logo
Тексты Клименка
logo
0
читателей
Тексты Клименка  
О проекте Просмотр Уровни подписки Фильтры Статистика Обновления проекта Контакты Поделиться Метки
Все проекты
О проекте
Проза и рифмы для современников. Возможно, мы плывем в одной лодке. Давайте вместе смотреть вперед.
Публикации, доступные бесплатно
Уровни подписки
Единоразовый платёж

Ваше бескорыстное желание подбросить мне деньжат, приветствуется!

Помочь проекту
Копилка у входа 250₽ месяц 2 400₽ год
(-20%)
При подписке на год для вас действует 20% скидка. 20% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Тексты Клименка
Осталось 15 мест
Доступны сообщения

Вслед за каждым внесенным рублем здесь вы сыщете нужное слово. Если оно вам нужно, разумеется.

Оформить подписку
Фильтры
Пн
Вт
Ср
Чт
Пт
Сб
Вс
28
29
30
31
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
1
Статистика
Обновления проекта
Поделиться
Читать: 7+ мин
logo Тексты Клименка

Курвины дети

Внутри ‎заведения‏ ‎гул, ‎густое ‎шипение ‎вбегающего ‎в‏ ‎выщербленные ‎кружки‏ ‎пива,‏ ‎тяжелый ‎вкус ‎прокуренного‏ ‎пространства, ‎сутулые‏ ‎похожие ‎завсегдатаи, ‎унылый, ‎но‏ ‎теплый‏ ‎полумрак. ‎За‏ ‎стойкой ‎Женька-бармен‏ ‎– ‎беспрестанно ‎хихикающий ‎и ‎хитрый;‏ ‎рукава‏ ‎белой ‎рубахи‏ ‎закатаны, ‎на‏ ‎бритой ‎башке ‎синяя ‎бейсболка ‎с‏ ‎надписью‏ ‎«Dad,‏ ‎i ‎like‏ ‎beer ‎and‏ ‎rugby», ‎козырьком‏ ‎назад.‏ ‎Дверь ‎все‏ ‎время ‎в ‎движении: ‎периодически ‎впускает‏ ‎вместе ‎с‏ ‎новенькими‏ ‎обрывки ‎свежего ‎воздуха‏ ‎и ‎дождя.‏ ‎

   Тишин ‎– ‎он ‎замшелый‏ ‎и‏ ‎недобрый ‎человек.‏ ‎Невесть ‎сколько‏ ‎кукует ‎на ‎проходной ‎целлюлозно-бумажного ‎комбината.‏ ‎Как‏ ‎потерял ‎в‏ ‎юности ‎три‏ ‎пальца ‎(разбирал ‎английский ‎винтовочный ‎патрон,‏ ‎а‏ ‎тот‏ ‎в ‎тисках‏ ‎возьми ‎и‏ ‎шарахни), ‎так‏ ‎и‏ ‎осел ‎унылой‏ ‎оплывшей ‎жабой ‎у ‎ворот ‎–‏ ‎пропускную ‎службу‏ ‎блюдет.‏ ‎Пожилой, ‎потливый, ‎никому‏ ‎ненужный. ‎По‏ ‎выходным ‎прячется ‎от ‎пролетающей‏ ‎по‏ ‎городу ‎жизни‏ ‎в ‎пивбаре‏ ‎«У ‎ворот», ‎цедит ‎дешевую ‎«Балтику»,‏ ‎завидует‏ ‎направо ‎и‏ ‎налево, ‎вытирает‏ ‎плоский ‎лоб ‎серым ‎комом ‎большого‏ ‎платка.‏ ‎

   Роберт‏ ‎– ‎колченогий,‏ ‎хмурый ‎и‏ ‎подковыристый, ‎бывший‏ ‎валютчик.‏ ‎Обычно ‎«барыжил»‏ ‎возле ‎рынка, ‎скупал-продавал ‎доллары, ‎марки,‏ ‎фунты, ‎не‏ ‎гнушался‏ ‎и ‎колечко ‎у‏ ‎полуголодной ‎бабушки‏ ‎в ‎четверть ‎цены ‎сторговать.‏ ‎На‏ ‎хлеб ‎с‏ ‎маслом ‎хватало,‏ ‎пока ‎не ‎повязали ‎милиционеры ‎–‏ ‎для‏ ‎отчетности, ‎и‏ ‎не ‎улетел‏ ‎на ‎два ‎года ‎– ‎показательно,‏ ‎на‏ ‎Север.‏ ‎Теперь ‎–‏ ‎худой ‎и‏ ‎патлатый ‎-‏ ‎как‏ ‎перевернутая ‎швабра‏ ‎с ‎тряпкой ‎из ‎мешковины, ‎вне‏ ‎семьи, ‎квартиры‏ ‎и‏ ‎будущего ‎валандается ‎у‏ ‎вокзала, ‎нет-нет,‏ ‎да ‎позовут ‎на ‎подхвате‏ ‎побыть‏ ‎в ‎багажном‏ ‎отделении ‎–‏ ‎он ‎и ‎шкандыбает ‎– ‎нескладно,‏ ‎но‏ ‎сноровисто. ‎Деньги‏ ‎тонизируют ‎душу.‏ ‎Субботними ‎и ‎воскресными ‎вечерами, ‎в‏ ‎компании‏ ‎с‏ ‎Тишиным, ‎Роберт‏ ‎надирается ‎тепловатого‏ ‎пива ‎и‏ ‎едко‏ ‎подшучивает ‎над‏ ‎публикой. ‎Злословит, ‎негодник:

   - Ты, ‎в ‎углу,‏ ‎сковородное ‎мурло,‏ ‎слышишь,‏ ‎хватит ‎смолить, ‎у‏ ‎меня ‎от‏ ‎дыма ‎вонючесть ‎во ‎всей‏ ‎одежде.

   - Заткнись,‏ ‎хайло ‎немытое,‏ ‎- ‎сипит‏ ‎в ‎ответ ‎некий ‎человек ‎с‏ ‎плечами‏ ‎амбала ‎и‏ ‎головой-трапецией ‎с‏ ‎реденькими ‎сивыми ‎волосиками ‎на ‎затылке.‏ ‎–‏ ‎Закройся,‏ ‎а ‎то‏ ‎размажу, ‎обмылок,‏ ‎- ‎присовокупляет,‏ ‎доглатывая‏ ‎выдохшуюся ‎пенистую‏ ‎массу, ‎и ‎слова ‎гудят ‎из‏ ‎литровой ‎кружки,‏ ‎словно‏ ‎из ‎карстовой ‎пещеры‏ ‎– ‎таинственно‏ ‎и ‎басовито.

