Как Георгий ЖЖЁНОВ выжил в лагерях
В одном из последних интервью Георгий ЖЖЁНОВ научил нашего автора как выжить в лагере и играть в буру на пальцах
Выжить в лагерях помогла легкомысленность
Георгий ЖЖЁНОВ прожил огромную жизнь длиной в 90 лет. Колымская закалка, что ни говори. Но скоротечный рак лёгких 16 лет назад вычеркнул актёра из списка живых.
Мне посчастливилось несколько раз общаться с этим эпохальным человеком — уже на самом склоне его дней. Тогда Жжёнов всё не мог нарадоваться долгожданному получению просторной трехкомнатной квартиры на Зоологической улице, с гордостью водил меня по своим «хоромам».
— Смотри, у меня ведь солнышко никогда не заходит! Окна — восток, юг, запад. А по ночам… Представляешь, будто я где-то в джунглях: то слон затрубит, то птица диковинная какая-нибудь встрепенётся. Днем почему-то не слышно зоопарка, а стемнело — и вот он, под боком.
Георгий Степанович показывает мне кладовую.
— Мне её строители подарили, — многозначительно говорит артист. — Её быть не должно, понимаешь? А я незадолго до заселения не утерпел, приехал поглядеть на квартиру, здесь ещё рабочие что-то доделывали. Пожилой бригадир мне и кричит: «Жжёнов, хочешь „тёщину комнату“? Тут в проекте напутали, образовалась пустота между помещениями. Ща мы тебе с мужиками дверь прорубим, будет у тебя кладовка!» Мне, прямо сказать, эта кладовка, в общем-то, ни к чему. Но очень было приятно. Я так растрогался тогда, ну как в детстве.
И я понял в тот момент, как сильно дорожит Георгий Степанович народной любовью, теплом, бескорыстием.
Расчувствовавшись, Жжёнов достал из старенького серванта бутылку французского коньяка, и сказал вполголоса:
— Курить я давно бросил, а вот выпить… Сейчас у нас с тобой долгий разговор будет. О прошлом. Рюмочка не повредит. Знаешь, сколько эта бутылка стоит? Тысячу долларов! В Салехарде подарили после выступления. Год назад ещё. Вот сколько простояла, мне пить страшно было — это же целое состояние!
Георгию Жжёнову, по его выражению, удалось зримо опровергнуть известное утверждение: мол, в одну реку нельзя войти дважды. А он, дескать, ухитрился. Как так? Очень просто. Родился в 1915-м под царским двуглавым орлом, жил под серпом и молотом…
— И вот снова живу в стране, у которой дореволюционный герб! — подытоживает артист.
А ведь был момент, когда казалось, что река жизни навсегда выбросила на колымский берег, куда власти сгоняли изгоев и смертников. В 37-м Жжёнов в составе киносъемочной группы ехал через всю страну в Комсомольск-на-Амуре, сниматься в фильме об ударной стройке. По его воспоминаниям, это было самое радостное время в его жизни. Ранний успех в кино, счастливая женитьба на девушке-актрисе… В вагоне с ними ехал американский флотский атташе, человек весёлый и общительный. Вместе выпивали, пели песни, играли в карты. Это стало поводом, чтобы НКВД начало «разрабатывать» артиста под кодовым обозначением «Попутчик».
Когда Жжёнов, уже в Ленинграде, возвращался домой поздно ночью, увидел перед подъездом «воронок» и яркий свет во всех окнах своей квартиры. 22-летний парень отказывался понимать происходящее. Но, очутившись на рассвете в «Крестах», осознал: дороги назад нет. Забудь прошлое, не терзайся воспоминаниями. Началась другая жизнь, и надо относиться к этому спокойно, по-мужски.
Юной супруге, Жене, сказал во время первого и единственного «крестовского» свидания: «Считай, что я умер. Отрекайся от меня и выходи замуж за другого. Я никогда не вернусь».
Такое отношение к действительности помогло Жженову выжить, оставаться в строю до глубокой старости.
