Детство мутанта

*это ‎второй‏ ‎рассказ ‎из ‎книги ‎"Антрацитовое ‎небо"‏ ‎(изд. ‎Амфора)

Я‏ ‎родилась‏ ‎мутантом. ‎Имела ‎слишком‏ ‎большой ‎лоб‏ ‎и ‎глаза ‎- ‎относительно‏ ‎скромной‏ ‎очень ‎даже‏ ‎площади ‎лица,‏ ‎поэтому ‎носу ‎и ‎рту ‎там‏ ‎практически‏ ‎не ‎было‏ ‎места. ‎До‏ ‎двух ‎лет ‎я ‎такой ‎оставалась,‏ ‎потом‏ ‎немного‏ ‎нижняя ‎часть‏ ‎лица ‎«отросла»,‏ ‎но ‎нос‏ ‎все‏ ‎равно ‎остался‏ ‎чуточку ‎кривым.

  И ‎это ‎только ‎одна‏ ‎из ‎аномалий.

   Большая‏ ‎часть‏ ‎ненормальности ‎моего ‎организма‏ ‎приходится ‎на‏ ‎мозг, ‎который, ‎начнем ‎с‏ ‎того,‏ ‎что ‎не‏ ‎имеет ‎турецкого‏ ‎седла. ‎Это ‎то ‎место, ‎где‏ ‎находится‏ ‎гипофиз. ‎Гипофиз‏ ‎есть, ‎но‏ ‎без ‎седла.

   Когда ‎в ‎свое ‎время‏ ‎врачи‏ ‎сказали‏ ‎об ‎этом‏ ‎моей ‎маме,‏ ‎я ‎стояла‏ ‎рядом‏ ‎и ‎не‏ ‎поняла, ‎почему ‎мама ‎плачет ‎–‏ ‎ведь ‎лошадь‏ ‎без‏ ‎седла ‎намного ‎симпатичней,‏ ‎чем ‎с‏ ‎упряжью. ‎Кстати, ‎как ‎раз‏ ‎тогда‏ ‎я ‎слово‏ ‎«мутант» ‎впервые‏ ‎и ‎услышала. ‎«Мутант ‎ты ‎мой»,‏ ‎-‏ ‎сказала ‎мама,‏ ‎прижимая ‎меня‏ ‎к ‎груди, ‎- ‎«за ‎что‏ ‎же‏ ‎Бог‏ ‎наказал-то ‎нас».‏ ‎В ‎общем,‏ ‎три ‎слова‏ ‎я‏ ‎познала ‎в‏ ‎тот ‎день ‎– ‎«мутант», ‎«Бог»‏ ‎и ‎«гипофиз».

   - Где‏ ‎мозг‏ ‎– ‎там ‎и‏ ‎психика, ‎–‏ ‎мрачно ‎произнесла ‎бабушка, ‎когда‏ ‎мы‏ ‎вернулись ‎из‏ ‎больницы. ‎–‏ ‎Теперь ‎понятно, ‎откуда ‎все ‎эти‏ ‎ее‏ ‎коробки. ‎Другие‏ ‎дети, ‎с‏ ‎сёдлами, ‎в ‎дом ‎тащат, ‎а‏ ‎наша,‏ ‎понятное‏ ‎дело, ‎наоборот.‏ ‎Надо ‎убрать‏ ‎все ‎к‏ ‎чертовой‏ ‎матери ‎в‏ ‎чулан. ‎Нафига ‎я, ‎спрашивается, ‎корячусь‏ ‎из ‎Германии‏ ‎вечно.

   Бабушка‏ ‎была ‎биологом ‎и‏ ‎ездила ‎в‏ ‎Германию ‎на ‎конференции, ‎откуда‏ ‎привозила‏ ‎маме ‎модные‏ ‎платья, ‎а‏ ‎мне ‎– ‎красивые ‎немецкие ‎игрушки.‏ ‎Коробки,‏ ‎про ‎которые‏ ‎она ‎говорила‏ ‎– ‎это ‎была ‎еще ‎одна‏ ‎моя‏ ‎аномалия.‏ ‎Игровая. ‎Я‏ ‎любила ‎играть‏ ‎в ‎спонсора.

