logo
Бесконечный пикник  Правдиво, жизненно, покровосрывно и крышесносно™
О проекте Просмотр Уровни подписки Фильтры Обновления проекта Поделиться Метки
Все проекты
О проекте
О современной русской и нерусской литературе. Коротко и по делу, длинно и деструктивно.
С издательствами не дружу, в СМИ давно не работаю, пишу только то, что считаю важным и полезным.
картинка на обложке: © Нестор Поварнин
Публикации, доступные бесплатно
Уровни подписки
Единоразовый платёж

передать автору длинных рублей.

когда кажется, что одной подписки мало

Помочь проекту
я местный, мне все можно 222₽ месяц 2 398₽ год
(-10%)
При подписке на год для вас действует 10% скидка. 10% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Бесконечный пикник
Осталось 19 мест
Доступны сообщения

Подписка по специальным условиям для ограниченного количества подписчиков.

Дает права уровня 777 для тех, кто вправе

Оформить подписку
Огни Москвы 495₽ месяц 5 049₽ год
(-15%)
При подписке на год для вас действует 15% скидка. 15% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Бесконечный пикник
Доступны сообщения

свободный доступ ко всему контенту, кроме некоторых особо длинных текстов.

Оформить подписку
Три топора 777₽ месяц 6 993₽ год
(-25%)
При подписке на год для вас действует 25% скидка. 25% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Бесконечный пикник
Доступны сообщения

доступ ко всему контенту без ограничений

Оформить подписку
Кремлевский мечтатель 1 408₽ месяц 12 672₽ год
(-25%)
При подписке на год для вас действует 25% скидка. 25% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Бесконечный пикник
Доступны сообщения

права уровня 777: доступ ко всему контенту, включая длинные статьи, А ТАКЖЕ право раз в квартал получить развернутый текст (5-10К зн.) по своему запросу

Оформить подписку
Светлое, светлое, светлое завтра 2 222₽ месяц 19 998₽ год
(-25%)
При подписке на год для вас действует 25% скидка. 25% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Бесконечный пикник
Доступны сообщения

права уровня Кремлевский Мечтатель + ежемесячная консультация по любому вопросу, от гжели до рептилоидов

Оформить подписку
Фильтры
Пн
Вт
Ср
Чт
Пт
Сб
Вс
25
26
27
28
29
30
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
1
2
3
4
5
Обновления проекта
Контакты
Поделиться
Читать: 1+ мин
logo Бесконечный пикник

«Мальчик, который рисовал тени», О. Рамунно. М.: Азбука, 2024

Звучит ‎дико,‏ ‎но ‎это--легкое ‎чтение ‎про ‎Аушвиц.‏ ‎Гораздо ‎читабельнее,‏ ‎чем‏ ‎неудобоваримая ‎глыбища ‎Литтелла,‏ ‎но ‎тем‏ ‎и ‎опаснее, ‎поскольку ‎незатейливый‏ ‎детективный‏ ‎сюжет ‎основан‏ ‎на ‎положении,‏ ‎что ‎есть ‎хорошие ‎фашисты ‎и‏ ‎вообще‏ ‎«не ‎все‏ ‎так ‎однозначно».‏ ‎Роман ‎относится ‎скорее ‎к ‎жанру‏ ‎фантастики,‏ ‎чем‏ ‎детектива, ‎поскольку‏ ‎ключевые ‎персонажи‏ ‎совершенно ‎неправдоподобны--от‏ ‎простодушного‏ ‎«лучшего ‎в‏ ‎Рейхе ‎следователя» ‎с ‎модными ‎сегодня‏ ‎ограниченными ‎возможностями‏ ‎до‏ ‎мальчика ‎из ‎названия,‏ ‎который, ‎однако,‏ ‎рисует ‎не ‎тени, ‎а‏ ‎все‏ ‎подряд ‎и‏ ‎неизвестно ‎для‏ ‎чего. ‎Мальчик ‎этот ‎не ‎задался‏ ‎автору‏ ‎и ‎больше‏ ‎похож ‎на‏ ‎какого-то ‎картонного ‎андроида, ‎который ‎мгновенно‏ ‎забывает‏ ‎родителей‏ ‎и ‎весело‏ ‎кличет ‎«папой»‏ ‎доброго ‎фашиста.‏ ‎Ближе‏ ‎к ‎концу‏ ‎текст ‎вообще ‎скатывается ‎в ‎романтическую‏ ‎комедию ‎и‏ ‎гран‏ ‎гиньоль.

Впрочем, ‎любовь ‎в‏ ‎концлагере ‎(и‏ ‎да, ‎она ‎требует ‎жертв)‏ ‎и‏ ‎героический ‎штурм‏ ‎газовки ‎(почти‏ ‎Сорокин) ‎у ‎наших ‎авторок ‎улан-далаев‏ ‎и‏ ‎поездов-на-самарканд ‎оборачивается‏ ‎известно ‎чем.‏ ‎Наверно, ‎итальянская ‎комедия ‎все ‎ж‏ ‎получше‏ ‎будет.

  • перевод:‏ ‎хороший. ‎правда,‏ ‎английский ‎вариант‏ ‎названия, ‎Ashes‏ ‎in‏ ‎the ‎Snow,‏ ‎кажется ‎более ‎удачным, ‎чем ‎авторский.‏ ‎немецкого ‎издания‏ ‎мне‏ ‎найти ‎не ‎удалось.
  • в‏ ‎2025 ‎будет‏ ‎издана ‎2 ‎книжка ‎в‏ ‎серии‏ ‎про ‎Гуго‏ ‎Фишера, ‎«лучшего‏ ‎в ‎Рейхе ‎следователя» ‎с ‎генетическим‏ ‎изъяном
Читать: 1+ мин
logo Бесконечный пикник

«Уничтожить», М. Уэльбек. М.: Corpus, 2023

Страдая ‎бессонницей,‏ ‎прочёл ‎нового ‎Уэльбека. ‎И, ‎как‏ ‎всегда ‎бывает‏ ‎с‏ ‎Уэльбеком--закрыв ‎книжку, ‎немедленно‏ ‎забыл ‎её‏ ‎название ‎и ‎о ‎чем‏ ‎была‏ ‎эта ‎отчаянно‏ ‎жеваная ‎бумага.‏ ‎Уже ‎много ‎лет ‎от ‎однозвучных‏ ‎изделий‏ ‎Уэльбека ‎остаётся‏ ‎одно ‎общее‏ ‎впечатление: ‎будто ‎в ‎самое ‎страшное‏ ‎время,‏ ‎от‏ ‎рассвета ‎до‏ ‎открытия ‎магазинов,‏ ‎одинокий ‎похмельный‏ ‎мужик‏ ‎на ‎пустой‏ ‎площади ‎депрессивного ‎райцентра ‎тихо ‎гундит‏ ‎длинную ‎историю‏ ‎про‏ ‎Пушкина, ‎который ‎сидит‏ ‎в ‎закрытой‏ ‎пивной ‎и ‎разговаривает ‎с‏ ‎табуреткой.

Вероятно,‏ ‎западноевропейский ‎читатель‏ ‎видит ‎Уэльбека‏ ‎как-то ‎иначе, ‎раз ‎он ‎популярен.

Интересно,‏ ‎каков‏ ‎сам ‎Уэльбек,‏ ‎хорошо ‎ли‏ ‎кушает. ‎У ‎Нила ‎Стивенсона ‎в‏ ‎прекрасном,‏ ‎но‏ ‎невозможно ‎огромном‏ ‎'Падении' ‎была,‏ ‎помнится, ‎карикатурная‏ ‎фигура‏ ‎сочинителя ‎Крутой‏ ‎Эпической ‎Музыки ‎для ‎геймдева, ‎тв-тизеров‏ ‎и ‎всего‏ ‎такого;‏ ‎оказался ‎этот ‎сочинитель‏ ‎еврейской ‎старушкой‏ ‎ростом ‎с ‎локоток. ‎Наверное,‏ ‎и‏ ‎Уэльбек ‎таков:‏ ‎сочиняет ‎очередной‏ ‎памфлет ‎на ‎Гибель ‎Белого ‎Человека‏ ‎и‏ ‎хохочет. ‎Как‏ ‎Иоганн ‎фон‏ ‎Гёте

Прекрасный ‎перевод ‎и ‎мастерская ‎готическая‏ ‎конструкция‏ ‎романа.‏ ‎Из ‎тех,‏ ‎что ‎я‏ ‎помню--лучший ‎его‏ ‎текст.‏ ‎Однако ‎при‏ ‎чтении ‎трудно ‎не ‎вспоминать ‎великолепный‏ ‎маленький ‎роман‏ ‎Крахта‏ ‎«Евротреш» ‎(Ad ‎Marginem,‏ ‎2024): ‎то‏ ‎же ‎поколение, ‎та ‎же‏ ‎обстановка,‏ ‎но ‎у‏ ‎Крахта ‎вялое‏ ‎Уэльбеково ‎брюзжание ‎буквально ‎вывернуто ‎наизнанку.

Читать: 1+ мин
logo Бесконечный пикник

«Лес», Св. Тюльбашева. М.: Дом историй, 2024

Разрекламированный ‎роман‏ ‎«Лес» ‎Светланы ‎Тюльбашевой ‎под ‎зеленой‏ ‎обложкой ‎разлагается‏ ‎на‏ ‎два ‎рассказа ‎на‏ ‎анаболиках, ‎соплей‏ ‎склеенные. ‎Дебютный ‎и ‎невычитанный‏ ‎текст,‏ ‎восторги ‎по‏ ‎его ‎поводу‏ ‎неуместны; ‎но ‎авансы--вполне. ‎Думаю, ‎его‏ ‎можно‏ ‎было ‎бы‏ ‎довести ‎до‏ ‎ума, ‎поработай ‎с ‎текстом ‎жестокий‏ ‎редактор,‏ ‎а‏ ‎не ‎блогерка,‏ ‎как ‎нынче‏ ‎принято. ‎Но‏ ‎всё‏ ‎ж ‎«Лес»‏ ‎вполне ‎читабелен ‎и ‎сделан ‎получше,‏ ‎чем ‎обычная‏ ‎литература‏ ‎«травмы» ‎и ‎заплачки‏ ‎о ‎тяжком‏ ‎постсоветском ‎детстве ‎(хотя ‎отзвуки‏ ‎того‏ ‎и ‎другого‏ ‎есть).

