НЕОПУБЛИКОВАННОЕ ИНТЕРВЬЮ-IV

— А ‎что‏ ‎связывало ‎Фокса ‎с ‎бандой?

— Работа ‎связывала,‏ ‎не ‎веселье‏ ‎же!‏ ‎Да ‎и ‎веселья-то‏ ‎у ‎него‏ ‎поубавилось ‎к ‎той ‎поре.‏ ‎После‏ ‎отъезда ‎Груздевой‏ ‎Фокс ‎ходил‏ ‎злой, ‎как ‎чёрт. ‎И ‎Лариску‏ ‎он,‏ ‎видать ‎жалел,‏ ‎тосковал ‎по‏ ‎её ‎прелестям, ‎и ‎от ‎начальства‏ ‎по‏ ‎шапке‏ ‎получил ‎за‏ ‎топорную ‎работу.‏ ‎В ‎штрафбат‏ ‎его,‏ ‎как ‎он‏ ‎сказал, ‎определили. ‎С ‎уголовным ‎элементом‏ ‎отрабатывать ‎расхитителей‏ ‎социалистической‏ ‎собственности. ‎Делалось ‎это‏ ‎тоже ‎с‏ ‎подходцем. ‎Торговые ‎наши ‎и‏ ‎складские‏ ‎работники ‎повадились‏ ‎тогда ‎приторговывать‏ ‎вторым ‎фронтом: ‎американской ‎тушенкой, ‎яичным‏ ‎порошком,‏ ‎китовыми ‎консервами,‏ ‎табачком ‎душистым.‏ ‎А ‎что ‎б ‎не ‎попасться‏ ‎в‏ ‎руки‏ ‎нашей ‎родной‏ ‎рабоче-крестьянской ‎милиции,‏ ‎придумали ‎они‏ ‎штуку‏ ‎хитрую: ‎«мельница»,‏ ‎как ‎они ‎её ‎назвали.

Грубо ‎если‏ ‎говорить, ‎одни‏ ‎и‏ ‎те ‎же ‎ящики‏ ‎тушенки ‎и‏ ‎прочего ‎ленд-лиза ‎возили ‎по‏ ‎дюжине‏ ‎складов. ‎Ежели‏ ‎где ‎проверка‏ ‎или ‎инвентаризация ‎намечается, ‎туда ‎полный‏ ‎комплект‏ ‎и ‎загружали.‏ ‎В ‎другом‏ ‎месте ‎ревизия, ‎туда ‎везут. ‎Всё‏ ‎шито-крыто,‏ ‎главное‏ ‎зараньше ‎узнать‏ ‎куда ‎проверяющие‏ ‎намыливаются. ‎А‏ ‎с‏ ‎этим ‎у‏ ‎них ‎дело ‎было ‎четко ‎поставлено,‏ ‎все ‎начальство‏ ‎в‏ ‎доле. ‎Но ‎было‏ ‎и ‎слабое‏ ‎место ‎в ‎их ‎расчетах:‏ ‎какое-то‏ ‎количество ‎товара‏ ‎всё ‎едино‏ ‎нужно ‎было ‎в ‎натуре ‎иметь,‏ ‎что‏ ‎б ‎было,‏ ‎что ‎возить.‏ ‎А ‎ежели ‎в ‎одном ‎месте‏ ‎товар‏ ‎изъять,‏ ‎а ‎в‏ ‎другом ‎проверку‏ ‎наладить, ‎то‏ ‎мельница‏ ‎их ‎уже‏ ‎ничего ‎путнего ‎смолоть ‎не ‎сможет.‏ ‎Придется ‎ответ‏ ‎держать.

