Семнадцатый век: гнев небес и холодная сталь
Плевок огненной горы
В самом начале 1600 года, когда Европа ещё не отошла от новогоднего похмелья и смутных предчувствий нового столетия, планета решила показать, кто в доме хозяин. 19 февраля, в далёком и мало кому известном вице-королевстве Перу, проснулся вулкан с труднопроизносимым названием Уайнапутина. Это было не просто извержение, а припадок ярости планетарного масштаба. Гора не извергалась, она взорвалась, выплюнув в стратосферу около тридцати кубических километров пепла, камней и газа. Этого хватило бы, чтобы накрыть всю центральную Россию толстым слоем серой гадости. Грохот стоял такой, что его отчётливо слышали за триста километров, а тучи вулканической пыли засыпали города в пятистах километрах от эпицентра. Для местных жителей это был конец света в миниатюре. Грязевые потоки, или лахары, сметая на своём пути деревни и поля, устремились к Тихому океану, преодолев сто двадцать километров и похоронив под собой остатки испанского колониального благополучия.
Но самое страшное было не в лахарах и даже не в пепле, который на годы отравил почву. Главным оружием Уайнапутины стал диоксид серы. Миллионы тонн этой дряни взлетели на высоту двадцати-тридцати километров, где вступили в реакцию с водой и образовали мельчайшие капельки серной кислоты. Возник гигантский аэрозольный зонтик, который медленно, но верно расползся по всему земному шару, отражая солнечные лучи обратно в космос. Планета надела тёмные очки, и на ней стало ощутимо холоднее. Учёные потом присвоят этому событию шестой уровень по восьмибалльной шкале вулканической активности (VEI), поставив его в один ряд с такими монстрами, как Кракатау. Но для людей XVII века это была не наука, а кара божья, явленная воочию. Они ещё не знали, что перуанский вулкан только что нажал на спусковой крючок глобального кризиса, который перекроит карты, снесёт династии и убьёт миллионы.
Последствия не заставили себя ждать. Пока аэрозольное облако совершало кругосветное путешествие, мир жил своей обычной жизнью, не подозревая, что климатическая бомба уже тикает. В Европе гонялись за ведьмами и готовились к очередной религиозной резне. В Китае династия Мин пыталась справиться с коррупцией и набегами кочевников. В России Борис Годунов укреплял свою шаткую власть. Никто из них не смотрел на небо с тревогой, никто не связывал неурожайный год с далёкой горой в испанских колониях. Связь между событиями, разделёнными тысячами километров, была неочевидна. Человечество, считавшее себя венцом творения, оказалось беспомощным перед силой, которую не могло ни понять, ни контролировать.
Вулканологи и климатологи будущего, изучая ледяные керны Гренландии и Антарктиды, обнаружат в слоях, относящихся к 1601 году, резкий скачок содержания сульфатов — неопровержимое доказательство вины Уайнапутины. Они назовут это «вулканической зимой». Но для современников это была просто череда необъяснимых бедствий. Лето становилось короче и холоднее, дожди лили неделями, а то и вовсе сменялись снегом в июле. Реки, которые веками служили транспортными артериями, сковывал лёд невиданной толщины. Старики качали головами, бормоча, что никогда такого не было, а священники всех конфессий призывали паству каяться, ибо гнев Господень был очевиден. Никто не мог и предположить, что виной всему не грехи человеческие, а простая химия и физика в верхних слоях атмосферы. Планета просто чихнула, и человечество слегло с жесточайшей простудой.
