130-летний монах рассказал ученому, что смерть — это окончательно, но есть один нюанс
Долгий путь к истине
Долина утопала в зелени, нарушаемой лишь тёмной полосой горного хребта на горизонте. Пыльная дорога вела к монастырю, укрытому среди старых кипарисов. Учёный Роберт Эллис, специалист по геронтологии (наука, изучающая вопросы старения и смерти организма), тщательно продумывал свои вопросы.
Истории о монахе, прожившем более ста тридцати лет, казались ему одновременно абсурдными и притягательными. С точки зрения науки это невозможно, но сама возможность такого феномена вызывала острое профессиональное любопытство. Монах это был непрост. Его то называли святым, то бессмертным воплощением какого-то древнего божества. На аудиенцию к нему попасть было невозможно. Но, к удивлению Роберта, старик сам написал ему, похвалив его книгу «Смерть как необходимая ступень».
Монастырь встретил Роберта тишиной. Монахи в коричневых рясах проходили мимо, кланяясь, но никто не говорил ни слова. Его провели во внутренний дворик, где среди опавших иголок кипариса сидел невысокий человек с глубокими морщинами и ясными глазами.
— Вы отец Агафон? — спросил учёный, чуть склонив голову.
— Смотря кто спрашивает, — ответил монах с тёплой улыбкой.
— Не понял…
— Относительно вас я Агафон, относительно природы мироздания у меня нет имени. Имена — это то, что придумывают люди для самоопределения, но вселенной неважно, как тебя зовут и какие поступки ты совершишь.
Роберт сел напротив. Его диктофон щёлкнул, начав запись. Он посмотрел на монаха, пытаясь определить возраст по его лицу, но увидел только загадочную смесь усталости и спокойствия. Старик, безусловно, выглядел древним, но ничто не выдавало в нём старческого слабоумия или болезней.
— Спасибо, что согласились поговорить. Ваш возраст вызывает удивление. Для науки это что-то невероятное. Но я всё равно не верю, что вам больше 130 лет.
Монах улыбнулся ещё шире.
— Наука и вера — два брата, которые часто спорят, но всё же идут одной дорогой. Ты знаешь, чем похожи новорожденный младенец и старик, умирающий на смертном одре?
Роберт задумался.
— Они оба… люди?
— Они оба ничего не знают о мире, в котором находятся.
— Но ведь у старика жизненный опыт и знания о прожитой жизни.
— Путь есть ничто. Это нужно усвоить. Все приобретенные знания есть продукт человеческой мысли. Какого цвета небо?
Роберт взглянул наверх.
— Синего, наверное…
— Синего? А кто назвал синий синим? Есть ли в природе вообще синий цвет или это условность, придуманная людьми?
— Ну конечно, это условность. Мы же не можем интуитивно общаться, не зная определений. А телепатии и передачи мыслей на расстоянии, как мне известно, не существует.
— Вот мы и вернулись к началу вашего вопроса. Какая разница, сколько мне лет или как меня зовут, если всё в мире — это условность, придуманная людьми. Да и не за этим ты ко мне пришёл. Я знаю, что ты хочешь услышать.
Так началась беседа, которую Роберт вспоминал потом долгие годы.
Беседа у старого кипариса
Учёный: Отец Агафон, как получилось, что вы дожили до такого возраста? А ещё я не заметил, что вы приверженец какой-то религии.
Монах: Религиозность для тех, кто ищет простые пути и решения. Мне не нужны чужие смыслы, когда у меня есть свои. Ты хочешь узнать секрет долголетия?
Учёный: Разве не каждый мечтает прожить дольше? Люди изучают диеты, гены, окружающую среду, чтобы продлить свои годы. Богачи тратят баснословные деньги вкалывая себе разные вакцины и даже стволовые клетки новорожденных. Но все они умирают и никакие средства их не спасают. С религиозностью я немного не понимаю вас.
Монах: Жизнь — это не только годы, но и их содержание. Разве это жизнь, если всё время гоняться за её продлением? Живи мы хоть тысячу лет, всё равно бы ничего не изменилось. Жизнь надо принимать с душой нараспашку, если хотите, а не слушать, кто и что о ней говорит. Кстати, ваши религии тоже её отравляют.
Учёный: Вы хотите сказать, что дело в вашем образе жизни, и разве религии не упорядочивают поведение человека, как слова? Делают его благородней и смелее перед неизбежным.
