Бесконечный прогресс

Дьёрдь Лукач в работе «История и классовое сознание» развернуто подчеркивает, что буржуазный капитализм является доведенным до конца уничтожением (овеществлением) человека.
Цитата: «Общественное бытие уничтожило человека как человека; однако, с другой стороны, одновременно выявляется принцип того, как должен быть идейно восстановлен социально уничтоженный, раздробленный, разорванный между частичными системами человек». [1]
Обращаясь к буржуазному мышлению, Лукач оговаривает, что буржуа принимает свою форму бытия за действительность. То есть, говоря языком Маркса, принимает свою форму ложного сознания за действительную историю.
Цитата: «Мысль буржуазного класса наивно отождествляла формы, в которых она должна была мыслить мир согласно своему общественному бытию, с самим бытием, с действительностью».
Лукач рассматривает конфликт между формой и содержанием. Форма отрицает то содержание, которое она не может познать и тем самым включить в себя. В результате иррациональное («данность») исключается и остается только бытие формы, которое является не «данным» (как естественная фактичность), а произведенным самим человеком. Мыслительные формы буржуа производят бытие буржуа, наивно отождествляя его с действительностью.
Такой мир форм является овеществленным миром, который, повторюсь, по Лукачу достигает своего апогея в зрелом модерне.
Цитата: «Полная капитуляция перед этой проблемой, отказ от ее преодоления прямо ведет к различным формам фикционализма: к отрицанию всякой „метафизики“ (в смысле науки о бытии), к установке на познание отдельных, строго специализированных частичных областей при помощи точно им соответствующих, абстрактно-калькуляционных частичных систем. При этом не предпринимается ни малейшей попытки (и всякая такая попытка даже квалифицируется как „ненаучная“), отталкиваясь отсюда, овладеть единым образом всем миром познаваемого в целом. <…> И не следует забывать, что, — как было показано в конце первой главы, — возникновение строго разграниченных частных наук, совершенно независимых друг от друга как по предмету, так и по методу, уже предполагает признание неразрешимости данной проблемы».
Лукач вновь подчеркивает, что наука в ее нынешнем виде (то есть модернистская наука как таковая) занята лишь дроблением мира и не ставит вопрос о его целостном постижении.
Констатировав уничтожение человека в буржуазном обществе. Лукач ставит вопрос о преодолении буржуазного общества.
Цитата: «Классическая философия оказывается в следующем исторически парадоксальном положении: по своему замыслу она направлена на мыслительное преодоление буржуазного общества, на спекулятивное возрождение уничтоженного в этом обществе и посредством него человека, — но в своих результатах она пришла к полному идейному воспроизведению, к априорной дедукции буржуазного общества. <…> Продолжение же сделанного ею поворота, выводящего уже, по крайней мере, методически за пределы буржуазного общества, овладение диалектическим методом как методом истории, — это выпало на долю класса, который в силу своих жизненных условий смог в себе самом открыть тождественный субъект-объект истории, субъект дела-действия, конкретное „Мы“ генезиса: это выпало на долю пролетариата».
Следующий раздел работы Лукача называется…
Точка зрения пролетариата
Цитата: «Наше исходное положение, что при капитализме общественное бытие — в своей непосредственности — одинаково для буржуазии и пролетариата, сохраняет свою силу. Сюда мы можем теперь добавить, что это одинаковое бытие, движимое классовыми интересами, удерживает буржуазию в оковах данной непосредственности, тогда как пролетариат оно толкает за ее пределы».
Пролетариат является могильщиком буржуазного бытия, взращенным этим бытием.
Цитата: «Ибо в общественном бытии пролетариата неотразимее, чем в бытии буржуазного класса, обнаруживается диалектический характер истории и, следовательно, опосредствованный характер каждого момента, который лишь в опосредствованной тотальности находит свою истину, свою подлинную предметность. Осознать диалектическую сущность своего бытия — это для пролетариата вопрос жизни и смерти, тогда как буржуазия в своей повседневной жизни маскирует диалектическую структуру истории абстрактно-рефлексивными категориями квантификации, бесконечного прогресса и т. д., чтобы затем в момент социального перелома пережить непредвиденные катастрофы».
Буржуазия пытается продлить свое существование через представление о «бесконечном прогрессе», пишет Лукач. Буржуа считает, что идет путем познания мира, подразумевая, что его бесконечно дробящее познание в конце концов объяснит всё. То есть овеществит всё. Всему придаст заданную форму. Фокус заключается в том, что, поскольку такое познание бесконечно, то бесконечной оказывается и буржуазия.
Теперь заменим термин «буржуазия» на «модерн». И получим исчерпывающее описание эгоистичной веры модернистского человека в науку. Советского человека это касается в полной мере.
Цитата: «Для рабочего время его работы не выступает одной только объективной формой продаваемого им товара, т. е. его рабочей силы. (Заметим, что в этой форме и для самого рабочего проблема сводится к обмену эквивалентов, следовательно, к количественному отношению.) Сверх того, рабочее время оказывается для рабочего и определяющей формой его существования как субъекта, как человека. Этим, однако, непосредственность и методически вытекающее из нее неподвижное противостояние субъекта и объекта отнюдь еще не преодолеваются полностью. Но в проблеме рабочего времени, — именно потому, что овеществление достигает в ней своего апогея, — уже видна тенденция, которая с необходимостью толкает пролетарскую мысль за пределы этой непосредственности. Ведь, с одной стороны, рабочий в своем общественном бытии непосредственно поставлен целиком на сторону объекта: он непосредственно воспринимает себя как предмет, а не как действующее лицо [Aktor] общественного трудового процесса. Но, с другой стороны, сама по себе эта роль объекта уже не является чисто непосредственной. В самом деле, превращение рабочего в простой объект производственного процесса объективно осуществляется, конечно, благодаря капиталистическому способу производства (в противоположность рабству и крепостному праву), благодаря тому, что рабочий вынужден — по отношению ко всей своей личности — объективировать свою рабочую силу и продавать ее как принадлежащий ему товар. Но именно благодаря этому расколу между объективным и субъективным, возникающему здесь в объективированном в товар человеке, и появляется вместе с тем возможность осознать это положение».
Лукач стремится через Маркса преодолеть Канта. То есть преодолеть фатальное разделение на субъект и объект (кантианское представление, легшее в основу модернистского мышления) и тем самым снять кантианский «ноумен» (непознаваемость вещи в себе). Модерн задает бытию свою форму, отрицая наличие не укладывающейся в эту форму иррациональной данности, в чем проявляется принципиальная непознаваемость вещи в себе. Мы не знаем, что есть «вещь» на самом деле, мы лишь даем ей свою интерпретацию.
Пролетариат, по Лукачу, способен ответить на этот вызов, поскольку в условиях буржуазного бытия он низведен до роли объекта (превращен в предмет рабочего процесса). Но в то же время пролетарий способен осознать себя в качестве объекта капиталистического общества, так как он остается человеческим субъектом.
Принципиальное отличие от феодального общества заключается именно в этом разделении на человеческое и общественное. Крестьянин в феодальную эпоху был органически целостен, так как его труд был частью его личности (его сословной судьбы). Он не отделял свой труд от себя, чтобы продать его на рынке. То есть не овеществлял (не объективировал) свой труд по отношению к своей личности. Данный процесс в полной мере развернется только при капитализме, точнее, в эпоху модерна.
Именно модернизация, по Лукачу, в результате приводит к тому, что пролетарий не в абстрактной мысли, а в личной судьбе достигает предела овеществления, обнаруживает этот предел и стремится выйти за его рамки.
Цитата: «Превращение-в-товар [Zur-Ware-Werden] произведенного труда, оторванного от цельной личности человека, только у пролетариата вырастает до революционного классового самосознания. Правда, в первой части очерка мы показали, что основная структура овеществления может быть доказана для всех общественных форм современного капитализма (бюрократия). Но в совершенно ясной и в доступной для осознания форме эта структура обнаруживается только в условиях наемного труда пролетария. Прежде всего, его труд уже в своей непосредственной данности имеет чистую и абстрактную форму товара, тогда как в других областях эта структура прикрыта фасадом „духовного труда“, „ответственности“ и т. д. (иногда формами „патриархальности“). <…> Этой объективной замаскированности товарной формы соответствует в субъективной сфере то, что процесс овеществления, т. е. превращение-в-товар рабочего, хотя и аннулирует его (пока он сознательно не восстает против этого процесса), хотя и калечит и уродует его „душу“, но всё же не превращает в товар как раз его человеческо-душевную сущность. Поэтому рабочий может внутренне стать к этому своему существованию в совершенно объективное отношение, тогда как человек, овеществленный бюрократической службой и т. д., превращается в вещь, механизм, товар даже теми сторонами своего существа, которые могли бы быть единственными носителями его восстания против этого овеществления».
Пролетариат сталкивается с овеществленным миром капитализма в максимально оголенном виде, поскольку он является объектом предельной эксплуатации. Овеществление труда пролетария представляет собой, по Лукачу, наиболее «чистый», наиболее явный разрыв между человеческой личностью и ее овеществленным (объективированным) трудом. В иных случаях речь может идти о «мостиках» в виде «духовного труда» (это уже скорее традиционное общество), «чувства долга» и иных. А в случае пролетария — ничего. Пролетарий — наиболее «чистый» объект эксплуатации, в котором наиболее «чистым» образом проявляется разрыв между трудом как объектом и человеческой личностью как субъектом.
Как только пролетариат осознает этот разрыв, на повестке оказывается проблема насилия.
Цитата: «Выше мы рассматривали проблему рабочего времени только с точки зрения самого рабочего, только как точку, в которой возникает его сознание в качестве сознания товара (т. е. сознания структурного ядра буржуазного общества). Однако в тот момент, когда это сознание уже возникло и вышло за пределы непосредственно данной обстановки, в проблеме рабочего времени, как в фокусе, открывается основная проблема классовой борьбы — проблема насилия [Gewalt]. Данная проблема представляет собой точку, в которой обнаруживается несостоятельность и диалектическая относительность „вечных“ законов капиталистической экономики <…> Для буржуазии насилие есть непосредственное продолжение ее повседневной жизни; но, не являясь для нее какой-то новой проблемой, насилие именно поэтому не в состоянии разрешить ни одно из порожденных общественной действительностью противоречий. Для пролетариата, напротив, применение силы и ее действенность, ее возможность и значение зависят от того, насколько им преодолена непосредственная данность бытия. Конечно, возможность этого преодоления, а значит, ширина и глубина самого сознания являются продуктами истории. Но этот исторически обусловленный уровень заключен не в прямолинейном продолжении непосредственной данности (и ее „законов“), а в достигнутом путем многообразных опосредствований осознании общественного целого, в ясной интенции к осуществлению диалектических тенденций развития».
Пролетарий, по Лукачу, преодолевает «непосредственную данность бытия», т. е. перестает принимать за чистую монету бытие буржуазного общества. И осознает себя в нем как объект, оторванный от себя же как субъекта. После чего делает шаг за рамку этого бытия. То есть соединяет теорию (осознание своего положения) с практикой (слом ложных форм бытия для прорыва к действительной истории).
Цитата: «Но для этого, в свою очередь, требуется, чтобы застывшее вещное бытие объектов, относящихся к общественным событиям, разоблачалось как чистая видимость. Надо, чтобы диалектика, самопротиворечивая и логически нелепая до тех пор, пока речь идет о переходе одной „вещи“ в другую „вещь“ (или одного вещного по своей структуре понятия в другое), показала свою истинность на всех предметах, требуется, другими словами, чтобы все вещи могли быть представлены как разрешенные в процессы моменты».
Я считаю, что вышеприведенную цитату нужно перечитать несколько раз. Пролетариат пробивается в действительную историю через осознание своей свободы от «объектов, относящихся к общественным событиям». К таким объектам относятся все формы коллективной идентичности: религия, этнос, нация, даже язык. Например, нация (французская, немецкая, любая) возникает именно как «разрешенный в процессе момент». Ее появление исторически обусловлено, как и исторически обусловлен ее конец. Нация не является ни чем-то естественно данным (это исторический конструкт), ни является чем-то вечным. Но наивное сознание буржуа воспринимает ее именно как естественную вечную данность.
Пролетарий же, по Лукачу, способен и исторически должен выйти за рамку этой «непосредственности». То есть, в частности, выйти за рамку своей национальной принадлежности. То же самое можно сказать и про другие ранее сложившиеся формы коллективной идентичности, но в их случае пример будет менее очевидным. В итоге пролетарий оказывается в действительной истории в качестве «универсального индивида», свободного от оков старых форм коллективной идентичности («застывшего вещного бытия объектов, относящихся к общественным событиям»). И обретает новую — всемирного пролетарского единства. Это не постмодернистское прочтение марксизма. Это канонический Маркс, прочтите его работу «Немецкая идеология», она об этом. Лукач развивает данный подход в русле представления об овеществлении мира и преодолении овеществления.
Производство сознания. Маркс
Другой смежный вывод из этого небольшого, но ценнейшего для раскрытия мысли Лукача абзаца. Если все вещи могут «быть представлены как разрешенные в процессе моменты», то тогда в итоге не останется никаких священных камней истории. Как в религиозном отношении, так и в светском. Любой священный камень — это нечто цельное и данное как бы в вечности. Если рассмотреть его как «разрешенный в процессе момент», то есть деконструировать, тогда десакрализация окажется неизбежной. Сначала уважительная, а потом как получится. А что такое человек и человеческое общество без сакральных основ? Какое-то время он будет придумывать себе другие: повесит на стенку Ленина, Маркса, Сталина, кто-то и Лукача, поверит в науку, но потом ведь он и их деконструирует, «как разрешенные в процессе моменты».
Цитата: «У Маркса диалектика превращает формы предметности самих предметов в процесс, в поток. Уже в простом процессе воспроизводства капитала ясно обнаруживается эта сущность диалектического процесса, революционизирующая формы предметности. <…> Таким образом, познание того, что общественные предметы суть не вещи, отношения между людьми, доводится до полнейшего разрешения предметов в процессы. И если теперь их бытие оказывается становлением, то это становление уже не есть абстрактный шум какого-то чисто общего потока, не бессодержательная durée réelle [реальная длительность (фр.). — Прим. перев.], но непрерывное производство и воспроизводство тех отношений, которые, будучи вырваны из этой связи и искажены рефлексивными категориями, представляются буржуазному мышлению вещами. Только здесь сознание пролетариата впервые возвышается до самосознания общества в его историческом развитии. Будучи сознанием чисто товарного отношения, пролетариат может осознать себя только как объект экономического процесса. Ведь товар есть объект для производства, так же и рабочий, поскольку он товар; и в качестве непосредственного производителя рабочий в лучшем случае выступает лишь маховым колесом в этом механизме. И когда вещность капитала разрешена в непрерывный процесс его производства и воспроизводства, тогда может появиться сознание того, что пролетариат есть истинный, — хотя и связанный и до поры до времени бессознательный, — субъект этого процесса».
Бытие по Марксу в интерпретации Лукача представляется собой поток становления, в рамках которого все вещи, включая общественные отношения и устои, производятся и воспроизводятся людьми. Пролетариат, будучи объектом в рамках буржуазной картины бытия, является бессознательным субъектом подлинной истории.
Цитата: «Но тем самым проблема действительности получает совершенно новое освещение. Если, выражаясь гегелевским языком, становление оказывается истиной бытия, а процесс — истиной вещей, то это означает, что тенденции исторического развития обладают более высокой действительностью, чем „факты“ голой эмпирии. Правда, в капиталистическом обществе (как мы показали в другом месте) прошлое властвует над настоящим. Но это означает лишь, что не руководимый сознанием антагонистический процесс, гонимый лишь своей собственной, имманентной и слепой динамикой, обнаруживается во всех своих непосредственных проявлениях как власть прошлого над настоящим, как власть капитала над трудом. Поэтому и мышление, остающееся на почве этой непосредственности, судорожно цепляется за отвердевшие формы отдельных стадий процесса и беспомощно стоит перед его всё же проявляющимися тенденциями, — как перед некими таинственными силами, которыми оно не в состоянии овладеть своими действиями».
Факт — это категория прошлого, представляющая собой «разрешенный в процессе момент». Опираясь на факты, человек теряет из вида процесс. Он имеет дело с произведенной вещью (с фактом), а не с произведшим его процессом.
Буржуазия, по Лукачу, судорожно цепляется за факты («отвердевшие формы отдельных стадий процесса») и беспомощно стоит перед тенденциями, породившими эти факты. Например, лопочет что-то на тему «постмодерн — это заговор против модерна», принимая разворачивающиеся перед ней процессы, сметающие факты прошлого, как «некие таинственные силы».
Пролетарий же должен выйти за рамки «непосредственной реальности» и напрямую соприкоснуться с процессами, осознав себя в качестве их субъекта.
Цитата: «Перед лицом этих застывших „фактов“ любое движение кажется лишь движением мимо них, а всякая тенденция, стремящаяся их изменить, кажется чем-то чисто субъективным (желанием, оцениванием, долженствованием). Значит, только сломав этот методический приоритет „фактов“, только познав процессуальность каждого феномена, можно понять: то, что обычно называется „фактами“, состоит из процессов. Только тогда можно понять, что факты суть как раз не что иное, как части, как искусственно изолированные и зафиксированные моменты целостного исторического процесса. Тем самым одновременно становится понятным, почему этот процесс, который свой характер процесса обнаруживает в неискаженном виде и чья сущность не затемняется никаким вещным окостенением, представляет собой, по сравнению с фактами, более высокую, подлинную действительность. Однако вместе с тем становится понятным, почему именно из этих „фактов“ овеществленное буржуазное мышление должно было создать себе свой наивысший теоретический и практический фетиш. Эта окаменевшая фактичность, в которой всё застывает в „постоянную величину“, а непосредственно данная действительность стоит перед нами в своей бессмысленной неподвижности, делает методически невозможным любое понимание даже этой непосредственной реальности».
Лукач берет представление Платона о том, что бытие представляет собой становление как непроявленность до конца идей в материи. И оставляет только становление, актором которого является человек.
Факты в этом потоке действительно мало что значат. По Платону само становление лишь несовершенное проявление идей. А факты лишь хаотичное нагромождение событий внутри уже вторичного становления.
Лукач же делает становление первичным, а человека его демиургом.
Цитата: «Так человек стал мерой всех (общественных) вещей. <…> С категориальной точки зрения строение человеческого мира представляется системой динамически меняющихся форм отношений, в которых разыгрывается столкновение человека с природой и человека с человеком (классовая борьба и т. д.)».
История, как бытие в целом, по Лукачу, должна быть осмысленна как бытие процессов, а не как бытие фактов.
Цитата: «История перестает казаться какой-то загадочной цепью событий, совершающихся поверх человека и поверх вещей, событий, которые нуждаются для своего объяснения во вмешательстве трансцендентных сил, а для своего осмысления — в отнесении к трансцендентным (для самой истории) ценностям. Напротив, история является, с одной стороны, продуктом деятельности самих людей (правда, пока еще бессознательным), а с другой — последовательностью тех процессов, в которых происходит преобразование форм этой деятельности, этих отношений человека к самому себе, к природе и к другим людям. Стало быть, если (как мы это уже ранее подчеркивали) категориальная структура данного состояния общества не является непосредственно исторической, т. е. эмпирическая последовательность исторических событий при реальном возникновении какой-либо формы мышления или бытия отнюдь не достаточна для ее объяснения и понимания, то теперь мы должны сказать, что несмотря на это — или, вернее, именно поэтому — любая такая система категорий означает в своей тотальности какую-либо определенную ступень в развитии общества. История как раз в том и состоит, что всякая фиксация оказывается одной только видимостью: история есть не что иное, как история непрерывного революционизирования [Umwälzung] предметных форм, образующих существование человека. Следовательно, невозможность понять сущность этих отдельных форм из их простой историко-эмпирической последовательности вовсе не основывается на том, что данные формы трансцендентны по отношению к истории, — как это полагает буржуазная мысль, оперирующая с изолированными рефлексивными определениями или с изолированными „фактами“.
Любой исторический результат, который можно зафиксировать в моменте, «оказывается одной только видимостью» по Лукачу. Что блестяще объясняется текучестью нашего бытия, включая текучесть нашей идентичности, и лишает нас возможности опереться на какие-либо священные камни. Опереться можно только на процесс, на способность понять его и действовать в соответствии с ним, дает понять Лукач. Буржуазия же запутывается в своем вещном мире и идет в нем от одной катастрофы к другой, считая, что это не беспомощность перед бытием, а заговор таинственных сил.
Цитата: «Напротив, эта невозможность объясняется тем, что указанные формы непосредственно не связаны между собой ни одновременностью, ни последовательностью исторических событий. Действительная же связь между ними опосредствована их взаимозависимым местом и функцией в тотальности».
Исторические формы и текущую форму бытия нельзя объяснить через эмпирические факты, а значит, и нельзя понять через факт, пишет Лукач.
Далее Лукач развернуто утверждает, что религиозные секты и ордена, а также социал-демократия не в состоянии обеспечить выход человека из вещного мира. Они, по Лукачу, лишь усугубляют его погруженность в него. Подлинным же субъектом является рабочий класс.
Цитата: «Индивидуум никогда не может стать мерой вещей, потому что он противостоит объективной действительности, неизбежно представленной ему в виде комплекса готовых и неизменных вещей, которые он может лишь субъективно принять или отвергнуть. Только класс (а не „род“, который есть не что иное, как контемплятивно-стилизованный, мифологизированный индивидуум) может практически-преобразовательным образом подойти к тотальности социальной действительности. Но и класс лишь тогда, когда он способен узреть в вещной предметности непосредственно данного мира процесс, являющийся заодно и его собственной судьбой. А для индивидуума остается неустранимой вещность и вместе с ней — детерминизм (ибо детерминизм есть логически неизбежная связь вещей)».
Выход из овеществленного обязательно, по Лукачу, требует не только понимания, но и действия. Действовать может только класс, индивид же всегда окажется в плену у готовых форм бытия.
Цитата: «Если, таким образом, овеществление есть необходимая и непосредственная действительность для всякого человека, живущего в капиталистическом обществе, тогда ее преодоление может выразиться только в одном: в непрерывном, постоянно возобновляющемся стремлении практически прорвать эту овеществленную структуру наличного бытия посредством конкретного отношения к конкретно проявляющимся противоречиям развития в целом, посредством осознания имманентного смысла этих противоречий для всего развития в целом. При этом мы должны учитывать следующее: во-первых, что этот прорыв возможен только как осознание имманентных противоречий самого процесса развития. Только тогда, когда сознание пролетариата способно на шаг, к которому объективно толкает диалектика развития, но который она не в силах сделать благодаря только собственной динамике, — только тогда сознание пролетариата вырастает до сознания самого процесса, только тогда пролетариат оказывается тождественным субъектом-объектом истории, а его практика — преобразованием действительности. Если же пролетариат на этот шаг не способен, тогда противоречие остается неразрешенным, и диалектическая механика развития воспроизводит его затем снова в измененной и усиленной форме. В этом и состоит объективная необходимость процесса развития. Следовательно, дело пролетариата всегда может заключаться только в конкретно-практическом выполнении ближайшего шага развития. Будет ли это „решающий“ или „эпизодический“ шаг, зависит от конкретных обстоятельств и в рамках нашего структурного рассмотрения не имеет особого значения, так как речь здесь идет о перманентном процессе таких прорывов».
Пролетариату Лукач предписывает миссию осознания бытия как процесса и своей роли в нем как подлинного субъекта истории. Если же пролетариат не справится, то «противоречие остается неразрешенным, и диалектическая механика развития воспроизводит его затем снова в измененной и усиленной форме». Что под этим подразумевается, Лукач не пишет, но он обозначает возможность того, что пролетариат не справится со своей исторической ролью. Поражение пролетариата не снимает с исторической повестки его миссию, на новом витке она будет возложена на иной субъект или на измененный пролетариат, Лукач здесь не договаривает.
Цитата: «Пролетариат есть тождественный субъект-объект исторического процесса, т. е. первый в истории субъект, который способен (объективно) к адекватному осознанию общества».
Если пролетариат есть тождественный субъект-объект исторического процесса, то у него нет подлинных врагов вне его самого. Таким образом, исторической задачей пролетариата оказывается осознание своего бытия как бытия в принципе и выход за его рамки. Война за будущее, по Лукачу, идет внутри пролетариата, а не вне его (что уже лишь следствие).
Цитата: «Конечно, критерием правильности мышления служит действительность. Но эта действительность не есть, а становится, причем не без усилий со стороны мысли. Здесь, стало быть, выполняется программа классической философии: принцип генезиса на самом деле преодолевает догматизм (особенно в его самой значительной исторической форме, в платоновской теории отображения). Но только конкретное (историческое) становление способно выполнять функцию подобного генезиса. И сознание (т. е. ставшее практическим классовое сознание пролетариата) входит в это становление необходимой и основополагающей составной частью. Следовательно, мышление и бытие тождественны не в том смысле, что они „соответствуют“ или „параллельны“ друг другу, что они „отображают“ друг друга или друг с другом „совпадают“ (все эти выражения суть лишь скрытые формы их неподвижного дуализма). — Нет, тождество мысли и бытия заключается в том, что они суть моменты одного и того же диалектического процесса реальной истории. То, что „отображает“ сознание пролетариата, есть нечто положительное и новое, что возникает из диалектического противоречия капиталистического развития. Следовательно, оно есть нечто такое, что отнюдь не изобретается пролетариатом, не „творится“ из ничего, а, скорее, составляет необходимый результат процесса развития как тотальности; оно есть то, что из абстрактной возможности превращается в конкретную действительность, только будучи осознано и практически осуществлено пролетариатом».
Готовой действительности нет, она становится каждый миг. Пролетарий же по Лукачу вновь оказывается коллективным мессией, призванным раскрыть новый виток истории, соединив теорию и практику: осознав и сделав.
Цитата: «Впрочем, еще важнее, чем эти методические различия, то обстоятельство, что даже предметы, явно пребывающие в центре диалектического становления, могут совлечь с себя овеществленную форму только в результате длительного процесса. Завоевание власти пролетариатом и даже социалистическая организация государства и хозяйства — только этапы в этом процессе, правда, очень важные, но отнюдь не завершительные. И кажется даже, что решающий период кризиса капитализма имеет тенденцию только усилить овеществление, довести его до последнего предела».
Впереди большая и долгая война, предупреждает Лукач. Советское государство к моменту написания данного текста уже было создано. Но это не финал, это начало, дает понять Лукач.
Итого
Текст Лукача представляет собой развернутое философское эссе и точно не является «политической инструкцией». Какая политическая программа действий вытекает из эссе Лукача? Никакая не вытекает. Это философская база, которая разворачивается в политические программы на других этажах. Этот текст написан про пролетариат, но не для пролетариата. Он трудно доступен для человека с определенной гуманитарной и философской подготовкой, пролетарий же прочитать его не мог и не может в принципе. Лукач стремится снять это противоречие указанием на то, что дело в классе, а не в индивиде. Релятивация индивида, преодоление буржуазного индивида — неизымаемый посыл Лукача.
Пролетариат по Лукачу оказывается «тождественным субъект-объектом исторического процесса», аналогом всемирного духа Гегеля, перенесенным в коллективное пролетарское тело. По Гегелю история представляет собой самопознание всемирного духа, который в тайне от самого себя разделяется, чтобы в финале истории обрести новую целостность. Пролетариат по Лукачу является объектом истории и в то же время единственным порождающим объекты субъектом. Снятие противоречия в сознании и в действии пролетариата превращает его в обретший целостность всемирный дух.
Бытие же по Лукачу представлено как платоновское становление, лишенное мира идей. То есть, очень грубо говоря, человек уже как бы в себе содержит мир идей, развертывающийся в пространстве.
Тотальность человеческого субъекта (выкристаллизованного в пролетариате) в тотальном мире становления, и следующий виток истории в виде слома буржуазного вещного мира мыслей и усилием пролетариата — это «История и классовое сознание» Лукача.
Маркс и его последователи блестяще критиковали, деконструировали капитализм и буржуазное общество. Лукач, возможно, является пиком этой деконструкции. Ясно, почему с рассмотренной нами работы начался западный марксизм. Отношение к пролетариату Лукач доводит до пика представления о новом коллективном мессии, который грядет как снятие буржуазного общества. Если пролетариат не справится, то, по Лукачу, противоречие, требующее снятия буржуазии, будет усилено и воспроизведено на новом витке истории.
[1] Дьёрдь Лукач, История и классовое сознание. Хвостизм и диалектика. Тезисы Блюма (фрагменты), Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2017 год, Москва.
Западный марксизм начинается с «Истории и классового сознания». Дьёрдь Лукач написал эту работу, опубликованную в 1923 году, находясь под глубоким впечатлением от Великой Октябрьской социалистической революции и считая себя коммунистом, верным делу Ленина. Вот что об этом говорит сам Лукач в предисловии, написанном к одному из переизданий в 1967 году.
Цитата: «Только русская революция также и для меня открыла в самой действительности перспективу будущего; это произошло уже со свержением царизма и по-настоящему — только со свержением капитализма. Наше знание фактов и принципов тогда было весьма ограниченным и весьма недостоверным. Несмотря на это, мы видели, что — наконец-то! наконец-то! — для человечества был открыт выход из войны и капитализма» [1].
Лукач рвался в коммунистическое завтра в русле большевизма. Он стремился сделать шаг вперед, а не в сторону. Но по факту зародил неомарксизм (он же западный марксизм).
Лукач рассматривает в «Истории и классовом сознании» вопрос отчуждения (овеществления) человека, тем самым предвосхищая неизвестные на тот момент «Экономическо-философские рукописи» молодого Маркса, которые впервые были опубликованы в 1932 году (Лукач принимал участие в подготовке их публикации). Поднятый Лукачем вопрос отчуждения оказал широкое воздействие на европейскую мысль, помимо порождения неомарксизма. Существует версия, согласно которой «История и классовое сознание» оказала влияние на крупнейшего крайне правого философа ХХ века Мартина Хайдеггера и, в частности, на его наиболее известную работу «Бытие и время» (1927 год). Но сам Хайдеггер напрямую на Лукача не ссылался.
Впоследствии Лукач отрекся от «Истории и классового сознания» и от неомарксизма как такового. Он выбрал марксизм-ленинизм. Напомню, что Лукач последовательно характеризовал себя как человека, преданного «личности Ленина и его делу» [2].
Вот как автор выяснял свои отношения с «Историей и классовым сознанием».
Интервьюер: «Товарищ Лукач, позвольте мне в связи с „Историей и классовым сознанием“ задать один актуальный вопрос. Каково Ваше впечатление от международного влияния этой работы в настоящее время?»
Лукач: «Эта книга имеет некоторую ценность, поскольку в ней поднимаются проблемы, которые марксизм того времени избегал. Общепризнанно, что в ней впервые поднимается проблема отчуждения (Entfremdung) и что в книге предпринимается попытка органического включения ленинской революционной теории в общую концепцию марксизма. Фундаментальной онтологической ошибкой всего этого является то, что я, собственно, признаю только общественное бытие за бытие и что в „Истории и классовом сознании“, поскольку в ней отвергается диалектика в природе, совершенно выпадает та универсальность марксизма, которая из неорганической природы выводит органическую, а из органической природы через работу выводит общество. Здесь еще нужно добавить, что во всей этой общественной и политической позиции уже упомянутое мессианское сектантство играет большую роль».
