«Зарытый ‎клад‏ ‎ржавеет ‎и ‎гниёт, ‎лишь ‎в‏ ‎обороте ‎золото‏ ‎растёт».

В.‏ ‎Шекспир.

Из ‎чужбины ‎домой‏ ‎после ‎долгой‏ ‎зимы

Возвратился ‎хозяин ‎имением ‎править

И‏ ‎отчёт‏ ‎от ‎рабов‏ ‎о ‎деньгах,‏ ‎что ‎взаймы

Передал ‎до ‎отъезда, ‎желает‏ ‎составить.

В‏ ‎обороте ‎рабов‏ ‎двух ‎прибыток‏ ‎нажит,

Господин ‎их ‎за ‎то ‎привечает‏ ‎радушно.

Третий‏ ‎раб‏ ‎с ‎красным‏ ‎шарфом ‎на‏ ‎шее ‎стоит,

Молвит‏ ‎так‏ ‎свои ‎речи‏ ‎с ‎улыбкой ‎натужной:

«Забирай ‎драгоценный ‎талант,‏ ‎властелин,

Серебро ‎закопал‏ ‎и‏ ‎сберёг ‎раб ‎твой‏ ‎честный.

Уважительных ‎множество‏ ‎было ‎причин

Не ‎вступать ‎на‏ ‎торгашеский‏ ‎путь ‎неуместный.

Как‏ ‎иные ‎рабы,‏ ‎рисковать ‎я ‎не ‎стал,

Убоялся ‎жестокости,‏ ‎миру‏ ‎известной:

Белкой ‎сколько‏ ‎бы ‎я‏ ‎в ‎колесе ‎ни ‎скакал,

Не ‎сойти‏ ‎мне‏ ‎с‏ ‎каната ‎сей‏ ‎жизни ‎над‏ ‎бездной.

Ты ‎не‏ ‎сеешь‏ ‎в ‎местах,‏ ‎где ‎плоды ‎ты ‎пожнёшь,

И ‎с‏ ‎земли ‎соберёшь‏ ‎то,‏ ‎что ‎ты ‎не‏ ‎рассыплешь,

Больше ‎станет‏ ‎монет ‎— ‎прибыль ‎ты‏ ‎заберёшь,

Станет‏ ‎меньше ‎добра‏ ‎— ты ‎с‏ ‎меня ‎долги ‎взыщешь.

Да ‎и ‎мало,‏ ‎скажу,‏ ‎ты ‎талантов‏ ‎мне ‎дал,

И‏ ‎что ‎делать ‎мне ‎с ‎ними,‏ ‎увы,‏ ‎не‏ ‎наставил,

В ‎какой‏ ‎час ‎возвратишься,‏ ‎ты ‎нам‏ ‎не‏ ‎сказал,

На ‎судьбы‏ ‎произвол ‎здесь ‎одних ‎нас ‎оставил».‏ ‎

«О, ‎ленивый,‏ ‎лукавый‏ ‎и ‎лживый ‎слуга!

В‏ ‎добродетель ‎гордыню‏ ‎свою ‎обряжаешь?

Как ‎легко ‎повелителя‏ ‎ты‏ ‎свысока

Бед ‎источником‏ ‎в ‎жизни‏ ‎твоей ‎величаешь! ‎

Ты ‎по ‎силе‏ ‎своей‏ ‎лишь ‎талант‏ ‎получил,

Но ‎и‏ ‎тот ‎ты ‎презрел, ‎в ‎торг‏ ‎купцам‏ ‎не‏ ‎направил», ‎—

И‏ ‎худого ‎раба‏ ‎господин ‎отлучил

От‏ ‎имений‏ ‎своих, ‎и‏ ‎в ‎изгнанье ‎отправил.

А ‎талант ‎повелел‏ ‎отобрать ‎и‏ ‎отдать

Тем‏ ‎рабам, ‎кто ‎богатством‏ ‎в ‎избытке‏ ‎владеет:

Справедливость ‎не ‎в ‎том,‏ ‎чтоб‏ ‎всем ‎деньги‏ ‎раздать,

Но ‎— лишь‏ ‎тем, ‎кто ‎с ‎казной ‎управляться‏ ‎умеет.

И‏ ‎пусть ‎будет,‏ ‎что ‎будет.‏ ‎Твори, ‎что ‎должны

Делать ‎добрые ‎люди‏ ‎в‏ ‎трудах‏ ‎со ‎смиреньем.

И‏ ‎таланты ‎к‏ ‎талантам ‎на‏ ‎счёт‏ ‎внесены,

Так ‎бывают‏ ‎оплачены ‎риски ‎с ‎терпеньем.

