‎могли‏ ‎возникнуть ‎претензии‏ ‎по ‎возвращении ‎в ‎Москву? ‎Давайте‏ ‎отбросим‏ ‎демонстративно ‎бессмысленное‏ ‎возбуждение ‎уголовного‏ ‎дела, ‎описанное ‎в ‎«Отчаянии», ‎и‏ ‎постараемся‏ ‎анализировать‏ ‎исключительно ‎первоисточник.‏ ‎Первоисточник, ‎с‏ ‎которого ‎началась‏ ‎история‏ ‎штандартенфюрера ‎фон‏ ‎Штирлица, ‎это ‎«Семнадцать ‎мгновений ‎весны».

Этот‏ ‎роман ‎посвящён‏ ‎событиям‏ ‎одна ‎тысяча ‎девятьсот‏ ‎сорок ‎пятого‏ ‎года ‎в ‎Берлине ‎и,‏ ‎в‏ ‎частности, ‎активной‏ ‎деятельности ‎Штирлица‏ ‎среди ‎представителей ‎готовой ‎уже ‎задать‏ ‎деру‏ ‎нацисткой ‎верхушки.‏ ‎Роман ‎был‏ ‎написан ‎сразу ‎после ‎романа ‎«Пароль‏ ‎не‏ ‎нужен»,‏ ‎а ‎в‏ ‎целом ‎событиям‏ ‎сорок ‎пятого‏ ‎года‏ ‎посвящена ‎дилогия‏ ‎из ‎двух ‎романов: ‎«Семнадцать ‎мгновений‏ ‎весны» ‎и‏ ‎«Приказано‏ ‎выжить». ‎

Из ‎них‏ ‎классикой ‎на‏ ‎все ‎времена ‎стал ‎первый‏ ‎роман,‏ ‎положенный ‎в‏ ‎основу ‎одноименного‏ ‎советского ‎многосерийного ‎телевизионного ‎фильма. ‎Давайте‏ ‎попробуем‏ ‎разобраться ‎в‏ ‎том, ‎что‏ ‎там ‎произошло ‎и, ‎главное, ‎зачем‏ ‎нам‏ ‎Семенов‏ ‎обо ‎всем‏ ‎этом ‎написал.

Сама‏ ‎по ‎себе‏ ‎геополитическая‏ ‎канва ‎романа‏ ‎очень ‎актуальна ‎и ‎по ‎сей‏ ‎день. ‎Напомню,‏ ‎что‏ ‎коварные ‎союзники ‎товарища‏ ‎Сталина ‎ещё‏ ‎со ‎времен ‎аншлюса ‎Австрии‏ ‎только‏ ‎тем ‎и‏ ‎были ‎озабочены,‏ ‎чтобы ‎оставить ‎СССР ‎наедине ‎с‏ ‎бесноватым‏ ‎фюрером. ‎Объявив‏ ‎Гитлеру ‎войну,‏ ‎Англия ‎и ‎Франция ‎продолжили ‎свои‏ ‎интриги.‏ ‎Как‏ ‎нам ‎с‏ ‎вами ‎прекрасно‏ ‎известно, ‎эти‏ ‎попытки‏ ‎длились ‎в‏ ‎течение ‎всей ‎мировой ‎войны, ‎но‏ ‎ни ‎разу‏ ‎не‏ ‎увенчались ‎успехом. ‎Более‏ ‎того, ‎заигравшись‏ ‎в ‎антисоветские ‎игрища, ‎Англия‏ ‎в‏ ‎1940-м ‎году‏ ‎сама ‎оказалась‏ ‎в ‎одиночестве ‎и ‎вынуждена ‎была‏ ‎отчаянно‏ ‎оттягивать ‎свой‏ ‎конец: ‎сражаться‏ ‎с ‎Гитлером ‎без ‎союзников ‎вплоть‏ ‎до‏ ‎самого‏ ‎рокового ‎дня‏ ‎22 ‎июня‏ ‎1941 ‎года.

Вот‏ ‎эти‏ ‎безуспешные ‎попытки,‏ ‎регулярно ‎предпринимаемые ‎коллективным ‎Западом, ‎должны‏ ‎были ‎иметь‏ ‎какое-то‏ ‎более ‎или ‎менее‏ ‎вменяемое ‎оправдание‏ ‎именно ‎в ‎части ‎их‏ ‎безуспешности.‏ ‎Ссылаться ‎на‏ ‎гений ‎товарища‏ ‎Сталина ‎во ‎времена ‎застоя ‎было‏ ‎не‏ ‎принято. ‎Да‏ ‎и ‎в‏ ‎принципе, ‎советская ‎внешняя ‎политика ‎официально‏ ‎провозглашалась‏ ‎честной‏ ‎и ‎открытой,‏ ‎без ‎какого-либо‏ ‎маккиавелизма. ‎Вот‏ ‎как‏ ‎написано ‎в‏ ‎официальном ‎договоре, ‎так ‎все ‎и‏ ‎было ‎задумано.‏ ‎То‏ ‎есть ‎неудачи ‎в‏ ‎попытках ‎Запада‏ ‎сговориться ‎с ‎Гитлером, ‎который‏ ‎тоже‏ ‎хотел ‎сговориться‏ ‎с ‎Западом,‏ ‎нужно ‎было ‎как-то ‎оправдывать. ‎Одним‏ ‎из‏ ‎таких ‎виртуозных‏ ‎по ‎закрученности‏ ‎сюжета ‎оправданий ‎и ‎были ‎«Семнадцать‏ ‎мгновений‏ ‎весны».‏ ‎

Штирлиц ‎плетет‏ ‎тонкую ‎интригу,‏ ‎в ‎результате‏ ‎которой‏ ‎Гитлер ‎и‏ ‎Сталин, ‎единым ‎фронтом, ‎как ‎когда-то‏ ‎в ‎1939‏ ‎году,‏ ‎выступают ‎против ‎панской‏ ‎Польши ‎начавшихся‏ ‎в ‎Берне ‎переговоров ‎предателей‏ ‎рейха‏ ‎и ‎социализма‏ ‎с ‎Аланом‏ ‎Даллесом ‎(автором ‎одноименного ‎плана). ‎Все‏ ‎покровы‏ ‎сброшены, ‎тайны‏ ‎раскрыты, ‎Сталин‏ ‎пишет ‎Рузвельту ‎укоризненное ‎письмо, ‎Борман‏ ‎в‏ ‎очередной‏ ‎раз ‎оставляет‏ ‎в ‎дураках‏ ‎своих ‎конкурентов‏ ‎по‏ ‎карьерной ‎игре.‏ ‎Рузвельт ‎в ‎итоге ‎пишет ‎Сталину‏ ‎«явку ‎с‏ ‎повинной»‏ ‎и ‎умирает ‎от‏ ‎стыда, ‎а‏ ‎война ‎благополучно ‎заканчивается ‎продолжается.‏ ‎

Но,‏ ‎если ‎опустить‏ ‎выдуманные ‎Семеновым‏ ‎интриги ‎нацистских ‎бонз ‎мы ‎видим‏ ‎явные‏ ‎и ‎необъяснимые‏ ‎несостыковки ‎в‏ ‎легенде ‎Штирлица ‎относительно ‎его ‎деятельности‏ ‎в‏ ‎Берлине‏ ‎сорок ‎пятого‏ ‎года, ‎очевидно‏ ‎требующие ‎тщательного‏ ‎расследования.‏ ‎Причём ‎Семенов‏ ‎тут ‎играет ‎сразу ‎несколько ‎партий,‏ ‎наподобие ‎гроссмейстера‏ ‎Алехина,‏ ‎дававшего ‎сеансы ‎одновременной‏ ‎игры ‎на‏ ‎шахматных ‎турнирах ‎Третьего ‎рейха‏ ‎и‏ ‎оккупированных ‎восточных‏ ‎территорий. ‎Например,‏ ‎с ‎первых ‎строк ‎романа ‎тонкий‏ ‎интеллектуал,‏ ‎похожий ‎на‏ ‎профессора ‎математики,‏ ‎Штирлиц ‎убивает ‎стукача, ‎сразу ‎же‏ ‎обозначив‏ ‎свою‏ ‎сторону ‎в‏ ‎противостоянии ‎интеллигенции‏ ‎и ‎тайной‏ ‎полиции‏ ‎всех ‎времён‏ ‎и ‎народов. ‎

Итак, ‎для ‎начала‏ ‎у ‎Штирлица‏ ‎арестовывают‏ ‎радистку. ‎Это ‎очень‏ ‎нехорошо. ‎У‏ ‎Леопольда ‎Треппера ‎в ‎свое‏ ‎время‏ ‎тоже ‎радистку‏ ‎арестовали. ‎А‏ ‎самого ‎Леопольда ‎— ‎нет. ‎Причем‏ ‎никакая‏ ‎служба ‎пеленгации‏ ‎к ‎аресту‏ ‎Кэтрин ‎Кин ‎отношения ‎не ‎имела,‏ ‎а‏ ‎в‏ ‎версию ‎ареста‏ ‎в ‎родильном‏ ‎отделении ‎Шаритэ‏ ‎(привет,‏ ‎Навальный!) ‎поверить‏ ‎трудно. ‎«Полька, ‎а ‎какого ‎великана‏ ‎родила! ‎Надо‏ ‎звонить‏ ‎в ‎гестапо», ‎—‏ ‎что ‎это‏ ‎за ‎детский ‎лепет ‎вообще?‏ ‎

Ещё‏ ‎хуже ‎выглядит‏ ‎то ‎обстоятельство,‏ ‎что ‎арест ‎«русской ‎пианистки» ‎не‏ ‎привел‏ ‎к ‎аресту‏ ‎самого ‎Штирлица,‏ ‎которого, ‎кстати, ‎пианистка ‎прекрасно ‎знала.‏ ‎Для‏ ‎любого‏ ‎сотрудника ‎НКВД‏ ‎выколотить ‎из‏ ‎подследственной ‎женщины,‏ ‎только‏ ‎что ‎родившей,‏ ‎арестованной ‎с ‎ребенком ‎на ‎руках,‏ ‎любые ‎сведения‏ ‎было‏ ‎делом ‎одного ‎плевка.‏ ‎Поверить ‎в‏ ‎то, ‎что ‎радистку ‎не‏ ‎раскололи‏ ‎в ‎гестапо‏ ‎попросту ‎невозможно.‏ ‎Однако ‎русская ‎пианистка ‎не ‎только‏ ‎не‏ ‎колется, ‎но‏ ‎и ‎спокойно‏ ‎выходит ‎на ‎свободу. ‎С ‎ребенком.‏ ‎Как‏ ‎такое‏ ‎могло ‎случиться?‏ ‎А ‎очень‏ ‎просто. ‎Её‏ ‎освободили‏ ‎доблестные ‎воины‏ ‎СС. ‎Вернее ‎один ‎контуженный ‎эсэсовец‏ ‎вдруг ‎перебил‏ ‎охрану‏ ‎и ‎скрылся ‎с‏ ‎радисткой. ‎Очень‏ ‎интересно. ‎«А ‎как ‎нам‏ ‎можно‏ ‎было ‎бы‏ ‎с ‎ним‏ ‎побеседовать? ‎Может ‎он ‎среди ‎пленных‏ ‎или‏ ‎интернированных ‎найдется?‏ ‎Ах, ‎он‏ ‎сразу ‎же ‎погиб... ‎забавно». ‎Что‏ ‎ж,‏ ‎повезло‏ ‎Штирлицу. ‎Кэтрин‏ ‎не ‎раскололась,‏ ‎фотография ‎штандартенфюрера,‏ ‎заготовленная‏ ‎для ‎его‏ ‎опознания ‎не ‎пригодилась. ‎

Но ‎при‏ ‎этом ‎(внимание!)‏ ‎какой-то‏ ‎полуарест, ‎полузадержание ‎Штирлица‏ ‎вслед ‎за‏ ‎разгромом ‎радиоцентра ‎советской ‎разведки‏ ‎все-таки‏ ‎последовал. ‎Пальчики‏ ‎он ‎оставил‏ ‎на ‎чемодане. ‎И ‎вот ‎Штирлица‏ ‎уже‏ ‎проверяют ‎в‏ ‎тюрьме ‎гестапо.‏ ‎Помните ‎эпизод ‎с ‎опознанием ‎нашего‏ ‎героя‏ ‎каким-то‏ ‎чахоточным ‎шуцманом?‏ ‎«Ваша ‎форма‏ ‎их ‎смущает.‏ ‎—‏ ‎И ‎что‏ ‎же ‎мне, ‎сидеть ‎голым?» ‎Так‏ ‎вот, ‎шуцман‏ ‎вспомнил,‏ ‎что ‎Штирлиц ‎перевез‏ ‎через ‎дорогу‏ ‎какую-то ‎разбитую ‎при ‎бомбежке‏ ‎коляску,‏ ‎чемоданы ‎там‏ ‎тоже ‎были,‏ ‎наверное. ‎И ‎вот ‎человек, ‎уличенный‏ ‎прямыми‏ ‎уликами, ‎то‏ ‎есть ‎отпечатками‏ ‎пальцев ‎прямо ‎на ‎советской ‎рации,‏ ‎спокойненько‏ ‎продолжает‏ ‎работу ‎в‏ ‎святая ‎святых‏ ‎немецкой ‎политической‏ ‎разведки,‏ ‎курирует ‎там‏ ‎переговоры ‎с ‎Западом ‎и ‎(не‏ ‎больше, ‎не‏ ‎меньше!)‏ ‎вопросы ‎изготовления ‎атомного‏ ‎оружия. ‎

Вот‏ ‎теперь ‎мы ‎понимаем, ‎что‏ ‎у‏ ‎гипотетического ‎следователя,‏ ‎работавшего ‎с‏ ‎уголовным ‎делом ‎гипотетического ‎Штирлица, ‎вернувшегося‏ ‎в‏ ‎Москву ‎после‏ ‎войны, ‎было‏ ‎несколько ‎неприятных ‎вопросов ‎к ‎бывшему‏ ‎коллеге.‏ ‎Арест‏ ‎Кэтрин ‎Кин,‏ ‎её ‎побег-освобождение,‏ ‎безуспешные ‎розыски‏ ‎по‏ ‎всему ‎Берлину‏ ‎были ‎зафиксированы ‎в ‎трофейных ‎документах‏ ‎гестапо. ‎А‏ ‎вместе‏ ‎с ‎ними ‎также‏ ‎и ‎материалы‏ ‎проверки ‎самого ‎Штирлица, ‎с‏ ‎вызовами‏ ‎полицейских, ‎протоколами‏ ‎очных ‎ставок,‏ ‎показаниями ‎сотрудников ‎гестапо ‎и ‎надзирателей.‏ ‎Богатый‏ ‎трофейный ‎материал‏ ‎на ‎Штирлица‏ ‎был. ‎Осталось ‎послушать ‎объяснения ‎подозреваемого.‏ ‎

Вот‏ ‎эти‏ ‎объяснения ‎Семенов‏ ‎и ‎сочинил.‏ ‎Сочинил ‎потому‏ ‎что‏ ‎его ‎об‏ ‎этом ‎попросили ‎на ‎Лубянке. ‎

Читать: 11+ мин
logo История без ретуши

НЕОПУБЛИКОВАННОЕ ИНТЕРВЬЮ-IV

— А ‎что‏ ‎связывало ‎Фокса ‎с ‎бандой?

— Работа ‎связывала,‏ ‎не ‎веселье‏ ‎же!‏ ‎Да ‎и ‎веселья-то‏ ‎у ‎него‏ ‎поубавилось ‎к ‎той ‎поре.‏ ‎После‏ ‎отъезда ‎Груздевой‏ ‎Фокс ‎ходил‏ ‎злой, ‎как ‎чёрт. ‎И ‎Лариску‏ ‎он,‏ ‎видать ‎жалел,‏ ‎тосковал ‎по‏ ‎её ‎прелестям, ‎и ‎от ‎начальства‏ ‎по‏ ‎шапке‏ ‎получил ‎за‏ ‎топорную ‎работу.‏ ‎В ‎штрафбат‏ ‎его,‏ ‎как ‎он‏ ‎сказал, ‎определили. ‎С ‎уголовным ‎элементом‏ ‎отрабатывать ‎расхитителей‏ ‎социалистической‏ ‎собственности. ‎Делалось ‎это‏ ‎тоже ‎с‏ ‎подходцем. ‎Торговые ‎наши ‎и‏ ‎складские‏ ‎работники ‎повадились‏ ‎тогда ‎приторговывать‏ ‎вторым ‎фронтом: ‎американской ‎тушенкой, ‎яичным‏ ‎порошком,‏ ‎китовыми ‎консервами,‏ ‎табачком ‎душистым.‏ ‎А ‎что ‎б ‎не ‎попасться‏ ‎в‏ ‎руки‏ ‎нашей ‎родной‏ ‎рабоче-крестьянской ‎милиции,‏ ‎придумали ‎они‏ ‎штуку‏ ‎хитрую: ‎«мельница»,‏ ‎как ‎они ‎её ‎назвали.

Грубо ‎если‏ ‎говорить, ‎одни‏ ‎и‏ ‎те ‎же ‎ящики‏ ‎тушенки ‎и‏ ‎прочего ‎ленд-лиза ‎возили ‎по‏ ‎дюжине‏ ‎складов. ‎Ежели‏ ‎где ‎проверка‏ ‎или ‎инвентаризация ‎намечается, ‎туда ‎полный‏ ‎комплект‏ ‎и ‎загружали.‏ ‎В ‎другом‏ ‎месте ‎ревизия, ‎туда ‎везут. ‎Всё‏ ‎шито-крыто,‏ ‎главное‏ ‎зараньше ‎узнать‏ ‎куда ‎проверяющие‏ ‎намыливаются. ‎А‏ ‎с‏ ‎этим ‎у‏ ‎них ‎дело ‎было ‎четко ‎поставлено,‏ ‎все ‎начальство‏ ‎в‏ ‎доле. ‎Но ‎было‏ ‎и ‎слабое‏ ‎место ‎в ‎их ‎расчетах:‏ ‎какое-то‏ ‎количество ‎товара‏ ‎всё ‎едино‏ ‎нужно ‎было ‎в ‎натуре ‎иметь,‏ ‎что‏ ‎б ‎было,‏ ‎что ‎возить.‏ ‎А ‎ежели ‎в ‎одном ‎месте‏ ‎товар‏ ‎изъять,‏ ‎а ‎в‏ ‎другом ‎проверку‏ ‎наладить, ‎то‏ ‎мельница‏ ‎их ‎уже‏ ‎ничего ‎путнего ‎смолоть ‎не ‎сможет.‏ ‎Придется ‎ответ‏ ‎держать.