Этот глобальный холодильник, включённый одним нажатием вулканической кнопки, работал с перебоями, но неумолимо на протяжении почти всего XVII века. Историки назовут этот период «Малым ледниковым периодом», а точнее, его самой суровой фазой — «флуктуацией Гриндельвальда». Ледники в Альпах поползли вниз, пожирая пастбища и деревни, которые стояли там сотни лет. Виноградники в Англии, заложенные ещё римлянами, вымерзли окончательно, превратив страну в нацию любителей пива и эля. Вся экономика, вся жизнь, построенная на предсказуемом цикле времён года, пошла вразнос. Люди привыкли бороться друг с другом за землю, за веру, за власть. Но как бороться с холодом, который пробирает до костей, и с голодом, который сводит желудок? На этот вопрос у XVII века не было хорошего ответа.
Год без лета и век без тепла
Когда серная вуаль Уайнапутины накрыла планету, первыми взвыли крестьяне. Их вековой опыт, их приметы, их выверенный до дня календарь полевых работ внезапно перестали работать. В 1601 году в России началось то, что позже назовут Великим голодом. Лето было дождливым и холодным. Хроники бесстрастно фиксировали: «В Петров день [29 июня] пал великий мороз, и побило рожь, и овёс, и всякое жито». Три года подряд страна не видела нормального урожая. Цены на хлеб взлетели в десятки раз. Меню человека резко изменилось: в котёл шло всё, что могло хотя бы на время обмануть пустоту в желудке. Вскоре были нарушены и последние, самые страшные запреты. Отчаявшиеся толпы стекались в Москву, надеясь на царскую милость, но столица сама задыхалась от голода и болезней. Царь Борис Годунов делал всё, что мог, но это были капли в море. Государство, лишённое продовольственной базы, начало трещать по швам. Голод стал детонатором Смутного времени, и за три года демографические книги царства недосчитались почти трети подданных. И всё это из-за вулкана, о котором в России никто и не слыхивал.
Европа страдала не меньше. Темза в Лондоне, Рейн в Германии, Дунай в Австрии — все эти важнейшие торговые пути регулярно замерзали. Зима 1607–1608 годов была особенно лютой. Летописцы в Англии отмечали, что Темза покрылась льдом на несколько недель, и на ней устраивали ярмарки — ставили палатки, жарили мясо, катались на коньках. Это выглядело как весёлый карнавал, но на самом деле было симптомом глубокой болезни климата. Даже в тёплой Италии каналы Венеции покрывались льдом, а в Испании снег засыпал оливковые рощи. В 1621 году случилось немыслимое — замёрз пролив Босфор, соединяющий Европу и Азию. Султан Османской империи мог пешком перейти из одной части своей столицы в другую. Это было чудо, которое современники воспринимали как знамение грядущих бед. И они не ошибались.
Холод ударил по самому уязвимому месту — по сельскому хозяйству. Виноградники во Франции и Германии гибли, урожайность зерновых падала. В горных районах, как в Швейцарии, наступила настоящая катастрофа. Ледники, которые до этого мирно дремали в высокогорьях, начали стремительное наступление. Один из современников, капитан швейцарской армии Феликс Шмид, писал в 1644 году: «Ледник Гриндельвальд продвинулся за последние тридцать лет почти на тысячу шагов, похоронив под собой поля, леса и дома». Люди, чьи предки веками жили на этой земле, были вынуждены бросать всё и бежать от наступающего льда. Это была медленная, неотвратимая война, в которой у человека не было шансов на победу.
Даже на другом конце света, в Азии, эхо перуанского взрыва отозвалось трагедией. В Китае, который и без того переживал не лучшие времена, климатический хаос стал последней каплей. Засухи сменялись наводнениями, урожаи гибли, а правительство династии Мин, погрязшее в интригах и коррупции, оказалось неспособно помочь своему народу. В Корее засуха 1670–1671 годов, усиленная общим похолоданием, вызвала страшный голод, унёсший, по некоторым оценкам, до 20% населения. Японские хроники также полны записей о необычайно холодных и дождливых летах, неурожаях риса и массовом голоде. Мир оказался связан невидимыми климатическими нитями, и когда за одну из них дёрнул Уайнапутина, задрожала вся паутина.