   Года‏ ‎три‏ ‎или ‎четыре‏ ‎мне ‎было, ‎когда ‎игру ‎эту‏ ‎придумала. ‎Теперь‏ ‎я‏ ‎понимаю, ‎что ‎будь‏ ‎у ‎меня‏ ‎гипофиз ‎в ‎седле, ‎я‏ ‎бы‏ ‎никогда ‎не‏ ‎стала ‎заниматься‏ ‎такими ‎глупостями, ‎но ‎чего ‎ждать‏ ‎от‏ ‎мутанта?

   А ‎так‏ ‎игра ‎заключалась‏ ‎в ‎том, ‎что, ‎затащив ‎под‏ ‎кровать‏ ‎побольше‏ ‎игрушек, ‎я‏ ‎набивала ‎ими‏ ‎коробку ‎из-под‏ ‎обуви‏ ‎и, ‎будучи‏ ‎ребенком ‎«свобоногуляющим», ‎так ‎как ‎у‏ ‎нас ‎был‏ ‎тихий‏ ‎двор, ‎и ‎меня‏ ‎из ‎окна‏ ‎всегда ‎видели, ‎выскальзывала ‎на‏ ‎улицу,‏ ‎где ‎принималась‏ ‎раздавать ‎игрушки‏ ‎детворе. ‎Детвора ‎при ‎этом ‎играла‏ ‎со‏ ‎мной ‎очень‏ ‎усердно, ‎а‏ ‎некоторые ‎– ‎по ‎нескольку ‎раз.‏ ‎Потом‏ ‎меня‏ ‎замечала ‎мама,‏ ‎выбегала ‎во‏ ‎двор, ‎затаскивала‏ ‎домой,‏ ‎отчитывала, ‎объясняя,‏ ‎что ‎игрушки ‎дорогие, ‎а ‎у‏ ‎детишек ‎и‏ ‎свои‏ ‎есть. ‎Я ‎кивала‏ ‎с ‎серьезным‏ ‎видом, ‎а ‎сама ‎шла‏ ‎в‏ ‎свою ‎комнату‏ ‎набивать ‎очередную‏ ‎коробку.

   Еще ‎одна ‎аномалия ‎была ‎игровая‏ ‎–‏ ‎съедобная. ‎Называлась‏ ‎«сосульки». ‎Будучи‏ ‎ребенком ‎худым ‎и ‎с ‎плохим‏ ‎аппетитом,‏ ‎сосульки,‏ ‎как ‎ни‏ ‎странно, ‎я‏ ‎могла ‎есть‏ ‎в‏ ‎любом ‎количестве‏ ‎и ‎с ‎удовольствием. ‎Как ‎только‏ ‎зимой ‎мы‏ ‎в‏ ‎детском ‎саду ‎выходили‏ ‎гулять, ‎я‏ ‎тут ‎же ‎набрасывалась ‎на‏ ‎сосульки‏ ‎и ‎начинала‏ ‎пожирать ‎их,‏ ‎что ‎не ‎скрылось ‎от ‎пытливых‏ ‎глаз‏ ‎воспитателей, ‎которые‏ ‎рассказали ‎об‏ ‎этом ‎моему ‎папе.

   Папа ‎прочел ‎мне‏ ‎лекцию,‏ ‎из‏ ‎которой ‎я‏ ‎ничего ‎не‏ ‎поняла, ‎но‏ ‎узнала‏ ‎новое ‎слово‏ ‎«микробы» ‎– ‎что-то ‎запредельно ‎страшное‏ ‎и ‎отчего‏ ‎умирают.‏ ‎Сделав ‎вывод, ‎что‏ ‎от ‎микробов‏ ‎умирают ‎обычные ‎люди, ‎а‏ ‎мутанты‏ ‎– ‎наоборот,‏ ‎на ‎следующий‏ ‎день ‎я ‎съела ‎все ‎сосульки,‏ ‎висевшие‏ ‎на ‎сарае‏ ‎возле ‎нашего‏ ‎корпуса.