— Разжирели,‏ ‎сволочи, ‎на ‎народной‏ ‎беде, ‎—‏ ‎говорил ‎мне ‎Фокс. ‎—‏ ‎Пока‏ ‎мы ‎на‏ ‎фронтах ‎кровь‏ ‎проливали, ‎нажили ‎себе ‎целые ‎состояния,‏ ‎в‏ ‎роскоши ‎купаются.‏ ‎Одна ‎артистка,‏ ‎говорят, ‎в ‎блокадном ‎Ленинграде ‎за‏ ‎осьмушку‏ ‎хлеба‏ ‎бриллианты ‎горстями‏ ‎брала! ‎Мы‏ ‎жизнью ‎каждый‏ ‎день‏ ‎рисковали, ‎а‏ ‎они...

— И ‎то ‎слово, ‎— ‎поддержал‏ ‎я. ‎—‏ ‎Помню‏ ‎под ‎Псковом ‎окружили‏ ‎нас ‎в‏ ‎малой ‎деревеньке ‎партизаны, ‎рыл‏ ‎триста‏ ‎краснопузых ‎на‏ ‎наш ‎неполный‏ ‎взвод. ‎Коли ‎не ‎подоспели ‎бы‏ ‎латыши,‏ ‎каюк ‎бы‏ ‎всем ‎был.

— Латышские‏ ‎стрелки ‎круто ‎работали. ‎Помню, ‎под‏ ‎Могилёвам‏ ‎в‏ ‎сорок ‎втором‏ ‎выезжали ‎мы‏ ‎на ‎акцию,‏ ‎—‏ ‎начал ‎было‏ ‎Фокс, ‎но ‎чего-то ‎осёкся. ‎

В‏ ‎общем ‎на‏ ‎их‏ ‎мельницу ‎ответ ‎наш‏ ‎был ‎такой.‏ ‎Узнаём, ‎на ‎какую ‎точку‏ ‎особо‏ ‎дефицитный ‎товар‏ ‎завезли ‎и‏ ‎берем ‎на ‎гоп-стоп. ‎Товара ‎этого‏ ‎числится‏ ‎по ‎Москве‏ ‎партий ‎пять‏ ‎— ‎шесть, ‎на ‎разных ‎складах,‏ ‎а‏ ‎в‏ ‎наличии ‎только‏ ‎одна, ‎для‏ ‎«мельницы» ‎которую‏ ‎держут.‏ ‎Как ‎изымем‏ ‎мы ‎товарец ‎этот, ‎так ‎и‏ ‎остальным ‎ворюгам‏ ‎предъявлять‏ ‎ревизорам ‎будет ‎нечего.‏ ‎Тут ‎их,‏ ‎как ‎положено, ‎за ‎шиворот,‏ ‎да‏ ‎в ‎цугундер.‏ ‎Работали ‎мы‏ ‎с ‎бандой, ‎самой ‎натуральной, ‎«Чёрная‏ ‎кошка»‏ ‎ей ‎прозвание.‏ ‎

— И ‎много‏ ‎складов ‎Вы ‎таким ‎образом ‎ограбили?‏ ‎

Ну,‏ ‎с‏ ‎полдюжины ‎точно‏ ‎обшмонали. ‎Первый‏ ‎склад ‎мы‏ ‎на‏ ‎Башиловке ‎поставили,‏ ‎забрали ‎банку ‎с ‎меланжем ‎—‏ ‎продуктом ‎дорогим‏ ‎и‏ ‎редким, ‎высшего ‎качества.‏ ‎Этих ‎банок,‏ ‎со ‎слов ‎Фокса, ‎по‏ ‎Москве‏ ‎тогда ‎всего‏ ‎семь ‎штук‏ ‎числилось ‎на ‎разных ‎складах. ‎А‏ ‎в‏ ‎натуре, ‎по‏ ‎нашим ‎расчетам,‏ ‎только ‎одна ‎и ‎осталась ‎на‏ ‎Башилвоке‏ ‎для‏ ‎«мельницы». ‎Ну‏ ‎и ‎ещё‏ ‎какое-то ‎барахло‏ ‎для‏ ‎прикрытие ‎прихватили.‏ ‎

А ‎вот ‎на ‎Трифоновской ‎получилось‏ ‎по-мокрому. ‎Сторожа‏ ‎там‏ ‎горбун ‎топориком ‎тюкнул.‏ ‎А ‎это‏ ‎уже ‎чистый ‎бандитизм. ‎По‏ ‎самым‏ ‎нашим ‎гуманным‏ ‎в ‎мире‏ ‎советским ‎законом ‎мокруха ‎в ‎составе‏ ‎банды‏ ‎шьется ‎всем‏ ‎на ‎единых‏ ‎основаниях: ‎на ‎шухере ‎ли ‎стоял,‏ ‎баранку‏ ‎ли‏ ‎крутил, ‎да‏ ‎даже ‎если‏ ‎и ‎с‏ ‎девкой‏ ‎в ‎теплой‏ ‎постеле ‎у ‎себя ‎дома ‎кувыркался.‏ ‎Коли ‎вступил‏ ‎в‏ ‎ихние ‎тесные ‎ряды,‏ ‎то ‎за‏ ‎все ‎художества ‎коллектива ‎бандитского‏ ‎автоматом‏ ‎мазу ‎держишь.‏ ‎А ‎Фокс‏ ‎на ‎Трифоновской ‎и ‎карасем ‎работал,‏ ‎и‏ ‎ящики ‎на‏ ‎горбу ‎таскал.‏ ‎По ‎полной ‎стало ‎быть ‎в‏ ‎ответе.‏ ‎С‏ ‎того ‎момента‏ ‎и ‎запсиховал‏ ‎Фокс ‎сильно.

Однаким‏ ‎образом‏ ‎разоткровенничался ‎он‏ ‎со ‎мной:

— В ‎Валге ‎мне ‎просто‏ ‎было. ‎Ведь‏ ‎у‏ ‎меня ‎какая ‎была‏ ‎легенда? ‎Доблестный‏ ‎чекист ‎учинил ‎пьяный ‎дебош‏ ‎со‏ ‎стрельбой ‎и‏ ‎сопротивлением ‎работникам‏ ‎милиции, ‎с ‎тем ‎и ‎сел‏ ‎на‏ ‎нары. ‎А‏ ‎тут ‎вероломное‏ ‎нападение, ‎пришли ‎немцы, ‎чекист ‎на‏ ‎сторону‏ ‎победоносной‏ ‎немецкой ‎армии‏ ‎и ‎перешёл.‏ ‎А ‎как‏ ‎по‏ ‎сути ‎дело‏ ‎было? ‎Да ‎так ‎и ‎было.‏ ‎Как ‎ТАСС‏ ‎сигнал‏ ‎передал ‎13 ‎июня,‏ ‎так ‎я‏ ‎сразу ‎и ‎дебош ‎учинил,‏ ‎и‏ ‎по ‎люстрам‏ ‎палил, ‎и‏ ‎на ‎нары ‎присел. ‎Легенда ‎на‏ ‎чистом‏ ‎сливочном ‎масле,‏ ‎не ‎подкопаешься.

— А‏ ‎в ‎Валге ‎как ‎же?

— А ‎что‏ ‎в‏ ‎Валге?‏ ‎Та ‎же‏ ‎служба, ‎те‏ ‎же ‎партсобрания,‏ ‎только‏ ‎портрет ‎на‏ ‎стене ‎другой. ‎Вся ‎моя ‎работа‏ ‎только ‎в‏ ‎том‏ ‎и ‎заключалась, ‎что‏ ‎б ‎ксивы‏ ‎ваши ‎потрепанные ‎немецкими ‎скрепками‏ ‎из‏ ‎нержавейки ‎оснащать.‏ ‎Глядят ‎чекисты‏ ‎в ‎краснокожую ‎паспортину ‎засаленную, ‎а‏ ‎скрепочки‏ ‎в ‎ней‏ ‎блестят, ‎как‏ ‎у ‎кота ‎яйца, ‎к ‎бдительности‏ ‎призывают.‏ ‎

— Что‏ ‎ж ‎я-то‏ ‎не ‎сгорел?

— Дык‏ ‎секретный ‎метод-то!‏ ‎Доводили‏ ‎его ‎до‏ ‎тех ‎лишь ‎патрулей, ‎что ‎по‏ ‎охране ‎тылов‏ ‎фронта‏ ‎работали. ‎Ну ‎и‏ ‎охране ‎важнейших‏ ‎оборонных ‎производств. ‎Не ‎полез‏ ‎ты,‏ ‎Беглый, ‎куда‏ ‎не ‎надо,‏ ‎вот ‎и ‎не ‎сгорел. ‎

Помолчал‏ ‎Фокс,‏ ‎папироской ‎подымил,‏ ‎да ‎стопку‏ ‎с ‎коньячком ‎приговорил ‎к ‎высшей‏ ‎мере‏ ‎пролетарского‏ ‎гуманизма. ‎

— А‏ ‎вот ‎сейчас,‏ ‎на ‎своей‏ ‎социалистической‏ ‎Родине, ‎мне‏ ‎тяжелее ‎во ‎стократ! ‎Я ‎ведь‏ ‎под ‎кого‏ ‎работаю?‏ ‎Под ‎уркагана, ‎который‏ ‎под ‎лягавого‏ ‎косит. ‎А ‎кто ‎я‏ ‎сам‏ ‎по ‎себе?‏ ‎Сам ‎я‏ ‎лягавый ‎и ‎есть, ‎который ‎косит‏ ‎под‏ ‎уркагана, ‎который‏ ‎в ‎свой‏ ‎черед ‎опять ‎же ‎косит ‎под‏ ‎лягавого.‏ ‎Без‏ ‎поллитры ‎не‏ ‎разберешь! ‎Оступись‏ ‎чуток, ‎так‏ ‎то‏ ‎ли ‎мусара‏ ‎на ‎скачке ‎кокнут, ‎то ‎ли‏ ‎урки ‎на‏ ‎малине‏ ‎кишки ‎выпустят. ‎На‏ ‎днях ‎Ларискин‏ ‎браслет ‎пришлось ‎на ‎кон‏ ‎у‏ ‎Верки ‎поставить:‏ ‎проигрался ‎ворам,‏ ‎расплатиться ‎нечем ‎было, ‎а ‎спрос‏ ‎у‏ ‎них ‎один.‏ ‎

 Фоксу-то ‎ведь‏ ‎для ‎авторитету ‎блатного ‎нужно ‎было‏ ‎воровской‏ ‎образ‏ ‎жизни ‎вести.‏ ‎По ‎малинам‏ ‎и ‎хазам‏ ‎ошиваться,‏ ‎на ‎толковищах‏ ‎откликаться, ‎в ‎картинки ‎с ‎урками‏ ‎перекидываться. ‎Такой,‏ ‎стало‏ ‎быть, ‎в ‎воровском‏ ‎кругу ‎обычай.‏ ‎Вот ‎и ‎Ларкин ‎браслетик‏ ‎ему‏ ‎пришлось ‎поставить‏ ‎в ‎банк,‏ ‎иначе ‎на ‎ножи ‎бы ‎подняли.‏ ‎

— Чую,‏ ‎Беглый, ‎развязка‏ ‎скоро. ‎Господи,‏ ‎Боже ‎милостивый, ‎спаси ‎наши ‎души‏ ‎грешные!

О‏ ‎тех‏ ‎переживаний ‎своих‏ ‎Фокс ‎вашего‏ ‎опера ‎у‏ ‎Верки‏ ‎на ‎малине‏ ‎и ‎приголубил. ‎Случай, ‎можно ‎сказать,‏ ‎несчастливый, ‎произошел...‏ ‎

— Скажите,‏ ‎а ‎зачем ‎Фоксу‏ ‎потребовалось ‎идти‏ ‎за ‎этим ‎злополучным ‎для‏ ‎него‏ ‎чемоданом ‎к‏ ‎Вере?

— Вот ‎на‏ ‎этом-то ‎чемодане ‎Фокс ‎и ‎сгорел‏ ‎в‏ ‎итоге ‎синим‏ ‎пламенем. ‎Верка-Модистка‏ ‎слам ‎груздевский ‎ему ‎берегла, ‎на‏ ‎нём‏ ‎он‏ ‎и ‎попал,‏ ‎как ‎кур‏ ‎в ‎ощип.‏ ‎Прослышал‏ ‎Фокс, ‎что‏ ‎Желтковская, ‎баба ‎Груздева, ‎с ‎которой‏ ‎он ‎на‏ ‎Лосинке‏ ‎проедался, ‎где-то ‎под‏ ‎Красноармейском ‎дачу‏ ‎снимает. ‎Без ‎бумажек ‎всяческих,‏ ‎на‏ ‎честном ‎слове‏ ‎и ‎наличном‏ ‎расчете. ‎Мусара ‎до ‎неё ‎пока‏ ‎что‏ ‎не ‎добрались,‏ ‎но ‎со‏ ‎дня ‎на ‎день ‎могут ‎там‏ ‎нарисоваться.‏ ‎Вот‏ ‎Фокс ‎и‏ ‎решил ‎их‏ ‎упредить: ‎взять‏ ‎чемодан‏ ‎с ‎барахлишком,‏ ‎да ‎на ‎дачку-то ‎и ‎подкинуть‏ ‎ночной ‎порой.‏ ‎Тогда‏ ‎Груздеву ‎уже ‎не‏ ‎отвертеться ‎будет‏ ‎— ‎вещички ‎покойной ‎Лариски‏ ‎в‏ ‎самый ‎раз‏ ‎у ‎полюбовницы‏ ‎в ‎тайном ‎хранении ‎бы ‎и‏ ‎нашли.‏ ‎Задумано ‎было‏ ‎ловко, ‎да‏ ‎вышло ‎мокро.

В ‎ту ‎ночь ‎Фокс‏ ‎ко‏ ‎мне‏ ‎завалился, ‎весь‏ ‎на ‎нервах,‏ ‎ажно ‎руки‏ ‎трясутся.‏ ‎

— Краснопёрого ‎я‏ ‎замочил,- ‎говорит ‎— ‎Теперь ‎уже‏ ‎не ‎отмазаться.‏ ‎

— Да‏ ‎как ‎же ‎Вы‏ ‎так? ‎—‏ ‎обомлел ‎я. ‎— ‎Это‏ ‎же‏ ‎чистый ‎теракт!‏ ‎Теперь ‎всю‏ ‎нашу ‎гоп-компанию ‎под ‎вышака ‎подведут,‏ ‎никакой‏ ‎товарищ ‎Абакумов‏ ‎не ‎отмажет.‏ ‎

— Несчастным ‎случаем, ‎Беглый, ‎невероятным ‎стечением‏ ‎обстоятельств.‏ ‎Подъехали‏ ‎мы ‎с‏ ‎Осой ‎к‏ ‎Верке, ‎я‏ ‎его‏ ‎за ‎баранкой‏ ‎оставил, ‎а ‎сам ‎за ‎вещичками‏ ‎пошел. ‎Стучу‏ ‎условленно,‏ ‎она ‎впускает ‎меня‏ ‎и ‎в‏ ‎сторонку ‎шныряет. ‎Я ‎пока‏ ‎с‏ ‎темноты ‎призырился‏ ‎— ‎а‏ ‎тут ‎лампа ‎ещё ‎в ‎лицо,‏ ‎как‏ ‎на ‎грех!‏ ‎— ‎прыгает‏ ‎ко ‎мне ‎на ‎плечи ‎какой-то‏ ‎амбал,‏ ‎да‏ ‎на ‎горло‏ ‎болевой ‎проводит.‏ ‎

— Засада, ‎стало‏ ‎быть?

— Чистая‏ ‎засада! ‎Я‏ ‎сразу ‎на ‎блатных ‎подумал, ‎раскололи‏ ‎меня, ‎дескать,‏ ‎падлы‏ ‎уголовные, ‎сейчас ‎ломтями‏ ‎напластают. ‎Сунул‏ ‎руку ‎во ‎внутренний ‎карман,‏ ‎да‏ ‎через ‎шинель‏ ‎и ‎шмальнул‏ ‎не ‎глядючи ‎назад. ‎Амбал ‎с‏ ‎копыт‏ ‎и ‎угомонился‏ ‎сразу. ‎А‏ ‎второй ‎за ‎столом ‎сидит, ‎рот‏ ‎раззявил‏ ‎и‏ ‎зенки ‎пучит.‏ ‎И, ‎представляешь,‏ ‎Беглый, ‎вижу‏ ‎я,‏ ‎что ‎это‏ ‎мусар, ‎да ‎не ‎простой!

— Уж ‎не‏ ‎славный ‎наш‏ ‎внутренний‏ ‎нарком ‎Круглов ‎собственной‏ ‎персоной? ‎

— Нет,‏ ‎Беглый, ‎не ‎в ‎цвет.‏ ‎За‏ ‎столом ‎тем‏ ‎Чижик ‎сидел.‏ ‎Наш ‎агент ‎в ‎мусарне, ‎который‏ ‎мне‏ ‎оперативную ‎информацию‏ ‎гнал, ‎да‏ ‎дружков ‎своих ‎лягавых ‎сдавал. ‎На‏ ‎Цветном‏ ‎помнишь‏ ‎дело ‎было?‏ ‎Его ‎наводка.‏ ‎В ‎общем‏ ‎Чижик‏ ‎при ‎виде‏ ‎меня ‎чуть ‎концы ‎не ‎отдал‏ ‎со ‎страху.‏ ‎

— Мочить‏ ‎пришлось?

— Да ‎ты ‎что,‏ ‎Беглый?! ‎Дурман-травы‏ ‎обкурился ‎тут ‎от ‎безделья?‏ ‎Я‏ ‎же ‎советский‏ ‎человек, ‎чекист!‏ ‎Как ‎же ‎я ‎своего ‎товарища‏ ‎по‏ ‎борьбе ‎с‏ ‎преступным ‎элементом‏ ‎мочить ‎стану? ‎Амбала ‎я ‎по‏ ‎неосторожности‏ ‎грохнул,‏ ‎уркой ‎его‏ ‎посчитал, ‎да‏ ‎обознался ‎в‏ ‎потемках.‏ ‎А ‎Чижика‏ ‎за ‎что ‎мочить? ‎Просто ‎сказал‏ ‎ему ‎пару‏ ‎ласковых,‏ ‎да ‎отвалил.

— Неужели ‎Фокс‏ ‎просто ‎пожалел‏ ‎этого ‎милиционера?

