В апреле 1913 года, спешно, без соблюдения установленных дипломатических формальностей, покинул негостеприимную Вену российский военный агент (атташе) полковник Михаил Ипполитович Занкевич. С учетом обстоятельств было бы правильнее сказать, что Занкевич из Вены бежал. А уже 25 числа следующего месяца мая 1913 года в Вене разыгрываются события, приведшие к самоубийству Альфреда Редля. Является ли это совпадение простой случайностью судить сложно. В принципе, Занкевич мог наследить и где-то ещё.

Михаил Занкевич был кадровым русским разведчиком, разумеется с учётом любительского характера разведывательной деятельности того периода. Он окончил Николаевскую академию Генерального штаба, сразу же начал служить «офицером по особым поручениям», с февраля по ноябрь 1903 года, после прохождения цензового командования ротой в гвардейском Павловском полку, служил в военно-учётном комитете Генштаба, выполнявшим тогда разведывательные функции. В конце 1903 года направлен в Вену помощником военного атташе Владимира Христофоровича Роопа. В 1905 году назначен военным атташе в Бухарест, а в 1910 году занял аналогичную должность опять-таки в Вене. Занимал её до самого бегства в апреле 1913-го.

Иными словами, Занкевич занимался разведывательной работой в Вене и в 1903 году (к которому принято относить вербовку Редля), и в 1913-м, в котором Редль был разоблачён. Более того, незадолго до разоблачения Редля Занкевич вынужден был из Австрии бежать. Перечисленные факты позволяют нам отнести полковника Занкевича, кадрового разведчика от младых ногтей, к числу наиболее вероятных его вербовщиков и кураторов.

Специфику разведывательной работы с контингентом, к которому принадлежал Альфред Редль, лучше всего раскрыть на основании какой-нибудь более приличной для чтения и интуитивно понятной образованному читателю аналогии. Возьмём в качестве такой аналогии всеми нами любимое масонство.

Итак, с одной стороны состоять в масонских ложах государственным служащим, высокопоставленным военным и тем более разведчикам очевидно запрещено. Если не прямым указанием закона, то негласными кодексами и правилами. С другой стороны масонами зачастую являются представители знатных фамилий, высшие офицеры и другие лица, представляющие интерес для разведывательных служб сопредельных государств. Не использовать масонские связи в интересах шпионажа было бы большим упущением.

Масоны, разумеется, не выставляют своё масонство на всеобщее обозрение. Однако, в целях налаживания и поддержания своих масонских связей, оказания друг другу поддержки и взаимовыручки масоны, как известно, пользуются множеством условных знаков и обозначений. Например, особым образом повязанный шейный платок, определенный цветок в петлице, манера носить шляпу или прикуривать папироску. Непосвященный на такого рода детали не обращает внимания, а свой брат масон легко узнаёт единомышленника.

Иными словами, бывалый масон, войдя в офицерское казино, театральное фойе, зал приёмов посольства или иное присутственное место, автоматически, за несколько секунд просканирует присутствующих и наметанным оком выявит среди них своих братьев-масонов. Равным образом и они опознают его. Соответственно время на определение перспективного объекта вербовки составляет буквально несколько минут.

Более того, масоны придерживаются определенного, известного только им лексикона, разного рода жаргонных масонских словечек и выражений, позволяющих быстро и незаметно для окружающих устанавливать личный контакт между собой. Они могут тут же, на месте, представиться друг другу, обозначить интерес, взаимную масонскую симпатию. В нескольких словах, ничего не значащих для окружающих, договориться о совместном проведении масонского ритуала, обменяться визитными карточками. То есть за один вечерний раут или оперное представление, можно установить контакты сразу с несколькими перспективными кандидатами на вербовку.

В нашем с вами обывательском представлении под медовой ловушкой понимается вербовка носителя государственных секретов роковой женщиной, шпионкой зарубежных спецслужб. Выглядит это романтично и эффектно, особенно на экране кинотеатра или телевизора. Коварная красавица Пилар Суарес красиво отдаётся советскому дипломату Александру Огородникову, чем и вовлекает его в тенета американской разведки, нарекшей его «Трианоном». Или, наоборот, очаровательная советская разведчица Лариса Соболевская (Кронберг-Соболевская, если быть точным) виртуозно вербует французского посла Мориса Дежана. 

Вполне возможно, что обе эти истории вполне достоверны. В том смысле, что и Трианон переспал в Колумбии с красавицей Пилар, и Дежан в Москве попал в историю с советской актрисой в штатском, в ходе которой его застал с поличным и навешал тумаков её фейковый муж-геолог. Но в обоих случаях мы имеем дело не с медовой ловушкой, как таковой, а с элементарным шантажом. 

В случае с Дежаном советская разведка могла устроить открытый судебный процесс над мужем Ларисы. В квартиру своей фейковой жены муж-геолог явился с приятелем, который тоже участвовал в нанесении побоев дипломату-сластолюбцу. Мог он раскаяться в своём антиобщественном поведении, чреватом международным скандалом, и явиться с повинной в ближайшее отделение милиции? Конечно, мог. 

Ревнивого супруга Ларисы привлекли бы за нанесение побоев и рассмотрели бы дело в районном народном суде, в открытом судебном заседании. И сама Лариса, и муж-рогоносец, и его подельник дали бы исчерпывающие показания о всех обстоятельствах скандала. Несмотря на незначительность повода, процесс вышел бы весьма громким, его описание обошло бы все западные газеты, и репутации Дежана был нанесен непоправимый ущерб. По крайней мере, о государственной службе этот дипломат мог бы навсегда забыть. 

В случае с Огородниковым всё ещё проще и банальнее. Бесправный советский человечек, запуганный инструктажами выездных комиссий, попросту страшился партийного взыскания за несанкционированную связь с иностранной подданной и пошёл под расстрельную статью ради положительной характеристики с места работы и возможности и далее выезжать за рубеж. «Истинный партиец. В связях, порочащих его состоял, но не замечен». 

Вообще странно, конечно. По идее, представитель КГБ в любом посольстве должен был постоянно напоминать всем сотрудникам: «Если тебя вербуют, соглашайся. На чём бы тебя не подловили, Родина поймёт. Тем более, если на бабе. Главное, после вербовки сразу ко мне. Придёшь сразу получишь орден, скроешь вербовку — пойдёшь под расстрел». Ведь для самого посольского КГБ-шника получить канал дезинформации Запада означает повышение в звании и по службе. Радиообмен — вершина разведывательной деятельности. Но для Мориса Дежана такой вариант не по чину, конечно. 

Так что ничего медового в истории двух этих любителей женского пола нет. С тем же успехом Дежану могли продать под видом копии подлинную икону Рублёва, а Огородникову подкинуть кокаин. Просто их в какой-то мере защищал дипломатический статус, впрочем это дело решаемое. И в любом случае, шантаж это наихудший способ вербовки. Что мешало Огородникову сразу после вербовочной беседы пойти с повинной в КГБ и потом годами слать ЦРУ дезинформацию? Ещё и орден получил бы, и повышение по службе (что бы давать дезинформацию по более широкому и важному спектру вопросов). И за рубеж, кстати, ездил бы чаще. Его бы руководство КГБ туда за валютой и сувенирами себе и жёнам гоняло бы каждый месяц. 