С. ‎В.‏ ‎// ‎23.03.2025

«Нет ‎ничего‏ ‎бессмысленнее ‎слова ‎„поиск“ ‎применительно ‎к‏ ‎произведению ‎искусства.‏ ‎Им‏ ‎прикрывается ‎бессилие, ‎внутренняя‏ ‎пустота, ‎отсутствие‏ ‎истинного ‎творческого ‎сознания, ‎ничтожное‏ ‎тщеславие».

«Ошибочно‏ ‎говорить ‎о‏ ‎том, ‎что‏ ‎художник ‎„ищет“ ‎свою ‎тему. ‎Тема‏ ‎вызревает‏ ‎в ‎нем,‏ ‎как ‎плод,‏ ‎начинает ‎требовать ‎своего ‎выражения. ‎Это‏ ‎подобно‏ ‎родам.‏ ‎Поэту ‎нечем‏ ‎гордиться ‎—‏ ‎он ‎не‏ ‎хозяин‏ ‎положения, ‎он‏ ‎— ‎слуга. ‎Творчество ‎для ‎него‏ ‎единственно ‎возможная‏ ‎форма‏ ‎существования, ‎и ‎каждое‏ ‎его ‎произведение‏ ‎адекватно ‎поступку, ‎который ‎он‏ ‎не‏ ‎может ‎своевольно‏ ‎отменить. ‎Ощущение‏ ‎же ‎правомерности ‎череды ‎последовательных ‎поступков,‏ ‎их‏ ‎закономерности ‎возникает‏ ‎только ‎в‏ ‎том ‎случае, ‎если ‎существует ‎вера‏ ‎и‏ ‎идеал‏ ‎— ‎лишь‏ ‎она ‎скрепляет‏ ‎систему ‎образов‏ ‎(читай:‏ ‎систему ‎жизни).‏ ‎Что ‎такое ‎моменты ‎озарения, ‎если‏ ‎не ‎мгновенно‏ ‎ощущаемая‏ ‎истина?»

«Поэт ‎— ‎это‏ ‎человек ‎с‏ ‎воображением ‎и ‎психологией ‎ребенка,‏ ‎его‏ ‎впечатление ‎от‏ ‎мира ‎остается‏ ‎непосредственным, ‎какими ‎бы ‎глубокими ‎идеями‏ ‎об‏ ‎этом ‎мире‏ ‎он ‎ни‏ ‎руководствовался. ‎То ‎есть ‎он ‎не‏ ‎пользуется‏ ‎„описанием“‏ ‎мира ‎—‏ ‎он ‎его‏ ‎создает».

« …жизнь ‎организована‏ ‎гораздо‏ ‎поэтичнее, ‎чем‏ ‎ее ‎подчас ‎изображают ‎сторонники ‎абсолютной‏ ‎натуральности. ‎Ведь‏ ‎многое,‏ ‎например, ‎в ‎наших‏ ‎мыслях ‎и‏ ‎сердце ‎сохраняется ‎как ‎незавершенный‏ ‎намек.‏ ‎И ‎то,‏ ‎что ‎в‏ ‎иных ‎добротных, ‎жизнеподобных ‎фильмах ‎такой‏ ‎подход‏ ‎не ‎только‏ ‎отсутствует, ‎но‏ ‎заменяется ‎резко ‎и ‎отчетливо ‎отфокусированным‏ ‎изображением,‏ ‎создает‏ ‎вместо ‎подлинности,‏ ‎мягко ‎выражаясь,‏ ‎надуманность. ‎А‏ ‎я‏ ‎как ‎раз‏ ‎за ‎то, ‎чтобы ‎кино ‎стояло‏ ‎как ‎можно‏ ‎ближе‏ ‎к ‎жизни, ‎которую‏ ‎мы ‎иной‏ ‎раз ‎отказывались ‎видеть ‎по-настоящему‏ ‎прекрасной».

«За‏ ‎последнее ‎время‏ ‎мне ‎приходилось‏ ‎много ‎выступать ‎перед ‎зрителями, ‎и‏ ‎я‏ ‎заметил, ‎что‏ ‎когда ‎я‏ ‎утверждаю, ‎что ‎в ‎моих ‎фильмах‏ ‎нет‏ ‎символов‏ ‎и ‎метафор,‏ ‎то ‎аудитория‏ ‎всякий ‎раз‏ ‎выражает‏ ‎свое ‎недоверие.‏ ‎Меня ‎снова ‎и ‎снова ‎с‏ ‎пристрастием ‎выспрашивают‏ ‎о‏ ‎том, ‎что ‎означает‏ ‎в ‎моих‏ ‎фильмах ‎дождь, ‎например? ‎Почему‏ ‎он‏ ‎переходит ‎из‏ ‎фильма ‎в‏ ‎фильм, ‎почему ‎повторяется ‎образ ‎ветра,‏ ‎огня,‏ ‎воды? ‎Я‏ ‎прихожу ‎в‏ ‎замешательство ‎от ‎таких ‎вопросов…