Первая ‎часть,‏ ‎о ‎похождениях ‎2 ‎девиц ‎в‏ ‎лесу,‏ ‎слишком ‎напоминает‏ ‎финальный ‎эпизод‏ ‎«Эпидемии» ‎Вагнер, ‎чтобы ‎не ‎сравнивать--известно,‏ ‎в‏ ‎чью‏ ‎пользу.

Основная ‎претензия‏ ‎по ‎форме‏ ‎та ‎же,‏ ‎что‏ ‎к ‎«Вьюркам»‏ ‎Бобылевой: ‎автор ‎не ‎умеет ‎задержать‏ ‎внимание ‎дольше‏ ‎условных‏ ‎8 ‎секунд ‎и‏ ‎большой ‎текст‏ ‎рассыпается ‎в ‎клочки, ‎не‏ ‎успев‏ ‎сойти ‎с‏ ‎пальцев. ‎Отсюда‏ ‎и ‎многословие, ‎и ‎необходимость ‎работать‏ ‎по‏ ‎скриптам.

Всё ‎это‏ ‎модное ‎шаблонное‏ ‎худло--руины ‎руслита, ‎на ‎которые ‎пришли‏ ‎топтаться‏ ‎сценаристы.

Читать: 10+ мин
logo Бесконечный пикник

ЧЕРТИ В КОРОБКЕ: ЯНА ВАГНЕР

Популярный ‎благодаря‏ ‎ковидле ‎сериал ‎«Эпидемия» ‎я ‎посмотрел‏ ‎поздно, ‎только‏ ‎в‏ ‎прошлом ‎году, ‎а‏ ‎о ‎его‏ ‎литературной ‎основе, ‎романах ‎Яны‏ ‎Вагнер‏ ‎«Вонгозеро» ‎и‏ ‎«Живые ‎люди»,‏ ‎вспомнил ‎всего ‎пару ‎месяцев ‎назад.‏ ‎В‏ ‎отличие ‎от‏ ‎большинства ‎нынешних‏ ‎писателей, ‎самозарождающихся ‎в ‎больших ‎и‏ ‎малых‏ ‎издательствах‏ ‎пачками, ‎как‏ ‎мухи ‎в‏ ‎куче ‎компоста,‏ ‎Вагнер‏ ‎владеет ‎русским‏ ‎языком, ‎ее ‎текст ‎умеет ‎удержать‏ ‎внимание, ‎и‏ ‎Вагнер‏ ‎сложно ‎читать ‎медленно.‏ ‎Дилогию ‎«Эпидемии»‏ ‎я ‎прочел ‎за ‎4‏ ‎вечера,‏ ‎о ‎чем‏ ‎немного ‎жалею.‏ ‎Не ‎столько ‎потому, ‎что ‎жаль‏ ‎закрывать‏ ‎хороший ‎текст—нет,‏ ‎хороший ‎текст‏ ‎никогда ‎не ‎оставляет ‎сожалений, ‎когда‏ ‎заканчивается.‏ ‎А‏ ‎потому, ‎что‏ ‎медленное ‎чтение‏ ‎могло ‎бы‏ ‎сгладить‏ ‎ряд ‎недостатков‏ ‎текста. ‎Местами ‎он ‎провисает, ‎и‏ ‎надолго. ‎Сцены‏ ‎не‏ ‎всегда ‎ловко ‎шьются‏ ‎друг ‎с‏ ‎другом. ‎Жанр ‎обстоятельного ‎роуд-муви,‏ ‎уже‏ ‎захвативший ‎читателя,‏ ‎как-то ‎скачками‏ ‎мигрирует ‎в ‎жанр ‎«компания ‎в‏ ‎старом‏ ‎доме», ‎примыкающий‏ ‎к ‎хоррору,‏ ‎но ‎не ‎заступающий ‎на ‎его‏ ‎территорию.‏ ‎Эта‏ ‎драматургическая ‎недоговоренность‏ ‎ярко ‎обнажена‏ ‎в ‎сериале:‏ ‎1‏ ‎сезон ‎«Эпидемии»‏ ‎2019 ‎года—это ‎ладно ‎сшитое, ‎в‏ ‎рамках ‎каждой‏ ‎серии,‏ ‎роуд-муви ‎из ‎ниоткуда‏ ‎в ‎никуда‏ ‎по ‎снежной ‎стране, ‎в‏ ‎целом‏ ‎оставляющее ‎зрителя‏ ‎ни ‎с‏ ‎чем: ‎куда ‎ехали? ‎зачем? ‎отчего?‏ ‎Нет‏ ‎у ‎сценаристов‏ ‎Кантора ‎и‏ ‎Караулова ‎ответа, ‎зачем ‎они ‎так‏ ‎бесполезно‏ ‎пофиксили‏ ‎исходный ‎текст.‏ ‎И ‎у‏ ‎меня ‎нет.‏ ‎А‏ ‎зачем ‎читать‏ ‎исходную ‎дилогию ‎Вагнер, ‎я ‎напишу‏ ‎как-нибудь ‎потом,‏ ‎потому‏ ‎что ‎несколько ‎дней‏ ‎назад ‎вышел‏ ‎новый ‎и ‎самый ‎крутой‏ ‎ее‏ ‎роман—

«Тоннель», ‎Яна‏ ‎Вагнер. ‎М:‏ ‎АСТ, ‎2024


Вагнер ‎писала ‎«Тоннель» ‎пять‏ ‎лет.‏ ‎Долгая ‎работа‏ ‎не ‎всегда‏ ‎идет ‎большому ‎тексту ‎на ‎пользу.‏ ‎Например,‏ ‎неделей‏ ‎раньше ‎«Тоннеля»‏ ‎вышла ‎«Девочка‏ ‎со ‎спичками»,‏ ‎в‏ ‎качестве ‎достоинства‏ ‎которой ‎указывается, ‎что ‎авторка, ‎Катя‏ ‎Тюхай, ‎писала‏ ‎эту‏ ‎«антиутопию» ‎целых ‎шесть‏ ‎лет; ‎этого‏ ‎срока ‎ей ‎не ‎хватило,‏ ‎чтобы‏ ‎додумать ‎полторы‏ ‎подростковых ‎мысли,‏ ‎зато ‎читатель ‎легко ‎замечает ‎грубые‏ ‎швы‏ ‎между ‎написанными‏ ‎в ‎разное‏ ‎время ‎фрагментами. ‎Но ‎«Тоннель» ‎в‏ ‎результате‏ ‎пятилетней‏ ‎шлифовки ‎изумителен‏ ‎по ‎сделанности.‏ ‎В ‎трудной‏ ‎конструкции‏ ‎романа ‎нет‏ ‎пустых ‎или ‎провисающих ‎мест, ‎он‏ ‎практически ‎безупречен—что‏ ‎удивительно‏ ‎необычно ‎для ‎текста‏ ‎объемом ‎в‏ ‎полтысячи ‎страниц. ‎Но ‎еще‏ ‎удивительнее,‏ ‎что ‎все‏ ‎500 ‎хорошо‏ ‎утрамбованных ‎страниц ‎описывают ‎крохотный ‎замкнутый‏ ‎объем—участок‏ ‎тоннеля ‎под‏ ‎Москвой-рекой ‎длиной‏ ‎в ‎4 ‎километра.

Когда ‎вышло ‎«Метро-2033»,‏ ‎я‏ ‎был‏ ‎гораздо ‎впечатлительней,‏ ‎чем ‎сегодня.‏ ‎Я ‎быстро‏ ‎отписал‏ ‎рецензию ‎в‏ ‎один ‎давно ‎закрытый ‎журнал ‎с‏ ‎историей ‎и‏ ‎несколько‏ ‎лет, ‎до ‎запуска‏ ‎франшизы, ‎не‏ ‎возвращался ‎к ‎книжке, ‎написанной‏ ‎хоть‏ ‎и ‎с‏ ‎большим ‎энтузиазмом,‏ ‎но ‎весьма ‎небрежно. ‎Но ‎тем‏ ‎не‏ ‎менее—еще ‎долго,‏ ‎спускаясь ‎в‏ ‎метро, ‎я ‎вспоминал, ‎какой ‎мерзопакостью‏ ‎населил‏ ‎удачливый‏ ‎сказочник ‎Глуховской*‏ ‎станции ‎да‏ ‎тоннели. ‎Уверен,‏ ‎что‏ ‎теперь ‎многим‏ ‎читателям ‎угрюмый ‎Лефортовский ‎тоннель ‎(по‏ ‎ряду ‎признаков‏ ‎можно‏ ‎вычислить, ‎что ‎действие‏ ‎книжки ‎Вагнер‏ ‎происходит ‎в ‎нем) ‎долго‏ ‎будет‏ ‎напоминать, ‎что‏ ‎даже ‎если‏ ‎ты ‎всегда ‎готов ‎к ‎чрезвычайной‏ ‎ситуации—выживание‏ ‎не ‎гарантировано.

Жанр‏ ‎«Тоннеля» ‎аннотация‏ ‎определяет ‎как ‎«роман-катастрофа» ‎и ‎«герметичный‏ ‎триллер».‏ ‎Оно‏ ‎так, ‎кто‏ ‎ж ‎будет‏ ‎спорить. ‎Но‏ ‎в‏ ‎эти ‎рамочные‏ ‎определения ‎влезет ‎и ‎зомби-апокалипсис, ‎и‏ ‎«Десять ‎негритят».‏ ‎Пойнт‏ ‎Вагнер—вовсе ‎не ‎в‏ ‎соответствии ‎жанровому‏ ‎стандарту, ‎жанровиков, ‎умеющих ‎соблюдать‏ ‎правила,‏ ‎и ‎без‏ ‎нее ‎полон‏ ‎интернет. ‎Текст ‎Вагнер ‎разрастается, ‎как‏ ‎грибница,‏ ‎за ‎границы‏ ‎жанровой ‎схемы;‏ ‎и ‎если ‎крепкий ‎ремесленник, ‎как‏ ‎принято‏ ‎говорить,‏ ‎всего ‎лишь‏ ‎одевает ‎жанровый‏ ‎скелет ‎мясом‏ ‎деталей‏ ‎и ‎жиром‏ ‎среды, ‎то ‎у ‎Вагнер ‎текст‏ ‎замешан ‎на‏ ‎густом‏ ‎ядовитом ‎эфире, ‎и‏ ‎этот ‎эфир‏ ‎с ‎ароматом ‎человечьего ‎духа‏ ‎буквально‏ ‎гипнотизирует ‎читателя.‏ ‎С ‎таким‏ ‎приемом ‎недолго ‎ошибиться, ‎как, ‎например,‏ ‎Вагнер‏ ‎ошиблась ‎в‏ ‎предыдущем ‎романе,‏ ‎где ‎сходу ‎взяла ‎неверный ‎регистр‏ ‎и‏ ‎герметичный‏ ‎триллер ‎«Кто‏ ‎не ‎спрятался»‏ ‎оказывается ‎неудобоваримой‏ ‎глыбой‏ ‎из ‎тяжелых‏ ‎психологизмов ‎и ‎обсессивных ‎наблюдений ‎из‏ ‎разряда ‎«небо‏ ‎над‏ ‎Аустерлицем». ‎«Тоннель» ‎же‏ ‎тщательно ‎вычищен‏ ‎от ‎всего ‎лишнего ‎и,‏ ‎в‏ ‎рамках ‎жанра…

…представляет‏ ‎собой ‎историю‏ ‎двухдневного ‎взаимодействия ‎500 ‎незнакомых ‎людей‏ ‎в‏ ‎замкнутом ‎пространстве‏ ‎с ‎ограниченным‏ ‎количеством ‎ресурсов.