— Да, ‎слабость ‎тут‏ ‎Фокс‏ ‎свою ‎проявил.‏ ‎Видать, ‎советский‏ ‎человек ‎в ‎нём ‎все ‎его‏ ‎личины‏ ‎пересилил. ‎Шлёпнул‏ ‎бы ‎всю‏ ‎компанию ‎разом ‎— ‎и ‎ссученную‏ ‎Верку,‏ ‎и‏ ‎мусара ‎позорного,‏ ‎так ‎и‏ ‎не ‎погорел‏ ‎бы‏ ‎на ‎двух‏ ‎мокрухах, ‎одна ‎из ‎коих ‎даже‏ ‎не ‎его‏ ‎была.‏ ‎

— Самое ‎опасный ‎в‏ ‎нашем ‎деле‏ ‎враг ‎это ‎опознаватель, ‎так‏ ‎нас‏ ‎Фокс ‎натаскивал.‏ ‎— ‎Красные‏ ‎их ‎по ‎всей ‎прифронтовой ‎зоне‏ ‎возят,‏ ‎по ‎вокзалам‏ ‎круглосуточно, ‎как‏ ‎собачонок ‎на ‎веревочке ‎водят. ‎Опознаватель‏ ‎это‏ ‎свой‏ ‎брат ‎агент,‏ ‎захваченный ‎да‏ ‎ссученный. ‎Он‏ ‎тебя‏ ‎то ‎ли‏ ‎по ‎школе, ‎то ‎ли ‎по‏ ‎лагерю ‎на‏ ‎лицо‏ ‎помнит, ‎да ‎как‏ ‎увидит ‎в‏ ‎тылу ‎советском, ‎сразу ‎же‏ ‎сдаст.‏ ‎Поэтому ‎ежели‏ ‎знакомую ‎морду‏ ‎увидишь, ‎вали ‎её ‎сразу ‎и‏ ‎сматывайся.‏ ‎Тут ‎двух‏ ‎мнений ‎быть‏ ‎не ‎может, ‎ибо ‎если ‎он‏ ‎тебя‏ ‎срисует,‏ ‎то ‎виду‏ ‎не ‎подаст‏ ‎и ‎здоровкаться‏ ‎не‏ ‎полезет. ‎Но‏ ‎жизнь ‎твоя ‎с ‎той ‎минуты‏ ‎уж ‎сочтена‏ ‎будет:‏ ‎хвост ‎тебе ‎пришьют‏ ‎и ‎на‏ ‎явке ‎возьмут ‎со ‎всем‏ ‎хабаром.

И‏ ‎вот, ‎некоторое‏ ‎время ‎спустя‏ ‎отправил ‎меня ‎Фокс ‎с ‎этим‏ ‎чижиком-пыжиком‏ ‎на ‎встречу.‏ ‎Я ‎и‏ ‎раньше ‎к ‎нему ‎на ‎свиданки‏ ‎бегал,‏ ‎передачки‏ ‎с ‎Коканда‏ ‎передавал. ‎Схема‏ ‎тут ‎была‏ ‎самая‏ ‎простая ‎была,‏ ‎без ‎вывертов. ‎Понеже ‎держал ‎чижик-пыжик‏ ‎собачку ‎махонькую‏ ‎—‏ ‎сучку-жучку, ‎то ‎он‏ ‎её ‎вокруг‏ ‎дома ‎своего ‎ежевечерне ‎выгуливал,‏ ‎нужду‏ ‎ей ‎малую‏ ‎да ‎крупную‏ ‎справлял. ‎Собачники ‎ведь ‎по ‎часам‏ ‎жизнь‏ ‎свою ‎проживают:‏ ‎и ‎по‏ ‎утряночке ‎моцион ‎себе ‎устраивают, ‎и‏ ‎вечерним‏ ‎временем,‏ ‎и ‎всё‏ ‎в ‎единые‏ ‎часы. ‎

Так‏ ‎что‏ ‎никаких ‎особых‏ ‎хитростей ‎тут ‎не ‎надобно. ‎Подрулил‏ ‎я ‎в‏ ‎известное‏ ‎время ‎к ‎чижикиному‏ ‎гнездышку, ‎да‏ ‎и ‎укараулил ‎его ‎у‏ ‎заветного‏ ‎кусточка, ‎где‏ ‎жучка ‎его‏ ‎уже ‎дела ‎свои ‎сучкины ‎справляет.

— Здравствуйте,‏ ‎говорю,‏ ‎гражданин ‎хороший.‏ ‎Не ‎Вы‏ ‎ли ‎письмеца ‎из ‎Коканда ‎дожидаетесь,‏ ‎от‏ ‎золовки‏ ‎Вашей ‎разлюбезной?

Не‏ ‎сказать, ‎что‏ ‎Чижик ‎мне‏ ‎сильно‏ ‎обрадовался, ‎да‏ ‎и ‎понятное ‎это ‎дело ‎после‏ ‎мокрухи ‎на‏ ‎Веркиной‏ ‎малине. ‎Но ‎письмецо,‏ ‎коим ‎Фокс‏ ‎меня ‎снабдил, ‎послушненько ‎взял‏ ‎в‏ ‎трепещущие ‎руки.

— Не‏ ‎угодно ‎ли‏ ‎ответ ‎передать? ‎Я ‎на ‎неделе‏ ‎в‏ ‎Коканд ‎возвертаюсь,‏ ‎со ‎всем‏ ‎удовольствием ‎Вашей ‎родственнице ‎в ‎собственные‏ ‎руки‏ ‎доставлю,‏ ‎надёжно, ‎как‏ ‎фельдъегерская ‎почта.‏ ‎

Назначил ‎мне‏ ‎Чижик‏ ‎встречу ‎в‏ ‎месте, ‎заветным ‎словом ‎обозначенным. ‎

— Встреча‏ ‎с ‎агентом‏ ‎производится‏ ‎в ‎одном ‎из‏ ‎заранее ‎условленных‏ ‎мест, ‎— ‎это ‎ещё‏ ‎в‏ ‎Валге ‎Фокс‏ ‎нам ‎преподавал.‏ ‎— ‎Места ‎эти ‎кодовыми ‎словами‏ ‎шифруются,‏ ‎назубок ‎запоминаются‏ ‎и ‎никогда‏ ‎более ‎в ‎явном ‎виде ‎не‏ ‎употребляются.‏ ‎На‏ ‎место ‎это‏ ‎всегда ‎отправляй‏ ‎зараньше ‎кого-либо‏ ‎проверить,‏ ‎нет ‎ли‏ ‎палева, ‎и ‎знак ‎условный ‎с‏ ‎тем ‎человеком‏ ‎оговаривай.‏ ‎

Вот ‎на ‎ту‏ ‎злосчастную ‎встречу‏ ‎Чижика ‎с ‎Фоксом ‎в‏ ‎ресторане‏ ‎меня ‎и‏ ‎наладили ‎с‏ ‎разведкой. ‎Я ‎ведь ‎ещё ‎по‏ ‎Цветному‏ ‎личности ‎оперов‏ ‎срисовал, ‎знал,‏ ‎кого ‎высматривать. ‎Да ‎непофартило ‎мне,‏ ‎и‏ ‎сгорел‏ ‎Фокс. ‎Срисовали‏ ‎его ‎опера,‏ ‎да ‎загоном‏ ‎и‏ ‎взяли. ‎А‏ ‎я ‎в ‎тот ‎час ‎в‏ ‎больничке ‎валялся,‏ ‎в‏ ‎подворотне ‎меня ‎пером‏ ‎пощупал ‎залетный‏ ‎баклан.

Хотя, ‎как ‎сказать, ‎непофартило?‏ ‎Ежели‏ ‎я ‎тогда‏ ‎с ‎кабаке‏ ‎нарисовался ‎бы, ‎то ‎непременно ‎в‏ ‎облаву‏ ‎влетел. ‎А‏ ‎так ‎отвалялся‏ ‎в ‎больничке, ‎да ‎и ‎отвалил‏ ‎от‏ ‎всей‏ ‎этой ‎истории.‏ ‎

А ‎вовремя‏ ‎отвалить ‎это‏ ‎великое‏ ‎счастие ‎по‏ ‎тем ‎злым ‎временам, ‎да ‎и‏ ‎по ‎нонишним,‏ ‎правду‏ ‎сказать, ‎тоже. ‎Так‏ ‎что, ‎прощевайте,‏ ‎товарищи ‎дорогие, ‎наше ‎вам‏ ‎с‏ ‎кисточкой, ‎удачки‏ ‎в ‎трудах‏ ‎ваших ‎праведных, ‎да ‎фарту ‎побольше!

Читать: 7+ мин
logo История без ретуши

НЕОПУБЛИКОВАННОЕ ИНТЕРВЬЮ-III

— Расскажите, ‎пожалуйста,‏ ‎о ‎деле ‎Груздева. ‎Как ‎и‏ ‎с ‎чего‏ ‎оно‏ ‎началось?

— Что ‎ж, ‎расскажу,‏ ‎чего ‎смогу.‏ ‎После ‎того ‎дела ‎на‏ ‎Цветном‏ ‎Фокс ‎стал‏ ‎ко ‎мне‏ ‎потеплее ‎относиться ‎да ‎на ‎настоящие‏ ‎дела‏ ‎брать. ‎По‏ ‎тому ‎времени,‏ ‎как ‎он ‎мне ‎сообщил, ‎советские‏ ‎наши‏ ‎воины-освободители‏ ‎массово ‎обзавелись‏ ‎по ‎беспределу‏ ‎ценными ‎трофейными‏ ‎цацками:‏ ‎рыжьем, ‎бранзулетками,‏ ‎стволами ‎инкустированными ‎и ‎прочим ‎награбленным‏ ‎фашистами ‎имуществом‏ ‎со‏ ‎всей ‎Европы. ‎Посылками‏ ‎да ‎нарочными‏ ‎это ‎барахло ‎поступает ‎в‏ ‎столицу‏ ‎нашей ‎Родины,‏ ‎где ‎и‏ ‎сдается ‎за ‎бесценок ‎барыгам ‎и‏ ‎прочему‏ ‎криминальному ‎элементу.‏ ‎Вот ‎и‏ ‎издал ‎товарищ ‎Абакумов ‎указание: ‎имущество‏ ‎трофейное‏ ‎у‏ ‎барыг-перекупщиков ‎беспощадно‏ ‎изымать ‎и‏ ‎сдавать ‎в‏ ‎Гохран‏ ‎по ‎описи.

Но‏ ‎поскольку ‎на ‎открытый ‎суд ‎таких‏ ‎барыг ‎выводить‏ ‎было‏ ‎неудобно, ‎что ‎б‏ ‎не ‎порочили‏ ‎они ‎в ‎своих ‎показаниях‏ ‎наших‏ ‎славных ‎бойцов‏ ‎и ‎командиров,‏ ‎то ‎изъятие ‎ценностей ‎проводить ‎следует‏ ‎под‏ ‎видом ‎разгона.‏ ‎Ловко ‎они‏ ‎там ‎придумали, ‎хитро ‎завертели! ‎Поначалу‏ ‎представляемся‏ ‎мы‏ ‎рабоче-крестьянской ‎милицией‏ ‎и ‎учиняем‏ ‎обыск, ‎а‏ ‎всё‏ ‎найденное ‎по‏ ‎описи ‎изымаем. ‎В ‎брезентовые ‎мешки‏ ‎складываем, ‎печать‏ ‎сургучную‏ ‎ладим, ‎словом, ‎все‏ ‎как ‎в‏ ‎мусарне, ‎не ‎подкопаешься. ‎А‏ ‎барыге‏ ‎велим ‎никуда‏ ‎не ‎выезжать‏ ‎и ‎ждать ‎повестки ‎в ‎районное‏ ‎отделение‏ ‎НКВД ‎для‏ ‎дачи ‎показаний.‏ ‎Расчет ‎на ‎то, ‎что ‎сидеть‏ ‎он‏ ‎будет‏ ‎тихо, ‎о‏ ‎себе ‎не‏ ‎напоминаючи, ‎и‏ ‎неделю,‏ ‎и ‎месяц,‏ ‎и ‎дольше. ‎А ‎как ‎сообразит,‏ ‎что ‎разгон‏ ‎мы‏ ‎ему ‎ставили, ‎то‏ ‎и ‎вовсе‏ ‎никуда ‎с ‎жалобой ‎не‏ ‎пойдет:‏ ‎себе ‎дороже.‏ ‎

Катались ‎мы‏ ‎по ‎Москве ‎на ‎хлебном ‎фургоне,‏ ‎да‏ ‎трясли ‎новоявленных‏ ‎богачей. ‎Заходим‏ ‎в ‎фатеру, ‎всё ‎чин-чинарём ‎обставляем:‏ ‎тут‏ ‎тебе‏ ‎и ‎ксивы‏ ‎красные, ‎и‏ ‎ордер ‎с‏ ‎печатями,‏ ‎и ‎понятые.‏ ‎Вот, ‎понятым ‎таким ‎я ‎и‏ ‎представлялся, ‎а‏ ‎вторым‏ ‎баба ‎была ‎—‏ ‎Анька, ‎Фоксова‏ ‎подружка. ‎Нас, ‎мирных ‎якобы‏ ‎прохожих,‏ ‎Оса ‎с‏ ‎улицы ‎всегда‏ ‎заводил, ‎а ‎барыга ‎и ‎рад,‏ ‎что‏ ‎люди ‎незнакомые,‏ ‎не ‎соседи‏ ‎его, ‎при ‎позоре ‎таком ‎присутствуют.‏ ‎На‏ ‎трёх‏ ‎или ‎четырёх‏ ‎разгонах ‎я‏ ‎ваньку ‎так‏ ‎успел‏ ‎повалять, ‎а‏ ‎потом ‎уже ‎дело ‎Груздевых ‎завертелось.‏ ‎

— Груздев ‎тоже‏ ‎был‏ ‎из ‎таких ‎дельцов?‏ ‎Трудно ‎в‏ ‎это ‎поверить...

Нет, ‎Груздеву ‎мы‏ ‎уже‏ ‎более ‎серьёзное‏ ‎дело ‎шили.‏ ‎Шпионаж.

Сам ‎он ‎был ‎учёным, ‎вирусами,‏ ‎да‏ ‎бактериями ‎занимался,‏ ‎как ‎Фокс‏ ‎мне ‎объяснил. ‎В ‎военных ‎целях‏ ‎выводил‏ ‎всяческую‏ ‎заразу. ‎Япошки‏ ‎тогда ‎свою‏ ‎японскую ‎заразу‏ ‎выводили‏ ‎на ‎сопках‏ ‎Манчжурии, ‎ну ‎и ‎мы ‎им‏ ‎нашу ‎рабоче-крестьянскую‏ ‎в‏ ‎ответку ‎создавали. ‎И‏ ‎защиту ‎от‏ ‎неё, ‎само ‎собой, ‎ладили.‏ ‎А‏ ‎как ‎война‏ ‎с ‎косоглазыми‏ ‎победоносно ‎закончилась, ‎то ‎и ‎союзнички‏ ‎прежние‏ ‎наши ‎начали‏ ‎нос ‎свой‏ ‎в ‎эти ‎дела ‎совать. ‎Тогда‏ ‎Груздев‏ ‎и‏ ‎попал ‎под‏ ‎колпак, ‎а‏ ‎Фоксу, ‎по‏ ‎его‏ ‎словам, ‎поручили‏ ‎оперативную ‎установку ‎по ‎делу ‎провести,‏ ‎фарами ‎посветить‏ ‎на‏ ‎объект ‎с ‎ближнего‏ ‎расстояния. ‎

Баба‏ ‎Груздевская, ‎Лариска, ‎первостатейная ‎....‏ ‎была.‏ ‎При ‎муже‏ ‎живом ‎крутила‏ ‎романы, ‎да ‎не ‎с ‎первыми‏ ‎встречными.‏ ‎Были ‎там‏ ‎и ‎академики‏ ‎убеленные, ‎и ‎краскомы ‎доблестные, ‎а‏ ‎вскоре‏ ‎и‏ ‎на ‎дипломатов‏ ‎иностранных ‎вышла.‏ ‎Крутила ‎с‏ ‎культурным‏ ‎атташе ‎английским,‏ ‎на ‎почве-де ‎его ‎любви ‎к‏ ‎театру. ‎Пас‏ ‎я‏ ‎её ‎по ‎кабакам,‏ ‎да ‎«метрополям»‏ ‎и ‎диву ‎давался. ‎Но‏ ‎к‏ ‎ней ‎близко‏ ‎я ‎не‏ ‎подходил, ‎на ‎то ‎у ‎Фокса‏ ‎другие‏ ‎люди ‎были.‏ ‎Ира ‎Соболевская,‏ ‎к ‎примеру, ‎которая ‎с ‎Лариской‏ ‎дружбу‏ ‎стала‏ ‎водить. ‎Через‏ ‎Верку-модистку ‎она‏ ‎с ‎ней‏ ‎сошлась:‏ ‎бельишко ‎та‏ ‎им ‎обеим ‎кружевное ‎ладила, ‎юбки-платья‏ ‎и ‎прочую‏ ‎женскую‏ ‎галантерею. ‎А ‎Ира,‏ ‎которая ‎Ингрид‏ ‎на ‎самом ‎деле, ‎с‏ ‎наших‏ ‎разгонов ‎могла‏ ‎ей ‎и‏ ‎чулочки ‎подогнать ‎фильдеперсовые, ‎и ‎духи‏ ‎французские‏ ‎и ‎много‏ ‎чего ‎интересного‏ ‎ещё.