Можно ‎сказать,‏ ‎что‏ ‎дожди‏ ‎— ‎это‏ ‎особенность ‎той‏ ‎природы, ‎в‏ ‎которой‏ ‎я ‎вырос:‏ ‎в ‎России ‎бывают ‎долгие, ‎тоскливые,‏ ‎затяжные ‎дожди.‏ ‎Можно‏ ‎сказать, ‎что ‎я‏ ‎люблю ‎природу‏ ‎— ‎я ‎не ‎люблю‏ ‎больших‏ ‎городов ‎и‏ ‎чувствую ‎себя‏ ‎превосходно ‎вдали ‎от ‎новшеств ‎современной‏ ‎цивилизации,‏ ‎как ‎прекрасно‏ ‎чувствовал ‎себя‏ ‎в ‎России ‎в ‎своем ‎деревенском‏ ‎доме,‏ ‎отделенный‏ ‎от ‎Москвы‏ ‎тремя ‎сотнями‏ ‎километров. ‎Дождь,‏ ‎огонь,‏ ‎вода, ‎снег,‏ ‎роса, ‎поземка ‎— ‎часть ‎той‏ ‎материальной ‎среды,‏ ‎в‏ ‎которой ‎мы ‎обитаем,‏ ‎правда ‎жизни,‏ ‎если ‎хотите. ‎Поэтому ‎мне‏ ‎странно‏ ‎слышать, ‎что‏ ‎когда ‎люди‏ ‎видят ‎на ‎экране ‎природу, ‎неравнодушно‏ ‎воссозданную,‏ ‎то ‎они‏ ‎не ‎просто‏ ‎наслаждаются ‎ею, ‎а ‎ищут ‎в‏ ‎ней‏ ‎какой-то‏ ‎потаенный ‎якобы‏ ‎смысл. ‎Конечно,‏ ‎можно ‎видеть‏ ‎в‏ ‎дожде ‎только‏ ‎плохую ‎погоду, ‎а ‎я ‎создаю,‏ ‎скажем, ‎используя‏ ‎дождь,‏ ‎определенным ‎образом ‎эстетизированную‏ ‎среду, ‎в‏ ‎которую ‎погружается ‎действие ‎фильма.‏ ‎Однако‏ ‎это ‎вовсе‏ ‎не ‎означает,‏ ‎что ‎природа ‎призвана ‎в ‎моих‏ ‎фильмах‏ ‎что-то ‎символизировать,‏ ‎упаси ‎Боже.‏ ‎В ‎коммерческом ‎кино, ‎скажем, ‎погоды‏ ‎зачастую‏ ‎как‏ ‎бы ‎вовсе‏ ‎не ‎существует,‏ ‎существует ‎наиболее‏ ‎благоприятный‏ ‎световой ‎и‏ ‎интерьерный ‎режим ‎для ‎быстрых ‎съемок‏ ‎— ‎все‏ ‎следят‏ ‎за ‎сюжетом, ‎и‏ ‎никого ‎не‏ ‎смущает ‎условность ‎приблизительно ‎воссозданной‏ ‎среды,‏ ‎небрежение ‎деталью,‏ ‎атмосферой. ‎Когда‏ ‎же ‎экран ‎приближает ‎мир, ‎действительный‏ ‎мир‏ ‎к ‎зрителю,‏ ‎дает ‎возможность‏ ‎увидеть ‎его ‎полно ‎и ‎объемно,‏ ‎что‏ ‎называется,‏ ‎почувствовать ‎его‏ ‎«запах», ‎как‏ ‎бы ‎кожей‏ ‎ощутить‏ ‎его ‎влажность‏ ‎или ‎сухость ‎— ‎то ‎зритель,‏ ‎оказывается, ‎уже‏ ‎настолько‏ ‎потерял ‎способность ‎просто‏ ‎отдаться ‎эмоциональному,‏ ‎эстетически-непосредственному ‎впечатлению, ‎что ‎немедленно‏ ‎корректирует‏ ‎и ‎перепроверяет‏ ‎себя ‎вопросами:‏ ‎а ‎зачем? ‎отчего? ‎почему?