Всего ‎в ‎романе ‎около‏ ‎20‏ ‎с‏ ‎примерно ‎равной‏ ‎тщательностью ‎прописанных‏ ‎персонажей, ‎что,‏ ‎вообще-то,‏ ‎много, ‎в‏ ‎смысле ‎больше ‎обычного ‎для ‎заявленного‏ ‎жанра ‎(кстати,‏ ‎одно‏ ‎из ‎недочищенных ‎автором‏ ‎мест—еще ‎пятеро,‏ ‎3 ‎мужика ‎и ‎2‏ ‎девочки‏ ‎в ‎машине‏ ‎в ‎самом‏ ‎конце; ‎кажется, ‎что ‎эпизод ‎с‏ ‎ними‏ ‎был ‎сокращен,‏ ‎но ‎не‏ ‎дорезан ‎полностью). ‎Почти ‎все ‎они‏ ‎без‏ ‎имен‏ ‎и ‎обозначаются‏ ‎по ‎маркам‏ ‎автомобилей: ‎женщина-Мерседес,‏ ‎мамаша-Пежо,‏ ‎девушка ‎из‏ ‎Тойоты ‎и ‎так ‎далее. ‎Выготский‏ ‎учил, ‎что‏ ‎личность‏ ‎проявляется ‎в ‎взаимодействии.‏ ‎ОК, ‎каждый‏ ‎из ‎персонажей—личность, ‎даже ‎мальчик-Фольксваген,‏ ‎задача‏ ‎которого ‎только‏ ‎умереть ‎от‏ ‎септического ‎шока. ‎Но ‎одновременно ‎они—жестко‏ ‎обрисованные‏ ‎типы, ‎и‏ ‎иногда ‎кажется,‏ ‎что ‎мы ‎читаем ‎современный ‎вариант‏ ‎«Мертвых‏ ‎душ»,‏ ‎сшитый ‎по‏ ‎нынешней ‎моде‏ ‎ужасом ‎и‏ ‎безнадежностью,‏ ‎а ‎не‏ ‎экономическим ‎гешефтом.

Внешний ‎мир ‎появляется ‎в‏ ‎романе ‎на‏ ‎мгновение:‏ ‎всего ‎несколько ‎страниц‏ ‎в ‎начале,‏ ‎перед ‎закрытием ‎гермоворот, ‎которые‏ ‎запрут‏ ‎500 ‎человек‏ ‎в ‎тоннеле,‏ ‎и ‎несколько ‎быстрых ‎страниц ‎в‏ ‎финале,‏ ‎совершенно ‎неожиданном‏ ‎для ‎давно‏ ‎уже ‎покорившегося ‎беспощадной ‎логике ‎катастрофы‏ ‎читателя.‏ ‎Между‏ ‎ними—полтысячи ‎страниц‏ ‎хроники ‎распада‏ ‎цивилизации. ‎Легион‏ ‎пост-апок‏ ‎сочинений ‎фокусируется‏ ‎на ‎задаче ‎полегче, ‎плюс-минус ‎убедительной‏ ‎картине ‎мира‏ ‎после‏ ‎катастрофы, ‎когда ‎уже‏ ‎все ‎сломалось‏ ‎и ‎в ‎широком ‎регистре‏ ‎от‏ ‎драмы ‎до‏ ‎анекдота ‎можно‏ ‎топтаться ‎на ‎руинах. ‎Вагнер ‎берется‏ ‎за‏ ‎гораздо ‎более‏ ‎сложную ‎тему,‏ ‎за ‎деконструкцию ‎социальных ‎связей—с ‎ее‏ ‎точки‏ ‎зрения,‏ ‎они ‎важнее‏ ‎ресурсов. ‎У‏ ‎Саке ‎Комацу‏ ‎в‏ ‎«Гибели ‎Дракона»‏ ‎и ‎Питера ‎Уоттса ‎в ‎«Водовороте»‏ ‎были ‎целые‏ ‎континенты‏ ‎(ну, ‎Япония ‎для‏ ‎японцев—целая ‎планета);‏ ‎у ‎Вагнер—всего ‎4 ‎километра‏ ‎тоннеля.

В‏ ‎тоннеле ‎за‏ ‎48 ‎часов‏ ‎полностью ‎разворачиваются ‎два ‎уровня ‎конфликта:‏ ‎личностный‏ ‎и ‎социальный.‏ ‎К ‎личностным‏ ‎читатель ‎привык ‎по ‎предыдущим ‎романам—это‏ ‎фишка‏ ‎Вагнер,‏ ‎наделить ‎каждого‏ ‎персонажа ‎тяжелым‏ ‎бэкграундом ‎и‏ ‎сорвать‏ ‎покровы. ‎Для‏ ‎удобного ‎срыва ‎покровов ‎каждый ‎находит‏ ‎в ‎тоннеле‏ ‎то,‏ ‎что ‎нужно, ‎в‏ ‎неограниченном ‎количестве:‏ ‎Митя, ‎который ‎упрямо ‎представляется‏ ‎нам‏ ‎главным ‎героем—водку,‏ ‎лейтенант—длинноногую ‎нимфу,‏ ‎газелист—старшего, ‎и ‎водка, ‎ноги ‎и‏ ‎разные‏ ‎старшие ‎не‏ ‎кончаются ‎до‏ ‎самого ‎конца. ‎Это ‎по ‎разряду‏ ‎персонажей-недотеп,‏ ‎с‏ ‎бойкими ‎и‏ ‎резвыми ‎чуть‏ ‎сложнее, ‎но‏ ‎конструкция‏ ‎та ‎же.‏ ‎А ‎хорошо ‎развернутый ‎социальный ‎конфликт‏ ‎появляется ‎у‏ ‎Вагнер‏ ‎впервые.

Что ‎Вагнер ‎умеет‏ ‎в ‎публицистику—мы‏ ‎видели ‎по ‎истории ‎«маленького‏ ‎иностранца»‏ ‎Оскара ‎в‏ ‎«Кто ‎не‏ ‎спрятался», ‎замешанной ‎на ‎крушении ‎коммунизма‏ ‎в‏ ‎Чехословакии ‎(и‏ ‎можно ‎догадаться,‏ ‎что ‎для ‎Вагнер ‎здесь ‎есть‏ ‎что-то‏ ‎личное—если‏ ‎не ‎в‏ ‎фактологии, ‎то‏ ‎в ‎переживании).‏ ‎А‏ ‎в ‎«Тоннеле»‏ ‎мы ‎волей ‎автора, ‎которому ‎стало‏ ‎тесно ‎в‏ ‎периметре‏ ‎терок ‎внутри ‎компании‏ ‎хорошо ‎знакомых‏ ‎персонажей, ‎имеем ‎общество ‎в‏ ‎миниатюре—и‏ ‎основные ‎типы‏ ‎этого ‎общества,‏ ‎тесные ‎взаимодействия ‎которых ‎в ‎герметичной‏ ‎коробке‏ ‎тоннеля ‎неизбежно‏ ‎провоцируют ‎конфликт.

«Тоннель»‏ ‎хорошо, ‎по ‎правилам ‎разогревался. ‎Вышли‏ ‎несколько‏ ‎приличных‏ ‎интервью, ‎в‏ ‎больших ‎СМИ‏ ‎был ‎опубликован‏ ‎отрывок,‏ ‎книжку ‎дали‏ ‎рецензентам. ‎Но ‎рецензий ‎пока ‎вышло‏ ‎всего ‎ничего.‏ ‎Прочел‏ ‎я ‎эту ‎вашу‏ ‎Юзефович ‎(Кинопоиск,‏ ‎05.03): ‎грубо, ‎нагон ‎строки,‏ ‎халтурно.‏ ‎У ‎Ан.‏ ‎Шевченко ‎(Прочтение,‏ ‎06.03) ‎эмоциональный ‎девичий ‎текст, ‎неплохо.‏ ‎Более‏ ‎развернутый ‎и‏ ‎основательный ‎обзор‏ ‎у ‎Е. ‎Васильевой ‎(Фонтанка, ‎05.03).‏ ‎На‏ ‎этом‏ ‎пока ‎все,‏ ‎не ‎считая‏ ‎пары ‎групповых‏ ‎обзоров‏ ‎новинок. ‎Скудно‏ ‎и ‎скучно. ‎И ‎ни ‎в‏ ‎одной ‎рецензии,‏ ‎даже‏ ‎у ‎Васильевой, ‎которая‏ ‎книжку ‎внимательно‏ ‎прочла, ‎не ‎упомянут ‎центральный‏ ‎конфликт‏ ‎«Тоннеля», ‎который‏ ‎только ‎и‏ ‎позволяет ‎считать ‎роман ‎чем-то ‎большим,‏ ‎чем‏ ‎локализованной ‎версией‏ ‎«Под ‎куполом»‏ ‎Стивена ‎Кинга. ‎Это ‎конфликт ‎между‏ ‎Властью‏ ‎и‏ ‎Революцией.