А ‎уж ‎через ‎эту ‎Ирку-Ингрид‏ ‎и‏ ‎сам‏ ‎Фокс ‎с‏ ‎Ларисой ‎сошелся.‏ ‎Видно, ‎приглянулась‏ ‎она‏ ‎ему, ‎решил‏ ‎на ‎предельно ‎близкой ‎дистанции ‎груздевскую‏ ‎бабу ‎прощупать.‏ ‎Да‏ ‎так ‎прощупывал, ‎что‏ ‎скоро ‎в‏ ‎тёплой ‎койке ‎у ‎неё‏ ‎очутился.‏ ‎Тут ‎я‏ ‎ему ‎не‏ ‎прокурор, ‎видная ‎она ‎была ‎девчуля.‏ ‎Как‏ ‎шуры-муры ‎у‏ ‎них ‎пошли,‏ ‎Фокс ‎меня ‎с ‎наружного ‎наблюдения‏ ‎снял,‏ ‎сам‏ ‎её ‎наблюдать‏ ‎начал ‎во‏ ‎всех ‎видах.‏ ‎А‏ ‎меня ‎на‏ ‎Груздева ‎переставил. ‎

Груздев-то ‎себя ‎потише‏ ‎вёл. ‎Одного‏ ‎и‏ ‎было ‎на ‎него‏ ‎компромату, ‎что‏ ‎с ‎другой ‎бабой ‎не‏ ‎по‏ ‎месту ‎прописки‏ ‎проживал, ‎на‏ ‎Лосинке ‎в ‎частном ‎секторе. ‎А‏ ‎так‏ ‎— ‎человечек‏ ‎смирный, ‎в‏ ‎связях ‎порочащих ‎не ‎замеченный. ‎Из‏ ‎дома‏ ‎с‏ ‎утреца ‎на‏ ‎работу ‎да‏ ‎по ‎вечерней‏ ‎поре‏ ‎обратно. ‎Коли‏ ‎шпионом ‎был, ‎значит ‎сильно ‎маскировался,‏ ‎вражина! ‎Так‏ ‎что‏ ‎спецсообщения ‎мои, ‎Беглым‏ ‎подписанные, ‎слово‏ ‎в ‎слово ‎каждый ‎Божий‏ ‎день‏ ‎повторялись, ‎окромя‏ ‎выходных. ‎Тогда‏ ‎он ‎редким ‎разом ‎на ‎рынок‏ ‎с‏ ‎бабой ‎своей‏ ‎ходил, ‎ну‏ ‎может ‎киношку ‎иной ‎раз ‎посещал‏ ‎для‏ ‎культурного‏ ‎времяпровождения. ‎

В‏ ‎общем ‎решил‏ ‎Фокс, ‎что‏ ‎сам‏ ‎Груздев ‎вроде‏ ‎бы ‎не ‎при ‎делах. ‎По‏ ‎крайней ‎степени,‏ ‎говорит‏ ‎он, ‎брать ‎его‏ ‎сейчас ‎не‏ ‎на ‎чем, ‎а ‎поток‏ ‎шпионских‏ ‎сообщений ‎надо‏ ‎прерывать, ‎обстановка‏ ‎международная ‎накаляется. ‎Товарищ ‎Аьакумов ‎нам‏ ‎такого‏ ‎контрреволюционного ‎саботажа‏ ‎не ‎простит,‏ ‎коли ‎отплывет ‎формулка ‎заветная ‎за‏ ‎рубежи,‏ ‎всем‏ ‎погоны ‎снимет.‏ ‎У ‎кого‏ ‎есть. ‎А‏ ‎остальным‏ ‎— ‎головы.‏ ‎Поэтому ‎решил-де ‎он ‎разыграть ‎такую‏ ‎карту: ‎они‏ ‎с‏ ‎Ларисой ‎будут ‎выпивать‏ ‎культурно, ‎разговоры‏ ‎вести, ‎а ‎мы ‎с‏ ‎Осой‏ ‎явимся ‎к‏ ‎ним ‎разгон‏ ‎учинять. ‎Фокс, ‎по ‎роли ‎своей,‏ ‎под‏ ‎лопушка ‎штатского‏ ‎закосит, ‎что‏ ‎б ‎значит ‎Лариса ‎к ‎нему‏ ‎доверие‏ ‎не‏ ‎утеряла. ‎А‏ ‎мы ‎все‏ ‎бумаги, ‎письма‏ ‎там,‏ ‎дневнички, ‎записи‏ ‎научные, ‎что ‎отыщем ‎в ‎ихнем‏ ‎гнездышке, ‎изымаем‏ ‎подчистую.‏ ‎

На ‎валюту, ‎главное,‏ ‎должны ‎мы‏ ‎были ‎расколоть ‎её. ‎В‏ ‎общем,‏ ‎чего ‎обнаружим‏ ‎— ‎всё‏ ‎в ‎сидор ‎и ‎под ‎сургуч.‏ ‎А‏ ‎Фокс ‎нам‏ ‎подыгрывает, ‎дескать,‏ ‎повинись, ‎дорогая, ‎выдай ‎доллары ‎с‏ ‎фунтами,‏ ‎а‏ ‎то ‎оба‏ ‎в ‎тюрягу‏ ‎пойдем. ‎А‏ ‎так‏ ‎я ‎всё‏ ‎на ‎себя ‎возьму, ‎сознаюсь ‎что‏ ‎всё ‎найденное‏ ‎за‏ ‎мной ‎будет ‎числиться.‏ ‎Ну, ‎а‏ ‎как ‎доваляем ‎ваньку ‎до‏ ‎конца,‏ ‎так ‎Фокса‏ ‎«арестовываем», ‎ей‏ ‎подписку ‎о ‎явке, ‎а ‎его‏ ‎с‏ ‎собой ‎увозим.‏ ‎

Так ‎нам‏ ‎всё ‎Фокс ‎и ‎разъяснил. ‎Да‏ ‎только‏ ‎вышло‏ ‎по ‎другому.‏ ‎

Как ‎отперла‏ ‎Груздева ‎дверь,‏ ‎заходим‏ ‎мы ‎с‏ ‎Осой, ‎ксивы ‎ломаем. ‎Ларка ‎побелела‏ ‎вся, ‎это‏ ‎уж‏ ‎как ‎положено, ‎на‏ ‎Фокса ‎поглядывает,‏ ‎а ‎тот ‎за ‎столом‏ ‎в‏ ‎гостиной ‎сидит,‏ ‎папироску ‎взатяг‏ ‎употребляет. ‎Прошли ‎мы ‎с ‎Осой‏ ‎в‏ ‎фатеру ‎следом‏ ‎за ‎Ларисой,‏ ‎кладем ‎ордерок ‎на ‎стол, ‎которым‏ ‎нас‏ ‎Фокс‏ ‎снабдил. ‎Стали‏ ‎разгон ‎учинять,‏ ‎а ‎Фокс‏ ‎не‏ ‎утерпел ‎своего‏ ‎часу ‎и ‎в ‎уговоры ‎пустился.‏ ‎

— Выдай, ‎—‏ ‎говорит‏ ‎ей ‎— ‎что‏ ‎ищут, ‎да‏ ‎сознайся, ‎дорогая, ‎во ‎всех‏ ‎грехах.‏ ‎Я ‎всё‏ ‎на ‎себя‏ ‎брать ‎буду, ‎спасу ‎тебя ‎от‏ ‎тюрьмы‏ ‎да ‎каторги.

Поторопился,‏ ‎одним ‎словом,‏ ‎определил ‎свою ‎подсадную ‎сущность ‎раньше‏ ‎времени.‏ ‎Тут‏ ‎Ларка ‎и‏ ‎не ‎стерпела.‏ ‎

— Сука ‎ты!‏ ‎—‏ ‎кричит, ‎—‏ ‎Мразь, ‎подонок! ‎В ‎постель ‎ко‏ ‎мне ‎залез,‏ ‎тварь‏ ‎лягавая! ‎В ‎любви‏ ‎клялся! ‎Звал‏ ‎в ‎Крым, ‎а ‎повезешь‏ ‎в‏ ‎Нарым?!

Мы ‎с‏ ‎Осой ‎припухли‏ ‎малость, ‎всё ‎же ‎дело ‎личное,‏ ‎можно‏ ‎сказать ‎интимное.‏ ‎А ‎Лариса‏ ‎шифоньерку ‎открывает, ‎коробчонку ‎достает, ‎и‏ ‎во‏ ‎мгновение‏ ‎ока ‎ствол‏ ‎у ‎неё‏ ‎в ‎руках‏ ‎нарисовался!

 Я‏ ‎в ‎гостиной‏ ‎тогда ‎шмон ‎как ‎раз ‎наводил,‏ ‎Оса ‎в‏ ‎дверях‏ ‎стоял, ‎косяк ‎подпирал.‏ ‎Как ‎увидал‏ ‎я ‎ствол ‎у ‎Ларисы,‏ ‎не‏ ‎сплоховал, ‎успел‏ ‎её ‎по‏ ‎руке ‎ударить. ‎Так ‎что ‎прямо‏ ‎в‏ ‎паркет ‎её‏ ‎пуля ‎ушла.‏ ‎А ‎Оса ‎вынул ‎шпалер ‎да‏ ‎в‏ ‎голову‏ ‎её ‎навылет‏ ‎и ‎приголубил.‏ ‎Во ‎мгновение‏ ‎ока‏ ‎всё ‎получилось!‏ ‎Фокс ‎поплыл ‎малость ‎от ‎переживаний‏ ‎таких, ‎и‏ ‎Оса‏ ‎его ‎в ‎хлебовозку‏ ‎нашу ‎сразу‏ ‎увел. ‎А ‎я ‎в‏ ‎фатере‏ ‎приборку ‎учинил.‏ ‎Ларису ‎за‏ ‎ноги ‎к ‎дверям ‎подтянул ‎и‏ ‎ножку‏ ‎стула ‎ей‏ ‎в ‎руку‏ ‎сунул ‎— ‎как ‎бы ‎при‏ ‎ограблении‏ ‎её‏ ‎застрелили ‎залетные‏ ‎уркаганы. ‎Халатик‏ ‎у ‎неё‏ ‎при‏ ‎этом ‎задрался‏ ‎до ‎самого ‎верху, ‎да ‎уж‏ ‎поправлять ‎я‏ ‎побрезговал.‏ ‎Барахлишко ‎собрал, ‎бранзулетки,‏ ‎шубку ‎в‏ ‎чемодан ‎упаковал, ‎баярд ‎Ларискин‏ ‎в‏ ‎карман ‎сунул,‏ ‎гильзу ‎я‏ ‎с ‎пола ‎подобрал. ‎Да ‎промашка‏ ‎тут‏ ‎вышла ‎—‏ ‎хотел ‎я‏ ‎гильзу ‎Осы ‎от ‎ТТ ‎унести,‏ ‎да‏ ‎перепутал‏ ‎в ‎суматохе‏ ‎и ‎Ларисину‏ ‎от ‎«Баярда»‏ ‎с‏ ‎собой ‎уволок.‏ ‎И ‎бутылку ‎с ‎рюмками ‎оставил‏ ‎на ‎столе‏ ‎впопыхах...‏ ‎

Словом, ‎обставил ‎всё‏ ‎под ‎ограбление‏ ‎с ‎с ‎нечаянной ‎мокрухой.‏ ‎Это‏ ‎уж ‎потом‏ ‎Фокс ‎придумал‏ ‎на ‎самого ‎Груздева ‎мокрое ‎дело‏ ‎подвесить:‏ ‎баярд ‎Груздеву‏ ‎подкинул, ‎полис‏ ‎страховой ‎на ‎него ‎выписал, ‎из‏ ‎хранилища‏ ‎оперативных‏ ‎бланков ‎взял.‏ ‎Оттого ‎и‏ ‎несостыковки ‎сплошь‏ ‎пошли.‏ ‎

И ‎отвалили‏ ‎мы ‎по ‎скорому, ‎дело-то ‎горячее!

Ну,‏ ‎и ‎ампулы‏ ‎нашли‏ ‎мы ‎у ‎неё‏ ‎— ‎то‏ ‎ли ‎дурью ‎она ‎барыжила,‏ ‎то‏ ‎ли ‎лекарством‏ ‎дефицитным, ‎импортным.‏ ‎И ‎валюты ‎немного. ‎От ‎того‏ ‎видать‏ ‎и ‎в‏ ‎такое ‎возбуждение‏ ‎нервное ‎пришла, ‎за ‎ствол ‎схватилась‏ ‎—‏ ‎а,‏ ‎впрочем, ‎кто‏ ‎этих ‎баб‏ ‎разберёт! ‎

Вот‏ ‎от‏ ‎этого ‎случая‏ ‎всё ‎у ‎нас ‎наперекосяк ‎и‏ ‎пошло, ‎дорогие‏ ‎товарищи.‏ ‎Но ‎это ‎уж‏ ‎совсем ‎другая‏ ‎история. ‎С ‎бандой ‎он‏ ‎связался.

Читать: 10+ мин
logo История без ретуши

НЕОПУБЛИКОВАННОЕ ИНТЕРВЬЮ-II

— Вы ‎действительно‏ ‎считали ‎тогда, ‎что ‎Фокс ‎—‏ ‎сотрудник ‎советских‏ ‎органов‏ ‎госбезопасности? ‎

— Да ‎не‏ ‎то, ‎чтобы‏ ‎я ‎им ‎сразу ‎поверил.‏ ‎В‏ ‎разведке ‎никому‏ ‎верить ‎на‏ ‎слово ‎нельзя, ‎да ‎и ‎ксивы‏ ‎в‏ ‎ней ‎легко‏ ‎лепятся. ‎И‏ ‎личины ‎люди ‎меняют ‎на ‎раз.‏ ‎А‏ ‎тут,‏ ‎хошь ‎—‏ ‎не ‎хошь,‏ ‎я ‎опять‏ ‎в‏ ‎разведке ‎оказался,‏ ‎будь ‎она ‎не ‎ладна!

Вот, ‎помню,‏ ‎году ‎в‏ ‎сорок‏ ‎втором ‎возили ‎нас‏ ‎на ‎стажировку‏ ‎под ‎Псков. ‎Пристреляться, ‎освоиться.‏ ‎Пару‏ ‎раз ‎с‏ ‎партизанами ‎в‏ ‎перестрелки ‎вступали, ‎ну ‎и ‎кое-какие‏ ‎акции‏ ‎карательные ‎провели.‏ ‎Немчура-то ‎кровью‏ ‎нас ‎вязала, ‎под ‎фотокиносъмку. ‎Аккуратные,‏ ‎гады,‏ ‎и‏ ‎продуманные!

Ну, ‎так‏ ‎вот: ‎там‏ ‎же, ‎под‏ ‎Псковом‏ ‎устроили ‎нам‏ ‎немцы ‎проверочку. ‎Ин-сце-ни-ров-ку. ‎Вроде ‎как‏ ‎в ‎плен‏ ‎мы‏ ‎попали ‎к ‎партизанам‏ ‎местным ‎—‏ ‎я ‎и ‎ещё ‎пара‏ ‎бедолаг.‏ ‎Вот ‎где‏ ‎нас ‎мутузили!‏ ‎Склоняли ‎сознаться, ‎что ‎мы-де ‎не‏ ‎рядовые‏ ‎полицаи, ‎а‏ ‎курсанты ‎абверовской‏ ‎школы. ‎Кололи, ‎кто ‎начальник, ‎кто‏ ‎преподает.‏ ‎Про‏ ‎Фокса, ‎кстати,‏ ‎спрашивали.

А ‎отмазался‏ ‎я ‎случайно.‏ ‎Одного‏ ‎из ‎этих‏ ‎«партизан» ‎я ‎мельком ‎в ‎Псковской‏ ‎комендатуре ‎усмотрел,‏ ‎когда‏ ‎мы ‎на ‎учёт‏ ‎там ‎становились.‏ ‎Да ‎не ‎с ‎повязкой‏ ‎даже,‏ ‎а ‎в‏ ‎форме ‎он,‏ ‎гад, ‎щеголял ‎— ‎с ‎погонами‏ ‎серебряными‏ ‎и ‎шевроном‏ ‎на ‎шинельке.‏ ‎Запомнил ‎я ‎эту ‎морду, ‎узнал‏ ‎в‏ ‎«плену»,‏ ‎да ‎виду‏ ‎не ‎подал.‏ ‎Знай, ‎матюгаюсь‏ ‎да‏ ‎несу ‎околесицу:‏ ‎не ‎при ‎делах ‎я ‎вообще,‏ ‎с ‎сорок‏ ‎первого‏ ‎года ‎дезертирствую ‎по‏ ‎деревням, ‎на‏ ‎пост ‎пришел ‎самогон ‎на‏ ‎махру‏ ‎поменять, ‎вот‏ ‎меня ‎и‏ ‎прихватили ‎с ‎этими ‎двумя. ‎А‏ ‎их‏ ‎я ‎впервые‏ ‎вижу, ‎вот‏ ‎и ‎весь ‎сказ. ‎

На ‎том‏ ‎и‏ ‎откинулся.‏ ‎Хвалили ‎меня‏ ‎немцы ‎потом‏ ‎сильно, ‎соплю‏ ‎на‏ ‎погон ‎повесили,‏ ‎и ‎стал ‎я ‎вроде ‎помкомвзода.‏ ‎В ‎наряды‏ ‎больше‏ ‎не ‎ходил, ‎сортиры‏ ‎не ‎драил,‏ ‎да ‎пайку ‎за ‎троих‏ ‎уминал.‏ ‎

А ‎ребята‏ ‎погорели. ‎Один‏ ‎полностью ‎раскололся, ‎другой ‎до ‎пупа‏ ‎только:‏ ‎в ‎школе‏ ‎дескать ‎без‏ ‎году ‎неделя, ‎никого ‎не ‎знаю.‏ ‎Первого‏ ‎в‏ ‎расход, ‎второго‏ ‎в ‎обычную‏ ‎полицию ‎перевели,‏ ‎в‏ ‎Белоруссию. ‎

Умела‏ ‎немчура ‎работать, ‎ничего ‎не ‎скажешь!‏ ‎Не ‎зря‏ ‎с‏ ‎ней ‎так ‎долго‏ ‎вошкаются ‎советские‏ ‎наши ‎товарищи. ‎А ‎Фокс-то‏ ‎и‏ ‎среди ‎немцев‏ ‎умом ‎да‏ ‎хитростью ‎своей ‎отличался. ‎

Вот ‎и‏ ‎думай‏ ‎теперь....

— Скажите, ‎а‏ ‎к ‎убийству‏ ‎оперативника ‎Векшина ‎из ‎Ярославля ‎Вы‏ ‎имеете‏ ‎отношение?

Ну‏ ‎уж ‎нет,‏ ‎опера ‎этого‏ ‎зря ‎мне‏ ‎шьете.‏ ‎Я ‎к‏ ‎нему ‎ни ‎сном, ‎ни ‎духом.‏ ‎Фокс-то ‎меня‏ ‎в‏ ‎топтуны ‎определил.

-Пасти ‎будешь,‏ ‎кого ‎я‏ ‎скажу. ‎Гляди, ‎Беглый, ‎не‏ ‎офоршмачься‏ ‎только. ‎Память‏ ‎у ‎тебя‏ ‎на ‎лица ‎хорошая, ‎да ‎и‏ ‎котелок‏ ‎быстро ‎варит.‏ ‎Это ‎мы‏ ‎ещё ‎по ‎Пскову ‎помним, ‎—‏ ‎и‏ ‎ухмыляется‏ ‎паскудно.