Затем, ‎потому‏ ‎и‏ ‎оттого, ‎что‏ ‎я ‎хочу‏ ‎создать ‎на ‎экране ‎мой ‎собственный‏ ‎мир‏ ‎в‏ ‎идеале, ‎как‏ ‎можно ‎более‏ ‎завершенный, ‎каким‏ ‎я‏ ‎сам ‎его‏ ‎чувствую ‎и ‎ощущаю. ‎Я ‎не‏ ‎утаиваю ‎от‏ ‎зрителя‏ ‎каких-то ‎своих ‎специальных‏ ‎умыслов, ‎не‏ ‎кокетничаю ‎с ‎ним ‎—‏ ‎я‏ ‎воссоздаю ‎этот‏ ‎мир ‎в‏ ‎тех ‎приметах, ‎которые ‎кажутся ‎мне‏ ‎наиболее‏ ‎выразительными ‎и‏ ‎точными, ‎выражают‏ ‎для ‎меня ‎ускользающий ‎смысл ‎нашего‏ ‎существования».

«Словом,‏ ‎образ‏ ‎— ‎это‏ ‎не ‎тот‏ ‎или ‎иной‏ ‎смысл,‏ ‎выраженный ‎режиссером,‏ ‎но ‎целый ‎мир, ‎который ‎отражается‏ ‎в ‎капле‏ ‎воды».

«Зритель‏ ‎либо ‎„попадает“ ‎в‏ ‎твой ‎ритм‏ ‎(твой ‎мир) ‎— ‎и‏ ‎тогда‏ ‎он ‎твой‏ ‎сторонник, ‎либо‏ ‎в ‎него ‎не ‎впадает ‎—‏ ‎и‏ ‎тогда ‎контакт‏ ‎не ‎состоялся.‏ ‎Отсюда ‎и ‎возникает ‎свой ‎зритель‏ ‎и‏ ‎зритель,‏ ‎совершенно ‎тебе‏ ‎чуждый, ‎что‏ ‎кажется ‎мне‏ ‎не‏ ‎только ‎естественным,‏ ‎но ‎и, ‎увы, ‎неизбежным».

«В ‎наше‏ ‎время ‎художник‏ ‎захотел‏ ‎мгновенного ‎и ‎полного‏ ‎признания ‎—‏ ‎немедленной ‎платы ‎за ‎то,‏ ‎что‏ ‎совершается ‎в‏ ‎области ‎духа.‏ ‎Поражает ‎в ‎этом ‎контексте ‎судьба‏ ‎Кафки,‏ ‎не ‎напечатавшего‏ ‎при ‎жизни‏ ‎ни ‎одного ‎произведения ‎и ‎завещавшего‏ ‎своему‏ ‎душеприказчику‏ ‎уничтожить ‎написанное‏ ‎им. ‎По‏ ‎своей ‎душевной‏ ‎организации‏ ‎в ‎нравственном‏ ‎смысле ‎Кафка ‎принадлежит ‎прошлому. ‎Поэтому‏ ‎он ‎так‏ ‎и‏ ‎страдал, ‎не ‎способный‏ ‎соответствовать ‎своему‏ ‎времени. ‎А ‎так ‎называемое‏ ‎современное‏ ‎искусство ‎чаще‏ ‎всего ‎фикция,‏ ‎ибо ‎ошибочно ‎полагать, ‎что ‎метод‏ ‎может‏ ‎стать ‎смыслом‏ ‎и ‎целью‏ ‎искусства. ‎Демонстрацией ‎этого ‎своего ‎метода‏ ‎с‏ ‎каким-то‏ ‎необузданным ‎эксгибиционизмом‏ ‎занимаются ‎большинство‏ ‎художников ‎нашего‏ ‎времени».

«Настоящий‏ ‎художник ‎всегда‏ ‎служит ‎бессмертию ‎— ‎пытается ‎обессмертить‏ ‎мир ‎и‏ ‎человека‏ ‎в ‎этом ‎мире.‏ ‎Художник, ‎не‏ ‎пытающийся ‎отыскать ‎абсолютную ‎истину,‏ ‎пренебрегающий‏ ‎глобальными ‎целями‏ ‎ради ‎частностей,‏ ‎— ‎всего ‎лишь ‎временщик».

« …я ‎сторонник‏ ‎искусства,‏ ‎несущего ‎в‏ ‎себе ‎тоску‏ ‎по ‎идеалу, ‎выражающего ‎стремление ‎к‏ ‎нему.‏ ‎Я‏ ‎за ‎искусство,‏ ‎которое ‎дает‏ ‎человеку ‎Надежду‏ ‎и‏ ‎Веру. ‎И‏ ‎чем ‎более ‎безнадежен ‎мир, ‎о‏ ‎котором ‎рассказывает‏ ‎художник,‏ ‎тем ‎более, ‎может‏ ‎быть, ‎должен‏ ‎ощущаться ‎противопоставляемый ‎им ‎идеал‏ ‎—‏ ‎иначе ‎просто‏ ‎невозможно ‎жить!»

Из‏ ‎книги ‎А. ‎А. ‎Тарковского ‎«Запечатленное‏ ‎время».