Монах: Вовсе нет. Не думай, что я сейчас скажу, что религии — это опиум для народа. Многие, говоря так, забывают, что люди хотят этого опиума на добровольной основе и проживают хорошие жизни. Значит, религии априори уже не опиум, скорее пилюля, подслащивающая жизнь. Даже в чём-то хорошо, что именно религии проповедуют жизнь после смерти. Кому-то нужно во что-то верить, ибо существование теряет всякий смысл. Но познавший истину не нуждается в объяснении тех же чудес. Разве кто-то верит сегодня, что Зевс или Перун метают с неба молнии в людей? Не верят, потому что наука объяснила природу этих вещей, тогда и древние боги стали не нужны. Сегодня люди не могут объяснить смерть, поэтому выдумывают много баек про это. Но так будет не всегда.
Учёный: Подождите. Вы хотите сказать, что наука сможет когда-нибудь объяснить смерть как сегодня объяснила молнии в небе? Но ведь наука видит смерть как конец биологического процесса. Какой смысл в продолжении жизни после физического угасания? Жить надо здесь и если мы победим смерть, то перед человечеством откроются неведомые горизонты! Разве этого мало?
Монах: Победить? Что же будет дальше, если вы добьётесь успеха? И мало чего?
Учёный: Люди смогут жить дольше, возможно, бесконечно. Человечество не учится на своих ошибках. Это мы видим из истории. Но и мудрость тоже не приходит с возрастом, потому что жизненный опыт не всегда её даёт. Но проживи человек условно 1 000 лет разве он не прошёл бы через все стадии осмысления своего существования. Разве начинались бы войны или эпидемии знай мы всё о природе человека? Когда мы победим смерть наступит новая эра.
Монах: Но что станет с душой? Душа не должна жить 1000 лет. Нам не нужен такой срок здесь.
Учёный: Простите, но душа — это понятие как раз религиозное. Для науки её существование недоказуемо.
Монах: У вас жив отец или мать?
Учёный: К сожалению, уже нет.
Монах: Они любили вас или вы их?
Учёный: Конечно, мы были очень дружны.
Монах: Докажи.
Учёный: Это невозможно доказать, и вы играете с определениями. В то же время слепая вера во что-то без фактов не для меня.
Монах: Существование души невозможно доказать. Это правда. Также как невозможно сказать, что это вообще такое и зачем это нужно Вселенной, но если бы её не было, то всего, что ты видишь вокруг себя тоже бы не существовало. Как насчет твоих мыслей и разума. Они у тебя откуда?
Учёный: Сложные процессы в мозге — результат эволюции. Нейроны накапливают и обрабатывают информацию, нужную для выживания нашего вида. Разум — это не причина, а следствие, как хвост у кита. Он нужен нашему виду, чтобы выживать. Разум — это наш «хвост» или «когти», чтобы добывать себе пищу и выживать в этом мире. Разве это не очевидно?
Монах: (Улыбаясь) Если бы всё было так просто, люди были бы счастливы, подавляя свои страхи таблетками и рассказами о вечном блаженстве после смерти. Блажен, кто не ведает. Но они ищут смысл, даже тогда, когда жизнь длиннее, чем у их предков. Даже тогда, когда у них всё хорошо, и даже тогда, когда они свято верят во что-то. Разум нам дан не чтобы глодать кость и убивать мамонта. Это мы могли бы сделать и без него. Ты не правильно понимаешь, что такое разум, поэтому изначально ошибаешься в выводах.
Учёный: Возможно, смысл — это просто биологический трюк, чтобы поддерживать жизнь. Разум породил смысл, а смысл уже произвёл разнообразие на Земле тех же религий. Это же логично!
Монах: А возможно, смысл — это причина, по которой мы живём. Смерть конечна и неизбежна. Здесь я с тобой согласен. Никто на облачке не сидит и в котле не варится. Никто не видит после смерти не видит, что происходит на Земле, но это не значит, что история окончена. Дверь только открывается.
Учёный: И что за этой дверью?
Агафон достал трубку и начал пускать мыльные пузыри, которые улетали в небо и лопались. Один пузырь завис в воздухе и не желал уходить в «небытие».
Монах: Есть ли у этих мыльных пузырей смыл?
Учёный: С эволюционной точки зрения нет.
Монах: Но тем не менее они существуют.
Учёный: Отец Агафон я вас не понимаю. Вы хотите сказать, что есть загробная жизнь и всё живое и неживое часть какого-то замысла? Даже эти мыльные пузыри. Уж не Бога ли это работа?