Видать, ‎тогда,‏ ‎под ‎Псковом‏ ‎они ‎нам‏ ‎тройную‏ ‎проверочку ‎устроили.‏ ‎Не ‎случайно ‎мне ‎тот ‎гад‏ ‎с ‎галунами‏ ‎на‏ ‎глаза ‎попался ‎в‏ ‎комендатуре, ‎ох,‏ ‎не ‎случайно! ‎Интересно, ‎что‏ ‎было‏ ‎бы, ‎коли‏ ‎сдал ‎бы‏ ‎я ‎его? ‎Да ‎чего ‎теперь‏ ‎старое‏ ‎поминать... ‎

— Легенда‏ ‎тебе ‎будет‏ ‎такая, ‎— ‎так ‎меня ‎Фокс‏ ‎инструктировал.‏ ‎—‏ ‎Ты ‎экспедитор‏ ‎из ‎Коканда,‏ ‎приехал ‎за‏ ‎трофейными‏ ‎реактивами ‎для‏ ‎химического ‎института, ‎из ‎Москвы ‎эвакуированного.‏ ‎Пока ‎их‏ ‎тебе‏ ‎тут ‎собирают ‎да‏ ‎выписывают, ‎ты‏ ‎сам ‎в ‎Москве ‎кантуешься,‏ ‎культурный‏ ‎уровень ‎повышаешь.‏ ‎

Дал ‎он‏ ‎мне ‎паспорт ‎с ‎кокандской ‎пропиской,‏ ‎удостоверение‏ ‎командировочное, ‎накладные.‏ ‎

— Командировки ‎я‏ ‎тебе ‎раз ‎месяц ‎менять ‎буду‏ ‎на‏ ‎свежие.‏ ‎А ‎фатеру‏ ‎новую ‎сам‏ ‎себе ‎всякий‏ ‎раз‏ ‎меняй. ‎На‏ ‎Курском ‎среди ‎бабок ‎подыскивай ‎себе‏ ‎комнату ‎в‏ ‎коммуналке,‏ ‎выбирай ‎обязательно ‎ту,‏ ‎что ‎с‏ ‎телефоном. ‎Для ‎работы ‎тебе,‏ ‎дескать‏ ‎надо, ‎с‏ ‎начальством ‎связь‏ ‎держать.

Вот ‎так ‎я ‎и ‎стал‏ ‎вечным‏ ‎командировочным. ‎Тут‏ ‎меня ‎Фокс‏ ‎крепко ‎держал, ‎без ‎свежей ‎командировки-то‏ ‎я‏ ‎гол‏ ‎как ‎сокол‏ ‎оказался ‎бы,‏ ‎на ‎первом‏ ‎шмоне‏ ‎сгорел. ‎

— А‏ ‎коли ‎запросят ‎обо ‎мне ‎там,‏ ‎куда ‎я‏ ‎приехал?‏ ‎Или ‎откуда?— ‎спрашиваю.

— Номерок‏ ‎вот ‎этот‏ ‎дашь ‎московский. ‎Там ‎и‏ ‎отзовутся,‏ ‎как ‎надо,‏ ‎и ‎про‏ ‎тебя ‎всё ‎подтвердят. ‎Не ‎киксуй!‏ ‎Предприятие‏ ‎режимное, ‎адрес‏ ‎почтовым ‎ящиком‏ ‎обозначен, ‎так ‎что ‎мильтоны ‎туда‏ ‎не‏ ‎сунутся.‏ ‎А ‎в‏ ‎Коканд ‎и‏ ‎звонить ‎не‏ ‎станут,‏ ‎связь ‎сейчас‏ ‎дурная, ‎не ‎прозвонишься. ‎Ну, ‎а‏ ‎сгоришь ‎подчистую,‏ ‎пиши‏ ‎рапорт, ‎что ‎со‏ ‎СМЕРШем ‎сотрудничаешь.‏ ‎Только ‎имя ‎моё ‎не‏ ‎моги‏ ‎упоминать, ‎за‏ ‎раскрытие ‎оперативного‏ ‎сотрудника ‎контрразведки ‎тебе ‎срок ‎светит.‏ ‎И‏ ‎про ‎Валгу‏ ‎написать ‎не‏ ‎забудь, ‎и ‎про ‎остальную ‎твою‏ ‎одиссею.

Нет‏ ‎уж,‏ ‎думаю, ‎про‏ ‎это ‎я‏ ‎писать ‎никому‏ ‎не‏ ‎буду. ‎За‏ ‎мои ‎дела ‎могут ‎и ‎вышака‏ ‎присудить, ‎на‏ ‎СМЕРШ‏ ‎не ‎оглянутся. ‎Да‏ ‎и ‎есть‏ ‎ли ‎тот ‎СМЕРШ? ‎Фокс‏ ‎—‏ ‎мужик ‎тёртый,‏ ‎хитрый... ‎Мог‏ ‎и ‎закосить ‎под ‎лягавого ‎запросто.

В‏ ‎самом‏ ‎Коканде ‎я,‏ ‎понятное ‎дело,‏ ‎никогда ‎не ‎бывал. ‎А ‎вот‏ ‎посылочки‏ ‎из‏ ‎Коканда ‎передавал,‏ ‎бывало ‎такое.‏ ‎Что ‎там‏ ‎внутри‏ ‎не ‎знаю,‏ ‎не ‎заглядывал, ‎да ‎и ‎кому‏ ‎относил ‎толком‏ ‎не‏ ‎ведаю. ‎Брал ‎у‏ ‎Фокса ‎и‏ ‎сбрасывал ‎мужику ‎какому-то ‎раза‏ ‎три-четыре.‏ ‎Встречу, ‎так‏ ‎узнаю, ‎а‏ ‎нет, ‎так ‎нет. ‎Тут ‎Фокс‏ ‎не‏ ‎соврал, ‎лица‏ ‎я ‎запоминаю‏ ‎чётко, ‎лучше ‎любой ‎«Лейки».

Думал ‎ли‏ ‎я‏ ‎о‏ ‎том, ‎как‏ ‎это ‎так‏ ‎удачно ‎Фокс‏ ‎меня‏ ‎выпас ‎и‏ ‎прихватил ‎на ‎хабаре? ‎Думал, ‎гадал,‏ ‎чуть ‎мозги‏ ‎не‏ ‎поломал. ‎На ‎откровенность-то‏ ‎Фокса ‎самого‏ ‎расчитывать ‎не ‎приходилось. ‎СМЕРШ-де‏ ‎всё‏ ‎про ‎вас,‏ ‎стервецов, ‎знает,‏ ‎вот ‎и ‎вся ‎недолга. ‎Да‏ ‎только‏ ‎не ‎знал‏ ‎он ‎про‏ ‎меня ‎не ‎рожна, ‎помимо ‎абверовского‏ ‎моего‏ ‎прошлого.‏ ‎Значит, ‎по‏ ‎личности ‎моей‏ ‎опознал ‎меня‏ ‎и‏ ‎на ‎хвост‏ ‎сразу ‎сел. ‎Фартануло ‎ему!

В ‎тот‏ ‎день ‎злополучный‏ ‎я‏ ‎ведь ‎в ‎Клин‏ ‎мотался, ‎бульбу‏ ‎на ‎колхозный ‎рынок ‎отвозил.‏ ‎А‏ ‎оттуда ‎уже,‏ ‎стало ‎быть,‏ ‎к ‎бабке ‎и ‎подъехал. ‎Не‏ ‎иначе,‏ ‎Фокс ‎с‏ ‎Осой ‎тоже‏ ‎там ‎ошивались ‎по ‎своим ‎делишкам‏ ‎темным,‏ ‎вот‏ ‎Фоксу ‎и‏ ‎свезло ‎—‏ ‎опознал ‎он‏ ‎меня.‏ ‎

— Фарт, ‎он‏ ‎повсюду, ‎как ‎ветерок ‎тебя ‎обдувает‏ ‎— ‎поучал‏ ‎нас‏ ‎Фокс ‎в ‎Валге.‏ ‎Надо ‎только‏ ‎головой ‎вертеть, ‎да ‎примечать‏ ‎всё.‏ ‎Это ‎первое‏ ‎условие. ‎Второе‏ ‎— ‎шевелить ‎мозгами ‎очень ‎скоро.‏ ‎Ветерок‏ ‎сейчас ‎здесь,‏ ‎а ‎через‏ ‎миг ‎уже ‎усвистел ‎за ‎тридевять‏ ‎земель.‏ ‎И‏ ‎главное ‎условие,‏ ‎что ‎во‏ ‎всякий ‎момент‏ ‎своей‏ ‎жизни ‎ты‏ ‎твердо ‎должен ‎знать, ‎чего ‎хочешь‏ ‎от ‎неё.‏ ‎Не‏ ‎сомневаться ‎ни ‎на‏ ‎секундочку, ‎ни‏ ‎во ‎сне, ‎ни ‎наяву.‏ ‎Сомнение,‏ ‎как ‎ржа,‏ ‎всю ‎твою‏ ‎жизнь ‎заедает.

Такую, ‎значится, ‎теорию ‎фарта‏ ‎нам‏ ‎Фокс ‎преподавал.‏ ‎Заратустра, ‎дескать,‏ ‎такое ‎послание ‎нам ‎оставил. ‎Вот‏ ‎ему‏ ‎самому‏ ‎жизнь ‎и‏ ‎улыбнулась, ‎ведь‏ ‎коли ‎не‏ ‎встретил‏ ‎бы ‎Фокс‏ ‎меня ‎в ‎тот ‎день ‎в‏ ‎Клину ‎на‏ ‎базаре,‏ ‎да ‎не ‎сел‏ ‎сразу ‎на‏ ‎хвост, ‎лежал ‎бы ‎он‏ ‎сейчас‏ ‎в ‎безымянной‏ ‎могиле ‎с‏ ‎пулей ‎в ‎голове...

Вот ‎так ‎я‏ ‎и‏ ‎бегал ‎по‏ ‎Москве, ‎пас‏ ‎разных ‎личностей, ‎каких ‎мне ‎Фокс‏ ‎указывал.‏ ‎Связь‏ ‎у ‎меня‏ ‎с ‎ним‏ ‎опять ‎же‏ ‎по‏ ‎телефону ‎была,‏ ‎через ‎бабку ‎какую-то. ‎Коли ‎мне‏ ‎чего ‎надо‏ ‎было,‏ ‎я ‎ей ‎звонил,‏ ‎Фёдором ‎представлялся‏ ‎и ‎Аню ‎спрашивал, ‎а‏ ‎уж‏ ‎Фокс ‎тогда‏ ‎мне ‎на‏ ‎фатеру ‎сам ‎перезванивал. ‎А ‎уж‏ ‎коли‏ ‎ему ‎чего‏ ‎надобно, ‎то‏ ‎я ‎обязан ‎был ‎беспременно ‎у‏ ‎телефона‏ ‎находиться.‏ ‎

— Векшина ‎Фокс‏ ‎Вам ‎тоже‏ ‎поручил, ‎как‏ ‎Вы‏ ‎это ‎говорите,‏ ‎«пасти»?

С ‎Векшиным ‎получилось ‎немного ‎по‏ ‎другому. ‎В‏ ‎тот‏ ‎день ‎он ‎меня‏ ‎прямо ‎с‏ ‎теплой ‎постельки ‎на ‎Цветной‏ ‎выдернул.‏ ‎

— Дело, ‎—‏ ‎говорит ‎—‏ ‎простое, ‎нехитрое. ‎Нужно ‎по ‎бульвару‏ ‎поошиваться,‏ ‎на ‎людей‏ ‎посмотреть. ‎Запомни‏ ‎крепко ‎портрет ‎человечка ‎одного, ‎его‏ ‎и‏ ‎нужно‏ ‎определить, ‎будет‏ ‎он ‎тут‏ ‎или ‎нет.‏ ‎Вот‏ ‎тебе ‎кепочка-малокозырочка,‏ ‎пока ‎не ‎встретишь, ‎в ‎ней‏ ‎прогуливайся. ‎А‏ ‎коли‏ ‎засечешь ‎фигуранта ‎нашего,‏ ‎к ‎булочной‏ ‎на ‎углу ‎быстренько ‎подскочишь‏ ‎и‏ ‎кепку ‎долой.‏ ‎

И ‎газетку‏ ‎мне ‎показывает ‎из ‎своих ‎рук.‏ ‎Фраерок,‏ ‎которого ‎я‏ ‎выпасти ‎должен,‏ ‎за ‎столом ‎на ‎ней ‎сидит,‏ ‎с‏ ‎умным‏ ‎видом ‎в‏ ‎объектив ‎смотрит.‏ ‎Стол ‎вроде‏ ‎президиума‏ ‎какого, ‎скатертью‏ ‎застеленный, ‎графин ‎со ‎стаканом ‎стоит,‏ ‎по ‎обоим‏ ‎сторонам‏ ‎от ‎фраера ‎ещё‏ ‎людишки ‎расселись.‏ ‎Но ‎их ‎мне ‎Фокс‏ ‎особо‏ ‎не ‎светил,‏ ‎загнул ‎газетку‏ ‎так, ‎что ‎б ‎я ‎только‏ ‎своего‏ ‎человечка ‎видел.‏ ‎Газетка ‎вроде‏ ‎малотиражки ‎заводской, ‎бумага ‎серая, ‎но‏ ‎портрет‏ ‎я‏ ‎хорошо ‎разобрал,‏ ‎качественно. ‎Ну,‏ ‎и ‎потрусил‏ ‎себе‏ ‎по ‎бульвару.‏ ‎

Обычное ‎дело, ‎одним ‎словом, ‎ничего‏ ‎тревожного. ‎Да‏ ‎и‏ ‎шухера ‎никакого ‎я‏ ‎не ‎ждал:‏ ‎белый ‎день ‎на ‎дворе,‏ ‎да‏ ‎и ‎Цветной‏ ‎бульвар ‎это‏ ‎ведь ‎не ‎Марьина ‎роща, ‎чего‏ ‎тут‏ ‎может ‎случиться?‏ ‎Знал ‎бы,‏ ‎как ‎всё ‎оберётся, ‎не ‎сдал‏ ‎бы‏ ‎я‏ ‎кореша ‎вашего.

Гуляю,‏ ‎посвистываю. ‎Прохожих‏ ‎оглядываю ‎с‏ ‎ленцой,‏ ‎вроде ‎я‏ ‎любопытствующий ‎бездельник. ‎Там ‎прикурю, ‎здесь‏ ‎дорогу ‎спрошу,‏ ‎вроде‏ ‎как ‎и ‎при‏ ‎деле. ‎Дай-ка‏ ‎думаю, ‎штиблеты ‎почищу, ‎всё‏ ‎же‏ ‎занятие ‎какое-то.‏ ‎Высмотрел ‎будочку‏ ‎айсора, ‎покатываю ‎к ‎ней ‎вразвалочку,‏ ‎а‏ ‎за ‎ней‏ ‎— ‎Бог‏ ‎ты ‎мой! ‎— ‎сам ‎объект‏ ‎мой‏ ‎пришухерился.‏ ‎С ‎корешем‏ ‎каким-то. ‎Я‏ ‎виду ‎не‏ ‎подал,‏ ‎прошёл ‎спокойненько‏ ‎мимо, ‎да ‎к ‎булочной ‎и‏ ‎направился. ‎А‏ ‎тут‏ ‎ещё ‎нежданное ‎обстоятельство:‏ ‎Осу, ‎его‏ ‎собственной ‎персоной, ‎засек ‎я‏ ‎вдруг‏ ‎зрением ‎боковым,‏ ‎на ‎скамеечке‏ ‎бульварной, ‎с ‎фраером ‎каким-то ‎базарящим.‏ ‎

До‏ ‎булочной ‎там‏ ‎метров ‎двести‏ ‎ещё ‎осталось. ‎Ну, ‎я ‎сразу‏ ‎соображать‏ ‎начал,‏ ‎как ‎поступить‏ ‎мне ‎теперь.‏ ‎Ведь, ‎скорей‏ ‎всего,‏ ‎Оса-то ‎и‏ ‎должен ‎был ‎снять ‎мой ‎тревожный‏ ‎сигнал, ‎да‏ ‎прошляпил‏ ‎я ‎появление ‎объекта.‏ ‎Толково ‎он‏ ‎за ‎будочкой ‎этой ‎клятой‏ ‎пристроился!‏ ‎Так ‎что‏ ‎решил ‎я‏ ‎напрямую ‎сигнал ‎подать. ‎Подрулил ‎на‏ ‎полусогнутых‏ ‎к ‎скамейке,‏ ‎да ‎у‏ ‎фраера ‎этого, ‎с ‎Осой ‎базарящего,‏ ‎время‏ ‎вежливенько‏ ‎так ‎и‏ ‎спрашиваю. ‎Не‏ ‎откажите, ‎мол,‏ ‎в‏ ‎любезности, ‎товарищ‏ ‎дорогой. ‎Оса ‎на ‎меня ‎глаза‏ ‎злющие ‎свои‏ ‎поднимает,‏ ‎а ‎я ‎возьми‏ ‎да ‎кепочку-то‏ ‎и ‎сними. ‎Пот ‎вытираю,‏ ‎совершенно‏ ‎натуральный ‎при‏ ‎этом ‎—‏ ‎прошиб ‎он ‎меня ‎тогда ‎знатно.‏ ‎В‏ ‎общем, ‎подал‏ ‎я ‎знак,‏ ‎что ‎грязно ‎нонеча ‎на ‎Цветном‏ ‎бульваре,‏ ‎намусорено‏ ‎по ‎самое‏ ‎не ‎балуйся.‏ ‎А ‎что‏ ‎сей‏ ‎же ‎час‏ ‎и ‎мокро ‎ещё ‎будет, ‎того‏ ‎мне ‎знать‏ ‎было‏ ‎неоткуда. ‎

Оса, ‎конечно,‏ ‎матерый ‎жук,‏ ‎он ‎и ‎бровью ‎не‏ ‎повёл.‏ ‎Но ‎оценил‏ ‎всё ‎моментально.‏ ‎А ‎вот ‎фраерки ‎ваши ‎ничего‏ ‎сообразить‏ ‎не ‎успели.‏ ‎Прошмыгали, ‎что‏ ‎рассекречена ‎их ‎засада, ‎что ‎волк‏ ‎с‏ ‎охотником‏ ‎местами ‎поменялись.‏ ‎А ‎скумекали‏ ‎бы ‎толком‏ ‎—‏ ‎так ‎жив‏ ‎бы ‎остался ‎ваш ‎оперок. ‎