   Вечером, ‎когда ‎бабушка ‎приволокла ‎меня‏ ‎из‏ ‎садика,‏ ‎папа ‎посмотрел‏ ‎пронзительно ‎в‏ ‎мои ‎глаза‏ ‎и‏ ‎тихо ‎спросил:

   - Опять?

   Я‏ ‎кивнула ‎и ‎уронила ‎голову ‎на‏ ‎грудь.

   Папа ‎взял‏ ‎трехлитровую‏ ‎банку, ‎и ‎мы‏ ‎с ‎ним‏ ‎пошли ‎туда, ‎где ‎я‏ ‎совершила‏ ‎преступление ‎против‏ ‎микробов. ‎Там‏ ‎он ‎отломил ‎одну ‎из ‎сосулек,‏ ‎положил‏ ‎в ‎банку,‏ ‎а ‎дома‏ ‎поставил ‎банку ‎на ‎батарею. ‎Когда‏ ‎сосулька‏ ‎растаяла,‏ ‎она ‎уступила‏ ‎место ‎грязной‏ ‎жиже. ‎Ах‏ ‎вот‏ ‎вы ‎какие,‏ ‎микробы, ‎подумала ‎я ‎и ‎ни‏ ‎чуточки ‎не‏ ‎испугалась,‏ ‎поэтому ‎до ‎окончания‏ ‎садика, ‎каждый‏ ‎зимний ‎вечер ‎я, ‎папа‏ ‎и‏ ‎трехлитровая ‎банка‏ ‎ходили ‎в‏ ‎садик ‎за ‎сосулькой. ‎Это ‎превратилось‏ ‎в‏ ‎семейный ‎ритуал.

   Весной‏ ‎и ‎осенью,‏ ‎когда ‎сосулек ‎не ‎было, ‎мой‏ ‎организм‏ ‎проявлял‏ ‎другие ‎аномалии.‏ ‎Например, ‎однажды‏ ‎у ‎меня‏ ‎нашли‏ ‎аденоиды.

   - М-да… ‎-‏ ‎сказал ‎седой ‎профессор. ‎– ‎Странный‏ ‎случай ‎–‏ ‎таких‏ ‎аденоидов ‎я ‎еще‏ ‎не ‎видел.

   - Каких?..‏ ‎– ‎испуганно ‎спросила ‎мама,‏ ‎вытаскивая‏ ‎меня ‎за‏ ‎колготку ‎из-под‏ ‎профессорского ‎стола.

   - Аномальных. ‎– ‎ответил ‎профессор.‏ ‎–‏ ‎Понимаете, ‎у‏ ‎вашей ‎дочки‏ ‎буквально ‎вся ‎голова ‎забита ‎этими‏ ‎полипами.

   - Так‏ ‎значит‏ ‎гипофиз ‎теперь‏ ‎в ‎седле?‏ ‎– ‎пропищала‏ ‎пятилетняя‏ ‎я.

   Профессор ‎посмотрел‏ ‎на ‎меня ‎поверх ‎очков, ‎после‏ ‎чего ‎достал‏ ‎инструменты,‏ ‎а ‎я ‎снова‏ ‎скрылась ‎под‏ ‎столом.

   - Не ‎бойся, ‎– ‎заглянул‏ ‎ко‏ ‎мне ‎профессор.‏ ‎– ‎Это‏ ‎быстро, ‎поэтому ‎не ‎больно. ‎А‏ ‎потом‏ ‎мама ‎тебе‏ ‎пломбир ‎купит‏ ‎– ‎вместо ‎анестезии.