В ‎первый‏ ‎же ‎час‏ ‎после ‎изоляции‏ ‎незнакомых‏ ‎людей ‎в‏ ‎тесном ‎пространстве ‎Вагнер ‎подсовывает ‎нам‏ ‎опасные ‎типы,‏ ‎которые‏ ‎взорвут ‎тоннель: ‎глупую‏ ‎провокаторшу-Пежо, ‎которая‏ ‎мутит ‎народ ‎с ‎хорошо‏ ‎узнаваемыми‏ ‎интонациями ‎«мы‏ ‎здесь ‎власть»,‏ ‎пожилого ‎таксиста, ‎воевавшего ‎на ‎той стороне,‏ ‎и‏ ‎мутного ‎проныру-арестанта,‏ ‎который ‎сбегает‏ ‎из ‎милицейской ‎машины. ‎С ‎противоположной‏ ‎стороны,‏ ‎Власти,‏ ‎работает ‎начальство‏ ‎в ‎бронированном‏ ‎членовозе, ‎начальство‏ ‎настолько‏ ‎высокое ‎и‏ ‎старое, ‎что ‎владеет ‎информацией ‎о‏ ‎протоколах ‎на‏ ‎случай‏ ‎глобального ‎конфликта. ‎Противостояние‏ ‎между ‎ассистенткой‏ ‎начальства, ‎чиновницей-Мерседес, ‎и ‎мутным‏ ‎чертом‏ ‎в ‎наручниках‏ ‎неизбежно ‎приводит‏ ‎к ‎катастрофе, ‎как ‎всегда ‎бывает‏ ‎в‏ ‎конфликте ‎власти‏ ‎и ‎революции.

Одна,‏ ‎администратор, ‎организует ‎учет ‎ресурсов ‎и‏ ‎перепись‏ ‎населения‏ ‎согласно ‎протоколам‏ ‎Холодной ‎войны.‏ ‎Другой, ‎манипулятор,‏ ‎с‏ ‎целью ‎контроля‏ ‎запасов ‎воды ‎собирает ‎из ‎тоннельных‏ ‎мусульман ‎натуральный‏ ‎джамаат‏ ‎и ‎берет ‎заложников.‏ ‎Одна ‎пытается‏ ‎спасти ‎несколько ‎специалистов ‎в‏ ‎кстати‏ ‎случившемся ‎в‏ ‎стене ‎тоннеля‏ ‎бункере, ‎другой ‎устраивает ‎беспорядки, ‎в‏ ‎которых‏ ‎погибнут ‎все.‏ ‎Симпатии ‎автора‏ ‎на ‎стороне ‎зловещей ‎поначалу ‎чиновницы,‏ ‎но‏ ‎она‏ ‎в ‎буквальном‏ ‎смысле ‎разваливается‏ ‎на ‎ходу,‏ ‎как‏ ‎и ‎ее‏ ‎высокое ‎начальство. ‎А ‎тем ‎временем‏ ‎народная ‎стихия,‏ ‎в‏ ‎виде ‎бригады ‎вахтовиков,‏ ‎уже ‎по‏ ‎дури ‎перерубила ‎кабель, ‎и‏ ‎в‏ ‎тоннеле ‎гаснет‏ ‎свет ‎и‏ ‎останавливаются ‎вентиляторы… ‎Ну ‎да, ‎это‏ ‎все‏ ‎очень ‎напоминает‏ ‎«Повелителя ‎мух»,‏ ‎эпиграфом ‎из ‎которого ‎открывается ‎книжка.

К‏ ‎финалу‏ ‎автор‏ ‎подсовывает ‎читателю,‏ ‎который ‎уже‏ ‎сбился ‎считать‏ ‎трупы,‏ ‎почти ‎визионерский‏ ‎вариант ‎благополучного ‎исхода. ‎Оказывается, ‎существует‏ ‎контрольная ‎группа,‏ ‎в‏ ‎которой ‎не ‎нашлось‏ ‎ни ‎начальства‏ ‎с ‎бункером, ‎ни ‎провокаторов,‏ ‎все‏ ‎друг ‎с‏ ‎другом ‎на‏ ‎вы ‎и ‎едят ‎арбузы, ‎а‏ ‎счастливые‏ ‎дети ‎гоняют‏ ‎в ‎футбол,‏ ‎натуральный ‎Мир ‎Полудня. ‎Однако ‎настоящий‏ ‎финал‏ ‎еще‏ ‎впереди ‎и,‏ ‎в ‎общем,‏ ‎оказывается, ‎что‏ ‎во‏ ‎внешнем ‎мире‏ ‎тот ‎же ‎тоннель, ‎только ‎в‏ ‎профиль.

Следи ‎за‏ ‎собой,‏ ‎будь ‎осторожен, ‎вот‏ ‎это ‎все.‏ ‎«Тоннель»—очень ‎тревожный ‎текст, ‎который‏ ‎будет‏ ‎полезно ‎время‏ ‎от ‎времени‏ ‎перечитывать. ‎Там, ‎где ‎посредственный ‎автор‏ ‎отходит‏ ‎от ‎жанрового‏ ‎шаблона ‎и‏ ‎помимо ‎воли ‎проговаривает ‎собственные ‎страхи,‏ ‎Вагнер‏ ‎умело‏ ‎расширяет ‎шаблон‏ ‎и ‎говорит‏ ‎ясно ‎и‏ ‎четко.‏ ‎Стандартный ‎для‏ ‎Вагнер ‎ход—обычных ‎людей ‎в ‎необычной‏ ‎ситуации ‎вывернуть‏ ‎чертями‏ ‎в ‎закрытой ‎коробке—здесь‏ ‎за ‎пять‏ ‎лет ‎работы ‎доведен ‎до‏ ‎совершенства.‏ ‎Любопытно, ‎не‏ ‎выпустит ‎ли‏ ‎она ‎их ‎в ‎следующем ‎романе‏ ‎из‏ ‎коробки ‎наружу.‏ ‎Ждем.



Читать: 17+ мин
logo Бесконечный пикник

ПИСЬМО ИЗ ЗАДНИЦЫ: САША ФИЛИПЕНКО

У ‎прозорливца‏ ‎Сорокина ‎в ‎«Голубом ‎Сале» ‎был‏ ‎пугающий ‎термин‏ ‎«скриптор»;‏ ‎не ‎думал, ‎что‏ ‎доживу ‎до‏ ‎такого ‎времени, ‎когда ‎продукция‏ ‎реальных‏ ‎скрипторов ‎будет‏ ‎продаваться ‎в‏ ‎магазинах ‎под ‎видом ‎русской ‎литературы.

Саша‏ ‎Филипенко:‏ ‎«Красный ‎крест»,‏ ‎Время, ‎2017,‏ ‎и ‎«Кремулятор», ‎Время, ‎2022


Лет ‎20‏ ‎тому‏ ‎назад,‏ ‎в ‎начале‏ ‎00-х, ‎откуда‏ ‎ни ‎возьмись‏ ‎явились‏ ‎на ‎полки‏ ‎несколько ‎книжек ‎молодых ‎и ‎совсем‏ ‎юных ‎писательниц,‏ ‎которых‏ ‎поспешили ‎назвать ‎новым‏ ‎словом ‎и‏ ‎надеждой ‎русской ‎литературы. ‎В‏ ‎книжных,‏ ‎куда ‎тогда‏ ‎еще ‎было‏ ‎принято ‎ходить, ‎я ‎эти ‎книжки‏ ‎пролистывал.‏ ‎Помню ‎недоумение,‏ ‎с ‎которым‏ ‎я ‎листал ‎странные ‎страницы, ‎где‏ ‎крупными‏ ‎буквами‏ ‎и ‎короткими‏ ‎предложениями ‎описывались‏ ‎истории ‎«как‏ ‎я‏ ‎носила ‎плейер‏ ‎и ‎он ‎сломался» ‎и ‎«как‏ ‎я ‎надела‏ ‎черные‏ ‎штаны ‎и ‎этому‏ ‎дураку ‎они‏ ‎не ‎понравились». ‎Вскоре ‎надежды‏ ‎умерли,‏ ‎писательницы ‎исчезли‏ ‎без ‎следа,‏ ‎но ‎тут ‎Лера ‎Пустовая ‎придумала‏ ‎«новый‏ ‎реализм» ‎и‏ ‎завертелось ‎такое,‏ ‎что ‎никак ‎не ‎развертится ‎и‏ ‎по‏ ‎сей‏ ‎день. ‎Имен‏ ‎этих ‎девочек‏ ‎сейчас ‎не‏ ‎помнит‏ ‎даже ‎Яндекс,‏ ‎девочковое ‎околобытовое ‎письмо ‎как-то ‎быстро‏ ‎вытеснилось ‎мальчиковым‏ ‎(Лекух,‏ ‎ранний ‎Прилепин, ‎вот‏ ‎это ‎все),‏ ‎но ‎я ‎думаю, ‎что‏ ‎те‏ ‎забытые ‎девочки‏ ‎были ‎первым,‏ ‎преждевременным, ‎предупредительным ‎сигналом ‎о ‎наступлении‏ ‎на‏ ‎неподготовленного ‎читателя‏ ‎нечистой ‎лавины‏ ‎новой ‎искренности ‎и ‎литературы ‎травмы.