   - Скажи-ка, ‎Тайсон ‎выискался…‏ ‎видал‏ ‎я ‎таких,‏ ‎ага. ‎Ушлепок‏ ‎обдолбанный, ‎болван, ‎скобарь ‎беспорточный, ‎-‏ ‎с‏ ‎достоинством ‎парирует‏ ‎зеленеющий ‎от‏ ‎испуганного ‎хмельного ‎восторга ‎Роберт, ‎зачем-то‏ ‎одергивая‏ ‎бесформенный‏ ‎ворот ‎черного‏ ‎перелатанного ‎свитера.‏ ‎Со ‎скрытой,‏ ‎однако,‏ ‎готовностью ‎вскочить‏ ‎и ‎дать ‎деру.

   Плечы ‎амбаловы ‎вслед‏ ‎за ‎башкой-холмиком‏ ‎напрягаются,‏ ‎выпячиваются, ‎и ‎ничем‏ ‎хорошим ‎Роберту‏ ‎предстоящие ‎минуты ‎не ‎грозят.

   - Уймись,‏ ‎дурачок‏ ‎пьяный, ‎-‏ ‎вяло ‎командует‏ ‎Тишин. ‎И ‎оба ‎участника ‎перепалки‏ ‎умолкают,‏ ‎как ‎по‏ ‎команде. ‎Ритуал‏ ‎завершен. ‎Зато ‎уже ‎не ‎так‏ ‎скучно.

   У‏ ‎кирпичной‏ ‎стены, ‎в‏ ‎закуточке, ‎держась‏ ‎за ‎стакашек‏ ‎дикого‏ ‎пойла ‎цвета‏ ‎прокисшего ‎желудочного ‎сока, ‎затаился ‎Гога.‏ ‎С ‎виноватым‏ ‎видом‏ ‎вечный ‎доедальщик ‎и‏ ‎чмырь ‎выковыривает‏ ‎из ‎недр ‎огромного ‎пористого‏ ‎носа‏ ‎козявки ‎и‏ ‎размазывает ‎их‏ ‎где-то ‎под ‎столешницей. ‎Гога ‎четверть‏ ‎часа‏ ‎умоляюще ‎посматривает‏ ‎на ‎случайного‏ ‎посетителя ‎– ‎по ‎виду ‎менеджера,‏ ‎невесть‏ ‎как‏ ‎очутившегося ‎в‏ ‎этой ‎клоаке.‏ ‎Скорее ‎всего,‏ ‎менеджер‏ ‎попал ‎в‏ ‎передрягу ‎или ‎поссорился ‎с ‎молодой‏ ‎супругой ‎и‏ ‎обыкновенно‏ ‎надирается ‎дешевого ‎коньяка,‏ ‎заедая ‎его‏ ‎умопомрачительно ‎лежалыми ‎хот-догами. ‎После‏ ‎третьей‏ ‎рюмки ‎менеджер,‏ ‎прочувствовав ‎отвратительный‏ ‎в ‎своем ‎роде ‎изыск ‎ядовитых‏ ‎сосисок,‏ ‎походящих ‎на‏ ‎бледные ‎пальцы,‏ ‎брезгливо ‎отставляет ‎серую ‎тарелку ‎в‏ ‎сторону.‏ ‎

   - Разрешите?‏ ‎– ‎дрожащий‏ ‎Гога ‎опасливо‏ ‎косится ‎на‏ ‎Женьку-бармена,‏ ‎но ‎тот‏ ‎шушукается ‎с ‎кем-то ‎из ‎гостей.

   - Да‏ ‎хоть ‎обожрись,‏ ‎-‏ ‎слова ‎из ‎мятого‏ ‎и ‎печального‏ ‎рта ‎менеджера ‎равнодушны, ‎блеклы‏ ‎и‏ ‎застревают ‎в‏ ‎сизой ‎пустоте.‏ ‎Пустота ‎привычно ‎помалкивает.

   Тарелка ‎растворяется ‎в‏ ‎глубине‏ ‎зала, ‎а‏ ‎менеджер, ‎картинно‏ ‎опрокинув ‎последнюю ‎рюмку, ‎махнув ‎рукой‏ ‎в‏ ‎никуда,‏ ‎вышвыривается ‎в‏ ‎вечер, ‎на‏ ‎улицу. ‎Вслед‏ ‎за‏ ‎ним ‎поспешает‏ ‎и ‎амбал.

   Откуда-то ‎возникает ‎тщедушный ‎Коростелев.‏ ‎Человек ‎без‏ ‎возраста,‏ ‎лица ‎и ‎денег,‏ ‎вечно ‎пьяненький,‏ ‎веселый ‎и ‎безобидный ‎в‏ ‎этот‏ ‎раз ‎плачет‏ ‎и ‎нудит,‏ ‎старательно ‎кланяясь ‎в ‎разные ‎стороны:

   - Ребяты,‏ ‎ну,‏ ‎на ‎опохмел‏ ‎бы, ‎а?‏ ‎Червонца ‎не ‎хватает ‎на ‎чекушку.‏ ‎Старую‏ ‎похоронил‏ ‎вчера, ‎Петровну,‏ ‎то ‎бишь‏ ‎свою. ‎А‏ ‎седня‏ ‎поправиться ‎бы.‏ ‎Плохо ‎мне… ‎Сердце ‎что ‎ли…‏  ‎

   Но ‎никто‏ ‎не‏ ‎откликается, ‎и ‎Коростелев‏ ‎принимается ‎философствовать:‏ ‎

   - А ‎ведь ‎христиане ‎вы,‏ ‎даже‏ ‎пьющие, ‎даже‏ ‎такие ‎душу‏ ‎содержите… ‎Мы, ‎русские, ‎с ‎рождения‏ ‎больные,‏ ‎с ‎бодуна‏ ‎- ‎смиренные,‏ ‎а ‎умираем ‎наспех. ‎Так ‎воспоможите‏ ‎ближнему,‏ ‎люди…‏ ‎Ну-у-а-а… ‎–‏ ‎Коростелев ‎не‏ ‎успевает ‎договорить,‏ ‎–‏ ‎цепкая ‎рука‏ ‎Женьки ‎тащит ‎его, ‎покорного, ‎к‏ ‎выходу. ‎Тело‏ ‎несчастного‏ ‎почти ‎волочится ‎по‏ ‎обшарпанному ‎линолеуму,‏ ‎тощие ‎ноги ‎в ‎стоптанных‏ ‎полуботинках‏ ‎расслабленно ‎и‏ ‎обреченно ‎дрыгаются‏ ‎на ‎ходу.

