О самодурстве больших начальников

Можно было бы этот материал Бориса Николаевича Григорьева опубликовать и без редакционного вступления. Но мы его размещаем как «публичный пост», а значит, должны учитывать вероятность прочтения материала гражданами с замедленной усвояемостью печатного текста. Точнее, с замедлением включения того уровня сознания, которое отвечает за ассоциации. Мол, было это давно, чего тогда автор надрывается? Писать что ли не о чем? Вон сколько прекрасного и великого кругом. Вот вы, уважаемые читатели, наверное, сейчас смеетесь, а мы (редакция) в период работы на Дзене с 2019 по 2025 года такие идиотские комментарии встречали регулярно.

Давно можно было бы разочароваться в людях и уйти от реальности в запой, но мы все еще верим в наш народ и поэтому публикуем данный очерк.

«Я всегда во все светлое верил, например, в наш советский народ, но не поставят мне памятник в сквере, где-нибудь у Петровских ворот…» (В. Высоцкий).

Градоначальник-самодур

Б. Н. Григорьев

По материалам статьи А. Е. Кауфмана, см. журнал «Исторический вестник» том CXXVIII за 1912 год.

Герцог Ришелье, основатель Одессы, прославил себя культурно-административной деятельностью. Одесский градоначальник Павел Алексеевич Зеленой (1833-1909) вошёл в историю как искусный моряк, участник кругосветных путешествий, в том числе в качестве мичмана фрегата «Паллада», успешно воевал во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов, контр-адмирал и полный генерал по Адмиралтейству, а с другой стороны — как градоначальник-самодур, терзавший своей властью жителей Одессы тринадцать лет (1885-1898).

Журналист и современник Зеленого А. Е. Кауфман пишет, что Павел Алексеевич как царский администратор вобрал в себя черты характера и городничего Сквозник-Дмухановского из гоголевского «Ревизора», и Тита Титыча из пьесы Островского, и щедринских помпадур, основным принципом которых было гнуть всех в бараний рог. Мы не будем пытаться выяснять, как отличный военный моряк превратился в градоначальника-самодура, отметим только заключение одного современника Зеленого. Оно гласит, что Павел Алексеевич не был создан для работы градоначальника. Создаётся впечатление, если верить этому эксперту, что административная власть действует на человека развращающее.

(Вот тут мы с автором не согласимся. Власть, конечно, это то еще испытание, выдержать которое дано не каждому. Просто надо понимать, что отнюдь не любой герой годится в градоначальники. Иногда ушлый администратор с потными ручонками будет даже лучше в плане минимизации вреда, потому что хотя бы боится попасть на цугундер и осознает свои прегрешения — прим. Ред.)

Зеленой стал настоящим пугалом для одесситов. При встрече с ним люди торопились спрятаться в подворотнях. Л. Д. Троцкий, учившийся во время градоначальства Зеленого в училище Св. Павла, в своей книге «Моя жизнь» вспоминает: «Я видел его только один раз, и то лишь со спины. Но этого было для меня вполне достаточно. Градоначальник стоял во весь рост в своём экипаже, хриплым голосом испускал на всю улицу ругательства и потрясал вперёд кулаком. Перед ним тянулись полицейские с руками у козырьков и дворники с шапками в руках, а из-за навесок глядели перепуганные лица».

Вслед умершему в 1909 году Зеленому В. М. Дорошевич написал[1]: «В течение тринадцати лет ни один из жителей четвёртого города в России с 400-тысячным населением не мог выйти из дома в уверенности, что его не изругают последними словами, не оскорбят, не иссрамят, не наплюют в душу. Так ни за что, ни про что!»

—Что вы хотите? — утешал прокурор одесской судебной палаты А. А. Чернявский жаловавшихся ему на градоначальника. — Я сам, когда завижу его на улице, перехожу на другую сторону. А если надо ехать по делу — еду в мундире, во всех орденах. Попробуй[2].

