Звучит дико, но это--легкое чтение про Аушвиц. Гораздо читабельнее, чем неудобоваримая глыбища Литтелла, но тем и опаснее, поскольку незатейливый детективный сюжет основан на положении, что есть хорошие фашисты и вообще «не все так однозначно». Роман относится скорее к жанру фантастики, чем детектива, поскольку ключевые персонажи совершенно неправдоподобны--от простодушного «лучшего в Рейхе следователя» с модными сегодня ограниченными возможностями до мальчика из названия, который, однако, рисует не тени, а все подряд и неизвестно для чего. Мальчик этот не задался автору и больше похож на какого-то картонного андроида, который мгновенно забывает родителей и весело кличет «папой» доброго фашиста. Ближе к концу текст вообще скатывается в романтическую комедию и гран гиньоль.

Впрочем, любовь в концлагере (и да, она требует жертв) и героический штурм газовки (почти Сорокин) у наших авторок улан-далаев и поездов-на-самарканд оборачивается известно чем. Наверно, итальянская комедия все ж получше будет.

• перевод: хороший. правда, английский вариант названия, Ashes in the Snow, кажется более удачным, чем авторский. немецкого издания мне найти не удалось.
• в 2025 будет издана 2 книжка в серии про Гуго Фишера, «лучшего в Рейхе следователя» с генетическим изъяном

Страдая бессонницей, прочёл нового Уэльбека. И, как всегда бывает с Уэльбеком--закрыв книжку, немедленно забыл её название и о чем была эта отчаянно жеваная бумага. Уже много лет от однозвучных изделий Уэльбека остаётся одно общее впечатление: будто в самое страшное время, от рассвета до открытия магазинов, одинокий похмельный мужик на пустой площади депрессивного райцентра тихо гундит длинную историю про Пушкина, который сидит в закрытой пивной и разговаривает с табуреткой.

Вероятно, западноевропейский читатель видит Уэльбека как-то иначе, раз он популярен.

Интересно, каков сам Уэльбек, хорошо ли кушает. У Нила Стивенсона в прекрасном, но невозможно огромном 'Падении' была, помнится, карикатурная фигура сочинителя Крутой Эпической Музыки для геймдева, тв-тизеров и всего такого; оказался этот сочинитель еврейской старушкой ростом с локоток. Наверное, и Уэльбек таков: сочиняет очередной памфлет на Гибель Белого Человека и хохочет. Как Иоганн фон Гёте

Прекрасный перевод и мастерская готическая конструкция романа. Из тех, что я помню--лучший его текст. Однако при чтении трудно не вспоминать великолепный маленький роман Крахта «Евротреш» (Ad Marginem, 2024): то же поколение, та же обстановка, но у Крахта вялое Уэльбеково брюзжание буквально вывернуто наизнанку.

Популярный благодаря ковидле сериал «Эпидемия» я посмотрел поздно, только в прошлом году, а о его литературной основе, романах Яны Вагнер «Вонгозеро» и «Живые люди», вспомнил всего пару месяцев назад. В отличие от большинства нынешних писателей, самозарождающихся в больших и малых издательствах пачками, как мухи в куче компоста, Вагнер владеет русским языком, ее текст умеет удержать внимание, и Вагнер сложно читать медленно. Дилогию «Эпидемии» я прочел за 4 вечера, о чем немного жалею. Не столько потому, что жаль закрывать хороший текст—нет, хороший текст никогда не оставляет сожалений, когда заканчивается. А потому, что медленное чтение могло бы сгладить ряд недостатков текста. Местами он провисает, и надолго. Сцены не всегда ловко шьются друг с другом. Жанр обстоятельного роуд-муви, уже захвативший читателя, как-то скачками мигрирует в жанр «компания в старом доме», примыкающий к хоррору, но не заступающий на его территорию. Эта драматургическая недоговоренность ярко обнажена в сериале: 1 сезон «Эпидемии» 2019 года—это ладно сшитое, в рамках каждой серии, роуд-муви из ниоткуда в никуда по снежной стране, в целом оставляющее зрителя ни с чем: куда ехали? зачем? отчего? Нет у сценаристов Кантора и Караулова ответа, зачем они так бесполезно пофиксили исходный текст. И у меня нет. А зачем читать исходную дилогию Вагнер, я напишу как-нибудь потом, потому что несколько дней назад вышел новый и самый крутой ее роман—

«Тоннель», Яна Вагнер. М: АСТ, 2024

Вагнер писала «Тоннель» пять лет. Долгая работа не всегда идет большому тексту на пользу. Например, неделей раньше «Тоннеля» вышла «Девочка со спичками», в качестве достоинства которой указывается, что авторка, Катя Тюхай, писала эту «антиутопию» целых шесть лет; этого срока ей не хватило, чтобы додумать полторы подростковых мысли, зато читатель легко замечает грубые швы между написанными в разное время фрагментами. Но «Тоннель» в результате пятилетней шлифовки изумителен по сделанности. В трудной конструкции романа нет пустых или провисающих мест, он практически безупречен—что удивительно необычно для текста объемом в полтысячи страниц. Но еще удивительнее, что все 500 хорошо утрамбованных страниц описывают крохотный замкнутый объем—участок тоннеля под Москвой-рекой длиной в 4 километра.