— Разжирели,‏ ‎сволочи, ‎на ‎народной‏ ‎беде, ‎—‏ ‎говорил ‎мне ‎Фокс. ‎—‏ ‎Пока‏ ‎мы ‎на‏ ‎фронтах ‎кровь‏ ‎проливали, ‎нажили ‎себе ‎целые ‎состояния,‏ ‎в‏ ‎роскоши ‎купаются.‏ ‎Одна ‎артистка,‏ ‎говорят, ‎в ‎блокадном ‎Ленинграде ‎за‏ ‎осьмушку‏ ‎хлеба‏ ‎бриллианты ‎горстями‏ ‎брала! ‎Мы‏ ‎жизнью ‎каждый‏ ‎день‏ ‎рисковали, ‎а‏ ‎они...

— И ‎то ‎слово, ‎— ‎поддержал‏ ‎я. ‎—‏ ‎Помню‏ ‎под ‎Псковом ‎окружили‏ ‎нас ‎в‏ ‎малой ‎деревеньке ‎партизаны, ‎рыл‏ ‎триста‏ ‎краснопузых ‎на‏ ‎наш ‎неполный‏ ‎взвод. ‎Коли ‎не ‎подоспели ‎бы‏ ‎латыши,‏ ‎каюк ‎бы‏ ‎всем ‎был.

— Латышские‏ ‎стрелки ‎круто ‎работали. ‎Помню, ‎под‏ ‎Могилёвам‏ ‎в‏ ‎сорок ‎втором‏ ‎выезжали ‎мы‏ ‎на ‎акцию,‏ ‎—‏ ‎начал ‎было‏ ‎Фокс, ‎но ‎чего-то ‎осёкся. ‎

В‏ ‎общем ‎на‏ ‎их‏ ‎мельницу ‎ответ ‎наш‏ ‎был ‎такой.‏ ‎Узнаём, ‎на ‎какую ‎точку‏ ‎особо‏ ‎дефицитный ‎товар‏ ‎завезли ‎и‏ ‎берем ‎на ‎гоп-стоп. ‎Товара ‎этого‏ ‎числится‏ ‎по ‎Москве‏ ‎партий ‎пять‏ ‎— ‎шесть, ‎на ‎разных ‎складах,‏ ‎а‏ ‎в‏ ‎наличии ‎только‏ ‎одна, ‎для‏ ‎«мельницы» ‎которую‏ ‎держут.‏ ‎Как ‎изымем‏ ‎мы ‎товарец ‎этот, ‎так ‎и‏ ‎остальным ‎ворюгам‏ ‎предъявлять‏ ‎ревизорам ‎будет ‎нечего.‏ ‎Тут ‎их,‏ ‎как ‎положено, ‎за ‎шиворот,‏ ‎да‏ ‎в ‎цугундер.‏ ‎Работали ‎мы‏ ‎с ‎бандой, ‎самой ‎натуральной, ‎«Чёрная‏ ‎кошка»‏ ‎ей ‎прозвание.‏ ‎

— И ‎много‏ ‎складов ‎Вы ‎таким ‎образом ‎ограбили?‏ ‎

Ну,‏ ‎с‏ ‎полдюжины ‎точно‏ ‎обшмонали. ‎Первый‏ ‎склад ‎мы‏ ‎на‏ ‎Башиловке ‎поставили,‏ ‎забрали ‎банку ‎с ‎меланжем ‎—‏ ‎продуктом ‎дорогим‏ ‎и‏ ‎редким, ‎высшего ‎качества.‏ ‎Этих ‎банок,‏ ‎со ‎слов ‎Фокса, ‎по‏ ‎Москве‏ ‎тогда ‎всего‏ ‎семь ‎штук‏ ‎числилось ‎на ‎разных ‎складах. ‎А‏ ‎в‏ ‎натуре, ‎по‏ ‎нашим ‎расчетам,‏ ‎только ‎одна ‎и ‎осталась ‎на‏ ‎Башилвоке‏ ‎для‏ ‎«мельницы». ‎Ну‏ ‎и ‎ещё‏ ‎какое-то ‎барахло‏ ‎для‏ ‎прикрытие ‎прихватили.‏ ‎