Как все упомянутые выше литературные прообразы одесского градоначальника, Зеленой требовал к себе почёта и уважения, если кто-либо забывал об этом, немедленно оказывался в «кутузке» либо становился жертвами его рукоприкладства. Помимо коронного суда, Зеленой учредил суд собственный и сам же чинил расправу. Он принуждал заимодавцев уничтожать долговые обязательства, разводил мужей с жёнами, предписывал одесским учреждениям подвергать остракизму или высылке из города неугодных лиц, среди которых чаще всего оказывались журналисты, определял, что печатать и не печатать в газетах и т. п. В отношении газет особой активностью «отличалась» его жена Наталья Михайловна.

Полицейские и городские чиновники умело пользовались «строгостью» своего шефа и обогащали свои карманы подачками, реквизициями — словом, действовали в точности, как чиновники уездного города, описанного Н. В. Гоголем в «Ревизоре».

У Зеленого решительно не было никаких данных к административной деятельности, пишет Кауфман. От него веяло чем-то матросским и простой непосредственностью, напоминавшей героев повестей и рассказов Станюковича. Выпускник морского кадетского корпуса, Павел Алексеевич впитал в себя все традиции — положительные и отрицательные, характерные для тогдашнего флота России. Он был крут на расправу и как офицер стремился держать своих подчинённых в ежовых рукавицах.

В звании мичмана он совершил кругосветное путешествие на фрегате «Паллада» и «за рюмкой чая» любил вспоминать об этом событии и о том, как писатель Гончаров увековечил его в своей книге.

— А читали ли вы, милостивые государыни и милостивые государи, «Фрегат ˮПалладуˮ» нашего знаменитого писателя Гончарова? — спрашивал он у сидевших за столом. — Там говорится о мичмане З., который услаждал слух всех моряков своим пением. Этот мичман З., господа, я! Да-с!

Если Зеленой забывал об этом напомнить присутствующим, то это вместо него делал протеже самого К. П. Победоносцева полицмейстер Бунин. Зеленой самодовольно улыбался и вознаграждал слушателей анекдотами, от которых краснели не только дамы, но и кавалеры.

При переводе из Таганрога в 1885 году на должность градоначальника Павел Алексеевич должен был подчиняться одесскому генерал-губернатору Х. Х. Роопу, но отношения между ними не наладились с самого начала. Поводом послужил приезд из Ялты градоначальницы. Пароходу, на котором плыла Наталья Михайловна, Зеленой устроил торжественную встречу, а также сочинил стишок с нелицеприятной критикой Христофора Христофоровича и привёл в нём непечатную рифму с его фамилией. Кстати, инициатором перевода Зеленого из Таганрога в Одессу был сам Рооп, соблазнившийся сведениями о якобы его примерной там службе.

Неприятное столкновение этих двух начальников произошло также в связи с приездом в Одессу немецкого цирка Шумана и клоуна Л. Дурова[3]. У Дурова испортились отношения с некоторыми артистами и наездницами, которые стали забрасывать его дрессированных свиней грязью и даже подбрасывать им яд. Дуров решил жаловаться на эти выходки и явился с жалобой к Роопу.

Генерал-губернатор спросил артиста, почему он не подал жалобу в полицию, на что Дуров ответил, что искать защиту у полицейских не имело смысла: помощник полицмейстера фон Гампер и брандмайор Петерсон вместе с золотой молодёжью катали его обидчиков на пожарных бочках и возили их за город на пикник. Тогда Рооп попросил Зеленого провести дознание и строго наказать виновных. Павел Алексеевич не заставил себя ждать, и скоро фон Гампер и Петерсен были уволены со службы.