   Через ‎полчаса ‎в ‎бар‏ ‎вплывает‏ ‎Оля ‎–‏ ‎местная ‎шалава‏ ‎и ‎несчастная ‎женщина. ‎Щеки ‎Оли‏ ‎еще‏ ‎не‏ ‎подернулись ‎характерными‏ ‎паутинками ‎от‏ ‎частых ‎возлияний‏ ‎и‏ ‎разгульства, ‎но‏ ‎несколько ‎одутловаты, ‎налиты ‎нездоровой ‎пухлостью;‏ ‎и ‎при‏ ‎этом‏ ‎милые ‎живые ‎глаза.‏ ‎В ‎них‏ ‎девчачье ‎удивление, ‎небесная ‎чистота,‏ ‎прыгающие‏ ‎смешинки ‎и‏ ‎неожиданное ‎глубокомыслие‏ ‎зрелой ‎женщины ‎- ‎разом; ‎странное‏ ‎дело,‏ ‎что ‎подобные‏ ‎глаза ‎принадлежат‏ ‎такой ‎хозяйке. ‎

   На ‎Олином ‎лбу‏ ‎яркая‏ ‎косая‏ ‎ссадина, ‎рукав‏ ‎цветастой ‎блузки‏ ‎надорван ‎–‏ ‎и‏ ‎все ‎понимают:‏ ‎Вован. ‎Вован ‎живет ‎рядом ‎-‏ ‎на ‎улице‏ ‎Чаадаева,‏ ‎недавно ‎уволен ‎из‏ ‎слесарной ‎мастерской‏ ‎– ‎известно ‎за ‎что,‏ ‎и‏ ‎периодически ‎продолжает‏ ‎поддавать. ‎Когда-то‏ ‎Оля ‎и ‎Вован ‎хотели ‎пожениться,‏ ‎но‏ ‎не ‎срослось,‏ ‎к ‎тому‏ ‎же ‎почти ‎одновременно ‎стали ‎спиваться,‏ ‎и‏ ‎женитьба‏ ‎отошла ‎на‏ ‎второй ‎план,‏ ‎а ‎потом‏ ‎вообще‏ ‎на ‎десятый.‏ ‎

   - Опять ‎приложился?! ‎– ‎восклицает, ‎багровея,‏ ‎Тишин. ‎Мгновенно‏ ‎преобразившись,‏ ‎он ‎походит ‎на‏ ‎возмущенного ‎римского‏ ‎трибуна, ‎облик ‎его ‎негодующ‏ ‎и‏ ‎праведен.

   Гога, ‎оторвавши‏ ‎мокрые ‎губы‏ ‎от ‎нелицеприятной ‎своей ‎жратвы, ‎меленько‏ ‎кивает‏ ‎носатой ‎головой‏ ‎и ‎щурится,‏ ‎поеживаясь.

   Оля ‎шмякается ‎за ‎ближайший ‎столик‏ ‎и‏ ‎гаснет.‏ ‎Медленно ‎катится‏ ‎слезка ‎по‏ ‎круглой ‎щеке.‏ ‎Окружающим‏ ‎понятно: ‎получила‏ ‎от ‎Вована ‎– ‎снова ‎сорвал‏ ‎извечную ‎ненависть‏ ‎к‏ ‎прорухе-судьбе ‎на ‎бывшей‏ ‎подружке, ‎да‏ ‎и ‎несостоявшуюся ‎свадьбу, ‎как‏ ‎и‏ ‎жизнь, ‎простить‏ ‎не ‎может.

   Роберт,‏ ‎припадая ‎на ‎левую ‎ногу, ‎подходит‏ ‎к‏ ‎понурой ‎жертве‏ ‎неистовых ‎мужских‏ ‎ласк, ‎молча ‎и ‎мрачно ‎приглаживает‏ ‎крашеные‏ ‎блондинистые‏ ‎Олины ‎прядки‏ ‎непропорционально ‎крупными‏ ‎дланями ‎–‏ ‎обеими‏ ‎одновременно.

   Повисает ‎бесформенная,‏ ‎щемящая ‎пауза. ‎Бармен ‎за ‎стойкой‏ ‎вздыхает, ‎после‏ ‎чего‏ ‎споро ‎подкатывает ‎к‏ ‎Оле ‎со‏ ‎стопкой ‎водки ‎и ‎бутербродом.‏ ‎Та‏ ‎не ‎заставляет‏ ‎себя ‎уговаривать.

   - Теперь‏ ‎пивка ‎сделай… ‎темного, ‎- ‎подытоживает‏ ‎недавняя‏ ‎страдалица.

   Неожиданно ‎–‏ ‎словно ‎от‏ ‎увесистого ‎пинка, ‎входная ‎дверь ‎распахивается.‏ ‎Народ‏ ‎вздрагивает.‏ ‎Через ‎порог‏ ‎перепрыгивает, ‎вопя,‏ ‎расхристанный ‎амбал‏ ‎с‏ ‎тугой ‎спортивной‏ ‎сумкой ‎из ‎кожзама:

   - Дурачье! ‎Кто ‎со‏ ‎мной ‎бухать?‏ ‎Шара!‏ ‎Я ‎тут ‎с‏ ‎менеджером ‎одним‏ ‎подружился! ‎Хавка, ‎винцо, ‎полный‏ ‎фуршетик!‏ ‎– ‎при‏ ‎этом ‎нижняя‏ ‎челюсть ‎амбала ‎неестественно ‎выдвигается ‎вперед,‏ ‎и‏ ‎он ‎напоминает‏ ‎неандертальца ‎с‏ ‎рисунка ‎из ‎школьного ‎учебника.

   Взвигнув, ‎сбивая‏ ‎стулья,‏ ‎летит‏ ‎к ‎амбалу‏ ‎Гога. ‎Роберт,‏ ‎сделав ‎резвый‏ ‎шаг‏ ‎в ‎направлении‏ ‎зазывалы, ‎выражает ‎своим ‎телом ‎полную‏ ‎изготовку ‎к‏ ‎предстоящему‏ ‎участию ‎в ‎будущем‏ ‎событии. ‎Из‏ ‎черного ‎проема-зева ‎открытой ‎настежь‏ ‎двери,‏ ‎будто ‎из‏ ‎небытия ‎выглядывает‏ ‎просветлевшая ‎физиономия ‎Коростелева. ‎Приподнимается, ‎неторопясь,‏ ‎Оля…‏ ‎

   Еще ‎минута,‏ ‎и ‎дружной‏ ‎кодлой ‎новоявленная ‎компания ‎устремляется ‎за‏ ‎амбалом,‏ ‎наперебой‏ ‎крича, ‎толкаясь‏ ‎и ‎матерясь.