Спрос‏ ‎на‏ ‎низший‏ ‎сорт ‎будет‏ ‎всегда. ‎Уже‏ ‎давно ‎не‏ ‎реже‏ ‎раза ‎в‏ ‎год ‎мне ‎суют ‎под ‎нос‏ ‎здоровенный ‎кирпич‏ ‎какой-то‏ ‎армянки ‎под ‎названием‏ ‎«Дом, ‎в‏ ‎котором»: ‎советуют, ‎говорят, ‎прочесть‏ ‎хорошую‏ ‎книжку, ‎рекомендуешь?‏ ‎Рекомендую: ‎сжечь.‏ ‎Там, ‎в ‎этой ‎1000-страничной ‎глыбе,‏ ‎то‏ ‎ли ‎дети‏ ‎под ‎видом‏ ‎зверей, ‎то ‎ли ‎звери ‎в‏ ‎виде‏ ‎детей‏ ‎живут ‎в‏ ‎огромном ‎доме‏ ‎типа ‎безразмерной‏ ‎общаги‏ ‎и ‎ходят‏ ‎друг ‎к ‎другу ‎в ‎гости‏ ‎чай ‎пить‏ ‎и‏ ‎разговаривать ‎на ‎бытовые‏ ‎темы, ‎но‏ ‎это ‎не ‎Винни-Пух. ‎Написано‏ ‎это‏ ‎дело ‎наикондовейшим‏ ‎языком ‎задушевного‏ ‎соцреализма: ‎заколосились ‎озимые, ‎расталдыкнулись ‎лучи‏ ‎по‏ ‎белу ‎светушку;‏ ‎но ‎много‏ ‎лет ‎ведь ‎читают ‎эту ‎дрянь,‏ ‎в‏ ‎которой‏ ‎от ‎русского‏ ‎языка ‎только‏ ‎32 ‎буквы‏ ‎и‏ ‎остались. ‎Нет,‏ ‎я ‎нежно ‎люблю ‎графоманию, ‎в‏ ‎грязном ‎океане‏ ‎любительского‏ ‎письма ‎иной ‎раз‏ ‎находятся ‎дикие‏ ‎алмазы ‎типа ‎Тармашева ‎или‏ ‎Цормудяна‏ ‎(которому ‎к‏ ‎первому ‎изданию‏ ‎на ‎бумаге ‎вычистили ‎грамматику ‎и‏ ‎орфографию).‏ ‎Но ‎куда‏ ‎чаще, ‎к‏ ‎сожалению, ‎выуживается ‎из ‎глубин ‎и,‏ ‎бывает,‏ ‎награждается‏ ‎премиями ‎мелкая‏ ‎нечисть ‎с‏ ‎комплексом ‎ВПЗР.‏ ‎Яркий‏ ‎образец ‎бездарной‏ ‎нечисти, ‎которой ‎стало ‎гораздо ‎комфортнее‏ ‎в ‎нишах‏ ‎«искренности»‏ ‎и ‎«травмы», ‎чем‏ ‎в ‎прежних,‏ ‎требовавших ‎знаний ‎и ‎умений,‏ ‎жанрах,‏ ‎попался ‎мне‏ ‎вчера. ‎На‏ ‎арене ‎грустного ‎цирка ‎русской ‎литературы—писатель‏ ‎«Саша»‏ ‎Филипенко, ‎лауреат‏ ‎«Русской ‎премии»‏ ‎и ‎«Ясной ‎Поляны», ‎финалист ‎«Большой‏ ‎Книги»‏ ‎и‏ ‎так ‎далее,‏ ‎автор ‎6‏ ‎(коротких) ‎романов,‏ ‎2‏ ‎из ‎которых‏ ‎я ‎вчера ‎прочел.

1

За ‎роман ‎«Красный‏ ‎крест» ‎(2017)‏ ‎меня‏ ‎надоумила ‎взяться ‎аннотация,‏ ‎в ‎которой‏ ‎изд. ‎«Время» ‎обещало ‎«шокирующую‏ ‎на‏ ‎грани ‎правдоподобия‏ ‎историю ‎молодого‏ ‎героя, ‎сжатый ‎как ‎пружина ‎сюжет,‏ ‎парадоксальную‏ ‎развязку», ‎а‏ ‎вдобавок ‎все‏ ‎это ‎«напрочь ‎перешибает ‎добытый ‎им‏ ‎документальный‏ ‎ряд».‏ ‎Понятно, ‎кто‏ ‎верит ‎аннотациям,‏ ‎но ‎не‏ ‎наврут‏ ‎же ‎полностью?‏ ‎Не ‎наврали. ‎И ‎«сжатый ‎как‏ ‎пружина ‎сюжет»‏ ‎оказывается…

...монологом‏ ‎страдающей ‎альцгеймером ‎старухи‏ ‎из ‎бывших,‏ ‎обращенным ‎к ‎случайному ‎собеседнику,‏ ‎тому‏ ‎самому ‎с‏ ‎неправдоподобной ‎историей,‏ ‎да. ‎Монолог ‎происходит ‎в ‎условных‏ ‎декорациях‏ ‎лестничной ‎клетки‏ ‎в ‎2000‏ ‎году—наверное, ‎оттого ‎только, ‎что ‎автору‏ ‎нужен‏ ‎был‏ ‎еще ‎живой‏ ‎свидетель ‎эпохи,—в‏ ‎Минске ‎(почему‏ ‎Минск,‏ ‎я ‎понял‏ ‎не ‎сразу; ‎начиная ‎книжку, ‎я‏ ‎не ‎знал,‏ ‎что‏ ‎автор ‎белорус). ‎Старуха‏ ‎назойлива, ‎она‏ ‎преодолевает ‎грубое ‎сопротивление ‎собеседника,‏ ‎который‏ ‎переживает ‎какую-то‏ ‎пока ‎непонятную‏ ‎драму ‎и ‎совсем ‎не ‎хочет‏ ‎ее‏ ‎слушать, ‎и‏ ‎их ‎первые‏ ‎диалоги, ‎как ‎скоро ‎станет ‎ясно,‏ ‎окажутся‏ ‎самым‏ ‎живым ‎эпизодом‏ ‎книги.

Очень ‎скоро‏ ‎голоса ‎старухи‏ ‎и‏ ‎ее ‎собеседника,‏ ‎Саши, ‎становятся ‎неотличимы, ‎Филипенко ‎переводит‏ ‎речь ‎обоих‏ ‎в‏ ‎тот ‎отвлеченный ‎регистр,‏ ‎в ‎каком‏ ‎принято ‎писать ‎«прямую ‎речь»‏ ‎воображаемых‏ ‎персонажей ‎в‏ ‎модных ‎колонках-фичерах,‏ ‎и ‎старуха ‎с ‎интонациями ‎инструкции‏ ‎к‏ ‎пылесосу ‎начинает‏ ‎рассказывать ‎всю‏ ‎свою ‎жизнь. ‎На ‎монотонном ‎рассказе‏ ‎старушки,‏ ‎которая‏ ‎зачем-то ‎ставит‏ ‎красные ‎кресты‏ ‎на ‎дверях‏ ‎подъезда‏ ‎(тут ‎меня‏ ‎осенило: ‎это ‎же ‎тот ‎Красный‏ ‎Крест, ‎документы‏ ‎которого‏ ‎старушка ‎в ‎молодости‏ ‎перепечатывала ‎в‏ ‎наркомате, ‎и ‎тот ‎красный‏ ‎крест,‏ ‎который ‎безликий‏ ‎собеседник ‎поставит,‏ ‎наконец, ‎на ‎ее ‎могилу; ‎вот‏ ‎автор‏ ‎молодец, ‎как‏ ‎увязал-то ‎ловко,‏ ‎а!) ‎книжку ‎можно ‎и ‎закрывать,‏ ‎уже‏ ‎ясно,‏ ‎что ‎дальше‏ ‎ничего ‎не‏ ‎будет, ‎кроме‏ ‎Русской‏ ‎Катастрофы, ‎картонных‏ ‎Палачей ‎НКВД ‎и ‎прочих ‎поездов‏ ‎на ‎Самарканд.‏ ‎Но‏ ‎я ‎все ‎еще‏ ‎хочу ‎разобраться,‏ ‎кто ‎у ‎нас ‎поэт,‏ ‎а‏ ‎кто ‎неизвестно‏ ‎кто, ‎поэтому‏ ‎продолжаем ‎разговор ‎и ‎вскоре—о, ‎вскоре‏ ‎заскучавший‏ ‎читатель ‎стремительным‏ ‎домкратом ‎получает‏ ‎душераздирающую ‎сцену ‎Первой ‎Травмы ‎и‏ ‎Катарсиса!

В‏ ‎пасторальном‏ ‎швейцарском ‎городке,‏ ‎где ‎в‏ ‎1930-х ‎совсем‏ ‎молодая‏ ‎героиня ‎живет‏ ‎как ‎дочь ‎советского ‎дипломата, ‎из‏ ‎нее ‎(автор‏ ‎не‏ ‎уточняет, ‎изо ‎рта‏ ‎или ‎из‏ ‎носу) ‎вылетает ‎огромная ‎зеленая‏ ‎сопля‏ ‎и ‎падает‏ ‎прямо ‎под‏ ‎ноги ‎жаркого ‎итальянца, ‎который, ‎как‏ ‎мы‏ ‎узнали ‎за‏ ‎секунду ‎до,‏ ‎«должен ‎был ‎стать ‎первым ‎ее‏ ‎мужчиной»!‏ ‎Случился‏ ‎конфуз ‎века.‏ ‎Девушка ‎с‏ ‎изменившимся ‎лицом‏ ‎бежит‏ ‎страдать, ‎а‏ ‎спустя ‎неделю ‎отец ‎по ‎служебным‏ ‎обстоятельствам ‎забирает‏ ‎ее‏ ‎в ‎Москву. ‎Напоминаю,‏ ‎что ‎все‏ ‎это ‎старушка, ‎страдающая ‎альцгеймером,‏ ‎рассказывает‏ ‎некоему ‎Саше‏ ‎без ‎определенных‏ ‎примет, ‎который ‎от ‎личной ‎травмы‏ ‎переехал‏ ‎из ‎Екатеринбурга‏ ‎в ‎Минск,‏ ‎прямо ‎на ‎лестничной ‎клетке. ‎К‏ ‎сожалению,‏ ‎у‏ ‎истории ‎про‏ ‎соплю ‎есть‏ ‎два ‎больших‏ ‎недостатка:‏ ‎она ‎не‏ ‎получает ‎вообще ‎никакого ‎развития ‎и‏ ‎вообще ‎никак‏ ‎не‏ ‎отражается ‎в ‎дальнейшем‏ ‎сюжете, ‎и‏ ‎«душераздирающей» ‎девичья ‎сопля ‎является‏ ‎весьма‏ ‎условно, ‎поскольку‏ ‎автор ‎пренебрегает‏ ‎богатством ‎русского ‎языка, ‎избегает ‎эпитетов‏ ‎и‏ ‎в ‎целом‏ ‎прилагательных, ‎пишет‏ ‎скудно ‎и ‎«нарративно». ‎Такая ‎вот‏ ‎«литература‏ ‎факта».‏ ‎Оказывается, ‎это‏ ‎сознательный ‎выбор.