Скоро Х. Х. Рооп был уволен с генерал-губернаторского поста и всей полнотой власти в Одессе и её округе был наделён Зеленой. «И началась административная вакханалия неуравновешенного и вспыльчивого градоправителя», — мрачно констатирует Кауфман. Зеленой расширил свои полномочия до крайних пределов, до каких не доходили губернаторы старых добрых времён. Первым своим распоряжением он заставил антрепренёров предоставлять ему генерал-губернаторские ложи, а настоятеля главного храма — помещать его на первом, а командующего войсками округ Роопа — на втором месте. Принимая посетителей, Зеленой приходил в раж, размахивал руками, топал ногами и «орал нечеловеческим голосом». Когда он выезжал из дома, по улицам раздавались тревожные свистки: «едет, едет!». Городовые загоняли извозчиков в переулки. И его превосходительство проносился по пустым улицам.

Вознесённый на генерал-губернаторский пост, градоначальник Зеленой вызвал однажды к себе адвоката и стал орать и топать на него ногами за то, что тот, представляя интересы торгового дома «Князь Юрий Гагарин», переписал долговой их вексель на себя, потому что постоянный юрисконсульт дома отказался это сделать из-за боязни попасть на заметку к градоначальнику. Зеленой пригрозил адвокату, что если тот не порвёт вексель, то он его вышлет в 24 часа из Одессы. И струсивший адвокат повиновался. Торговый дом подал на действия Зеленого жалобу в Сенат, но тот на запрос Сената ответил, что вексель порвал сам адвокат, вошедший в тяжёлое положение должника. Адвокату предложили возбудить дело против градоначальника, но тот на такой «подвиг» не решился.

Не пожелавший пойти по стопам струсившего адвоката купец Хлава Аглицкий не поддался на угрозу Зеленого аннулировать долговые обязательства своих клиентов и поплатился высылкой в места не очень отдалённые от Одессы.

Особой заботой Павла Алексеевича были семейные неурядицы. Зная об этом, к нему приходили и мужья, и жёны. Зеленой пытался примирить поссорившихся супругов, но если это ему не удавалось, он просто их разводил. Такой развод он устроил одной женщине, приглянувшейся известном у в городе селадону Зайченко, исправлявшему обязанности почётного консула Персии.

…Вот к Зеленому приходит княгиня Кандыба, начальница института благородных девиц и просит его выделить охрану для перевоза своих подопечных с летних дач в город.

— Как! Охрану для твоих …! Вот ещё чего выдумала! Вон отсюда!

Павлу Алексеевичу померещилось, что просительница была содержательницей дома терпимости.

Княгиня чуть не упала в обморок. Чиновники бросились объяснять градоначальнику его ошибку, но того уже понесло, и он набросился уже на них, обвинив их в посещении этого нехорошего дома.

В другой раз к Зеленому с жалобой пришла англичанка и заявила, что если он не поможет ей, то она как английская подданная обратится в правительство в Петербурге. Зеленой спросил, в чём, собственно, обстояло дело.

— Какой-то, верно, не совсем трезвый моряк жестоко выдрал за уши моего сына, который вчера по пути из гимназии остановился посмотреть на пожар, — доложила просительница.

— Хорошо, хорошо, — заверил её градоначальник. — Я велю произвести дознание и сделаю внушение…

Внушение пьяному моряку не пришлось делать — им оказался сам Зеленой! Он приехал на пожар и разгонял зевак, мешавших тушению огня. Под раздачу и попался подданный недоросль английской королевы.

…Польская графиня Б. оказалась проездом в Одессе со своим сыном-кадетиком. На улице на него налетел Зеленой за то, что тот не отдал ему чести. Испугавшаяся мать прибежала в канцелярию градоначальника оправдываться. Приёмная была полна народа.

— Мальчик не знал вашего превосходительства, — говорила Б., — притом он немножко близорук. Вы уж извините его, пожалуйста.

— Извиняю, не беспокойтесь, графиня, — с некоторой галантностью отвечал Павел Алексеевич.

— Значит, я могу надеяться, что его поступок дурных последствий иметь не будет?

— Помилуйте, какие тут могут быть последствия.

Едва графиня перевела дух, как Зеленой нахмурил брови и адресовал в адрес испуганных посетителей целый залп нецензурных выражений:

— Вот видите, графиня сама приехала извиняться за сына, а вы … (такие-сякие).