   Бармен,‏ ‎нахохлившись, ‎протирает‏ ‎посуду.

   Оставшийся‏ ‎Тишин ‎презрительно‏ ‎плюет ‎в ‎сторону:

   - Тьфу, ‎курвины ‎дети...

     

Читать: 4+ мин
logo Тексты Клименка

Дар божий

Двери ‎электрички,‏ ‎шипя, ‎сомкнулись. ‎Я ‎решил ‎задержаться‏ ‎в ‎тамбуре.‏ ‎Мне‏ ‎с ‎детства ‎нравилось‏ ‎так ‎ездить.‏ ‎Пахнет ‎поездом, ‎свежий ‎быстрый‏ ‎ветер‏ ‎холодит ‎ноги.‏ ‎И ‎никто‏ ‎не ‎мешает ‎думать. ‎Вагон ‎был‏ ‎почти‏ ‎пустым: ‎две‏ ‎бабушки–подружки ‎с‏ ‎привычными ‎корзинками ‎на ‎коленях, ‎лохматый‏ ‎студентик‏ ‎да‏ ‎дядька ‎в‏ ‎сереньком ‎пиджаке,‏ ‎с ‎почему–то‏ ‎знакомым‏ ‎лицом. ‎

   «Ого!‏ ‎Тропинин? ‎Да ‎нет, ‎глупости. ‎Писатель,‏ ‎такая ‎фигура‏ ‎—‏ ‎и ‎в ‎электричке.‏ ‎Подойти, ‎что‏ ‎ли? ‎— ‎я ‎дотронулся‏ ‎до‏ ‎алюминиевой ‎ручки‏ ‎двери, ‎но‏ ‎засомневался. ‎— ‎Похож, ‎конечно. ‎А‏ ‎если‏ ‎не ‎он?‏ ‎Ладно, ‎спрошу,‏ ‎там ‎видно ‎будет».

    Я ‎примостился ‎напротив‏ ‎и‏ ‎осторожно‏ ‎сказал:

   — Платон ‎Андреевич.

   Мужчина‏ ‎распрямился, ‎снял‏ ‎шляпу ‎и‏ ‎молча‏ ‎кивнул ‎головой.‏ ‎В ‎желтом ‎окне ‎пролетали ‎одинаковые‏ ‎столбы ‎и‏ ‎голые‏ ‎ноябрьские ‎деревья. ‎Во‏ ‎рту ‎пересохло.‏ ‎Значит, ‎сам. ‎Точно.

   — Простите, ‎великодушно‏ ‎простите…‏ ‎Я ‎на–начинающий,‏ ‎так ‎сказать,‏ ‎есть ‎публикации ‎в ‎«Юности», ‎г–г–готовлю‏ ‎сбо–сборник‏ ‎прозы… ‎—‏ ‎заикания ‎стали‏ ‎неимоверными, ‎но ‎в ‎этот ‎момент‏ ‎вагон‏ ‎тряхнуло.‏ ‎Тропинин ‎неожиданно‏ ‎и ‎по–свойски‏ ‎положил ‎большую‏ ‎свою‏ ‎ладонь ‎на‏ ‎мое ‎плечо. ‎И ‎я ‎слегка‏ ‎успокоился.

   — Видите ‎ли,‏ ‎Платон‏ ‎Андреевич, ‎если ‎бы‏ ‎вы… ‎минут‏ ‎двадцать… ‎времени ‎мне… ‎спросить,‏ ‎пожалуйста,‏ ‎вас.

   Он ‎пристально‏ ‎взглянул ‎на‏ ‎меня, ‎улыбнулся ‎и ‎опять ‎молча‏ ‎кивнул.

   Я‏ ‎раскрыл ‎свою‏ ‎черную ‎дерматиновую‏ ‎папку ‎(«гранитолевую», ‎— ‎так ‎обычно‏ ‎подшучивает‏ ‎отец)‏ ‎с ‎металлическими‏ ‎синими ‎уголками‏ ‎и ‎достал‏ ‎тонкую‏ ‎тетрадь.

   — Понимаете, ‎нужен‏ ‎совет. ‎Тут ‎рассказ. ‎Прямо ‎совпадение‏ ‎мистическое… ‎Молодой‏ ‎философ‏ ‎встретился ‎с ‎мэтром–мыслителем‏ ‎и ‎читает‏ ‎ему ‎собственную ‎писанину… ‎Вот:‏ ‎«Двое,‏ ‎совмещающие ‎в‏ ‎этот ‎вечер‏ ‎водку ‎с ‎затянувшейся ‎беседой, ‎находились‏ ‎здесь‏ ‎часа ‎два.‏ ‎Пивная ‎была‏ ‎вонючая, ‎темный ‎воздух ‎в ‎ней‏ ‎клубился,‏ ‎будто‏ ‎в ‎паровозном‏ ‎депо».

   Подошел ‎контролер‏ ‎и ‎привычно‏ ‎промямлил–потребовал‏ ‎билеты. ‎Тропинин‏ ‎вынул ‎и ‎показал ‎проездной. ‎Я‏ ‎зло ‎выдернул‏ ‎свой,‏ ‎и ‎пока ‎близорукий‏ ‎билетный ‎страж‏ ‎изучал ‎документы, ‎перелистал ‎несколько‏ ‎страниц‏ ‎рукописи. ‎Когда‏ ‎нас ‎оставили‏ ‎в ‎покое, ‎я ‎продолжил:

   — Итак, ‎они‏ ‎спорят,‏ ‎выпивают… ‎А‏ ‎пивная ‎—‏ ‎это ‎у ‎меня ‎символ ‎мира‏ ‎современного.‏ ‎Обобщение…‏ ‎«Пивная ‎лежала‏ ‎на ‎окраине‏ ‎города ‎маленькой‏ ‎грязной‏ ‎раковиной, ‎вбирающей‏ ‎разнородных ‎посетителей ‎— ‎их ‎выверенные‏ ‎движения, ‎нечистые‏ ‎тела,‏ ‎потрескавшиеся ‎губы. ‎Двое‏ ‎наблюдали ‎за‏ ‎плывущими ‎от ‎стойки ‎к‏ ‎замызганным‏ ‎столам ‎и‏ ‎наоборот ‎серыми‏ ‎фигурами… ‎Те ‎складно ‎подчинялись ‎ужасному‏ ‎ритму‏ ‎привычной ‎и‏ ‎бессловесной ‎тишины».

