Детство мутанта
*это второй рассказ из книги "Антрацитовое небо" (изд. Амфора)
Я родилась мутантом. Имела слишком большой лоб и глаза - относительно скромной очень даже площади лица, поэтому носу и рту там практически не было места. До двух лет я такой оставалась, потом немного нижняя часть лица «отросла», но нос все равно остался чуточку кривым.
И это только одна из аномалий.
Большая часть ненормальности моего организма приходится на мозг, который, начнем с того, что не имеет турецкого седла. Это то место, где находится гипофиз. Гипофиз есть, но без седла.
Когда в свое время врачи сказали об этом моей маме, я стояла рядом и не поняла, почему мама плачет – ведь лошадь без седла намного симпатичней, чем с упряжью. Кстати, как раз тогда я слово «мутант» впервые и услышала. «Мутант ты мой», - сказала мама, прижимая меня к груди, - «за что же Бог наказал-то нас». В общем, три слова я познала в тот день – «мутант», «Бог» и «гипофиз».
- Где мозг – там и психика, – мрачно произнесла бабушка, когда мы вернулись из больницы. – Теперь понятно, откуда все эти ее коробки. Другие дети, с сёдлами, в дом тащат, а наша, понятное дело, наоборот. Надо убрать все к чертовой матери в чулан. Нафига я, спрашивается, корячусь из Германии вечно.
Бабушка была биологом и ездила в Германию на конференции, откуда привозила маме модные платья, а мне – красивые немецкие игрушки. Коробки, про которые она говорила – это была еще одна моя аномалия. Игровая. Я любила играть в спонсора.
Года три или четыре мне было, когда игру эту придумала. Теперь я понимаю, что будь у меня гипофиз в седле, я бы никогда не стала заниматься такими глупостями, но чего ждать от мутанта?
А так игра заключалась в том, что, затащив под кровать побольше игрушек, я набивала ими коробку из-под обуви и, будучи ребенком «свобоногуляющим», так как у нас был тихий двор, и меня из окна всегда видели, выскальзывала на улицу, где принималась раздавать игрушки детворе. Детвора при этом играла со мной очень усердно, а некоторые – по нескольку раз. Потом меня замечала мама, выбегала во двор, затаскивала домой, отчитывала, объясняя, что игрушки дорогие, а у детишек и свои есть. Я кивала с серьезным видом, а сама шла в свою комнату набивать очередную коробку.
Еще одна аномалия была игровая – съедобная. Называлась «сосульки». Будучи ребенком худым и с плохим аппетитом, сосульки, как ни странно, я могла есть в любом количестве и с удовольствием. Как только зимой мы в детском саду выходили гулять, я тут же набрасывалась на сосульки и начинала пожирать их, что не скрылось от пытливых глаз воспитателей, которые рассказали об этом моему папе.
Папа прочел мне лекцию, из которой я ничего не поняла, но узнала новое слово «микробы» – что-то запредельно страшное и отчего умирают. Сделав вывод, что от микробов умирают обычные люди, а мутанты – наоборот, на следующий день я съела все сосульки, висевшие на сарае возле нашего корпуса.
Вечером, когда бабушка приволокла меня из садика, папа посмотрел пронзительно в мои глаза и тихо спросил:
- Опять?
Я кивнула и уронила голову на грудь.
Папа взял трехлитровую банку, и мы с ним пошли туда, где я совершила преступление против микробов. Там он отломил одну из сосулек, положил в банку, а дома поставил банку на батарею. Когда сосулька растаяла, она уступила место грязной жиже. Ах вот вы какие, микробы, подумала я и ни чуточки не испугалась, поэтому до окончания садика, каждый зимний вечер я, папа и трехлитровая банка ходили в садик за сосулькой. Это превратилось в семейный ритуал.
Весной и осенью, когда сосулек не было, мой организм проявлял другие аномалии. Например, однажды у меня нашли аденоиды.
- М-да… - сказал седой профессор. – Странный случай – таких аденоидов я еще не видел.
- Каких?.. – испуганно спросила мама, вытаскивая меня за колготку из-под профессорского стола.
- Аномальных. – ответил профессор. – Понимаете, у вашей дочки буквально вся голова забита этими полипами.
- Так значит гипофиз теперь в седле? – пропищала пятилетняя я.
Профессор посмотрел на меня поверх очков, после чего достал инструменты, а я снова скрылась под столом.
- Не бойся, – заглянул ко мне профессор. – Это быстро, поэтому не больно. А потом мама тебе пломбир купит – вместо анестезии.
Так я узнала новое слово «анестезия», но из-под стола не вылезла, а ответила:
- Вы тут отсекайте. Я при свете не хочу.
Мама снова схватилась за мою колготку, а я – за ножку стола. Нет, вы только правильно поймите – я совершенно не боялась профессора, просто как всякий нормальный мутант в тот момент стала одержима мыслью о таинстве отсечения, и не хотела выходить в свет.
Когда все же таинство свершилось, и я, полуживая, сидела на парковой скамейке, пытаясь есть невкусный, по моему мнению, пломбир, я сказала маме:
- А что еще отсекают мутантам?
Мама закатила глаза и отвела меня к детскому психиатру.
Психиатр долго смотрел на меня, потом спросил у мамы:
- Она говорит хорошо?
- Ну как… - замялась мама.
- Слова все произносит? Речь понятная? – он обратился ко мне. – Оленька, расскажи немного о себе.
