Почеловеки как вид
Этот текст будет открытым. Думаю, все поймут, почему.
Сегодня мы снова поговорим о фашизме. Точнее говоря, о том, как человек делается фашистом.
Этот процесс почему-то принято считать страшным и в каком-то смысле величественным. Его представляют как некий аналог оборотничества: вот был обычный человек, но вот у него полезли клыки, когти, шерсть, и вот уже перед нами лютый зверь — хищный, беспощадный и сильный. Был какой-то странный и нелепый хохол, а теперь это уже покрытый свастиками и рунами «азовец». Страшный.
Но все это чушь и иллюзии.
Во-первых, нацистская пехота — это только часть популяции фашистов. Причем самая малочисленная.
А во-вторых, все это только видимость. Это иллюзии, которыми фашист маскирует истинную картину произошедшего и происходящего с ним преображения.
Парадокс в том, что для того, чтобы стать нацистом, обращающийся должен всем сердцем возжелать стать страшным и сильным. Возжаждать этого больше всего на свете. А жажда эта просыпается в нем от того, что он о себе знает: он слаб, труслив, и его никто не боится и не уважает. Он всем должен показать и доказать. И он показывает, надевая брутальный шмот и покрывая тело грозными татухами. Парадокс в том, что, меняясь внешне, обращающийся закрепляет внутреннего себя именно в том виде, в каком он у себя же вызывал презрение. Эта двойственность становится причиной постоянного страха разоблачения и постоянного стремления подтвердить своё преображение поступками, доказывающими миру его страшность и силу.
Второе важное свойство фашиста — это убеждённость в том, что человечность — это слабость, а совесть — это способ слабых красть силу усильных. А фашист чертовски боится своей слабости. Он готов отдать все, что угодно, пожертвовать всем в обмен на силу. Потому что он — слабак и трус. Поэтому человечности фашист боится. Любого, кто утверждает человечность, фашист ненавидит, боится и пытается презирать изо всех сил.
То есть если внешне фашист покрывается мускулами и татухами и отличается от других людей, как волк от лабрадора, то внутренне он мутирует из приличного лабрадора в тойтерьера.
Фашист боится евреев, потому что мучительно подозревает их в интеллектуальном превосходстве, кавказцы виновны в повышенной маскулинности, отчего фашист страдает во всю свою закомплексованную душу. Азиаты же пугают его своим коварством. Фашиста может обидеть каждый. За любым углом скрывается тот, кто умнее, сильнее, смелей и опаснее его. Жизнь фашиста — тёмный лес, полный хищников, в котором он, как заяц, бегающий от лисы, волка и медведя. При этом внешне-то он всячески подражает волку. Получается такой биологический транс — волк с заячьим сердечком.
Он, как гусеница, которая пытается мимикрировать под змею, или бабочка, имитирующая окраской глаза хищника. Поэтому злодеяния фашиста предельно омерзительны и нарочито бесчеловечны. Они же — его инструмент мимикрии под силу.
Но все это про самую тупую популяцию нацистов.
И они даже не самая опасная ветвь развития этого вида.
Есть особи намного хуже.
На них не найдёшь татух и рун. Они обычны до тривиальности. Они ничем не отличаются от вас. Может быть, только тем, что немного более мелочны и чуть-чуть пошловаты.
Они вполне довольны собой и не имеют ярких комплексов.
Они никогда не пойдут на злодеяние сами. Это ниже их достоинства.
Цель фашиста очень проста — ему просто хочется «жить по-человечески». Просто для него «по-человечески» — это не про совесть. Это про потребление.Про удобство, комфорт, уют.
Он хочет вкусно есть, хорошо одеваться. Хочет заниматься своим хобби. Например, астрономией или историей. Поэтому он хочет телескоп или какой-нибудь редкий исторический сборник.
Он хочет достойную пенсию.
