Мужское взросление, миграция, Парис и Ахиллес.

Простите, что я не допортил вам настроение на прошлой неделе, как обещал. Ничего. Сейчас допорчу.

Прошлый текст мы с вами закончили на том, что мигранты, в которых наша страна нуждается, чтобы просто-напросто выжить и сохранить нас — безусловно изменят нашу среду обитания, а, значит, нам придётся к ней адаптироваться.

Уже сама постановка проблемы вызывает у любого нормального человека естественное чувство дискомфорта и даже где-то возмущения. Любые новые усилия неприятны. А усилия по адаптации — то есть, направленные на себя же — самые неприятные и самые трудоёмкие.

Это нормально.

И ворчать по поводу неудобств — тоже нормально.

Но давайте вести себя как взрослые люди и понимать, что свобода — это осознанная необходимость, а «надо» — важнее, чем «хочу».

Ну, а для того, чтобы понять, как нам придётся меняться самим и как воспитывать своих детей и внуков, давайте посмотрим на то, какими словами мы формулируем свой дискомфорт, связанный с мигрантами.

В последнее время сеть наполнилась новыми словами и выражениями, которые специально сконструированы для дегуманизации мигрантов и людей так или иначе с ними связанных.

Приведу примеры: мастурбеки, дилдоджоны, многонационалы, дружбанародники, наташки, чернильницы, замоташки… и степашки.

Слово, которое меня тут выбешивает больше всего, это, наверное, слово «замоташка» — обозначающее женщину, одетую в соответствии с устаревшими у нас нормами приличия.

Причём эти люди зачастую выпячивают свою православность, ходят в храмы… И даже, наверное, видят там женщин с покрытыми головами, а сами, напротив, в соответствии с церковным этикетом снимают головной убор.

И вот они входят в храм и смотрят на икону Богородицы.

Им же не приходит в голову требовать убрать изображение ближневосточной нерусской «замоташки» из русского храма?

Почему Иосифа Обручника, который женился на Богородице задолго до того, как она достигла современного возраста согласия, не обвиняют в педофилии?

Впрочем, я отвлёкся. Вернёмся к теме.

Больше половины этих слов так или иначе связаны с половым поведением.

«Наташки» и «чернильницы» — это русские женщины, осквернившие себя браком или сожительством с нерусскими.

То есть, это язык половой конкуренции.

А половая конкуренция — одна из самых беспощадных.

Это конкуренция за право продолжить свой род, доказать свою эволюционную и популяционную ценность. Продолжиться в будущем.

Это иронично. Половая конкуренция есть, а желания продолжить род — нет. Рождаемость снижается, браки не заключаются до самого позднего возраста, заканчиваются разводом, рождение первого ребёнка откладывается на поздний возраст, когда родить трех и более — уже невозможно по причинам женского здоровья.

Прошу понять меня правильно. Это не осуждение свысока. Это в том числе и взгляд в зеркало.

При этом при всем — от русских девушек требуется скромное поведение, выбор русского мужа, многодетность, целомудрие… То есть, как можно сильнее приблизится к поведению и по качествам к «замоташке», но при этом не забывать вызывать в отношении себя желание, иначе как же их хотеть?

То есть, сохранять свои рекламно-потребительские свойства — игрушек, одновременно при этом являясь традиционным женщинами с архетипами матери и хранительницы дома, то есть, отражениями древнейших богинь, с которыми шутки плохи.

Помните историю яблока раздора? Парис выбирал между женщиной-мудрецом, женщиной-хранительницей и женщиной- любовной игрушкой и, выбрав игрушку, славно поиграл и начал войну на 10 лет, которая закончилась уничтожением его полиса.

Это было поведение ребёнка. Потребителя.

Первым взрослым поступком Париса — было решение вызвать на бой Менелая, рискуя жизнью, но защищая Трою.

Это была неудачная попытка, но все же она, видимо, зачитывается на весах судьбы. И в итоге он, будучи готовым пожертвовать собой — становится отцом нового народа.