В‏ ‎интервью ‎эмигрантской‏ ‎швейцарской‏ ‎газете ‎Филипенко‏ ‎говорит, ‎что ‎у ‎него ‎есть‏ ‎редактор ‎(в‏ ‎Москве),‏ ‎который ‎звонит ‎Филипенко‏ ‎(в ‎Швейцарию)‏ ‎и ‎указывает ‎вырезать ‎все‏ ‎красивые‏ ‎фразы, ‎которые‏ ‎находит. ‎Потому‏ ‎что ‎красивое, ‎говорит ‎Филипенко, ‎может‏ ‎любая‏ ‎девочка ‎написать.‏ ‎Писать ‎как‏ ‎Набоков ‎или ‎Пришвин—«это ‎несложно», ‎буквально.‏ ‎Очень‏ ‎жаль,‏ ‎что ‎такого‏ ‎ученого ‎редактора‏ ‎не ‎нашлось‏ ‎для‏ ‎Гузели ‎Яхиной,‏ ‎которая ‎свои ‎незамысловатые ‎идеи ‎«кровавый‏ ‎Сталин ‎ввел‏ ‎всех‏ ‎в ‎тяжкий ‎блудняк»‏ ‎так ‎усердно‏ ‎заворачивает ‎в ‎эрзац-Набокова ‎с‏ ‎эко-Пришвиным,‏ ‎что ‎глазам‏ ‎больно. ‎Реально,‏ ‎опус ‎магнум ‎Яхиной ‎про ‎запретную‏ ‎любовь‏ ‎пьяного ‎Ивана‏ ‎с ‎подконвойной‏ ‎татаркой ‎я ‎не ‎смог ‎читать,‏ ‎хотя‏ ‎пытался‏ ‎несколько ‎раз.‏ ‎Но ‎видел‏ ‎разок ‎в‏ ‎Уфимском‏ ‎национальном ‎театре‏ ‎постановку ‎на ‎башкирском ‎языке, ‎весьма‏ ‎постколониальную. ‎Филипенко‏ ‎все-таки‏ ‎белорус, ‎а ‎не‏ ‎татарин, ‎и‏ ‎до ‎вульгарного ‎постколониализма ‎не‏ ‎опускается,‏ ‎и ‎вообще‏ ‎осторожно ‎предпочитает‏ ‎фиксироваться ‎на ‎ужасах ‎НКВД ‎без‏ ‎прямых‏ ‎параллелей ‎с‏ ‎современностью ‎(роман‏ ‎«Травля» ‎я ‎не ‎читал, ‎боюсь;‏ ‎судя‏ ‎по‏ ‎аннотациям, ‎это‏ ‎будет ‎непищевая‏ ‎смесь ‎бихевиористского‏ ‎внутреннего‏ ‎монолога ‎с‏ ‎Планом ‎Даллеса ‎в ‎исполнении ‎соевиков).

Так‏ ‎что ‎единственной‏ ‎красивой‏ ‎фразой, ‎которую ‎пропустил‏ ‎редактор, ‎становится—внимание!—«Колоссальный‏ ‎пресс ‎эмоций». ‎Да, ‎с‏ ‎точкой‏ ‎на ‎конце.‏ ‎Право ‎же,‏ ‎только ‎ради ‎нее ‎стоит ‎прочесть‏ ‎роман‏ ‎«Красный ‎крест»‏ ‎до ‎половины.‏ ‎Это ‎великая ‎фраза, ‎я ‎считаю.‏ ‎За‏ ‎нее‏ ‎одну ‎можно‏ ‎было ‎дать‏ ‎«Русскую ‎премию».‏ ‎Книги‏ ‎Филипенко, ‎получившей‏ ‎эту ‎премию, ‎я ‎не ‎читал,‏ ‎но ‎уверен,‏ ‎что‏ ‎там ‎тоже ‎что-то‏ ‎нарраторское, ‎травматичное‏ ‎и ‎однозначно ‎вызывающее ‎колоссальный‏ ‎пресс‏ ‎эмоций. ‎Давит,‏ ‎давит ‎современная‏ ‎русская ‎литература ‎читателя, ‎а ‎он‏ ‎крепок,‏ ‎соплей ‎не‏ ‎перешибешь. ‎Фактом‏ ‎его ‎прессуй! ‎Вот ‎мы ‎добрались‏ ‎и‏ ‎до‏ ‎фактов.

В ‎качестве‏ ‎достоинства ‎романа‏ ‎«Красный ‎крест»‏ ‎преподносятся‏ ‎авторские ‎изыскания‏ ‎в ‎архивах ‎Красного ‎Креста. ‎Большими‏ ‎блоками ‎Филипенко‏ ‎цитирует‏ ‎письма ‎от ‎Красного‏ ‎Креста ‎в‏ ‎СССР ‎о ‎советских ‎военнопленных,‏ ‎списки‏ ‎их ‎в‏ ‎немецких ‎и‏ ‎румынских ‎лагерях, ‎предложения ‎об ‎обмене.‏ ‎Ответов‏ ‎на ‎эти‏ ‎письма ‎от‏ ‎СССР ‎в ‎архивах ‎нет, ‎поэтому‏ ‎Филипенко‏ ‎додумывает‏ ‎резолюции ‎Молотова‏ ‎и ‎прочих‏ ‎палачей: ‎«Не‏ ‎отвечать»,‏ ‎пишут ‎они‏ ‎на ‎письмах, ‎и ‎не ‎хотят‏ ‎вступать ‎ни‏ ‎в‏ ‎какие ‎контакты ‎с‏ ‎поправшими ‎все‏ ‎договора ‎и ‎договоренности ‎гитлеровцами.‏ ‎Ну,‏ ‎так ‎в‏ ‎книжке ‎написано.‏ ‎А ‎старушка ‎с ‎альцгеймером ‎в‏ ‎то‏ ‎время ‎еще‏ ‎молода ‎и‏ ‎перепечатывает ‎эти ‎письма ‎на ‎машинке,‏ ‎так‏ ‎она‏ ‎рассказывает ‎на‏ ‎лестничной ‎клетке‏ ‎тихушному ‎собеседнику,‏ ‎а‏ ‎тот ‎в‏ ‎душевном ‎кризисе ‎и ‎уже ‎не‏ ‎сопротивляется. ‎Уже‏ ‎почти‏ ‎не ‎может ‎сопротивляться‏ ‎душной ‎простыне‏ ‎романа ‎и ‎читатель, ‎но...

...на‏ ‎этом‏ ‎факты ‎закончились.

Все‏ ‎остальное ‎идет‏ ‎по ‎максимально ‎упрощенному ‎шаблону. ‎Старушка,‏ ‎разумеется,‏ ‎уезжает ‎в‏ ‎ГУЛАГ ‎и‏ ‎многое ‎претерпевает. ‎Дочь ‎ее ‎погибает‏ ‎от‏ ‎голода‏ ‎(дело ‎происходит‏ ‎уже ‎после‏ ‎войны, ‎но‏ ‎тем‏ ‎не ‎менее)‏ ‎в ‎детдоме. ‎Травма ‎слушателя ‎старушкиной‏ ‎истории ‎Саши,‏ ‎происходившая‏ ‎оттого, ‎что ‎его‏ ‎мертвая ‎жена‏ ‎3 ‎месяца ‎пролежала ‎на‏ ‎аппарате‏ ‎ИВЛ ‎и‏ ‎из ‎неодушевленного‏ ‎состояния ‎родила ‎дочь, ‎а ‎родственники‏ ‎были‏ ‎против ‎такого‏ ‎богопротивного ‎дела,‏ ‎быстро ‎проходит ‎с ‎помощью ‎соседки‏ ‎снизу,‏ ‎которая‏ ‎приносит ‎комедию‏ ‎на ‎ноутбуке‏ ‎и ‎уже‏ ‎на‏ ‎второй ‎встрече‏ ‎у ‎них ‎все ‎было ‎(серьезно,‏ ‎Филипенко ‎так‏ ‎и‏ ‎пишет: ‎«после ‎того‏ ‎как ‎все‏ ‎случилось, ‎мы ‎лежим»). ‎Среди‏ ‎этих‏ ‎фантастических ‎банальностей‏ ‎слегка ‎цепляет‏ ‎только ‎достойный ‎вильяма ‎нашего ‎шекспира‏ ‎поворот‏ ‎в ‎финале‏ ‎книжки: ‎нам‏ ‎показывают ‎бывшего ‎советского ‎военнопленного, ‎который‏ ‎вышел‏ ‎из‏ ‎немецкого ‎лагеря‏ ‎один, ‎потому‏ ‎что ‎всех‏ ‎своих‏ ‎солагерников ‎сдал‏ ‎органам ‎по ‎освобождении, ‎живет ‎в‏ ‎глухом ‎поселке‏ ‎при‏ ‎советском ‎уже ‎лагере‏ ‎в ‎Пермском‏ ‎крае ‎и ‎прилежно ‎чистит‏ ‎там‏ ‎снег ‎у‏ ‎памятника ‎Сталину.

Есть‏ ‎там ‎и ‎проходная ‎история ‎про‏ ‎исчезающую‏ ‎голову ‎этого‏ ‎Сталина ‎с‏ ‎далекого ‎полустанка, ‎но ‎мне ‎мнится,‏ ‎что‏ ‎автор‏ ‎вставил ‎ее‏ ‎в ‎роман‏ ‎из ‎заготовок,‏ ‎слишком‏ ‎она ‎журналистская.‏ ‎С ‎тем ‎же ‎успехом ‎она‏ ‎могла ‎оказаться‏ ‎и‏ ‎в ‎новейшем ‎романе‏ ‎Филипенко, ‎«Кремулятор»‏ ‎(то ‎же ‎изд. ‎«Время»,‏ ‎2022).‏ ‎Спустя ‎5‏ ‎лет ‎автор‏ ‎не ‎изменяет ‎удачному ‎(нет!) ‎приему‏ ‎и‏ ‎точно ‎так‏ ‎же ‎строит‏ ‎текст ‎на ‎внутреннем ‎монологе, ‎пересказывающем‏ ‎всю‏ ‎жизнь‏ ‎директора ‎Донского‏ ‎крематория ‎Нестеренко‏ ‎с ‎помощью‏ ‎наводящих‏ ‎вопросов ‎картонного‏ ‎собеседника-следователя ‎(на ‎этот ‎раз ‎своей‏ ‎драмы ‎ему‏ ‎не‏ ‎доложили). ‎Точно ‎так‏ ‎же ‎главный‏ ‎герой—из ‎бывших, ‎воевал, ‎спасся‏ ‎из‏ ‎Крыма, ‎шатался‏ ‎и ‎маялся,‏ ‎вернулся, ‎руководил. ‎Лично ‎сжигал, ‎как‏ ‎кочегар‏ ‎Балабанова, ‎крупных‏ ‎совслужащих ‎во‏ ‎времена ‎Большого ‎Террора. ‎У ‎меня‏ ‎здесь‏ ‎это‏ ‎заняло ‎две‏ ‎строчки, ‎22‏ ‎слова, ‎и‏ ‎я‏ ‎ничего ‎не‏ ‎пропустил, ‎кроме ‎бестолкового ‎пережевывания ‎зверств‏ ‎коммунистов ‎в‏ ‎короткой‏ ‎2 ‎части ‎(пожалуй,‏ ‎даже ‎более‏ ‎косноязычного, ‎чем ‎описания ‎зверств‏ ‎ЦРУ‏ ‎в ‎«Ошибке‏ ‎резидента») ‎и‏ ‎3 ‎части, ‎где ‎автор ‎решил‏ ‎выпендриться,‏ ‎назвать ‎ее‏ ‎«Жизнь» ‎и‏ ‎не ‎написать ‎ни ‎единого ‎слова‏ ‎вообще.‏ ‎Саша‏ ‎Филипенко ‎эти‏ ‎22 ‎слова‏ ‎надул ‎в‏ ‎целый‏ ‎роман.