На самом деле жертвой медовой ловушки всегда становится женщина. В отличии от мужчины, для которого секс с привлекательной женщиной это просто приключение где-то на периферии его жизненных приоритетов, женщина к отношениям подходит очень серьёзно. Она готова разделить со своим избранником его жизненный путь. От неё даже не нужно скрывать свою работу на иностранную разведку, главное, чтобы она верила в искренность чувств мужчины по отношению лично к себе. Отношения в женской системе ценностей, как правило, не просто перевешивают патриотизм, закон, интересы карьеры, инструкции и предписания, а перевешивают их вместе взятые как пудовая гиря пушинку. 

Самым результативным и высокопоставленным агентом советской разведки в самых недрах ЦРУ США позднего послевоенного времени считается пресловутый Олдрич Эймс. Подобно членам знаменитой кембриджской пятёрке, Эймс завербовал себя сам. Считается, что в апреле 1985 года Эймс явился в советское посольство и передал охраннику конверт с запиской: «Я, Олдрич Хейзен Эймс, работаю начальником контрразведывательного подразделения в отделе СССР и Восточной Европы Оперативного директората ЦРУ. Мне нужно 50 тысяч долларов в обмен на следующую информацию о трёх агентах, которых мы в настоящее время вербуем в Советском Союзе». 

 Так вот, без затей. Впрочем есть и другие версии, менее дубоватые, но все они сводятся к тому, что Эймс был инициативником, то есть никто его не разрабатывал, не вербовал и не подкупал. Эймс якобы вышел на советских разведчиков в Вашингтоне своим ходом. Что ж, допустим. А зачем же товарищу Эймсу понадобились деньги столь остро и неотложно, что он пошёл на такой риск? Ответ тоже не блещет оригинальностью. У Эймса был тяжёлый развод. И тяжёлое финансовое положение в целом. И вообще он беспробудно пил и последовательно проваливал все задания по службе в ЦРУ. Именно поэтому его и назначили начальником отдела контрразведки по СССР и Восточной Европе.

В том же 1985 году письмо советской разведке письмо с предложением о сотрудничестве, пакетом документов и запрашиваемой им суммой гонорара - 100 тысяч долларов написал высокопоставленный сотрудник контрразведки ФБР Роберт Ханссен. Считается, что он сотрудничал с Москвой около 15 лет и передал за это время более 6 тысяч секретных документов. При этом, в отличие от Олдрича Эймса, никто в советской, а затем и российской разведке ни разу Ханссена в глаза не видел и не знал его подлинного имени. Сотрудники КГБ обменивались с ним пакетами, пряча их в потайных местах, несколько раз разговаривали по телефону. Но им оставалось лишь гадать, кто скрывается под псевдонимом. От личных контактов Ханссен неизменно и категорически отказывался.

Может показаться забавным, что сразу два американских контрразведчика в одно и то же время, одним и тем же способом, самостоятельно и без видимых причин вдруг предложили свои услуги советской разведке, переживающей не лучшие времена своего существования. При этом один из них действовал максимально открыто, сразу же раскрыв свою личность, а второй — максимально закрыто, своей личности вовсе не раскрыв. Такое впечатление, что в данном случае им дали два полностью противоположных шаблона поведения, чтобы уж совсем не повторяться в деталях (все остальные детали их самовербовки полностью совпадали)

Однако, при распределении этих ролей наши герои допустили досадную путаницу. Ведь Олдич Эймс, который смело и бестрепетно объявил о себе посольскому швейцару, прекрасно знал, что советские органы госбезопасности в Москве буквально нашпигованы американской агентурой. Собственно говоря, он сам сдал больше дюжины (а то и двух дюжин) кротов ЦРУ в аппарате КГБ СССР! То есть с точки зрения элементарного чувства самосохранения, беречь тайну своей личности как зеницу ока, должен был не Ханссен, а именно Эймс. 

Однако двумя этими историями год большого шпионского размена не ограничился. Собственного говоря, о событиях 1985 года в истории разведки можно (и даже нужно!) написать объёмистую книгу. Но пока что я не располагаю для этого достаточным количеством времени, так что ограничусь несколькими короткими очерками. 

Итак, в сентябре 1985-го года, заметив за собой фэбээровскую слежку, оторвался от хвоста и добрался до консульства СССР в Нью-Йорке экс-сотрудник ЦРУ Эвдар Ли Говард. По другой версии Говард, почувствовав слежку, сумел добраться аж до советского посольства в Хельсинки. Впрочем, не суть. 

Итак, считается, что Эдвард Ли Говард официально поступил на службу в ЦРУ В 1981 году, в отдел СССР и Восточной Европы. Вскоре после окончания обучения и незадолго до прибытия на службу в американское посольство в Москве тест на полиграфе показал, что он употреблял в прошлом наркотики и скрыл это, после чего он был уволен из ЦРУ в 1983 году. В феврале 1984 года после пьяной драки он был арестован и обвинен в нападении с применением огнестрельного оружия. ЦРУ пришло бывшему сотруднику на помощь, его освободили под подписку о невыезде, осудили условно на пять лет и назначили принудительное лечение в психиатрической клинике. 

Роман Николая Леонова «Операция «Викинг» (при экранизации получивший название «Вариант «Омега») — это лучший роман о закордонной разведке времен Великой Отечественной войны, написанный по документальным источникам и воспроизводящий в несколько измененном виде ряд реальных событий. Роль старшего лейтенанта госбезопасности Сергея Скорина, пронзительно исполненная Олегом Далем, раскрывает характер и судьбу разведчика-нелегала гораздо глубже, чем аналогичные роли Баниониса или Тихонова. Перечитывать эту книгу и пересматривать телевизионный фильм по ней можно многократно, постоянно раскрывая в них новые грани и смыслы.

Олег Даль вспоминал, что полностью воплотил в этой роли положения системы Станиславского, то есть играл себя в предложенных обстоятельствах. И поскольку сами эти обстоятельства были скомпонованы в фильме гармонично, сама роль Далю удалась как нельзя лучше. Судьба героя Даля достаточно трагична: судя по всему он работал в Германии до войны под каким-то не слишком надежным прикрытием, после вторжения вермахта с ним потеряли связь, потом как-то восстановили, но ему так или иначе пришлось уходить по «зеленой тропе» к своим. Дома его ждут (вернее сказать — вовсе не ждут) невенчаная жена, которая его забыла и сын, который его не знает. 

Навыки нелегала руководство Скорина всегда оценивало, как весьма средние, и после невнятного возвращения к своим его, скорее всего, ждала фронтовая разведка. Однако, произошло нечто такое, что в корне изменило и планы самого Скорина, и резоны его начальства. В Таллине, оккупированном вермахтом объявился высокопоставленный офицер абвера, любимец Канариса барон Георг фон Шлоссер. 

Шлоссер, несомненно, был собирательным образом высокого руководителя абвера, «альтер эго» самого Канариса: немецкий патриот, критически относящийся к национал-социализму, причем именно как с социализму. До начала Великой Отечественной войны Шлоссер пытался предотвратить вторжение, пугая Гитлера советской военной мощью и был за это отстранен от активной работы. В преддверии операции «Блау» (прорыв вермахта на Кавказ и Волгу) Канарис вынул Шлоссера из пыльного чулана и отправил в Таллин для проведения стратегической радиоигры высшей степени важности. 

«Канарис сообщил Шлоссеру, что ему поручается ответственное задание — создать в кратчайший срок надежный канал для продвижения крупной дезинформации в ставку русских. В характер дезинформации Канарис Шлоссера не посвятил, сказал лишь, что речь идет об информации, доступ к которой может иметь довольно узкий круг офицеров генштаба, абвера и чиновников МИДа.