Графиня стрелой вылетела из приёмной.

…На улице бедный еврей, разносчик фруктов, не успел освободиться от ноши и поклониться неожиданно появившемуся градоначальнику, и тот приказал отправить его в участок. Бедный еврей валялся у него в ногах и молил пощадить его ради бедной своей семьи, а Павел Алексеевич издевался над ним.

При появлении Зеленого на улицах города, откуда ни возьмись, появлялись в новеньких мундирах и лакированных сапогах полицейские и принимались наводить порядок. Зеленой проходит мимо Дюковского садика и видит там сидящего на скамейке известного слависта и профессора А. А. Кочубинского.

— Ты чего, жид, мне не кланяешься? — раздаётся дикий крик.

— Извините, я такое же превосходительство, как и вы, — отвечает Александр Александрович, сын бессарабского священника, — я действительный статский советник и профессор здешнего университета.

— Вот противный город, — шипит Зеленой, удаляясь, — где не отличишь профессора от жида.

Однажды Зеленой не признал во встретившемся на улице прохожем лицо, имевшее придворное звание. И, как водится, налетел на него. Потом пришлось ехать в Петербург и извиняться. Но там на сей раз хамства не простили и сделали градоначальнику нахлобучку. Но никакие нахлобучки на Зеленого не действовали — он продолжал наводить порядок везде, где считал нужным и как считал нужным. После назначения его опекуном приюта градоначальник хвастался, что у всех кормилиц от страха сразу пропало молоко.

…Известный бас Антоновский, которого пригласил в Одесский городской театр антрепренёр И. Н. Греков, шёл по коридору театра к себе в уборную, затягиваясь папироской. На его пути неожиданно стал градоначальник.

— Брось папироску! — гневно произнёс Павел Алексеевич.

Не знавший, с кем имеет дело, артист ответил:

— Это не ваше дело. Я иду за кулисы к себе в уборную.

Немедленно явилась полиция и составила протокол. Возмущённый Антоновский тотчас ушёл из театра и сообщил Грекову, что больше служить в Одесском театре не будет и уезжает в своё имение в Бессарабии. Греков в отчаянии явился к Зеленому и, изложив своё безвыходное положение, попросил помощи. Зеленой сказал, что он не имеет ничего против артиста — пусть возвращается, но чтобы больше в фойе не курил. Артиста с трудом уговорили вернуться, и Зеленой, присутствуя на его концертах, высовывался из ложи и демонстрировал публике свой восторг его исполнением партий мельника в «Русалке» и Сусанина в «Жизни за царя».

Зеленой любил прокатиться на паровом трамвае и однажды застал там фельетониста Герцо-Виноградского, собиравшегося закурить. Зеленой тотчас приказал ему бросить папироску, на что фельетонист, не лазавший за словом в карман, ответил:

— Да вы точь-в-точь как анекдотический брандмейстер, приезжавший на пожар задолго до него. Я ещё не закурил папироски, а вы требуете, чтобы я её тушил.

Острота не дошла до Зеленого, он приказал составить протокол, и Герцо-Виноградскому пришлось извиняться.

Поездки градоначальника в трамвае выходили одесситам боком, потому что пассажир Зеленой приказывал очистить трамвай от других пассажиров. Чтобы не мешали ему наслаждаться поездкой. Впрочем, эти поездки имели и положительную сторону: улицы, по которым проезжал Зеленой, подметали, поливали и приводили в порядок. На трамвае Павел Алексеевич ездил в гости к персидскому консулу Зайченко, и тогда вокруг дачи консула создавали полицейский кордон и не подпускали к ней никого на пушечный выстрел, чтобы не пылили и не портили воздух.

Ещё Зеленой довольно успешно боролся с эпидемиями, часто посещающими Одессу.

— Холеры при мне в Одессе не будет, — заявлял он. — Я вышлю её в 24 часа.