Надувает ‎он‏ ‎рОман ‎не ‎очень ‎внимательно. ‎Я‏ ‎писал ‎выше,‏ ‎что‏ ‎под ‎пренебрежение ‎чистым‏ ‎русским ‎языком,‏ ‎по ‎Филипенко ‎«красивостями», ‎у‏ ‎него‏ ‎подведена ‎целая‏ ‎теория. ‎Но‏ ‎не ‎в ‎красивостях ‎только ‎дело.‏ ‎Герой‏ ‎ведет ‎свой‏ ‎монолог ‎на‏ ‎скучном, ‎бедном, ‎но ‎современном языке. ‎Не‏ ‎раз‏ ‎он‏ ‎упоминает ‎Большой‏ ‎Террор ‎и‏ ‎репрессии—эти ‎термины‏ ‎вошли‏ ‎в ‎оборот‏ ‎лишь ‎много ‎лет ‎спустя, ‎говорит‏ ‎про ‎«контекст»,‏ ‎который‏ ‎явно ‎не ‎входил‏ ‎в ‎регистр‏ ‎разговорной ‎речи ‎в ‎1940-е,‏ ‎и,‏ ‎внимание, ‎в‏ ‎сцене ‎первого‏ ‎же ‎допроса ‎рассказывает ‎о ‎некоем‏ ‎коменданте‏ ‎«из ‎Украины»,‏ ‎который ‎расстрелял‏ ‎всех ‎своих ‎коллег. ‎Прокол, ‎гражданин‏ ‎Филипенко.‏ ‎Или‏ ‎провал?

Был ‎такой‏ ‎писатель ‎Рыбаков,‏ ‎приключенческие ‎книжки‏ ‎которого‏ ‎читали ‎все‏ ‎советские ‎дети, ‎а ‎потом ‎он‏ ‎раз, ‎и‏ ‎написал‏ ‎«Детей ‎Арбата», ‎которыми‏ ‎зачитывались ‎уже‏ ‎все ‎взрослые. ‎Лет ‎10‏ ‎назад‏ ‎я ‎имел‏ ‎глупость ‎этих‏ ‎одиозных ‎«Детей ‎Арбата» ‎открыть. ‎И‏ ‎тотчас‏ ‎закрыл: ‎написано‏ ‎безнадежно ‎плохо,‏ ‎по ‎глупому ‎тенденциозно, ‎схематично ‎и‏ ‎в‏ ‎целом‏ ‎неприятно. ‎Прекрасно‏ ‎помню, ‎как‏ ‎увлеченно ‎я‏ ‎сам‏ ‎это ‎читал‏ ‎на ‎советской ‎даче: ‎удивительное ‎тогда‏ ‎овладело ‎нами‏ ‎помрачение‏ ‎мозгов. ‎Теперь-то ‎для‏ ‎этого ‎есть‏ ‎страшное ‎слово ‎«псиоп», ‎а‏ ‎ведь‏ ‎еще ‎на‏ ‎моей ‎памяти‏ ‎тех, ‎кто ‎разоблачительному ‎умопомрачению ‎не‏ ‎поддавался,‏ ‎буквально ‎из‏ ‎людей ‎выписывали!‏ ‎Оба ‎Великих ‎Разоблачения, ‎хрущевское ‎и‏ ‎горбачевское,‏ ‎дали‏ ‎такого ‎мощного‏ ‎пинка ‎по‏ ‎пятой ‎точке‏ ‎русской‏ ‎культуры, ‎что‏ ‎их ‎флешбеки ‎недобро ‎аукаются ‎нам‏ ‎по ‎сей‏ ‎день.‏ ‎Филипенко, ‎Яхина, ‎целый‏ ‎групешник ‎других‏ ‎писателей ‎и ‎писателек ‎с‏ ‎курсов‏ ‎«креативрайтинга», ‎люди‏ ‎не ‎очень‏ ‎талантливые, ‎но ‎в ‎целом ‎благонамеренные‏ ‎(все‏ ‎ж ‎не‏ ‎Серенко ‎какая-нибудь),‏ ‎за ‎какие ‎грехи ‎вас ‎Сталин‏ ‎покусал?‏ ‎Саша‏ ‎Филипенко! ‎В‏ ‎«Красном ‎кресте»‏ ‎у ‎тебя‏ ‎есть‏ ‎гигантская ‎сопля,‏ ‎дочь ‎от ‎мертвой ‎жены, ‎уникальные‏ ‎документы; ‎что‏ ‎ж‏ ‎ты ‎ими ‎пренебрегаешь?‏ ‎почему ‎с‏ ‎Лерой ‎со ‎2 ‎этажа‏ ‎ты‏ ‎просто ‎лежишь‏ ‎и ‎смотришь‏ ‎в ‎потолок ‎(цитата)? ‎В ‎«Кремуляторе»‏ ‎у‏ ‎тебя ‎целый‏ ‎Донской ‎крематорий,‏ ‎все ‎его ‎покойники ‎и ‎страсти‏ ‎и‏ ‎снова‏ ‎документы; ‎для‏ ‎чего ‎же‏ ‎у ‎тебя‏ ‎весь‏ ‎«нарратив», ‎как‏ ‎сопля ‎зеленая, ‎тягуче ‎выходит ‎из‏ ‎внутреннего ‎монолога‏ ‎на‏ ‎допросе, ‎и ‎монолог‏ ‎этот ‎записан‏ ‎будто ‎передовица ‎«Медузы»? ‎Похоже,‏ ‎я‏ ‎знаю, ‎почему‏ ‎эти ‎сопли‏ ‎у ‎них ‎так ‎тяжело ‎жуются.

Я‏ ‎не‏ ‎люблю ‎слово‏ ‎«провинция». ‎Оно‏ ‎обидно, ‎несправедливо ‎и ‎в ‎России‏ ‎последних‏ ‎двух‏ ‎пятилеток ‎попросту‏ ‎нерелевантно: ‎всюду‏ ‎жизнь. ‎Но‏ ‎насколько‏ ‎я ‎знаю‏ ‎Минск ‎(иногда ‎бывают ‎заказы ‎оттуда)—это‏ ‎оно. ‎А‏ ‎провинцию‏ ‎в ‎голове ‎не‏ ‎перешибешь, ‎сколько‏ ‎лет ‎ни ‎проживи ‎в‏ ‎Москве‏ ‎или ‎там‏ ‎в ‎Швейцарии.‏ ‎И ‎эта ‎аутостигматизация ‎в ‎духе‏ ‎великой‏ ‎песни ‎«небоскребы,‏ ‎небоскребы, ‎а‏ ‎я ‎маленький ‎такой» ‎лежит ‎в‏ ‎основе‏ ‎«литературы‏ ‎травмы», ‎к‏ ‎которой, ‎без‏ ‎сомнения, ‎писанина‏ ‎Филипенко‏ ‎принадлежит. ‎«Травму»‏ ‎прилежно ‎подкармливают ‎жалость ‎к ‎себе‏ ‎и ‎безволие,‏ ‎а‏ ‎их ‎причины ‎выносятся‏ ‎во ‎внешний‏ ‎мир, ‎который ‎злобно ‎гнетет.‏ ‎Тут-то‏ ‎и ‎и‏ ‎пора ‎достать‏ ‎из ‎могилы ‎кровавого ‎Сталина, ‎а‏ ‎кто‏ ‎посмелее ‎и‏ ‎бесшабашнее, ‎хватают‏ ‎во ‎враги ‎себе ‎и ‎мировому‏ ‎счастью‏ ‎Путина‏ ‎или ‎там‏ ‎Лукашенко. ‎Из‏ ‎этой ‎же‏ ‎травмы‏ ‎происходит ‎и‏ ‎нищий ‎язык, ‎и ‎скудоумная ‎фантазия:‏ ‎чем ‎больше‏ ‎самоограничений,‏ ‎тем ‎больше ‎продуцируется‏ ‎жалости, ‎и‏ ‎тем ‎величественней ‎и ‎непреодолимей‏ ‎травма.‏ ‎И ‎вот‏ ‎наконец ‎провинция‏ ‎в ‎голове, ‎чуток ‎осмелев ‎от‏ ‎обиды,‏ ‎берется ‎за‏ ‎реальные ‎документы,‏ ‎как ‎Филипенко ‎в ‎«Красном ‎кресте»‏ ‎и‏ ‎«Кремуляторе»,‏ ‎и ‎получается‏ ‎тихий ‎пук,‏ ‎потому ‎что‏ ‎реальная‏ ‎жизнь—это ‎ошизительная‏ ‎драма, ‎полная ‎любви, ‎изумительности ‎и‏ ‎зла, ‎а‏ ‎ты,‏ ‎Саша ‎Филипенко, ‎забыл‏ ‎язык, ‎на‏ ‎котором ‎эта ‎жизнь ‎с‏ ‎тобой‏ ‎когда-то ‎говорила.