А ‎вот ‎на ‎Трифоновской ‎получилось‏ ‎по-мокрому. ‎Сторожа‏ ‎там‏ ‎горбун ‎топориком ‎тюкнул.‏ ‎А ‎это‏ ‎уже ‎чистый ‎бандитизм. ‎По‏ ‎самым‏ ‎нашим ‎гуманным‏ ‎в ‎мире‏ ‎советским ‎законом ‎мокруха ‎в ‎составе‏ ‎банды‏ ‎шьется ‎всем‏ ‎на ‎единых‏ ‎основаниях: ‎на ‎шухере ‎ли ‎стоял,‏ ‎баранку‏ ‎ли‏ ‎крутил, ‎да‏ ‎даже ‎если‏ ‎и ‎с‏ ‎девкой‏ ‎в ‎теплой‏ ‎постеле ‎у ‎себя ‎дома ‎кувыркался.‏ ‎Коли ‎вступил‏ ‎в‏ ‎ихние ‎тесные ‎ряды,‏ ‎то ‎за‏ ‎все ‎художества ‎коллектива ‎бандитского‏ ‎автоматом‏ ‎мазу ‎держишь.‏ ‎А ‎Фокс‏ ‎на ‎Трифоновской ‎и ‎карасем ‎работал,‏ ‎и‏ ‎ящики ‎на‏ ‎горбу ‎таскал.‏ ‎По ‎полной ‎стало ‎быть ‎в‏ ‎ответе.‏ ‎С‏ ‎того ‎момента‏ ‎и ‎запсиховал‏ ‎Фокс ‎сильно.

Однаким‏ ‎образом‏ ‎разоткровенничался ‎он‏ ‎со ‎мной:

— В ‎Валге ‎мне ‎просто‏ ‎было. ‎Ведь‏ ‎у‏ ‎меня ‎какая ‎была‏ ‎легенда? ‎Доблестный‏ ‎чекист ‎учинил ‎пьяный ‎дебош‏ ‎со‏ ‎стрельбой ‎и‏ ‎сопротивлением ‎работникам‏ ‎милиции, ‎с ‎тем ‎и ‎сел‏ ‎на‏ ‎нары. ‎А‏ ‎тут ‎вероломное‏ ‎нападение, ‎пришли ‎немцы, ‎чекист ‎на‏ ‎сторону‏ ‎победоносной‏ ‎немецкой ‎армии‏ ‎и ‎перешёл.‏ ‎А ‎как‏ ‎по‏ ‎сути ‎дело‏ ‎было? ‎Да ‎так ‎и ‎было.‏ ‎Как ‎ТАСС‏ ‎сигнал‏ ‎передал ‎13 ‎июня,‏ ‎так ‎я‏ ‎сразу ‎и ‎дебош ‎учинил,‏ ‎и‏ ‎по ‎люстрам‏ ‎палил, ‎и‏ ‎на ‎нары ‎присел. ‎Легенда ‎на‏ ‎чистом‏ ‎сливочном ‎масле,‏ ‎не ‎подкопаешься.

— А‏ ‎в ‎Валге ‎как ‎же?

— А ‎что‏ ‎в‏ ‎Валге?‏ ‎Та ‎же‏ ‎служба, ‎те‏ ‎же ‎партсобрания,‏ ‎только‏ ‎портрет ‎на‏ ‎стене ‎другой. ‎Вся ‎моя ‎работа‏ ‎только ‎в‏ ‎том‏ ‎и ‎заключалась, ‎что‏ ‎б ‎ксивы‏ ‎ваши ‎потрепанные ‎немецкими ‎скрепками‏ ‎из‏ ‎нержавейки ‎оснащать.‏ ‎Глядят ‎чекисты‏ ‎в ‎краснокожую ‎паспортину ‎засаленную, ‎а‏ ‎скрепочки‏ ‎в ‎ней‏ ‎блестят, ‎как‏ ‎у ‎кота ‎яйца, ‎к ‎бдительности‏ ‎призывают.‏ ‎

— Что‏ ‎ж ‎я-то‏ ‎не ‎сгорел?