С таким же успехом он боролся с погромами евреев, обычно происходившими в пасхальные праздники. Во время одного погрома Зеленой едва не поплатился жизнью. И результат был налицо: при нём погромов больше не было. Павел Алексеевич так был предан порядку, что не щадил при его водворении никого — даже собственную супругу. Заметив, что какой-то городовой отдал честь Наталье Михайловне, разгневанный градоначальник набросился на него:

— Как ты смеешь отдавать честь юбке, такой-сякой (непечатное выражение)?

Градоначальница поспешила удалиться.

Как-то он прогуливался с женой по улице и натолкнулся на гимназиста, не снявшего перед ним шапки.

— Удирай, голубчик, а то достанется тебе, — предупредила гимназиста мадам Зеленая.

Супруг, обнаружив исчезновение гимназиста, набросился на жену:

— Это всё твои штуки, такая-сякая! Городовой, взять её!

Наталья Михайловна проворно села в попавшуюся на пути пролётку и уехала. Она знала, что с мужем шутки были плохи.

Как и Сквозник-Дмухановский, Зеленой органически не переносил представителей прессы. Истым мучеником, пишет Кауфман, был издатель «Одесского листка» В. В. Навроцкий. Частые приглашения к градоначальнику наводили на него ужас и страх. Вместо Навроцкого на «ковёр» являлась тень издателя, не раз из приёмной он ложился сразу в постель. Иногда нравоучения Зеленого ограничивались указанием не касаться в газете того или иного лица или учреждения. Для Навроцкого это был настоящий праздник, и он возвращался в редакцию с сияющим лицом и в радостном настроении. Когда на торжество по случаю освящения нового дома для редакции пришли Зеленой с супругой, восторг Навроцкого был безграничен. Сотрудник газеты адвокат Куперник в порыве восторга на прощание облобызал ручку Натальи Михайловны, а Навроцкий уже приноровился чмокнуть и руку градоначальника, но тот отдёрнул её в сторону. Даже когда Павел Алексеевич покидал Одессу и ни для кого уже не представлял опасности, Навроцкий на его проводах прославлял его как заступника за бедных людей и как самого популярного в России генерала.

С покладистыми журналистами Зеленой расправлялся сам, а на непокорных и строптивых подавал жалобу в Петербург. Разнос журналистам Зеленой осуществлял иногда по телефону, и тогда барышням на телефонной станции приходилось выслушивать весь набор слов из ругательного лексикона градоначальника. Если бы, писал «Одесский листок» 15.1. 1909 года, при Зеленом существовала кафедра «матереологии», он мог быть её заслуженным профессором.

Не избежал «градоначальнической напасти» и известный журналист В. М. Дорошевич — его Зеленой за вполне безобидный фельетон приказа выслать из города. Впрочем, поразмыслив, что затевать дело с Дорошевичем было опасно, он послал к Власу Михайловичу своего чиновника Стефанского с просьбой пожаловать для объяснений.

— Павел Алексеевич кланяется вам и очень желал бы с вами побеседовать, — сказал Стефанский.

— Скажите Павлу Алексеевичу, что я лишён возможности это сделать, так как генерал Зеленой меня выслал, и я сегодня же уезжаю из Одессы, — ответил Дорошевич.

В одесском цензурном комитете хранится отчёт думы с надписью: «Печать разрешаю. Наталья Зеленая».

С городским головой Г. Г. Маразли находился в дружбе, хотя этой дружбе предшествовало одно недоразумение. Как-то Зеленой вызвал Маразли к себе по какому-то делу и заставил его ждать в приёмной, сопровождая каждое напоминание о его появлении грубой руганью. Григорий Григорьевич, тайный советник, чиновник по особым поручениям при МВД, кавалер многих орденов и владелец колоссального состояния обиделся таким приёмом и ушёл. «И Зеленому пришлось отправиться в Каноссу[4]», — пишет Кауфман. Градоначальник отправился на дачу Маразли и на пышном торжестве помирился с её хозяином.