   Так ‎я ‎узнала‏ ‎новое‏ ‎слово‏ ‎«анестезия», ‎но‏ ‎из-под ‎стола‏ ‎не ‎вылезла,‏ ‎а‏ ‎ответила:

   - Вы ‎тут‏ ‎отсекайте. ‎Я ‎при ‎свете ‎не‏ ‎хочу.

   Мама ‎снова‏ ‎схватилась‏ ‎за ‎мою ‎колготку,‏ ‎а ‎я‏ ‎– ‎за ‎ножку ‎стола.‏ ‎Нет,‏ ‎вы ‎только‏ ‎правильно ‎поймите‏ ‎– ‎я ‎совершенно ‎не ‎боялась‏ ‎профессора,‏ ‎просто ‎как‏ ‎всякий ‎нормальный‏ ‎мутант ‎в ‎тот ‎момент ‎стала‏ ‎одержима‏ ‎мыслью‏ ‎о ‎таинстве‏ ‎отсечения, ‎и‏ ‎не ‎хотела‏ ‎выходить‏ ‎в ‎свет.

   Когда‏ ‎все ‎же ‎таинство ‎свершилось, ‎и‏ ‎я, ‎полуживая,‏ ‎сидела‏ ‎на ‎парковой ‎скамейке,‏ ‎пытаясь ‎есть‏ ‎невкусный, ‎по ‎моему ‎мнению,‏ ‎пломбир,‏ ‎я ‎сказала‏ ‎маме:

   - А ‎что‏ ‎еще ‎отсекают ‎мутантам?

   Мама ‎закатила ‎глаза‏ ‎и‏ ‎отвела ‎меня‏ ‎к ‎детскому‏ ‎психиатру.

   Психиатр ‎долго ‎смотрел ‎на ‎меня,‏ ‎потом‏ ‎спросил‏ ‎у ‎мамы:

   - Она‏ ‎говорит ‎хорошо?

   - Ну‏ ‎как… ‎-‏ ‎замялась‏ ‎мама.

   - Слова ‎все‏ ‎произносит? ‎Речь ‎понятная? ‎– ‎он‏ ‎обратился ‎ко‏ ‎мне.‏ ‎– ‎Оленька, ‎расскажи‏ ‎немного ‎о‏ ‎себе.

   - У ‎моего ‎гипофиза ‎нет‏ ‎седла,‏ ‎– ‎ответила‏ ‎я. ‎–‏ ‎А ‎еще ‎я ‎питаюсь ‎микробами‏ ‎и‏ ‎прошла ‎обряд‏ ‎отсечения ‎полипов‏ ‎головы.

   - Понятно, ‎– ‎нахмурился ‎психиатр ‎и‏ ‎снова‏ ‎спросил‏ ‎у ‎мамы.‏ ‎– ‎И‏ ‎давно ‎Оленька‏ ‎так‏ ‎фантазирует?

   - Как ‎начала‏ ‎говорить… ‎- ‎вздохнула ‎мама ‎и‏ ‎добавила, ‎-‏ ‎С‏ ‎годика.

   - Она ‎разговаривает ‎с‏ ‎годика? ‎–‏ ‎округлил ‎глаза ‎психиатр. ‎–‏ ‎И‏ ‎фантазирует ‎-‏ ‎тоже?

   - Не ‎удивляйтесь,‏ ‎– ‎ответила ‎я. ‎– ‎Для‏ ‎мутанта‏ ‎это ‎нормально.‏ ‎Когда ‎я‏ ‎была ‎спонсором…

   Дальше ‎мне ‎не ‎дали‏ ‎договорить.‏ ‎Психиатр‏ ‎сказал, ‎что‏ ‎ему ‎надо‏ ‎подумать ‎над‏ ‎моим‏ ‎случаем, ‎выписал‏ ‎маме ‎успокоительное, ‎и ‎мы ‎ушли.

   Очередную‏ ‎мою ‎аномалию‏ ‎обнаружили‏ ‎в ‎школе ‎спортивных‏ ‎резервов, ‎куда‏ ‎меня ‎решил ‎отдать ‎папа.