Для создания канала Шлоссеру надлежало с помощью местного отделения абвера и в контакте с СД выявить советского разведчика и, используя его, организовать радиоигру с разведкой русских. "Маленький адмирал" дал Шлоссеру ряд советов. Он не стал скрывать, что с аналогичной задачей направляет в другие пункты еще трех офицеров. Правда, при этом он заметил, что очень хочет, чтобы задача, поставленная лично фюрером, была решена именно Георгом, в Таллине».

Давайте зададимся вопросом: почему Канарис выбрал для выполнения данной миссии именно Шлоссера? Наиболее логичным будет ответ, заключающийся в том, что барон-патриот-антифашист уже передавал советской разведке какие-то сведения в свою бытность до войны в Москве и именно поэтому коллеги Фитина и Судоплатова должны были отнестись к нему с определенным доверием. После начала войны связь Шлоссера с советской (или иной союзной нам) разведкой прервалась и теперь восстанавливается. Напрямую в книге об этом не говорится, но предположение это попросту напрашивается само собой. 

Что касается «трёх других офицеров», то это очевидная липа. Ведь если сработают два-три однотипно организованных канала передачи дезинформации, то в Москве всю комбинацию сразу раскусят. Случайных совпадений не бывает.

Вы спрашиваете меня, зачем я стрелял в Ленина? Вряд ли, гражданин начальник, Вы сможете это  понять. Вы слишком молоды, мой друг. Вот скажите, сколько лет Вам было в семнадцатом году? А в пятом? Вот то-то и оно. Что Вы вообще знаете о Великой Русской революции? Об этой революции вы читаете в брошюрах Госполитиздата, о ней вам рассказывают лекторы Агитпропа, на комсомольских собраниях перед вами иногда выступают её самозваные участники с прошедшими тройную цензуру воспоминаниями. А мы её делали, мы творили революцию собственными руками!  

Вам этого никогда не понять. В восемнадцатом году всеобщее братство, равенство, воля, общество без государства и насилия было так близко, что оставалось лишь руку протянуть. Оставалось сделать последний шаг, последний выстрел.  Товарищ Вольский — это псевдоним, конечно —  наш учитель и наставник, говорил:

— Государство в России отжило свой век.  Сначала Россией самодержавно правили цари, и власть их была сильна и тяжела, как мельничный круг. Потом свершилась революция пятого года и  Николашка вынужденно дал стране конституцию.  Государство стало слабее,  его гнёт ослаб. Потом народ сбросил и самого царя. Власть взяли журналисты и адвокаты из Временного правительства. Это правительство было ещё слабее, при нём уже появились первые ростки народной свободы. Крестьяне начали делить помещичьи земли сами, не дожидаясь разрешения государства. Затем власть взяли большевики. Государство стало ещё слабее. Отделилась и ушла под немцев Украина, чехи свергли власть Советов от Волги до Амура. Но чехи и немцы  ещё слабее большевиков, их власть разваливается сама собой. Они сидят по городам и станциям, боясь высунуть нос в деревню. А кто правит деревней? Деревней правит Анархия, община свободного труда, вольный народ.  Сбросят чехи большевиков и сами развалятся, разбегутся, оставят власть самому народу. И тогда наступит царство Анархии.

Мы слушали, затаив дыхание. И ведь всё тогда казалось верным! Ведь кто такие эти непобедимые и грозные чехи? Военнопленные с одной винтовкой на роту. Правительство Керенского было слабее царского, но оно хотя бы контролировало всю Россию. А большевики уже еле-еле держались только в центральных губерниях. Казалось, ещё один толчок, и они тоже падут. Анархия, царство полной свободы, уже стояла в дверях. 

И дверь эту подпирал Ленин. На нём держались остатки власти, на его упорстве и уме, на его речах и декретах. Он был последним препятствием к свободе. Уйдёт Ленин и Анархия восторжествует в России. И потому я пошёл к заводу Михельсона в тот день тридцатого августа одна тысяча девятьсот восемнадцатого года.

В нашей группе самой опытной была Фанни. Она ведь из старых каторжан, настоящей закалки. Да только  каторга её иссушила, отняла здоровье, расстроила нервы. Видела она плохо, руки у неё дрожали. Фанни товарищ Вольский поставил в группу обеспечения. Она должна была задержать Ленина на выходе с митинга, задать какой-то вопрос. Что б он встал на месте. В движущуюся цель стрелять неловко, можно дать промашку. 

13 января 1953 года в газете «Правда» вышла статья под заголовком «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». Советский народ неожиданно для себя узнал о «врачах-террористах» как об «агентах иностранных спецслужб, обезвреженных органами госбезопасности». Из текста следовало, что участники некой террористической группы, используя свое положение врачей и злоупотребляя доверием больных, преднамеренно, злодейски подрывали их здоровье, ставили им неправильные диагнозы, а затем губили больных неправильным лечением. Как бы подтверждая сенсационные факты статьи, через месяц с небольшим после её выхода, умер Иосиф Виссарионович Сталин.

Для внимательного и любознательного современника связь двух этих событий была слишком очевидной, чтобы о ней не думать и слишком опасной, чтобы обсуждать её с кем бы то ни было. Несомненно, первой же мыслью советского гражданина, с детства воспитанного на заговорах и террористических акциях иностранных и внутренних врагов, было предположение о том, что врачи-террористы добрались-таки до вождя и учителя, злодейски подорвали его здоровье и погубили его неправильным лечением. Ведь время-то прошло всего-ничего! Однако, дальнейшие события были ещё более неожиданными и повлекли за собой ещё более непредсказуемые последствия, о которых мы поговорим ниже. 

Вообще, дело врачей привлекает внимание своей неоднозначностью. Сейчас общепринято считать, что сталинские репрессии были вполне обоснованными, а если на местах и допускались какие-то ошибки и злоупотребления, то в этом виноваты карьеристы и проходимцы районного уровня. Не избежали отдельных ошибок и Ягода с Ежовым, ну так они и поплатись за утрату контроля над подчиненными, морально-политическую деградацию и обман партии. То есть всё было не менее чинно и благородно, чем в современной России, конечно с поправкой на общую суровость предвоенных времён.Однако к делу врачей эти базовые, основополагающие умозаключения можно отнести лишь с большой натяжкой. 

Во-первых, дело врачей-убийц так и не было доведено до суда, так что вопрос об их виновности или невиновности остаётся открытым. Товарищ Сталин умер, можно сказать, в самый разгар расследования этого дела, которое после его смерти было сразу прекращено, а обвиняемые реабилитированы и вышли на свободу. Сама по себе реабилитация репрессированных в после-сталинские времена обычно не смущает российскую общественность. Считается, что это недобитый троцкист Хрущев освободил своих уцелевших в лагерях единомышленников с целью опорочить светлое имя товарища Сталина. 

Но и здесь дело врачей демонстрирует свою атипичность и неоднозначность. Ведь и реабилитация обвиняемых, и прекращение уголовного дела, и жуткие обвинения в адрес следователей производились не «Никиткой» Хрущевым, а самим Лаврентием Павловичем Берией. Берия же сегодня считается чуть ли не святым, и увязывать его светлое имя с тёмными делами врачей-убийц не придёт в голову ни одному современному исследователю той эпохи. 