Нам-то‏ ‎в ‎Валге‏ ‎твёрдо-натвердо‏ ‎вколачивали ‎в ‎головы,‏ ‎что ‎никаких‏ ‎случайностей ‎на ‎встрече ‎с‏ ‎агентом‏ ‎не ‎бывает,‏ ‎что ‎любой‏ ‎мимолетный ‎контакт ‎с ‎посторонними ‎лицами‏ ‎означает‏ ‎провал. ‎Законы‏ ‎природы, ‎дескать,‏ ‎которые ‎вывели ‎передовые ‎арийские ‎ученые,‏ ‎таковы,‏ ‎что‏ ‎вероятность ‎эта‏ ‎настолько ‎близка‏ ‎к ‎нулю,‏ ‎что‏ ‎рассматривать ‎её‏ ‎ты ‎не ‎имеешь ‎никакого ‎права.‏ ‎Хоть ‎подкурить‏ ‎попросят,‏ ‎хоть ‎о ‎времени‏ ‎осведомятся, ‎хоть‏ ‎плечом ‎толкнут ‎— ‎значит‏ ‎метят‏ ‎тебя ‎лягавые,‏ ‎хвост ‎к‏ ‎тебе ‎пришивают. ‎А ‎уж ‎коли‏ ‎шею‏ ‎потирают ‎при‏ ‎этом, ‎головной‏ ‎убор ‎теребят, ‎али ‎хоть ‎нос‏ ‎почешут,‏ ‎значит‏ ‎считаные ‎секунды‏ ‎тебе ‎остались‏ ‎на ‎то,‏ ‎что‏ ‎бы ‎отвалить.‏ ‎Пусть ‎даже ‎и ‎по-мокрому ‎придется‏ ‎это ‎делать,‏ ‎а‏ ‎всё ‎едино ‎сваливай,‏ ‎потому ‎как‏ ‎другого ‎выхода ‎у ‎тебя‏ ‎уже‏ ‎нет. ‎

А‏ ‎что ‎было‏ ‎далее, ‎мне ‎не ‎ведомо. ‎Дошел‏ ‎я‏ ‎до ‎булочной‏ ‎на ‎углу,‏ ‎повторил ‎сигнал ‎от ‎греха, ‎как‏ ‎было‏ ‎велено,‏ ‎да ‎и‏ ‎отчалил ‎восвояси.‏ ‎

— И ‎виновным‏ ‎себя‏ ‎в ‎гибели‏ ‎Векшина ‎Вы ‎не ‎считаете? ‎

Нет,‏ ‎товарищи ‎дорогие,‏ ‎не‏ ‎считаю. ‎Каждый ‎ведь‏ ‎своё ‎дело‏ ‎делать ‎должен. ‎Я ‎вот‏ ‎своё‏ ‎сделал, ‎а‏ ‎сделали ‎бы‏ ‎вы ‎своё ‎— ‎и ‎мусарок‏ ‎ваш‏ ‎не ‎отбыл‏ ‎бы ‎в‏ ‎вечную ‎увольнительную ‎на ‎санитарной ‎карете.‏ ‎Ну,‏ ‎да‏ ‎с ‎Осой‏ ‎вы ‎посчитались,‏ ‎как ‎я‏ ‎слышал‏ ‎мимоходом, ‎так‏ ‎ведь, ‎товарищи? ‎

Читать: 10+ мин
logo История без ретуши

НЕОПУБЛИКОВАННОЕ ИНТЕРВЬЮ-I

ПРЕВЬЮ: ‎Считается,‏ ‎что ‎при ‎работе ‎над ‎романом‏ ‎"Эра ‎милосердия"‏ ‎авторы‏ ‎опрашивали ‎уцелевших ‎участников‏ ‎событий, ‎положенных‏ ‎ими ‎в ‎основу ‎сюжета.‏ ‎Автор‏ ‎попытался ‎реконструировать‏ ‎возможное ‎содержание‏ ‎одного ‎из ‎таких ‎интервью, ‎по‏ ‎цензурным‏ ‎соображениям ‎не‏ ‎вошедшим ‎в‏ ‎роман. ‎

ЧАСТЬ ‎ПЕРВАЯ

— Скажите, ‎а ‎как‏ ‎Вы‏ ‎познакомились‏ ‎с ‎Фоксом?

— Познакомился‏ ‎я ‎с‏ ‎ним ‎в‏ ‎эстонском‏ ‎городке ‎Валга.‏ ‎Так ‎уж ‎получилось, ‎что ‎в‏ ‎июле ‎1941‏ ‎года‏ ‎N-ская ‎стрелковая ‎дивизия‏ ‎Западного ‎фронта,‏ ‎в ‎которой ‎я ‎проходил‏ ‎срочную‏ ‎службу, ‎была‏ ‎вдребезги ‎разбита‏ ‎немцами, ‎и ‎попал ‎я ‎прямо‏ ‎в‏ ‎плен. ‎Условия‏ ‎в ‎лагере‏ ‎были ‎беспредельными, ‎нас ‎почти ‎не‏ ‎кормили,‏ ‎постоянно‏ ‎били, ‎за‏ ‎малейшую ‎провинность‏ ‎расстреливали. ‎Вши‏ ‎заедали...‏ ‎Подыхать ‎вот‏ ‎так ‎в ‎свои ‎девятнадцать ‎лет‏ ‎мне ‎вовсе‏ ‎не‏ ‎хотелось, ‎и ‎я‏ ‎принял ‎предложение‏ ‎земляка ‎стать ‎лагерным ‎«капо»,‏ ‎то‏ ‎есть ‎поступил‏ ‎служить ‎в‏ ‎лагерную ‎охрану. ‎

Паек ‎стал ‎вполне‏ ‎терпимым,‏ ‎плюс ‎расстрел‏ ‎от ‎немцев‏ ‎мне ‎уже ‎не ‎грозил, ‎наоборот,‏ ‎я‏ ‎стал‏ ‎рулить ‎жизнями‏ ‎вчерашних ‎собратьев‏ ‎по ‎несчастью.‏ ‎Особо‏ ‎я ‎не‏ ‎зверствовал, ‎но ‎и ‎поблажек ‎никому‏ ‎не ‎давал.‏ ‎Словом,‏ ‎служил ‎как ‎положено.

— В‏ ‎школу ‎абвера‏ ‎Вас ‎сам ‎Фокс ‎устроил?

— Нет,‏ ‎это‏ ‎уж ‎ближе‏ ‎к ‎зиме‏ ‎меня ‎присмотрели ‎заезжие ‎абверовцы. ‎Побеседовали,‏ ‎анкету‏ ‎заставили ‎заполнить,‏ ‎биографию. ‎Психилогические‏ ‎тесты ‎проводили ‎хитрые. ‎Ну, ‎и‏ ‎отправили‏ ‎на‏ ‎учёбу ‎в‏ ‎Валгу, ‎в‏ ‎школу ‎«Русская‏ ‎дружина».‏ ‎Школа ‎наша‏ ‎официально ‎считалась ‎полицейской, ‎но ‎по‏ ‎факту ‎готовила‏ ‎радистов‏ ‎и ‎агентов-резидентов ‎в‏ ‎советском ‎тылу.‏ ‎Фокс ‎преподавал ‎в ‎ней‏ ‎тактику‏ ‎советских ‎органов‏ ‎госбезопасности ‎и‏ ‎правила ‎поведения ‎на ‎допросах. ‎Толково‏ ‎преподавал‏ ‎и ‎грамотно,‏ ‎на ‎всю‏ ‎жизнь ‎мне ‎потом ‎пригодилось. ‎Школу‏ ‎он‏ ‎эту‏ ‎прошёл ‎изнутри,‏ ‎как ‎сам‏ ‎говорил: ‎служил‏ ‎в‏ ‎НКВД, ‎потом‏ ‎за ‎какое-то ‎лихое ‎дело ‎пошёл‏ ‎под ‎трибунал,‏ ‎и‏ ‎немцы ‎его ‎освободили‏ ‎уже ‎из‏ ‎Минского ‎централа. ‎

- Главное ‎в‏ ‎нашем‏ ‎деле ‎–‏ ‎фарт. ‎Если‏ ‎есть ‎фарт, ‎то ‎и ‎лягавые‏ ‎тебя‏ ‎не ‎прихватят,‏ ‎он ‎им‏ ‎все ‎глаза ‎запорошит ‎и ‎мозг‏ ‎затуманит,‏ ‎-‏ ‎говаривал ‎Фокс.‏ ‎– ‎Но‏ ‎есть ‎ньюансы.‏ ‎Любил‏ ‎он ‎такое‏ ‎учёное ‎словцо ‎порой ‎ввернуть. ‎С‏ ‎подковырочкой.

Дальше ‎объяснял‏ ‎он‏ ‎нам, ‎как ‎не‏ ‎попадать ‎в‏ ‎сектор ‎обзора ‎милицейского ‎патруля,‏ ‎как‏ ‎не ‎привлечь‏ ‎внимание ‎в‏ ‎толпе, ‎как ‎отбазариться, ‎коли ‎остановят.

- Если‏ ‎волына‏ ‎на ‎кармане,‏ ‎сразу ‎обнажай‏ ‎ствол ‎и ‎вали ‎всех, ‎-‏ ‎поучал‏ ‎Фокс.‏ ‎- ‎Начнут‏ ‎шмонать, ‎уже‏ ‎не ‎отвертишься.‏ ‎Если‏ ‎прёшь ‎чистый,‏ ‎баклань ‎по-свойски, ‎лягавый ‎тоже ‎человек,‏ ‎из ‎народа‏ ‎недалеко‏ ‎вышедший. ‎Ему ‎подвиги‏ ‎ни ‎к‏ ‎чему, ‎хотел ‎бы ‎геройствовать‏ ‎-‏ ‎на ‎фронте‏ ‎бы ‎загибался.‏ ‎

Но ‎на ‎случай, ‎если ‎крепко‏ ‎прижмут,‏ ‎Фокс ‎советовал‏ ‎брать ‎на‏ ‎себя ‎какую ‎ни ‎есть ‎мелкую‏ ‎уголовку.‏ ‎Дескать,‏ ‎у ‎Советов‏ ‎сейчас ‎с‏ ‎пополнением ‎напряженка,‏ ‎долго‏ ‎думать ‎не‏ ‎будут, ‎забреют ‎в ‎штрафную ‎роту.‏ ‎А ‎там‏ ‎фронт,‏ ‎передовая, ‎«хенде ‎хох»‏ ‎и ‎«нихт‏ ‎шиссен!» ‎На ‎допросе ‎заветное‏ ‎слово‏ ‎скажешь ‎и‏ ‎тебя ‎прямо‏ ‎в ‎славную ‎Валгу ‎обратно ‎отвезут.

- Если‏ ‎сможешь‏ ‎от ‎реальных‏ ‎ментов ‎отмазаться,‏ ‎да ‎ещё ‎и ‎зеленку ‎потом‏ ‎сломать,‏ ‎цены‏ ‎тебе ‎не‏ ‎будет. ‎В‏ ‎постоянный ‎состав‏ ‎попадёшь,‏ ‎преподавать ‎тактику‏ ‎станешь. ‎Как ‎я. ‎Школа ‎расширяться‏ ‎скоро ‎будет,‏ ‎толковые‏ ‎ребята ‎потребуются, ‎с‏ ‎реальным ‎опытом‏ ‎ходок ‎на ‎ту ‎сторону‏ ‎и‏ ‎обратно.

Долго ‎ли,‏ ‎коротко ‎ли,‏ ‎а ‎начали ‎нас ‎готовить ‎к‏ ‎переброске.‏ ‎Группа ‎–‏ ‎старшой, ‎радист‏ ‎и ‎я, ‎мальчик ‎на ‎все‏ ‎руки.‏ ‎Прикрывай‏ ‎радиста ‎на‏ ‎передаче, ‎неси‏ ‎охранение ‎на‏ ‎марше‏ ‎и ‎на‏ ‎привале, ‎попеременке ‎со ‎старшим. ‎Минирование‏ ‎железки ‎опять‏ ‎же‏ ‎на ‎мне, ‎складов-мостов‏ ‎всяких, ‎чего‏ ‎там ‎ещё ‎в ‎командировке‏ ‎укажут.‏ ‎Чему ‎надо,‏ ‎меня ‎обучили,‏ ‎остальное, ‎сказали, ‎с ‎опытом ‎придёт.‏ ‎Куда-зачем‏ ‎летим, ‎об‏ ‎том ‎знал‏ ‎только ‎старшой. ‎Паспорта ‎и ‎справки‏ ‎нам‏ ‎выправили,‏ ‎денег ‎отсыпали‏ ‎без ‎жмотства.‏ ‎Дензнаков–то ‎советских‏ ‎им‏ ‎в ‎Белоруссии‏ ‎и ‎Прибалтике ‎без ‎счёта ‎досталось.‏ ‎И ‎сбросили‏ ‎нас,‏ ‎грешных, ‎с ‎парашютами‏ ‎неведомо ‎куда.‏ ‎Нам ‎с ‎радистом, ‎стало‏ ‎быть,‏ ‎неведомо. ‎

— И‏ ‎чем ‎Ваша‏ ‎группа ‎занималась ‎в ‎советском ‎тылу?

— Командировка‏ ‎у‏ ‎нас ‎обширная‏ ‎была, ‎судя‏ ‎по ‎снаряжению. ‎Да ‎только ‎подвиги‏ ‎совершать‏ ‎во‏ ‎имя ‎фюрера‏ ‎и ‎Германии‏ ‎я ‎не‏ ‎собирался.‏ ‎За ‎пазухой‏ ‎был ‎у ‎меня ‎«вальтер» ‎с‏ ‎разрывными ‎пулями,‏ ‎на‏ ‎случай ‎засады ‎при‏ ‎приземлении. ‎Как‏ ‎собрал ‎я ‎парашют ‎и‏ ‎присыпал‏ ‎снежком, ‎да‏ ‎собрались ‎мы‏ ‎всей ‎нашей ‎компанией, ‎так ‎я‏ ‎по‏ ‎заветам ‎Фокса,‏ ‎не ‎говоря‏ ‎худого ‎слова, ‎и ‎положил ‎обоих‏ ‎попутчиков‏ ‎на‏ ‎месте. ‎«Сидора»‏ ‎их ‎забрал‏ ‎и ‎ходу!‏ ‎Часа‏ ‎через ‎четыре‏ ‎по ‎запаху ‎дымка ‎вышел ‎к‏ ‎деревеньке ‎и‏ ‎там‏ ‎зашухарился. ‎Риск, ‎конечно,‏ ‎был ‎большой,‏ ‎да ‎уж ‎тут ‎я‏ ‎на‏ ‎фарт ‎свой‏ ‎понадеялся. ‎Бабке,‏ ‎что ‎меня ‎приняла, ‎сказался ‎дезертиром,‏ ‎забритым‏ ‎на ‎фронт‏ ‎по ‎беспределу‏ ‎с ‎язвой ‎желудка, ‎идущим ‎пешим‏ ‎порядком‏ ‎жаловаться‏ ‎прокурору. ‎

Отсыпал‏ ‎ей ‎харчей‏ ‎из ‎НЗ,‏ ‎деньжатами‏ ‎наделил ‎из‏ ‎запасов ‎абвера, ‎да ‎больным ‎сказался.‏ ‎Трое ‎суток‏ ‎отлежался,‏ ‎обнюхался, ‎где ‎я‏ ‎и ‎как:‏ ‎оказалось ‎Истринский ‎район ‎Московской‏ ‎области.‏ ‎Железка ‎в‏ ‎пяти ‎верстах‏ ‎по ‎проселку ‎пролегала. ‎

Документы, ‎деньги,‏ ‎оружие‏ ‎и ‎прочие‏ ‎припасы ‎от‏ ‎германских ‎щедрот, ‎я ‎по ‎ночной‏ ‎поре‏ ‎у‏ ‎бабки ‎в‏ ‎подполе ‎схоронил.‏ ‎Взял ‎с‏ ‎собой‏ ‎надёжный ‎паспорт,‏ ‎справку ‎об ‎инвалидности, ‎белый ‎билет,‏ ‎да ‎деньжат‏ ‎самую‏ ‎малость. ‎С ‎тем‏ ‎и ‎засадил‏ ‎сам ‎себя ‎в ‎Истре‏ ‎в‏ ‎тюрягу ‎на‏ ‎год ‎и‏ ‎шесть ‎месяцев ‎за ‎злостное ‎хулиганство.‏ ‎Как‏ ‎белобилетника ‎меня‏ ‎в ‎штрафники‏ ‎не ‎взяли, ‎а ‎отправили ‎на‏ ‎подмосковные‏ ‎торфоразработки,‏ ‎с ‎которых‏ ‎я ‎и‏ ‎откинулся ‎с‏ ‎чистой‏ ‎совестью ‎в‏ ‎одна ‎тысяча ‎девятьсот ‎сорок ‎четвёртом‏ ‎году ‎от‏ ‎Рождества‏ ‎Христова. ‎

— А ‎как‏ ‎сложилась ‎Ваша‏ ‎жизнь ‎после ‎освобождения?

По ‎освобождении‏ ‎получил‏ ‎я ‎справку‏ ‎в ‎зубы‏ ‎да ‎зону-сотку ‎на ‎память. ‎Пристроился‏ ‎шоферить‏ ‎в ‎колхоз‏ ‎подмосковный, ‎домишко‏ ‎мне ‎выделили ‎брошенный, ‎разбитый ‎да‏ ‎разутый‏ ‎зисок‏ ‎сто ‎первый,‏ ‎трудоднями ‎опять‏ ‎же ‎обещали‏ ‎не‏ ‎обделять. ‎Мужиков-то‏ ‎повыбила ‎война, ‎каждые ‎рабочие ‎руки‏ ‎на ‎счету.‏ ‎Начал‏ ‎я ‎шоферить, ‎калымил‏ ‎понемногу, ‎словом‏ ‎трудовую ‎жизнь ‎советского ‎колхозника‏ ‎вёл.‏ ‎Приключений ‎мне‏ ‎на ‎жизнь‏ ‎уже ‎хватило ‎с ‎горкой. ‎Да‏ ‎всё‏ ‎меня ‎жадность‏ ‎точила, ‎всё‏ ‎абверовские ‎деньги ‎покоя ‎не ‎давали.‏ ‎Думаю,‏ ‎чем‏ ‎черт ‎не‏ ‎шутит, ‎навещу‏ ‎бабку, ‎клад‏ ‎свой‏ ‎изыму ‎по‏ ‎-тихому. ‎И ‎вот ‎в ‎апреле‏ ‎месяце ‎победного‏ ‎нашего‏ ‎сорок ‎пятого ‎года‏ ‎я ‎и‏ ‎заехал ‎попутно ‎по ‎старому‏ ‎адресочку,‏ ‎туда, ‎где‏ ‎после ‎переброски‏ ‎кантовался. ‎

Бабка ‎ещё ‎жива ‎была.‏ ‎Обсказал‏ ‎ей ‎легенду‏ ‎свою, ‎дескать‏ ‎разобрались ‎в ‎моем ‎деле ‎по‏ ‎справедливости,‏ ‎сам‏ ‎прокурор ‎руку‏ ‎жал, ‎комиссовали‏ ‎вчистую ‎и‏ ‎работу‏ ‎хорошую ‎дали.‏ ‎Тушенку ‎достал, ‎четвертинку ‎на ‎стол‏ ‎поставил. ‎Слово‏ ‎за‏ ‎слово, ‎да ‎и‏ ‎заночевал ‎я‏ ‎у ‎неё ‎на ‎палатях.‏ ‎А‏ ‎под ‎утро‏ ‎повязали ‎меня.‏ ‎Фокс ‎и ‎повязал. ‎Обшмонали ‎кабину,‏ ‎багаж‏ ‎мой ‎абверовский‏ ‎вынули ‎—‏ ‎я ‎его ‎уже ‎из ‎подпола‏ ‎достал‏ ‎и‏ ‎под ‎сиденье‏ ‎пристроил. ‎Можно‏ ‎было ‎и‏ ‎отвалить‏ ‎по ‎ночной‏ ‎поре, ‎да ‎поленился ‎я, ‎выспаться‏ ‎захотел, ‎вот‏ ‎и‏ ‎погорел. ‎Хорошо, ‎хоть‏ ‎бабку ‎не‏ ‎успел ‎приколоть, ‎как ‎собирался.‏ ‎Когда‏ ‎прошлый ‎раз‏ ‎от ‎неё‏ ‎уходил, ‎решил ‎не ‎брать ‎грех‏ ‎на‏ ‎душу, ‎что‏ ‎б ‎мусара‏ ‎следствия ‎не ‎затевали, ‎да ‎клад‏ ‎мой‏ ‎в‏ ‎подполе ‎не‏ ‎нашли. ‎А‏ ‎теперь ‎уж‏ ‎надо‏ ‎было ‎веревочку‏ ‎эту ‎с ‎концами ‎оборвать. ‎Да‏ ‎Бог ‎отвёл‏ ‎от‏ ‎лихого ‎дела...