— Дык‏ ‎секретный ‎метод-то!‏ ‎Доводили‏ ‎его ‎до‏ ‎тех ‎лишь ‎патрулей, ‎что ‎по‏ ‎охране ‎тылов‏ ‎фронта‏ ‎работали. ‎Ну ‎и‏ ‎охране ‎важнейших‏ ‎оборонных ‎производств. ‎Не ‎полез‏ ‎ты,‏ ‎Беглый, ‎куда‏ ‎не ‎надо,‏ ‎вот ‎и ‎не ‎сгорел. ‎

Помолчал‏ ‎Фокс,‏ ‎папироской ‎подымил,‏ ‎да ‎стопку‏ ‎с ‎коньячком ‎приговорил ‎к ‎высшей‏ ‎мере‏ ‎пролетарского‏ ‎гуманизма. ‎

— А‏ ‎вот ‎сейчас,‏ ‎на ‎своей‏ ‎социалистической‏ ‎Родине, ‎мне‏ ‎тяжелее ‎во ‎стократ! ‎Я ‎ведь‏ ‎под ‎кого‏ ‎работаю?‏ ‎Под ‎уркагана, ‎который‏ ‎под ‎лягавого‏ ‎косит. ‎А ‎кто ‎я‏ ‎сам‏ ‎по ‎себе?‏ ‎Сам ‎я‏ ‎лягавый ‎и ‎есть, ‎который ‎косит‏ ‎под‏ ‎уркагана, ‎который‏ ‎в ‎свой‏ ‎черед ‎опять ‎же ‎косит ‎под‏ ‎лягавого.‏ ‎Без‏ ‎поллитры ‎не‏ ‎разберешь! ‎Оступись‏ ‎чуток, ‎так‏ ‎то‏ ‎ли ‎мусара‏ ‎на ‎скачке ‎кокнут, ‎то ‎ли‏ ‎урки ‎на‏ ‎малине‏ ‎кишки ‎выпустят. ‎На‏ ‎днях ‎Ларискин‏ ‎браслет ‎пришлось ‎на ‎кон‏ ‎у‏ ‎Верки ‎поставить:‏ ‎проигрался ‎ворам,‏ ‎расплатиться ‎нечем ‎было, ‎а ‎спрос‏ ‎у‏ ‎них ‎один.‏ ‎

 Фоксу-то ‎ведь‏ ‎для ‎авторитету ‎блатного ‎нужно ‎было‏ ‎воровской‏ ‎образ‏ ‎жизни ‎вести.‏ ‎По ‎малинам‏ ‎и ‎хазам‏ ‎ошиваться,‏ ‎на ‎толковищах‏ ‎откликаться, ‎в ‎картинки ‎с ‎урками‏ ‎перекидываться. ‎Такой,‏ ‎стало‏ ‎быть, ‎в ‎воровском‏ ‎кругу ‎обычай.‏ ‎Вот ‎и ‎Ларкин ‎браслетик‏ ‎ему‏ ‎пришлось ‎поставить‏ ‎в ‎банк,‏ ‎иначе ‎на ‎ножи ‎бы ‎подняли.‏ ‎

— Чую,‏ ‎Беглый, ‎развязка‏ ‎скоро. ‎Господи,‏ ‎Боже ‎милостивый, ‎спаси ‎наши ‎души‏ ‎грешные!

О‏ ‎тех‏ ‎переживаний ‎своих‏ ‎Фокс ‎вашего‏ ‎опера ‎у‏ ‎Верки‏ ‎на ‎малине‏ ‎и ‎приголубил. ‎Случай, ‎можно ‎сказать,‏ ‎несчастливый, ‎произошел...‏ ‎

— Скажите,‏ ‎а ‎зачем ‎Фоксу‏ ‎потребовалось ‎идти‏ ‎за ‎этим ‎злополучным ‎для‏ ‎него‏ ‎чемоданом ‎к‏ ‎Вере?

