Как пережить свою трагедию (только детство с истязателями и только возвращение с войны)

Дело в том, что жертвы хронической межличностной травматизации живут не просто со сбитыми настройками на «можно» и «нельзя» поступать так с людьми. Они живут с убеждённостью, неадекватной в плане оценки реальности социального взаимодействия, что с ними так поступать и нужно, потому что это они — плохие. Приведу пример,

Семья инженеров, старшая сестра отличница, младший брат сорванец, непослушный, неусидчивый, мячиком разбил люстру в квартире. На лето отправлен к бабушке, там соседская семья, сын-подросток 16 лет, братья 13 и 12 лет и сосед 14 лет, насиловали в этой соседской семье сестру 8 лет. А когда к соседям приехал 5-летний сорванец, позвали его с собой в сарай и изнасиловали и его. Групповое садистическое анальное изнасилование. Ребёнок вернулся к бабушке, лёг на лавку. На кровь бабушка сказала: Запор, что ли? Подмыла и ушла дальше работать в огород. Всё лето его насиловали, и потом во все приезды в деревню на протяжении многих лет каждые каникулы всё повторялось.

Он ненавидел себя за то, что видя их, беспрекословно шёл в сарай, где всё происходило.

Мечтал, чтобы молния его убила.

Прыгал с крыши дома (успели остановить, выпороли ремнём за баловство).

Наконец, доводил до белого каления маму, которая не понимала, почему в детский сад ребёнок год после возвращения от бабушки надевал любимую одежду, — она ждала его в городе, эта любимая одежда, — и ничего другого не носил. [Это была одежда, которая оставалась дома, и в этой одежде всё было «как раньше», до боли, до страха, до изнасилования. Он отказывался снимать одежду, потому что боялся, что в городе тоже окажется незащищённым, как в деревне у бабушки, и его снова будут терзать. Уверенность в том, что в хорошей одежде всё будет хорошо — пример магического мышления. Точно такое же магическое мышление демонстрировала ко-терапевт, которая оставляла приходила на группы в стилистической «спецовке».]

В детском саду маме делали замечания, что ребёнок носит одни и те же штаны и фланелевую рубашечку, требовали приводить в чистой, менять одежду. Дома доходило до скандалов, но ребёнок своё право носить то, что требует его душа, чтобы выжить, отстоял и только в этом год и ходил.

Показывали ребёнка психиатру, врач ничего не нашёл.

За плохие оценки пороли.

Так вот, ребёнок думал, что то, что с ним происходило, это потому что так надо, ведь он плохой. А когда способность адекватно оценивать реальность восстанавливалась в нём, то думал что он хороший, а хороший мальчик поборет своих обидчиков, он не дастся делать ему больно. А раз он не сумел побороть их и не даться, то что-то в нём не так и он точно плохой. Заколдованный круг искажённого мышления.

В отличие от вернувшихся с войны, в сознании которых полная ясность, кто свой, а кто враг, и у самого человека, и у его референтной группы, люди с опытом хронической межличностной травматизации не знают, любить им истязающих их близких, как родных, или ненавидеть, как врагов.

Для вернувшихся с войны культура имеет механизмы изживания травматического опыта вместе. В поэме А. С. Пушкина «Дружина пирует у брега / Бойцы поминают минувшие дни / И битвы, где вместе рубились они» — не просто «вспоминают», а «поминают», говорят о том, что было и похоронено. Тем самым вводят травматический опыт в сегодняшнюю жизнь именно как прошлое, а не как угрозу здесь и сейчас.

Для пережившего хроническую межличностную травматизацию публичный рассказ о тайном горе немыслим. Общество не будет помнить об этом вместе с ним, — ведь общество виновато перед ним, не остановило родителей-изуверов, топтавших его человеческой достоинство.

К пережившему военную трагедию ветерану окружающие приходят сами, чтобы побыть с ним и послушать его воспоминания, потому что все в обществе знают эти даты. Даты, когда родные казнили члена своей семьи, знают только двое: палач и жертва.

Процитированы страницы 145-147 по изданию:

Бермант-Полякова О. В. Арбайтен, Ольга Викторовна! Издательские решения, 2016. 394 с.