— Что ‎ж‏ ‎ты, ‎друг‏ ‎ситный, ‎так ‎оплошал? ‎—‏ ‎с‏ ‎ухмылочкой ‎меня‏ ‎Фокс ‎спрашивает.‏ ‎— ‎Разве ‎я ‎тебя ‎тому‏ ‎учил?‏ ‎Ты, ‎получается,‏ ‎засыпался ‎на‏ ‎горячем, ‎все ‎вещдоки ‎при ‎тебе,‏ ‎хоть‏ ‎прямо‏ ‎в ‎трибунал‏ ‎отвози. ‎Дело‏ ‎чистое: ‎фальшаки‏ ‎на‏ ‎разные ‎имена,‏ ‎денег ‎тыщ ‎двести, ‎стволов ‎четыре‏ ‎штуки. ‎Вышак‏ ‎тебе‏ ‎ломится, ‎как ‎с‏ ‎куста, ‎по‏ ‎законам ‎военного ‎времени.

— Виноват, ‎герр‏ ‎обер-лейтенант,‏ ‎— ‎отвечаю.‏ ‎— ‎Готов‏ ‎предстать ‎перед ‎перед ‎родным ‎советским‏ ‎трибуналом.‏ ‎Или ‎германским,‏ ‎как ‎прикажете,‏ ‎— ‎сам ‎я ‎не ‎жив,‏ ‎не‏ ‎мертв,‏ ‎но ‎хорохорюсь‏ ‎по ‎привычке.‏ ‎И ‎мысли‏ ‎в‏ ‎голове: ‎то‏ ‎ли ‎самого ‎Фокса ‎немцы ‎перебросили‏ ‎к ‎нам‏ ‎в‏ ‎тылы, ‎то ‎ли‏ ‎он ‎уже‏ ‎перекраситься ‎успел ‎и ‎на‏ ‎НКГБ‏ ‎теперь ‎ишачит.‏ ‎То ‎ли‏ ‎угорел ‎я ‎во ‎сне ‎и‏ ‎сон‏ ‎дурной ‎вижу.

Оскалился‏ ‎Фокс, ‎головой‏ ‎кивнул, ‎и ‎получил ‎я ‎сзади‏ ‎такого‏ ‎леща,‏ ‎что ‎с‏ ‎лавки ‎полетел‏ ‎кубарем. ‎Подельник‏ ‎его,‏ ‎или ‎уж‏ ‎сослуживец, ‎всё ‎это ‎время ‎за‏ ‎моей ‎спиной‏ ‎стоял.‏ ‎Фамилию ‎его ‎не‏ ‎помню ‎точно,‏ ‎а ‎отзывался ‎он ‎на‏ ‎погоняло‏ ‎«Оса». ‎И‏ ‎жалил ‎больно,‏ ‎стервец! ‎Вот ‎двое ‎только ‎их‏ ‎и‏ ‎было ‎в‏ ‎той ‎избёнке.‏ ‎Бабку ‎они ‎заперли ‎где-то, ‎так‏ ‎что‏ ‎она‏ ‎и ‎на‏ ‎глаза ‎мне‏ ‎не ‎попалась‏ ‎ни‏ ‎разу.

Утер ‎я‏ ‎сукровицу, ‎да ‎обратно ‎на ‎лавку‏ ‎взгромоздился. ‎

— Я‏ ‎тебе‏ ‎не ‎хер, ‎а‏ ‎гражданин ‎начальник,‏ ‎— ‎злобно ‎мне ‎Фокс‏ ‎отвечает.‏ ‎— ‎Подельники‏ ‎где? ‎Старший‏ ‎группы, ‎радист?

— Не ‎могу ‎знать, ‎гражданин‏ ‎начальник,‏ ‎— ‎отвечаю.‏ ‎— ‎Группа‏ ‎разбрелась ‎при ‎приземлении, ‎один ‎я‏ ‎остался.‏ ‎Хабар‏ ‎тут ‎прикопал,‏ ‎да ‎и‏ ‎отправился ‎восвояси.‏ ‎На‏ ‎работу ‎устроился,‏ ‎баранку ‎кручу ‎на ‎колхозном ‎грузовичке.‏ ‎Так ‎и‏ ‎кантуюсь,‏ ‎шоферю ‎помаленьку, ‎не‏ ‎высовываюсь. ‎

— Группа‏ ‎разбрелась, ‎а ‎снаряжение ‎тебе‏ ‎оставили?‏ ‎

Тут ‎уж‏ ‎развел ‎я‏ ‎руками... ‎Так-де ‎получилось, ‎не ‎знаю‏ ‎уж‏ ‎как. ‎Всё,‏ ‎что ‎при‏ ‎мне ‎найдено, ‎то ‎в ‎моём‏ ‎вещмешке‏ ‎и‏ ‎упаковано ‎было,‏ ‎так ‎сам‏ ‎старшой ‎перед‏ ‎переброской‏ ‎распределил. ‎Рацию-то‏ ‎с ‎динамитом ‎я ‎с ‎собой‏ ‎брать ‎не‏ ‎стал‏ ‎— ‎ни ‎к‏ ‎чему. ‎

— Знаешь,‏ ‎кто ‎я?

— Не ‎могу ‎знать,‏ ‎гражданин‏ ‎начальник, ‎—‏ ‎смиренько ‎так‏ ‎отвечаю. ‎

 — И ‎не ‎положено. ‎Из‏ ‎«СМЕРШа»‏ ‎я. ‎И‏ ‎в ‎Валге‏ ‎от ‎товарища ‎Абакумова ‎был, ‎изменников‏ ‎Родины‏ ‎выявлял‏ ‎и ‎на‏ ‎учёт ‎ставил.‏ ‎Всех ‎повязали,‏ ‎один‏ ‎ты ‎остался.‏ ‎Ну, ‎побегал ‎своё, ‎пора ‎и‏ ‎ответ ‎держать.‏ ‎Правь,‏ ‎Оса, ‎протокол.

Сел ‎тот‏ ‎за ‎краешек‏ ‎стола, ‎вынул ‎карандаш ‎химический,‏ ‎бланк‏ ‎протокола ‎расстелил‏ ‎да ‎и‏ ‎заполнил ‎его ‎за ‎несколько ‎минуток.‏ ‎И‏ ‎была ‎в‏ ‎этих ‎скупых‏ ‎строчках ‎вся ‎моя ‎нефартовая ‎жизнь.‏ ‎И‏ ‎плен,‏ ‎и ‎лагерная‏ ‎полиция, ‎и‏ ‎обучение ‎в‏ ‎«Русской‏ ‎дружине», ‎и‏ ‎переброска. ‎Только ‎торфоразработок ‎не ‎было,‏ ‎написали ‎они,‏ ‎что‏ ‎я ‎скрывался ‎от‏ ‎суда ‎и‏ ‎следствия ‎все ‎эти ‎годы.‏ ‎

— Подписывай!

Что‏ ‎делать? ‎Подписался‏ ‎я, ‎только‏ ‎добавил ‎от ‎себя, ‎что ‎никаких‏ ‎вражьих‏ ‎задач ‎не‏ ‎выполнял, ‎а‏ ‎собирался ‎честным ‎трудом ‎искупить ‎вину‏ ‎перед‏ ‎Родиной.‏ ‎Убрал ‎Фокс‏ ‎этот ‎протокол‏ ‎в ‎свою‏ ‎лётную‏ ‎сумку ‎кожаную‏ ‎и ‎чистый ‎лист ‎достал.

— А ‎теперь‏ ‎пиши ‎от‏ ‎себя,‏ ‎под ‎мою ‎диктовку.‏ ‎«Я, ‎такой-то‏ ‎и ‎такой-то, ‎бывший ‎пособник‏ ‎немецко-фашистских‏ ‎оккупантов, ‎настоящим‏ ‎обязуюсь ‎добровольно‏ ‎сотрудничать ‎с ‎контрразведкой ‎СМЕРШ ‎и‏ ‎выполнять‏ ‎все ‎задания,‏ ‎которые ‎мне‏ ‎будут ‎поручены ‎её ‎сотрудниками. ‎Если‏ ‎же‏ ‎я‏ ‎откажусь ‎или‏ ‎буду ‎уклоняться‏ ‎от ‎добросовестного‏ ‎выполнения‏ ‎заданий, ‎то‏ ‎готов ‎на ‎месте ‎понести ‎самое‏ ‎суровое ‎наказание‏ ‎за‏ ‎своё ‎сотрудничество ‎с‏ ‎оккупантами, ‎включая‏ ‎высшую ‎меру ‎социальной ‎защиты.‏ ‎Свои‏ ‎сообщения ‎буду‏ ‎подписывать ‎псевдонимом‏ ‎Беглый».

Записал ‎я ‎всё ‎и ‎Беглым‏ ‎подписался.‏ ‎Мало ‎ли‏ ‎я ‎таких‏ ‎обязательств ‎давал? ‎В ‎лагерной ‎полиции,‏ ‎в‏ ‎абверовской‏ ‎школе, ‎присягу‏ ‎на ‎верность‏ ‎фюреру, ‎как‏ ‎отучился,‏ ‎потом ‎перед‏ ‎переброской ‎ещё ‎одну. ‎Да ‎и‏ ‎на ‎верность‏ ‎трудовому‏ ‎народу ‎присягал ‎перед‏ ‎строем ‎весной‏ ‎сорокового. ‎Где ‎та ‎весна,‏ ‎где‏ ‎сороковой ‎год,‏ ‎где ‎мои‏ ‎ребята ‎из ‎третьей ‎роты ‎и‏ ‎грозный‏ ‎старшина ‎Коваленко?‏ ‎Сколько ‎за‏ ‎пять ‎лет ‎воды ‎утекло...

— А ‎как‏ ‎это‏ ‎«на‏ ‎месте», ‎гражданин‏ ‎начальник? ‎—‏ ‎только ‎и‏ ‎поинтересовался.‏ ‎

— А ‎вот‏ ‎так, ‎— ‎Фокс ‎отвечает. ‎—‏ ‎Покажи, ‎Оса.‏ ‎

Вынул‏ ‎Оса ‎ствол ‎вороненый‏ ‎из ‎кармана,‏ ‎да ‎и ‎ко ‎лбу‏ ‎мне‏ ‎приставил.

— Молись, ‎гнида‏ ‎— ‎и‏ ‎на ‎спуск ‎жмёт. ‎Щелкнул ‎курок,‏ ‎и‏ ‎как ‎заржут‏ ‎они ‎оба.‏ ‎

— СМЕРШ ‎не ‎шутит, ‎— ‎веско‏ ‎так‏ ‎Фокс‏ ‎меня ‎вразумляет.‏ ‎— ‎Ни‏ ‎суда, ‎ни‏ ‎следствия‏ ‎тебе, ‎Беглый,‏ ‎больше ‎не ‎будет. ‎Ты ‎сам‏ ‎себя ‎приговорил,‏ ‎когда‏ ‎белую ‎повязку ‎на‏ ‎руку ‎надел.‏ ‎Но ‎отсрочку ‎я ‎тебе‏ ‎даю‏ ‎на ‎время.‏ ‎Именем ‎товарища‏ ‎Абакумова. ‎

 — Абакумова, ‎как ‎же! ‎Ты,‏ ‎мил‏ ‎человек, ‎сам-то‏ ‎не ‎в‏ ‎бегах ‎будешь? ‎— ‎хотел ‎я‏ ‎его‏ ‎прямо‏ ‎спросить, ‎да‏ ‎уж ‎больно‏ ‎не ‎хотелось‏ ‎от‏ ‎Осы ‎ещё‏ ‎затрещину ‎получить. ‎Но ‎вопрос ‎я‏ ‎это ‎у‏ ‎себя‏ ‎в ‎мозгах ‎крепко‏ ‎держал. ‎

— Всё‏ ‎понятно, ‎— ‎ответил ‎я‏ ‎Фоксу,‏ ‎хотя ‎тогда‏ ‎ничегошенки ‎так‏ ‎и ‎не ‎понял.

Читать: 5+ мин
logo История без ретуши

ОХОТА НА СТАРИКА. ИНСПЕКТОР ЛОККАРТ

Доступно подписчикам уровня
«Инспектор Лестрейд»
Подписаться за 100₽ в месяц

Продолжение авторского расследования обстоятельств покушения на В.И. Ленина 30 августа 1918 года. Роль Брюса Локкарта в покушении и имитации следствия по делу.

Читать: 8+ мин
logo История без ретуши

ОХОТА НА СТАРИКА. НЕХОРОШАЯ КВАРТИРА

На ‎третьем‏ ‎этаже ‎в ‎доме ‎10 ‎по‏ ‎улице ‎Большой‏ ‎Садовой‏ ‎до ‎революции ‎и‏ ‎какое-то ‎время‏ ‎после ‎неё ‎была ‎расположена‏ ‎роскошная‏ ‎квартира ‎№‏ ‎5, ‎принадлежавшая‏ ‎владельцу ‎всего ‎дома ‎Илье ‎Пигиту.‏ ‎Илья‏ ‎Пигит ‎был‏ ‎табачным ‎фабрикантом‏ ‎караимского ‎происхождения, ‎то ‎есть ‎крымским‏ ‎неортодоксальным‏ ‎иудеем‏ ‎из ‎потомков‏ ‎принявших ‎иудаизм‏ ‎хазар. ‎С‏ ‎лёгкой‏ ‎руки ‎Льва‏ ‎Гумилёва ‎считается, ‎что ‎караимами ‎становились‏ ‎дети ‎мужей-иудеев‏ ‎и‏ ‎хазарских ‎матерей, ‎которых‏ ‎не ‎принимала‏ ‎ни ‎та, ‎ни ‎другая‏ ‎община.‏ ‎

С ‎начала‏ ‎1920-х ‎годов‏ ‎огромная ‎квартира ‎превратилась ‎в ‎многонаселенную‏ ‎коммуналку,‏ ‎а ‎в‏ ‎середине ‎1980-х‏ ‎годов ‎после ‎расселения ‎— ‎в‏ ‎хиппи-сквот,‏ ‎который‏ ‎называли ‎Булгаковским.‏ ‎Дело ‎в‏ ‎том, ‎что‏ ‎именно‏ ‎в ‎этом‏ ‎доме ‎жил ‎писатель ‎Михаил ‎Булгаков,‏ ‎поселивший ‎в‏ ‎"нехорошую‏ ‎квартиру" ‎Воланда ‎и‏ ‎его ‎спутников.‏ ‎В ‎этом ‎же ‎доме‏ ‎Сергей‏ ‎Есенин ‎познакомился‏ ‎с ‎Айседорой‏ ‎Дункан. ‎В ‎девяти ‎квартирах ‎дома‏ ‎располагалось‏ ‎общежитие ‎Московских‏ ‎высших ‎женских‏ ‎курсов ‎Владимира ‎Герье, ‎рассчитанное ‎на‏ ‎61‏ ‎место.‏ ‎Кроме ‎того,‏ ‎в ‎доме‏ ‎жили ‎оперная‏ ‎певица‏ ‎Евгения ‎Львова-Шершеневич,‏ ‎художники ‎Николай ‎фон ‎Бооль ‎и‏ ‎Петр ‎Канчаловский,‏ ‎несколько‏ ‎врачей ‎и ‎государственных‏ ‎чиновников.

31 августа ‎1918‏ ‎года ‎в ‎эту ‎квартиру‏ ‎явились‏ ‎чекисты. ‎Арестовав‏ ‎всех ‎находившихся‏ ‎в ‎квартире, ‎чекисты ‎оставили ‎в‏ ‎ней‏ ‎засаду. ‎

В‏ ‎частности, ‎в‏ ‎квартире ‎были ‎задержаны:

Мария ‎Александровна ‎Попова‏ ‎-‏ ‎оказалась‏ ‎на ‎этой‏ ‎квартире ‎лишь‏ ‎потому, ‎что‏ ‎там‏ ‎проживал ‎Лазарь‏ ‎Шмидт, ‎с ‎которым ‎она ‎находится‏ ‎в ‎близких‏ ‎отношениях.

Давид‏ ‎Савельевич ‎Пигит ‎-‏ ‎“беспартийный ‎марксист‏ ‎и ‎интернационалист”. ‎Имеет ‎обыкновение‏ ‎после‏ ‎каждого ‎незначительного‏ ‎акта ‎против‏ ‎Совнаркома ‎быть ‎арестованным. ‎Так ‎он‏ ‎был‏ ‎арестован ‎после‏ ‎убийства ‎графа‏ ‎Мирбаха ‎и ‎освобожден ‎по ‎просьбе‏ ‎ряда‏ ‎коммунистов.