— Вот ‎на‏ ‎этом-то ‎чемодане ‎Фокс ‎и ‎сгорел‏ ‎в‏ ‎итоге ‎синим‏ ‎пламенем. ‎Верка-Модистка‏ ‎слам ‎груздевский ‎ему ‎берегла, ‎на‏ ‎нём‏ ‎он‏ ‎и ‎попал,‏ ‎как ‎кур‏ ‎в ‎ощип.‏ ‎Прослышал‏ ‎Фокс, ‎что‏ ‎Желтковская, ‎баба ‎Груздева, ‎с ‎которой‏ ‎он ‎на‏ ‎Лосинке‏ ‎проедался, ‎где-то ‎под‏ ‎Красноармейском ‎дачу‏ ‎снимает. ‎Без ‎бумажек ‎всяческих,‏ ‎на‏ ‎честном ‎слове‏ ‎и ‎наличном‏ ‎расчете. ‎Мусара ‎до ‎неё ‎пока‏ ‎что‏ ‎не ‎добрались,‏ ‎но ‎со‏ ‎дня ‎на ‎день ‎могут ‎там‏ ‎нарисоваться.‏ ‎Вот‏ ‎Фокс ‎и‏ ‎решил ‎их‏ ‎упредить: ‎взять‏ ‎чемодан‏ ‎с ‎барахлишком,‏ ‎да ‎на ‎дачку-то ‎и ‎подкинуть‏ ‎ночной ‎порой.‏ ‎Тогда‏ ‎Груздеву ‎уже ‎не‏ ‎отвертеться ‎будет‏ ‎— ‎вещички ‎покойной ‎Лариски‏ ‎в‏ ‎самый ‎раз‏ ‎у ‎полюбовницы‏ ‎в ‎тайном ‎хранении ‎бы ‎и‏ ‎нашли.‏ ‎Задумано ‎было‏ ‎ловко, ‎да‏ ‎вышло ‎мокро.

В ‎ту ‎ночь ‎Фокс‏ ‎ко‏ ‎мне‏ ‎завалился, ‎весь‏ ‎на ‎нервах,‏ ‎ажно ‎руки‏ ‎трясутся.‏ ‎

— Краснопёрого ‎я‏ ‎замочил,- ‎говорит ‎— ‎Теперь ‎уже‏ ‎не ‎отмазаться.‏ ‎

— Да‏ ‎как ‎же ‎Вы‏ ‎так? ‎—‏ ‎обомлел ‎я. ‎— ‎Это‏ ‎же‏ ‎чистый ‎теракт!‏ ‎Теперь ‎всю‏ ‎нашу ‎гоп-компанию ‎под ‎вышака ‎подведут,‏ ‎никакой‏ ‎товарищ ‎Абакумов‏ ‎не ‎отмажет.‏ ‎

— Несчастным ‎случаем, ‎Беглый, ‎невероятным ‎стечением‏ ‎обстоятельств.‏ ‎Подъехали‏ ‎мы ‎с‏ ‎Осой ‎к‏ ‎Верке, ‎я‏ ‎его‏ ‎за ‎баранкой‏ ‎оставил, ‎а ‎сам ‎за ‎вещичками‏ ‎пошел. ‎Стучу‏ ‎условленно,‏ ‎она ‎впускает ‎меня‏ ‎и ‎в‏ ‎сторонку ‎шныряет. ‎Я ‎пока‏ ‎с‏ ‎темноты ‎призырился‏ ‎— ‎а‏ ‎тут ‎лампа ‎ещё ‎в ‎лицо,‏ ‎как‏ ‎на ‎грех!‏ ‎— ‎прыгает‏ ‎ко ‎мне ‎на ‎плечи ‎какой-то‏ ‎амбал,‏ ‎да‏ ‎на ‎горло‏ ‎болевой ‎проводит.‏ ‎

— Засада, ‎стало‏ ‎быть?