Вторым, ещё более крутым поворотом сюжета, был арест, осуждение и расстрел руководителя МГБ Виктора Семёновича Абакумова. Сам Абакумов сегодня тоже считается выдающимся чекистом, а руководимый им в военные годы «СМЕРШ» постоянно требуют «возродить» (то есть переименовать в «СМЕРШ» какую-нибудь российскую спецслужбу). Абакумова сначала арестовали за то, что он тормозил расследование по делу врачей, укрывая террористов от заслуженного наказания, а потом расстреляли за ровно обратное: фальсификацию дел и недопустимые методы ведения следствия. 

Между арестом и расстрелом Абакумова произошли: а) возбуждение дела врачей и арест руководителей и сотрудников кремлёвской больницы б) смерть Сталина, в) реабилитация врачей с подачи Берии, г) разоблачение «банды Берия» и д) приход к власти Хрущева. И ни одно из этих воистину головоломных событий так и не открыло перед опальным главой «СМЕРШа» дверей Лубянской тюрьмы, что самом по себе довольно занятно. 

Сегодня дело врачей принято связывать с так называемым «ленинградским делом» и делом «Еврейского антифашисткого комитета». Ленинградское дело было типичной внутрипартийной интригой, а вот дело ЕАК далеко выходило не только за партийные, но и внутригосударственные рамки СССР. Считается, что еврейских антифашистов судили за буржуазный национализм. Это верно, но ведь сам комитет создавался и как националистический, и как буржуазный. В противном случае его назвали бы как-то по другому. 

По всем правилам работы спецслужб кандидатура Штирлица при присвоении очередных эсэсовских званий и перемещения по служебной лестнице должна была проверяться по архивам: год, число и месяц рождения, среднее и высшее образование, благонадежность членов семьи (судимы — не судимы), в общем весь его бекграунд. У нас нет никаких сведений о том, что такие проверки проводились, да и само прошлое Штирлица нам практически неизвестно. Он появляется в Австралии с легендой о том, что его обворовали в Шанхае (чем, видимо, должно было компенсироваться отсутствие документов), но в таком случае немецкий консул должен был отправить его домой, в Германию, для их восстановления. Даже, если предположить, что документы Штирлица восстанавливались в консульстве — запрос по постоянному месту жительства Штирлица в Германии все равно должен был уйти. 

Вторым непременным поводом для проведения детальной проверки прошлого Штирлица было поручение Кальтенбрунера шефу гестапо Мюллеру о расследовании деятельности советского разведчика. Помните, как Айсман отказался отыскивать компромат на коллегу, а Холтофф пытался его спровоцировать на совместное бегство в Швейцарию с физиком Рунге? За что и получил бутылкой коньяка по голове... Провокация, конечно, дело перспективное (не каждый истинный ариец отказался бы от такого предложения в апреле 1945-го года), но и тщательную проверку анкеты Штирлица в гестапо сразу же провели бы. Однако никакой проверки не было, по крайней мере нам об этом ничего не известно.

Даже после того, как отпечатки пальцев Штирлица обнаружили на радиопередатчике Кэтрик Кин, Мюллер ограничился проверкой лишь этого эпизода, не сочтя необходимым проверить личность самого фигуранта. Это уже более, чем странно.

Обращает на себя внимание также и тот факт, что Штирлиц к проблеме своего прошлого, могущей поставить его на грань провала даже в случае безукоризненной разведывательной работы, относился совершенно спокойно. Никаких переживаний по поводу того, что гестапо вскроет его легенду, у Штирлица никогда не было. Поэтому нам остается только предположить, что Штирлиц это настоящая фамилия советского разведчика, выведенного в «Семнадцати мгновениях весны», а представленная им в правоохранительные органы Германии автобиография в целом правдива.

Как такое может быть? Начнем с того, что уважаемый папаша Штирлица, которого мы знаем под именем «Владимира Владимирова» был революционером, то есть подпольщиком. Как правило, эти люди имели множество псевдонимов, которыми подписывали свои газетные публикации, и множество поддельных паспортов, с которыми укрывались от полиции. Например, такими были псевдонимы Ленин, Сталин, Троцкий, Зиновьев, Каменев и несть им числа. Под этими подложными личными данными они становились известны в кругах товарищей по партии, в моменты революционных кризисов — и «ширнармассам». 

Так что отцом Штирлица вполне мог быть русский немец именно с этой фамилией. Соответственно, у Штирлица вполне могла быть русская биография, детально проверить которую в Берлине вряд ли бы смогли: перед отправкой Штирлица зарубеж все архивы России были в распоряжении ВЧК — ОГПУ. Но то обстоятельство, что Штирлицы вполне реальный немецкий род, осевший в России, что в семье Штирлицов действительно был некий Всеволод (бывший Вильгельм) Штирлиц-Владимиров и прочие установочные данные соответствовали реальной действительности. 

Исходя из изложенного, Штирлицу достаточно просто было объяснить властям и то, как он оказался в Шанхае. После революции и гражданской войны множество русских эмигрантов покинули Россию через Китай: их крестный путь начинался в Харбине, а далее уже как повезет. И эту часть своей биографии Штирлицу бы не пришлось подделывать или выдумывать: его достаточно просто переместили бы в Харбин, легализовали бы там, а далее переместили бы в Шанхай. 

Иными словами, Штирлицу совершенно незачем было бояться проверки: его могли счесть неблагонадежным по факту рождения в России, но поставить в вину фальсификацию личности никто не мог: Штирлиц действительно был Штирлицем.

Юлиан Семенов написал и роман «Семнадцать мгновений весны», и сценарий к одноименному фильму. В каком-то смысле это даёт нам право пользоваться в своих построениях как текстом книги, так и сценами, которые нам показали на телеэкране. При этом есть очень существенные моменты, которые в романе и фильме отображены по-разному, причём по-разному они отображены именно с подачи Семенова. Все-таки авторский сценарий экранизации даёт писателю богатый инструментарий для выражения своей точки зрения. Для иллюстрации этой мысли мы обратимся к той части романа, в которой Штирлиц даёт Центру согласие на возвращение в Берлин. Ну, и по сцене из фильма пройдемся. Той самой...

Итак, Штирлиц встречается со связником в Швейцарии. «Они встретились в ночном баре, как и было уговорено. Связник передал ему, что Центр не может настаивать на возвращении Юстаса в Германию, понимая, как это сложно в создавшейся ситуации и чем это может ему грозить. Однако если Юстас чувствует в себе силы, то Центр, конечно, был бы заинтересован в его возвращении в Германию. При этом Центр оставляет окончательное решение вопроса на усмотрение товарища Юстаса, сообщая при этом, что командование вошло в ГКО и Президиум Верховного Совета с представлением о присвоении ему звания Героя Советского Союза за разгадку операции "Кроссворд". Если товарищ Юстас сочтёт возможным вернуться в Германию, тогда ему будет передана связь - два радиста, внедрённые в Потсдам и Веддинг, перейдут в его распоряжение. Точки надёжны, они были "законсервированы" два года назад».

Эпизод с присвоением Штирлицу звания Героя Советского Союза в своё время породил несколько остроумных анекдотов. Вот, например:

- Служба радиоперехвата гестапо перехватила шифровку из московского Центра: «Юстас – педераст!» Расшифровать её значение гестапо так и не удалось, и лишь Штирлиц знал, что на Родине ему присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

Но вообще, довольно оригинально передавать такие сообщения устно. Если наша реконструкция верна, то просьба Центра о возвращении в Берлин, скорее всего, выдумана Штирлицем позднее, уже на допросе в МГБ, как и сообщение о его награждении. В забюрократизированном Советском Союзе копии шифровок, отправленных агенту по радиосвязи или нарочным подшивались в дела, поэтому Штирлицу пришлось придумывать устную просьбу связника, несколько противоречащую (как видно даже из изложения этой просьбы) официальной шифровки с требованием вернуться.