Это его момент превращения.

Отличие взрослого от ребёнка и потребителя -– в ответственности. В исполнении своего долга в том числе с риском для жизни.

Мужчина — добытчик и защитник, грабитель и охранник, — творец силы и насилия. Это его главное свойство. И совершается эта сила и насилие мышцами или разумом — вопрос вторичный. Это умение быть мишенью насилия, платить цену страхом, болью и риском для жизни для того, чтобы воплощать себя. Доказывать себе и миру — своё мужество.

Мужчина не может свести себя к любовнику. Это — детская роль, в которой влюблённые просто потребляют друг друга, играют друг другом, не в состоянии ещё обрести истинную любовь, основанную на жертве.

Кстати, с другой стороны игры находится Ахиллес, который тоже играет — но не эротикой, а насилием.

Это две стороны одной медали мужской инфантильности: с одной стороны ребёнок-любовник, который хочет потреблять женщину, с другой ребёнок-хулиган, который желает доминирования.

Рядом с любовью Ахиллес впервые оказывается уязвим и победим. Его единственное уязвимое место — то которого касалась женщина.

Потому что уязвимость — неотъемлемое свойство любви и на неё нужно решиться.

Ни тот, ни другой неполноценны, потому что ставят свои таланы на место, на котором должен быть долг в отношении семьи, жены, детей, страны, Бога. Всего того, что этот долг порождает. То, что создаёт взрослого мужчину.

Мужчину — как и любое благородство — создаёт служение и долг. Хотелки этого создать не могут.

Мужчины, неспособные на причинение боли и на терпение боли, на риск — те, кто робко терпит доминирование других самцов, это те самые «Степашки».

Мужчины, отвязавшие насилие и боль, желание доминирования от долга и служения — это ядро «русских общин» и «этнобанд».

И общины, и этнобанды ведут пропаганду и вербовку, апеллируя к образу «степашки»:

«Кто не с нами и не такой, как мы — тот терпила и не мужчина».

Но проблема в том, что, во-первых, они и сами как мужчины зачастую совершенно незрелы, а во-вторых, они продают «нестепашковость» в обмен на поступки, которые мужской полноценности не приносят.

Мужчина — это роль в семье.

Посмотрите на семью «любовников/Парисов» и «хулиганов/Ахиллесов» и вы увидите упадок, несчастье и деградацию.

Роль мужчины в стране, то есть, создателя порядка и его утвердителя, в том числе ценой боли и её причинения, ценой риска для жизни — это и есть то, чего бояться оба вида последователей «общин».

Мужчина/отец, старший брат — это не тот, кто бьёт или не тот, кто трахает женщин. Этот тот, кто создаёт закон, правильный порядок вещей и утверждает его лаской и силой.

Одни хотят, чтобы насилие взял кто-то на себя вместо них и со щенячьим восторгом смотрят на бородачей из русских националистических организаций, а вторые — не понимают (и не хотят в силу инфантильности понимать), что насилие — это не основа порядка.

Основа порядка — это любовь. К жене. К маме. К соседям. К товарищам по работе. К курьеру. К таксисту. К клиенту.

Это не в смысле — сопливая умильная любовь с обнимашками. Это просто взрослое, зрелое чувство понимания, что рядом с тобой человеческое существо, которое в тебе нуждается.

Потому что детям нужно, чтобы отец их любил и воспитывал. Чтобы их хвалили. И ругали. А парикмахеру или таксисту из другой страны нужно, чтобы ему заплатили. И похвалили. Ему важно знать, что он заработал не только деньги, но и ваше отношение. Уважение. Что его труд — уважаем.

И ещё оно, существо, такое же, как и ты. Оно смертное.

Не в том смысле, что его можно убить. Хотя иногда это важно.

А в том, что у всего живого — есть один главный враг. Он придёт за всеми. За каждым.

И вопрос о том, сможете ли вы победить его — не последний. Возможно, что в хорошо собранной за жизнь компании это будет легче.