— Чистая‏ ‎засада! ‎Я‏ ‎сразу ‎на ‎блатных ‎подумал, ‎раскололи‏ ‎меня, ‎дескать,‏ ‎падлы‏ ‎уголовные, ‎сейчас ‎ломтями‏ ‎напластают. ‎Сунул‏ ‎руку ‎во ‎внутренний ‎карман,‏ ‎да‏ ‎через ‎шинель‏ ‎и ‎шмальнул‏ ‎не ‎глядючи ‎назад. ‎Амбал ‎с‏ ‎копыт‏ ‎и ‎угомонился‏ ‎сразу. ‎А‏ ‎второй ‎за ‎столом ‎сидит, ‎рот‏ ‎раззявил‏ ‎и‏ ‎зенки ‎пучит.‏ ‎И, ‎представляешь,‏ ‎Беглый, ‎вижу‏ ‎я,‏ ‎что ‎это‏ ‎мусар, ‎да ‎не ‎простой!

— Уж ‎не‏ ‎славный ‎наш‏ ‎внутренний‏ ‎нарком ‎Круглов ‎собственной‏ ‎персоной? ‎

— Нет,‏ ‎Беглый, ‎не ‎в ‎цвет.‏ ‎За‏ ‎столом ‎тем‏ ‎Чижик ‎сидел.‏ ‎Наш ‎агент ‎в ‎мусарне, ‎который‏ ‎мне‏ ‎оперативную ‎информацию‏ ‎гнал, ‎да‏ ‎дружков ‎своих ‎лягавых ‎сдавал. ‎На‏ ‎Цветном‏ ‎помнишь‏ ‎дело ‎было?‏ ‎Его ‎наводка.‏ ‎В ‎общем‏ ‎Чижик‏ ‎при ‎виде‏ ‎меня ‎чуть ‎концы ‎не ‎отдал‏ ‎со ‎страху.‏ ‎

— Мочить‏ ‎пришлось?

— Да ‎ты ‎что,‏ ‎Беглый?! ‎Дурман-травы‏ ‎обкурился ‎тут ‎от ‎безделья?‏ ‎Я‏ ‎же ‎советский‏ ‎человек, ‎чекист!‏ ‎Как ‎же ‎я ‎своего ‎товарища‏ ‎по‏ ‎борьбе ‎с‏ ‎преступным ‎элементом‏ ‎мочить ‎стану? ‎Амбала ‎я ‎по‏ ‎неосторожности‏ ‎грохнул,‏ ‎уркой ‎его‏ ‎посчитал, ‎да‏ ‎обознался ‎в‏ ‎потемках.‏ ‎А ‎Чижика‏ ‎за ‎что ‎мочить? ‎Просто ‎сказал‏ ‎ему ‎пару‏ ‎ласковых,‏ ‎да ‎отвалил.

— Неужели ‎Фокс‏ ‎просто ‎пожалел‏ ‎этого ‎милиционера?

— Да, ‎слабость ‎тут‏ ‎Фокс‏ ‎свою ‎проявил.‏ ‎Видать, ‎советский‏ ‎человек ‎в ‎нём ‎все ‎его‏ ‎личины‏ ‎пересилил. ‎Шлёпнул‏ ‎бы ‎всю‏ ‎компанию ‎разом ‎— ‎и ‎ссученную‏ ‎Верку,‏ ‎и‏ ‎мусара ‎позорного,‏ ‎так ‎и‏ ‎не ‎погорел‏ ‎бы‏ ‎на ‎двух‏ ‎мокрухах, ‎одна ‎из ‎коих ‎даже‏ ‎не ‎его‏ ‎была.‏ ‎