Ещё один большой вопрос связан с тем, откуда прибыл, и куда должен был вернуться связник. Давайте почитаем:

«Связник заказал себе большой стакан апельсинового сока и закурил. Курил он неумело, отметил для себя Штирлиц, видимо, недавно начал и не очень-то еще привык к сигаретам: он то и дело сжимал пальцами табак, словно это была гильза папиросы.

"Обидится, если сказать? - подумал Штирлиц, вырвав из блокнота три маленьких листочка. - Пусть обидится, а сказать надо".

Провокатор гестапо Клаус был не единственным человеком, связанным со Штирлицем, которого постигла внезапная смерть в те месяцы и дни, когда готовилась переброска Штирлица в Южную Америку. Для того, что бы замыслы партайгеноссе Бормана воплотились надлежащим образом, вокруг Штирлица должна была пройти тотальная зачистка, причем с двух сторон сразу. С одной стороны устраняли людей, которые могли опознать доктора Бользена, главного инженера химического предприятия им. Роберта Лея, как фон Штирлица, штандартенфюрера СС. С другой стороны люди ОДЕССы выбивали тех сотрудников гестапо, которые могли засвидетельствовать в будущем факт перевербовки Штирлица. Первой такой жертвой стал Гуго Плейшнер, брат профессора Плешнера, отправленного Штирлицем в Берн. Полагаю, что гибель Гуго Плейшнера имеет самое непосредственное отношение к перипетиям судьбы и службы Штирлица. 

«Главный врач госпиталя имени Коха Плейшнер помогал Штирлицу с тридцать девятого года. Антифашист, ненавидевший гитлеровцев, он был поразительно смел и хладнокровен. Штирлиц порой не мог понять, откуда у этого блистательного врача, ученого, интеллектуала столько яростной, молчаливой ненависти к нацистскому режиму. Когда он говорил о фюрере, лицо его делалось похожим на маску. Гуго Плейшнер несколько раз проводил вместе со Штирлицем великолепные операции: они спасли от провала группу советской разведки в сорок первом году, они достали особо секретные материалы о готовящемся наступлении вермахта в Крыму, и Плейшнер переправил их в Москву, получив разрешение гестапо на выезд в Швецию с лекциями в университете.

Он умер внезапно полгода назад от паралича сердца».

Если считать, что Гуго Плейшнер был арестован гестапо, и погиб при допросе или казнен, то получается, что греппа Штирлица провалилась примерно в то же время. Таким образом, сам Штирлиц был арестован в июле – августе 1944 года, вместе с Гуго Плейшнером и возможно кем-то ещё. Гуго Плейшнер погиб на допросе или был ликвидирован, как опасный свидетель, а Штирлиц начал работать на германскую разведку. Такая реконструкция событий кажется мне наиболее вероятной.

А что же с Плейшнером-старшим?

«Его старший брат, профессор Плейшнер, в прошлом проректор Кильского университета, после превентивного заключения в концлагере Дахау вернулся домой тихим, молчаливым, с замершей на губах послушной улыбкой».

«После освобождения Плейшнер, не заезжая в Киль, отправился в Берлин. Брат, связанный со Штирлицем, помог ему устроиться в музей "Пергамон". Здесь он работал в отделе Древней Греции. Именно здесь Штирлиц, как правило, назначал встречи своим агентам, поэтому довольно часто, освободившись, он заходил к Плейшнеру, и они бродили по громадным пустым залам величественных "Пергамона" и "Бодо".

После превентивного заключения в концлагере брат Гуго Плейшнера скорее всего вышел агентом гестапо. С какой бы стати его было выпускать в ином случае? И тот факт, что Штирлиц назначал встречи своим агентам именно под присмотром Плейшнера, говорит о том, что и сам Штирлиц в этот период работал под контролем. Вряд ли бы Штирлиц рисковал проводить оперативные встречи в музее, где работал человек, побывавший в концлагере: зачем ему это? Для встреч с внутренней агентурой СД Штирлиц мог использовать любое место Берлина, для встреч с агентурой советской разведки музей под гестаповской «крышей» подходил ещё меньше. 

Советская радистка Кэтрин Кин, наряду со своей недолгой и несчастливой охранницей Барборой, является одной из немногих женщин серии романов о Штрилице. Поэтому этот предпраздничный пост я хотел бы посвятить ей. И это не формальность, не дань праздничной дате. Ведь история побега Кэтрин Кин столь изумительна, столь умопотрясающа и ошеломительна, что просто так, на пустом месте выдумана быть не может. Юлиан Семенов должен был на чем-то основываться, на какой-то конкретный эпизод опираться. Позвольте вам напомнить: русскую «пианистку» освобождает из-под стражи охранник-эсэсовец, причем освобождает не так просто, а со стрельбой, с двумя оставленными на конспиративной квартире трупами! Само по себе это происшествие крайне не ординарно. Но эсэсовец освобождает радистку не просто так, а с маленьким ребенком на руках. И не одним! Кэт скрывается от гестапо с двумя младенцами на руках, причем «на руках» в буквальном смысле! Это уже ни в какие ворота не лезет, вроде бы. Но не будем столь категоричны и попробуем разобраться.

Мы знакомимся с Кэтрин в весьма пасторальной сцене передачи Штирлицем очередной радиограммы в Центр. Штирлиц по нашей реконструкции уже раскрыт, перевербован и ведет двойную игру, готовясь к передислокации в Южную Америку по линии ОДЕССы.

«Его радисты - Эрвин и Кэт - жили в Кепенике, на берегу Шпрее. Они уже спали, и Эрвин и Кэт. Они в последнее время ложились спать очень рано, потому что Кэт ждала ребенка. 

Штирлиц погладил Кэт по щеке и спросил: - Ты поиграешь нам что-нибудь? Кэт села к роялю и, перебрав ноты, открыла Баха. 

Штирлиц хмыкнул и покачал головой.

- Понимаешь, - медленно заговорил он, - я получил задание... - он снова хмыкнул. - Мне следует наблюдать за тем кто из высших бонз собирается выйти на сепаратные переговоры с Западом. Они имеют в виду гитлеровское руководство, не ниже. Как тебе задача, а? Веселая? Там, видимо, считают, что если я не провалился за эти двадцать лет, значит, я всесилен. Неплохо бы мне стать заместителем Гитлера. Или вообще пробиться в фюреры, а? Я становлюсь брюзгой, ты замечаешь?»

Что тут интересно? Интересен сам факт обсуждения Штирлицем с радистами своего текущего задания по линии стратегической разведки. Откуда мог взяться такой пассаж? Ну, скажем, как ответ на вопрос следователя МГБ: 

— Кто ещё знал о Вашем задании?

Когда речь заходит о «крысиной тропе», мы представляем её в духе романов о Штрилице. Как известно, раненного советским воином-освободителем штандартенфюрера СС вытащили прямо с поля боя подростки гитлерюгенда, затем, меняя конспиративные квартиры и тайные убежища перевезли в Ватикан, после чего переправили в Испанию. Всё это время Штирлиц был без сознания, и только в Испании пришел в себя. 27 октября 1945 года (однако!), заново научившись ходить, Штирлиц отправил письмо из Мадрида по известному ему адресу в Стокгольм. Ответа оттуда не поступило. Война кончена – опорная база советской разведки ликвидирована. А 12 октября 1946 года в Мадриде на авениде Хенералиссимо к нему подошел невысокий человек в тяжелых, американского кроя, ботинках и сказал: «Я представляю организацию, которую возглавлял Аллен Даллес».