— Вот ты говоришь, колымская закалка… — задумчиво рассуждает Георгий Степанович. — Вопрос сложный. Я убедился в одном: там, в лагерях, выживали люди легкомысленные, с авантюрным характером. Видел многих сокамерников в «Крестах», потом — товарищей по бараку в лагерях, они отдавали Богу душу не от того, что голодали, мёрзли, падали от каторжного труда, цинги… Умирали не от этого, хотя и от этого, конечно, тоже. Но решающая причина — внутренний разлад. Бедняги не сумели переварить всего того, что с ними произошло, произвести переоценку ценностей. Проще говоря, отречься от прошлого, от былого счастья.
Юный артист, уже изведавший вкус большого успеха (помимо ряда фильмов, даже снялся в «Чапаеве», причём не в эпизоде, а в заметной роли — «со словами»!) воспринял случившееся как приключение. Жестокое, бесчеловечное, но приключение, азартное испытание на прочность. Георгий с детства был воспитан на произведениях Джека Лондона, его рассказах и романах о золотоискателях крайнего Севера. Мечтал и сам пройти через подобное, вступить в борьбу за выживание. И вот довелось.
Знак судьбы: там, в Колымском краю, он наяву побывал на озере Джека Лондона, когда шоферил от прииска к прииску. Есть и такое название на карте Магаданской области.
— Во мне крепко сидело понятие о настоящем мужчине, мужике: попал в трудные условия — ну что ж, таковы правила игры. Принимай их, иначе ты — мёртвый человек, — сурово, без намёка на игру, — говорил мне Жженов.
В колымских лагерях главным было — не поддаться на два основных искушения. Во-первых, не «ссучиться», то есть не пойти в услужение к лагерному начальству. И когда молодому, но довольно известному артисту предложили стать хлеборезом — должность, обеспечивающая сытное существование — Жжёнов решительно отказался, несмотря на то, что его за это долго держали в промерзлом карцере. Дело в том, что хлеборез обязан «стучать». Жжёнов не мог.
Во-вторых, нельзя скатываться до унижения перед блатными. И в тоже время не надо геройствовать, вступать с ними в борьбу. Важно сохранить достоинство и не попасть на «перо». Жжёнову это удалось. Он отказывался прислуживать блатным, заваривать для них чифирь, но когда его просили почитать стихи, соглашался. И его зауважали.
Раз выпало непростое испытание. Его вызвали к пахану, и тот сказал: «Ты недавно был на базе, нарисуй, где там продуктовый склад, как лучше к нему пробраться». Жжёнов начертил подробную схему, понимая: блатари хотят «подломить» склад. Ошибёшься слегка в чертеже — и можешь готовиться к переходу в мир иной.
Через пару дней, ночью, к нему пробрался «шестёрка» пахана и вручил объёмистый пакет с кусковым сахаром.
— Всю лагерную науку словами не перескажешь, — говорил Георгий Степанович. — Но кое-какие советы на всякий случай могу дать, ведь, как говорится, от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Например, нельзя мухлевать в карты — вычислят, и ты покойник. У нас карты каким-то образом были в каждом бараке. Играли в «коротенькую» — так мы называли «буру». А в карцере, когда карты достать было невозможно, резались в «буру» на пальцах. Это ещё царские каторжане изобрели. Вот смотри, научу — если доведётся сидеть.
И Георгий Степанович подробно объяснил смысл хитроумных манипуляций.
На что играли? На пайку хлеба, на тёплые шмотки. (Жжёнов говорил — «шмутки», так, мол, правильней). Проиграл сегодняшнюю пайку — ставь завтрашнюю. Проиграл и её — всё, больше в игру не берут. Ведь с мертвеца долг не получишь.
Стеклянная дверь распахивается, и в комнату, где мы беседуем, буквально врывается супруга Георгия Степановича:
— Жора, старый дурак! Зачем ты всё это журналисту рассказываешь? Хочешь, чтоб тебя в 90 лет опять посадили?
— Лида! — возмущенно кричит Жжёнов. — Лида-а! Нельзя всю жизнь бояться! Нельзя, хватит уже! Хватит!
Выпроваживает плачущую жену, успокаивается.