   - Ты‏ ‎должна‏ ‎укрепить ‎свой‏ ‎дух ‎через‏ ‎познание ‎своего ‎тела! ‎– ‎объяснил‏ ‎папа‏ ‎причину ‎такого‏ ‎своего ‎решения.

   Я‏ ‎ничего ‎не ‎поняла ‎из ‎его‏ ‎слов,‏ ‎но‏ ‎выглядели ‎они‏ ‎так ‎аномально,‏ ‎что ‎я‏ ‎встала‏ ‎на ‎цыпочки‏ ‎и ‎шепнула:

   - Папа, ‎а ‎ты ‎на‏ ‎полипы ‎головы‏ ‎проверялся?

   Папа‏ ‎с ‎грустной ‎улыбкой‏ ‎взял ‎меня‏ ‎за ‎руку, ‎и ‎мы‏ ‎пошли‏ ‎в ‎медкомиссию,‏ ‎где ‎у‏ ‎меня ‎обнаружили ‎врожденный ‎порок ‎сердца.

   - У‏ ‎вашей‏ ‎дочки ‎нет‏ ‎сердечного ‎клапана,‏ ‎– ‎сообщил ‎кардиолог. ‎– ‎Неужели‏ ‎вы‏ ‎не‏ ‎знали?

   Папа ‎нахмурился.

   - А‏ ‎клапан ‎похож‏ ‎на ‎седло?‏ ‎–‏ ‎поинтересовалась ‎я‏ ‎у ‎кардиолога. ‎– ‎А ‎то‏ ‎одного ‎седла‏ ‎у‏ ‎меня ‎уже ‎нет.‏ ‎По-моему, ‎два‏ ‎– ‎это ‎многовато.

   - Чем ‎опасен‏ ‎порок?‏ ‎– ‎спросил‏ ‎в ‎свою‏ ‎очередь ‎папа.

   - Ну… ‎Это ‎надо ‎проверяться…‏ ‎-‏ ‎вздохнул ‎кардиолог.‏ ‎– ‎Масштаб‏ ‎патологии ‎и ‎так ‎далее. ‎Но‏ ‎пока‏ ‎еще‏ ‎рано…

   - А ‎когда‏ ‎будет ‎пора?‏ ‎– ‎Я‏ ‎вплотную‏ ‎подошла ‎к‏ ‎врачу. ‎– ‎Мутанты ‎вообще ‎долго‏ ‎живут? ‎Вы‏ ‎учтите‏ ‎– ‎у ‎меня‏ ‎кроме ‎клапана‏ ‎и ‎седла ‎еще ‎отсутствуют‏ ‎аномальные‏ ‎полипы ‎полголовы,‏ ‎и ‎зимой‏ ‎я ‎съедаю ‎все ‎микробы ‎на‏ ‎территории.

   - Пока‏ ‎все ‎физические‏ ‎нагрузки ‎стоит‏ ‎отменить, ‎– ‎сказал ‎врач ‎папе.‏ ‎–‏ ‎И‏ ‎никакого ‎спорта.‏ ‎Через ‎год‏ ‎сходите ‎к‏ ‎участковому‏ ‎кардиологу.

   Так ‎я‏ ‎сделала ‎вывод, ‎что ‎нормальные ‎мутанты‏ ‎укрепляют ‎свой‏ ‎дух‏ ‎не ‎через ‎познание‏ ‎тела, ‎а‏ ‎другими, ‎более ‎доступными, ‎аномальными‏ ‎способами,‏ ‎поэтому ‎на‏ ‎следующий ‎день‏ ‎увела ‎пятнадцать ‎детей ‎нашего ‎двора‏ ‎в‏ ‎лес ‎искать‏ ‎гномика ‎–‏ ‎акробата.