В Гренландии, где ещё с эпохи викингов цеплялись за жизнь потомки норвежских колонистов, наступил финал. Их поселения, и так балансировавшие на грани выживания, окончательно исчезли. Ледники сомкнулись над их фермами, а некогда зелёные фьорды превратились в ледяную пустыню. Связь с Европой, и без того слабая, прервалась окончательно. Судьба последних гренландских норвежцев остаётся загадкой, но скорее всего, они просто вымерли от голода и холода, став первыми европейскими жертвами Малого ледникового периода. Их история — это мрачное предупреждение о том, насколько хрупкой может быть цивилизация перед лицом стихии.
Этот «век без тепла» изменил не только ландшафты, но и сознание людей. Постоянный страх голодной смерти, ощущение божественного гнева, поиск виноватых — всё это создавало ядовитую атмосферу подозрительности и жестокости. Неслучайно именно на первую половину XVII века пришёлся пик охоты на ведьм. Когда урожай гибнет на корню от непонятного града или заморозка, проще всего обвинить в этом соседку, которая, по слухам, якшается с дьяволом. «Ведьмы-погодницы» стали удобными козлами отпущения. Судебные протоколы того времени полны признаний, полученных методами, которые эффективно развязывали языки, в том, что обвиняемые «делали холод» и «морозили хлеб». Так климатический кризис породил социальную паранойю, и воздух по всей Европе стал густым от дыма подозрений и приговоров.
Как мороз погубил Поднебесную
На другом конце Евразии, в великой империи Мин, никто не слышал ни о каком Уайнапутине. Там были свои проблемы. Империя, правившая Китаем почти триста лет, к началу XVII века напоминала старый, прогнивший изнутри дворец. Императоры, запершись в Запретном городе, предавались удовольствиям и интригам, передоверив управление страной кликам жадных евнухов и коррумпированных чиновников. Казна была пуста, армия ослаблена, а на севере набирали силу маньчжуры — кочевники, которые с завистью поглядывали на богатые земли Китая. И в этот самый момент природа нанесла удар, от которого колосс на глиняных ногах рухнул.
Климатический хаос, вызванный похолоданием, обрушился на Китай со всей яростью. Но здесь он принял иную форму, чем в Европе. Вместо постоянных дождей и холода пришли жесточайшие засухи, которые сменялись катастрофическими наводнениями. Великие реки Хуанхэ и Янцзы, кормившие страну, превратились в орудия её уничтожения. То они пересыхали, обрекая миллионы на голод, то выходили из берегов, смывая города и деревни. Засуху неизменно сопровождал другой библейский ужас — саранча. Тучи насекомых пожирали то немногое, что крестьянам удавалось вырастить. Начался голод, по своим масштабам превосходивший даже российский.
Крестьяне, доведённые до отчаяния, начали поднимать восстания. Постепенно из этого хаоса выделились лидеры. Одним из них был Ли Цзычэн, бывший пастух, который обещал народу справедливость. Его армия росла как снежный ком. Другим был Чжан Сяньчжун, прозванный «Жёлтым тигром». За его армией оставались лишь тишина и пустые деревни; он утверждал, что Небо послало его прополоть землю от грешников.
Император Чунчжэнь, последний правитель династии Мин, был человеком трагической судьбы. Он взошёл на трон в 1627 году и пытался спасти империю, но ему фатально не везло. Все годы его правления были одной сплошной чередой бедствий. Весной 1644 года повстанцы подошли к столице. Император Чунчжэнь, поняв, что всё кончено, позаботился о том, чтобы его семья не увидела позора, а сам ушёл в императорский сад на угольный холм Цзиншань, где нашёл свой последний, уединённый выход со сцены истории. Так бесславно закончилось правление великой династии Мин.