— Помню, очередную короткую ссылку перед третьей отправкой на Колыму, в лагеря, я отбывал в Норильске, — рассказывает артист. — Ссылка — это, конечно, чуть ли не рай по сравнению с каторгой на приисках. А всё ж таки кормиться как-то надо. На работу нигде не берут, хоть и не хватало там рабочих рук. Как-то иду по улице, навстречу — Кеша Смоктуновский. Я ему: что, мол, Кеша, и тебе «лапти сшили»? А он в ответ: нет, просто я хитрый, решил тут, в Заполярье, перекуковать лихолетье. Сам приехал, добровольно. Уж дальше-то, как говориться, не сошлют. И правда: в Норильске дышалось намного свободнее, чем в столицах, здесь мы меньше оглядывались и меньше боялись что-нибудь не то ляпнуть.
Смоктуновский научил Жжёнова, как всегда иметь кусок хлеба. Он-то, Смоктуновский, устроился в Норильске фотографом в местное ателье. Обучил этому делу Георгия Степановича, стал подбрасывать частные заказы: детишек поснимать, всякие семейные торжества… И, надо сказать, новая профессия оказалась надёжным подспорьем в обретении куска хлеба.
Годы спустя, в конце 50-х, когда Жжёнов приехал в Москву устраиваться в театр имени Моссовета, он (опять-таки случайно) повстречал Смоктуновского. Пошли в ресторан — отпраздновать встречу.
— И тут я обнаружил, что не могу как следует поесть, от души, — сожалеет Георгий Степанович. — Чуть-чуть перекусил — и всё, не лезет в меня больше! Навсегда отучил Хозяин много есть. Особенно мясного. Ну и слава Богу, так-то оно здоровее.
На склоне лет выделили Жжёнову дачный участок в Жуковке — самое престижное место подобрали всенародно любимому артисту!
— А когда я пришёл в Моссовет окончательно оформлять участок, мне там и говорят: конечно, хорошее место, только ведь там за каждым деревом гэбист прячется. Вам, Георгий Степанович, ещё не надоело? Я как услышал это, сразу отказался от Жуковки. Взял участок под Икшей, во «вдовьем посёлке» лётчиков-испытателей. И первым делом принялся строить баньку: добротную, по всем правилам и традициям народным. За семнадцать лет лагерей и ссылок так намёрзся, что никак не могу отогреться.
А под конец вспомнил ещё одну историю.
— В 46-м меня в первый раз ненадолго освободили, и я поехал в Москву. В поезде познакомился со старшиной, возвращавшимся из Манчжурии. Стали играть в карты, и к утру я выиграл у него «много километров» талонов на хлеб, селёдку, сахар. Ну, и денег прилично. Мне совестно стало, думаю, нельзя так, ведь совсем голым человека оставил. Говорю: слушай, старшина, деньги я возьму, а талоны забирай. А он мне: «Дурак! Талоны-то и есть главное. А обо мне не беспокойся, я же там завскладом был». Я сразу: раз так, давай ещё играть! И снова мне повезло. Так что в Москву приехал не пустой. В столице пошёл искать старых друзей — Колю Крючкова, Петю Алейникова. Крючков был в отъезде, где-то на съёмках. Алейников лечился от запоя в закрытой клинике. Тёща его меня спровадила с глаз долой.
Наудачу он забрёл ещё к одному старому другу-артисту. Видит — в страшных условиях живёт семья, у них недавно родился ребёнок, кормить нечем. Холод, голод. Три недели Жжёнов жил у них, вместе проедали выигранные в поезде талоны.
— Мы с ним шли в ларёк и отоваривали талоны «из половины» — ну, то есть, половину нам, половину — ларёчнику. И он не задавал лишних вопросов, откуда, мол, такие бесконечные рулоны. Брали шоколад, селёдку, мясные консервы… Даже оливки, мидии в банках — вот как!
Когда в 1954-м Георгию Степановичу дали ознакомиться с его делом, он узнал, что был репрессирован по доносу того самого друга-артиста, которого в 1946-м спас вместе с семьёй от голодной смерти. Горько ему было это читать, но Жженов после колымской каторги перестал осуждать кого бы то ни было за проявление слабости, трусости, предательства. Бог им всем судья. Потому-то до самой смерти Георгий Степанович так и не назвал фамилии доносчика. Мне — сказал, но строго-настрого запретил упоминать хоть в печати, хоть в разговорах его имя — известного всей стране, даже культового артиста, между прочим.
Александр АННИН
© «Союзное государство», № 11, 2015
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
Предыдущий
0 комментариев