Монах: Это не совсем так. Жизнь и смерть — как вдох и выдох. Они неразделимы. Человек продолжает своё существование, но не так, как вы представляете. Мыльный пузырь не жив и не мёртв, но у него есть конечная цель, а это значит он появился не просто так. Человек также. Помнишь историю с синим цветом? Так вот, само понятие «жизнь и смерть» — это такое же условное определение, как «небо синее».
Учёный: Это звучит как сложная философия, а не факт. Можете объяснить понятнее?
Монах: Я выпустил пузыри из трубки, можно сказать, что я создал их. Но создал их не я, а природа способная произвести их на свет. Без инструмента я бы ничего не сделал. Но и сам инструмент результат деятельности природы. Трубка сделанная из дерева, которое кормило плодами моих предков. Благодаря предкам я сейчас сижу и пускаю мыльные пузыри. Мы все часть единой цепи и ты, и я и мыльные пузыри. И вот как раз Бог в этой цепи лишний. Но если кому-то нужна вера в высшее существо, что вмешивается в дела людские, то это его право. Смысла это не меняет.
Учёный: Вы хотите сказать, что всё создано ничем и существует только для того, чтобы поддерживать жизнь и смерть друг друга? Или что Бог это условное обозначение всего мироздания?
Монах: Ты начинаешь понимать.
Учёный: Переход в новое состояние? Сегодня ты человек, а завтра планета или мыльный пузырь? По сути мы все атомы единой вселенной, разум лишь продукт этих атомов, нечто неделимое и недоказуемое. Он не вписывается в общую картину вселенной.
Монах: Так и зачем тогда всему этому смерть? Почему твоя эволюция не сделала всех существ вечными, ведь учеными уже доказано, что есть бессмертные и неделимые частицы.
Роберта озарило.
Учёный: Потому что смерть придумали мы. А в рамках вселенной её вообще не существует! Есть только переходы, чтобы весь этот вселенский процесс в конце концов создал что-то великое и совершенное!
Монах: Ты начинаешь понимать. И теперь осталось выяснить куда уходит разум даже если он продукт распада живого и неживого.
Роберт замолчал, чувствуя, как его рациональный ум сталкивается с чем-то, что не укладывается в привычные рамки.
Учёный: В хранилище?…
Монах: А где находится хранилище?
Учёный: Я… Я не знаю… Вы поставили меня в тупик. Может есть какой-то сервер душ или наши коды пишутся где-то в ином измерении.
Монах: В точку! Наука давно доказало, что хоть мы живём в трёх измерениях, на самом деле их гораздо больше. Нашу реальность формируют как минимум четыре дороги. Но разум может существовать во всех измерениях одновременно. Моему разуму осталось побыть в этой реальности ещё недолго. Я знаю, когда я уйду. Ты спрашивал, как мне это удалось. Я получил, как вы это ещё называете, просветление. В один момент мне стало понятно как всё устроено во вселенной и сколько будет длиться мой век. Но это не дар, а скорее ноша. Я бы сейчас предпочел открыть бочонок пива и съесть пару сосисок, но это мне не дано как не дано другим людям познать замысел Вселенной. Да и не нужно им это. Заумность сгубила немало мудрецов и философов.
Учёный: Замысел? То есть вселенная умеет мыслить?
Монах: Наконец-то ты начал идти верной дорогой. Но мыслит она не так, как мы с тобой, а на более высоких и тонких материях. К нам же она глуха, и ей нет дела до нас, как нам нет дела до бактерии или молекулы, живущей у нас на кончике волоса. Но тем не менее мы нужны друг другу, чтобы цепь не распалась. В этом мире взаимосвязано всё — прошлое и будущее, жизнь и смерть, и даже пути, которые мы выбираем для осуществления вселенского замысла.
Учёный: Отец Агафон, скажите мне только одно. Со смертью кончается ли на наш личный путь? Буду ли я осознавать себя после физического ухода.
Монах улыбнулся.
Монах: Он только начинается. И, боюсь, мало кто из живущих людей понимает, какая дорога его ждёт дальше. Но в этом и заключается главная интрига нашего бытия. Путь есть ничто — замысел всё. Я в самом начале нашего разговора говорил тебе, что ни младенец, ни старик, проживший долгую и продуктивную жизнь, так ничего о ней и не узнали, они лишь перевернули страницу. А во вселенной много таких страниц. Понимаешь?
Роберт вышел из монастыря с мыслью о том, что, чтобы с ним ни произошло после смерти, он должен прожить эту жизнь достойно и благородно здесь. Он больше не боялся ничего. Он не боялся «переворачивать страницу».
Кипарисы вокруг монастыря тихо шелестели под ветром. Собиралась гроза.