Интервьюер: «И именно последнему книга обязана своим сегодняшним большим, вновь возникшим влиянием?»
Лукач: «Я думаю, да. Отчасти ее влияние, однако, вызвано тем, что, по сути, едва ли существует какая-либо марксистская философская литература. Несмотря на все содержащиеся в „Истории и классовом сознании“ ошибки, эта книга все еще является куда более умной, чем многое другое, что сейчас понаписано о Марксе с буржуазной стороны».
Интервьюер: «Я заметил, что во Франции после майских событий 1968 года „История и классовое сознание“ была прочитана очень многими студентами. Один лидер студенческого движения в своем заявлении назвал „Историю и классовое сознание“ в числе трех своих любимых книг. „История и классовое сознание“ соответствует психологии, которая выражается в воле к революции при отказе от конкретных политических сил».
Лукач: «Так как в разрешении проблемы классового сознания содержатся также идеалистические элементы и, следовательно, онтологический материализм марксизма встречается здесь меньше, чем в позднейших работах, эта книга, конечно, доступна также и буржуа» [3].
Лукач систематически подвергал свою работу «Историю и классовое сознание» критике. И в советский период, когда критика отчасти могла быть объяснена конъюнктурой, и в постсоветский, когда Лукач был в изгнании. Это последовательная позиция.
Здесь мы можем наблюдать феномен свободы высказывания от его автора. Несмотря на то, что Лукач критиковал свою работу начиная с конца 20-х годов, она запустила неомарксизм в 20-е годы и стала культовой у левых студентов после мая 1968 года, то есть после сорока (!) лет критики со стороны Лукача и написания им ряда других работ, не получивших такого признания. Высказывание фундаментально свободно от своего автора и живет своей жизнью после того, как автор тем или иным способом явил его на свет.
Основа критики Лукачем его же работы — идеалистическо-сектантское мессианство и отсутствие опоры на диалектику природы (Энгельса). Обесценивает ли такая характеристика «Историю и классовое сознание»? Да, если мы стоим на позициях ортодоксального марксизма или марксизма-ленинизма. Если же мы хотим увидеть путь развития марксистской мысли, понять его, то это просто находка. Это буквально открытие неомарксизма.
«История и классовое сознание» представляет собой сборник эссе. Мы рассмотрим наиболее громкое из них — «Овеществление и сознание пролетариата».
Овеществление и сознание пролетариата [3]
Лукач начинает с указания на принципиальную новизну эпохи модерна относительно предшествовавшего ей традиционного общества.
Цитата: «Прежде чем браться за рассмотрение самой проблемы, мы должны отчетливо взять в толк то, что проблема товарного фетишизма — это специфическая проблема нашей эпохи, современного [modern] капитализма. Товарное обращение и соответствующие ему субъективные и объективные товарные отношения, как-известно, существовали уже на весьма примитивных стадиях развития общества. Однако здесь речь пойдет о том, в какой мере товарное обращение и его структурные последствия способны оказать влияние на всю внешнюю, равно как и внутреннюю, жизнь общества. Стало быть, вопрос о том, в какой мере товарное обращение является господствующей формой обмена веществ в обществе, нельзя трактовать — сообразно современным, уже овеществленным под воздействием господствующей товарной формы навыкам мышления — просто как вопрос количественный. Различие между таким обществом, в котором товарная форма выступает как господствующая форма, решающим образом влияющая на все жизненные проявления, и таким, в котором она фигурирует лишь эпизодически, — это различие, напротив, является качественным».
В подтверждение данных тезисов Лукач приводит развернутую цитату из работы Маркса «К критике политической экономии», в которой говорится, что в традиционном обществе процесс обмена товарами первоначально располагался не внутри самого общества, а на его границе. Цитата: «В действительности процесс обмена товаров возникает первоначально не внутри первобытных общин, а там, где они кончаются, на их границах, в тех немногих пунктах, где они соприкасаются с другими общинами. Здесь начинается меновая торговля и отсюда она проникает вовнутрь общины, на которую она действует разлагающим образом».
Жизнь внутри традиционного общества была определена традицией, а не товарным обменом. Но по мере продвижения товарного обмена с границы в центр традиционное общество разлагалось по Марксу.
Далее Лукач последовательно раскрывает современный капитализм как уничтожение традиционного общества через овеществление человека.
Цитата: «Человеку противостоят, как нечто объективное, от него не зависящее, подчиняющее его своей антигуманной закономерности, — его собственная деятельность, его собственный труд. Причем это верно как в объективном, так и в субъективном плане. Верно в объективном плане, поскольку возникает мир готовых [fertig] вещей и вещных отношений (мир товаров и их движения на рынке), чьи законы хотя мало помалу и познаются людьми, но и в этом случае противостоят им как непреодолимые самостийные силы. Их познание, стало быть, может быть использовано индивидом к собственной выгоде, но и тут ему не дано своей деятельностью оказать активное влияние на реальный ход событий. Это верно и в субъективном плане, поскольку при сложившемся товарном хозяйстве человеческая деятельность объективируется по отношению к нему самому, становится товаром; она подчиняется чуждой человеку объективности естественных законов общества, то есть должна совершать свое движение так же независимо от людей, как и любая другая потребительная ценность, ставшая товаровидной вещью [Warending]. Маркс заявляет: „Характерной особенностью капиталистической эпохи является тот факт, что рабочая сила для самого рабочего принимает форму принадлежащего ему товара, а потому его труд принимает форму наемного труда. С другой стороны, лишь начиная с этого момента, товарная форма продуктов труда приобретает всеобщий характер“.
Труд человека, включенный в систему капиталистических отношений, оказывается в «мире готовых вещей и вещных отношений». И подчиняется законам (устройству бытия) этого мира. Процессы капиталистического мира предстают в качестве естественного и фундаментального бытия. Человек может познавать законы этого бытия, обращая это знание себе на пользу, но он не может через свой труд изменить их. То есть он не может изъять свой труд из этого бытия.
В основе объективации (овеществления) труда лежит его формальная эквивалентность труду другого.
Цитата: «Универсальность товарной формы как субъективно, так и объективно обусловливает абстракцию человеческого труда, который опредмечивается в товарах. <…> Объективно, поскольку товарная форма как форма эквивалентности, обмениваемости качественно различных предметов становится возможной лишь в силу того, что они — только в этом отношении, в котором они впервые приобретают свою предметность в качестве товаров — выступают как формально эквивалентные. Причем принцип их формальной эквивалентности может основываться только на их сущности как продуктов абстрактного (то есть формально одинакового) человеческого труда. Субъективно, поскольку данная формальная одинаковость абстрактного человеческого труда не только является общим знаменателем, под который подводятся различные предметы в отношении между товарами, но становится реальным принципом фактического производства товаров».
Эквивалентность товаров обеспечивается через формально эквивалентный человеческий труд, который отрицает индивидуальную уникальность трудящегося, приводя его к общему знаменателю. Чем дальше заходит модернизация, тем более эквивалентным становится человеческий труд, а значит, и индивид как таковой.
Цитата: «Если проследить тот путь, которым идет развитие трудового процесса от ремесла через кооперацию, мануфактуру к машинной индустрии, то становятся очевидными постоянно усугубляющаяся рационализация, все большее исключение качественных, человеческо-индивидуальных свойств рабочего. С одной стороны, это происходит вследствие того, что трудовой процесс во все большей мере разлагается на абстрактно рациональные частичные операции, а в результате разрывается связь рабочего с продуктом как единым целым, и его труд сводится к механически повторяющейся специальной функции. С другой, — вследствие того, что из-за такой рационализации общественно необходимое рабочее время, основа рациональной калькуляции, сперва выступает в качестве эмпирически взятого среднего рабочего времени, а затем, под воздействием все большей механизации и рационализации трудового процесса, — в качестве объективно рассчитываемой трудовой нагрузки, противостоящей рабочему в своей готовой и законченной объективности».
Разделение труда разделяет человека и конечный продукт его труда, который более не является целостным произведением и дробится на множество отдельных элементов, собираемых без участия и помимо воли человека, произведшего отдельный элемент.
Чем дальше заходит рационализация труда, тем дальше заходит его разделение.
Рациональная калькуляция рабочего времени «в качестве объективно рассчитываемой трудовой нагрузки» сталкивает человека с его рабочим местом как с готовым внешним по отношению к нему объектом, имея дело с которым он должен выполнить заранее предписанные функции. Что отчуждает работу человека от него самого. И меняет/формирует его личность.
Цитата: «Эта рациональная механизация проникает даже в „душу“ рабочего: сами его психологические свойства отделяются от его цельной личности, объективируются по отношению к нему, чтобы их можно было ввести в рациональные специальные системы и подвергнуть калькуляции».
Чем более рационально устроен конвейер разделения труда, тем более человеческая личность оказывается производной от него. Унифицированный труд производит унифицированного индивида. Это и есть модернизация.
Цитата: «Просчитываемость [die Berechenbarkeit] с трудового процесса предполагает разрыв с органическо-иррациональным, всегда качественно обусловленным единством самого продукта. Рационализация в смысле все более точного предварительного вычисления тех результатов, которые нужно получить, достижима лишь при самом точном разложении всякого комплекса на его элементы, при изучении специфических частных законов их создания. Она, с одной стороны, должна покончить с органическим созданием целостных продуктов, основанных на традиционной связи эмпирического трудового опыта: рационализация немыслима без специализации. Единый продукт исчезает как предмет трудового процесса. <…> Рационально калькуляционное разложение трудового процесса уничтожает органическую необходимость соотнесенных друг с другом и сведенных в продукте в одно единство частичных операций».
Лукач описывает рационализацию и порождаемую ей специализацию (разделение труда) как «разрыв с органическо-иррациональным, всегда качественно обусловленным единством самого продукта». Как расщепление единого (целостного) как такового. Как расщепление традиционного общества.
Цитата: «Такой разрыв объекта производства означает одновременно разрыв его субъекта. Вследствие рационализации трудового процесса человеческие свойства и особенности рабочего все больше выступают лишь как источники погрешностей по отношению к заранее рассчитанному функционированию этих абстрактных частных законов. Человек ни объективно, ни в своем поведении в трудовом процессе не является его подлинным носителем; как механизированная часть он вводится в механическую систему, которую он преднаходит готовой и функционирующей независимо от него, — систему, законам которой он должен беспрекословно подчиниться». Человеческая личность с ее индивидуальными особенностями оказывается лишь «погрешностью» на конвейере производства эквивалентных индивидов. Основой же является предзаданная внешней по отношению к индивиду системой сумма ролевых моделей, которые он должен реализовывать. Такая «механизация» человека, по Лукачу, достигается путем разрыва единого продукта его труда на множество специализированных всё более узких видов работ. Что приводит к соответствующему разрыву субъекта, производящего эти работы. Разрыв человека как субъекта превращает его труд в «механизированную часть механической системы».
Такое превращение в винтик системы обеспечивает эквивалентность человеческого труда и человека как такового, его приведение к общему знаменателю.
Приведенный к общему знаменателю человек оказывается в качественном новом времени (модерн — новое время).
Цитата: «Эта беспрекословность усугубляется еще и тем, что вместе с все большей рационализацией и механизацией трудового процесса деятельность рабочего все больше теряет свой деятельностный характер и превращается в контемплятивную [созерцательную, прим. АМ] установку [kontemplative Haltung]. Контемплятивное отношение к механически закономерному процессу, который разыгрывается независимо от сознания, и на который человеческая деятельность не оказывает никакого влияния, который, стало быть, проявляется как готовая замкнутая система, — эта позиция изменяет также основные категории непосредственного отношения людей к миру: данный процесс подводит под общий знаменатель пространство и время, нивелирует время, уравнивая его с пространством. Маркс заявляет: вследствие „подчинения человека машине“ создается ситуация, при которой „труд оттесняет человеческую личность“, при которой „часовой маятник сделался точной мерой относительной деятельности двух рабочих, точно так же как он служит мерой скорости двух автомобилей. Поэтому не следует говорить, что рабочий час одного человека стоит рабочего часа другого, но вернее будет сказать, что человек в течение одного часа стоит другого человека в течение тоже одного часа. Время — все, человек — ничто; он, самое большее, только воплощение времени. Теперь уже нет более речи о качестве. Только одно количество решает все: час за час, день за день“. Тем самым время утрачивает свой качественный, изменчивый, текучий характер: оно застывает, становится континуумом, точно ограниченным и заполненным количественно (овеществленными, механически измеримыми „вещами“ объективированными, неукоснительно отделенными от совокупной личности человека „результатами“ труда рабочего): время становится пространством. В таком абстрактном, поддающемся точному измерению, ставшем физическим пространством времени как в окружающем мире [Umwelt], во времени, которое является одновременно предпосылкой и следствием научно-механически разложенного и специализированного создания объекта труда, субъекты тоже должны быть рационально разложены в соответствии с этим положением дел. С одной стороны, это происходит постольку, поскольку механизированный частичный труд субъектов, объективация их рабочей силы по отношению к их совокупной личности [Gesamtpersoenlichkeit], которая вызывается уже продажей их рабочей силы как товара, делается устойчивой и непреодолимой повседневной действительностью. Причем личность здесь также становится бессильным зрителем того, что происходит с ее собственным наличным существованием [Dasein] как изолированной частичкой, втиснутой в чуждую ей систему. С другой стороны, механическое разложение производственного процесса разрывает и те узы, которые при „органическом“ производстве связывали отдельных субъектов труда со всей общностью. Механизация производства и в этом плане делает из них изолированные абстрактные атомы, которые уже не имеют между собой того непосредственно-органического контакта, который устанавливали результаты их труда. Атомы, чья взаимосвязь, напротив, во все большей мере опосредствуется исключительно абстрактными механическими закономерностями, в которые они втиснуты».
Это блестящее описание модернизации, ведущей к разрыву всех органических (традиционных) связей и превращающей человека в изолированного индивида, связанного с другими через «абстрактные механические закономерности, в которые они [индивиды] втиснуты». Что, по Лукачу, достигается путем разрыва объекта и субъекта, т. е. путем тотальной детерминированности субъекта механической системой, в которую он включен. Таким образом, человек как личность оказывается способным лишь созерцать процессы, в которые он включен, без возможности деятельно повлиять на них.
Если человек через труд детерминирован механической системой, то и всё его бытие становится механистическим. Внешняя по отношению к человеку механистическая система «нивелирует время, уравнивая его с пространством». Время оказывается включено в систему и тем самым «точно ограниченным и заполненным количественно (овеществленным)». Если овеществляется человек, то овеществляется всё его бытие.
Лукач вновь подчеркивает, что всё вышесказанное является принципиальной новизной эпохи модерна.
Цитата: «Такое воздействие внутренней организационной формы индустриального предприятия было бы невозможным — в том числе в рамках предприятия, если бы в ней не манифестировалась в концентрированном виде структура всего капиталистического общества. Ибо достигающее крайних пределов угнетение, издевающаяся над всяким человеческим достоинством эксплуатация были известны и докапиталистическим обществам: последние знал даже массовые предприятия с механически однородным трудом, — такие, как, например, прокладка каналов в Египте и Передней Азии, рудники в Риме и т. д. Но в них массовый труд, с одной стороны, нигде не способен был стать рационально механизированным трудом; с другой, эти массовые предприятия оставались изолированными явлениями внутри общностей, которые имели натуральное хозяйство и жили соответствующим образом. Поэтому эксплуатируемые подобным образом рабы стояли вне заслуживающего внимания „человеческого“ общества, а их судьба не воспринималась их современниками, даже величайшими и благороднейшими мыслителями, как человеческая судьба, как судьба человека. С приобретением категорией товара универсальности это отношение претерпевает радикальное и качественное изменение. Судьба рабочего становится общей судьбой всего общества».
Овеществление становится судьбой человечества в эпоху модерна. Что наиболее полно, по Лукачу, проявляется в том, что судьба рабочего становится общей судьбой всего общества. Рабочий выступает передовиком в овеществлении собственного бытия, но это не его изъян, это авангардное проявление судьбы всего человечества.
Цитата: «Атомизация индивида, стало быть, есть рефлекс, отражение в сознании того, что „естественные законы“ капиталистического производства охватили все жизненные проявления общества, что — в первый раз в истории — общество в целом, по меньшей мере, в тенденции, подпадает под единый экономический процесс, что судьба всех членов общества движется согласно единым законам. (В то время как органические единства докапиталистических обществах осуществляли свой обмен веществ в значительной степени независимо друг от друга.) Но эта видимость является необходимой в качестве видимости; это значит, что непосредственное, практическое, взаимодействие индивида с равно как обществом, и умственное, непосредственное производство и воспроизводство жизни, — при котором для индивида являются чем-то готовым и преднайденным, чем-то непреложно данным, товарная структура всех „вещей“ и „естественная закономерность“ их отношений, — могут протекать только в этой форме рациональных и изолированных актов обмена между изолированными товаровладельцами. Как уже подчеркивалось выше, рабочий должен представлять самого себя в качестве „владельца“ собственной рабочей силы как товара. Специфичность его позиции заключается в том, что рабочая сила является его единственной собственностью. Типичным в его судьбе для структуры всего общества является то, что это самообъективирование, это превращение-в-товар некоторой функции человека с величайшей точностью раскрывает обесчеловеченный и обесчеловечивающий характер товарного отношения».
Марксизм был порожден эпохой модерна. Но строится марксизм не через детальное описание светлого будущего (коммунизма), а через критику буржуазного капитализма и шире — через критику модерна в целом. Марксизм признает буржуазную фазу как необходимую, как часть исторического прогресса, но в то же время подчеркивается ее «обесчеловеченный и обесчеловечивающий характер» и стремится ее снять.
По Лукачу, жизнь индивида в состоявшемся буржуазном обществе «являются чем-то готовым и преднайденным, чем-то непреложно данным». То есть в конечном итоге овеществлению подлежит не только наемный труд пролетария, а вся жизнь в буржуазном обществе в принципе. Фундаментальный характер овеществления обусловлен тем, что модернистское общество «перепрограммирует» под себя и объект, и субъект. То есть отчуждает от своей сущности не только человека, но и вещь. Всему придавая свою интерпретацию.
Цитата: «Данное рациональное объективирование скрывает, прежде всего, непосредственный — качественный и материальный — вещный характер всех вещей. Когда все без исключения потребительные стоимости выступают в качестве товаров, они приобретают новую объективность, новую вещественность, которой они не имели во время простого спорадического обмена и в которой уничтожается, исчезает их изначальная, подлинная вещественность. Маркс заявляет: „Частная собственность отчуждает индивидуальность не только людей, но и вещей. Земля не имеет ничего общего с земельной рентой, машина — ничего общего с прибылью. Для землевладельца земля имеет значение только земельной ренты, он сдает в аренду свои участки и получает арендную плату; это свойство земля может потерять, не потеряв ни одного из внутренне присущих ей свойств, не лишившись, например, какой-либо доли своего плодородия; мера и даже самое существование этого свойства зависит от общественных отношений, которые создаются и уничтожаются без содействия землевладельцев. Так же обстоит дело и с машиной“.
Следовательно, если даже отдельный предмет, которому непосредственно противостоит человек как производитель или потребитель, претерпевает искажение своей предметности из-за своего товарного характера, то данный процесс, очевидно, должен усиливаться в тем большей мере, чем более опосредствованными являются те отношения, которые устанавливает в своей общественной деятельности человек к предметам как объектам жизненного процесса».
Модерн посредством рационализации объективирует всё бытие. По мере модернизации «данный процесс, очевидно, должен усиливаться».
Цитата: «Для овеществленного сознания они [формы капитала, прим. АМ] могут стать истинными репрезентациями его общественной жизни. Товарный характер товара, абстрактно-количественная форма калькулируемости проявляются здесь в своей полной чистоте: эта форма, таким образом, становится для овеществленного сознания формой проявления его подлинной непосредственности, за пределы которой оно, — будучи овеществленным сознанием, — и не помышляет выходить. Напротив, оно стремится закрепить ее и увековечить путем „научного углубления“ в схватываемые здесь закономерности. Подобно тому, как экономически капиталистическая система беспрестанно производит и воспроизводит себя на все более высокой ступени, точно так же в ходе развития капитализма структура овеществления погружается в сознание людей все более-глубоко, судьбоносно и конститутивно».
Овеществленное сознание человека воспринимает буржуазный уклад как «истинною репрезентацию» (истинное проявление) нашего бытия. Человек, оказавшийся в капиталистической системе отношений, буквально тонет в овещественном мире — в буржуазной энтропии. Цитирую еще раз: «В ходе развития капитализма структура овеществления погружается в сознание людей всё болееглубоко, судьбоносно и конститутивно».
Лукач подчеркивает, что «научный подход» к познанию буржуазного бытия лишь усугубляет погружение в него. Овеществленное сознание «стремится закрепить и увековечить» свое буржуазное бытие «путем „научного углубления“ в схватываемые здесь закономерности».
Таким образом, наука эпохи Просвещения (а это наука как таковая) представляется по Лукачу важнейшим инструментом всё более глубокого и судьбоносного овеществления человека.
Лукач, как мы уже могли убедиться, приводит развернутые цитаты из Маркса в подкрепление своих тезисов. Лукач стремится максимально опереться на Маркса и раскрыть канонический марксизм. Чтобы не перегружать и без того большие цитаты и избежать путаницы, я отдельно приведу развернутую цитату Маркса из работы Лукача.
Цитата: «Маркс часто изображает это потенцирование овеществления самым проникновенным образом: „Поэтому в капитале, приносящем проценты, этот автоматический фетиш, самовозрастающая стоимость, деньги, высиживающие деньги, выступает перед нами в чистом, окончательно сложившемся виде, и в этой форме он уже не имеет на себе никаких следов своего происхождения. Общественное отношение получило законченный вид, как отношение некоей вещи, денег, к самой себе. Вместо действительного превращения денег в капитал здесь имеется лишь бессодержательная форма этого превращения <… > Создавать стоимость, приносить проценты является их свойством совершенно так же, как свойством грушевого дерева — приносить груши. Как такую приносящую проценты вещь, кредитор и продает свои деньги. Но этого мало. Как мы видели, даже действительно функционирующий капитал представляется таким образом, как будто он приносит процент не как функционирующий капитал, а как капитал сам по себе, как денежный капитал. Переворачивается и следующее отношение: процент, являющийся не чем иным, как лишь частью прибыли, т. е. прибавочной стоимости, которую функционирующий капиталист выжимает из рабочего, представляется теперь, наоборот, как собственный продукт капитала, как нечто первоначальное, а прибыль, превратившаяся теперь в форму предпринимательского дохода, — просто как всего лишь добавок, придаток, присоединяющийся в процессе воспроизводства. Здесь фетишистская форма капитала и представление о капитале-фетише получают свое завершение. В Д-Д1 мы имеем иррациональную форму капитала, высшую степень искажения и овеществления производственных отношений; форму капитала, приносящего проценты, простую форму капитала, в которой он является предпосылкой своего собственного процесса воспроизводства; перед нами способность денег, соответственно товара, увеличивать свою собственную стоимость независимо от воспроизводства, т. е. перед нами мистификация капитала в самой яркой форме. Для вульгарной политической экономии, стремящейся представить капитал самостоятельным источником стоимости, созидания стоимости, форма эта является, конечно, настоящей находкой, такой формой, в которой уже невозможно узнать источник прибыли и в которой результат капиталистического процесса производства, отделенный от самого процесса, приобретает некое самостоятельное бытие“.
Лукач рассматривает вопрос отчуждения (овеществления) человека при капитализме и тем самым предвосхищает «Экономическо-философские рукописи» молодого Маркса, которые на момент написания (1922 год) и публикации (1923 год) работы Лукача не были известны. В марксистском ключе Лукач опирается и на немецкого социолога Макса Вебера (одного из первых своих учителей).
Цитата: «Вебер также — с полным правом — присовокупляет к этому описание причин и социальной сущности феномена овеществления: „Современное капиталистическое предприятие внутренне опирается прежде всего на калькуляцию. Оно нуждается для своего существования в юстиции и администрации [Verwaltung], чье функционирование, по крайней мере, в принципе, может стать рационально калькулируемым на основе прочных генеральных норм, подобно тому как предварительно калькулируется результат работы какой-либо, машины. Оно так же мало может <…> уживаться с судебным разбирательством, где судья в данном конкретном случае руководствуется своим чувством справедливости или использует другие иррациональные правоприменительные средства и принципы, <…> как и с патриархальным административным управлением, действующим по своему свободному произволу и милости, исходя в остальном из нерушимо священной, но иррациональной традиции <…> То, что специфично для современного капитализма в противоположность всем древним формам капиталистической наживы: строго рациональная организация труда на базе рациональной техники, — такая организация нигде не возникала в рамках подобных иррационально построенных государственных структур и никогда не могла там возникнуть. Ибо современные формы предприятия с их постоянным капиталом и точной калькуляцией чересчур чувствительны к иррациональностям права и административного управления, чтобы это стало возможным. Такие формы могли возникнуть только там, <…> где судья, как в бюрократическом государстве с его рациональными законами, в большей или меньшей степени является параграфоидальным автоматом, в который сверху вбрасываются акты вместе с издержками и сборами, а снизу выходит приговор вместе с более или менее надежной аргументацией, то есть где функционирование этого судебного автомата при всем прочем является, в общем и целом, калькулируемым“.
Лукач, опираясь на Маркса и Вебера, подчеркивает, что именно при капитализме превращение человека в социальный автомат было доведено до логического конца. Частью этого автомата стала юстиция, лишенная любых представлений о справедливости и выполняющая функцию автоматической отработки спущенных в нее правил, основанных на текущей кулькулируемости общества. То есть правосудие, по Лукачу, становится частью системы овеществления и имеет дело не с людскими судьбами, а с вещами, распоряжаться которыми надлежит по инструкции.
Если мы применим данные тезисы Лукача к прецедентам выдачи из России ополченцев на Украину, которые имели место до СВО, то увидим в решениях суда, в действиях правоохранительной системы в целом тот самый «параграфоидальный автомат», который в принципе не про справедливость, а про отработку инструкций в овеществленном мире.
Далее Лукач соотносит систему права в традиционном обществе и в модернистском. И делает следующий вывод.
Цитата: «Здесь в иной области повторяется противоположность между традиционалистско-эмпирическим ремеслом и научно-рациональной фабрикой: непрерывно изменяющаяся техника современного производства — на каждой отдельно взятой ступени ее развития — противостоит отдельному производителю как косная и готовая система, в то время как относительно стабильное, производство объективно традиционное, сохраняет ремесленническое текучий, постоянно обновляющийся, продуцируемый производителем характер. Тем самым и тут с полной очевидностью проявляется созерцательный характер поведения капиталистического субъекта. Ибо, по сути, рациональная калькуляция базируется в конечном счете на том, что познается и просчитывается независимый от индивидуального „произвола“, непреложно-закономерный ход определенных процессов. То есть на том, что поведение человека исчерпывается правильным просчетом шансов такого течения событий („законы“ которого он находит в „готовом“ виде), умелым обходом „случайных“ помех путем применения мер предосторожности, защиты и т. д. (которые также базируются на знании и применении подобных „законов“)».
Субъект в капиталистическом обществе приобретает «созерцательный» характер, оказывается неспособным повлиять на внешние по отношению к нему «законы [модернистского] бытия», представляющиеся ему в «готовом» виде. Это умаление субъекта, его превращение в винтик внешней по отношению к нему системы. В вещь.
Цитата: «Какая разница, что рабочий подобным образом должен относиться к отдельной машине, предприниматель — к данному типу машинного производства, инженер — к уровню развития науки, рентабельности ее технического приложения, — все равно это лишь чисто количественная градация, которая непосредственно не знаменует собой никакого качественного различия в структуре их сознания».
Лукач подчеркивает, что овеществляется сознание всего модернистского общества. Как пролетариата, так и собственников капитала. Всех.
Цитата: «Проблема современной бюрократии становится совершенно понятной только в данной взаимосвязи. Бюрократия представляет собой сходное приспособление образа жизни и труда, а, соответственно, и сознания, к общим социально-экономическим предпосылкам капиталистической экономики, которое мы установили применительно к рабочим на отдельном предприятии. Формальная рационализация права, государства, управления и т. д. объективно вещественно означает сходное разложение всех общественных функций на их элементы, сходный поиск рациональных и формальных законов этих неукоснительно отделенных друг от друга частных систем, а, сообразно с этим в субъективном плане, сходные следствия в сознании отъединения труда от индивидуальных способностей и потребностей трудящегося, сходное рационально-бесчеловечное разделение труда, которое мы на машинно-техническом уровне обнаружили в предприятии».
Бюрократия также лишь часть «машины модерна». Марксизм в принципе лишен пафоса «вселенского заговора» и отрицает его как основу исторического процесса. Лукач же показывает, что власть как таковая лишь производная от той программы, которую она обслуживает. Не власть имущие порождает модернизацию, а модернизация порождает определенную власть.
Цитата: «При этом речь идет не только о совершенно механизированном, „бездуховном“ способе труда низшей бюрократии, который чрезвычайно напоминает простое обслуживание машин и даже зачастую превосходит его своей безысходностью и однообразием. Но, с одной стороны, речь идет о все более формальном, рациональном подходе ко всем вопросам с объективной точки зрения, о всевозрастающем отрешении от качественно-материальной сущности „вещей“, на которые распространяется бюрократический подход. С другой стороны, — о еще более монструозном усугублении односторонней специализации в рамках разделения труда, насилующей человеческую сущность человека. Справедливость замечания Маркса о фабричном труде, при котором разделяется сам индивид, каковой превращается в автоматический приводной механизм частичного труда, доводится до ненормальности, проявляется здесь тем более резко, чем более высоких, развитых, „духовных“ достижений [Leistungen] требует от работника данное разделение труда. И здесь повторяется отделение рабочей силы от личности рабочего, ее превращение в вещь, в предмет, который он продает на рынке. Повторяется с тем лишь отличием, что тут машинная механизация не угнетает разом все духовные способности, а одна способность (или комплекс способностей) отрешается от целостной личности, объективируется по отношении к ней, становится вещью, товаром».
Никто, включая творцов, не свободен от овеществления в мире овеществления. Так как «сам фундаментальный феномен остается одним и тем же».
Цитата: «Только капитализм с его единой для всего общества экономической структурой породил — формально — единую для всех его членов вместе взятых структуру сознания. И она проявляет себя как раз в том, что характерные для наемного труда проблемы сознания повторяются в господствующем классе — в более тонком, одухотворенном, но именно поэтому в более усугубленном виде».
Начав с того, что овеществление сознания пролетариата проявляется наиболее явственно, Лукач подчеркивает, что и сознание господствующего класса также овеществляется, причем «в более усугубленном виде».
Цитата: «Наиболее гротескное выражение данная структура получает в сфере журналистики, где субъективность как таковая, знание, темперамент, формулировочный дар становятся абстрактным, самопроизвольно приводящимся в действие механизмом, не зависящим ни от личности их „владельца“, ни от материально-конкретной сущности рассматриваемых тем. „Бессовестность“ журналистов, проституирование ими своих переживаний и убеждений может быть понята лишь как некая кульминация капиталистического овеществления».
Мне трудно не увидеть здесь отголосок будущей работы Бодрийяра «В тени молчаливого большинства, или конец социального». Проституирование журналистов по Лукачу является не порождением их личных негативных качеств, а кульминацией капиталистического овеществления человека. То есть проституирование предписано журналисту зрелым капиталистическим обществом. Отсюда один шаг к признанию того, что масса конституирует (проституирует) массмедиа, а не массмедиа — массы.