   Что ‎это ‎был ‎за ‎гномик,‏ ‎и‏ ‎жил‏ ‎ли ‎он‏ ‎в ‎том‏ ‎лесу, ‎я‏ ‎точно‏ ‎не ‎знала,‏ ‎но ‎предполагала, ‎что ‎он ‎вполне‏ ‎там ‎может‏ ‎быть,‏ ‎поэтому ‎не ‎видела‏ ‎оснований, ‎чтобы‏ ‎его ‎не ‎искать. ‎К‏ ‎тому‏ ‎же, ‎мои‏ ‎красочные ‎рассказы‏ ‎об ‎акробатах ‎очень ‎вдохновили ‎детей‏ ‎нашего‏ ‎двора.

   Но ‎после‏ ‎тщетных ‎поисков‏ ‎мы ‎сильно ‎заблудились, ‎замерзли, ‎проголодались,‏ ‎и‏ ‎нашла‏ ‎нас ‎милиция‏ ‎темной ‎ночью.‏ ‎После ‎этой‏ ‎истории‏ ‎родители ‎запретили‏ ‎детям ‎со ‎мной ‎общаться.

   В ‎пять‏ ‎лет ‎бабушка‏ ‎научила‏ ‎меня ‎читать. ‎И‏ ‎я, ‎решив,‏ ‎что ‎знаю ‎слишком ‎мало‏ ‎слов,‏ ‎которые ‎положено‏ ‎знать ‎мутанту,‏ ‎за ‎неделю ‎прочла ‎Большую ‎советскую‏ ‎энциклопедию.‏ ‎Я ‎старательно‏ ‎запоминала ‎все‏ ‎самые ‎сложные ‎слова, ‎которые ‎там‏ ‎находила,‏ ‎и‏ ‎скоро ‎стала‏ ‎разговаривать ‎примерно‏ ‎так:

   - А ‎вы‏ ‎не‏ ‎изречете ‎мне,‏ ‎уважаемые ‎господа, ‎невдолге ‎мы ‎под‏ ‎занавес ‎будем‏ ‎харчеваться?‏ ‎И ‎второе ‎блюдо‏ ‎- ‎дичь‏ ‎или ‎иные ‎умильности?

   Или:

   - Не ‎правда‏ ‎ли,‏ ‎мон ‎шер,‏ ‎нынче ‎мокропогодица‏ ‎не ‎вливает ‎в ‎члены ‎оптимизма.

   В‏ ‎результате‏ ‎со ‎мной‏ ‎перестали ‎общаться‏ ‎все ‎дети ‎нашего ‎двора, ‎-‏ ‎даже‏ ‎те,‏ ‎которые ‎не‏ ‎ходили ‎в‏ ‎лес ‎за‏ ‎гномиком-акробатом.

   В‏ ‎энциклопедии ‎было‏ ‎несколько ‎статей ‎про ‎мутантов. ‎Там‏ ‎ничего ‎не‏ ‎говорилось‏ ‎о ‎седлах ‎и‏ ‎клапанах, ‎но‏ ‎в ‎одной ‎я ‎вычитала,‏ ‎что‏ ‎в ‎Африке‏ ‎живут ‎мутанты,‏ ‎которые ‎способны ‎перелетать ‎с ‎дерева‏ ‎на‏ ‎дерево. ‎Погрустив,‏ ‎что ‎живу‏ ‎не ‎в ‎Африке, ‎я ‎решила‏ ‎все‏ ‎же‏ ‎проверить ‎себя‏ ‎на ‎летучесть.‏ ‎Когда ‎все‏ ‎домашние‏ ‎ушли ‎на‏ ‎работу, ‎я ‎разделась, ‎намазалась ‎папиной‏ ‎ваксой, ‎чтобы‏ ‎походить‏ ‎на ‎негра ‎с‏ ‎картинки ‎в‏ ‎энциклопедии, ‎на ‎шею ‎нацепила‏ ‎красные‏ ‎мамины ‎бусы,‏ ‎распахнула ‎окно,‏ ‎встала ‎на ‎подоконник ‎и ‎с‏ ‎криком‏ ‎«ку-ка-ре-ку» ‎сиганула‏ ‎с ‎нашего‏ ‎третьего ‎этажа.