Самое смешное, что по сути всё правильно. То есть и Ватикан, в качестве перевалочного пункта, и датировки. Но конечно же, человек, который утверждает, что с мая по октябрь был без сознания, очевидно врёт. «Поскользнулся, упал, очнулся на авениде Хенералиссимо, где ко мне подощёл высокий блондин в чёрном тяжеловесном ботинке».

Штрилиц (то есть его неизвестный нам прототип), действительно мог получить почтовый штамп на конверте, датированный октябрём сорок пятого года. Вопрос в том, что он делал и где был предыдущие шесть месяцев между взятием Берлина советскими войсками и датой отправки письма из Мадрида.

Мы можем попробовать восстановить события жизненного пути Штирлица по судьбам коллег и приятелей нашего героя по РСХА.

Вот, к примеру, группенфюрер Людвиг-Герман («Буби») фон Альвенслебен. 6 октября 1943 года назначен руководителем СС и полиции в Николаеве. С 29 октября по 25 декабря 1943 года был высшим руководителем СС и полиции района Чёрного моря (со штабом в Николаеве) и областей группы армий «А». Руководил карательными акциями на территории Крыма и прилегающих областей. 9 ноября 1943 года произведён в группенфюреры СС и генерал-лейтенанты полиции. 11 февраля 1944 года назначен высшим руководителем СС и полиции в Дрездене и командиром оберабшнита СС «Эльба».

В апреле сорок пятого Альвенслебен оказался в британском плену. В конце 1945 года он совершил побег из британского лагеря для интернированных лиц . После короткого пребывания в Шохвице в 1946 году вместе со своей семьей Альвенслебен перебрался в Аргентину.

Вальтер Рауфф, штандартенфюрер СС, служил в СД, а потом в РСХА. Начальник технической службы. В конце войны Рауфф сдался в плен американцам и был помещён в лагерь для интернированных лиц , откуда бежал в декабре 1946 года. В конце 1940-х годов служил в секретной службе Сирии, но после падения его покровителя президента Хосни бежал в Эквадор.

Вишенкой на торте может послужить история Адольфа Эйхмана. Весной 1945 года Эйхман под именем Адольф Барт в чине оберефрейтора люфтваффе он попал в плен к американцам. Так как в силу татуировки он не смог скрыть своей принадлежности к СС, представился унтерштурмфюрером СС Отто Экманом и был направлен в лагерь военнопленных В феврале бежал из лагеря и устроился в Коленбахе на работу лесорубом. После того как в 1948 году фирма закрылась, он снял в Альтензальцкоте комнату за 10 марок в месяц, купил около сотни кур и жил за счет продажи яиц и курятины. В 1950 году с помощью немецко-католического окружения австрийского епископа Алоиза Худаля эмигрировал в Аргентину.

Итак, 12 февраля 1945 года Штирлиц убил Клауса. С этого преступления начинается цикл романов о Штирлице, как о штандартенфюрере СС, сотруднике VI управления РСХА. Первый роман об Всеволоде Владимирове (он же Максим Максимович Исаев) был посвящён событиям на Дальнем Востоке и по существу с основной идеей цикла связан мало. А вот с «Семнадцати мгновений…» начались события, связанные со службой нашего героя в немецкой политической разведке. Убийство Клауса в череде сюжетных линий этого цикла занимает очень важное место. Штирлиц не так уж часто занимался тем, что, по всеобщему мнению, является основным времяпровождением шпиона: он практически не убивал людей и не занимался сексом. Так что, с этим убийством надо разобраться.

«Штирлиц убил Клауса выстрелом в висок. Они стояли на берегу озера. Здесь была запретная зона, но пост охраны - это Штирлиц знал точно - находился в двух километрах, уже начался налет, а во время налета пистолетный выстрел не слышен. Он рассчитал, что Клаус упадет с бетонной площадки - раньше отсюда ловили рыбу - прямо в воду.

Клаус упал в воду молча, кулем. Штирлиц бросил в то место, куда он упал, пистолет (версия самоубийства на почве нервного истощения выстроилась точно, письма были отправлены самим Клаусом), снял перчатки и пошел через лес к своей машине. До деревушки, где жил пастор Шлаг, было сорок километров. Штирлиц высчитал, что он будет у него через час, - он предусмотрел все, даже возможность предъявления алиби по времени...»

Давайте зададимся вопросом: «А зачем Штирлиц убил осведомителя?» Вопрос это далеко не праздный. Клаус был не просто осведомителем, а профессиональным провокатором: Его завербовали два года назад. Он сам шел на вербовку: бывшему корректору хотелось острых ощущений. Работал он артистично, обезоруживая собеседников искренностью и резкостью суждений. Ему позволяли говорить все, лишь бы работа была результативной и быстрой. Иными словами, мы видим, что Штирлиц убил штатного сотрудника гестапо или СД. Совершенно очевидно, что Штирлиц при этом очень рисковал – вернее рисковал бы, убивая Клауса по своей собственной инициативе.

Но такая инициатива Штирлицу была не нужна. Может показаться, что Штирлиц таким образом обезопасил пастора Шлага, которого решил использовать в своих целях, но это не так:

«Штирлиц и не думал завязывать никакой комбинации со Шлагом, когда пастора привели на первый допрос: он выполнял приказ Шелленберга. Побеседовав с ним три дня, он проникся интересом к этому старому человеку, державшемуся с удивительным достоинством и детской наивностью.

"Итак, пастор, - сказал себе Штирлиц. - Займемся пастором. Он теперь, после того как Клаус уничтожен, практически попал в мое бесконтрольное подчинение. Я докладывал Шелленбергу о том, что связей пастора с экс-канцлером Брюнингом установить не удалось, и он, судя по всему, потерял к старику интерес. Зато мой интерес к нему вырос - после приказа Центра".

То есть и Штирлиц не планировал использовать пастора в момент убийства Клауса, и от ареста он пастора не уберёг.

Я в свое время пытался анализировать общность источников вдохновения наших маститых мастеров детективного жанра Э. Хруцкого и братьев Вайнеров. Если вы припоминаете, я указывал на множество совпадений в основных сюжетных линиях и характерных деталях «Места встречи...» и ряда романов Хруцкого. Вплоть до того, что «Черную кошку» в романе Хруцкого «Четвертый эшелон» тоже брал оперуполномоченный МУРа Шарапов. Правда, в «Четвертом эшелоне» о захвате «Черной кошки» упоминается мимолетно, в основной сюжет романа этот эпизод не входит. Ну, а обстановка места преступления в «Месте встречи...» и «Четвертом эшелоне», фигура лжефронтовика, обольстителя актрис легкого жанра, способ, которым берут банду, выманив её запиской на «операцию» не могли быть простым совпадением. Но и в плагиате я никого не обвиняю.

Все проще. Для написания своих романов и Вайнеры и Хруцкий пользовались одними и теми же источниками: реальными уголовными делами. Там они почерпнули все те пересекающиеся у них моменты, о которых я уже говорил. Хруцкий следовал первоисточникам более точно, Вайнеры из детективного романа сотворили злой антисоветский памфлет, но вышли их истории из одного уголовного дела, дела о белорусской националистической организации «Черный кот», которая была ответвлением абвера в Белоруссии. Отсюда и пресловутая «Черная кошка», кстати. 