Ключ к могуществу постмодерна. Бодрийяр https://sponsr.ru/friend_ru/81032/Kluch_kmogushchestvu_postmoderna_Bodriiyar/
Цитата: «Превращение отношения между товарами в вещь с „призрачной предметностью“, таким образом, не может остановиться на том, что все предметы, удовлетворяющие потребности, становятся товарами. Оно запечатлевает свою структуру на всем сознании человека: его свойства и способности уже больше не сливаются в органическом единстве личности, а выступают как „вещи“, которыми он „владеет“ и которые он „отчуждает“ точно так же, как разные предметы внешнего мира. И не существует, естественно, никакой формы отношений между людьми, ни одной возможности у человека проявить свои физические и психические „свойства“, которая бы не подпадала все больше под власть этой формы предметности».
Человек модерна, по Лукачу, представляется как сумма вещей, лишенных органического единства. Каждое его действие, мысль, психологическое свойство является объективированным внешней системой предметом. Человек не принадлежит, он предстает как конструкт, сооруженный чужой для него системой.
Речь не только о социологической детерминированности индивида. Лукач подчеркивает, что полного механицизма, превращения в винтик — полного овеществления — сознание и бытие человека достигает именно в зрелом модерне.
Ключевым инструментом овеществления является рационализация.
Цитата: «Эта мнимо безостаточная, доходящая до самых глубин физического и психического бытия человека рационализация, однако, наталкивается на ограничения, налагаемые формальным характером свойственной ей рациональности. Это значит, что хотя рационализирование изолированных элементов жизни, проистекающие отсюда — формальные — закономерности непосредственно и на поверхностный взгляд и вписываются в единую систему всеобщих „законов“, однако пренебрежение конкретной материей законов, на чем основывается сама их закономерность, проявляется в виде фактической несогласованности законов в этой системе, в случайной соотнесенности частей такой системы друг с другом, в относительно большой автономии этих частей системы по отношению друг к другу. Наиболее резко подобная несогласованность выражается в периоды кризисов, существо которых, с представляемой здесь точки зрения, состоит именно в том, что разрывается непосредственная континуальность перехода от данной части системы к другой ее части, что их независимость друг от друга, их случайная соотнесенность между собой внезапно становятся достоянием сознания всех людей. Поэтому Энгельс был вправе назвать „естественные законы“ капиталистической экономики законами случайностей».
Рационализация бесконечно дробит человеческое бытие, изучая (рационализируя) и тем самым дробя каждую его часть на всё более узкие частицы. Этот путь ведет к потере восприятия целостности. Рационализация постоянно удаляется от понимания и схватывания целостной картины, отдавая складывание познаваемых ей законов изолированных частиц на откуп случаю.
Цитата: «Все строение капиталистического производства покоится на таком взаимодействии строго закономерной необходимости во всех отдельных явлениях и относительной иррациональности совокупного процесса».
Всё большая рационализация отдельных элементов, по Лукачу, в сумме представляет собой всё большую иррациональность совокупного процесса — всё больший хаос.
Цитата: «Вследствие специализации результативной деятельности [Leistung] утрачивается всякая картина целого. И поскольку, тем не менее, потребность в постижении (по меньшей мере, познавательном) целого отмереть не может, возникает впечатление и раздается упрек, что действующая таким образом наука, которая также застревает в этой непосредственности, разрывает тотальность [Totalitaet] действительности на куски, в силу своей специализации теряет целое из поля зрения. <…> „разумный“ способ действий современной науки <…> чем более развитой становилась современная наука, чем большей методологической ясности она достигала относительно себя самой, тем более решительно отворачивалась она от онтологических проблем своей сферы, тем более решительно она должна была отграничивать область научно постижимого для нее. И чем более развитой, чем более научной она становилась, тем в большей степени она превращалась в формально замкнутую систему специальных частных законов, для которой являются методологически и принципиально непостижимыми находящийся вне ее собственной сферы мир и вместе с ним, даже в первую очередь, данная ей для познания материя, ее собственный, конкретный субстрат действительности».
Лукач вновь подчеркивает, что наука идет путем дробления и тем самым всё «более решительно отворачивалась она от онтологических проблем своей сферы». Это тотальная критика науки модерна как таковой, ее фундаментальных оснований. По Лукачу, наука идет путем истребления целостности и человека, всё более и более погружаясь в хаос.
Цитата: «Когда для философии формалистические понятийные структуры частных наук становятся, таким образом, неизменным данным субстратом, своей конечной стадии достигает безнадежное удаление от уразумения овеществления, которое лежит в основе указанного формализма. Теперь овеществленный мир — с точки зрения философии; во вторую очередь, в „критическом“ освещении — окончательно выступает как единственно возможный, единственно схватываемый в понятиях, постижимый мир, который дан нам, людям. По сути, в этой ситуации совершенно ничего не может изменить ни то, происходит это под знаком прославления, резиньяции [полной покорности, прим. АМ] или отчаяния, ни то, изыскивается ли возможность найти дорогу к „жизни“ через иррационально-мистическое переживание».
По Лукачу, наука — инструмент овеществления человека. Философия — инструмент овеществления человека. А обращение к премодерну («иррационально-мистическое переживание») — тупик. Мы можем кричать от отчаянья, прославлять или тихо покоряться овеществлению, это не имеет значения, мы так ничего не изменим, пишет Лукач. Овеществленный мир окончательно выступает как единственно возможный, единственно схватываемый в понятиях, постижимый мир, который дан нам, людям.
Данная работа Лукача — убедительная критика модерна с позиций марксизма. На мой взгляд, именно модерна, а не только капитализма. Лукач, безусловно, не распространял свою критику на СССР, видя в 1923 году в нем зарю коммунистического завтра. Но если мы сейчас посмотрим на советский уклад через призму «Овеществления и сознания пролетариата», то увидим там всю ту же заданность советского человека, который «как механизированная часть вводится в механическую систему, которую он преднаходит готовой и функционирующей независимо от него, — систему, законам которой он должен беспрекословно подчиниться».
Важно, что Лукач пишет свою работу на марксистском языке и с развернутыми отсылками к Марксу, будучи верным ленинцем и сторонником СССР. Это снимает с него «идеологические подозрения». Впрочем, человек, предъявляющий такие подозрения как решающий аргумент, вряд ли прочтет Лукача сегодня.
Из рассмотренных тезисов Лукача неумолимо вытекает один вывод, который он делает с ортодоксальных коммунистических позиций — модерн должен быть преодолен во всей своей полноте. Продолжение следует.
[1] Георг Лукач, «История и классовое сознание», издательство «Логос-Альтера», 2003 год, Москва.
[2] Дьердь Лукач, «Ленин. Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей», издательство «Международные отношения», 1990 год, Москва.
[3] «Дьердь Лукач: Прожитые мысли. Автобиография в диалоге», издательство «Владимир Даль», 2019 год, Санкт-Петербург.
Дьёрдь Лукач написал книгу «Ленин. Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей» в 1924 году сразу после кончины Ленина. Это одно из наиболее емких и тонких толкований ленинизма.
Цитата приводится по книге «Ленин. Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей», издательство «Международные отношения», 1990 год, Москва.
Тотальная революция
Цитата: «Ленин — величайший мыслитель, которого революционное рабочее движение выдвигало со времен Маркса. Мы знаем, что говорят оппортунисты, будучи уже не в силах ни замолчать, ни заболтать сам факт всемирного значения Ленина. Ленин, заявляют они, был крупным русским политиком. И как вождю мирового пролетариата ему недостает-де понимания различия между Россией и странами более развитого капитализма; он-де теоретически распространил до уровня всеобщих закономерностей и приложил ко всему миру вопросы и решения российской действительности — а здесь-то и пролегает его граница в историческом измерении».
Лукач строит свою книгу на полемике с марксистами, не принявшими ленинизм. И перебрасывает мостик от Ленина к Марксу.
Цитата: «Они забывают (что, разумеется, вполне может быть забыто сегодня) о том, что точно такой же упрек предъявлялся в свое время и Марксу. Тогда говорили: Маркс некритически выразил свои наблюдения, основанные на экономической жизни Англии, на английской фабрике, как общие законы социального развития вообще. Эти наблюдения, возможно, совершенно правильны сами по себе, но, будучи возведены в общие законы, они именно поэтому становятся ложными. Сегодня уже нет необходимости обстоятельно опровергать это заблуждение и доказывать, что Маркс вовсе не „обобщил“ какие-то отдельные случаи, имеющие смысл, ограниченный во времени и пространстве. Напротив, действуя как истинный исторический и политический гений, он и теоретически, и исторически разглядел в микрокосме английской фабрики, в ее социальных предпосылках, условиях и следствиях, в исторических тенденциях, ведущих к ее возникновению, равно как в тенденциях, ставящих под вопрос ее существование, не что иное, как макрокосм капитализма в целом. <…> гений, которому стала ясна подлинная сущность, действительная, жизненно действенная главная тенденция эпохи, видит, как за всеми событиями его времени действует именно эта тенденция, и рассматривает коренные, решающие вопросы этой эпохи в целом даже тогда, когда сам он считает, что говорит лишь о повседневных вопросах. Сегодня мы знаем, что в этом и заключалось величие Маркса. В структуре английской фабрики он отобрал и разъяснил все решающие тенденции современного капитализма».
Если Ленин ограничен историческим опытом России и ленинизм не может быть применим к иным странам, в частности к Европе, то тогда и Маркс должен быть локализован в Англии или, как максимум, в наиболее промышленно развитых странах Западной Европы.
Если Ленин уже в прошлом, то Маркс тем более в прошлом. Особенно с учетом того, что пролетарской революции в передовых странах Запада так и не произошло. И промышленный пролетариат как таковой играет в обществе уже иную роль. Констатировав это, мы можем разойтись. Но Лукач призывает обратить внимание на философскую мысль (включающую в себя действие как свое выражение) Маркса и Ленина, которая больше ситуативных обстоятельств и существует помимо них. Маркс действительно предрек решающие тенденции современного капитализма. Ленин действительно сделал революцию возможной.
Цитата: «Подобно Марксу, Ленин никогда не обобщал ограниченный в пространстве или времени локально российский опыт. Напротив, взглядом гения он распознал коренную проблему нашей эпохи там и тогда, где и когда она впервые обнаружила свою действенность, — проблему надвигающейся революции. <…> Актуальность революции — вот коренная идея Ленина и одновременно тот пункт, который решающим образом связывает его с Марксом. Ибо даже в теоретическом плане исторический материализм, как понятийное выражение освободительной борьбы пролетариата, мог быть осознан и сформулирован только в тот исторический момент, когда его практическая актуальность уже была поставлена на повестку дня истории. <…> в глазах вульгарных марксистов основы буржуазного общества настолько несокрушимо прочны, что даже в моменты его очевиднейшего потрясения они вожделеют лишь возвращения его „нормального“ состояния, в кризисах его усматривают не более как преходящие эпизоды и саму борьбу, развертывающуюся в такие периоды, считают безрассудным самопожертвованием легковерных, дерзнувших пойти против все еще непобедимого капитализма. Борцы на баррикадах представляются им безумцами; остановленный натиск революции кажется им „ошибкой“, а строители социализма, одержавшие победу в революции (что в глазах оппортунистов не может быть ничем иным, кроме как преходящим эпизодом), — даже преступниками».
Лукач занимает большевистскую позицию возможности пролетарской революции в первой половине ХХ века. Как в России, так и в целом.
Ленин принципиально отличается от «ортодоксальных» марксистов тем, что он раскрыл революцию как актуальный вопрос сегодняшнего дня, а не отдалил ее в неопределенное будущее, пишет Лукач.
Цитата: «Оппортунистическая трактовка марксизма продолжает цепляться за так называемые ошибки в предвидениях Маркса по сугубо частным вопросам, чтобы с помощью этого обходного маневра целиком и полностью упразднить революцию, вычеркнув ее из цельной конструкции марксистского учения. И „ортодоксальные“ защитники Маркса встречаются здесь на середине пути с его „критиками“: Каутский заявляет, к примеру, Бернштейну, что решение о диктатуре пролетариата можно спокойно предоставить будущему (разумеется, весьма отдаленному будущему). Ленин восстановил чистоту марксистского учения в этом вопросе. В то же время как раз здесь он сформулировал его еще яснее и конкретнее. И вовсе не в том смысле, что он как-либо пытался улучшить Маркса. Его вклад состоял в том, что он включил в это учение итоги поступательного движения исторического процесса со времени смерти Маркса. А это означает, что отныне актуальность пролетарской революции не только простирается перед борющимся за свое освобождение рабочим классом как всемирно-исторический горизонт; это означает, что революция уже стала вопросом сегодняшнего дня рабочего движения».
«Ортодоксальные» (или канонические) марксисты отодвигали революцию в отдельное будущее и в итоге отодвинули ее в небытие.
Ленин всего себя посвятил идее пролетариата и пролетарской революции. И по факту Октября сделал ее актуальным вопросом для всего рабочего движения.
В этом принципиальная разница между «ортодоксальным» марксизмом и ленинизмом.
Здесь возникает вопрос: но ведь всемирная пролетарская революция действительно не состоялась, и социалистические страны, включая СССР, свернули на буржуазно-капиталистический путь. Это трагическая правда, с которой Лукач никак не мог соотнестись в 1924 году. Поскольку текст посвящен Лукачу, мы могли бы обойти данный вопрос, сделав вид, что рядом с нами в комнате не стоит крах концепции пролетарской революции (типичная линия современных левых). Но мы не будем так делать.
Несостоятельность всемирной пролетарской революции означает крах «ортодоксального» марксизма, который, следуя канону, ждал и дождался своего конца.
Ленин же вышел за рамку канона и сделал революцию в России, эхом придав левый окрас национально-освободительным революциям по всему миру.
Важно, что Ленин вышел за рамку канона в самом широком смысле, не только марксистского, но и «магистрального пути истории». Этот феномен, безотносительно отношения к нему, требует изучения. Если можно так выйти за рамку «естественного хода истории», значит, то, что мы понимаем под естественным ходом истории, не более чем конструкт нашего разума. Например, поставим вопрос: если бы в Германии нашелся свой Ленин, то как бы пошла мировая история?
Работа Лукача является комплементарным исследованием феномена ленинизма.
Цитата: «Актуальность революции означает тем самым, что каждый отдельный текущий вопрос нужно решать, исходя из конкретной взаимосвязи общественно-исторического целого; что эти вопросы нужно рассматривать как моменты процесса освобождения пролетариата. Дальнейшее развитие марксизма, достигнутое таким образом Лениным, состоит не в чем ином — не в чем ином! — как в более органичном, более явственном и более обязывающем соединении отдельных действий с общей судьбой, с революционной судьбой всего рабочего класса; оно означает, что каждый текущий вопрос — уже в качестве текущего вопроса — становится одновременно коренной проблемой революции. <…> Ленин был единственным, кто совершил этот шаг по пути конкретизации марксизма, приобретшего отныне совершенно практический характер. Вот почему он является единственным по настоящее время теоретиком, выдвинутым освободительной борьбой пролетариата, такого же всемирно-исторического масштаба, как Маркс».
Ленин сделал революцию тотальной, основной бытия. Всё, каждый текущий вопрос, было подчинено революции и служило революции. В результате Великая Октябрьская социалистическая революция состоялась.
Актуальная революция как тотальность, охватывающая всё бытие, — основа ленинизма, которую выделяет Лукач. Бердяев в книге «Истоки и смысл русского коммунизма» подчеркивал, что Лукач в этом вопросе совершенно прав.
Бердяев: «Лукач, венгерец, пишущий по-немецки, самый умный из коммунистических писателей, обнаруживший большую тонкость мысли, делает своеобразное и по-моему верное определение революционности. Революционность определяется совсем не радикализмом целей и даже не характером средств, применяемых в борьбе. Революционность есть тотальность, целостность в отношении ко всякому акту жизни. Революционер тот, кто в каждом совершаемом им акте относит его к целому, ко всему обществу, подчиняет его центральной и целостной идее. Для революционера нет раздельных сфер, он не допускает дробления, не допускает автономии мысли по отношению к действию и автономии действия по отношению к мысли. Революционер имеет интегральное миросозерцание, в котором теория и практика органически слиты. Тоталитарность во всем — основной признак революционного отношения к жизни».
Идея пролетариата
Цитата: «[В России] был поставлен вопрос о том, какой класс станет ведущим в грядущей революции. Ибо совершенно очевидно, что признание сельской общины в качестве исходного пункта и экономической основы революции неизбежно делало крестьян ведущим классом общественного переворота. И в соответствии с этой отличной от Европы экономической и социальной базой революция была бы вынуждена искать в качестве своего теоретического обоснования нечто отличное от исторического материализма, представляющего собой не что иное, как понятийное выражение неизбежного перехода от капитализма к социализму, который общество совершает под руководством рабочего класса. Спор относительно того, должна ли Россия пойти по пути капиталистического развития или же капитализм неспособен развиваться в России; далее, разногласие научно-методического характера — является ли исторический материализм общезначимой теорией общественного развития».
Если в крестьянской России признать крестьянство революционным классом, то на повестке уже не будет пролетарской революции и в принципе будет поставлена под вопрос универсальность марксистской теории, пишет Лукач.
Цитата: «Начертанный Марксом типичный путь развития капитализма (первоначальное накопление) относится и к России; что в России может возникнуть и неизбежно возникнет жизнеспособный капитализм, постольку эти дебаты должны были свести — на какое-то время — в один лагерь сторонников классовой борьбы пролетариата и идеологов возникающего российского капитализма».
Канонический марксизм подразумевает буржуазно-капиталистическую фазу как обязательный этап на пути к коммунизму. Что объединяло российских марксистов с российской буржуазией в один антицаристский лагерь. Причем марксисты и пролетариат оказывались в подчиненном буржуазии положении, поскольку героем модернизации (слома феодализма) согласно канону является буржуа, а не пролетарий, пишет Лукач.
Цитата: «Подобный вывод может показаться по меньшей мере столь же убедительным и для „пролетарских“ марксистов, если они понимают марксизм механистически, а не диалектически. Если они не понимают того, что признание того или иного факта или тенденции как действительно существующих еще вовсе не означает, что они должны быть признаны как действительность, определяющая наши действия».
Данный марксистский канон верен, но это не означает принятие коммунистами буржуазной фазы, подчеркивает Лукач.
Цитата: «Для настоящего марксиста (хотя, разумеется, священный долг каждого настоящего марксиста бесстрашно и без всяких иллюзий смотреть в глаза фактам) всегда существует нечто более действительное и более важное, чем отдельные факты или тенденции, а именно действительность совокупного процесса, целостность общественного развития».
Настоящий марксист (ленинец) включает объективные факты и тенденции в свое целостное понимание мира. Что переворачивает картину: не объективные тенденции определяют мышление, а мышление (следуя целостности) в конечном итоге определяет существо объективных тенденций.
Далее Лукач оттаптывается на «ортодоксальных» марксистах, показывая, что их следование канону ведет к отказу от революции.
Цитата: «Простое согласие с неизбежностью капиталистического развития России, как это делали идеологические предтечи русской буржуазии, а позднее меньшевики, означает, что Россия должна прежде всего завершить свое капиталистическое развитие. <…> Конечно, остается более чем сомнительным, могла ли вообще оказаться приемлемой для пролетариата меньшевистская точка зрения, даже если бы была признана правильность исходящей из нее исторической перспективы. Более чем сомнительно, потому что столь явная покорность по отношению к буржуазии так сильно затемнила бы классовое сознание пролетариата, что освобождение от нее, самостоятельные действия пролетариата были бы идеологически невозможны или по меньшей мере крайне затруднены даже в тот исторический момент, который сама меньшевистская теория сочла бы подходящим для таких действий. (Достаточно вспомнить здесь об английском рабочем движении.) Разумеется, подобное предположение не имеет практического смысла. Ибо диалектика истории, которую оппортунисты пытаются убрать из марксизма, продолжает действовать, хотя и против их воли, по отношению к ним самим: она приводит их в лагерь буржуазии, а момент самостоятельного выступления пролетариата откладывается ими в туманную даль будущего, которое никогда не должно наступить».
Лукач точно описывает крах «ортодоксального» марксизма, который и завел дело пролетарской революции в Европе в ту «туманную даль будущего, которое никогда не должно наступить». Оно и не наступило.
Революционная ситуация в России обусловлена решением крестьянского вопроса, со ссылкой на Ленина пишет Лукач.
Цитата: «Выражаясь конкретнее, экономически неизбежный процесс разложения старых аграрных форм, а именно как помещичьих, так и крестьянских, может пойти по двум путям. „…Оба эти решения, — по словам Ленина, — по-своему облегчают переход к высшей технике, идут по линии агрикультурного прогресса“. Один путь означает решительное устранение из жизни крестьян средневековых (и более ранних) пережитков. Другой — Ленин называет его прусским путем — „предполагает сохранение основ старого землевладения и медленное, мучительное для массы населения приспособление их к капитализму“. Оба пути возможны. <…> Таким образом, контуры той обстановки, в которой пролетариат призван выступить самостоятельно, как ведущий класс, обрисовываются четче и конкретнее. Ибо решающей силой в этой классовой борьбе, указывающей России направление перехода от средневековья к новому времени [модернизации, прим. АМ], способен быть только пролетариат. Крестьяне же, не только в силу их ужасающей культурной отсталости, но прежде всего в силу их объективного классового положения, способны лишь на стихийный протест против их положения, становящегося все более невыносимым. Вследствие их объективного классового положения они останутся колеблющимся слоем, тем классом, судьба которого решается в конечном счете классовой борьбой в городе, судьбой города, крупной промышленности, государственного аппарата и так далее. Только такая взаимосвязь передавала решение в руки пролетариату. В данный исторический момент его борьба против буржуазии могла бы, возможно, оказаться малоперспективной, если бы буржуазии удалось добиться ликвидации феодализма в аграрном строе России в своем духе. Тот факт, что царизм затрудняет ей выполнение этой задачи, служит главной причиной ее — на какой-то отрезок времени — революционных или по меньшей мере оппозиционных действий. Но пока этот вопрос остается нерешенным, стихийный взрыв закрепощенных и истощенных миллионов жителей деревни возможен в любую минуту. Стихийный взрыв, которому только пролетариат может придать единственно верное направление, с тем чтобы это массовое движение привело к действительно выгодному для крестьян результату. Стихийный взрыв, который лишь и способен создать обстановку, где пролетариат может вступить в борьбу против царизма и буржуазии, имея все шансы на победу».
Лукач описывает ситуацию, в которой феодальный строй (царизм) уже слаб, поскольку слишком неадекватен сложившимся в обществе противоречиям, а буржуазия еще слишком слаба, поскольку не решила и в должной мере не решает задачу модернизации страны.
Главной силой в этих условиях является крестьянство, которое уже не готово мириться с феодальными пережитками, но еще не «освобождено» модернизацией. Но крестьянство не способно «самомодернизироваться», оно зависимо от города, как от модернизаторской силы. В этих условиях, кто поведет крестьянство от лица города, тот и победит.
Российский пролетариат, подчеркивает Лукач, сумел придать стихийному крестьянскому взрыву «единственно верное направление» — направление пролетарской революции и пролетарского (социалистического) пути модернизации.
Цитата: «Партия Ленина с полным правом считает себя наследницей действительно революционных традиций народников. Но поскольку сознание, необходимое для того, чтобы возглавить эту борьбу, а вместе с ним и способность к этому заложены только в классовом сознании пролетариата, он может и должен стать ведущим классом общественного переворота в надвигающейся революции».
Классовое сознание пролетариата определило сознание и судьбу крестьянства. Здесь напрашивается аналогия с Грамши (мировоззрение гегемонистского класса определяет мировоззрение остальных). Но Лукач не говорит на языке мировоззрения или идеи. Потому не приписывая ему свои тезисы, добавлю от себя. Идея пролетариата определила сознание Ленина и большевиков и через них судьбу России.
Партия
Цитата: «Ленин был первым — и в течение долгого времени единственным — выдающимся руководителем и теоретиком, кто подошел к этой проблеме с центральной в теоретическом отношении и потому с практически решающей стороны — со стороны организации. <…> Организационный план большевиков вычленял из более или менее хаотической массы всего рабочего класса группу ясно осознающих свои цели, готовых на любое самопожертвование революционеров. Не закладывалась ли тем самым опасность того, что эти „профессиональные революционеры“ оторвутся от реальной жизни своего класса и, отделившись от него, выродятся в заговорщическую группу, в секту?».
Ленин сделал заявку на построение максимально плотной профессиональной партии. Что подразумевает серьезный разрыв между активом партии и широкими массами. Разрешение данного противоречия Лукач видит в актуальности революции.
Цитата: «Организационная идея Ленина исходит из факта революции, из факта актуальности революции. Если бы историческое предвидение меньшевиков оказалось верным и если бы мы шли навстречу относительно мирному периоду процветания и постепенного распространения демократии, при котором именно в отсталых странах феодальные пережитки были бы упразднены „народом“ и „прогрессивными“ классами, тогда группы профессиональных революционеров неизбежно закоснели бы в сектантстве или же превратились не более чем в пропагандистские кружки. Партия как строго централизованная организация наиболее сознательных элементов пролетариата — и только их — мыслится в качестве инструмента классовой борьбы в революционный период».
Таким образом, тотальность революции, подчинение всего актуальной задаче совершения революции, востребует партию, которая всецело посвящает себя делу революции. Если она победит, значит, это был революционный период. Если она проиграет, это просто секта.
Лукач осторожно предупреждает, что пролетариат может обуржуазиться.
Цитата: «Капиталистическое развитие, которое поначалу властно нивелирует и объединяет рабочий класс, разделенный по местническим, цеховым и прочим признакам, создает теперь новую дифференциацию. И дело не ограничивается тем, что в результате ее пролетариат уже не противостоит в своей враждебности буржуазии как единое целое. Наряду с этим возникает опасность того, что эти слои смогут оказать отрицательное идеологическое влияние на весь класс, поскольку они, поднявшись в своем жизненном положении до мелкобуржуазного уровня и занимая определенные посты в партийной и профсоюзной бюрократии, в местных органах власти и тому подобное, несмотря на свою обуржуазившуюся идеологию и недостаточную зрелость пролетарского классового сознания (или как раз вследствие этого), приобретают известное преимущество в формальном образовании, повседневных административных делах и так далее перед остальными пролетарскими слоями. Это означает, что их влияние в организациях пролетариата способствует затемнению классового сознания всех рабочих и толкает их в сторону молчаливого союза с буржуазией».
Пролетарское сознание по мере развития капитализма может стать мелкобуржуазным, что в итоге способно разложить весь пролетарский класс, пишет Лукач. Для ответа на этот вызов нужна партия большевистского типа.
Цитата: «Коммунисты представляют собой принявшее зримую форму классовое сознание пролетариата. <…> Уже в силу этой причины существует необходимость в организационной самостоятельности полностью сознательных элементов рабочего класса. Таким образом, сам ход этого рассуждения говорит о том, что ленинская форма организации неразрывно связана с перспективой надвигающейся революции. Ибо только в этой взаимосвязи любое отклонение от правильного пути рабочего класса может возыметь роковой смысл для определения его судеб; только в этой взаимосвязи решение того или иного текущего вопроса, кажущегося незначительным, может приобрести невероятный по значимости размах для всего класса; только в этой взаимосвязи для пролетариата становится вопросом жизненной важности».
Три элемента складываются в единое целое: тотальность актуальной революции, подчиняющей себе всё бытие, — идея пролетариата как выразителя революционной тотальности — партия как герой, привносящий пролетариату революционное сознание и организующий пролетариат.
Цитата: «Ленинская идея организации означает, таким образом, двойной разрыв с механистическим фатализмом — как с тем, который рассматривает классовое сознание пролетариата как механический продукт его классового положения, так и с тем, который усматривает в самой революции не более как механическое действие фаталистически проявляющихся экономических сил, так сказать, автоматически приводящих пролетариат к победе при достаточной „зрелости“ объективных условий революции».
Партия большевиков по Лукачу является субъектом, который конституирует больший субъект — революционный пролетариат. Саму же партию выковывает Ленин.
Цитата: «Партия должна подготовить революцию. Это означает, с одной стороны, что своими действиями (своим влиянием на действия пролетариата и других угнетенных слоев) она должна стремиться способствовать ускорению вызревания этих тенденций, ведущих к революции. А с другой стороны, она должна идеологически, тактически, материально и организационно подготовить пролетариат к тем действиям, которые будут необходимы в острой революционной ситуации».
Революция без направляющей воли партии невозможна по Лукачу. Партия представлена уникальным субъектом истории, который не может заменить собой класс (не может совершить революция сам), но должен создать пролетариат как класс, который под руководством партии совершит революцию. Кто здесь является чьим инструментом (партия — пролетариата или пролетариат — партии, вопрос дискуссионный или диалектический). Учитывая же, что и партия появляется не сама по себе, а выковывается Лениным, личность оказывается в чем-то решающим субъектом истории.
Кто сделал тотальным представление об актуальности революции? Ленин.
Кто идеологически вывел в авангард крестьянской страны пролетариат как революционный класс? Ленин.
Кто выковал партию большевиков, как организатора и идейного вдохновителя пролетариата? Ленин.
«Ленин является единственным по настоящее время теоретиком, выдвинутым освободительной борьбой пролетариата, такого же всемирно-исторического масштаба, как Маркс».
Лукач подчеркивает, что революционная ситуация объективно сложилась в России. Ленин не вообразил актуальность революции, а раскрыл ее. Это основной аргумент, при помощи которого Лукач удерживается в русле марксизма. Я предлагаю также рассмотреть иную возможность. Ленин до конца верил в актуальность революции и сумел воплотить свою веру в жизнь, сделав ее актуальной. Тотальная революция начинается с тотальной веры в нее. И эта вера творит бытие.
Дьёрдь Бернат Лукач Сегедский родился 13 апреля 1885 года в Будапеште. Отец, Йожеф Лёвингер, выходец из бедной еврейской семьи в венгерской глубинке, который, по воспоминаниям Лукача, был «человеком, сделавшим себя сам». Отец Лукача стал крупным банкиром, директором Венгерского кредитного банка, и получил в Австро-Венгерской империи наследуемый баронский титул (т. е. Лукач — австрийский барон). Мать, Адель Вертхаймер, уроженка Вены. Основным языком в доме Лукача был немецкий.
Его родители, как писал Лукач, не были религиозными людьми, иудаизм в их жизни играл ритуальную роль. В 1907 году семья Лукача перешла в лютеранство.
Лукач закончил аристократическую евангелическую гимназию в фешенебельном районе Будапешта. По его собственным словам, Лукач никогда не подвергался притеснениям из-за своего еврейского происхождения и свободно чувствовал себя в аристократической среде Австро-Венгрии.
После школы Лукач поступает на юридический факультет Будапештского королевского венгерского университета и заканчивает его в 1906 году.
В школьные годы Лукач пробовал свои силы в театральной критике, во время учебы в университете стал одним из основателей культового молодежного венгерского театра «Талия». В это же время Лукач впервые знакомиться с работами Маркса.
В 1906–1907 годах Лукач проходил курс философии в Берлинском университете под началом немецкого философа-неокантианца и социолога Георга Зиммеля.