Анна‏ ‎Савельевна ‎Пигит,‏ ‎бывшая ‎каторжанка,‏ ‎отбывавшая ‎каторгу‏ ‎совместно‏ ‎с ‎Ф.‏ ‎Каплан.

Тарасова ‎Вера ‎Михайловна, ‎тоже ‎отбывала‏ ‎каторгу ‎совокупно‏ ‎с‏ ‎Ф. ‎Каплан.

Вера ‎Штольтерфот‏ ‎- ‎то‏ ‎же ‎самое.

Мария ‎Коциовская ‎-‏ ‎хорошенькая‏ ‎барышня, ‎квартирантка‏ ‎Пигит.

Комментарии ‎даны‏ ‎Кингисеппом, ‎Аванесовым ‎и ‎Петерсом.

Работники ‎ВЧК‏ ‎явились‏ ‎на ‎эту‏ ‎квартиру ‎потому,‏ ‎что ‎Фанни ‎Каплан ‎указала ‎на‏ ‎допросе,‏ ‎что‏ ‎в ‎апреле‏ ‎1918 ‎года‏ ‎останавливалась ‎в‏ ‎ней‏ ‎до ‎поездки‏ ‎в ‎Симферополь.

Получается ‎достаточно ‎интересное ‎общество:‏ ‎племянник ‎купца-караима‏ ‎Давид‏ ‎- ‎эсер ‎на‏ ‎картотеке ‎ВЧК,‏ ‎его ‎сестра ‎Анна ‎и‏ ‎ещё‏ ‎две ‎соратницы‏ ‎Каплан ‎по‏ ‎каторге, ‎квартирантка ‎Коциовская ‎и ‎случайно‏ ‎зашедшая‏ ‎Мария ‎Александровна‏ ‎Попова, ‎однофамилица‏ ‎и ‎тёзка ‎собеседницы ‎Ленина ‎в‏ ‎момент‏ ‎покушения.‏ ‎Кого ‎не‏ ‎хватает?

Не ‎хватает‏ ‎Лазаря ‎Шмидта,‏ ‎к‏ ‎которому ‎пришла‏ ‎Попова. ‎Никаких ‎следов ‎его ‎розыска‏ ‎в ‎следственном‏ ‎деле‏ ‎нет. ‎Сама ‎Мария‏ ‎Александровна ‎на‏ ‎допросе ‎назвалась ‎левой ‎эсеркой‏ ‎из‏ ‎Минской ‎губернии,‏ ‎на ‎вопрос‏ ‎что ‎она ‎делает ‎в ‎Москве‏ ‎послала‏ ‎чекистов ‎подальше.‏ ‎Минская ‎губерния,‏ ‎между ‎прочим, ‎тогда ‎была ‎оккупирована‏ ‎немцами,‏ ‎какие‏ ‎там ‎были‏ ‎левые ‎эсеры‏ ‎и ‎чем‏ ‎отличались‏ ‎от ‎правых‏ ‎- ‎непонятно.

Обычно ‎пишут, ‎что ‎именно‏ ‎с ‎этой‏ ‎квартиры‏ ‎Каплан ‎и ‎отправилась‏ ‎убивать ‎товарища‏ ‎Ленина. ‎Но ‎это ‎не‏ ‎совсем‏ ‎точно. ‎Сама‏ ‎Фанни ‎Каплан‏ ‎вовсе ‎не ‎называла ‎этого ‎адреса,‏ ‎как‏ ‎места ‎своего‏ ‎проживания ‎в‏ ‎Москве ‎в ‎августе ‎1918-го ‎года.‏ ‎Она‏ ‎указала,‏ ‎что ‎жила‏ ‎в ‎«нехорошей‏ ‎квартире» ‎весной,‏ ‎до‏ ‎поездки ‎в‏ ‎Симферополь ‎(который ‎с ‎26 ‎апреля‏ ‎1918 ‎года‏ ‎тоже‏ ‎был ‎под ‎немцами).

Анна‏ ‎Пигит ‎на‏ ‎допросе ‎пояснила: ‎«Я ‎заявляю,‏ ‎что‏ ‎предъявленная ‎мне,‏ ‎содержащаяся ‎под‏ ‎стражей ‎во ‎Всерос. ‎чрезв. ‎комиссии‏ ‎женщина,‏ ‎называющая ‎себя‏ ‎Фанни ‎Каплан,‏ ‎есть ‎действительно ‎Фани ‎Каплан, ‎бывшая‏ ‎каторжанка,‏ ‎вместе‏ ‎со ‎мной‏ ‎бывшая ‎на‏ ‎Нерчинской ‎каторге.‏ ‎Она‏ ‎была ‎приговорена‏ ‎к ‎бессрочной ‎каторге. ‎Я ‎застала‏ ‎ее ‎уже‏ ‎на‏ ‎каторге ‎в ‎1907‏ ‎году. ‎Я‏ ‎не ‎помню, ‎по ‎какому‏ ‎именно‏ ‎делу ‎она‏ ‎была ‎осуждена.‏ ‎Она ‎была ‎приговорена ‎по ‎какому-то‏ ‎делу‏ ‎анархистов. ‎По‏ ‎освобождении ‎с‏ ‎каторги ‎между ‎нами, ‎бывшими ‎каторжанками,‏ ‎сохранились‏ ‎старые‏ ‎отношения, ‎и‏ ‎Фани ‎Каплан‏ ‎ко ‎мне‏ ‎неоднократно‏ ‎заходила. ‎Мы‏ ‎партийно ‎разошлись, ‎я ‎- ‎левая‏ ‎эсерка, ‎и‏ ‎мы‏ ‎встречались ‎не ‎часто.‏ ‎Полагаю, ‎что‏ ‎она ‎последнее ‎время ‎проживала‏ ‎в‏ ‎Москве. ‎Это‏ ‎только ‎предположение».

Примерно‏ ‎то ‎же ‎самое ‎показала ‎и‏ ‎Тарасова:‏ ‎«Я ‎вернулась‏ ‎из-за ‎границы‏ ‎в ‎июле ‎прошлого ‎года. ‎Фани‏ ‎Каплан‏ ‎я‏ ‎встретила ‎в‏ ‎этом ‎году,‏ ‎не ‎ручаюсь‏ ‎за‏ ‎память, ‎в‏ ‎апреле ‎или ‎около ‎этого ‎в‏ ‎вагоне ‎трамвая‏ ‎“Б”‏ ‎кажется ‎у ‎Каретно-Садовой.‏ ‎Я ‎к‏ ‎ней ‎подошла ‎и ‎имела‏ ‎с‏ ‎ней ‎весьма‏ ‎короткий ‎разговор.‏ ‎Это ‎был ‎обычный ‎разговор ‎про‏ ‎наших‏ ‎каторжанок, ‎как‏ ‎кто ‎поживает‏ ‎и ‎тому ‎подобное. ‎Я ‎не‏ ‎могу‏ ‎категорически‏ ‎утверждать, ‎что‏ ‎не ‎встречала‏ ‎ее ‎до‏ ‎(зачеркнуто:‏ ‎или ‎после)‏ ‎этого ‎у ‎Пигит».

А ‎вот ‎Давид‏ ‎проживание ‎Каплан‏ ‎в‏ ‎нехорошей ‎квартире ‎признал:‏ ‎«Я ‎лично‏ ‎знаю ‎Фани ‎Каплан. ‎Познакомился‏ ‎с‏ ‎ней ‎в‏ ‎апреле ‎прошлого‏ ‎года, ‎когда ‎она ‎вернулась ‎с‏ ‎каторги‏ ‎вместе ‎с‏ ‎моей ‎сестрой‏ ‎и ‎гостила ‎у ‎нас ‎за‏ ‎неимением‏ ‎пристанища.‏ ‎Вскоре ‎она‏ ‎уехала ‎в‏ ‎Крым ‎для‏ ‎лечения.‏ ‎После ‎этого‏ ‎я ‎с ‎ней ‎больше ‎не‏ ‎встречался. ‎Мне‏ ‎неизвестно,‏ ‎сколько ‎времени ‎она‏ ‎пробыла ‎в‏ ‎Крыму. ‎Я ‎не ‎знаю‏ ‎подробностей‏ ‎того ‎дела,‏ ‎по ‎которому‏ ‎она ‎была ‎осуждена ‎на ‎каторгу.‏ ‎Знаю‏ ‎только, ‎что‏ ‎она ‎ослепла‏ ‎от ‎взрыва ‎бомбы, ‎а ‎потом‏ ‎вновь‏ ‎прозрела».

Что‏ ‎здесь ‎интересно?‏ ‎Во-первых, ‎никто‏ ‎не ‎поинтересовался‏ ‎у‏ ‎Веры ‎Тарасовой,‏ ‎Марии ‎Поповой ‎и ‎Веры ‎Штольтерфот‏ ‎что ‎они‏ ‎делали‏ ‎30 ‎августа ‎1918‏ ‎года, ‎и‏ ‎кто ‎может ‎это ‎подтвердить.‏ ‎Во-вторых,‏ ‎никто ‎не‏ ‎спросил ‎и‏ ‎не ‎записал ‎их ‎адресов. ‎Давид‏ ‎и‏ ‎Анна ‎жили‏ ‎в ‎квартире‏ ‎своего ‎дяди-караима, ‎который, ‎будучи ‎бездетным‏ ‎умер‏ ‎в‏ ‎1915 ‎году.‏ ‎Тарасова, ‎судя‏ ‎по ‎её‏ ‎показаниям‏ ‎в ‎квартире‏ ‎Пигитов ‎не ‎проживала, ‎как ‎и‏ ‎неразговорчивая ‎Мария‏ ‎Попова.‏ ‎Штольтефрот ‎вообще ‎не‏ ‎допросили.

Но ‎если‏ ‎трое ‎соратниц ‎Фанни ‎Каплан‏ ‎по‏ ‎каторге ‎плюс‏ ‎Мария ‎Попова‏ ‎собрались ‎31 ‎августа ‎1918 ‎года‏ ‎в‏ ‎одной ‎квартире,‏ ‎их ‎следовало‏ ‎хотя ‎бы ‎спросить ‎о ‎причинах‏ ‎этого‏ ‎собрания.‏ ‎Спросили, ‎однако,‏ ‎только ‎Попову,‏ ‎которая ‎сослалась‏ ‎на‏ ‎отсутствующего ‎Лазаря‏ ‎Шмидта.

Кстати, ‎что ‎это ‎за ‎Шмидт?‏ ‎Лазарь ‎Юрьевич‏ ‎Шмидт‏ ‎вообще-то ‎был ‎видным‏ ‎эсером. ‎Только‏ ‎его ‎с ‎марта ‎1918‏ ‎года‏ ‎не ‎было‏ ‎в ‎Москве.‏ ‎В ‎В ‎1917 ‎году ‎он‏ ‎работал‏ ‎в ‎Союзе‏ ‎кооператоров ‎в‏ ‎Киеве ‎и ‎в ‎эсеровской ‎газете‏ ‎«Борьба».‏ ‎В‏ ‎январе-марте ‎1918‏ ‎сотрудник ‎газеты‏ ‎«Знамя ‎труда»,‏ ‎секретарь‏ ‎издательства ‎ЦК‏ ‎партии ‎эсеров. ‎Затем ‎в ‎Смоленске,‏ ‎Киеве, ‎Омске‏ ‎(где‏ ‎в ‎январе ‎1920‏ ‎вступил ‎в‏ ‎РКП(б)). ‎В ‎1920—1921 ‎секретарь‏ ‎редакции‏ ‎и ‎член‏ ‎редколлегии ‎газеты‏ ‎«Советская ‎Сибирь». ‎В ‎июле-октябре ‎1921‏ ‎референт‏ ‎Иностранного ‎отдела‏ ‎ВЧК. ‎В‏ ‎октябре ‎1936 ‎исключён ‎из ‎партии‏ ‎за‏ ‎членство‏ ‎в ‎троцкистской‏ ‎организации. ‎10‏ ‎февраля ‎1950‏ ‎осуждён‏ ‎на ‎10‏ ‎лет. ‎Умер ‎в ‎Абезьском ‎ИТЛ.

Кстати‏ ‎Шмидт ‎тоже‏ ‎до‏ ‎1917 ‎года ‎отбывал‏ ‎каторгу, ‎только‏ ‎не ‎в ‎Нерчинске, ‎а‏ ‎в‏ ‎Нарымском ‎крае.

Получается,‏ ‎что ‎Анна‏ ‎Пигит ‎солгала ‎на ‎допросе, ‎показав,‏ ‎что‏ ‎Каплан ‎в‏ ‎апреле ‎1918‏ ‎года ‎к ‎ней ‎только ‎в‏ ‎гости‏ ‎захаживала,‏ ‎причём ‎ложь‏ ‎эту ‎чекисты‏ ‎обнаружили ‎сразу‏ ‎же,‏ ‎допросив ‎её‏ ‎брата ‎Давида. ‎То ‎есть ‎людей‏ ‎нужно ‎было‏ ‎допрашивать‏ ‎дальше, ‎вполне ‎могло‏ ‎выясниться, ‎что‏ ‎и ‎в ‎августе ‎Каплан‏ ‎проживала‏ ‎в ‎той‏ ‎же ‎нехорошей‏ ‎квартире ‎на ‎Большой ‎Садовой. ‎И‏ ‎что‏ ‎одна ‎из‏ ‎трёх ‎Каплан‏ ‎соратниц ‎и ‎была ‎той ‎женщиной,‏ ‎которую‏ ‎запомнил‏ ‎Семен ‎Иванович‏ ‎Титов: ‎«Когда‏ ‎тов. ‎Ленин‏ ‎приехал‏ ‎на ‎митинг,‏ ‎то ‎женщина, ‎которая ‎стреляла ‎в‏ ‎тов. ‎Ленина,‏ ‎пришла‏ ‎на ‎завод ‎Михельсона‏ ‎минут ‎на‏ ‎пять ‎позже ‎тов. ‎Ленина‏ ‎и‏ ‎стала ‎рядом‏ ‎со ‎мной‏ ‎и ‎приблизительно ‎минут ‎десять ‎очень‏ ‎строго‏ ‎следила ‎за‏ ‎тов. ‎Лениным,‏ ‎и ‎в ‎это ‎время ‎подошла‏ ‎еще‏ ‎одна‏ ‎женщина ‎и‏ ‎сказала ‎этой,‏ ‎которая ‎стреляла‏ ‎в‏ ‎тов. ‎Ленина,‏ ‎“ну ‎неудача”. ‎Тогда ‎я ‎сразу‏ ‎почувствовал, ‎что‏ ‎они‏ ‎подозрительные, ‎и ‎которая‏ ‎сказала ‎“ну‏ ‎неудача” ‎сейчас ‎же ‎скрылась.‏ ‎Если‏ ‎бы ‎я‏ ‎на ‎неё‏ ‎посмотрел, ‎то ‎узнал ‎бы ‎её».

Но‏ ‎никого‏ ‎из ‎соратниц‏ ‎Каплан ‎Титову‏ ‎не ‎показывали. ‎А ‎всех ‎задержанных‏ ‎освободили.‏ ‎И‏ ‎засаду ‎с‏ ‎квартиры ‎сняли.‏ ‎И, ‎кстати‏ ‎говоря,‏ ‎о ‎месте‏ ‎проживания ‎в ‎августе ‎1918 ‎года‏ ‎Каплан ‎так‏ ‎и‏ ‎не ‎спросили, ‎хотя‏ ‎по ‎её‏ ‎апрельскому ‎адресу ‎наладили ‎целое‏ ‎расследование.

Можно‏ ‎сделать ‎вывод,‏ ‎что ‎чекисты‏ ‎либо ‎намеренно ‎замяли ‎то ‎обстоятельство,‏ ‎что‏ ‎Каплан ‎до‏ ‎самого ‎покушения‏ ‎на ‎Ленина ‎жила ‎в ‎квартире‏ ‎Пигита,‏ ‎либо‏ ‎им ‎было‏ ‎известно ‎другое‏ ‎её ‎место‏ ‎жительства.‏ ‎Второе ‎предположение‏ ‎ни ‎на ‎чём ‎не ‎основано.‏ ‎Ведь ‎на‏ ‎именно‏ ‎эту ‎квартиру ‎и‏ ‎должны ‎были‏ ‎выехать ‎чекисты ‎для ‎обыска‏ ‎и‏ ‎задержания ‎всех‏ ‎присутствующих. ‎Если‏ ‎же ‎Каплан ‎отправилась ‎на ‎покушение‏ ‎с‏ ‎Большой ‎Садовой,‏ ‎непонятны ‎категорические‏ ‎выводы ‎следствия ‎о ‎полной ‎непричастности‏ ‎к‏ ‎теракту‏ ‎всех ‎арестованных‏ ‎на ‎квартире‏ ‎лиц. ‎Вызывает‏ ‎удивление‏ ‎и ‎ещё‏ ‎одно ‎обстоятельство.

В ‎1922 ‎году ‎в‏ ‎Москве ‎был‏ ‎проведен‏ ‎большой ‎судебный ‎процесс‏ ‎над ‎руководителями‏ ‎партии ‎социалистов-революционеров, ‎которым ‎было‏ ‎вменено,‏ ‎в ‎числе‏ ‎прочих ‎преступлений,‏ ‎и ‎организация ‎покушения ‎на ‎Ленина‏ ‎30‏ ‎августа ‎1918‏ ‎года. ‎Следствие‏ ‎признало ‎это ‎покушение ‎организованным ‎эсерами‏ ‎террористическим‏ ‎актом,‏ ‎назвало ‎и‏ ‎конкретных ‎исполнителей:‏ ‎Каплан, ‎Семенова,‏ ‎Коноплеву.‏ ‎При ‎этом‏ ‎никто ‎не ‎озаботился ‎розыском ‎и‏ ‎повторным ‎привлечением‏ ‎к‏ ‎следствию ‎уже ‎известных‏ ‎чекистам ‎обитателей‏ ‎«нехорошей ‎квартиры», ‎хотя ‎привязать‏ ‎именно‏ ‎их ‎к‏ ‎покушению ‎было‏ ‎достаточно ‎просто. ‎

Впрочем, ‎к ‎следствию‏ ‎1922‏ ‎года ‎мы‏ ‎ещё ‎вернёмся.

Показать еще

Подарить подписку

Будет создан код, который позволит адресату получить бесплатный для него доступ на определённый уровень подписки.

Оплата за этого пользователя будет списываться с вашей карты вплоть до отмены подписки. Код может быть показан на экране или отправлен по почте вместе с инструкцией.

Будет создан код, который позволит адресату получить сумму на баланс.

Разово будет списана указанная сумма и зачислена на баланс пользователя, воспользовавшегося данным промокодом.

Добавить карту
0/2048