Перечень‏ ‎обид, ‎которые‏ ‎кидает ‎настоящая ‎жизнь ‎в ‎литературу‏ ‎травмы,‏ ‎невелик. ‎В‏ ‎общем, ‎он‏ ‎исчерпывается ‎в ‎корпусе ‎литературы ‎для‏ ‎старшего‏ ‎школьного‏ ‎возраста, ‎ничего‏ ‎не ‎могу‏ ‎сказать ‎про‏ ‎новый‏ ‎модный ‎жанр‏ ‎young ‎adult, ‎с ‎которым ‎пока‏ ‎не ‎нашел‏ ‎сил‏ ‎ознакомиться. ‎Но ‎Филипенко‏ ‎уже ‎взрослый,‏ ‎и ‎вынужден ‎подтягивать ‎в‏ ‎свое‏ ‎травмированное ‎письмо‏ ‎объекты ‎из‏ ‎реального ‎мира. ‎И ‎вот ‎в‏ ‎обеих‏ ‎книжках, ‎похожих‏ ‎друг ‎на‏ ‎друга ‎как ‎пара ‎обрывков ‎бумаги‏ ‎в‏ ‎сельской‏ ‎будке, ‎в‏ ‎постной ‎водице‏ ‎обезжиренного ‎языка‏ ‎у‏ ‎него ‎мокнут‏ ‎«уникальные» ‎документы ‎из ‎открытых ‎архивов:‏ ‎письма ‎Красного‏ ‎Креста‏ ‎времен ‎Войны ‎и‏ ‎дело ‎начальника‏ ‎Донского ‎крематория ‎Нестеренко. ‎Ничего‏ ‎авторского,‏ ‎уникального, ‎никакой‏ ‎окраски ‎Филипенко‏ ‎этим ‎старым ‎бумагам ‎не ‎дает.‏ ‎Сложные‏ ‎метания ‎Нестеренко‏ ‎по ‎континентам‏ ‎будто ‎сшиты ‎нейросетью ‎из ‎белых,‏ ‎а‏ ‎затем‏ ‎красных ‎мемуаров‏ ‎и ‎не‏ ‎представляют ‎ничего‏ ‎любопытного:‏ ‎кто ‎читал‏ ‎их ‎пару ‎десятков, ‎читал ‎их‏ ‎все ‎(есть,‏ ‎однако,‏ ‎большая ‎разница: ‎у‏ ‎людей ‎с‏ ‎раньшего ‎времени ‎было ‎принято‏ ‎владеть‏ ‎русским ‎языком‏ ‎как ‎родным,‏ ‎а ‎от ‎писателя ‎XXI ‎века‏ ‎это,‏ ‎похоже, ‎не‏ ‎требуется). ‎У‏ ‎Филипенко ‎есть ‎прием: ‎взять ‎несколько‏ ‎невыдающихся‏ ‎документов,‏ ‎вложить ‎их‏ ‎в ‎предсказуемый,‏ ‎сотни ‎раз‏ ‎описанный‏ ‎нарратив, ‎упаковать‏ ‎в ‎формат ‎«рассказа ‎о ‎жизни»‏ ‎и ‎опа!‏ ‎готов‏ ‎еще ‎один ‎роман.‏ ‎Назовем ‎точнее,‏ ‎рОман. ‎И ‎дадим ‎этому‏ ‎приему,‏ ‎с ‎грустной‏ ‎рожей ‎жевать‏ ‎давно ‎пережеванное, ‎честное ‎имя: ‎письмо‏ ‎из‏ ‎задницы.

Пусть ‎цветут‏ ‎все ‎цветы,‏ ‎даже ‎в ‎навозной ‎куче. ‎Здоровому‏ ‎человеку‏ ‎от‏ ‎такого ‎письма‏ ‎вреда ‎не‏ ‎будет. ‎Я‏ ‎вот‏ ‎прочел ‎эту‏ ‎макулатуру ‎и ‎не ‎стал ‎антисоветчиком.‏ ‎Является, ‎конечно,‏ ‎традиционная‏ ‎мысль, ‎как ‎грустна‏ ‎наша ‎Россия,‏ ‎но ‎так ‎как ‎пишет‏ ‎Филипенко‏ ‎из ‎рук‏ ‎вон ‎плохо,‏ ‎мысль ‎эта ‎направляется ‎в ‎неожиданную,‏ ‎наверное,‏ ‎для ‎автора‏ ‎сторону: ‎как‏ ‎грустна ‎Россия, ‎в ‎которой ‎можно‏ ‎заработать‏ ‎на‏ ‎таком ‎дерьме.

Не‏ ‎все, ‎однако,‏ ‎так ‎толерантны,‏ ‎как‏ ‎я. ‎Внучка‏ ‎Нестеренко ‎грозится ‎подать ‎в ‎в‏ ‎суд ‎на‏ ‎автора‏ ‎за ‎оскорбление ‎памяти‏ ‎ее ‎деда‏ ‎(достанется ‎и ‎издательству, ‎тиснувшему‏ ‎на‏ ‎обложку ‎книги‏ ‎реальную ‎фотографию‏ ‎из ‎личного ‎дела). ‎Это ‎в‏ ‎Германии.‏ ‎А ‎в‏ ‎Москве ‎в‏ ‎январе ‎до ‎премьеры ‎снят ‎спектакль‏ ‎по‏ ‎«Кремулятору».‏ ‎Забавно, ‎что‏ ‎автор ‎и‏ ‎режиссер ‎напирают‏ ‎на‏ ‎то, ‎что‏ ‎исполнителю ‎главной ‎роли ‎пришла ‎повестка‏ ‎из ‎военкомата,‏ ‎будто‏ ‎они ‎в ‎самом‏ ‎деле ‎наворожили‏ ‎какие-то ‎«репрессии». ‎Симптоматично, ‎что‏ ‎не‏ ‎на ‎свою‏ ‎голову.

02.03.2024


p.s. ‎Уже‏ ‎написавши ‎этот ‎текст, ‎я ‎полез‏ ‎в‏ ‎Википедию ‎справиться.‏ ‎И ‎обнаружил,‏ ‎что ‎«Кремулятор» ‎стал ‎«лучшим ‎европейским‏ ‎романом»‏ ‎по‏ ‎версии ‎французской‏ ‎лит. ‎премии‏ ‎Transfuge, ‎и‏ ‎поставлен‏ ‎по ‎нему‏ ‎в ‎Берлине ‎спектакль; ‎некто ‎Супер‏ ‎пишет: ‎«Нестеренко‏ ‎божественно‏ ‎сыгран ‎у ‎Диденко‏ ‎Максимом ‎Сухановым».

Об‏ ‎отмене ‎московского ‎спектакля ‎и‏ ‎скандале‏ ‎с ‎потомками‏ ‎героя ‎романа‏ ‎Википедия ‎умалчивает. ‎Надо ‎думать, ‎московские‏ ‎тиражи‏ ‎для ‎Филипенко‏ ‎тоже ‎дороги‏ ‎и ‎героя ‎он ‎из ‎себя‏ ‎не‏ ‎лепит.‏ ‎Сказал ‎бы‏ ‎спасибо—да ‎не‏ ‎за ‎что.

p.p.s.‏ ‎Оказывается,‏ ‎та ‎"Русская‏ ‎премия", ‎кот. ‎получил ‎прохвост ‎Филипенко,‏ ‎выдавалась ‎Ельцин-центром‏ ‎и‏ ‎закрыта ‎в ‎2017‏ ‎году. ‎А‏ ‎буквально ‎вчера ‎организована ‎новая‏ ‎"Русская‏ ‎премия" ‎от‏ ‎АСПИ ‎для‏ ‎пишущих ‎по ‎русски ‎за ‎рубежом.‏ ‎Правильно,‏ ‎чего ‎хорошему‏ ‎неймингу ‎пропадать.‏ ‎




Остальные записи можно увидеть оформив подписку
Оформить подписку
Читать: 4+ мин
logo Бесконечный пикник

УЕЗДНАЯ КУСТУРИЦА. «Устойчивое развитие» М. Штапича

Доступно подписчикам уровня
«я местный, мне все можно»
Подписаться за 222₽ в месяц

«Устойчивое развитие»--книга-окрошка, всего-то в ней с избытком. При поверхностном осмотре беспорядочное трепетанье по волнам памяти Ляшенко-Штапича даже напоминает связный текст. Но слово «вечность» из этого добра никак не складывается. По какой причине сборник анекдотов и низкосортной исповедальной лирики заслуживает звания Большой Книги--только оргкомитету премии «Большая Книга» и ведомо.

Читать: 27+ мин
logo Бесконечный пикник

ЗУЛЕЙХА В КРАСНОМ АДУ. Особенности национального вопроса в премиальной литературе

Доступно подписчикам уровня
«я местный, мне все можно»
Подписаться за 222₽ в месяц

«Смесь «Тихого Дона» и «Архипелага ГУЛАГ» с т.з. буддиста-кочевника», пишет аннотация к роману «Улан-Далай». Наивные надежды! Что будет, если смешать армянский коньяк с ставропольским бренди и закусить морским ежом? Вот именно оно и получится. Не важно, кто написал «Тихий Дон» или «Улан-Далай». Текст сам конструирует своего автора. И под видом «исторической саги» этот автор хочет сказать нам совсем другое.

Читать: 4+ мин
logo Бесконечный пикник

ВЕК УЧЕТА. Машинный манифест Альтмана

Доступно подписчикам уровня
«я местный, мне все можно»
Подписаться за 222₽ в месяц

Эксперименты 1930-х по построению нового человека за счет полного и окончательного урегулирования окружающей среды все еще принято осуждать. Глава OpenAI Сэм Альтман предлагает попробовать еще разок и отдаться под учет и контроль обученных на горьком опыте человечества машин--чтобы наступила эра «массового процветания». Но есть ряд условий...

Обновления проекта

Фильтры

Пн
Вт
Ср
Чт
Пт
Сб
Вс
25
26
27
28
29
30
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
1
2
3
4
5

Подарить подписку

Будет создан код, который позволит адресату получить бесплатный для него доступ на определённый уровень подписки.

Оплата за этого пользователя будет списываться с вашей карты вплоть до отмены подписки. Код может быть показан на экране или отправлен по почте вместе с инструкцией.

Будет создан код, который позволит адресату получить сумму на баланс.

Разово будет списана указанная сумма и зачислена на баланс пользователя, воспользовавшегося данным промокодом.

Добавить карту
0/2048