В 1908 году Лукач получает ключевую венгерскую литературную премию Кишфалуди за книгу «История развития современной драмы». Его отец предлагает сыну политическую карьеру в консервативной партии спикера парламента Венгрии Тиса, но Лукач отвергает такую перспективу.
Работая над «Историей развития современной драмы», Лукач обращается к «Капиталу» Маркса, как социологической работе.
Цитата*: «Я уже гимназистом прочел некоторые произведения Маркса. Позже, в 1908 году, я также проработал „Капитал“, чтобы найти социологическое обоснование для моей монографии о современной драме. Ибо тогда меня интересовал Маркс-„социолог», увиденный через методологические очки, отшлифованные, прежде всего, Зиммелем и Максом Вебером».
* Цитаты высказываний Лукача приводятся по книгам «Дьердь Лукач: Прожитые мысли. Автобиография в диалоге», издательство «Владимир Даль», 2019 год, Санкт-Петербург и «История и классовое сознание», Георг Лукач, издательство «Логос-Альтера», 2003 год, Москва.
В 1909 году Лукач в Будапештском университете получает степень доктора философии в литературе за диссертацию «Форма драмы».
Затем вновь последовал немецкий период в жизни Лукача, в ходе которого он сближается с одним из основоположников социологии Максом Вебером (вступает в кружок Вебера), философом-марксистом Эрнстом Блохом и другими немецкими интеллектуалами. К тому моменту Лукач уже был крупной литературной величиной (в качестве критика), был знаком с Томасом Манном, с которым позднее неоднократно встречался и состоял в переписке. Манн вывел Лукача в образе католического реакционера-иезуита еврейского происхождения Нафты в «Волшебной горе».
Лукач в одном из интервью следующим образом прокомментировал данный вопрос. Цитата: «Не может быть абсолютно никаких сомнений в том, что для фигуры Нафты он взял меня в качестве модели. Он был, однако, слишком умен, чтобы не знать, что взгляды Нафты не были моими взглядами. На эту тему в его письмах имеется ужасно много всякой дипломатии. <…> Когда Томас Манн спросил меня в Вене, можно ли ему использовать меня в качестве модели, то я не возражал».
В 1914 году Лукач женится на русской художнице, эсерке-бомбистке Елене Андреевне Грабенко, переводившей Ленина на немецкий язык. Позднее Грабенко вернется в СССР, официальный развод с Лукачем состоится после Первой мировой войны. В 1919 году Лукач женился на Гертруд Бортштибер и усыновил троих ее детей от первого брака. Своих детей у Лукача не было.
Во время Первой мировой войны Лукач обращается к марксизму как к философии, что в конечном итоге приводит к его разрыву с Веббером. Лукач становится марксистом.
В 1915 году Лукач возвращается в Будапешт, вокруг него складывается «Воскресный кружок», ставший одним из центров интеллектуальной жизни страны. Лукача признали негодным к военной службе, в ходе Первой мировой войны он служил в австро-венгерской цензуре.
В октябре–ноябре 1918 года в Венгрии произошла национальная «Революция астр», по итогам которой Венгрия вышла из состава Австро-Венгерской империи (прекратившей свое существование). Возглавила революцию Социал-демократическая (марксистская) партия.
24 ноября 1918 года на базе Венгерской группы РКП(б) была создана Венгерская коммунистическая партия, которая выступала за большевистский путь и быстро набирала силу.
В декабре 1918 года Лукач публикует эссе «Большевизм как моральная проблема», в котором формулирует свое отношение к советскому проекту и к возможному пути венгерской социал-демократии.
Цитата: «Если бы общественный строй без классового угнетения, чистая социал-демократия были лишь идеологией, то здесь не возникало бы никакой моральной дилеммы. Но таковая возникает в силу того, что истинная, окончательная, все предрешающая и все увенчивающая цель борьбы для социал-демократии заключается в том, чтобы посредством классовой борьбы пролетариата сделать невозможной всякую последующую классовую борьбу и создать общественный строй, при котором невозможно было бы даже помыслить о ней. Осуществление этой цели сейчас находится в заманчивой близости от нас, и именно отсюда проистекает моральная дилемма. Или мы ухватываемся за данную возможность: тогда мы должны принять сторону террора и классового угнетения; ибо ныне на повестке дня стоит классовое господство пролетариата (впрочем, это последнее, самое беззастенчивое, самое неприкрытое классовое господство уничтожит себя самое и тем самым всякое классовое господство). Или же мы захотим построить новый мир новыми методами, методами истинной демократии (доселе истинная демократия еще никогда не существовала в качестве действительности, но лишь в виде императива). Но тогда может статься, что большинство людей еще не желает этого нового мира; и нам нужно, коль скоро мы не хотим против их воли господствовать над ними, ждать до тех пор, покуда человечество само собой не сделает то, к чему мы уже неизменно стремились и что осознавали как единственно возможное решение. <…> Стало быть, выбор между двумя указанными позициями, как всякий моральный вопрос, является вопросом веры. <…> Я не придерживаюсь того взгляда, что для „скорого подвига“ большевизма требуется больше веры, чем для длительной, поучительной, очень ответственной и душевно изнурительной борьбы, которую придется вести тем, кто становится на сторону демократии. В первом случае сохраняют — любой ценой — видимую чистоту своего непосредственного убеждения; во втором сознательно приносят в жертву, — жертвуя также и собой, — притязание на осуществление социальной демократии в целом, а не фрагментарно. Повторяю: большевизм базируется на метафизическом допущении, будто из плохого может родиться хорошее, будто, как сказал Разумихин в „Преступлении и наказании“, возможно провраться до правды. Автор данных строк не разделяет этой веры, и потому он усматривает в корнях большевистской позиции неразрешимую моральную проблему. Напротив, демократия требует лишь чрезвычайного самоотречения и самоотвержения от тех, кто к ней стремится честно и сознательно. Но даже если это потребует сверхчеловеческих сил, тут нет неразрешимой задачи — в противоположность моральной проблеме большевизма».
Лукач с позиции марксизма отвергает большевистский путь (советский проект) и через несколько недель, в том же 1918 году, вступает в большевистскую Венгерскую коммунистическую партию. То есть резко отрицает свои же тезисы, высказанные в эссе «Большевизм как моральная проблема». Лукач меняет веру.
21 марта 1919 года левое крыло Социал-демократической партии и Венгерская коммунистическая партия создают коалиционное правительство и объявляют об учреждении Венгерской советской республики. Лукач входит в ЦК компартии и становится заместителем наркома просвещения. Возглавлял наркомат левый социал-демократ Кунфи, Лукач же, в качестве представителя коммунистической партии, был его заместителем и фактически курировал политику Венгерской советской республики в области культуры.
Лукач выступает за большевистскую линию на классовую войну. Таким образом, Лукач прямо декларирует тезисы, ранее отвергнутые им в «Большевизме как моральная проблема».
Лукач в декабре 1918 года: «Осуществление этой цели сейчас находится в заманчивой близости от нас, и именно отсюда проистекает моральная дилемма. Или мы ухватываемся за данную возможность: тогда мы должны принять сторону террора и классового угнетения; ибо ныне на повестке дня стоит классовое господство пролетариата».
Лукач в апреле 1919 года: «Овладение государственной властью — это также момент для уничтожения угнетающих классов. Момент, которым мы должны воспользоваться».
Весной 1919 года разгорается война с Румынией, которая еще в конце 1918 года аннексировала часть Трансильвании, принадлежавшей тогда Венгрии, и в апреле 1919 года наряду с Чехословакией перешла в дальнейшее наступление. Это была война за то, как пройдут границы между национальными государствами после распада Австро-Венгерской империи.
Лукач в качестве политкомиссара выезжает на фронт. Для стабилизации фронта, Лукач отдает приказ о расстреле части бежавших без боя бойцов.
Цитата: «Я был политкомиссаром пятой дивизии. Когда в апреле произошло чешско-румынское нападение, Совет народных комиссаров решил, что половина народных комиссаров, если я правильно помню, должна в качестве политических руководителей направиться в крупнейшие военные соединения. <…> Я вызвался на эту работу и был направлен в Тисафюред, где мы заняли оборонительный рубеж. Оборона Тисафюреда шла очень плохо, поскольку будапештские красноармейцы разбежались без единого выстрела, и таким образом оба других батальона, которые уже были на месте для достойной обороны Тисафюреда, не смогли удержать свои позиции, так что румыны прорвали фронт и Тисафюред пал. И тогда порядок я восстановил очень энергично, то есть, когда мы переправились в Поросло, я созвал чрезвычайный военный трибунал и восемь человек из этого беглого батальона расстреляли на рыночной площади. Тем самым в общем и целом порядок там был восстановлен. Позднее моя миссия изменилась, когда я стал политкомиссаром всей пятой дивизии. Вместе мы наступали на чехов до самой Римавска-Соботы. Я был при взятии Римавска-Соботы, а затем отозван обратно в Будапешт, так закончилась моя связь с Красной Армией».
Венгерская советская республика терпит поражение в войне с Румынией и Чехословакией. 1 августа 1919 года коммунистическое правительство бежит из страны. К власти в Венгрии приходят националисты (формально учреждается монархия). Лукач вместе с одним из лидеров венгерских коммунистов Отто Корвиным остаются в Будапеште, им поручают организацию коммунистического подполья.
Вот что об этом рассказывал Лукач. Цитата: «Мнение партии было таково, что Корвин и я должны остаться в стране, чтобы поддерживать нелегальное движение и руководить им. Я должен был принять идеологическое руководство, в то время как Корвин — организационные обязанности».
После ареста Корвина Лукач бежит в Вену. В столице Австрии Лукача арестовывают наряду с другими венгерскими коммунистическими лидерами. Новые власти Венгрии требуют их экстрадиции. С коллективным письмом в защиту Лукача выступили ряд крупных европейских интеллектуалов, включая Томаса и Генриха Манна. Эрнст Блох и Макс Вебер отдельно вступятся за Лукача в частном порядке.
В итоге Лукач был освобожден из-под ареста и ему удалось избежать экстрадиции. До 1921 года Лукач входил в ЦК компартии Венгрии, но далее вышел из него в силу конфликта с партийным руководством, оставаясь при этом коммунистом и членом партии (Лукач принадлежал к ее левому крылу).
Венский период Лукача можно назвать ленинским. Именно тогда в Вене Лукач, согласно его воспоминаниям, впервые по-настоящему погружается в работы Ленина и начинает интерпретировать Маркса через Ленина. Вот что писал об этом сам Лукач: «Разбирательство с ленинским учением. Для меня: подлинное изучение Маркса».
Ленин в 1920 году подверг Лукача резкой критике. Лукач же до конца жизни отзывался о Ленине исключительно комплементарно.
Ленин осудил Лукача, выступившего против участия коммунистов в парламентской борьбе: «Три признака этой болезни в прекрасном [венском, прим. АМ] журнале „Коммунизм“ [в котором регулярно публиковался Лукач, прим. АМ] хотелось бы мне отметить вкратце тотчас же. В № 6 (1. III. 1920) помещена статья тов. Г. Л.: „К вопросу о парламентаризме“, которую редакция называет дискуссионной и от которой прямо отрекается (к счастью), т. е. заявляет свое несогласие с ней, тов. Б. К., автор статьи: „К вопросу о проведении парламентского бойкота“ (№ 18 от 8. V. 1920). Статья Г. Л. очень левая и очень плохая. Марксизм в ней чисто словесный; различие „оборонительной“ и „наступательной“ тактики выдуманное; конкретного анализа точно определенных исторических ситуаций нет; самое существенное (необходимость завоевать и научиться завоевывать все области работы и учреждения, где проявляет свое влияние на массы буржуазия, и т. д.) не принято во внимание».
Спустя много лет спустя Лукач следующим образом вспоминал данную критику со стороны Ленина. Цитата: «Справедливости ради должен сейчас сказать, что Ленин и обо мне был очень плохого мнения. Здесь не надо ничего приукрашивать. Ленин очень резко высказался о моей статье о парламентаризме. В то время как [лидера Венгерской компартии] Куна он рассматривал как ученика Зиновьева, меня он считал обычным ультралевым».
В 1921 году Лукач впервые посещает советскую Россию для участия в III Конгрессе Коминтерна.
В 1923 году Лукач опубликовал свою работу «История и классовое сознание», которая, как считается, заложила основы западного марксизма. В частности, оказала решающее влияние на раннюю Франкфуртскую школу.
В это же время в Вене жил Грамши, но нет свидетельств о том, что они с Лукачем встречались.
Наш Грамши: https://sponsr.ru/friend_ru/81122/Nash_Gramshi_Zdravyi_smysl/
В 1924 году Лукач реагирует на кончину Ленина публикацией эссе «Ленин. Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей».
Субъект революции. Лукач о Ленине https://sponsr.ru/friend_ru/81173/Subekt_revolucii_Lukach_oLenine/
В 1928 году Лукача избирают председателем ЦК компартии Венгрии. В том же году Лукач публикует «Тезисы Блюма» (Блюм — партийный псевдоним Лукача), в которых выступает за «демократическую диктатуру» пролетариата и крестьянства как пролог к диктатуре пролетариата. Венгерская коммунистическая партия отвергает данные тезисы, они же осуждаются Коминтерном как «правый уклон». Лукач покидает пост главы ЦК компартии Венгрии и уходит из активной политики.
В 1930 году Коминтерн вызывает Лукача в Москву для участия во II съезде Венгерской коммунистической партии, который прошел в Подмосковье, и дальнейшего пребывания в СССР. Лукач с семьей едет в Москву, где живет и работает старшим научным сотрудником в Институте Маркса — Энгельса (ИМЭ). Вместе с Лукачем работал в ИМЭ работал советский философ и литературовед Михаил Лифшиц, ставший одним из крупнейших советских марксистов. Лифшиц окажет существенное влияние на становление Эвальда Ильенкова и других советских философов. Лукач и Лифшиц дружили до конца жизни. Позднее Ильенков пытался добиться издания работ Лукача в СССР, но после Сталина их начали издавать только на излете перестройки.
В 1931–1933 годах Лукач по поручению Коминтерна живет и работает в Германии, вступает в Коммунистическую партию Германии, руководит коммунистической фракцией писателей. В этот период Лукач знакомится с немецким левым драматургом Бертольтом Брехтом, с которым, несмотря на разность взглядов, сохранял взаимоуважительные отношения.
В 1933 году, после захвата власти Гитлером, Лукач возвращается из Германии в СССР, где проживет с 1933 до 1945 года. В советский период Лукача звали Георгий Осипович Лукач.
Лукач работает в Институте философии АН СССР, знакомится с ранее неопубликованными работами молодого Маркса. Публикуется в журналах «Литературный критик», «Интернациональная литература» и в ряде европейских марксистских изданиях.
Лукач вступает в Союз писателей СССР в год его основания, в 1934 году. Тогда же Лукач входит в бюро немецкой секции союза.
Вокруг Лифшица и Лукача, занимавшихся марксистской эстетикой и литературой, складывается литературный круг, печатным органом которого неформально становится журнал «Литературный критик». Среди прочих в окружение Лукача-Лифшица входил писатель Андрей Платонов.
Лукач и Лифшиц стояли на позициях социалистического реализма в литературе, понимая его иначе, чем сталинский мейнстрим.
Лукач впоследствии следующим образом характеризовал деятельность сформировавшегося вокруг него и Лифшица сообщества. Цитата: «Лифшиц и я, принадлежа к активу журнала „Литературный критик“, находились в остром противоречии с официальной линией, возглавляемой Фадеевым».
Иметь конфликт с официальной линией, возглавляемой всесильным сталинским писателем Александром Фадеевым (один из создателей и идеологов Союза писателей СССР, впоследствии его глава и член ЦК КПСС), и при этом «выжить» во всех смыслах — это серьезно. Группа Лукача-Лифшица не была диссидентской, она существовала официально и многие годы, со слов Лукача, противопоставляя себя мейнстриму, сохраняла свои позиции. Это описание альтернативного советского марксистского течения, имевшего самое высокое признание. Помимо всего прочего, Лукач и Лившиц избежали «большой чистки» при Сталине.
Более развернутое высказывание Лукача об активе «Литературного критика». Цитата: «По инициативе Сталина была инициирована кампания, имевшая и свои вполне положительные стороны, а именно борьбу против РАПП [Российская ассоциация пролетарских писателей, прим. АМ]. Эта кампания, в сущности, служила хорошей цели — сместить троцкиста Авербаха, генерального секретаря РАПП. Сталин был исключительно заинтересован в этом вопросе. В этой кампании также приняли участие [близкие к кругу Лукача-Лифшица, прим. АМ] Юдин и Усиевич, атаковавшие бюрократическую аристократию РАПП и предлагавшие вместо узколобой РАПП, принимавшей в свои ряды только коммунистических писателей, общий русский Союз писателей, в котором каждый русский писатель из Советского Союза занял бы свое место и который тогда смог бы заниматься делами русских авторов. Я также присоединился к этому движению. В какой-то мере движение раскололось на две части. Чисто сталинистское крыло удовлетворилось тем, что изолировало Авербаха. В последующие годы он был также ликвидирован — уничтожен в ходе процессов. Из другого крыла вышел журнал „Литературный критик“, боровшийся за революционно-демократическое преобразование русской литературы. В последний период моего пребывания в России я принимал в нем участие.
[Какие возможности имел этот журнал в годы поднимающегося сталинизма?] Не следует забывать то особенное обстоятельство, что практическое влияние сталинизма все-таки осуществлялось через центральный партаппарат. Не знаю, по какой причине, но Сталин, во всяком случае, рассматривал также и философов Митина и Юдина в качестве своих людей. Следовательно, в Центральном Комитете они играли важную роль и, таким образом, Юдин мог выторговать через Усиевич уступки для направления «Литературного критика». По этой причине не только я уцелел в годы больших процессов; среди актива «Литературного критика» никто также не стал жертвой великих преследований. <…> мы действовали как фракция в Центральном Комитете, хотя Фадеев и другие, бывшие членами других фракций, нас беспрерывно атаковали».
Лукач пишет, что Сталин считал своими людьми философов, входивших в круг Лукача-Лифшица, и описывает данный круг как фракцию в ЦК (!), выстоявшую в аппаратных боях с ключевыми фигурами сталинской эпохи. Но каковы бы ни были политические обстоятельства, ясно, что Лукач как философ влиял на советский марксизм, а советский марксизм, в свою очередь, влиял на Лукача.
В СССР издают такие работы Лукача, как «Литературные теории XIX века и марксизм» (1937), «Исторический роман» (1937-1938), «К истории реализма» (1939) и «Борьба гуманизма и варварства» (1943).
25 июня 1941 года Лукача арестовали как «агента венгерской разведки». За Лукача вступились лидер Коминтерна Георгий Димитров и ядро литературного круга Лукача-Лифшица (что вновь говорит о его весе в советской системе). Лукача освободили 26 августа того же года.
В октябре 1941 года Лукач был эвакуирован в Казань, затем в Ташкент. В июле 1942 года по вызову ЦК ВКП(б) вернулся в Москву.
29 декабря 1942 года Лукач защитил в Институте философии АН СССР докторскую диссертацию «Молодой Гегель». Что показательно, особенно в контексте конфликта с Фадеевым и недавнего ареста. Защищать докторскую «в обход» кандидатской — исключительное событие, требующее особого одобрения. Защита диссертации Лукача была одобрена комиссией единогласно.
Судьбу Лукача в СССР можно рассмотреть как почти идеальную ролевую модель для крупного западного марксиста, выбравшего советскую сторону. Кто знает, как сложилась бы судьба Грамши, если бы сталинский СССР сумел добиться его освобождения из фашистской тюрьмы (попытки чего предпринимались неоднократно) и вывезти в Москву. Но не думаю, что она могла бы быть качественно более благоприятной, чем у Лукача. Скорее наоборот.
В 1945 году Лукач возвращается в теперь уже социалистическую Венгрию, где становится профессором эстетики и философии в Будапештском университете.
На Западе Лукача обвиняли в жестком продвижении социалистической линии в венгерской литературе и культуре, за бортом которой оказались якобы при участии Лукача многие несоциалистические венгерские интеллектуалы.
В 1946 году Лукач получает венгерскую социалистическую премию имени Баумгартена.
В 1949 году Лукач становится членом Венгерской академии наук. В том же 1949 году Лукач дискутирует в Париже с Сартром по вопросам экзистенциализма и марксизма. В целом Лукач оставался в повестке западного марксизма в качестве одной из ключевых его фигур.
Дважды: в 1949–1951 и 1953–1957 годах избирается депутатом госсобрания Венгерской Народной Республики. С 1950 года Лукач стал членом Всемирного совета мира.
В 1955 году Лукач получает главную государственную венгерскую «Большую премию» имени Кошута.
В 1956 году Лукач с оговорками поддержал ХХ съезд КПСС и в целом негативно отзывался о Сталине до конца жизни. При этом Лукач последовательно подчеркивал особую роль сталинского СССР в разгроме нацистской Германии.
Лукач: «Сталин был единственной существовавшей антигитлеровской силой. <…> И не забывайте: Троцкий не мог прийти в соответствие с той сталинской линией, которая одна была в состоянии de facto оказать сопротивление Гитлеру».
Также Лукач подчеркивал свою веру в Россию.
Цитата: «[Товарищ Лукач, считали ли Вы в начале войны, в период немецкого наступления, победу немцев возможной?] Нет. Нет. Я все время верил в то, что Россия, которая уже однажды уничтожила куда более крупного человека, чем Гитлер, — Наполеона, уничтожит также и Гитлера. [Стало быть, в первую очередь это была вера в Россию?] Вера в Россию».
Что касается упомянутого Троцкого, то Лукач не был троцкистом и негативно отзывался о троцкизме. Цитата: «Я едва знал троцкистов. Самого Троцкого я знал с III Конгресса, и он был мне вообще несимпатичен. Недавно я прочел в томе последней переписки Горького, что Ленин однажды сказал, что Троцкий приобрел себе в гражданской войне большие заслуги, что он принадлежал к ним [к большевикам], но не был их человеком, эта плохая черта была в нем от Лассаля. Это сравнение я абсолютно разделяю. <…> Троцкий был исключительно остроумным и образованным писателем. Но как политика, как политического теоретика я не ставлю его ни в грош. <…> [Когда возникла Ваша антитроцкистская позиция?] Я работал в Институте философии, и моя позиция окончательно определилась тем, что русская философия образовывала однозначный и единый фронт против Гитлера. Лишь троцкисты были против. Следовательно, я был против троцкистов».
В противостоянии троцкизма и сталинизма Лукач однозначно занимает сторону сталинизма. Но затем отвергает и сталинизм по иным причинам. Что касается самоопределения, то Лукач характеризовал себя как человека, «преданного личности Ленина и его делу».
В октябре 1956 года Лукач согласился стать министром культуры в правительстве Имре Надя, который, будучи на тот момент премьер-министром социалистической Венгрии, пошел на соглашение с восставшими националистическими силами и создал многопартийное правительство. Как утверждается, на назначении Лукача министром культуры в коалиционном правительстве настояло советское руководство (Микоян и Суслов).
В конце концов Надь объявил о выходе Венгрии из Организации Варшавского договора и призвал ООН защитить венгерский суверенитет от СССР.
Вот что об этом рассказывал Лукач. Цитата: «[А как Вы сами были затронуты октябрьскими событиями? В практическом плане каковы были последствия этих событий для Вас?] Во-первых, они привели к тому, что я был избран в Центральный Комитет*. Во-вторых, внутри Центрального Комитета я оказался в некоторой оппозиции к Имре Надю. Я упомянул бы лишь важнейший вопрос: когда Имре Надь объявил о выходе Венгрии из Варшавского договора, Золтан Санто и я не только выступили, но и проголосовали против этого. Мы призывали Имре Надя не оглашать публично такие принципиально важные решения, прежде чем мы не договоримся об этом внутри партии. [Вы вдвоем проголосовали против выхода Венгрии из Варшавского договора? Другими это постановление было поддержано?] Другие поддержали его».
* Правящая Венгерская партия трудящихся (образованная путем объединения коммунистической и социал-демократической партий) после начала восстания в конце октября 1956 года фактически самораспустилась. 31 октября было объявлено о создании новой марксистской партии — Венгерской социалистической рабочей партии (ВСРП), порывающей со сталинизмом. Лукач стал членом ее учредительного комитета. Премьер-министр Венгрии Имре Надь также представлял ВСРП.
В Будапешт были введены советские танки. Порядок был восстановлен. Новой правящей партией стала вышеупомянутая ВСРП, взявшая просоветский курс. Лукач пробыл некоторое время под арестом и был отстранен от партийной жизни.
В начале 60-х годов Лукач положительно отзывался о Солженицыне как писателе, увидев в его произведениях образец современного, но не социалистического реализма. Лукач писал, что Солженицын критикует сталинизм с «плебейской», а не с коммунистической позиции.
Лукач имел возможности эмигрировать на Запад, где он был культовой фигурой в левых кругах, но отверг их.
Лукач был восстановлен в Венгерской коммунистической партии в 1968 году.
В марте 1969 года, в пятидесятую годовщину образования Венгерской Советской Республики, Лукач был награжден орденом Красного Знамени.
Лукач выбрал марксизм-коммунизм в молодости и до конца жизни оставался верным ему. Ради коммунизма Лукач пожертвовал предустановленной (данной от рождения) судьбой крупного буржуа с баронским титулом, предпочтя крайне скромное бытие и риск для жизни марксиста-революционера. Лукач мог бы состояться как буржуазный философ, его талант выделяли такие крупные мыслители, как Макс Вебер, Эрнст Блох и другие. Лукач мог бы состояться как буржуазный литературовед, чей гений ценил великий буржуазный писатель Томас Манн. С особым уважением к Лукачу относился гениальный театральный постановщик Бертольт Брехт и многие другие крупнейшие интеллектуалы и творческие личности той эпохи.
Лукач в полной мере состоялся как философ-марксист, получив высшее признание и в сталинском СССР (насколько оно в принципе было возможно), и в Европе, причем как восточной, так и западной.
Лукач — крупнейший марксистский философ, оказавший существенное влияние на дальнейшее течение и советского, и западного марксизма.
Лукач скончался 4 июня 1971 года в Будапеште.
Антонио Грамши в «Тюремных тетрадях» развернуто рассматривает противоречие между империей и национальным итальянским государством. Под империей Грамши понимает, как Римскую империю (затем Священную Римскую империю германской нации), так и католическую церковь.
Перевод приводится по изданиям «Грамши А. Избранные произведения. Т.3 Тюремные тетради», Издательство иностранной литературы, 1959 год, Москва и «Грамши А. Тюремные тетради. В 3 ч. Ч. 1.», Издательство политическая литература, 1991 год, Москва.
Цитата: «Исследование исторического процесса формирования итальянской интеллигенции заставляет, таким образом, обратиться ко временам Римской империи, когда Италия, поскольку на ее территории находится Рим, становится кузницей образованных классов всех частей империи. Руководящий слой все более делается имперским и все менее латинским, он становится космополитическим: императоры также уже не латиняне и т. д. Это означает, что развитие классов итальянской интеллигенции (действующих на территории Италии) идет в одном определенном направлении, которое совершенно не является национальным, а это приводит к нарушению состава живущего в Италии населения и т. п.».
Итальянская интеллигенция по Грамши с самого раннего периода формировалась в имперском русле — как космополитическая. Что обуславливало ее наднациональный характер. Разумеется, никакой именно итальянской идентичности в Римской империи не было, потому Грамши оговаривается: «действующих на территории Италии».
Цитата: «О том периоде древнеримской истории, который знаменует собой переход от Республики к Империи, — поскольку он создает общие контуры некоторых идеологических тенденций будущей итальянской нации. Кажется, что до сих пор не показано со всей ясностью, что в действительности именно Цезарь и Август радикальным образом изменяют положение Рима и полуострова в равновесии сил внутри классического мира, лишая Италию „территориальной“ гегемонии и передавая функцию руководства „имперскому“, то есть наднациональному классу. <…> Цезарь добивается победы, поскольку проблема, которую Гракхам, Марию и Катилине, предстояло разрешить на полуострове, в Риме, перед Цезарем встает в рамках целой Империи, и в ней полуостров является лишь частью, а Рим „бюрократической“ столицей, да и то только до определенного момента. Этот узловой исторический этап имеет величайшее значение для истории полуострова и Рима, так как он дает начало процессу „денационализации“ Рима и полуострова и его превращения в „космополитическую территорию“. Древнеримская аристократия, которая с помощью методов и средств, соответствовавших ее времени, объединила полуостров и создала базу для национального развития, подавляется теперь имперскими силами и теми проблемами, которые она сама же вызвала к жизни».
Переход Рима от республики к империи (не по форме, а по существу), с экспансией далеко за пределы Апеннинского полуострова, с одной стороны, сделал Рим «центром мира». С другой стороны, Рим оказался центром именно мира, а не Италии. Подчиняя себе мир, Рим был всё дальше от оформления итальянского народа, растворяя себя и (лишь потенциально возможный на тот момент) итальянский народ в империи.
Империя, воплощенная в государственной форме, — космополитическая территория, объединенная наднациональной всемирной идеей. Соответственно, имперская интеллигенция (напомню, Грамши включает в данное понятие и элиту) — космополитическая и наднациональная.
Цитата: «[Цезарь стремился] привлечь в Рим лучшую интеллигенцию всей Римской империи, осуществляя централизацию в широком масштабе. Так было положено начало той самой категории „имперской“ интеллигенции в Риме, которая найдет свое продолжение в католическом духовенстве и оставит немалый след во всей истории итальянской интеллигенции с характерным для нее вплоть до XVIII века „космополитизмом“.
В Римской империи была сформирована наднациональная имперская интеллигенция, которая нашла свое продолжение в католическом духовенстве. Империя продолжила свое существование в христианской и затем конкретно католической ипостаси.
Цитата: «Этот не только социальный, но и национальный, расовый разрыв между значительными массами интеллигентов и господствующим классом Римской империи воспроизводится после падения империи как разрыв между германскими воинами и интеллигентами романизированного происхождения, преемниками категории вольноотпущенников. С этими явлениями переплетается рождение и развитие католицизма и церковной организации, которая на многие века подчинит своим интересам большую часть духовной деятельности и будет осуществлять монополию в культурном руководстве в сочетании с карательными санкциями по отношению к тем, кто вздумает противиться этой монополии или обойти ее. В Италии является фактом, что интеллигенция полуострова выполняла в большей или меньшей степени, в зависимости от времени, космополитическую функцию».
Грамши описывает католицизм как новую империю, центр которой всё также оставался в Риме. Католическая церковь, безусловно, имперский институт, что напрямую вытекает из тезисов Грамши. Отступая от Грамши (но принципиально не противореча ему) напомню, империя — это всемирная идея, необязательно воплощенная в конкретной государственной форме. Католицизм — это империя, а Ватикан — ее земной институт.
Цитата: «Бесспорно, что религиозность итальянцев очень поверхностна, и также бесспорно, что она носит узко политический характер, характер гегемонии международного масштаба. <…> Не следует забывать, что начиная с XVI века и в последующий период Италия принимала участие в мировой истории — прежде всего как резиденция папства, а также и потому, что итальянский католицизм рассматривался не только как суррогат государственного и национального духа, но, несомненно, и как мировая руководящая функция, то есть как империалистический дух».
Грамши пишет про «империалистический дух» католицизма, рвущего установить свою гегемонию международного масштаба. Это описание империи с позиции гегемонистской войны.