   Я‏ ‎перевел ‎дух, ‎вцепился ‎в ‎лавку‏ ‎и‏ ‎поднял‏ ‎глаза ‎на‏ ‎Тропинина. ‎Тот‏ ‎смотрел ‎на‏ ‎меня…‏ ‎кажется, ‎с‏ ‎любопытством. ‎Воодушевленный, ‎я ‎лихорадочно ‎расправил‏ ‎тетрадку:

   — Вы ‎позволите?‏ ‎—‏ ‎И, ‎не ‎дожидаясь‏ ‎ответа, ‎принялся‏ ‎вычитывать ‎кусок ‎за ‎куском:‏ ‎«Молодой,‏ ‎под ‎воздействием‏ ‎алкоголя ‎и‏ ‎застарелой ‎тоски, ‎громко ‎шептал ‎пожилому‏ ‎другу:‏ ‎«Вымрем ‎ведь.‏ ‎Как ‎мамонты...‏ ‎Дай ‎нам ‎хоть ‎миллион ‎золотом.‏ ‎Каждому.‏ ‎Счастья‏ ‎не ‎будет.‏ ‎А ‎почему?‏ ‎Потому, ‎что‏ ‎язык‏ ‎отвергли. ‎А‏ ‎его ‎Бог ‎дал. ‎Чтобы ‎с‏ ‎ним ‎говорить.‏ ‎А‏ ‎мы ‎разучились. ‎Разучились‏ ‎и ‎зачерствели»…‏ ‎

   Тропинин ‎выхватил ‎у ‎меня‏ ‎рукопись.‏ ‎На ‎его‏ ‎щеке ‎блеснула‏ ‎крупная ‎слеза. ‎Я ‎оторопел ‎и‏ ‎начал‏ ‎высокопарно ‎лепетать:

   — Платон‏ ‎Андреевич, ‎конечно,‏ ‎вашему ‎покорному ‎слуге ‎предстоит ‎поработать‏ ‎над‏ ‎материалом…‏ ‎Между ‎прочим,‏ ‎персонаж, ‎который‏ ‎в ‎возрасте,‏ ‎маститый,‏ ‎считает, ‎что‏ ‎судьба ‎человеческая ‎— ‎дело ‎предопределённое,‏ ‎неудачное ‎именно‏ ‎из–за‏ ‎языка… ‎потому, ‎что‏ ‎болтовня ‎заменила‏ ‎чувства. ‎То ‎есть, ‎говорим‏ ‎много,‏ ‎не ‎по‏ ‎делу. ‎А‏ ‎это ‎скверно… ‎Безвыходно. ‎Но ‎я–то,‏ ‎кстати,‏ ‎думаю ‎не‏ ‎так. ‎Консонанс‏ ‎необходим… ‎Соответствие. ‎Согласны? ‎Вы ‎в‏ ‎последнем‏ ‎романе‏ ‎иначе ‎рассуждаете…‏ ‎Помните, ‎в‏ ‎«Ледяной ‎свежести‏ ‎арбуза»?‏ ‎И ‎как‏ ‎рассуждаете: ‎языка ‎нет. ‎Есть ‎иллюзия‏ ‎общения, ‎навязанная‏ ‎свыше.‏ ‎Я ‎мечтал ‎встретиться‏ ‎с ‎вами‏ ‎и ‎спросить… ‎Нет, ‎поспорить.‏ ‎Качество‏ ‎и ‎естественность‏ ‎диалогов, ‎правдивые‏ ‎образы, ‎пейзажи ‎у ‎вас ‎прорисованы‏ ‎так‏ ‎хрустально, ‎что‏ ‎вы ‎противоречите…‏ ‎Сами ‎противоречите ‎собственной ‎теории ‎отрицания.‏ ‎Язык‏ ‎—‏ ‎дар ‎божий,‏ ‎слышите?

   Платон ‎Андреевич‏ ‎не ‎отвечал.‏ ‎Склонившись‏ ‎над ‎исписанными‏ ‎листками, ‎он ‎изредка ‎хмыкал ‎и‏ ‎вздыхал ‎в‏ ‎сторону.

   …Электричка‏ ‎дернулась ‎в ‎последний‏ ‎раз ‎и‏ ‎остановилась. ‎Тропинин ‎протянул ‎тетрадку‏ ‎и‏ ‎неожиданно ‎сердечно‏ ‎обнял ‎меня.‏ ‎Я ‎не ‎знал, ‎что ‎делать.

   Мы‏ ‎остановились‏ ‎ровно ‎посередине‏ ‎перрона.

   — Платоша! ‎—‏ ‎хрупкая ‎женщина ‎лет ‎пятидесяти ‎встала‏ ‎с‏ ‎лавки‏ ‎и ‎поспешила‏ ‎навстречу.

   — Ваша ‎супруга?‏ ‎Здравствуйте. ‎—‏ ‎Я‏ ‎слегка ‎поклонился.‏ ‎— ‎Извините, ‎насел ‎на ‎Платона‏ ‎Андреевича…

   — Ничего, ‎юноша.‏ ‎Не‏ ‎желаете ‎чаю? ‎У‏ ‎нас ‎дача‏ ‎совсем ‎рядышком.

   От ‎этого ‎уютного‏ ‎«совсем‏ ‎рядышком» ‎я‏ ‎опять ‎стушевался,‏ ‎принялся ‎прощаться ‎и ‎благодарить ‎—‏ ‎обоих.

   Они‏ ‎уже ‎отошли‏ ‎на ‎десяток‏ ‎метров, ‎когда ‎я ‎окликнул ‎Тропинина:

   — Постойте!‏ ‎Вы‏ ‎так‏ ‎и ‎не‏ ‎ответили ‎на‏ ‎вопрос…

   Платон ‎Андреевич‏ ‎обернулся,‏ ‎видимо ‎погрустнел,‏ ‎но ‎остался ‎стоять ‎на ‎месте.