- У моего гипофиза нет седла, – ответила я. – А еще я питаюсь микробами и прошла обряд отсечения полипов головы.
- Понятно, – нахмурился психиатр и снова спросил у мамы. – И давно Оленька так фантазирует?
- Как начала говорить… - вздохнула мама и добавила, - С годика.
- Она разговаривает с годика? – округлил глаза психиатр. – И фантазирует - тоже?
- Не удивляйтесь, – ответила я. – Для мутанта это нормально. Когда я была спонсором…
Дальше мне не дали договорить. Психиатр сказал, что ему надо подумать над моим случаем, выписал маме успокоительное, и мы ушли.
Очередную мою аномалию обнаружили в школе спортивных резервов, куда меня решил отдать папа.
- Ты должна укрепить свой дух через познание своего тела! – объяснил папа причину такого своего решения.
Я ничего не поняла из его слов, но выглядели они так аномально, что я встала на цыпочки и шепнула:
- Папа, а ты на полипы головы проверялся?
Папа с грустной улыбкой взял меня за руку, и мы пошли в медкомиссию, где у меня обнаружили врожденный порок сердца.
- У вашей дочки нет сердечного клапана, – сообщил кардиолог. – Неужели вы не знали?
Папа нахмурился.
- А клапан похож на седло? – поинтересовалась я у кардиолога. – А то одного седла у меня уже нет. По-моему, два – это многовато.
- Чем опасен порок? – спросил в свою очередь папа.
- Ну… Это надо проверяться… - вздохнул кардиолог. – Масштаб патологии и так далее. Но пока еще рано…
- А когда будет пора? – Я вплотную подошла к врачу. – Мутанты вообще долго живут? Вы учтите – у меня кроме клапана и седла еще отсутствуют аномальные полипы полголовы, и зимой я съедаю все микробы на территории.
- Пока все физические нагрузки стоит отменить, – сказал врач папе. – И никакого спорта. Через год сходите к участковому кардиологу.
Так я сделала вывод, что нормальные мутанты укрепляют свой дух не через познание тела, а другими, более доступными, аномальными способами, поэтому на следующий день увела пятнадцать детей нашего двора в лес искать гномика – акробата.
Что это был за гномик, и жил ли он в том лесу, я точно не знала, но предполагала, что он вполне там может быть, поэтому не видела оснований, чтобы его не искать. К тому же, мои красочные рассказы об акробатах очень вдохновили детей нашего двора.
Но после тщетных поисков мы сильно заблудились, замерзли, проголодались, и нашла нас милиция темной ночью. После этой истории родители запретили детям со мной общаться.
В пять лет бабушка научила меня читать. И я, решив, что знаю слишком мало слов, которые положено знать мутанту, за неделю прочла Большую советскую энциклопедию. Я старательно запоминала все самые сложные слова, которые там находила, и скоро стала разговаривать примерно так:
- А вы не изречете мне, уважаемые господа, невдолге мы под занавес будем харчеваться? И второе блюдо - дичь или иные умильности?
Или:
- Не правда ли, мон шер, нынче мокропогодица не вливает в члены оптимизма.
В результате со мной перестали общаться все дети нашего двора, - даже те, которые не ходили в лес за гномиком-акробатом.
В энциклопедии было несколько статей про мутантов. Там ничего не говорилось о седлах и клапанах, но в одной я вычитала, что в Африке живут мутанты, которые способны перелетать с дерева на дерево. Погрустив, что живу не в Африке, я решила все же проверить себя на летучесть. Когда все домашние ушли на работу, я разделась, намазалась папиной ваксой, чтобы походить на негра с картинки в энциклопедии, на шею нацепила красные мамины бусы, распахнула окно, встала на подоконник и с криком «ку-ка-ре-ку» сиганула с нашего третьего этажа.
Приземлившись на декоративный дерн, которым был украшен газон под окнами, я разревелась оттого, что не могу летать, и попыталась подняться, но перед глазами все поплыло.
«Вот что значит отсеченное седло», - подумала я и потеряла сознание, после чего очнулась в больничной палате.
Возле кровати стояли родители и бородатый хирург.
- Ну что, героиня, больше летать не будем? – спросил у меня он.
- Нет, – вздохнула я. – Летают только африканские мутанты.
- Ну и правильно! – согласился хирург. – Вот тебе за это от меня!
И он вручил мне маленький блестящий ножик.
- Что это? – спросила я, разглядывая презент.
- Скальпель, которым я делал тебе операцию.
- Операцию? – Я вопросительно посмотрела на родителей.
Папа грустно вздыхал. Мама вытирала носовым платком глаза.
- Тебе удалили селезенку, которая благополучно порвалась в результате твоего полета, – объяснил мне хирург.
- Новый обряд отсечения? – оживилась я, быстро перелистывая в голове страницы энциклопедии. – Теперь у меня нет самого крупного лимфоидного органа, имеющего овальную уплощенную форму?
- Теперь –- нет, – развел руками хирург, а родителям сказал. – Какая умная девочка у вас… и пройдемте со мной, надо поговорить о переливании крови.
Они ушли, а я лежала, счастливая, смотрела на скальпель и думала, что у меня впереди еще столько времени, а внутри меня еще столько лишнего, а вокруг меня – еще столько неизведанного.
Да, чуть не забыла сказать – во сне-то я все-таки летаю…