П. А. Зеленой любил всякие торжества и, будучи председателем общества спасения на водах, несколько раз в году устраивал праздники по случаю годовщины той или иной станции. На праздниках больше пили, чем спасали утопавших, которые по странной случайности тонули далеко от станции. Когда в Одессе не стало места для устройства спасательных станций, Зеленой перенёс их в пригороды, и тогда на праздник плавали на пароходе, причём участники праздника успевали достигнуть стадии «до положения риз» задолго до высадки на станциях. Статус члена общества гарантировал от многих огорчений, причиняемых полицией. При Зеленом число спасателей с сотни достигло тысячи слишком. Печать «под чутким руководством градоначальника» аккуратно подавала отчёты о праздниках и о количестве спасённых мнимо утопавших.

Покровительствовал Павел Алексеевич и Русскому обществу пароходства и торговли, где тоже успел послужить. Газетные статьи о деятельности общества регулярно им просматривались, дабы одесситы не узнали о творившихся там безобразиях. На проводах Зеленого директор общества Жирар, проливая слёзы, вспоминал, как градоначальник спасал реноме общества после столкновения парохода «Владимир» и гибели 400 пассажиров и членов его экипажа.

При Зеленом в Одессе процветали всякие клубы, особым его и полиции расположением пользовался клуб приказчиков, в котором происходили азартные игры в карты и другие тёмные дела. Председатель клуба Овчинников был отдан под суд за растрату десятков тысяч и поехал отбывать срок в места достаточно отдалённые. Весь город знал об этом, но ни одна газета не решалась об этом писать.

Член клуба Камбиоджи имел столкновение с правителем канцелярии градоначальника Казариновым, и Зеленой отдал приказ отобрать у Камбиоджи все членские билеты. Камбиоджи возбудил дело в суде, и сенат потребовал от Зеленого дать объяснение. Тот ответил, что Камбиоджи жулик и шулер, вовлекающий в игру неопытную молодёжь. Камбиоджи сумел доказать ложность этого обвинения и сенат оправдал его, направив указ об этом Зеленому. Павел Алексеевич спрятал указ под сукно, но Кабиоджи всё равно добился восстановления своего членства в клубах. После этого градоначальник отчитал руководство клубов за излишнее послушание.

И такие художества город терпел многие годы Обыватель был напуган и не смел даже пикнуть, не то чтобы поднять голос протеста. А местный поэт из свиты градоначальника сочинил стих:

Он на флаге своём начертал лишь слова:

Справедливость, закон, человека права!

Впрочем, в Одессе был человек, который выступал с критикой одесских беззаконий. Им оказался частный поверенный и зять Зеленого Б. А. Пеликан. Зять пользовался любым случаем, чтобы указать на творившиеся в городе безобразия, а тесть, стиснув зубы, терпел критику — всё-таки Пеликан, конечно, был подлец, но ведь свой, родной человек! Когда Пеликан в своём усердии избил полицмейстера Бунина, то Павел Алексеевич был вынужден принять сторону своего чиновника.

Заканчивая свой рассказ об одесском градоначальнике, А. Е. Кауфман делает предположение, что в его лице город имел дело с ненормальным, нервно больным человеком, лишённым чувства самообладания и самоконтроля. «Знали ли в Петербурге о „чудачествах“ Зеленого?» — спрашивает автор и отвечает: конечно, знали. Сведения о них в столице переходили из уст в уста и вызывали у всех лишь смех.

«Но одним было смешно, а другим — грустно», — заключает он своё повествование.

[1] См. «Русское слово от 18.1.1909 г.

[2] Там же.

[3] А. Е. Кауфман, вероятно, ошибся: речь могла идти об Анатолии Леонидовиче Дурове.

[4] «Идти в Каноссу» означает идти к обиженному тобой человеку с покаянием. Выражение возникло из исторического факта, когда в 1077 году спор между королями Священной Римской империи и папами закончился покаянием короля Генриха IV, отправившегося к папе Григорию VII в его резиденцию в г. Каносса.