   — Молодой‏ ‎человек! ‎—‏ ‎супруга‏ ‎Тропинина ‎поспешно ‎приблизилась‏ ‎и ‎мягко‏ ‎повторила:

   — Молодой ‎человек. ‎Мой ‎муж…‏ ‎немой.‏ ‎С ‎рождения‏ ‎немой. ‎

   Двери‏ ‎электрички, ‎шипя, ‎сомкнулись.      ‎


Читать: 6+ мин
logo Тексты Клименка

Паритет

После ‎обеда‏ ‎закружил ‎снежок, ‎и ‎к ‎вечеру‏ ‎наш ‎двор‏ ‎потихоньку‏ ‎принарядился. ‎Иначе ‎было‏ ‎бы ‎совсем‏ ‎грустно ‎- ‎слякоть ‎в‏ ‎рождественские‏ ‎дни. ‎А‏ ‎когда ‎развеялись‏ ‎тучки, ‎появился… ‎он. ‎Я ‎смотрел‏ ‎на‏ ‎него ‎минут‏ ‎десять. ‎Аж‏ ‎дыхание ‎затаил. ‎Скажи ‎кому ‎завтра,‏ ‎засмеют.‏ ‎Но‏ ‎он ‎не‏ ‎был ‎галлюцинацией!‏ ‎Он ‎сидел‏ ‎на‏ ‎подоконнике ‎со‏ ‎стороны ‎улицы. ‎Чёртик ‎- ‎рыжий,‏ ‎с ‎белыми‏ ‎подпалинами,‏ ‎сидел ‎по-турецки, ‎немного‏ ‎сутулясь. ‎Заходящее‏ ‎солнце ‎хорошо ‎освещало ‎его‏ ‎треугольную‏ ‎головёнку. ‎Редкие‏ ‎цыплячьи ‎волосины‏ ‎на ‎затылке ‎время ‎от ‎времени‏ ‎перебирал‏ ‎ветерок. ‎Чёртик‏ ‎глядел ‎куда-то‏ ‎вдаль, ‎прищуривался, ‎шевелил ‎пухлыми ‎серыми‏ ‎губами,‏ ‎шмыгал‏ ‎носом. ‎Слышать‏ ‎шмыганий ‎я,‏ ‎конечно, ‎не‏ ‎слышал,‏ ‎зато ‎хорошо‏ ‎видел ‎странную ‎фигурку ‎в ‎профиль,‏ ‎и ‎то,‏ ‎как‏ ‎ритмично ‎подёргивается ‎и‏ ‎сморщивается ‎овальный‏ ‎носик ‎этого ‎существа. ‎Да-да,‏ ‎вовсе‏ ‎не ‎пятачок,‏ ‎коим ‎чертей‏ ‎награждают ‎разные ‎художники, ‎а ‎вполне‏ ‎нормальный‏ ‎носик. ‎Навроде‏ ‎человеческого, ‎только‏ ‎подлиннее, ‎схожий ‎с ‎баклажанчиком. ‎Чёртик‏ ‎был‏ ‎совсем‏ ‎ещё ‎зелёным,‏ ‎хлюпиком ‎весом‏ ‎в ‎полкило,‏ ‎а‏ ‎рожки ‎его,‏ ‎вероятно, ‎стали ‎пробиваться ‎совсем ‎недавно,‏ ‎причем ‎один‏ ‎рос‏ ‎быстрее. ‎Я ‎щёлкнул‏ ‎по ‎стеклу.‏ ‎Чёртик ‎даже ‎ушком ‎не‏ ‎повел.‏ ‎Пришлось ‎стукнуть‏ ‎сильнее. ‎Он‏ ‎неторопливо ‎повернул ‎голову, ‎встал, ‎подошел‏ ‎к‏ ‎окну ‎вплотную‏ ‎и ‎показал‏ ‎на ‎форточку, ‎которую ‎я ‎с‏ ‎небольшой‏ ‎опаской‏ ‎отворил. ‎Визитёр‏ ‎в ‎два‏ ‎приёма ‎забрался‏ ‎в‏ ‎квартиру, ‎сипло‏ ‎пробормотал ‎слова ‎благодарности ‎и ‎потер‏ ‎щёки. ‎Далее,‏ ‎преисполненный‏ ‎достоинства, ‎он ‎поцокал‏ ‎в ‎мою‏ ‎сторону. ‎Запаха ‎серы ‎я‏ ‎не‏ ‎почувствовал, ‎скорее‏ ‎пахнуло ‎плюшевым‏ ‎мишкой ‎из ‎детства.

   - Не ‎поскользнитесь, ‎э…‏ ‎-‏ ‎я ‎перевернул‏ ‎пустую ‎кастрюльку‏ ‎вверх ‎дном, ‎поставил ‎её ‎на‏ ‎пол.‏ ‎-‏ ‎Присаживайтесь.

   С ‎грацией‏ ‎балетмейстера ‎он‏ ‎устроился ‎на‏ ‎краешке‏ ‎кастрюли, ‎скрестив‏ ‎на ‎груди ‎ручонки.

- Уж ‎не ‎обижайтесь.‏ ‎Хочу ‎убедиться,‏ ‎-‏ ‎прежде ‎чем ‎устроиться‏ ‎в ‎кресле‏ ‎напротив, ‎я ‎дотронулся ‎до‏ ‎инфернального‏ ‎пришельца.

   Его ‎плечико‏ ‎можно ‎было‏ ‎сравнить ‎с ‎велюровым ‎подлокотником. ‎Правда,‏ ‎оно‏ ‎излучало ‎весьма‏ ‎реальное ‎и‏ ‎весьма ‎нездоровое ‎тепло.

   - Не ‎сомневайтесь, ‎я‏ ‎чёрт.‏ ‎И‏ ‎я ‎приболел.‏ ‎Температура, ‎-‏ ‎протянул ‎гость‏ ‎фальцетом,‏ ‎тоскливо ‎зыркнув‏ ‎на ‎меня ‎из-под ‎красных ‎бровей.‏ ‎Его ‎выпуклые‏ ‎глазюки‏ ‎цвета ‎обработанного ‎янтаря‏ ‎напомнили ‎лемуровы.

   - Январь‏ ‎на ‎дворе, ‎однако, ‎-‏ ‎напомнил‏ ‎я.

   - Угу. ‎Летом‏ ‎у ‎вас‏ ‎приятнее, ‎- ‎нахохлился ‎собеседник.

   - Какими ‎судьбами?‏ ‎-‏ ‎Я ‎снял‏ ‎с ‎бельевой‏ ‎веревки ‎старый ‎шерстяной ‎платок ‎и‏ ‎протянул‏ ‎чертику:

   - Закутайся.

   - Спасибо.‏ ‎- ‎Он‏ ‎набросил ‎платок‏ ‎на ‎плечи‏ ‎и‏ ‎стал ‎похож‏ ‎на ‎восточного ‎мудреца. ‎- ‎Мне‏ ‎бы ‎домой.‏ ‎Подышать‏ ‎у ‎серного ‎источника.‏ ‎На ‎камушках‏ ‎лавовых ‎полежать. ‎Эх…

   - В ‎чем‏ ‎же‏ ‎дело?