Цитата: «Культура» в течение многих веков была единственным «национальным» итальянским проявлением. Тут есть словесный обман. Где находилась основа этой итальянской культуры? Не в Италии: эта «итальянская» культура есть продолжение средневекового космополитизма, связанного с наследием империи и церковью, воспринимавшихся как всемирные понятия с «географическим» центром в Италии. Итальянская интеллигенция функционально являлась космополитическим культурным концентратом, она усваивала и теоретически разрабатывала отблески более основательной, не итальянской жизни».
Италия и конкретно Рим, став центром католического мира, остались центром империи. Таким образом, итальянская интеллигенция продолжила формироваться империей и служить империи. Что вело к расцвету Италии как имперского центра и умаляло национальное начало Италии. Его некому было выразить в условиях торжества космополитической интеллигенции.
Грамши приводит развернутый пример космополитического мышления итальянских гениев.
Цитата: «Из статьи Нелло Таркьяни „Один забытый истолкователь Микеланджело“ (Эмиль Оливье) в „Марцокко“ от 3 апреля 1927 года. „Для него (Микеланджело) не существовало ничего, кроме искусства. Папы, князья, республики — все равно, лишь бы они давали ему возможность работать; чтобы работать, он пошел бы и к Турецкому властелину, как грозился однажды; и в этом к нему приближается Челлини“. И не только Челлини. А Леонардо? Но почему это происходит? И почему такие люди существовали почти исключительно в одной Италии? Вот в чем вопрос. Проследить на жизни этих художников, как проявлялась у них „анациональность“. А разве у Макиавелли национализм был таким уж сильным, сильнее „любви к искусству ради искусства“? Такого рода исследование было бы очень интересно: не занимал ли его вопрос об итальянском государстве скорее как один из „национальных вопросов“ или же как политический вопрос, интересный в себе и для себя, особенно учитывая всю его сложность и большую прошлую историю Италии?».
Италия делегировала своих гениев империи.
Цитата: «Дело в следующем: для итальянцев космополитизм связан с особым положением Италии в отличие от остальных стран, другими словами, Италия как бы дополняет собой остальные страны, создает красоту и культуру для всей Европы».
Кризис или даже крах собственной империи не сразу и в принципе необязательно приводит к изменению космополитического мировоззрения на национальное. Территория может остаться космополитической даже если империя уже покинула ее. Культурное выражение данного феномена наиболее фундаментально.
Цитата: «Проблема, поставленная Леви, интересна, его изыскания ведут к утверждению, что первые элементы Возрождения имели не придворное и не схоластическое, а народное происхождение; они были выражением всеобщего культурного и религиозного движения протеста (патария) против средневековых устоев — церкви и империи».
Грамши ставит вопрос об эпохе Возрождения, как истоке буржуазного восстания против Святой Римской империи и церкви. То есть схватки национального государства и империи.
Цитата: «Главным центром гуманизма и Возрождения как литературного выражения этого общеевропейского исторического движения была Италия, но прогрессивное движение после X века, хотя оно и сыграло большую роль благодаря [буржуазным городским] коммунам, пришло в упадок именно в Италии и именно вместе с гуманизмом и Возрождением, которые в этой стране приобретают регрессивный характер, между тем как в остальной Европе общее движение нашло свое завершение в национальных государствах, а затем — в мировой экспансии Испании, Франции, Англии, Португалии. В Италии национальному государству в этих странах соответствовала организация папства как абсолютистского государства, установленного Александром VI, — организация, разъединившая остальную Италию, и т. д. То, что Возрождение не может быть таковым без создания национального государства, в Италии понимал Макиавелли, но как личность он теоретически обобщает не итальянские события, а то, что происходит за пределами Италии».
Возрождение привело к формированию национальных государств в Испании, Франции, Англии, Португалии и их последующей экспансии (эпоха колониализма — эпоха экспансии национальных государств Европы во внешний мир, по Грамши). В качестве заметки на полях отмечу, такая постановка вопроса пересекается с представлениями Бенедикта Андерсона, согласно которым колониальный центр (Запад) протранслировал свое внутреннее устройство в колонии и таким образом придал импульс формированию национальных государств по всему миру.
Воображаемые сообщества. Андерсон: https://sponsr.ru/friend_ru/81089/Voobrajaemye_soobshchestva_Anderson/
Но в Италии не было национального Возрождения, подчеркивает Грамши. Его программу «переключила» на себя католическая церковь, воплотившая ее в имперском ключе.
Цитата: «Спонтанно возникшее итальянское Возрождение, которое начинается после X века и в художественном отношении достигает расцвета в Тоскане, было задушено гуманизмом и Возрождением в плане культуры, возрождением латыни в качестве языка интеллигенции в противоположность народному языку и т. д.».
Итальянское (национальное) Возрождение было раздавлено великим итальянским имперским Возрождением. Космополитическая интеллигенция вновь победила в гегемонистской войне. Важнейшим полем такой войны был язык.
Цитата: «Всякий язык представляет собой цельное мировоззрение, а не только одеяние, которое равнодушно служит формой любого содержания. Но тогда не означает ли это, что имела место борьба между двумя мировоззрениями — буржуазно-народным, излагавшимся на народном языке, и аристократически-феодальным, излагавшимся на латыни и обращавшимся к римской древности, и что Возрождение характеризуется именно этой борьбой, а не безмятежным созиданием торжествующей культуры? Росси не может понять, что обращение к античности является просто политическим средством и само по себе не может создать культуры и что поэтому Возрождение должно было волей-неволей превратиться в Контрреформацию, то есть стать поражением буржуазии, вызванной к жизни коммунами, и триумфом романизма — но в форме власти папы над сознанием и в виде попытки возвратиться к Священной Римской империи: фарс после трагедии».
Латынь была языком европейской интеллигенции в Средние века. Это был период торжества католической империи. По мере становления национальных государств, латынь повсеместно теснили местные языки. Но не в Италии, где в отличие от ряда других стран, буржуазия проиграла.
Цитата: «Причину провала последовательно сменявших друг друга попыток создать народную, национальную коллективную волю следует искать в наличии определенных социальных групп, возникавших в результате разложения буржуазии городских коммун, в особом характере других социальных групп, отражающих международную функцию Италии как места пребывания папского престола и хранительницу традиций Священной Римской империи и т. д. Эта функция и обусловленное ею положение определяют внутреннюю ситуацию, которую можно назвать „экономико-корпоративной“, то есть в политическом отношении худшей из всех форм феодального общества, формой наименее прогрессивной и наиболее застойной, так как при ней всегда отсутствовала и не могла укрепиться действенная якобинская сила — именно та сила, которая в других странах вызвала к жизни и организовала народную, национальную коллективную волю и привела к созданию современных государств».
Напомню, по Грамши экономико-корпоративная фаза подразумевает, что общественные отношения определяются грубым материальным интересом и вытекающим из него принципом солидарности. Цитата: «Первой и самой элементарной стадией коллективного политического сознания является экономико-корпоративная стадия: купец считает, что он должен выступать солидарно с другим купцом, фабрикант — с другим фабрикантом и т. д., но купец еще не ощущает себя солидарным с фабрикантом».
Наш Грамши. Гегемония: https://sponsr.ru/friend_ru/81126/Nash_Gramshi_Gegemoniya/
Далее по Грамши следуют фаза борьбы за гегемонию в гражданском обществе и государственная фаза после установления пролетарской гегемонии. Грубо говоря, экономико-корпоративная фаза — феодализм, борьба за гегемонию в гражданском обществе — капитализм, государственная фаза после установления пролетарской гегемонии — социализм с дальнейшим переходом в коммунизм.
В нашем дискурсе слова «буржуазия» и «национальное государство» являются ругательными, поскольку советский дискурс формировался в логике третьей социалистической фазы. Грамши же как марксист рассматривает противопоставление феодальной и буржуазной фаз, очевидно признавая буржуазную более прогрессивной. То есть рассматривает скорее позитивно — как обязательное на определенном этапе явление.
Цитата: «Они [буржуа] являются федералистами без федерального центра. По идейным вопросам они полагаются на церковь, которая вследствие своей гегемонии в духовной, а также в политической жизни является фактическим федеральным центром».
Итальянская буржуазия по Грамши оказалась «в плену» у католической церкви. Если во Франции церковь оказалась подчинена формирующейся нации, то в Италии нация — церкви. Как следствие, итальянская нация не состоялась в «должные» сроки, на многие поколения отстав от передовых стран Европы.
Цитата: «Германия, как и Италия, была тем местом, где господствовал универсалистский, наднациональный институт („Священная Римская империя германской нации“) с соответствующей идеологией, и она дала известное количество деятелей средневековому мировому граду, обедняя собственные внутренние силы; развязывала битвы, которые отвлекали от проблем национальной организации и поддерживали территориальную раздробленность средневековья».
У Германии, согласно Грамши, были схожие проблемы. Поэтому немецкая и итальянская нации окончательно сложились только в ХХ веке.
Цитата: «Почему сложившиеся в Италии буржуазные группировки, хотя и стали полностью политически самостоятельными, не проявили такой же предприимчивости, как абсолютистские государства в завоевании Америки и в открытии новых рынков? Говорят, что одной из причин упадка итальянских республик было турецкое нашествие, которое прервало или, по крайней мере, расстроило торговлю с ближневосточными странами, а также тот факт, что ось мировой истории после открытия Америки и появления морского пути вокруг Африки смещалась со Средиземного моря на Атлантический океан. Но почему Христофор Колумб оказался на службе у Испании, а не у одной из итальянских республик? Почему великие итальянские мореплаватели оказались на службе у других стран? Причину всего этого надо искать в самой Италии, а не у турок и не в Америке. В этот период буржуазия лучше развивалась в абсолютистских государствах, то есть когда ее власть проявлялась косвенно, когда у нее не было всей полноты власти. Вот вопрос, который нужно связать с вопросом об интеллигенции: возникшие в коммунах группировки итальянской буржуазии оказались в состоянии породить свою собственную категорию непосредственной интеллигенции, но не ассимилировать категории традиционной интеллигенции (в особенности духовенство), которые сохранили и усилили свой космополитический характер. А в это время буржуазные группировки вне Италии смогли при помощи абсолютистского государства очень легко добиться этой цели, поскольку они поглотили самих итальянских интеллигентов. Возможно, эта историческая традиция как раз и объясняет монархические настроения современной итальянской буржуазии».
Органическая интеллигенция итальянской буржуазии по Грамши провалила свою ключевую задачу — не сумела поглотить традиционную интеллигенцию.
Наш Грамши. Органические интеллектуалы и партия: https://sponsr.ru/friend_ru/81131/Nash_Gramshi_Organicheskie_intellektualy_ipartiya/
В других странах буржуазия решила эту задачу, через этап абсолютной монархии перейдя к национальным государствам. В Италии же, наоборот, традиционная космополитическая интеллигенция в решающей части поглотила органическую буржуазную интеллигенцию и, как следствие, определила сознание итальянской буржуазии. Отсюда гибрид буржуа-монархист. И не здесь ли исток фашизации Италии, когда на смену монарху и аристократии символически приходит дуче и чернорубашечники, соединенные с уязвленным национальным началом?
Цитата: «Церковь способствовала утрате итальянской интеллигенцией национальных черт в двух смыслах: в положительном — как вселенская организация, готовящая персонал для всего католического мира; и в отрицательном — заставляя эмигрировать тех интеллигентов, которые не хотели подчиняться порядкам Контрреформации».
Католическая империя душила итальянское национальное государство в колыбели — сквозная мысль Грамши. Выражением чего было последовательно космополитическое мировоззрение итальянской интеллигенции.
Цитата: «Для Италии центральным фактом является именно то, что ее интеллигенция выполняла интернациональную, или космополитическую, функцию, ставшую причиной и следствием того состояния раздробленности, в котором полуостров пребывал со времени падения Римской империи и до 1870 года».
Грамши поддерживает слом такого положения дел.
Цитата: «Когда в наши дни высказывают тенденциозные замечания по поводу того, что парламентские институты были привнесены в Италию из-за границы, то при этом упускают из виду, что в этом факте отражается лишь отсталость и застойность политических и социальных условий Италии в XVI–XVII веках, вызванные в значительной степени преобладанием международных сил над парализованными и окостеневшими внутренними силами. Таким образом, в этот период государственная структура Италии в силу преобладания иностранцев оставалась полуфеодальной, являясь объектом иностранного сюзеренитета. Не было ли это „оригинальной“ чертой национального развития, изжитой в результате привнесения извне парламентских форм, которые, напротив, открыли путь национальному освобождению и переходу к образованию современного, независимого и единого национального государства?».
Перенимание Италией буржуазных институтов власти позитивно по Грамши, так как способствует освобождению национального государства от оков реакционной империи.
Цитата: «Как же и почему случилось так, что с какого-то момента именно итальянцы стали эмигрировать за границу, а не иностранцы приезжать в Италию? (За некоторым исключением интеллигентов-теологов, обучение которых в Италии продолжает притягивать учеников в Италию вплоть до сегодняшнего дня; в этом случае, однако, необходимо иметь в виду, что римский центр становится относительно все более международным.) Этот исторический момент чрезвычайно важен: другие страны обретают национальное сознание и хотят создать национальную культуру, средневековый космополитизм расслаивается, Италия как территория теряет свою функцию международного центра культуры, не превращая его в свой национальный центр, а представители ее интеллигенции продолжают осуществлять космополитическую функцию, отрываясь от страны и рассеиваясь за границей».
Кризис и даже развал империи по Грамши не порождают автоматического изменения мировоззрения интеллигенции на национальное. Это важнейший тезис. Слом империи не равен рождению национального государства. Это взаимосвязанные, но разные вопросы. Национальное государство может не состояться в принципе, безотносительно империи. А интеллигенция так и может оставаться космополитической, растворяясь уже не в своей империи, а в чужих общностях.
Цитирую еще раз: «Италия как территория теряет свою функцию международного центра культуры, не превращая его в свой национальный центр, а представители ее интеллигенции продолжают осуществлять космополитическую функцию, отрываясь от страны и рассеиваясь за границей».
Встав на сторону национального государства, Грамши переходит к его снятию.
Цитата: «Разве политическое движение, которое привело к национальному объединению и созданию итальянского государства, должно обязательно вылиться в национализм и милитаристский империализм? Можно утверждать, что подобное превращение является анахроническим и антиисторическим (то есть искусственным и неспособным к широкому распространению) и по существу противоречит всем итальянским традициям — сначала древнеримским, а впоследствии католическим, — носившим космополитический характер».
Подвергнув развернутой критике космополитический характер итальянской интеллигенции, Грамши вновь возвращается к нему, но уже с другой стороны.
Цитата: «Гражданин мира» должен появиться — и уже не потому, что он civis romanus [римский гражданин] или католик, а потому, что он творец цивилизации. Поэтому можно утверждать, что итальянскую традицию диалектически продолжают трудящиеся и их интеллигенция, а не традиционный гражданин и традиционный интеллигент. Итальянский народ является таким народом, который «национально» больше всего заинтересован в современной форме космополитизма. В этом заинтересован не только рабочий, но и крестьянин, и особенно крестьянин Юга. Совместное участие в экономическом преобразовании мира в унитарном плане составляет традицию итальянского народа и итальянской истории. Такое сотрудничество нужно итальянскому народу не для того, чтобы господствовать над миром и присваивать себе продукты чужого труда, — оно необходимо ему для того, чтобы существовать и развиваться именно как итальянскому народу, и можно доказать, что у истоков этой традиции стоял еще Цезарь. Национализм французского типа является анахроническим наростом в итальянской истории, он присущ людям, у которых головы свернуты назад, как у дантовских грешников».
Еще не успев до конца оформиться как национальное государство, Италия по Грамши должна вновь оказаться в имперской фазе. То есть снять нацию и стать частью коммунистической империи.
Цитата: «Миссия» итальянского народа состоит в том, чтобы возродить древнеримский и средневековый космополитизм, но в его наиболее современной и развитой форме».
Мессианство вернулось в полный рост: римское — католическое — коммунистическое. Грамши буквально простраивает эту цепочку, противопоставляя ее буржуазной фазе. Что, помимо всего прочего, противоречит вышеприведенной критике католической империи, «удушавшей» итальянское национальное начало.
Цитата: «Допустим, что итальянский народ является „пролетарской нацией“, как захотелось назвать его Пасколи, — пролетарской, ибо она служила резервной армией для иностранных капиталистов, ибо она вместе со славянскими народами дала всему миру умелые рабочие руки. Именно поэтому итальянский народ должен включиться в современный фронт борьбы за преобразование всего общества (а не только итальянского), в созидании которого он участвовал своим трудом…».
Грамши переносит на итальянскую почву русский путь от империи к империи, минуя (снимая) на этом пути буржуазную фазу. В результате получается: реакционная империя (критика) — буржуазное национальное государство (подчеркивание достоинств) — прогрессивная империя (снятие буржуазной фазы).
Принципиальный интерес представляет тезис о том, что крах империи не равен концу имперского (космополитического, наднационального) сознания интеллигенции и населения. В результате империи — нет, а «космополитическая территория», растворяемая в иных субъектах — есть.
Антонио Грамши рассматривает гегемонию применительно не только к борьбе за власть над мышлением определенного общества, но и как борьбу между различными обществами.
Перевод приводится по изданиям «Грамши А. Избранные произведения. Т.3 Тюремные тетради», Издательство иностранной литературы, 1959 год, Москва и «Грамши А. Тюремные тетради. В 3 ч. Ч. 1.», Издательство политическая литература, 1991 год, Москва.
Цитата: «Национальный тип, если его рассматривать вне международных (или социальных) связей, является такой же голой абстракцией, как индивидуум вообще. Национальный тип является выражением „различия“ в международном комплексе, но вместе с тем он связан с международными отношениями».
Национальный тип (национальная идентичность, нация) существует только в «различении» с другим национальным типом. Данная базовая черта любого этноса, огораживающего себя от «другого» и тем самым конституирующего себя, так или иначе отсылает к Гегелю, согласно которому столкновение с «другим» есть поединок, из которого один выходит господином, а другой — рабом. За «различением» следует предельная схватка.
Грамши не выносит гегемонию в международных отношениях в отдельный цикл заметок, но упоминает ее при рассмотрении гегемонии в целом. В этой связи я буду приводить развернутые цитаты, где по большей части речь идет о гегемонии как таковой, что позволит раскрыть ту часть, в которой упоминаются международные отношения.
Ключевым проводником гегемонии является интеллигенция, в этой связи акторами гегемонистской войны между различными обществами является интеллигенция этих обществ.
Цитата: «Что означает тот факт, что итальянский народ читает преимущественно иностранных писателей? Он означает, что народ ощущает интеллектуальную и моральную гегемонию иностранной интеллигенции, что он чувствует себя связанным в большей степени с иностранной интеллигенцией, чем с „местной“, то есть что в духовном и нравственном отношении в стране не существует национального единого целого — иерархического и тем менее равноправного. Интеллигенты не имеют народного происхождения, хотя некоторые из них и являются выходцами из народа, не чувствуют себя связанными с ним (если оставить в стороне риторику), не знают его, не понимают его нужд и чаяний, его сокровенных чувств; по отношению к народу они являются оторванной, повисшей в воздухе кастой, а не составной частью самого народа, выполняющей органически присущие ей функции. Этот вопрос должен быть отнесен ко всей национально-народной культуре, и нельзя ограничиваться только повествовательной литературой; то же самое нужно сказать о театре, о научной литературе вообще (естественные науки, история и т. д.)».
Если народ преимущественно читает иностранных писателей (смотрит иностранные фильмы, слушает иностранную музыку и т. д.), это означает оккупацию народного мировоззрения иностранными силами. Цитирую еще раз: «[Это] означает, что народ ощущает интеллектуальную и моральную гегемонию иностранной интеллигенции, что он чувствует себя связанным в большей степени с иностранной интеллигенцией, чем с „местной“, то есть что в духовном и нравственном отношении в стране не существует национального единого целого — иерархического и тем менее равноправного».
Если военная оккупация подразумевает насильственное подчинение местного населения иностранным силам, включая насильственное насаждение новых/чуждых ролевых моделей жизни, то гегемонистская оккупация не требует «ввода танков» или даже «высадки чужих интеллигентов». Гегемонистская война подразумевает формирование мировоззрения населения извне путем вторжения идей или социальных объектов чужого общества. Для них нужен местный проводник, каковым является местная интеллигенция.
Как и в случае гегемонистской войны внутри общества, интеллигенция может воевать на стороне своей социальной группы (общества) либо перейти на сторону противника. Перешедшая на сторону противника интеллигенция теряет свою субъектность (поглощается другой интеллигенцией). Грамши подробно разрабатывал данный вопрос применительно к войне внутри общества.
Наш Грамши. Органические интеллектуалы и партия: https://sponsr.ru/friend_ru/81131/Nash_Gramshi_Organicheskie_intellektualy_ipartiya/
Схематически это выглядит так.
Социальная группа и лежащая в ее основе идея порождает свою органическую интеллигенцию — органическая интеллигенция поглощает часть традиционной интеллигенции (что на практике означает переход традиционной интеллигенции от служения господствующей идеи к служению идее новой социальной группы) — переформатирование общественного мировоззрения посредством совокупных усилий органической и поглощенной ей традиционной интеллигенции — установление гегемонии новой социальной группы и лежащей в ее основе идеи.
Аналогично в случае войны между обществами.
Служащая господствующей идее интеллигенция одного общества поглощает решающую часть интеллигенции другого общества — переформатирование общественного мировоззрения посредством местной интеллигенции, перешедшей в услужение чужой идее — превращение оккупированного общества в периферию/колонию другого общества.
Местная интеллигенция, перешедшая на службу другому обществу, транслирует его установки не только в лоб (переводя фильмы, например), но и через себя. То есть фильм как бы российский, но снят по всем голливудским лекалам, включая мировоззренческие.
Население, утратившее или не обретшее свою национальную интеллигенцию, оказывается в плену чужих ролевых моделей жизни, которые воспринимает как свои и в целом как «естественные». Это крайняя форма рабства, в которой раб искренне хочет быть как господин. Но поскольку это всегда именно как, иноземный господин неизменно остается господином не по факту своего превосходства в силе или уме, а по факту того, что он — ролевая модель для раба.
Грамши максимально широко трактует территорию гегемонистской войны. Это не только очевидные литература (кино, компьютерные игры и т. п.), история, но и естественные науки. По большому счету, речь идет обо всех областях человеческого знания и человеческих коммуникаций, начиная с языка.
Цитата: «В таких условиях [идеографической системы письма] в Китае не может существовать широко распространенной народной культуры: ораторское искусство, разговорная речь остаются самой народной формой распространения культуры. На определенном этапе возникнет необходимость ввести силлабический алфавит, это влечет за собой целый ряд трудностей: 1) выбор самого алфавита — русский или английский (под „английским алфавитом“ я понимаю не только обозначение основных знаков, одинаковое для английского и других языков с латинским алфавитом, но и диакритическую связь согласных и гласных, которые дают обозначение реальным звукам, как sh для s, / для g итальянского и т. д.); очевидно, что в случае выбора английский алфавит будет обладать преимуществом, а это будет иметь последствия международного характера: иначе говоря, получит превосходство определенная культура».
Китай не стал вводить силлабический алфавит, тем самым сохранив свою самость. По Грамши, язык, начиная с устройства алфавита, является важнейшим полем гегемонистской войны, поскольку он определяет сознание говорящих на нем людей. Опыт Украины и постсоветского пространства в целом показывает, что язык сам по себе не решает всё, особенно относительно (его масштаба) узкие вопросы. Но язык однозначно является полем войны: запреты русского языка, искусственное культивирование чуждых для подавляющего большинства населения языков, перевод ряда языков с кириллицы на латиницу. Всё это акты гегемонистской войны с Россией — акты неприкрытой агрессии против нашей страны.
Наука также является полем гегемонистской войны, поскольку научные концепции влияют на формирование мировоззрения общества, пишет Грамши.
Цитата (Грамши описывает устройство газеты): «[Научная рубрика.] Постоянная рубрика, посвященная научным направлениям. Но отнюдь не для того, чтобы распространять научные знания. Для изложения, критики и осмысления „научных идей“ и их влияния на идеологии и мировоззрения и для развития педагогическо-дидактического принципа „истории науки и техники как основы формирующе-исторического воспитания в новой школе“.
Если общество не имеет собственной интеллектуальной самости: от философии и фундаментальной науки до пропаганды всех форм, то оно имеет дело с чужой. Философия всё равно определит сознание человека, актуальные научные концепции всё равно на него повлияют, вопрос только в том, способно ли общество через свою интеллигенцию определять свое мировоззрение, или оно живет в оккупации, даже не подозревая об этом.
Классический пример такой оккупации — интеграции периферийных стран в ЕС. Они, как бы сами того не понимая, полностью отказываются от себя, передавая все свои базовые коды (религию, национальную идентичность) в руки центра глобальной империи Запада. Это рабы.
Грамши подчеркивает, что каждое отношение гегемонии — отношение педагогическое.
Цитата: «Эта проблема может и должна быть сближена с современной постановкой педагогической теории и практики, согласно которой отношения между учителем и учеником — это активные отношения, они обратимы, и потому каждый учитель — в то же время ученик, и каждый ученик — учитель. Но педагогические отношения не могут быть сведены лишь к специфическим „школьным“ взаимоотношениям, в рамках которых молодые поколения вступают в контакт со старшими и перенимают от них опыт и исторически необходимые ценности, „взращивая“ и развивая собственную личность как исторически и культурно более высокую. Эти взаимоотношения существуют во всем обществе в целом и применительно к каждому отдельному индивиду в его отношении к другим индивидам, между слоями интеллигентскими и неинтеллигентскими, между правящими и управляемыми, между элитой и последователями, между руководителями и руководимыми, между авангардом и основными силами. Каждое отношение „гегемонии“ — это по необходимости отношение педагогическое, и оно обнаруживается не только внутри одной нации между различными составляющими ее силами, но и в международном и мировом масштабе: между комплексами национальных и континентальных цивилизаций».
Господствующее общество буквально учит свою периферию (оккупированные общества), как жить. Мировая гегемония означает, что конкретное общество является тотальной ролевой моделью для всех.
США в полной мере стали таким гегемоном в 1991 году. Падение СССР обнажило факт поглощения советской интеллигенции (напомню, Грамши включает в данное понятие элиту) западными идеями и переформатирование мировоззрения советского человека на буржуазное. Наше общество до сих пор не осознает такое положение дел, ограничиваясь справедливой критикой интеллигенции и элиты (в нашем дискурсе эти понятия разделяются). Но как осознать положение дел, если нет национальной интеллигенции или если она слишком слаба?
Наши ролевые модели жизни продиктованы Западом. Можно быть ярым антизападником, но это никак не отменит факта жизни в рамках буржуазных и частично постбуржуазных ролевых моделей, корни которых на Западе. Ролевые идеи могут преломляться, отставать во времени и иначе меняться, но рамочно они всё равно определены Западом. И их дальнейшее изменение также определено Западом.
В этих условиях живет не только Россия, но и весь мир. Европа американизирована и превращена в часть глобальной империи, Китай идет тем же путем со своей спецификой (преломляя западные идеи на свой лад, но не заявляя ничего принципиально иного), аналогично арабский мир, латиноамериканский. Все.
Абстрагируемся от политики и обратим внимание, например, на архитектуру. Мы не видим, как «каждая уважающая себя страна» строит свой Нью-Йорк? Крупнейшие китайские, арабские, индийские и прочие города тонут в небоскребах, по которым они давно обошли тот же Запад. Но количественно переиграть Запад не значит быть свободным от диктата его мировоззренческих установок.
Одинокие герои, держащиеся за альтернативные идеи, — Иран, КНДР, Куба — предъявляют околонулевой потенциал экспансии за пределами своего ареала. Что ставит вопрос об их поглощении. Но это не умаляет героизма обществ, живущих иначе. Они не рабы.
Грамши рассматривает данный вопрос как марксист, делая акцент не на господа/рабы, а на прогрессе. Иностранное влияние может способствовать общественному прогрессу и формированию нации в конкретной стране.
Цитата: «Международные отношения оказывают пассивное и активное воздействие на политические отношения, на отношения, связанные с гегемонией партий. Чем больше непосредственная экономическая жизнь страны подчинена международным отношениям, тем в большей степени это находит свое отражение в деятельности определенной партии, которая использует подобную ситуацию для предотвращения того, чтобы получили преимущество враждебные ей партии (можно напомнить знаменитую речь [премьер-министра Италии Франческо] Нитти по поводу того, что итальянская революция технически невозможна!). Исходя из такого рода фактов, можно прийти к выводу, что зачастую так называемая „партия иностранцев“ вовсе не является подобной партией, именуемой столь вульгарным образом, а представляет собой как раз наиболее националистическую партию, ибо помимо того, что она является представителем жизненных сил собственной страны, в ее деятельности в еще большей степени находит отражение факт экономической зависимости и подчинения этой страны той или иной господствующей нации или группе наций».
Национальное государство как таковое порождено Западом, который через свою колониальную политику «спроецировал» свое общественное устройство на остальной мир. Далее же колониализм в буквальном политическом измерении закончился. И начался бум развития глобального Юга. Но если мы переведем данный вопрос в плоскость гегемонии, то обнаружим, что колониализм никуда не делся. Запад повсеместно формирует человека, тем самым обеспечивая собственную гегемонию, уже не подкрепленную должным экономическим и военным ресурсом.
Альтернатива пока сосредоточена в области геополитики, финансов и безопасности. Но не в области формирования человека. А так не работает. Нельзя вырастить дерево, состоящее из ствола и веток, но лишенное корней. На практике это выражается во встроенности того же БРИКС в повестку глобального Запада, например, в климатическую. Если мы в принципе рассмотрим заявления БРИКС, то увидим смесь из традиционных ценностей и актуальных западных концептов жизни общества.
Но откуда в принципе взялся потенциал для альтернативы? Переход Запада от национального государства к империи создал конфликт, соответствующий конфликт и внутри самого Запада, и между Западом (как империей) и национальными государствами глобального Юга.
На этом стыке появляется «альтернатива» в виде старой идеи Запада, искреннее принимаемой прочими за свою родную, и новой идеи Запада, воспринимаемой как агрессия другого. Это первый шаг.
На втором шаге либо формируется собственная интеллигенция, выражающая идею своего общества, либо «альтернатива» схлопывается и продолжается существование на периферии Запада.
Я вижу потенциал второго шага в апелляциях к традиционным ценностям, если раскрывать их не как пустые и бессмысленные воспоминания о премодерне, а как адресации к собственной еще непроявленной идее.
Классическая война напрямую связана с гегемонистской войной по Грамши. Напомню, позиционная война — война за формирование мировоззрения, маневренная война — насильственное (революция, горячая война) утверждение той или иной власти.