Но триумф Ли Цзычэна был недолгим. Он провозгласил себя императором, но не смог удержать власть. Тем временем минский генерал У Саньгуй, командовавший последней боеспособной армией на северной границе, оказался перед выбором: подчиниться узурпатору или призвать на помощь маньчжуров. Он выбрал второе, открыв ворота Великой стены. В решающей битве объединённые силы У Саньгуя и маньчжуров разгромили армию Ли Цзычэна.
Маньчжуры, войдя в Пекин, уже не захотели уходить. Они провозгласили основание новой династии — Цин, которой суждено было править Китаем до самого начала XX века. Так климатическая катастрофа, начавшаяся за тысячи километров в Перу, через голод и крестьянскую войну привела к падению одной из величайших империй в истории человечества и приходу к власти иноземных завоевателей. Это был наглядный урок того, как нестабильность природы порождает политический хаос, в котором выигрывает тот, кто оказывается самым сильным и безжалостным.
Европа в огне и на льду
Если в Китае холод принёс засуху и падение империи, то в Европе он вылился в бесконечные дожди, голод, болезни и тотальное озверение. Континент, и без того раздираемый религиозными противоречиями, превратился в кипящий котёл, подогреваемый снизу адским пламенем войны, а сверху охлаждаемый ледяным дыханием небес. Семнадцатый век для европейца — это время, когда привычный мир рушился на глазах, а единственной константой были страдания. Голод стал обыденностью, фоном, на котором разворачивались все остальные трагедии.
Падение урожайности было катастрофическим. В некоторых регионах Франции и Германии оно достигало 30-40%. Хронисты того времени бесстрастно описывают, как люди обращали в пищу траву, корни и то, что уже не могло убежать. В Ирландии, где к климатическим бедам добавилось жестокое подавление восстания англичанами, голод 1650-х годов стёр священную черту между миром живых и миром мёртвых, заставив отчаявшихся искать пропитание там, где его искать немыслимо. Один из английских офицеров писал, что пейзаж был усеян молчаливыми фигурами, и что «голод заставлял людей совершать немыслимое». Это была не жизнь, а выживание в самом страшном его проявлении.
На фоне всеобщего бедствия расцвела охота на ведьм. Когда наука бессильна объяснить, почему третий год подряд град уничтожает посевы, а дети уходят из жизни от непонятных болезней, в дело вступает суеверие. По всей Европе, но особенно в раздробленной и охваченной войной Германии, воздух стал густым от дыма подозрений и приговоров. Любой мог стать жертвой. Обвинение в «порче погоды» стало одним из самых распространённых. В Вюрцбурге и Бамберге за несколько лет были осуждены сотни человек. Канцлер Вюрцбурга писал в личном письме: «Здесь, в городе, приговор приведён в исполнение для почти ста девяноста человек, и осуждённых ещё больше… Половина города, несомненно, замешана в этом». Это была массовая истерия, подогреваемая страхом, голодом и религиозным фанатизмом.
Общество трещало по швам. Голодные бунты вспыхивали то тут, то там. В Англии недовольство вылилось в гражданскую войну и казнь короля. Везде росло число бродяг, нищих и разбойников. Города, наводнённые беженцами из сельской местности, превращались в рассадники эпидемий. Ослабленные недоеданием люди становились лёгкой добычей для чумы, тифа и оспы. Армии были главными разносчиками заразы. Их обозы были тяжелы не только от награбленного, но и от невидимых, тихих попутчиков, которые опустошали любой город, где останавливались на постой.
Даже повседневная жизнь изменилась до неузнаваемости. Английский аристократ Джон Эвелин оставил в своём дневнике яркое описание «Великой зимы» 1683–1684 годов, когда Темза замёрзла на два месяца. На реке вырос целый город из палаток. «По реке ездили кареты, как по улицам… работали повара, питейные и прочие злачные заведения, так что всё это походило на вакхический триумф или карнавал на воде». Но за этим весёлым фасадом скрывалась суровая реальность: порты были заблокированы льдом, торговля остановилась, цены на топливо и еду взлетели до небес, а бедняки тихо угасали в своих лачугах.