   - Нельзя. ‎Я‏ ‎прикрепленный.

   - Ого! ‎Новый‏ ‎глава ‎нашего ‎ЖЭКа? ‎- ‎мне‏ ‎стало‏ ‎смешно.

   - Извините, ‎мне‏ ‎неведомо, ‎кто‏ ‎такой ‎Джек. ‎Я ‎прикреплен ‎к‏ ‎вам.

   - И‏ ‎чем‏ ‎займемся? ‎Устроим‏ ‎адскую ‎вечеринку?‏ ‎- ‎хохотнул‏ ‎я.

   Мой‏ ‎игривый ‎порыв‏ ‎не ‎прошёл. ‎Зрачки ‎гостя ‎расширились,‏ ‎мордашка ‎раздулась.‏ ‎

Вылитый‏ ‎наш ‎кот ‎Персик.‏ ‎Вот ‎уж‏ ‎преисподнее ‎мастерство ‎- ‎менять‏ ‎обличье.‏ ‎Чертова ‎

генетика!

   - Ладно,‏ ‎не ‎дуйся,‏ ‎- ‎примирительно ‎сказал ‎я.

   - Учтите, ‎когда‏ ‎люди‏ ‎перестают ‎отдавать‏ ‎добро, ‎появляемся‏ ‎мы. ‎Прикрепленные, ‎- ‎он ‎потупился.

   - Добро?‏ ‎Прикрепленные?‏ ‎А‏ ‎эти… ‎ангелы?‏ ‎Ангелы-хранители ‎которые.‏ ‎Они ‎тогда‏ ‎куда?

   - Уступают‏ ‎место ‎нам.‏ ‎Паритет. ‎Когда ‎видно, ‎что ‎человек‏ ‎неисправим. ‎Черств,‏ ‎злобен.‏ ‎Или ‎равнодушен. ‎Находясь‏ ‎рядом, ‎мы‏ ‎соразмерно ‎его ‎неправедным ‎поступкам‏ ‎растем,‏ ‎крепнем. ‎Сопровождаем.‏ ‎Ждем ‎момента,‏ ‎когда… ‎И ‎доставляем, ‎туда, ‎к‏ ‎нам.‏ ‎Уяснили? ‎-‏ ‎чёртик ‎по-учительски‏ ‎возвысил ‎голосок.

   - Разумеется. ‎Но ‎при ‎чем‏ ‎тут‏ ‎я?‏ ‎Со ‎мной‏ ‎– ‎порядок.‏ ‎Позавчера ‎не‏ ‎позволил‏ ‎продавщице ‎обсчитать‏ ‎себя. ‎На ‎прошлой ‎неделе ‎тщательно‏ ‎помыл ‎полы‏ ‎во‏ ‎всей ‎(я ‎поморгал)‏ ‎квартире. ‎Честно.

   - Ваши‏ ‎примеры ‎годятся ‎лишь ‎для‏ ‎вас‏ ‎лично. ‎Остальным‏ ‎от ‎этого‏ ‎ни ‎тепло ‎ни ‎холодно, ‎-‏ ‎адов‏ ‎визитёр ‎поежился.

   - Каким‏ ‎ещё ‎остальным?

   - Живущим.‏ ‎Пока. ‎И ‎могущим ‎выбирать.

   - Великолепно. ‎–‏ ‎Хм…‏ ‎Получается,‏ ‎я… ‎я…‏ ‎допрыгался, ‎что‏ ‎ли? ‎Хм.‏ ‎Возможно.‏ ‎Мишке ‎из‏ ‎отдела ‎снабжения ‎с ‎отчётом ‎не‏ ‎помог? ‎Не‏ ‎помог.‏ ‎Наврал, ‎что ‎болен.‏ ‎Ильиничне, ‎соседке,‏ ‎лампочку ‎в ‎ванной ‎уже‏ ‎год‏ ‎меняю. ‎Почему?‏ ‎Неохота. ‎Деду‏ ‎в ‎последний ‎раз ‎когда ‎звонил?‏ ‎А‏ ‎вчера ‎нагрубил‏ ‎кондуктору ‎в‏ ‎трамвае. ‎Мда, ‎кривая ‎ползет ‎вниз.‏ ‎Ситуация…‏ ‎Постой.‏ ‎А ‎выбор?‏ ‎Или ‎как‏ ‎там, ‎последняя‏ ‎попытка?

   - Да!‏ ‎Я ‎знал,‏ ‎что ‎вы ‎небезнадежны! ‎- ‎он‏ ‎взбрыкнул, ‎как‏ ‎козлёнок.

Кастрюля‏ ‎хулиганисто ‎дзенькнула.

   - У ‎вас‏ ‎еще ‎остается‏ ‎шанс ‎вернуть ‎того, ‎ну,‏ ‎с‏ ‎пуховыми ‎крыльями.‏ ‎Иногда ‎получается‏ ‎его ‎вернуть.

   - Вот ‎как? ‎- ‎я‏ ‎с‏ ‎тревогой ‎наблюдал‏ ‎за ‎багровеющим‏ ‎закатным ‎небом.

   Он ‎утвердительно ‎затряс ‎головой:

   - Нужно‏ ‎успеть‏ ‎до‏ ‎наступления ‎полуночи.‏ ‎Начните ‎с‏ ‎чего-нибудь. ‎Склоните‏ ‎чашу‏ ‎весов. ‎Предположим…

   - Слушай,‏ ‎всё ‎хочу ‎спросить, ‎- ‎перебил‏ ‎я. ‎-‏ ‎Тебе-то‏ ‎какая ‎корысть? ‎Ты‏ ‎же ‎отправлен‏ ‎делать ‎это ‎свое ‎темное‏ ‎дело.

   - Тут‏ ‎солнце. ‎Оно‏ ‎яркое, ‎слепит,‏ ‎– ‎он ‎сконфуженно ‎скривился, ‎–‏ ‎глаза‏ ‎слезятся, ‎нос‏ ‎чешется. ‎Наверное,‏ ‎я ‎какой-то ‎иной. ‎Аллергик. ‎Другим-то‏ ‎нипочем,‏ ‎-‏ ‎чертик ‎вздохнул.‏ ‎- ‎Только‏ ‎не ‎думай,‏ ‎что‏ ‎я ‎тебе‏ ‎сочувствую, ‎- ‎он ‎отвел ‎взгляд‏ ‎в ‎сторону.