С этих позиций я и предлагаю подумать о том, кто был прототипом Штирлица в многотомной эпопее Юлиана Семенова. Семенов ведь тоже не мог выдумать свою историю с нуля. В серии романов о Штирлице затронуто множество событий и действующих лиц, знать о которых рядовому советскому писателю было неоткуда. Разумеется, имея допуск к закрытым разделам библиотеки Ленина или архивам ЦК КПСС, какие-то сведения собрать было возможно. Но ведь опять-таки нужно было знать, что искать!

Приведу пример. Первым романом о Максиме Максимовиче Исаеве был «Пароль не нужен». По факту это роман не об Исаеве, а о Блюхере, вернее о реабилитации этого советского полководца. Юлиан Семенов решает довольно сложную задачу: ему нужно и Блюхера реабилитировать, и на родную ВЧК лишней тени не бросить. И Семенов с этой задачей блестяще справляется, переложив ответственность за его арест на японскую разведку, состряпавшую грязную провокацию против будущего маршала во время переговоров между ДНР и Японией в Дайрэне. 

И действительно, именно Дайрэнский эпизод политической деятельности Блюхера был впоследствии поставлен ему в вину после ареста органами НКВД. Но как раз информация эта была в то время совершенно недоступна! На неё нельзя было просто наткнуться в Интернете или случайно прочесть в бульварной прессе. Иными словами, Семенов шёл от подлинного уголовного дела маршала Блюхера, на которое он положил свою сюжет.

В «Отчаянии» Штирлица по возвращению в Москву арестовывают. А по какому поводу к Штирлицу могли возникнуть претензии по возвращении в Москву? Давайте отбросим демонстративно бессмысленное возбуждение уголовного дела, описанное в «Отчаянии», и постараемся анализировать исключительно первоисточник. Первоисточник, с которого началась история штандартенфюрера фон Штирлица, это «Семнадцать мгновений весны».

Этот роман посвящён событиям одна тысяча девятьсот сорок пятого года в Берлине и, в частности, активной деятельности Штирлица среди представителей готовой уже задать деру нацисткой верхушки. Роман был написан сразу после романа «Пароль не нужен», а в целом событиям сорок пятого года посвящена дилогия из двух романов: «Семнадцать мгновений весны» и «Приказано выжить». 

Из них классикой на все времена стал первый роман, положенный в основу одноименного советского многосерийного телевизионного фильма. Давайте попробуем разобраться в том, что там произошло и, главное, зачем нам Семенов обо всем этом написал.

— А что связывало Фокса с бандой?

— Работа связывала, не веселье же! Да и веселья-то у него поубавилось к той поре. После отъезда Груздевой Фокс ходил злой, как чёрт. И Лариску он, видать жалел, тосковал по её прелестям, и от начальства по шапке получил за топорную работу. В штрафбат его, как он сказал, определили. С уголовным элементом отрабатывать расхитителей социалистической собственности. Делалось это тоже с подходцем. Торговые наши и складские работники повадились тогда приторговывать вторым фронтом: американской тушенкой, яичным порошком, китовыми консервами, табачком душистым. А что б не попасться в руки нашей родной рабоче-крестьянской милиции, придумали они штуку хитрую: «мельница», как они её назвали.

Грубо если говорить, одни и те же ящики тушенки и прочего ленд-лиза возили по дюжине складов. Ежели где проверка или инвентаризация намечается, туда полный комплект и загружали. В другом месте ревизия, туда везут. Всё шито-крыто, главное зараньше узнать куда проверяющие намыливаются. А с этим у них дело было четко поставлено, все начальство в доле. Но было и слабое место в их расчетах: какое-то количество товара всё едино нужно было в натуре иметь, что б было, что возить. А ежели в одном месте товар изъять, а в другом проверку наладить, то мельница их уже ничего путнего смолоть не сможет. Придется ответ держать.

— Разжирели, сволочи, на народной беде, — говорил мне Фокс. — Пока мы на фронтах кровь проливали, нажили себе целые состояния, в роскоши купаются. Одна артистка, говорят, в блокадном Ленинграде за осьмушку хлеба бриллианты горстями брала! Мы жизнью каждый день рисковали, а они...

— И то слово, — поддержал я. — Помню под Псковом окружили нас в малой деревеньке партизаны, рыл триста краснопузых на наш неполный взвод. Коли не подоспели бы латыши, каюк бы всем был.

— Латышские стрелки круто работали. Помню, под Могилёвам в сорок втором выезжали мы на акцию, — начал было Фокс, но чего-то осёкся. 

В общем на их мельницу ответ наш был такой. Узнаём, на какую точку особо дефицитный товар завезли и берем на гоп-стоп. Товара этого числится по Москве партий пять — шесть, на разных складах, а в наличии только одна, для «мельницы» которую держут. Как изымем мы товарец этот, так и остальным ворюгам предъявлять ревизорам будет нечего. Тут их, как положено, за шиворот, да в цугундер. Работали мы с бандой, самой натуральной, «Чёрная кошка» ей прозвание. 

— И много складов Вы таким образом ограбили? 

— Расскажите, пожалуйста, о деле Груздева. Как и с чего оно началось?

— Что ж, расскажу, чего смогу. После того дела на Цветном Фокс стал ко мне потеплее относиться да на настоящие дела брать. По тому времени, как он мне сообщил, советские наши воины-освободители массово обзавелись по беспределу ценными трофейными цацками: рыжьем, бранзулетками, стволами инкустированными и прочим награбленным фашистами имуществом со всей Европы. Посылками да нарочными это барахло поступает в столицу нашей Родины, где и сдается за бесценок барыгам и прочему криминальному элементу. Вот и издал товарищ Абакумов указание: имущество трофейное у барыг-перекупщиков беспощадно изымать и сдавать в Гохран по описи.

Но поскольку на открытый суд таких барыг выводить было неудобно, что б не порочили они в своих показаниях наших славных бойцов и командиров, то изъятие ценностей проводить следует под видом разгона. Ловко они там придумали, хитро завертели! Поначалу представляемся мы рабоче-крестьянской милицией и учиняем обыск, а всё найденное по описи изымаем. В брезентовые мешки складываем, печать сургучную ладим, словом, все как в мусарне, не подкопаешься. А барыге велим никуда не выезжать и ждать повестки в районное отделение НКВД для дачи показаний. Расчет на то, что сидеть он будет тихо, о себе не напоминаючи, и неделю, и месяц, и дольше. А как сообразит, что разгон мы ему ставили, то и вовсе никуда с жалобой не пойдет: себе дороже. 

Катались мы по Москве на хлебном фургоне, да трясли новоявленных богачей. Заходим в фатеру, всё чин-чинарём обставляем: тут тебе и ксивы красные, и ордер с печатями, и понятые. Вот, понятым таким я и представлялся, а вторым баба была — Анька, Фоксова подружка. Нас, мирных якобы прохожих, Оса с улицы всегда заводил, а барыга и рад, что люди незнакомые, не соседи его, при позоре таком присутствуют. На трёх или четырёх разгонах я ваньку так успел повалять, а потом уже дело Груздевых завертелось. 

— Груздев тоже был из таких дельцов? Трудно в это поверить...

Нет, Груздеву мы уже более серьёзное дело шили. Шпионаж.