В такой обстановке отчаяния в 1618 году в самом сердце Европы, в Богемии, вспыхнул конфликт, которому суждено было превратиться в один из самых кровавых в истории. Тридцатилетняя война начиналась как очередная разборка между католиками и протестантами. Но на горючую почву религиозной ненависти упали семена климатического кризиса, и пожар охватил весь континент. Голодные и озлобленные люди с лёгкостью брались за оружие, видя в войне единственный способ прокормиться. Армии превратились в кочующие саранчовые стаи. Война и холод заключили смертельный союз, погрузив Европу во мрак на три десятилетия.
Тридцать лет бойни под ледяным небом
Тридцатилетняя война (1618–1648) стала квинтэссенцией всего ужаса, который принёс с собой XVII век. Она была не просто войной, а тотальной катастрофой, в которой сплелись религиозный фанатизм, политические амбиции, голод, болезни и жестокость. Если раньше войны велись по определённым правилам, то теперь все рамки были сметены. Это была война на истощение, где мирное население страдало больше, чем солдаты. И холодное, неуютное небо Малого ледникового периода было идеальной декорацией для этого спектакля.
Всё началось с комичного, но символичного эпизода — Пражской дефенестрации. В мае 1618 года разгневанные чешские дворяне-протестанты выбросили из окна Пражского града двух имперских наместников-католиков. Чиновники приземлились в кучу навоза и отделались ушибами. Но этот инцидент стал искрой, которая подожгла европейский пороховой погреб. Конфликт быстро разросся, втянув в свою орбиту почти все крупные державы. Религиозные лозунги быстро уступили место голому политическому расчёту. Католическая Франция поддерживала протестантских князей, чтобы ослабить своих конкурентов — Габсбургов. Это был циничный танец, в котором миллионы людей были лишь разменной монетой.
Главным проклятием этой войны стали наёмные армии. Полководцы содержали их по принципу «война кормит войну». Армия жила за счёт грабежа территорий, по которым проходила. Мародёрство было для солдат единственным способом выжить. Армия превращалась в кочующий город, за которым тянулся шлейф из торговцев, проституток и беженцев, и вся эта орда опустошала землю. Дневник немецкого наёмника Петера Хагендорфа — это страшный документ эпохи. Он бесстрастно описывает бесконечные марши, стычки, грабежи и постоянный голод. Он воевал за всех подряд, терял семью, но продолжал идти, потому что вне армии его ждала только гибель.
Климатический кризис делал войну ещё более жестокой. Неурожаи означали, что прокормить армию становилось всё труднее. Солдаты отбирали у крестьян последнее, обрекая их на гибель. Самым страшным символом этой жестокости стал разгром Магдебурга в 1631 году. Войска католической лиги взяли штурмом этот процветающий город. Начался шторм из огня и стали, после которого переписные книги города были трагически переписаны заново. Один из очевидцев писал, что улицы города стали молчаливым свидетельством ярости штурма, а прежние звуки жизни сменились треском пламени.
Война велась с невиданным ожесточением. Целые регионы Германии обезлюдели. Деревни исчезали с лица земли, поля зарастали лесом. Художники, такие как Жак Калло в серии офортов «Большие бедствия войны», запечатлели весь ужас происходящего: деревья вдоль дорог, приносившие страшные, безмолвные плоды, разграбленные монастыри, искалеченные солдаты.
К 1648 году все участники конфликта были истощены. Вестфальский мир, завершивший войну, закрепил новый порядок в Европе. Но цена этого порядка была чудовищной. Тридцатилетняя война, помноженная на холод и голод, стала апогеем «Всеобщего кризиса» XVII века. Она показала, как легко цивилизация может скатиться в варварство, когда рушатся привычные устои. Это был жестокий урок, который Европа оплатила кровью миллионов. И над разорёнными полями и сожжёнными городами по-прежнему висело холодное, безразличное небо.