   Приземлившись ‎на ‎декоративный ‎дерн,‏ ‎которым‏ ‎был‏ ‎украшен ‎газон‏ ‎под ‎окнами,‏ ‎я ‎разревелась‏ ‎оттого,‏ ‎что ‎не‏ ‎могу ‎летать, ‎и ‎попыталась ‎подняться,‏ ‎но ‎перед‏ ‎глазами‏ ‎все ‎поплыло.

   «Вот ‎что‏ ‎значит ‎отсеченное‏ ‎седло», ‎- ‎подумала ‎я‏ ‎и‏ ‎потеряла ‎сознание,‏ ‎после ‎чего‏ ‎очнулась ‎в ‎больничной ‎палате.

   Возле ‎кровати‏ ‎стояли‏ ‎родители ‎и‏ ‎бородатый ‎хирург.

   - Ну‏ ‎что, ‎героиня, ‎больше ‎летать ‎не‏ ‎будем?‏ ‎–‏ ‎спросил ‎у‏ ‎меня ‎он.

   - Нет,‏ ‎– ‎вздохнула‏ ‎я.‏ ‎– ‎Летают‏ ‎только ‎африканские ‎мутанты.

   - Ну ‎и ‎правильно!‏ ‎– ‎согласился‏ ‎хирург.‏ ‎– ‎Вот ‎тебе‏ ‎за ‎это‏ ‎от ‎меня!

   И ‎он ‎вручил‏ ‎мне‏ ‎маленький ‎блестящий‏ ‎ножик.

   - Что ‎это?‏ ‎– ‎спросила ‎я, ‎разглядывая ‎презент.

   - Скальпель,‏ ‎которым‏ ‎я ‎делал‏ ‎тебе ‎операцию.

   - Операцию?‏ ‎– ‎Я ‎вопросительно ‎посмотрела ‎на‏ ‎родителей.

   Папа‏ ‎грустно‏ ‎вздыхал. ‎Мама‏ ‎вытирала ‎носовым‏ ‎платком ‎глаза.

   - Тебе‏ ‎удалили‏ ‎селезенку, ‎которая‏ ‎благополучно ‎порвалась ‎в ‎результате ‎твоего‏ ‎полета, ‎–‏ ‎объяснил‏ ‎мне ‎хирург.

   - Новый ‎обряд‏ ‎отсечения? ‎–‏ ‎оживилась ‎я, ‎быстро ‎перелистывая‏ ‎в‏ ‎голове ‎страницы‏ ‎энциклопедии. ‎–‏ ‎Теперь ‎у ‎меня ‎нет ‎самого‏ ‎крупного‏ ‎лимфоидного ‎органа,‏ ‎имеющего ‎овальную‏ ‎уплощенную ‎форму?

   - Теперь ‎–- ‎нет, ‎–‏ ‎развел‏ ‎руками‏ ‎хирург, ‎а‏ ‎родителям ‎сказал.‏ ‎– ‎Какая‏ ‎умная‏ ‎девочка ‎у‏ ‎вас… ‎и ‎пройдемте ‎со ‎мной,‏ ‎надо ‎поговорить‏ ‎о‏ ‎переливании ‎крови.

   Они ‎ушли,‏ ‎а ‎я‏ ‎лежала, ‎счастливая, ‎смотрела ‎на‏ ‎скальпель‏ ‎и ‎думала,‏ ‎что ‎у‏ ‎меня ‎впереди ‎еще ‎столько ‎времени,‏ ‎а‏ ‎внутри ‎меня‏ ‎еще ‎столько‏ ‎лишнего, ‎а ‎вокруг ‎меня ‎–‏ ‎еще‏ ‎столько‏ ‎неизведанного.

   Да, ‎чуть‏ ‎не ‎забыла‏ ‎сказать ‎–‏ ‎во‏ ‎сне-то ‎я‏ ‎все-таки ‎летаю…