Цитата: «Идеологическую подоплеку можно было бы представить себе следующим образом: речь зашла бы о пассивной революции, если бы благодаря законодательному вмешательству государства и путем корпоративных преобразований в экономической структуре страны произошли более или менее глубокие перемены, повысившие роль „производственного плана“, иными словами, повысились бы обобществление и кооперация производства, которые, однако, не коснулись бы (либо ограничились регулированием и контролем) индивидуального или группового присвоения прибыли. В конкретном случае итальянских общественных отношений это могло бы стать единственным решением, направленным на развитие производительных сил промышленности под руководством традиционных руководящих классов при конкуренции с наиболее передовыми промышленными комплексами стран, которые монополизируют сырье и накопили значительные капиталы. Вопрос, насколько подобная схема может быть осуществлена на практике, в какой степени и в каких формах, имеет относительное значение. С политической и идеологической точек зрения, важнее другое, а именно: она может иметь и действительно имеет способность создания на некоторое время ожиданий и надежд, особенно в среде определенных общественных групп Италии, например среди широких масс мелкой буржуазии города и деревни, и, следовательно, сохранения системы гегемонии и сил военного и гражданского принуждения в руках традиционных руководящих классов. Такая идеология служила бы элементом „позиционной войны“ в международных экономических отношениях (свободная конкуренция и свободный обмен соответствовали бы маневренной войне), подобно тому как „пассивная революция“ выступает в той же роли в политической области. В Европе с 1789 по 1870 год велась маневренная война (политическая) в ходе Французской революции и длительная позиционная война с 1815 по 1870 год; в нынешнюю же эпоху маневренная война политически велась с марта 1917 по март 1921 года, за чем последовала позиционная война, выразителем которой в Европе не только на практике (в Италии), но и в идеологии является фашизм».
Таким образом, классическая война может быть составной частью утверждения и удержания гегемонии того или иного общества. В этом ключе Грамши рассматривает революцию (начиная с Февральской) и гражданскую войну в России как маневренную войну, а последующее противостояние коммунизма, фашизма и либерализма в Европе как позиционную войну.
В частности, по Грамши, фашисты пришли к власти в Италии через позиционную войну. Из чего следует, что решающая часть итальянского общества была готова принять фашизм (этот тезис неоднократно повторяется у Грамши).
Безусловно, здесь имеет место противоречие между универсальной всемирной идеей и гегемонией конкретного общества.
Цитата: «Бесспорно, что религиозность итальянцев очень поверхностна, и также бесспорно, что она носит узко политический характер, характер гегемонии международного масштаба. <…> Не следует забывать, что начиная с XVI века и в последующий период Италия принимала участие в мировой истории — прежде всего как резиденция папства, а также и потому, что итальянский католицизм рассматривался не только как суррогат государственного и национального духа, но, несомненно, и как мировая руководящая функция, то есть как империалистический дух».
Грамши развернуто описывает конфликт между католической империей и умаляемым ей итальянским национальным государством. Вопрос конфликта империи и национального государства я планирую рассмотреть в отдельной публикации, завершив ей цикл по Грамши.
Соотношение универсальной всемирной идеи и гегемонии конкретного общества, на мой взгляд, может быть рассмотрено следующим образом.
Общество выражает универсальную идею через свой «фильтр». Наглядный пример — русское православие. Без православия нет исторической России и русского народа, но в то же время православие в России именно русское.
Общество, ставшее центром проявления всемирной идеи, становится гегемоном в ареале ее господства.
Возможен «перехват» идеи. Когда другое общество выражает ее более убедительно. Как США в свое время перехватили буржуазный модерн у Британии и континентальной Европы.
Сегодня выбор у нас невелик. Либо делать заявку на более убедительное, чем на Западе, выражение буржуазности (по существу, это и подразумевает современный консерватизм), либо выражать себя на следующем этапе.
P. S. Настоящее лидерство в БРИКС определяется не размером экономики, а тем, кто сформирует мировоззрение блока — кто придаст содержание альтернативной глобализации.
Гегемония по Антонио Грамши подразумевает войну, ведущуюся каждое мгновение за право сформировать мировоззрение человека и общества, что дает полное господство над ним.
В этом ключе Грамши придает особое значение интеллигенции, как проводку гегемонии.
Перевод приводится по изданию «Грамши А. Тюремные тетради. В 3 ч. Ч. 1.», Издательство политическая литература, 1991 год, Москва.
Цитата: «Интеллигенты служат „приказчиками“ господствующей группы, используемыми для осуществления подчиненных функций социальной гегемонии и политического управления, а именно: 1) для обеспечения „спонтанного“ согласия широких масс населения с тем направлением социальной жизни, которое задано основной господствующей группой, — согласия, которое „исторически“ порождается престижем господствующей группы (и, следовательно, оказываемым ей доверием), обусловленным ее положением и ее функцией в мире производства; 2) для приведения в действие государственного аппарата принуждения, „законно“ обеспечивающего дисциплину тех групп, которые не „выражают согласия“ ни активно, ни пассивно; этот аппарат, однако, учрежден для всего общества на случай таких критических моментов в командовании и управлении, когда спонтанное согласие исчезает».
Интеллигенция обеспечивает гегемонию мировоззрения господствующей группы. То есть делает господствующую группу — господствующей. При этом Грамши широко трактует понятие интеллигенции, включая в нее также и элиту, запускающую аппарат силового принуждения там, где дает сбой дискурсивная гегемония.
Таким образом, интеллигенция играет ключевую роль сразу на двух полях, образующих по Грамши всю жизнь социума: гражданском обществе и политическом обществе (госаппарате).
Цитата: «Результатом такой постановки проблемы является очень большое расширение понятия интеллигента, но только таким путем можно достигнуть конкретного приближения к действительности. <…> В самом деле, и с точки зрения внутреннего содержания интеллектуальной деятельности также должна проводиться градация ее по ступеням, которые — если брать крайности — дают подлинно качественное различие: на самой высокой ступени следует поместить творческих работников в области различных наук, философии, искусства и т. д.; на самой низкой — скромных „администраторов“ и распространителей уже существующих, традиционных, ранее накопленных интеллектуальных богатств».
В конечном итоге, Грамши предельно расширяет понятие интеллигенции, включая в нее буквально всех и каждого.
Цитата: «Неинтеллигентов не существует. <…> Нет такой человеческой деятельности, из которой можно было бы исключить всякое интеллектуальное вмешательство, нельзя отделить homo faber от homo sapiens [человека искусного (делающего) от человека разумного]. Наконец, и за пределами своей профессии всякий человек развивает некоторую интеллектуальную деятельность, является „философом“, художником, ценителем искусства, разделяет определенное мировоззрение, имеет определенную сознательную линию морального поведения, следовательно, играет определенную роль в поддержании или в изменении мировоззрения, то есть в пробуждении нового образа мыслей».
Каждый человек есть… философ, интеллектуал, политик и [забегая вперед] ученый. Грамши провозглашает великой гуманистический подход безусловного равенства людей. Вопрос в том, какие социальные роли люди играют в настоящее время.
Цитата: «Когда различают интеллигентов и неинтеллигентов, то в действительности имеют в виду непосредственную социальную роль профессиональной категории интеллигенции, то есть принимается в расчет направление, куда сдвигается центр тяжести специфической профессиональной деятельности — в интеллектуальную работу или в нервно-мускульное усилие».
Таким образом, интеллигенция может быть выделена как социальная роль. По Грамши все люди — интеллигенты, но не все выполняют в обществе функции интеллигенции.
Цитата: «Все люди являются интеллигентами, но не все люди выполняют в обществе функции интеллигентов (так, о том, кто жарит себе яичницу или пришивает заплату на куртку, не скажут, что он является поваром или портным)».
Грамши подчеркивает, что организация масс невозможна без интеллигенции, то есть без организаторов и руководителей.
Цитата: «Исторически и политически критическое самосознание выражается в создании интеллектуальной элиты: человеческая масса не может „отделиться“ и стать независимой „сама собой“, не организуясь (в широком смысле), а организация невозможна без интеллигенции, то есть без организаторов и руководителей, иначе говоря, теоретический аспект единства „теория — практика“ должен конкретно обособиться в виде слоя лиц, „специализирующихся“ на концептуальной и философской деятельности».
Определение интеллигенции как социальной роли по Грамши: интеллигенция — это интеллектуальная и организационно-политическая верхушка общества. То есть интеллигенция это и есть господствующая группа, ее ядро.
Картина, в которой организация масс невозможно без интеллигенции и при этом интеллигенция обеспечивает гегемонию господствующей группы, формируя мировоззрение масс, требует дополнения, объясняющего логику исторического процесса. Как господствующие группы сменяют друг друга?
Грамши разделяет интеллигенцию на традиционную и органическую.
Традиционная интеллигенция обеспечивает гегемонию господствующей группы.
Органические интеллектуалы борются за гегемонию породившей их социальной группы.
Традиционную интеллигенцию Грамши прочно увязывает с государством как «гегемонией, облеченной в броню принуждения». Органическую же интеллигенцию Грамши увязывает с партией.
Цитата: «Центральным пунктом вопроса остается различие между категорией органической интеллигенции любой основной социальной группы и категорией традиционной интеллигенции — различие, которое порождает целый ряд проблем и возможность новых исторических исследований. <…> Что представляет собой политическая партия с точки зрения проблемы интеллигенции? Здесь необходимо сделать некоторые разграничения: 1) для некоторых социальных групп политическая партия есть не что иное, как присущее им средство выработать категорию собственной органической интеллигенции (которая формируется и может формироваться только таким образом, учитывая общие черты и условия формирования, жизнедеятельности и развития данной социальной группы), выработать непосредственно в области политики и философии, но уже не в области техники производства».
Партия создает органическую интеллигенцию. Не интеллигенция — партию, а партия — интеллигенцию. По Грамши первична социальная группа, которая организуется через партию и таким образом выдвигает из себя органическую интеллигенцию, ведущую ее в бой за установление своей гегемонии в обществе. Сначала объективная историческая предпосылка (появления новой социальной группы) — потом новая органическая интеллигенция, выдвигаемая этой группой.
Цитата: «2) для всех социальных групп политическая партия является механизмом, выполняющим в гражданском обществе ту же самую функцию, которую в политическом обществе выполняет в более широкой и более синтетической мере государство, заботясь об укреплении связей между органической интеллигенцией определенной — а именно господствующей — группы и традиционной интеллигенцией, и эту функцию партия выполняет в зависимости от своей основной функции, заключающейся в подготовке собственных кадров, элементов определенной социальной группы, родившейся и развившейся как „экономическая“, вплоть до превращения их в квалифицированных политических интеллигентов, руководителей, организаторов всех видов деятельности и функций, присущих органическому развитию интегрального общества, гражданского и политического».
Партия по Грамши является аналогом государства для породившей ее социальной группы. Господствующая группа утверждает себя через государство. Иначе социальная группа утверждает себя через партию, бросая вызов господствующей гегемонии.
Цитата: «Можно даже сказать, что в своей области политическая партия выполняет свою функцию полнее и органичнее, чем государство выполняет свою в более широком диапазоне: интеллигент, который становится членом политической партии определенной социальной группы, смешивается с органической интеллигенцией этой группы, тесно объединяется с самой группой, что через посредство государственной жизни осуществляется лишь в слабой степени, а то и вовсе не осуществляется. При этом многие интеллигенты считают, что они-то и есть государство, это мнение, вследствие того что категория разделяющих его лиц является весьма многочисленной, иной раз влечет за собой значительные последствия и приводит к неприятным осложнениям для основной экономической группы, которая действительно является государством».
Если основная экономическая группа действительно является государством, то государство — это ее «партия» в широком смысле. Классический марксистский взгляд, переведенный Грамши на язык гегемонии. Здесь, на мой взгляд, следует обратить внимание на тезис об «ассимиляции» традиционной интеллигенции путем ее смешивания в партии с органической.
Цитата: «Одной из наиболее характерных черт всякой группы, которая развивается в направлении установлений своего господства, является ее борьба за ассимиляцию и „идеологическое“ завоевание традиционной интеллигенции — ассимиляцию и завоевание, которые совершаются тем более быстро и действенно, чем энергичнее данная группа формирует одновременно свою собственную органическую интеллигенцию».
Если традиционную интеллигенцию можно завоевать, значит, дело не в классовом интересе. Идеологическое завоевание традиционной интеллигенции означает разрушения ядра гегемонии господствующей группы. То есть ее частичное поражение в войне идей. Новая идея откусывает от господствующей старой часть ее инструмента — часть традиционной интеллигенции.
Цитата: «Можно сказать поэтому, что партии вырабатывают новые интеллекты, цельные и всеохватывающие, то есть являются тем тиглем, в котором теория сплавляется воедино с практикой, понимаемой как реальный исторический процесс».
Новый всеохватывающий интеллект — это идея, становящаяся материальной силой путем порождения органической интеллигенции, захвата традиционной интеллигенции и через них определения мировоззрения общества.
Цитата: «Отсюда вытекают некоторые необходимые требования, которым должно удовлетворять каждое культурное движение, стремящееся заменить обыденное сознание и старые мировоззрения вообще: <…> непрестанно трудиться ради интеллектуального возвышения все более широких слоев народа, то есть для того, чтобы придать индивидуальность аморфному элементу массы, иначе говоря, трудиться, чтобы вызвать к жизни интеллектуальные элиты нового типа, которые вырастали бы непосредственно из массы, оставаясь при этом в контакте с массой, с тем чтобы стать для нее тем же, что китовый ус для корсета. Это второе необходимое требование, если оно выполняется, как раз и является тем, что реально изменяет „идеологическую панораму“ эпохи. С другой стороны, эти элиты, конечно, не могут сложиться и развиться, не формируя внутри себя иерархии интеллектуальных авторитетов и компетенций, могущей достичь высшей точки развития в отдельном великом философе, если он окажется способным конкретно прочувствовать настоятельные требования солидного идеологического сообщества, понять, что оно не может обладать живостью мысли, присущей индивидуальному уму, и, следовательно, сумеет точно разработать коллективное учение так, чтобы оно возможно более соответствовало и было близким образу мыслей коллективного мыслителя».
Новая интеллигенция — это органическая интеллигенция, создание которой требует иерархии и в то же время «коллективного мыслителя». Великий философ может выразить глубинный нерв истории и призванной двинуть историю вперед социальной группы, таким образом одновременно утвердив ее и выразив ее собственный «образ мыслей коллективного мыслителя».
Важно, что социальная группа по Грамши не появляется из воздуха по велению великого ума. Она уже существует имплицитно, задача развернуть и раскрыть ее потенциал.
Цитата: «Можно заметить, что представители „органической“ интеллигенции, которую каждый новый класс создает вместе с собой и формирует в своем поступательном развитии, являются большей частью „специалистами“ в области отдельных сторон первоначальной деятельности нового социального типа, который новый класс вывел в свет».
Очевидно, что новую коммунистическую интеллигенцию должен был дать рабочий класс. Но это не гарантировано по Грамши.
Цитата: «Так, следует заметить, что крестьянство, хотя и играет существенную роль в мире производства, но не вырабатывает собственной „органической“ интеллигенции и не „ассимилирует“ ни одного слоя „традиционной“ интеллигенции, хотя другие социальные группы берут в свои ряды многих интеллигентов — выходцев из крестьян, и значительная часть традиционной интеллигенции — крестьянского происхождения».
Крестьянство, например, не породило своей органической интеллигенции. И вместо ассимиляции традиционной интеллигенции силами крестьянской интеллигенции, произошла ассимиляция выходцев из крестьян, становившихся частью традиционной интеллигенции.
Явное большинство крестьянства в населении Италии (и других стран) наряду со значительной представленностью выходцев из крестьянства в традиционной интеллигенции не привело к формированию и торжеству крестьянской гегемонии. Крестьяне так и остались «в плену» гегемонии господствующей группы. Либо крестьянство может быть рассмотрено как порождение данной гегемонии?
Цитата: «Процесс создания интеллигенции долог, труден, полон противоречий, наступлений и отходов, моментов разброда и перегруппировок, во время которых „верность“ масс (а верность и дисциплина являются первоначальной формой, в которой выражается участие и сотрудничество масс в развитии всей культуры) не раз подвергается суровым испытаниям. Процесс развития связан с диалектикой единства „интеллигенция — массы“; слой интеллигенции развивается количественно и качественно, но каждый скачок ко все новому расширению и усложнению слоя интеллигенции связан с аналогичным движением массы „простых людей“, которая поднимается к более высоким уровням культуры и одновременно расширяет круг своего влияния, выдвигая отдельных индивидов либо более или менее значительные группы в ряды специализированной интеллигенции. Однако в этом процессе постоянно повторяются моменты, когда между массой и интеллигенцией (отдельными ее представителями или какими-то группами их) образуется разрыв, потеря контакта — отсюда впечатление чего-то „придаточного“, дополнительного, подчиненного. Настаивание на господствующей роли элемента „практика“ в единстве „теория — практика“, после того как эти два элемента не только выделены, но и разъединены, оторваны друг от друга (операция сама по себе чисто механическая и условная), означает, что развитие не вышло еще из относительно примитивной исторической фазы, что оно еще проходит фазу экономико-корпоративную, когда общая картина „базиса“ изменяется количественно, а соответствующее качество-надстройка только возникает, но еще не обрело органической формы».
Массы могут предать порожденную ими органическую интеллигенцию, а интеллигенция может предать массы. Социальная группа может решить, что интеллигенция носит лишь «придаточный» характер и «надо заниматься реальным делом». А интеллигенция может разорвать с массой в виду собственной неспособности или нежелания управлять ей. Грамши делает основной акцент на склонности массы обесценивать теорию, отрывая ее от практики (что ведет к обнулению практики). И подчеркивает, что такое отношение характерно для социальной группы, не преодолевшей наиболее примитивную форму своей организации и не готовой к войне за установление своей гегемонии в социуме.
Цитата: «Органичность мысли и устойчивость культурного движения могли иметь место только при условии, что между интеллигенцией и „простыми людьми“ существует такое же единство, какое должно существовать между теорией и практикой, то есть если бы интеллигенция была органической частью этих масс, если бы она разрабатывала и приводила в стройную систему принципы и проблемы, поставленные практической деятельностью этих масс, образуя с ними таким образом культурный и социальный блок».
Только единство интеллигенции и массы может привести к установлению гегемонии новой социальной группы.
Цитата: «Отсюда ясно, сколь необходима организация, основанная на принципе индивидуального вступления, а не организация „лейбористского“ типа, потому что если речь идет об органическом руководстве „всей экономически активной массой“, то это означает, что руководить ею надо не по старым схемам, а по-новаторски; новаторство же на первых порах не может распространиться на всю массу иначе, как через элиту, у которой мировоззрение, включенное в человеческую деятельность, уже стало в известной мере стройным и систематическим актуальным сознанием, четкой и решительной волей».
Грамши выступает за ленинский принцип консолидации руководства в руках сильной партии с внятной дисциплиной. И еще раз подчеркивает значимость интеллигенции. Напомню, что интеллигенция по Грамши — это интеллектуальная и правящая элита. Ленин, Троцкий, Сталин, Дзержинский — это интеллигенция ВКП(б).
Цитата: «Утверждение, что все члены политической партии должны рассматриваться как интеллигенты, может дать повод для шуток и карикатур; и все же, если поразмыслить, это именно так и никак иначе. Здесь следует, по-видимому, учитывать уровни, партия может иметь в своем составе больший или меньший процент людей высшего или низшего уровня, но важно не это: важна руководящая и организующая роль, то есть роль воспитателя, а значит интеллигента. <…> В политической партии лица, принадлежащие к той или иной социально-экономической группе, преодолевают этот момент их исторического развития и становятся участниками общей деятельности, как национальной по своему характеру, так и интернациональной».
В партии люди, принадлежащие к разным социально-экономическим группам, воспитываются и сплавляются в новую органическую интеллигенцию. Данный тезис входит в противоречие с тем, что партию создает определенная социальная группа. Как буржуа может войти в партию пролетариата? Присягнув идее пролетариата. Идея первична, она конституирует бытие. Это моя несколько вольная интерпретация Грамши, но она напрашивается.
Цитата: «Очевидно, что такого рода сплочение масс не может осуществиться „произвольно“, вокруг любой идеологии, по формально- конструктивной воле одного человека или одной группы, ставящей себе такую задачу вследствие фанатического характера собственных философских или религиозных убеждений. Поддержка массой той или иной идеологии или нежелание поддержать ее — вот каким способом осуществляется реальная критика рациональности и историчности образа мыслей. Произвольные построения более или менее скоро оказываются вытесненными из исторического соревнования, даже если иной раз им удается благодаря благоприятному стечению непосредственных обстоятельств некоторое время пользоваться кое-какой популярностью; построения же, органически соответствующие требованиям сложного исторического периода, всегда в конечном счете берут верх и удерживают превосходство, даже если им приходится проходить через многие промежуточные фазы, когда их утверждение происходит лишь в более или менее странных и причудливых комбинациях».
Произвольные построения сходят со сцены, а поддержанные массой идеи берут верх. Поддержка массой, способность захватить массы, определить их мировоззрение — ключевой критерий дееспособности философии и идеологии по Грамши.
Здесь трудно и не хочется что-то комментировать. Отмечу только, что Грамши не сошел со сцены и остается актуальным по сей день. Его работы не захватили массы, но интеллектуалы, на которых они повлияли, добились многого по части формирования мировоззрения масс.
На мой взгляд, важно еще раз обратиться к тезису Грамши о том, что интеллигенция формирует бытие масс. Это может показаться неочевидным и спорным в силу привычного восприятия понятия «интеллигенция» и в целом склонности «здравого смысла» уворачиваться от любой идеи.
Цитата: «В деревне интеллигент (священник, адвокат, учитель, нотариус, врач и т. д.) имеет в среднем более высокий жизненный уровень, или по крайней мере отличный от уровня среднего крестьянина, и поэтому представляет для него социальный образец, о котором тот мечтает, стремясь выйти из своего состояния и улучшить свое положение. Крестьянин думает всегда, что по крайней мере один из его сыновей сможет стать интеллигентом (в особенности священником), то есть сделается синьором и таким образом поднимет на более высокую социальную ступень всю семью и облегчит ей ведение хозяйства благодаря связям, которые он сможет установить с другими синьорами. Отношение крестьянина к интеллигенту является, таким образом, двойственным и выглядит противоречивым: он преклоняется перед социальным положением интеллигента и вообще государственного служащего, но временами делает вид, что презирает его, то есть в его преклонение инстинктивно входят элементы зависти и страстной ненависти. Ничего нельзя понять в коллективной жизни крестьян и в тех ростках и ферментах развития, которые в ней существуют, если не принимать во внимание, не изучать конкретно и глубоко это фактическое подчинение крестьян сельской интеллигенции: всякое органическое развитие крестьянских масс вплоть до известного предела связано с движениями интеллигенции и зависит от них».
По Грамши, интеллигент — это вечно желанная ролевая модель для массы, отдельные выходцы из которой способны ее реализовать, а остальные де-факто подчиняются ей. Такой взгляд ставит вопрос об отсутствии у масс собственного жизненного пути, который по Грамши всегда диктуется (задается) интеллигенцией. Масса может сколько угодно ненавидеть интеллигенцию, но не может никуда двинуться без нее. Любое развитие осуществляется путем преобразования части массы в интеллигенцию и под руководством интеллигенции.
Цитата: «Иное положение с городской интеллигенцией: технический персонал на фабриках и заводах не развивает никакой политической деятельности в отношении исполнительских масс или по крайней мере это уже пройденный этап; временами происходит как раз обратное — эти массы, по крайней мере через свою собственную органическую интеллигенцию, осуществляют политическое влияние на технических специалистов».
Грамши видел в пролетариате потенциал для создания органической интеллигенции, способной «ассимилировать» традиционную и тем самым установить пролетарскую гегемонию в обществе. Нельзя не отметить, что лично Грамши почти решил эту задачу. После войны, во многом благодаря публикации «Тюремных тетрадей», Грамши посмертно стал ключевым интеллектуалом Италии, а Итальянская коммунистическая партия — крупнейшей партией страны. То есть Грамши принял на тот момент слабую Итальянскую коммунистическую партию в разгромленном состоянии и ценой личной жертвы и интеллектуального подвига (точно в логике гегемонии) сделал ее крупнейшей партией страны.
И еще раз о том, как интеллигенция управляет массой.
Цитата: «Традиционная интеллигенция. В связи с одной из категорий этой интеллигенции, возможно, наиболее важной после церковнослужителей, по своему авторитету и социальной роли, которую она играла в первобытном обществе, — категорией врачей в широком смысле слова, то есть всех тех, кто „борется“, или кажется, что „борется“, со смертью и болезнями <…> Вспомним, что между религией и медициной была связь, а в некоторых районах есть и до сих пор: больницы в руках церковников, занимающихся организационной стороной дела, к тому же там, где появляется врач, появляется и священнослужитель (заклинание духов, различные формы помощи и т. д.). Многие крупные религиозные деятели выступали также и воспринимались как великие „врачеватели“: идея чуда вплоть до воскрешения из мертвых. И что касается королей, долго бытовало поверье, будто они исцеляют наложением рук и т. д.».
Интеллигенция дает ответ на вызов смерти. Буквально и прямо как церковь. Завуалированно как коммунисты. Но всегда дает.
Интеллигенция — это пастырь, который по Грамши выходит из массы, чтобы выразить ее исторический дух и двинуть историю вперед.
Гегемония по Антонио Грамши начинается с признания невозможности пролетарской революции в ее каноническом смысле захвата политической власти.
Грамши в «Тюремных тетрадях»* увязывает политическую и горячую войну в единое целое, используя военные метафоры для описания политической борьбы.
* Перевод приводится по изданиям «Грамши А. Избранные произведения. Т.3 Тюремные тетради», Издательство иностранной литературы, 1959 год, Москва и «Грамши А. Тюремные тетради. В 3 ч. Ч. 1.», Издательство политическая литература, 1991 год, Москва.
Цитата: «Всякая политическая борьба всегда имеет в качестве своей первоосновы военную борьбу».
Грамши оперирует понятиями «маневренной» и «позиционной» («осадной») войны, на примере Первой мировой войны давая понять, что выбор между ними не является свободным и может быть жестко продиктован обстоятельствами.
Привожу развернутую цитату, чтобы показать логику перехода Грамши от горячей войны к политической.
Цитата: «Содержащееся в романе генерала Краснова утверждение, что Антанта, не желая победы Российской империи из опасения, как бы эта победа не привела к окончательному разрешению в пользу царской России восточного вопроса, навязала якобы русскому генеральному штабу позиционную войну (которая действительно была бы абсурдом, учитывая огромную протяженность фронта от Балтики до Черного моря при наличии огромных пространств, покрытых болотами и лесом), между тем как единственно возможной была маневренная война, — утверждение это является чистейшей нелепицей. В действительности русская армия пыталась вести маневренную и наступательную войну, особенно в австрийском секторе фронта (но также и в Восточной Пруссии), и результаты ее были столь же блестящи, сколь и эфемерны. Истина заключается в том, что нельзя по собственному желанию выбрать ту или иную форму ведения войны и еще в меньшей степени — добиться немедленного подавляющего превосходства над противником; известно, сколь многих потерь стоило упорство, проявленное генеральными штабами, не пожелавшими признать, что позиционная война была „навязана“ общим соотношением сил борющихся сторон. В самом деле, позиционная война — это не просто окопная война; она определяется всей организационной и промышленной системой той территории, которая находится в тылу действующей армии. <…> Однако существование этих военных технических элементов, о которых сейчас говорилось в связи с позиционной войной и о которых раньше шла речь в связи с маневренной войной, не означает, конечно, что предыдущий тип нужно рассматривать как отвергнутый наукой. Существование таких элементов свидетельствует лишь о том, что в случае войны между более развитыми в промышленном и гражданском отношениях государствами значение этого типа следует рассматривать как ограничивающееся выполнением. Скорее тактической, чем стратегической функции и что его нужно рассматривать в ей же плоскости, в какой ранее осадная война рассматривалась в сравнении с маневренной».
Грамши пишет, что Первая мировая война на территории Германии и Австро-Венгрии имела объективно позиционный характер, попытки же России перейти к маневренной войне потерпели крах. И проводит принципиально важный водораздел, подчеркивая, что на территории России в силу ее специфики («огромных пространств, покрытых болотами и лесом») маневренная война, наоборот, была единственно правильным выбором.
Оставим за скобками число военную компоненту, Грамши пишет исключительно про политическую войну, используя горячую в качестве метафоры и подводящей аналогии. Весь текст про Первую мировую написан по существу про политическую борьбу, что далее раскрывает сам Грамши.
Цитата: «То же самое ограничение нужно сделать в политическом искусстве и в политической науке, по крайней мере в отношении более развитых государств, в которых „гражданское общество“ превратилось в очень сложную структуру, выдерживающую катастрофические „вторжения“ непосредственного экономического элемента (кризисов, депрессий и т. д.): надстройки гражданского общества в этом случае играют роль как бы системы траншей в современной войне. В такой войне ожесточенный артиллерийский обстрел, который, казалось бы, должен был уничтожить всю оборонительную систему противника, на самом деле разрушает лишь ее внешнее прикрытие, так что в момент атаки и наступления атакующие наталкиваются на все еще эффективную линию обороны. Подобное же явление имеет место в политике в период сильных экономических кризисов: несмотря на последствия кризиса, атакующие не могут ни организовать с молниеносной быстротой свои силы во времени и пространстве, ни тем более обрести наступательный дух; в свою очередь атакуемые не оказываются деморализованными, не прекращают обороняться даже среди руин и не теряют веры в свои силы и свое будущее. Положение, конечно, не остается неизменным, но верно и то, что происходящим событиям не хватает быстроты, ускоренного темпа, ясно выраженного прогрессирующего развития, на что, вероятно, надеются в таких случаях стратеги политического диктаторства».
«Стратеги политического диктаторства» — это явным образом сторонники пролетарской революции и установления диктатуры пролетариата. Это провальная стратегия в стране с развитым гражданским обществом, дает понять Грамши.
Цитата: «Последним выражением такого рода политических явлений были события 1917 года. Они ознаменовали собой решающий поворот в истории политического искусства и политической науки. <…> Следует подумать над тем, не является ли пресловутая теория Бронштейна [Троцкого, прим. АМ] о перманентности движения [перманентной революции, прим. АМ] отражением в политике теории маневренной войны (в этой связи надо вспомнить о замечаниях казачьего генерала Краснова), а в конечном счете — отражением общих экономико-культурно-социальных условий страны, в которой кадры национальной жизни находятся еще в эмбриональном, расслабленном состоянии и не могут сыграть роль „траншей“ или „крепости“. В этом случае можно было бы сказать, что Бронштейн, который выглядит „западником“, на самом деле был космополитом, то есть он был лишь поверхностно национален, и столь же поверхностными были его западничество и его европеизм. Напротив, Ильич [Ленин, прим. АМ] был глубоко национален, и столь же глубоким был его европеизм».
Грамши пишет, что неразвитость российского гражданского общества, его «эмбриональное, расслабленное состояние» стало фундаментальной причиной, по которой в России могла состояться Октябрьская революция путем «маневренной войны» — захвата политической власти и навязывания обществу определенной социально-политической модели.
Но данный опыт неприменим к странам с развитым гражданским обществом, в частности, к Италии, считает Грамши, который на этом основании называет теорию перманентной революции Троцкого несостоятельной и противопоставляет Троцкому — Ленина как национального лидера.
Ленин, по мнению Грамши, сделал ставку на «маневренную» войну в России и на «позиционную» в Европе.