Сам он был учёным, вирусами, да бактериями занимался, как Фокс мне объяснил. В военных целях выводил всяческую заразу. Япошки тогда свою японскую заразу выводили на сопках Манчжурии, ну и мы им нашу рабоче-крестьянскую в ответку создавали. И защиту от неё, само собой, ладили. А как война с косоглазыми победоносно закончилась, то и союзнички прежние наши начали нос свой в эти дела совать. Тогда Груздев и попал под колпак, а Фоксу, по его словам, поручили оперативную установку по делу провести, фарами посветить на объект с ближнего расстояния. 

Баба Груздевская, Лариска, первостатейная .... была. При муже живом крутила романы, да не с первыми встречными. Были там и академики убеленные, и краскомы доблестные, а вскоре и на дипломатов иностранных вышла. Крутила с культурным атташе английским, на почве-де его любви к театру. Пас я её по кабакам, да «метрополям» и диву давался. Но к ней близко я не подходил, на то у Фокса другие люди были. Ира Соболевская, к примеру, которая с Лариской дружбу стала водить. Через Верку-модистку она с ней сошлась: бельишко та им обеим кружевное ладила, юбки-платья и прочую женскую галантерею. А Ира, которая Ингрид на самом деле, с наших разгонов могла ей и чулочки подогнать фильдеперсовые, и духи французские и много чего интересного ещё.

— Вы действительно считали тогда, что Фокс — сотрудник советских органов госбезопасности? 

— Да не то, чтобы я им сразу поверил. В разведке никому верить на слово нельзя, да и ксивы в ней легко лепятся. И личины люди меняют на раз. А тут, хошь — не хошь, я опять в разведке оказался, будь она не ладна!

Вот, помню, году в сорок втором возили нас на стажировку под Псков. Пристреляться, освоиться. Пару раз с партизанами в перестрелки вступали, ну и кое-какие акции карательные провели. Немчура-то кровью нас вязала, под фотокиносъмку. Аккуратные, гады, и продуманные!

Ну, так вот: там же, под Псковом устроили нам немцы проверочку. Ин-сце-ни-ров-ку. Вроде как в плен мы попали к партизанам местным — я и ещё пара бедолаг. Вот где нас мутузили! Склоняли сознаться, что мы-де не рядовые полицаи, а курсанты абверовской школы. Кололи, кто начальник, кто преподает. Про Фокса, кстати, спрашивали.

А отмазался я случайно. Одного из этих «партизан» я мельком в Псковской комендатуре усмотрел, когда мы на учёт там становились. Да не с повязкой даже, а в форме он, гад, щеголял — с погонами серебряными и шевроном на шинельке. Запомнил я эту морду, узнал в «плену», да виду не подал. Знай, матюгаюсь да несу околесицу: не при делах я вообще, с сорок первого года дезертирствую по деревням, на пост пришел самогон на махру поменять, вот меня и прихватили с этими двумя. А их я впервые вижу, вот и весь сказ. 

На том и откинулся. Хвалили меня немцы потом сильно, соплю на погон повесили, и стал я вроде помкомвзода. В наряды больше не ходил, сортиры не драил, да пайку за троих уминал. 

А ребята погорели. Один полностью раскололся, другой до пупа только: в школе дескать без году неделя, никого не знаю. Первого в расход, второго в обычную полицию перевели, в Белоруссию. 

Умела немчура работать, ничего не скажешь! Не зря с ней так долго вошкаются советские наши товарищи. А Фокс-то и среди немцев умом да хитростью своей отличался. 

ПРЕВЬЮ: Считается, что при работе над романом "Эра милосердия" авторы опрашивали уцелевших участников событий, положенных ими в основу сюжета. Автор попытался реконструировать возможное содержание одного из таких интервью, по цензурным соображениям не вошедшим в роман.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

— Скажите, а как Вы познакомились с Фоксом?

— Познакомился я с ним в эстонском городке Валга. Так уж получилось, что в июле 1941 года N-ская стрелковая дивизия Западного фронта, в которой я проходил срочную службу, была вдребезги разбита немцами, и попал я прямо в плен. Условия в лагере были беспредельными, нас почти не кормили, постоянно били, за малейшую провинность расстреливали. Вши заедали... Подыхать вот так в свои девятнадцать лет мне вовсе не хотелось, и я принял предложение земляка стать лагерным «капо», то есть поступил служить в лагерную охрану. 

Паек стал вполне терпимым, плюс расстрел от немцев мне уже не грозил, наоборот, я стал рулить жизнями вчерашних собратьев по несчастью. Особо я не зверствовал, но и поблажек никому не давал. Словом, служил как положено.

— В школу абвера Вас сам Фокс устроил?

— Нет, это уж ближе к зиме меня присмотрели заезжие абверовцы. Побеседовали, анкету заставили заполнить, биографию. Психилогические тесты проводили хитрые. Ну, и отправили на учёбу в Валгу, в школу «Русская дружина». Школа наша официально считалась полицейской, но по факту готовила радистов и агентов-резидентов в советском тылу. Фокс преподавал в ней тактику советских органов госбезопасности и правила поведения на допросах. Толково преподавал и грамотно, на всю жизнь мне потом пригодилось. Школу он эту прошёл изнутри, как сам говорил: служил в НКВД, потом за какое-то лихое дело пошёл под трибунал, и немцы его освободили уже из Минского централа. 

- Главное в нашем деле – фарт. Если есть фарт, то и лягавые тебя не прихватят, он им все глаза запорошит и мозг затуманит, - говаривал Фокс. – Но есть ньюансы. Любил он такое учёное словцо порой ввернуть. С подковырочкой.

На третьем этаже в доме 10 по улице Большой Садовой до революции и какое-то время после неё была расположена роскошная квартира № 5, принадлежавшая владельцу всего дома Илье Пигиту. Илья Пигит был табачным фабрикантом караимского происхождения, то есть крымским неортодоксальным иудеем из потомков принявших иудаизм хазар. С лёгкой руки Льва Гумилёва считается, что караимами становились дети мужей-иудеев и хазарских матерей, которых не принимала ни та, ни другая община. 

С начала 1920-х годов огромная квартира превратилась в многонаселенную коммуналку, а в середине 1980-х годов после расселения — в хиппи-сквот, который называли Булгаковским. Дело в том, что именно в этом доме жил писатель Михаил Булгаков, поселивший в "нехорошую квартиру" Воланда и его спутников. В этом же доме Сергей Есенин познакомился с Айседорой Дункан. В девяти квартирах дома располагалось общежитие Московских высших женских курсов Владимира Герье, рассчитанное на 61 место. Кроме того, в доме жили оперная певица Евгения Львова-Шершеневич, художники Николай фон Бооль и Петр Канчаловский, несколько врачей и государственных чиновников.

31 августа 1918 года в эту квартиру явились чекисты. Арестовав всех находившихся в квартире, чекисты оставили в ней засаду. 

В частности, в квартире были задержаны:

Мария Александровна Попова - оказалась на этой квартире лишь потому, что там проживал Лазарь Шмидт, с которым она находится в близких отношениях.

Давид Савельевич Пигит - “беспартийный марксист и интернационалист”. Имеет обыкновение после каждого незначительного акта против Совнаркома быть арестованным. Так он был арестован после убийства графа Мирбаха и освобожден по просьбе ряда коммунистов.

Анна Савельевна Пигит, бывшая каторжанка, отбывавшая каторгу совместно с Ф. Каплан.

Тарасова Вера Михайловна, тоже отбывала каторгу совокупно с Ф. Каплан.