   - Прости.‏ ‎Ты…‏ ‎ты ‎страшно ‎свирепый,‏ ‎натуральный…

   Он ‎дёрнул‏ ‎ножонкой ‎и ‎заорал:

   - Молчи! ‎Ложь‏ ‎только‏ ‎усугубляет!

   Я ‎захлопнул‏ ‎рот.

   Чёртик ‎посопел‏ ‎несколько ‎секунд, ‎повздыхал, ‎почмокал ‎и‏ ‎резво‏ ‎крутанул ‎хвостиком:

   - Есть!‏ ‎Сейчас ‎же‏ ‎иди ‎на ‎балкон, ‎соедини ‎ладони‏ ‎в‏ ‎лодочку,‏ ‎вытяни ‎руки‏ ‎и ‎досчитай‏ ‎до ‎тринадцати.‏ ‎Поторопись.

   Ничего‏ ‎не ‎переспрашивая,‏ ‎я ‎выбежал ‎на ‎балкон, ‎сделал,‏ ‎как ‎мне‏ ‎велели,‏ ‎и ‎принялся ‎считать:

   - Один,‏ ‎два… ‎шесть…‏ ‎девять… ‎Тринадцать!

   В ‎этот ‎момент‏ ‎в‏ ‎мои ‎ладони‏ ‎что-то ‎легонько‏ ‎упало, ‎а ‎с ‎балкона ‎этажом‏ ‎выше‏ ‎раздались ‎ойканья.‏ ‎Я ‎заскочил‏ ‎в ‎комнату ‎и ‎включил ‎свет.‏ ‎Кольцо.‏ ‎Я‏ ‎поймал ‎падающее‏ ‎кольцо!

   - Её ‎зовут…‏ ‎А… ‎А…‏ ‎-‏ ‎чёртик, ‎стоящий‏ ‎у ‎моих ‎ног, ‎мучительно ‎пытался‏ ‎произнести ‎

слово,‏ ‎жмурился,‏ ‎фыркал ‎и ‎мычал.‏ ‎- ‎В‏ ‎общем, ‎узнаешь ‎сам. ‎Позже.

   - Отдам‏ ‎кольцо‏ ‎- ‎и‏ ‎спасен? ‎Но‏ ‎ведь ‎тебе ‎дадут ‎по ‎шее.‏ ‎У‏ ‎вас ‎там‏ ‎не ‎забалуешь.

   - Эгоизм‏ ‎у ‎нас ‎не ‎порок. ‎Хотя‏ ‎наказания‏ ‎мне‏ ‎не ‎избежать.‏ ‎Ничего! ‎-‏ ‎он ‎усмехнулся.‏ ‎-‏ ‎Главное, ‎вернусь‏ ‎дом…

   Чертик ‎вспыхнул ‎и ‎исчез ‎на‏ ‎полуслове. ‎Невидимая‏ ‎сила‏ ‎швырнула ‎меня ‎в‏ ‎угол, ‎лампочка‏ ‎под ‎потолком ‎лопнула, ‎а‏ ‎в‏ ‎сгущающейся ‎тьме‏ ‎возникли ‎глазищи-угли.‏ ‎Они ‎приблизились ‎ко ‎мне, ‎и‏ ‎кто-то‏ ‎из ‎ниоткуда‏ ‎гаркнул:

   - Это ‎еще‏ ‎не ‎финал, ‎букашка!

***

  …Путь ‎до ‎прихожей‏ ‎показался‏ ‎мне‏ ‎вечностью. ‎Часы‏ ‎показывали ‎без‏ ‎пяти ‎двенадцать‏ ‎ночи.

   «Бегом,‏ ‎бегом!» ‎–‏ ‎сжимая ‎кольцо, ‎я ‎прыгнул ‎на‏ ‎лестничную ‎площадку.‏ ‎В‏ ‎голове ‎неожиданно ‎закрутилось:‏ ‎«Не ‎лишайте‏ ‎парня ‎ножек, ‎не ‎лишайте‏ ‎парня‏ ‎рожек. ‎Пусть‏ ‎он ‎чертик‏ ‎- ‎ну ‎и ‎что ‎ж,‏ ‎он‏ ‎и ‎с‏ ‎рожками ‎хорош».‏ ‎Пальцы ‎тянулись ‎к ‎кнопке ‎звонка‏ ‎еще‏ ‎лет‏ ‎двести. ‎На‏ ‎пороге ‎стояла‏ ‎заплаканная… ‎она.‏ ‎Она!‏ ‎Я ‎сразу‏ ‎понял. ‎Та, ‎что ‎дороже ‎всех‏ ‎колец ‎на‏ ‎свете.‏ ‎Но ‎у ‎меня‏ ‎было ‎лишь‏ ‎одно.

   - Я ‎Григорий. ‎Вот, ‎принес‏ ‎твое‏ ‎кольцо.

   - А ‎я‏ ‎Ангелина, ‎-‏ ‎она ‎робко ‎улыбнулась.

   Жаль, ‎что ‎мы‏ ‎не‏ ‎услышали, ‎как‏ ‎над ‎нашими‏ ‎головами ‎захлопали ‎крылья.

Читать: 1+ мин
logo Тексты Клименка

Я! (в качестве визитки)

Я ‎пролетарий.‏ ‎Я ‎пролетаю

Пролеты ‎детства, ‎принты ‎взросленья,

Я‏ ‎энэлошник ‎с‏ ‎лицом‏ ‎хрустальным,

В ‎бордовый ‎паспорт‏ ‎судьбою ‎вклеен.


Я‏ ‎мастерклассен. ‎Я ‎кластер ‎массы.

Я‏ ‎кликнут‏ ‎веба ‎курсором‏ ‎серым.

Чересполосен, ‎жизнеопасен,

Феминопрочен,‏ ‎всекабальерен.


Парю ‎рапирой, ‎стремглавлюсь ‎юзом,

Фантасмагорий ‎сожитель‏ ‎местных,

В‏ ‎костюме ‎скромном‏ ‎речистый ‎юзер,

Зато‏ ‎платящий ‎за ‎воду ‎честно.

Подарить подписку

Будет создан код, который позволит адресату получить бесплатный для него доступ на определённый уровень подписки.

Оплата за этого пользователя будет списываться с вашей карты вплоть до отмены подписки. Код может быть показан на экране или отправлен по почте вместе с инструкцией.

Будет создан код, который позволит адресату получить сумму на баланс.

Разово будет списана указанная сумма и зачислена на баланс пользователя, воспользовавшегося данным промокодом.

Добавить карту
0/2048