Цитата: «Мне кажется, что Ильич понял необходимость превратить маневренную войну, победоносно примененную на Востоке в 1917 году, в войну позиционную, которая была единственно возможной на Западе, где (как отмечает Краснов) на небольшом пространстве армии могли сконцентрировать бесчисленное количество боеприпасов и где социальные кадры сами по себе были еще способны сыграть роль сильнейших укреплений. По-моему, это и означало бы осуществление формулы „единого фронта“, которая соответствует концепции единого фронта Антанты под единым командованием Фоша. Ильич только не имел времени, чтобы углубить свою формулу; однако надо учесть, что он мог углубить ее только теоретически, между тем как основная задача носила национальный характер, то есть требовала разведки территории и выявления тех элементов гражданского общества, роль которых можно уподобить роли траншей и крепостей и т. д. На Востоке государство было всем, гражданское общество находилось в первичном, аморфном состоянии. На Западе между государством и гражданским обществом были упорядоченные взаимоотношения, и, если государство начинало шататься, тотчас же выступала наружу прочная структура гражданского общества. Государство было лишь передовой траншеей, позади которой была прочная цепь крепостей и казематов; конечно, это относится к тому или иному государству в большей или меньшей степени, и именно этот вопрос требует тщательного анализа применительно к каждой нации».
Грамши заявляет парадоксальный, с марксистской точки зрения, тезис. Пролетарская революция и диктатура в России возможны по причине незрелости ее гражданского общества, то есть архаичности, отсталости, в условиях которых «государство было всем». В то время как по Марксу пролетарская революция возможна только во всемирном масштабе и только после вызревания предпосылок (перезревания буржуазной фазы).
Грамши соединяет Ленина и Маркса, заявляя, что большевики совершили революцию (путем маневренной войны) не по марксистскому канону и по факту победы расширили канон.
Цитата: «Единственная „философия“ — это история в действии, это сама жизнь. В этом смысле можно истолковать тезис о немецком пролетариате, наследнике немецкой классической философии, и можно утверждать, что теоретизация и осуществление гегемонии, проделанные Иличи [Лениным, прим. АМ], явились великим „метафизическим“ событием».
Грамши следует концепции Маркса о действительной истории, к которой человечество пробивается по мере развития материального базиса, и необходимости отменить (снять) всю философию при вступлении в действительную историю. Таким образом, единственной подлинной философией оказывается действительная история. В этом ключе Грамши настаивает на расширения марксистского канона по факту свершения Великой Октябрьской социалистической революции, которая состоялась и тем самым расширила канон.
Еще раз тот же посыл. Цитата: «Величайший теоретический вклад Иличи [Ленина, прим. АМ] в философию практики следует искать именно в этой области. Иличи на деле двинул вперед философию как таковую тем, что двинул вперед политическое учение и практику».
Коммунистическая же борьба в Европе, по Грамши, ведется в русле позиционной войны, то есть путем вызревания предпосылок трансформации общества, о которых писал Маркс.
Гегемония
Грамши выделяет три фазы на пути к коммунистическому обществу.
Экономико-корпоративная фаза, в которой общественные отношения определяются грубым материальным интересом и вытекающим из него принципом солидарности. Цитата: «Первой и самой элементарной стадией коллективного политического сознания является экономико-корпоративная стадия: купец считает, что он должен выступать солидарно с другим купцом, фабрикант — с другим фабрикантом и т. д., но купец еще не ощущает себя солидарным с фабрикантом».
Фаза борьбы за гегемонию в гражданском обществе.
Государственная фаза после установления пролетарской гегемонии на национальном уровне. Грамши здесь утверждает возможность социализма в отдельно взятой стране, и оговаривая, что при нем должны развиваться все надстройки (т. е. это не жесткая диктатура пролетариата), далее не развивает этот вопрос. Цитата: «Государственной фазе соответствуют определенные формы интеллектуальной деятельности, которые нельзя произвольно сочинять или предвосхищать. В фазе борьбы за гегемонию развивается наука о политике; в государственной фазе должны развиваться все надстройки, иначе государству грозит распад».
Грамши делает заявку на раскрытие второго этапа борьбы — борьбы за гегемонию в гражданском обществе.
Цитата: «Отправным пунктом всегда должно быть обыденное сознание, ибо оно представляет собой спонтанную философию масс, и задача в том, чтобы придать ему идеологическую однородность».
Обыденное сознание представляет собой мировоззрение масс, формируемое путем преломления философии в массовом сознании. Такое сознание, по Грамши, идеологично, что означает его «ложность». Грамши развернуто критикует вульгарный материализм и механистический марксизм (согласно которому развитие материального базиса само собой приведет к коммунизму), призывая вести культурно-политическую войну за формирование массового сознания.
Цитата: «Философия практики [марксизм] считает, что идеологии вовсе не произвольны; они представляют собой реальные исторические явления, с которыми нужно бороться и разоблачать их сущность как орудий господства исходя не из нравственных соображений и т. п., а именно из требований политической борьбы: чтобы сделать руководимых духовно независимыми от руководящих, чтобы покончить с гегемонией одних и установить гегемонию других, ибо таково необходимое условие переворачивания практики [революции]».
Концепцию гегемонии можно считать ответом Грамши на вопрос, как именно пролетариат должен осознать свои интересы и переустроить общество на их базе.
Установление гегемонии пролетариата по Грамши подразумевает два шага: освобождение сознания пролетариата, ведущее к разрушению гегемонии буржуазии — захват общественного сознания пролетарской идеологией, означающий установление пролетарской гегемонии в обществе.
Пролетарская идеология также будет именно идеологией, то есть одной из форм ложного сознания. В этом утверждении есть некоторое кощунство, проблематизирующее веру. Но, например, было ли советское сознание идеологическим? Безусловно. Было ли оно ложным? Очевидно, да.
Грамши снимает данное противоречие, давая понять, что гегемония пролетарской идеологии является шагом вперед — шагом к действительной истории — прогрессивным историческим процессом.
Цитата: «Философия — это критика и преодоление религии и обыденного сознания, <…> Осуществленная гегемония означает реальную критику философии, ее реальную диалектику».
Марксистская философия преодолевает предшествующее ей обыденное сознание и устанавливает свое, таким образом, воплощаясь в историческом процессе как действии. Задавая исторический вектор.
Гегемония пролетариата на этапе борьбы в национальном государстве подразумевает не ликвидацию буржуазии, а подчинение буржуазии и других слоев общества пролетарской идеологии. Совместное следование по пути к коммунизму вопреки классовому интересу буржуазии. Альтернативной же является мировоззренческое подчинение пролетариата буржуазной идеологии.
Цитата: «Когда социальная группа, имеющая собственное мировоззрение (пусть существующее еще только в зародыше, проявляющееся лишь в ее действиях и, следовательно, не постоянно, а от случая к случаю), приходит в движение как органическое целое, она, будучи интеллектуально зависима от другой социальной группы и подчинена ей, руководствуется не своим мировоззрением, а позаимствованным ею у этой другой группы. Она утверждает это мировоззрение на словах и даже верит в необходимость следовать ему, потому что она следует ему в „нормальные времена“, то есть когда ее поведение еще не стало независимым и самостоятельным, а остается подчиненным и зависимым. Нельзя, таким образом, отрывать философию от политики; и более того, можно показать, что выбор и критика мировоззрения также являются политическим актом».
Гегемония — это война за прошивку общественного мировоззрения своей идеологией. В результате чего другие слои общества начинают воспринимать жизненную программу гегемона как собственную. И реализовывать чужие интересы как свои.
Концепция гегемонии раскрывает парадоксальный тезис Энгельса о возможности обуржуазивания пролетариата (с позиции собственности на средства производства, это невозможно).
Из письма Энгельса — Марксу (Ленин включил данное письмо в марксистский катехизис): Цитата: «Английский пролетариат фактически всё более и более обуржуазивается, так что эта самая буржуазная из всех наций хочет, по-видимому, довести дело в конце концов до того, чтобы иметь буржуазную аристократию и буржуазный пролетариат рядом с буржуазией».
Мировоззрение пролетариата (как и аристократии) может стать буржуазным, таким образом, произойдет обуржуазивание пролетариата, его подчинение буржуазной программе жизни.
Война за мировоззрение ведется в надстройке, всю совокупность отношений в которой Грамши называет «историческим блоком».
Цитата: «Базис и надстройки образуют „исторический блок“, иначе говоря, сложный, противоречивый, неоднородный комплекс надстроек есть отражение совокупности общественных производственных отношений. Отсюда вытекает следующий вывод: только всеобъемлющая система идеологий рационально отражает противоречие базиса и наличие объективных условий для переворачивания практики [революции, прим. АМ]».
«Исторический блок» во всей своей полноте характеризует актуальные противоречия между базисом и надстройкой. Победа пролетариата подразумевает установление им гегемонии в надстройке, предпосылки для которой формируются в базисе, и в своей реализации требуют перепрошивки мировоззрения всех остальных классов.
Концепция «Исторического блока» фактически противопоставляется «голой» диктатуре пролетариата. Грамши последовательно делал ставку на широкий союз прогрессивных сил, призванный двинуть историю вперед. Пролетарский дискурс должен был победить в умах широкой коалиции, а затем при ее участии установить гегемонию во всем обществе.
Цитата: «Бесспорно, гегемония предполагает, что будут учтены интересы и тенденции тех социальных групп, над которыми будет осуществляться гегемония, что возникнет определенное компромиссное равновесие, то есть что руководящая группа пойдет на жертвы экономико-корпоративного характера; но также бесспорно, что такие жертвы и такой компромисс не могут касаться основ, потому что если гегемония является этико-политической, то она не может не быть также и экономической и ее основой не может не служить та решающая функция, которую руководящая группа осуществляет в решающей области экономической деятельности».
Идя на уступки другим группам населения, пролетариат-гегемон безусловно будет реализовывать свою генеральную программу. Таким образом, любой компромисс ограничен курсом на построение коммунизма, который должен воплощаться по факту. Грубо говоря, так или иначе обозначенный путь к коммунизму должен стать мировоззренческой установкой всех слоев общества. Он может приниматься осознанно или неосознанно, прямо, косвенно или совсем завуалировано, но определяться курс страны будет им, если пролетариат сумеет стать гегемоном.
Цитата: «Строительство аппарата гегемонии образует новые идеологические формы, обусловливает реформу сознания и методов познания, постольку оно является актом познания, философским актом. <…> когда удается внедрить новую мораль, соответствующую новому мировоззрению, это приводит к тому, что внедряется также и данное мировоззрение; другими словами, происходит целая философская реформа».
Реформа сознания может пройти без горячей войны. Грамши в данном ключе рассматривает ряд примеров из истории Европы и приход к власти фашистов во главе с Муссолини, которое Грамши назвал «пассивной революцией» (заимствуя термин у итальянского историка Винченцо Куоко).
По существу, Грамши предлагает Европе путь пассивной революции как войны за гегемонию в общественном дискурсе. При этом Грамши не исключает ее перехода в горячую фазу, но подчеркивает решающее значение победы в гегемонистской войне за мировоззрение.
Цитата: «Политика умеренных показывает со всей ясностью, что политику гегемонии можно и нужно проводить и в период, предшествующий приходу к власти, и что не следует рассчитывать только на материальные силы, которые власть предоставляет для осуществления эффективного руководства. Именно блестящее разрешение этих проблем сделало возможным Рисорджименто [объединение Италии в XIX веке, прим. АМ] в тех формах и границах, в которых оно было осуществлено — без „террора“, как „революция без революции“ или как „пассивная революция“ (если употребит» выражение Куоко в смысле, немного отличном от того, какой он сам в него вкладывает)».
Пассивная революция может состояться даже до смены власти. Так фактический курс страны может определяться царящей в обществе гегемонией, даже если утверждаемое ей мировоззрение формально отрицается властями.
Цитата: «Действительно может случиться, что политическое и нравственное руководство страной в определенный момент осуществляется не законным правительством, а „приватной“ организацией, а также революционной партией».
Здесь речь не о тайных заговорщиках, а о хозяевах дискурса.
Делая акцент на гегемонию, Грамши остается безусловно революционным философом и политиком и с революционных позиций критикует «экономизм» и социал-демократию.
Я предлагаю прочитать следующую развернутую цитату из «Тюремных тетрадей» как пример продвижения гегемонии пролетариата. Грамши блестяще разоблачает социал-демократию и лишенную революционного духа борьбу за экономические права рабочих (синдикализм) как разновидность либерализма (как утверждение буржуазной гегемонии) и с этих позиций утверждает пролетарскую гегемонию как ее антитезу — как путь к освобождению.
Цитата: «Экономизм» — теоретическое движение в защиту свободной торговли (либерализм) — теоретический синдикализм. <…> Связь между идеологией свободной торговли и идеологией теоретического синдикализма проявляется особенно отчетливо в Италии <…> Однако по своему смыслу эти тенденции весьма различны: первая присуща господствующей и руководящей социальной группе; вторая — социальной группе, которая еще подчинена, еще не обрела сознания своей силы, своих возможностей и путей своего развития и поэтому еще не в состоянии выйти из стадии примитивизма. <…> [Теоретический синдикализм] относится к подчиненной группе, для которой невозможно, руководствуясь этой теорией, сделаться когда-либо господствующей, выйти в своем развитии за пределы экономико-корпоративной фазы, чтобы подняться на ступень этико-политической гегемонии в гражданском обществе и стать господствующей в государстве. Что касается защиты свободной торговли, то здесь мы имеем дело с определенной фракцией руководящей группы, которая хочет изменить не структуру государства, а только направление политики, хочет произвести реформу торгового законодательства и только косвенным образом — законодательства промышленного <…> речь здесь идет о постоянном чередовании партий, образующих правительство, а не о создании и организации нового политического общества и тем более— нового типа гражданского общества. Вопрос о движении теоретического синдикализма более сложен. Бесспорно, что в этом движении независимость и самостоятельность подчиненной группы, провозглашающей себя его поборницей, принесены в жертву интеллектуальной гегемонии господствующей группы, потому что именно теоретический синдикализм представляет собой не что иное, как один из аспектов либерализма, оправдываемого несколькими искаженными (и потому сделавшимися банальными) положениями философии практики. Как и почему приносится эта «жертва»? Она сводится к тому, что исключается возможность преобразования подчиненной социальной группы в господствующую, или потому, что эта проблема вообще даже не ставится (фабианство, Де Ман, значительная часть лейбористов), или потому, что она выдвигается в неподходящей и недейственной форме (социал-демократические тенденции в целом), или же потому, что принимают за постулат скачок непосредственно от строя, при котором существуют социальные группы, к такому строю, который характеризуется полным равенством и синдикальной экономикой».
По части синдикализма, фабианства, лейборизма и социал-демократии в целом Грамши оказался полностью прав. Это великолепный текст, и по мысли, и по публицистической убедительности. Концепция же гегемонии точно описывает произошедшее, в нее не включен фатум победы пролетариата. Гегемония в принципе может быть рассмотрена вне контекста пролетариата (что и было сделано постграмшистами).
Трактовка перехода от премодерна к модерну с позиции гегемонии звучит следующим образом.
Цитата: «Всякое мировоззрение в какой-то определенной своей исторической фазе приобретает „спекулятивную“ форму, которая знаменует его апогей и начало разложения? Можно было бы провести аналогию и выявить связь с развитием государства, которое от „экономико-корпоративной“ фазы переходит к фазе „гегемонии“ (активного консенсуса). Можно считать, иными словами, что каждая культура проходит через свой спекулятивный или религиозный момент, который совпадает с периодом полной гегемонии социальной группы, выражающей данную культуру, и, может быть, даже с тем именно периодом, когда реальная гегемония разлагается снизу путем молекулярного процесса, тогда как система идей именно поэтому (именно для противодействия этому разложению) совершенствуется догматическим путем, становится трансцендентальной „верой“. Недаром было замечено, что каждая так называемая эпоха декаданса (когда происходит разложение старого мира) характеризуется утонченной и высоко „спекулятивной“ мыслью».
Гегемония — это активный консенсус, деятельное согласие общества на то или иное положение дел, которое вытекает из того или иного общественного мировоззрения.
Культура, проходящая через свой спекулятивный или религиозный момент — это премодерн и конкретно Средневековье, в котором по Грамши была установлена полная гегемония церкви, выражающей «данную культуру» (христианскую веру).
Разложение гегемонии церкви «путем молекулярного процесса» — это модернизация (молекула — метафора индивида), представляющая собой перепрошивку общественного сознания в русле гегемонии буржуазии, опирающейся на соответствующий уровень развития материального базиса.
Говоря о настоящем и будущем, Грамши с позиции гегемонии описывает кризис государства.
Восстание против принципа авторитета, как переход к модерну (убийство Бога). Цитата: «Обыденное сознание» не могли не превозносить в XVII и XVIII веках, когда люди стали восставать против принципа авторитета, представленного Библией и Аристотелем».
Обрушение принципа авторитета на следующем шаге оборачивается кризисом государства. Цитата: «Принято говорить о „кризисе авторитета“, а это и есть кризис гегемонии или кризис государства в целом».
Кризис авторитета в отношении государства представляет собой потерю веры масс в государство. Напомню формулу Грамши «массы как таковые не могут усваивать философию иначе, как веру».
В условиях кризиса старой веры, по Грамши, решающее слово оказывается за гражданским обществом.
Цитата: «Можно отметить два больших надстроечных „плана“: план, который можно называть „гражданским обществом“, то есть совокупность организмов, вульгарно называемых „частными“, и план „политического или государственного общества“, которому соответствуют функции „гегемонии“ господствующей группы во всем обществе и функции „прямого господства“, или командования, выражающиеся в деятельности государства и „законного“ правительства».
Кризис старой веры ведет к смене гегемонии в гражданском обществе, из которого выделяется новая главенствующая группа, пересобирающая государство. Чем не формула Октября, с поправкой на молниеносный в исторической перспективе характер маневренной войны?
Цитата: «Государство = политическое общество + гражданское общество, иначе говоря, государство является гегемонией, облеченной в броню принуждения».
Броня принуждения защищает содержание. Если нет своего содержания, то эта броня будет защищать чужое, даже если каким-то образом окажется в руках бессодержательных людей.
Гегемония тотальна. Все общественные институты и все общественные отношения, по Грамши, могут и должны быть прочитаны под ее призмой.
Цитата: «Гегемония одной социальной группы над всей национальной общностью, осуществляемая через посредство так называемых негосударственных организаций вроде церкви, профсоюзов, школ и т. д.».
Грамши описывает буржуазную гегемонию как глубокоэшелонированную и устойчивую.
Цитата: «В стране с классическим парламентским строем „нормальное“ осуществление гегемонии характеризуется сочетанием силы и согласия, принимающих различные формы равновесия, исключающие слишком явное преобладание силы над согласием; напротив, пытаются даже добиться видимости того, будто сила опирается на согласие большинства, выражаемое через так называемые органы общественного мнения — газеты и ассоциации, количество которых вследствие этого при определенных условиях искусственно увеличивается».
Коррупция — также составляющая борьбы, используемая для утверждения гегемонии правящей группы. Любые общественные отношения являются актом борьбы за мировоззрение людей.
Цитата: «Промежуточное положение между согласием и силой занимают коррупция и обман, характерные для определенных ситуаций, когда становится трудно осуществлять гегемонию, а использование силы чревато большими опасностями. Их распространение означает, что противник или противники находятся в состоянии истощения и паралича, вызванного подкупом властей, подкупом скрытым, а в случае непосредственной угрозы — и открытым, преследующим цель внести смятение и расстройство в ряды противника».
Грамши обращает внимание на ничтожность цели «борьбы с коррупцией». Значение имеет гегемония, подспудно утверждаемая через эту борьбу.
Цитата: «Люди, заинтересованные в разрешении кризиса в соответствии с их устремлениями, притворяются, будто они уверены (и были бы готовы объявить об этом во всеуслышание), что дело состоит в „коррупции“.
Каждый общественный акт — это акт утверждения той или иной гегемонии. Первой задачей ведомой группы, по Грамши, является осознание такого положения дел. Осознание неизбежно включает в себя формирование собственной гегемонистской программы, иначе ведомая группа не может отделить себя от правящей группы. Второй шаг — борьба за утверждение своей гегемонии в обществе, то есть борьба за формирование общественного сознания. Такая борьба ведется тотально и перманентно. В ней участвую все, каждый индивид, безотносительно того, осознанно он это делает или неосознанно.
Мировоззрение — идеологично. Каждый общественный акт идеологичен.
Антонио Грамши родился 22 января 1891 года на Сардинии в семье мелкого служащего. Когда Грамши было восемнадцать месяцев, у него начала развиваться болезнь Потта (туберкулез позвоночника), острая фаза болезни пришлась на четырехлетний возраст и протекала тяжело, семья даже начала готовится к похоронам. Грамши выжил, но неоказание должной медицинской помощи привело к образованию горба на спине.
Грамши еще до школы обучается грамоте, много читает. Его отца Франческо Грамши арестовывают в 1898 году по обвинениям в растрате и приговаривают к 5 годам заключения. Считается, что дело было политически мотивировано (отец Грамши поддерживал оппозиционных кандидатов на местных выборах). Грамши с отличием заканчивает начальную школу и на два года оставляет учебу, работая курьером в Земельной кадастровой конторе, чтобы поддержать семью. После освобождения отца, Грамши поступает в гимназию, которую закончит в 1908 году.
В 1908 году семья Грамши переезжает в столицу Сардинии город Кальяри, где Антонио продолжает обучение в местном лицее. Здесь Грамши сближается со своим старшим братом Дженнаро, который к тому моменту отслужил в армии и стал социалистом (на данном этапе не было разделения понятий социалист и коммунист). По инициативе брата Грамши знакомится с лидерами сардинских социалистов, вступает в левый кружок «Антиклерикальная ассоциация авангарда».
В это же время Грамши начинает читать Маркса (в французском переводе) и печататься в местной газете сардинских автономистов «Сардинский Союз». Формирование итальянской нации в начале ХХ века не было завершено и сопровождалось рядом конфликтов между центром и периферией (одной из которых была Сардиния), болезненно воспринимавшей унификацию (стирание региональных особенностей) и экономическое подчинение центру. Грамши считал, что перекос в развитии северной и южной Италии, помимо всего прочего, обусловлен эксплуатацией юга — севером, которая цементировала неразвитостью юга относительно севера.
Грамши с отличием заканчивает лицей и, пройдя отбор, получает стипендию Туринского университета, где поступает на филологический факультет. Также одним из стипендиатов становится Пальмиро Тольятти, позднее сменивший Грамши на посту главы Итальянской коммунистической партии.
В студенческие годы Грамши проходит через крайнюю нищету (стресс и физическое истощение были таковы, что Грамши на несколько месяцев терял дар речи), делает успехи в учебе и вступает в туринскую секцию Итальянской социалистической партии.
Грамши начинает публиковаться в партийной социалистической прессе, становится известным политическим комментатором, театральным и литературным критиком. Параллельно читает лекции о марксизме рабочим.
Грамши становится знатоком итальянской философии и культуры. Существенное влияние на него оказали основоположник итальянского марксизма Антонио Лабриола, выдвинувший теорию «философии практики», крупнейший итальянский гегельянец Бенедетто Кроче, совершивший «революцию» против позитивизма и его учитель в университете, филолог и выдающийся знаток Данте профессор Умберто Космо.
Когда Италия вступает в Первую мировую войну, Итальянская социалистическая партия занимает позицию «абсолютного нейтралитета», не поддерживая войну, но и не агитируя против. По вопросу войны в партии произошел раскол. Тольятти и Грамши на тот момент не играли значимой роли в партийной жизни, но их выбор показателен. Тольятти ушел добровольцем на фронт. Грамши выдвинул концепцию «активного и действенного нейтралитета», которая с оговорками была ближе к позиции «интервента» Бенито Муссолини, требовавшего поддержки социалистами вступления Италии в войну. Грамши аргументировал такое решение тем, что таким образом ускорится самоорганизация пролетариата и его приход к власти.
Муссолини начинал как социалист и на момент дебатов по Первой мировой войне был главным редактором центрального печатного органа Итальянской социалистической партии газеты «Аванти!». За несанкционированную провоенную агитацию Муссолини был снят с поста главного редактора и впоследствии исключен из партии.
Грамши заканчивает учебу в университете в 1914 году, формально не получив диплома, и посвящает себя журналистике и политике. Возглавляет редакцию социалистической еженедельной газеты «Крик народа», входит в состав редакции туринского издания «Аванти!», организует перевод и распространение статей Ленина и Троцкого.
Грамши восхищался Лениным до революции. «Ленин — это наиболее социалистический, наиболее революционный из вождей русских социалистов. Он представляет среди русских социалистических партий ту партию, которая наиболее глубоко знает нужду и тревогу, разделяет стремления и надежды мирового пролетариата вообще, итальянского пролетариата в частности… Совершенно понятна поэтому ярость, которую Ленин вызывает у буржуазной и консервативной печати, так же как логична наша глубокая симпатия к Ленину. Мы рады в братской солидарности разделять с ним оскорбления и брань, которыми тщетно пытаются очернить его благородный облик», — писал Грамши в редакционной статье газеты «Крик народа», опубликованной 29 апреля 1917 года.
К моменту совершения Великой Октябрьской социалистической революции Грамши является секретарем туринской секции Итальянской социалистической партии и одним из ключевых левых журналистов страны.
Грамши приветствует Великую Октябрьскую социалистическую революцию, подчеркивая, что большевики — спасители России, совершившие революцию не по Марксу и в то же время открывшие новые горизонты для марксизма, сделавшие пролетарскую революцию возможной не только в ядре капиталистического мира, но и на его периферии.
Революция против «Капитала» Карла Маркса https://sponsr.ru/friend_ru/81021/Revoluciya_protiv_Kapitala_Karla_Marksa/
Грамши входит во фракцию «непримиримых революционеров», выступает против курса руководства Итальянской социалистической партии на реформизм (встраивание в буржуазную демократию и путь постепенных реформ без революции), выливающийся в пассивную общественно-политическую позицию партии и ее неспособность повлиять на процессы в стране.
Вместе с Тольятти и другими соратниками Грамши основал новую еженедельную газету «Новый порядок», первый номер которой вышел 1 мая 1919 года. Газета была нацелена на расширение левого фронта, включение в него крестьянства, других потенциально союзных сил.
Послевоенные 1919–1920 годы стали «Красным двухлетием» в Италии. Рабочие устраивали массовые забастовки и регулярно захватывали фабрики, контроль над которыми передавался стихийно создаваемым заводским комитетам. Наиболее активную политическую роль в протестах играли анархо-синдикалисты. Промышленно развитый Турин был центром выступлений рабочих.
Грамши в это время выдвигает теорию «заводской демократии», проводя параллель между советами в России и заводскими комитетами в Италии, призывая расширять их деятельность и наделять их политической властью. Газета «Новый порядок» становится популярной в Турине.
Ленин на Втором конгрессе Коминтерна в 1920 году выступает в поддержку Грамши и резко осуждает руководство Итальянской социалистической партии.
Цитата из выступления Ленина: «Мы просто должны сказать итальянским товарищам, что направлению Коммунистического Интернационала соответствует направление членов „Нового порядка“, а не теперешнее большинство руководителей социалистической партии и их парламентской фракции. Утверждают, будто они хотят защитить пролетариат от реакции. Чернов, меньшевики и многие другие в России тоже „защищают“ пролетариат от реакции, что, однако, еще не довод за принятие их в нашу среду.
Поэтому мы должны сказать итальянским товарищам и всем партиям, имеющим правое крыло: эта реформистская тенденция не имеет ничего общего с коммунизмом.
Мы просим вас, итальянские товарищи, созвать съезд и предложить на нем наши тезисы и резолюции. И я уверен, что итальянские рабочие пожелают остаться в Коммунистическом Интернационале».
По существу, Ленин призвал к перевороту в Итальянской социалистической партии — смещению действующего руководства и передаче власти в руки группы, олицетворяемой Грамши.
В 1920 году в Италии сложилась предреволюционная ситуация. Туринские рабочие взяли под контроль значительную часть заводов (по некоторым оценкам, все крупные заводы в городе перешли под контроль заводских комитетов). Зачаток пролетарской революции поддерживают анархо-синдикалисты. Но Итальянская социалистическая партия не решается вступить в борьбу за власть и вместе с профсоюзами вступает в переговоры с властями по «нормализации» ситуации, сводя повестку к улучшению жизни рабочих. Туринское выступление не получает организованной всеитальянской поддержки и сворачивается через несколько недель. Фактически итальянские социалисты отказались от борьбы за власть.
Ведущая итальянская буржуазная газета Corriere della Sera («Вечерний курьер») писала по этому поводу в сентябре 1920 года: «Революция не совершилась, но не потому, что мы сумели ей противостоять, а потому, что Конфедерация труда [профсоюзное движение, связанное с Итальянской социалистической партией] ее не захотела…».
21 января 1921 года на съезде Итальянской социалистической партии в Ливорно происходит раскол. Коммунисты, в том числе, ориентируясь на позицию Второго конгресса Коминтерна (Ленина), демонстративно покидают съезд и переходят в соседнее здание театра Сан-Марко, в котором учреждают Итальянскую коммунистическую партию. Генеральным секретарем партии избирается Амадео Бордига. Грамши избирается в ЦК партии, его газета «Новый порядок» становится центральным печатным органом Итальянской коммунистической партии.
Между Бордигой и Грамши разворачивается политическая и идеологическая внутрипартийная борьба. В июне 1922 года Грамши был направлен в Россию в качестве делегата Итальянской коммунистической партии в Исполнительном комитете Коминтерна, для участия в его Московской конференции.
Грамши пробудет в России около полутора лет. За это время он познакомится с Лениным, другими лидерами большевиков и женится на Юлии Шухт, дочери Аполлона Шухта, дворянина-народовольца-большевика и друга Ленина. В конце 1923 года Грамши уедет в Вену уже в качестве будущего лидера партии.
В октябре 1922 года Муссолини совершит «марш на Рим», в результате которого исполнительная власть без сопротивления падет к его ногам. Король Италии Виктор-Эммануил назначает Муссолини премьер-министром Италии. Согласно распространенной версии, приход Муссолини к власти стал следствием реакции буржуазии и крупных землевладельцев на «Красное двухлетие», недопущение которого поручили фашистам.
Итальянские коммунисты во главе с Бордигой в первые годы восприняли фашистов как «смену руководящего состава буржуазного класса», не представляющую собой принципиальной новизны. Бордигу арестовывают в феврале 1923 года по обвинению в «заговоре против государства». Бордига выходит из состава ЦК партии и после освобождения в том же году не претендует на возвращения на пост генсека.
Грамши в апреле 1924 году избирают по партийным спискам в парламент. Получив депутатскую неприкосновенность, Грамши возвращается в Италию. В августе 1924 года Грамши избирают генеральным секретарем Итальянской коммунистической партии.
При поддержке Коминтерна начинается «большевизация» итальянской компартии. Грамши в своем письме от 12 июля 1925 года следующим образом характеризует происходящее.
Цитата: «На съезде мы получили подавляющее большинство: партия оказалась более большевистской, чем можно было предполагать, и очень энергично реагировала на фракционизм бордигианских экстремистов. Наша политическая линия уже одержала победу внутри партии, поскольку экстремистское течение раскололось и большинство ответственных его участников примкнуло к платформе Интернационала, а также среди трудящихся масс, поскольку наша партия завоевала большое влияние и руководит извне массой членов других партий».
На Лионском конгрессе в январе 1926 года тезисы Грамши, призывающие к единому фронту с демократическими силами и с крестьянством для свержения фашистской диктатуры, были приняты партией. Курс Бордиги был отвергнут. Критики назвали данное решение «победой сталинской партии».