Когда вышло «Метро-2033», я был гораздо впечатлительней, чем сегодня. Я быстро отписал рецензию в один давно закрытый журнал с историей и несколько лет, до запуска франшизы, не возвращался к книжке, написанной хоть и с большим энтузиазмом, но весьма небрежно. Но тем не менее—еще долго, спускаясь в метро, я вспоминал, какой мерзопакостью населил удачливый сказочник Глуховской* станции да тоннели. Уверен, что теперь многим читателям угрюмый Лефортовский тоннель (по ряду признаков можно вычислить, что действие книжки Вагнер происходит в нем) долго будет напоминать, что даже если ты всегда готов к чрезвычайной ситуации—выживание не гарантировано.

Жанр «Тоннеля» аннотация определяет как «роман-катастрофа» и «герметичный триллер». Оно так, кто ж будет спорить. Но в эти рамочные определения влезет и зомби-апокалипсис, и «Десять негритят». Пойнт Вагнер—вовсе не в соответствии жанровому стандарту, жанровиков, умеющих соблюдать правила, и без нее полон интернет. Текст Вагнер разрастается, как грибница, за границы жанровой схемы; и если крепкий ремесленник, как принято говорить, всего лишь одевает жанровый скелет мясом деталей и жиром среды, то у Вагнер текст замешан на густом ядовитом эфире, и этот эфир с ароматом человечьего духа буквально гипнотизирует читателя. С таким приемом недолго ошибиться, как, например, Вагнер ошиблась в предыдущем романе, где сходу взяла неверный регистр и герметичный триллер «Кто не спрятался» оказывается неудобоваримой глыбой из тяжелых психологизмов и обсессивных наблюдений из разряда «небо над Аустерлицем». «Тоннель» же тщательно вычищен от всего лишнего и, в рамках жанра…

…представляет собой историю двухдневного взаимодействия 500 незнакомых людей в замкнутом пространстве с ограниченным количеством ресурсов.

У прозорливца Сорокина в «Голубом Сале» был пугающий термин «скриптор»; не думал, что доживу до такого времени, когда продукция реальных скрипторов будет продаваться в магазинах под видом русской литературы.

Саша Филипенко: «Красный крест», Время, 2017, и «Кремулятор», Время, 2022

Лет 20 тому назад, в начале 00-х, откуда ни возьмись явились на полки несколько книжек молодых и совсем юных писательниц, которых поспешили назвать новым словом и надеждой русской литературы. В книжных, куда тогда еще было принято ходить, я эти книжки пролистывал. Помню недоумение, с которым я листал странные страницы, где крупными буквами и короткими предложениями описывались истории «как я носила плейер и он сломался» и «как я надела черные штаны и этому дураку они не понравились». Вскоре надежды умерли, писательницы исчезли без следа, но тут Лера Пустовая придумала «новый реализм» и завертелось такое, что никак не развертится и по сей день. Имен этих девочек сейчас не помнит даже Яндекс, девочковое околобытовое письмо как-то быстро вытеснилось мальчиковым (Лекух, ранний Прилепин, вот это все), но я думаю, что те забытые девочки были первым, преждевременным, предупредительным сигналом о наступлении на неподготовленного читателя нечистой лавины новой искренности и литературы травмы.

Спрос на низший сорт будет всегда. Уже давно не реже раза в год мне суют под нос здоровенный кирпич какой-то армянки под названием «Дом, в котором»: советуют, говорят, прочесть хорошую книжку, рекомендуешь? Рекомендую: сжечь. Там, в этой 1000-страничной глыбе, то ли дети под видом зверей, то ли звери в виде детей живут в огромном доме типа безразмерной общаги и ходят друг к другу в гости чай пить и разговаривать на бытовые темы, но это не Винни-Пух. Написано это дело наикондовейшим языком задушевного соцреализма: заколосились озимые, расталдыкнулись лучи по белу светушку; но много лет ведь читают эту дрянь, в которой от русского языка только 32 буквы и остались. Нет, я нежно люблю графоманию, в грязном океане любительского письма иной раз находятся дикие алмазы типа Тармашева или Цормудяна (которому к первому изданию на бумаге вычистили грамматику и орфографию). Но куда чаще, к сожалению, выуживается из глубин и, бывает, награждается премиями мелкая нечисть с комплексом ВПЗР. Яркий образец бездарной нечисти, которой стало гораздо комфортнее в нишах «искренности» и «травмы», чем в прежних, требовавших знаний и умений, жанрах, попался мне вчера. На арене грустного цирка русской литературы—писатель «Саша» Филипенко, лауреат «Русской премии» и «Ясной Поляны», финалист «Большой Книги» и так далее, автор 6 (коротких) романов, 2 из которых я вчера прочел.

За роман «Красный крест» (2017) меня надоумила взяться аннотация, в которой изд. «Время» обещало «шокирующую на грани правдоподобия историю молодого героя, сжатый как пружина сюжет, парадоксальную развязку», а вдобавок все это «напрочь перешибает добытый им документальный ряд». Понятно, кто верит аннотациям, но не наврут же полностью? Не наврали. И «сжатый как пружина сюжет» оказывается…

...монологом страдающей альцгеймером старухи из бывших, обращенным к случайному собеседнику, тому самому с неправдоподобной историей, да. Монолог происходит в условных декорациях лестничной клетки в 2000 году—наверное, оттого только, что автору нужен был еще живой свидетель эпохи,—в Минске (почему Минск, я понял не сразу; начиная книжку, я не знал, что автор белорус). Старуха назойлива, она преодолевает грубое сопротивление собеседника, который переживает какую-то пока непонятную драму и совсем не хочет ее слушать, и их первые диалоги, как скоро станет ясно, окажутся самым живым эпизодом книги.