— Самое ‎опасный ‎в‏ ‎нашем ‎деле‏ ‎враг ‎это ‎опознаватель, ‎так‏ ‎нас‏ ‎Фокс ‎натаскивал.‏ ‎— ‎Красные‏ ‎их ‎по ‎всей ‎прифронтовой ‎зоне‏ ‎возят,‏ ‎по ‎вокзалам‏ ‎круглосуточно, ‎как‏ ‎собачонок ‎на ‎веревочке ‎водят. ‎Опознаватель‏ ‎это‏ ‎свой‏ ‎брат ‎агент,‏ ‎захваченный ‎да‏ ‎ссученный. ‎Он‏ ‎тебя‏ ‎то ‎ли‏ ‎по ‎школе, ‎то ‎ли ‎по‏ ‎лагерю ‎на‏ ‎лицо‏ ‎помнит, ‎да ‎как‏ ‎увидит ‎в‏ ‎тылу ‎советском, ‎сразу ‎же‏ ‎сдаст.‏ ‎Поэтому ‎ежели‏ ‎знакомую ‎морду‏ ‎увидишь, ‎вали ‎её ‎сразу ‎и‏ ‎сматывайся.‏ ‎Тут ‎двух‏ ‎мнений ‎быть‏ ‎не ‎может, ‎ибо ‎если ‎он‏ ‎тебя‏ ‎срисует,‏ ‎то ‎виду‏ ‎не ‎подаст‏ ‎и ‎здоровкаться‏ ‎не‏ ‎полезет. ‎Но‏ ‎жизнь ‎твоя ‎с ‎той ‎минуты‏ ‎уж ‎сочтена‏ ‎будет:‏ ‎хвост ‎тебе ‎пришьют‏ ‎и ‎на‏ ‎явке ‎возьмут ‎со ‎всем‏ ‎хабаром.

И‏ ‎вот, ‎некоторое‏ ‎время ‎спустя‏ ‎отправил ‎меня ‎Фокс ‎с ‎этим‏ ‎чижиком-пыжиком‏ ‎на ‎встречу.‏ ‎Я ‎и‏ ‎раньше ‎к ‎нему ‎на ‎свиданки‏ ‎бегал,‏ ‎передачки‏ ‎с ‎Коканда‏ ‎передавал. ‎Схема‏ ‎тут ‎была‏ ‎самая‏ ‎простая ‎была,‏ ‎без ‎вывертов. ‎Понеже ‎держал ‎чижик-пыжик‏ ‎собачку ‎махонькую‏ ‎—‏ ‎сучку-жучку, ‎то ‎он‏ ‎её ‎вокруг‏ ‎дома ‎своего ‎ежевечерне ‎выгуливал,‏ ‎нужду‏ ‎ей ‎малую‏ ‎да ‎крупную‏ ‎справлял. ‎Собачники ‎ведь ‎по ‎часам‏ ‎жизнь‏ ‎свою ‎проживают:‏ ‎и ‎по‏ ‎утряночке ‎моцион ‎себе ‎устраивают, ‎и‏ ‎вечерним‏ ‎временем,‏ ‎и ‎всё‏ ‎в ‎единые‏ ‎часы. ‎

Так‏ ‎что‏ ‎никаких ‎особых‏ ‎хитростей ‎тут ‎не ‎надобно. ‎Подрулил‏ ‎я ‎в‏ ‎известное‏ ‎время ‎к ‎чижикиному‏ ‎гнездышку, ‎да‏ ‎и ‎укараулил ‎его ‎у‏ ‎заветного‏ ‎кусточка, ‎где‏ ‎жучка ‎его‏ ‎уже ‎дела ‎свои ‎сучкины ‎справляет.

— Здравствуйте,‏ ‎говорю,‏ ‎гражданин ‎хороший.‏ ‎Не ‎Вы‏ ‎ли ‎письмеца ‎из ‎Коканда ‎дожидаетесь,‏ ‎от‏ ‎золовки‏ ‎Вашей ‎разлюбезной?