Грамши критиковал Троцкого, когда тот начал конфликтовать с Лениным. И сравнивал Троцкого с Бордигой (оба выступали с позиции «чистоты марксизма»). Грамши осуждает Троцкого и в его конфликте со Сталиным. Бордига, в свою очередь, поддержал Троцкого и многие годы спустя разоблачал сталинский СССР как «госкапитализм». Но к Сталину Грамши относился более осторожно, чем к Ленину. По поручению политбюро партии Грамши написал письмо руководству СССР, в котором осудил Троцкого, но в то же время призвал не линчевать партийную оппозицию и не допускать концентрации власти в руках Сталина. Тольятти, ответственный за отправку письма, заблокировал его. Что привело к конфликту между Грамши и Тольятти.
Параллельно в Италии устанавливается фашистская диктатура.
6 апреля 1924 года фашисты выигрывают выборы и получают монобольшинство в парламенте Италии. Партия Муссолини получает 355 из 535 депутатских мандатов. Итальянская коммунистическая партия получает 19 мандатов.
10 июня 1924 года мафия по поручению фашистского правительства похищает и убивает депутата парламента, генерального секретаря Социалистической унитарной партии (сочетавшей реформистские социалистические и демократические взгляды) Джакомо Маттеотти. Италия погружается в политический кризис: в стране начинает всеобщая забастовка, основная часть оппозиции (123 депутата, включая коммунистов) покидает парламент.
Но в дальнейшем оппозиция, вопреки позиции коммунистов и лично Грамши, не делает ставку на народное восстание. То есть отказывается от попытки взять власть. Попытки политическим путем сместить Муссолини с поста премьер-министра проваливаются. В итоге Муссолини ограничивается сменой руководства полиции и другими кадровыми решениями. Стабильность власти фашистского правительства восстанавливается.
Грамши 12 января 1925 года следующим образом характеризовал общественно-политическую обстановку в Италии на тот момент. «Я живу интенсивнейшей жизнью, подстегиваемый стремительно развивающимися событиями. Нельзя, однако, предвидеть в ближайшем будущем крах фашизма как режима — разве только как фашистского правительства… Мы в Италии переживаем фазу, какой, мне кажется, не знала ни одна другая страна, — фазу, полную неожиданностей, потому что фашизму удалось осуществить свою цель: уничтожить все организации и, следовательно, все возможности для того, чтобы массы могли выразить свою волю. Это положение ясно огромному большинству…», — пишет Грамши в письме своей жене.
Из письма Грамши следует, что власть фашистов в Италии была фундаментальной. И даже отставка фашистского правительства не привела бы к падению фашистского режима, т. е. он был прочно укоренен в стране.
8 ноября 1926 года Грамши был арестован вместе с другими депутатами-коммунистами по обвинениям в подготовке революции. В ожидании суда Грамши был на несколько месяцев отправлен в ссылку на сицилийский остров Устика, после чего переведен в тюрьму Сан-Витторе в Милане. В миланской тюрьме Грамши получает разрешение читать книги и писать два письма в неделю, так начинается его переписка с родными. Последующий перевод в другую тюрьму временно оборвет такую возможность.
Советский Союз через посредничество Ватикана предпринял попытку освободить/обменять Грамши, но она не увенчалась успехом.
В мае 1928 года специальный трибунал в Риме приговорил Грамши к 20 годам, 4 месяцам и 5 дням тюремного заключения. «Мы должны на двадцать лет лишить этот мозг возможности работать!», — заявил прокурор Изгро, комментируя судебный процесс.
Грамши выступает против решения Шестого конгресса Коминтерна, прошедшего с 17 июля по 1 сентября 1928 года в Москве. Коминтерн выступил против коалиций коммунистов с социал-демократами, которые были названы «социал-фашизмом». Отказ от коалиций с демократическими силами противоречил убеждению Грамши в необходимости широких альянсов. За свою позицию Грамши подвергся остракизму со стороны других заключенных-коммунистов.
Грамши стал широко известным в Европе мучеником за свои убеждения, за него заступаются как социалисты, так и демократы. В феврале 1929 года Грамши по решению министерства внутренних дел предоставляют отдельную камеру, разрешают читать и писать. Так Грамши начал писать свой главный текст — «Тюремные тетради».
В тюрьме у Грамши резко ухудшается и без того не лучшее состояние здоровья. В европейской прессе разворачивается широкая кампания за освобождение Грамши. Правительство Муссолини намекает на возможность досрочного освобождения, если Грамши напишет прошение о помиловании на имя Муссолини. Но он долгое время отказывался сделать это.
После очередного витка ухудшения здоровья, Грамши пишет прошение о помиловании и в октябре 1933 года его переводят в государственную клинику, без права покидать палату (на окне были решетки).
СССР в 1934 году предпринимает еще одну дипломатическую попытку освободить Грамши, но она также заканчивается неудачей.
В 1935 году Грамши переводят в частную клинику в Милане, к этому моменту его здоровье настолько подорвано, что он прекращает писать «Тюремные тетради» и ограничивается личной перепиской с близкими.
25 марта 1937 года Грамши в личной беседе сообщает своему другу Пьеро Сраффе о намерении эмигрировать в СССР после полного освобождения.
21 апреля 1937 года истек срок заключения Грамши.
25 апреля 1937 года у Грамши происходит кровоизлияние в мозг.
27 апреля 1937 года Грамши скончался в возрасте 46 лет.
У Грамши было двое сыновей, которые родились в России. Внук Грамши, названный в честь деда, живет в Москве.
Грамши был просоветским политиком, можно даже сказать, что он был советской ставкой в итальянской политике. В русскоязычных источниках данный вопрос почти не освещается, но по ряду косвенных факторов можно выдвинуть гипотезу о том, что Москва способствовала приходу Грамши и затем Тольятти на пост генсека Итальянской коммунистической партии, в рамках курса на в целом вовлечение итальянских коммунистов в Коминтерн.
Трудно сказать, что Грамши добился больших успехов как политический лидер. Но, справедливости ради, у итальянских коммунистов было два исторических шанса: «Красное двухлетие», когда Грамши не играл значимой роли в партии и после организованного фашистами убийства депутата Маттеотти в 1924 году (Грамши изберут главой партии через два месяца после убийства, он явно не успевал). А потом, возможно, было поздно. Фашистская диктатура укрепилась, более не допуская серьезных кризисов.
Грамши безусловно стал мучеником за коммунистическую идею. Что в сочетании с просоветской позицией вписало его в пантеон советского марксизма. Советский марксизм принял Грамши как гения. При всех оговорках и цензурировании (неполное издание работ) всё равно, как гения.
Тетради Грамши сумела вынести из клиники, спрятать и затем переправить в СССР сестра его жены Татьяна Шухт. В итоге рукописи были переданы Итальянской коммунистической партии, их публикацию после войны готовил лично Тольятти, на тот момент бывший генсеком партии.
Первое издание «Тюремных тетрадей» выходит с 1948 года по 1952 год. Позднее Тольятти обвинят в том, что он «обрезал» работы Грамши, чтобы они не слишком противоречили советской идеологической повестке.
Полное издание «Тюремных тетрадей» впервые будет издано в 1975 году в Италии.
На русском языке часть работ Грамши впервые была опубликована в 1957 году. Первый перевод на английский был опубликован в 70-х.
Грамши, как и Маркс, сказал свое последнее слово после своей смерти. Но если хронологически последними были опубликованы работы молодого Маркса, оставшиеся невостребованными при его жизни (таким образом, последнее слово парадоксальным образом осталось за молодым, а не зрелым Марксом). То в случае Грамши последнее слово сказал именно зрелый Грамши, «Тюремные тетради» — вершина философской мысли Грамши.
«Тюремные тетради» повлияли на левую мысль и общественное сознание после Ленина и по существу после Сталина (при позднем Сталине они только начали разворачиваться и не были доступны на иностранных языках). Если влияние Грамши на советский марксизм было сдержанным (сдержанным советским каноном), то в Европе он произвел фурор, после публикации «Тюремных тетрадей» на определенное время став ключевым или одним из ключевых актуальных левых мыслителей.
Грамши — мученик за левую идею.
Грамши — важнейшая просоветская фигура среди итальянских коммунистов.
Грамши — величайший итальянский философ ХХ века, гений которого был признан и на Западе, и в СССР.
Грамши — наш ключ к миру левой идеи после Ленина и Сталина.
Основное внимание в рамках нашего цикла будет сосредоточено на «Тюремных тетрадях». Начать я предлагаю со «здравого смысла» по Грамши.
Сразу оговорим, что Грамши писал свои тетради в заключении и потому использовал эзопов язык. Например, марксизм он называл «философией практики», а Ленина — «Иличи». Но в то же время «философия практики» — это понятие, введенное первым крупным итальянским марксистом Лабриолой. Таким образом, «философия практики» может быть не просто эзоповым языком, но и содержательной отсылкой к Лабриоле.
Перевод приводится по изданиям: «Тюремные тетради. Часть первая», Издательство политическая литература, 1991 год, Москва и «Грамши Антонио. Искусство и политика. Том 1», Издательство политическая литература, 1991 год, Москва.
Здравый смысл
Цитата: «Нужно разбить широко распространенный предрассудок, будто философия представляет собой нечто очень трудное, как такая интеллектуальная деятельность, которая свойственна лишь определенной категории ученых-специалистов или профессиональных философов, систематически работающих в данной области. Для этого нужно предварительно доказать, что все люди — „философы“, определив границы и особенности такой „стихийной философии“, свойственной „всему свету“.
Утверждая, что «все люди — „философы“», Грамши цитирует гегельянца Кроче и развивает его в марксистском ключе.
Цитата: «Определив границы и особенности такой „стихийной философии“, свойственной „всему свету“, то есть философии, которая заключена: 1) в самом языке, представляющем собой не только (и не столько) набор грамматически бессодержательных слов, но и совокупность определенных понятий и представлений; 2) в обыденном сознании и здравом смысле; 3) в народной религии, а следовательно, также во всем комплексе народных верований, суеверий, мнений, воззрений, образов действий — словом, во всем том, что обычно объединяют под общим понятием „фольклор“.
1) Грамши учился в Туринском университете на филолога. По Грамши, философия разлита в языке, определяя его внутреннее содержание (вводя новые слова, меняя значение старых слов). То есть язык идеологичен сам по себе. Язык есть территория войны.
Цитата: «В самом минимальном проявлении любой интеллектуальной деятельности, в „языке“, уже заключено определенное мировоззрение».
Если в «языке» заключено определенное мировоззрение, значит язык идеологизирован и за контроль над ним ведется война различных мировоззренческих установок.
Описывая работу СМИ, Грамши следующим образом описывает эту войну уже в прикладном ключе.
Цитата: «Можно сказать, что общий тип принадлежит к области „обыденного сознания“ или „здравого смысла“, потому что его цель — изменить общераспространенную в определенном обществе точку зрения, критикуя, подсказывая, высмеивая, исправляя, обновляя и в конце концов вырабатывая „новые общие фразы“.
2) Грамши следующим образом определяет понятие «обыденного сознания».
Цитата: «Обыденное сознание» — это фольклор философии, и оно находится всегда между собственно фольклором (в том смысле, в котором его обычно понимают) и философией, наукой и экономикой ученых. Обыденное сознание создает будущий фольклор, то есть относительно застывшую фазу народных знаний определенного времени и места».
Обыденное сознание представляет собой преломление философии в массах. Понятия «обыденного сознания» и «здравого смысла» смешиваются в Грамши, но их можно разделить по нижеприведенному признаку.
3) «Народная религия» — это то же преломление, но уже не философии, а религии в массах. Грамши считает, что массы никогда не были религиозны в каноническом смысле и всегда смешивали религию с вульгарным материализмом (что, в частности, выливается в стремление с помощью религии/магии решить те или иные житейские проблемы).
Все являются философами в том смысле, что мышление людей определено философией, которая в неосознанном виде превращается в фольклор в широком смысле.
Цитата: «Показав, что философами являются все, хотя и каждый на свой лад, бессознательно, потому что в самом минимальном проявлении любой интеллектуальной деятельности, в „языке“, уже заключено определенное мировоззрение, надо перейти ко второму моменту, к моменту критики и осознания, поставив вопрос, что предпочтительнее: „думать“, не осознавая критически собственных мыслей, бессвязно и случайно, иными словами, „разделять“ какое-то мировоззрение, механически „навязанное“ внешним окружением, то есть одной из многих социальных групп, в которые каждый оказывается автоматически включенным с момента своего сознательного вступления в мир (а этот мир может быть размером с собственную деревню или провинцию, и истоки его могут восходить к приходской церкви и „интеллектуальной деятельности“ местного священника или патриархального старца, чья „мудрость“ приобретает силу закона, к бабке, унаследовавшей науку колдунов, к интеллигентику, прокисшему в соку собственной глупости и неспособности к действию), или же выработать посредством сознательного и критического мышления собственное мировоззрение и таким образом, поработав головой, выбрать собственную сферу деятельности, принять деятельное участие в свершении мировой истории, быть руководителем самого себя, а не ждать пассивно и покорно, пока окружающий мир сформирует твою личность?».
Думать «бессвязно и случайно» — блестящая характеристика того, как мыслит индивид. Именно бессвязно, и именно случайно. Индивид искренне считает случайных набор своих представлений о бытии чем-то естественно данным и фундаментально существующим, в то время, как это лишь «механически навязанные» ему социумом представления.
Цитата: «Здравый смысл склонен считать, что то, что существует ныне, существовало всегда».
Грамши видит альтернативу в приобретении индивидом осознанности, то есть перехода от бессвязного и случайного мышления к критическому. Важно, что каждый человек философ и, значит, каждый способен мыслить критически.
Это перекликается с тезисом Маркса о «ложном сознании» (бессвязном мышлении, механически заданным социумом по Грамши) и действительной истории, к которой человек может пробиться, развив средства производства и осознав свои интересы (критически мысля по Грамши).
Далее Грамши образно и, на мой взгляд, очень точно описывает современного человека.
Цитата: «Когда мировоззрение не критично и последовательно, а случайно и бессвязно, человек принадлежит одновременно ко множеству людей-масс, его собственная индивидуальность причудливо пестра: в ней уживаются элементы, роднящие его с пещерным человеком, и принципы новейшей и передовой науки, пережитки всех ушедших в прошлое локальных исторических фаз и интуитивные зародыши будущей философии всемирно объединенного человечества. <…> Как же можно понять настоящее, и притом вполне определенное настоящее, используя мышление, выработанное для изучения проблем прошлого, часто довольно далекого и уже преодоленного? Если так обстоит дело, значит, вы стали „анахроничны“ для своего времени, значит, вы — ископаемые, а не современные живые люди. Или по крайней мере это говорит о том, что вы причудливо „скроены“.
Человек как пестрое лоскутное одеяло всевозможных «кодов», которые он воспринимает внерефлексивно (бессвязно и случайно) — это современный человек, лишенный диктата общего для всех метанарратива (главенствующего мифа). Но ведь Грамши написал «Тюремные тетради» в 1929-35 годах, т. е. он писал про европейского человека эпохи расцвета модерна. Ссылки на отстающий на тот момент характер развития Италии ничего не отменяют. Во-первых, Италия была весьма относительно отстающей (отставая от Британии, Германии и Франции, Италия явным образом опережала подавляющее большинство стран мира). Во-вторых, Грамши пишет о человеке вообще, т. е. включает в данное понятие как всех европейцев, так и советского человека (хорошо ему знакомого). В противном случае, следовало бы говорить о передовом (западноевропейском и/или советском) авангарде человечества и отстающем большинстве. Но Грамши не проводит такого водораздела в данном вопросе.
Исходя из вышесказанного, мы можем предположить, что сознание человека не только сегодня, но и всегда представляет собой пестрое лоскутное одеяло бессвязно и случайно воспринятых (механически навязанных социумом) представлений о бытии. Отличие эпохи премодерна и модерна в том, что тогда человек существовал в жестко заданном социумом метанарративе, принимая его за бытие как таковое.
Отдельно обращает на себя внимание тезис Грамши о возможности отставания человека от потока движения. Цитирую еще раз: «Как же можно понять настоящее, и притом вполне определенное настоящее, используя мышление, выработанное для изучения проблем прошлого, часто довольно далекого и уже преодоленного? Если так обстоит дело, значит, вы стали „анахроничны“ для своего времени, значит, вы — ископаемые, а не современные живые люди. Или по крайней мере это говорит о том, что вы причудливо „скроены“.
Причудливо «скроенный» человек, отставший от своего времени — это консерватор.
Консерваторы и революционеры https://sponsr.ru/friend_ru/81118/Konservatory_irevolucionery/
Грамши, повторюсь, видит рецепт в приобретении каждым человеком критического мышления. То есть в превращении каждого человека из «стихийного философа» в философа, критически мыслящего (философа как такового). Вопрос совершения такого перехода по Грамши мы будем рассматривать отдельно. Сейчас, в качестве заметки на полях и никак не связывая свои представления с Грамши, я хочу сказать следующее. Тезис о том, что «каждый человек может» — основа гуманизма и коммунизма. Он прекрасен. Потому его бессодержательное повторение вызывает особые вопросы. Когда индивид искренне говорит, что «каждый человек может», то почему он сам совсем не может? И, главное, не пытается. Это ведь противоречие. Грамши подтверждает свой тезис собой и своей жизнью, он имеет на него право. Индивид, пафосно утверждающий, что «каждый человек может» и не предъявляющий в этой связи никакого собственного содержания, не способный раскрыть смысл фразы, лишь заученно повторяя ее как лозунг, тем самым демонстрирует, что «каждый человек может» — еще одна заплатка на пестром лоскутном одеяле, еще одна идеологема, воспринятая бессвязным и случайным мышлением. Бывает же, когда индивид думает, что он собой подтверждает тезис «каждый человек может». Но если это не так, перед нами обнаруживается еще одно ложное бессвязное сознание, дополненное ложным чувством превосходства над другими. Такая ходящая карикатура компрометирует весь гуманистический пафос, с которым соприкасается.
Грамши проводит разделение между представлениями человека о самом себе, его верой и тем реальным бытием, в котором он пребывает (тем, как он действует).
Цитата: «Отношения между наукой, религией и обыденным сознанием. Религия и обыденное сознание не могут установить духовный порядок, потому что они не могут быть приведены к единству и последовательности даже в индивидуальном сознании, не говоря уже о сознании коллективном; они не могут быть приведены к единству и последовательности „свободно“, а „авторитарно“ это могло быть достигнуто, и действительно достигалось в прошлом, лишь в известных пределах».
Миф «авторитарно» определяющий сознание человека и через это «в известных пределах» задающий ему последовательный жизненный путь, — это в наиболее явном виде премодерн (в эпоху которого «авторитарное» формирование человека было на пике возможностей), но и в целом это сознание, механически заданное социумом. Грамши оговаривает, что всё это работает «в известных пределах» и заглядывает за предел.
Но прежде в марксистском ключе оговаривает, что буржуазия, низвергая религиозная сознание, решила прогрессивную задачу.
Цитата: «Обыденное сознание» не могли не превозносить в XVII и XVIII веках, когда люди стали восставать против принципа авторитета, представленного Библией и Аристотелем; в самомделе, люди открыли, что в «обыденном сознании» имеется известная доза «экспериментализма» и непосредственного, пусть даже эмпирического и ограниченного, наблюдения действительности».
Различие между декларируемой верой (представлением о бытии как таковым) и реальным поведением индивида — это тот разрыв, через раскрытие которого модерн сломал премодерн. Особенно ярко в этой связи выступал Вольтер, разоблачая фундаментальное несоответствие жизни религиозных людей базовым догматам религии.
Цитата: «Проблема религии понимается и не в конфессиональном, а в светском смысле, как единство между верой, мировоззрением и соответствующей ему нормой поведения; но почему бы не назвать это единство веры не „религией“, а „идеологией“ или просто „политикой“?».
Грамши расширяет понятие веры до представлений о бытии в принципе, вне зависимости от того, какой характер они носят (религиозный и/или светский).
Подчеркивая, что сознание человека определяется определенными философскими представлениями, которые конфликтуют друг с другом (т. е. определяется войной идей), Грамши вводит всеобъемлющее понятие «политики» как войны за сознание человека. Это марксистская картина, в которой марксизм должен быть соединен с реальным преобразованием общества и тем самым низвергнуть все предшествующие философские концепты. «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его», — знаменитая формула Маркса.
Цитата: «На самом деле не существует философии вообще: существуют разные философии или мировоззрения, среди которых всегда делается выбор».
То есть идет война идей.
Цитата: «Как происходит этот выбор? Является ли этот выбор чисто интеллектуальным актом или он более сложен? И не бывает ли часто так, что между интеллектуальным актом и нормой поведения обнаруживается противоречие? Какое же мировоззрение будет в этом случае подлинным: то, которое утверждается логически как интеллектуальный акт, или то, которое вытекает из реальной деятельности каждого, которое заключено в его делах? А так как наша деятельность есть всегда деятельность политическая, нельзя ли сказать, что настоящая философия каждого заключена целиком в его политике? Это противоречие между мыслью и делом, то есть сосуществование двух мировоззрений — одного, утверждаемого на словах, и другого, проявляющегося в реальных делах, — не всегда оказывается результатом неискренности. Неискренность может быть удовлетворительным объяснением для некоторых отдельных личностей или даже более или менее многочисленных групп, однако оно неудовлетворительно, когда противоречие обнаруживается в жизненных проявлениях широких масс; тогда оно не может не быть выражением более глубоких противоречий социально-исторического порядка».
Грамши выявляет новое противоречие между индивидом и его верой, проходящее уже не по линии религия — светскость (этот разрыв выявила буржуазия), а уже по линии буржуазного сознания и классового интереса.
Цитата: «Это значит, что, когда социальная группа, имеющая собственное мировоззрение (пусть существующее еще только в зародыше, проявляющееся лишь в ее действиях и, следовательно, не постоянно, а от случая к случаю), приходит в движение как органическое целое, она, будучи интеллектуально зависима от другой социальной группы и подчинена ей, руководствуется не своим мировоззрением, а позаимствованным ею у этой другой группы. Она утверждает это мировоззрение на словах и даже верит в необходимость следовать ему, потому что она следует ему в „нормальные времена“, то есть когда ее поведение еще не стало независимым и самостоятельным, а остается подчиненным и зависимым. Нельзя, таким образом, отрывать философию от политики; и более того, можно показать, что выбор и критика мировоззрения также являются политическим актом».
Критика буржуазного мировоззрения ведет к освобождению индивида от буржуазного мифа. То есть коммунизм по Грамши должен обрушить буржуазию в сознании людей. Что ставит под вопрос приоритет взятия буквальной политической власти, так как такая власть по Грамши останется в плену доминирующих в обществе представлений. И будет вынуждена утверждать себя в условиях буржуазного сознания масс, в результате чего сама может обуржуазиться.
Развивая тему разрыва между буржуазным мифом и, говоря языком Маркса, действительной историей, Грамши вводит понятие «здравого смысла».
Цитата: «Философия — это критика и преодоление религии и обыденного сознания, и в этом случае она совпадает со „здравым смыслом“, противопоставляющимся обыденному сознанию».
Здравый смысл совпадает с обыденным сознанием, но в то же время резко выделяется из него и становится опорой преобразования общества, т. е. исторического движения.
Цитата: «Выражения простонародной речи со словами „философия“ и „по-философски“ можно было бы объединить с подобными же, взятыми из больших толковых словарей, выражениями авторов, пишущих в народной манере; мы увидим тогда, что эти слова имеют очень точный смысл, означая преодоление животных и примитивных страстей в общей концепции необходимости, которая придает деятельности индивида осознанную направленность. Именно в этом состоит здоровое зерно обыденного сознания, то, что как раз могло бы называться здравым смыслом, заслуживающим дальнейшего развития в единую и стройную систему. Так вырисовывается еще одна причина, по которой невозможно отделить так называемую „научную“ философию от философии „вульгарной“ и народной, представляющей лишь разрозненную совокупность идей и мнений».
Здравый смысл как здоровое зерно обыденного сознания представляет собой «нащупывание» индивидом скрытых от него основ бытия. Переводя на язык Маркса, можно сказать, что индивид благодаря здравому смыслу смутно соприкасается с действительной историей.
Таким образом, в мышлении индивида выявляется «зерно истории», которое позволяет преодолеть хаос бессвязно и случайно напластованных кодов и задать исторический вектор. Запустить историю.
Цитата: «В чем же именно заключается ценность того, что принято называть „обыденным сознанием“ или „здравым смыслом“? Не только в том, что обыденное сознание, пусть даже не признавая того открыто, пользуется принципом причинности, но и в гораздо более ограниченном по своему значению факте — в том, что обыденное сознание в ряде суждений устанавливает ясную, простую и доступную причину, не позволяя никаким метафизическим, псевдоглубокомысленным, псевдоученым и т. д. ухищрениям и премудростям совлечь себя с пути. „Обыденное сознание“ не могли не превозносить в XVII и XVIII веках, когда люди стали восставать против принципа авторитета, представленного Библией и Аристотелем; в самомделе, люди открыли, что в „обыденном сознании“ имеется известная доза „экспериментализма“ и непосредственного, пусть даже эмпирического и ограниченного, наблюдения действительности».
Здесь сказано, что программа модернизации есть освобождение сознания индивида от религиозного мифа (от метафизики), реализация которой стала возможной благодаря здравому смыслу. Авторитет (Бог) был отменен здравым смыслом, который как бы «обнаружил», что его нет или что он лишь ложное представление. Конечно, всё это было выражено в философии, в пропаганде и так далее. Была проделана огромная работа. Но если есть зерно здравого смысла, то оно в определенном смысле локомотив освобождения самого себя.
Цитата: «Может быть, полезно „практически“ различать философию и обыденное сознание для того, чтобы лучше показать переход от одного момента к другому: в философии на первый план выдвигаются черты индивидуально разработанной мысли; в обыденном сознании, — наоборот, неясные и раздробленные черты обобщенной мысли какой-то эпохи в какой-то народной среде. Но любая философия стремится стать обыденным сознанием какого-нибудь, пусть даже узкого, слоя, например, всей интеллигенции. Речь идет поэтому о разработке философии, уже обладающей распространенностью или имеющей способность распространяться благодаря тому, что она связана с практической жизнью и вытекает из нее, философии, которая стала бы обновленным обыденным сознанием, отличающимся последовательностью и убедительностью индивидуальных философий; однако невозможно сделать это, если хоть на мгновение будет забыта необходимость культурного контакта с „простыми людьми“.
Философия, ставшая обыденным сознанием — это победившая философия по Грамши, философия, захватившая сознание индивида. Грамши пишет, что у каждой социальной группы свое обыденное сознание. Соответственно, определенная философия может стать обыденным сознанием определенной социальной группы, а у другой группы может быть другое обыденное сознание.
Цитата: «Каждый социальный слой имеет свое „обыденное сознание“ и свой „здравый смысл“, которые в своей основе являются наиболее распространенной концепцией жизни и человека».
Если перейти с уровня макрогрупп на уровень микро, то перед нами окажется огромное пестрое одеяло «концепций жизни и человека».
Но возможна и убедительная победа одной философии (марксизма по Грамши), если она «связана с практической жизнью и вытекает из нее». Возвращаясь к здравому смыслу, явным образом связанным «с практической жизнью», можно вновь обратиться к гипотезе о том, что совокупная философия эпохи Просвещения победила — стала обыденным сознанием — именно потому, что она наилучшим образом выразила «практическую жизнь».
Философия в принципе поверяется практикой (влиянием на историческую действительность) по Грамши.
Цитата: «Каждое философское течение оставляет свой осадок „обыденного сознания“: это есть свидетельство его исторической действенности».
Настал момент сделать следующий шаг.
Цитата: «Поэтому необходимо было, чтобы наука убила некий традиционный здравый смысл во имя создания „нового“ здравого смысла. У Маркса часто встречаются замечания об обыденном сознании и устойчивости его верований. Но речь идет не о ценности их содержания, а как раз об их формальной устойчивости, об их императивности в насаждении норм поведения. Более того, эти замечания подразумевают необходимость новых народных верований, то есть нового обыденного сознания, новой культуры и, следовательно, новой философии, которые укоренились бы в сознании народа с той же императивной живучестью, что и традиционные верования».
Здравый смысл, будучи сплетенным с обыденным сознанием, имеет двойственную природу. Это базовое свойство мышления человека и в то же время его текущая картина мира (которую он считает незыблемой и вековечно данной). Текущая картина укоренена, но может быть убита и заменена новой (аналогия с высказыванием Ницше напрашивается).
По Грамши «убийство традиционного здравого смысла и его замена новым» — это уже не про религию, а про переход к коммунистическому обществу, т. е. следующий этап, подразумевающий «убийство» буржуазного сознания. И здесь на себя обращает внимание важнейшая деталь. Цитирую еще раз: «Более того, эти замечания подразумевают необходимость новых народных верований, то есть нового обыденного сознания, новой культуры и, следовательно, новой философии, которые укоренились бы в сознании народа с той же императивной живучестью, что и традиционные верования».
Таким образом, следующий шаг уже в социализм/коммунизм по Грамши будет также основан на вере, как и предыдущие. Только вера будет новая. Но тогда это еще одна форма «ложного сознания». Маркс настаивал на выходе из него в действительную историю, что и есть коммунизм. Грамши же, возможно, описывая промежуточные шаги к коммунизму, пишет, что они точно также основаны на вере. Общий принцип мышления не меняется.
Цитата: «Обыденное сознание не является чем-то раз и навсегда данным и неподвижным, оно постоянно изменяется, обогащаясь научными познаниями и философскими воззрениями, ставшими частью существующих обычаев».
Человека несет поток постоянных изменений его сознания, но он сам этого не замечает, считая свои жизненные установки незыблемыми, считает Грамши.
Цитата: «Философия практики в начале своего развития не может выступать иначе, как с позиций полемических и критических, доказывая свое превосходство над предшествовавшим образом мыслей и конкретно существующей мыслью (или существующим миром культуры). Поэтому она выступает в первую очередь как критика „обыденного сознания“ (использовав прежде это обыденное сознание как базу для доказательства, что „все“ являются философами и что речь идет не о внесении ex novo [заново] некой науки в индивидуальную жизнь „всех“, а о том, чтобы обновить и придать „критическое“ направление существующей деятельности), а затем уж как критика философии интеллигенции, породившей историю философии; и поскольку философия интеллигенции индивидуальна (а ее действительно развивают главным образом отдельные особо одаренные индивиды), ее можно рассматривать как цепь „вершин“ в развитии обыденного сознания, по крайней мере обыденного сознания наиболее образованных слоев общества, а через них и обыденного сознания народа».
Марксизм победит, если захватит обыденное сознание интеллигенции и через нее обыденное сознание всего общества, считает Грамши. Базовым условием такой победы является не изобретение новых констант бытия, а раскрытие уже существующих. То есть следующий шаг к освобождению человека от плена бессвязного и случайного устройства сознания. Человек должен (может) осознать себя и каждого как философа, критически отнестись к своему бытию и за счет его качественно нового раскрытия сделать шаг вперед на пути к действительной истории. Но этот шаг будет лишь новой верой, частью которой является представление «каждый человек — философ». Поток постоянного изменения сознания продолжит течь. Подлинного бытия не видно, оно не раскрыто, но оно есть. К чему-то ведь пробивается здравый смысл.