Не‏ ‎сказать, ‎что‏ ‎Чижик ‎мне‏ ‎сильно‏ ‎обрадовался, ‎да‏ ‎и ‎понятное ‎это ‎дело ‎после‏ ‎мокрухи ‎на‏ ‎Веркиной‏ ‎малине. ‎Но ‎письмецо,‏ ‎коим ‎Фокс‏ ‎меня ‎снабдил, ‎послушненько ‎взял‏ ‎в‏ ‎трепещущие ‎руки.

— Не‏ ‎угодно ‎ли‏ ‎ответ ‎передать? ‎Я ‎на ‎неделе‏ ‎в‏ ‎Коканд ‎возвертаюсь,‏ ‎со ‎всем‏ ‎удовольствием ‎Вашей ‎родственнице ‎в ‎собственные‏ ‎руки‏ ‎доставлю,‏ ‎надёжно, ‎как‏ ‎фельдъегерская ‎почта.‏ ‎

Назначил ‎мне‏ ‎Чижик‏ ‎встречу ‎в‏ ‎месте, ‎заветным ‎словом ‎обозначенным. ‎

— Встреча‏ ‎с ‎агентом‏ ‎производится‏ ‎в ‎одном ‎из‏ ‎заранее ‎условленных‏ ‎мест, ‎— ‎это ‎ещё‏ ‎в‏ ‎Валге ‎Фокс‏ ‎нам ‎преподавал.‏ ‎— ‎Места ‎эти ‎кодовыми ‎словами‏ ‎шифруются,‏ ‎назубок ‎запоминаются‏ ‎и ‎никогда‏ ‎более ‎в ‎явном ‎виде ‎не‏ ‎употребляются.‏ ‎На‏ ‎место ‎это‏ ‎всегда ‎отправляй‏ ‎зараньше ‎кого-либо‏ ‎проверить,‏ ‎нет ‎ли‏ ‎палева, ‎и ‎знак ‎условный ‎с‏ ‎тем ‎человеком‏ ‎оговаривай.‏ ‎

Вот ‎на ‎ту‏ ‎злосчастную ‎встречу‏ ‎Чижика ‎с ‎Фоксом ‎в‏ ‎ресторане‏ ‎меня ‎и‏ ‎наладили ‎с‏ ‎разведкой. ‎Я ‎ведь ‎ещё ‎по‏ ‎Цветному‏ ‎личности ‎оперов‏ ‎срисовал, ‎знал,‏ ‎кого ‎высматривать. ‎Да ‎непофартило ‎мне,‏ ‎и‏ ‎сгорел‏ ‎Фокс. ‎Срисовали‏ ‎его ‎опера,‏ ‎да ‎загоном‏ ‎и‏ ‎взяли. ‎А‏ ‎я ‎в ‎тот ‎час ‎в‏ ‎больничке ‎валялся,‏ ‎в‏ ‎подворотне ‎меня ‎пером‏ ‎пощупал ‎залетный‏ ‎баклан.

Хотя, ‎как ‎сказать, ‎непофартило?‏ ‎Ежели‏ ‎я ‎тогда‏ ‎с ‎кабаке‏ ‎нарисовался ‎бы, ‎то ‎непременно ‎в‏ ‎облаву‏ ‎влетел. ‎А‏ ‎так ‎отвалялся‏ ‎в ‎больничке, ‎да ‎и ‎отвалил‏ ‎от‏ ‎всей‏ ‎этой ‎истории.‏ ‎

А ‎вовремя‏ ‎отвалить ‎это‏ ‎великое‏ ‎счастие ‎по‏ ‎тем ‎злым ‎временам, ‎да ‎и‏ ‎по ‎нонишним,‏ ‎правду‏ ‎сказать, ‎тоже. ‎Так‏ ‎что, ‎прощевайте,‏ ‎товарищи ‎дорогие, ‎наше ‎вам‏ ‎с‏ ‎кисточкой, ‎удачки‏ ‎в ‎трудах‏ ‎ваших ‎праведных, ‎да ‎фарту ‎побольше!