Для него это и есть «жизнь по-человечески». Человечность же — опасная иллюзия, инструмент ограбления, препятствие к его жизни по-человечески.
Почеловек — это вечная жертва воров, бездельников, дураков, грабителей и прочих недолюдей, которые не дают ему жить так, как он хочет. Как он заслуживает.
Почеловек не желает никому зла, смерти, увечий и так далее. Просто если те, кто стоит междуним и его жизнью по-человечески, не понимают по-человечески?
Если это ватное быдло с Даунбаса и Лугандона не понимает, что своими сантиментами по поводу России и «русского мира» они мешают ему стать настоящим европейцем и жить по-человечески как в Европе?
Ну, они не понимают по-человечески!
Ну что с ними делать?
Нельзя же позволить им не пустить нас в Европу к вожделенному потреблению, к европенсиям?
Они сами виноваты, что с ними по-человечески нельзя. То есть они виноваты в том, что их не убеждают рассказы о пенсии в 500 евро и другой уровень сытости. А если они не понимают по-человечески, значит, они не вполне люди.
Почеловек не желает убивать сам. Но у него есть исполнитель его похотей — нацист первого вида, описанный нами выше.
Роль почеловека в том, чтобы одобрить преступление. Сделать его респектабельным.
Это он — почтенный семьянин, горожанин, бюргер, мещанин, интеллигент — он ради своего удобства, достатка, покоя и здорового сна, вкусного и здорового питания, мягкого кала и регулярной половой жизни делает преступление основой государства. Делает без единого подвига.
Молча.
Самим молчанием.
Это он, тяжело вздыхая и даже сожалея, что по-другому, по-человечески с русскими нельзя, соглашается с отправкой вооружения на Украину.
Это он, сетуя на бездействие государства одобряет действия добровольцев — мигрантоборцев. Они спасают его от дискомфорта. Ему безразлична судьба как этих неприятных мигрантов так и вообще всех кроме него. На его жизнь страны и народа хватит.
Он просто хочет по-человечески кушать, спать, совокупляться и гулять. Хочет оплачивать хобби. Он может в качестве хобби или работы иметь изучение нацистских преступлений. Он даже будет от них в шоке. Он может лечить людей. Всех почти одинаково. Почти. Так чтобы никто не заметил разницы. Он может их учить.
Например, как заслуженный учитель России Тамара Эйдельман.
Просто взамен он хочет получить то, что невозможно оплатить никак иначе как чужой кровью, несчастьем, несправедливостью.
Впрочем, почему несправедливостью? Разве те, кто не понимает по-человечески заслуживают человеческого обращения? Разве нечеловеческое обращение с ними — несправедливо?
Эти ватники, колорады, совки, ценные спциалисты, мастурбеки, замоташки и степашки — они же не понимают по-человечески. Так же?
Иногда им приходится притворяться христианами. Но подлая их похоть заставляет их править Евангелие и Христа, делать к ним дополнения или вырезать их и цензурировать.
Потому что «по-человечески» почеловеков и человечность у Сына Человеческого — контрастно разные.
Для него «Не хлебом единым жив человек», а для них — «Хлеба и зрелищ, потому что ничто человеческое нам не чуждо».
Под человеческим они понимают
«Что значит человек, когда его заветные желанья — Еда да сон? Животное — не более».
Не Шекспира. А его полную противоположность.
Этот бытовой, жуткий, тихий, почти незаметный штамм фашизма изумительно описан Фридрихом Дюрренматтом в «Старой Даме».
Все граждане-горожане города Гюлена — порядочные люди. И для того, чтобы превратить их в зверей нужно невероятно многое — всего лишь указать им того, кто виновен в том, что они не могут увеличить потребление. Кто стоит между ними и их занавесками, телескопами, пластырями, органами, булками с кремом.
Илья Эренбург поразился найденным в доме немецкого бюргера, обычнейшего человека — двух краденных простынь.
«В шкапу седельщика — двенадцать немецких простынь и две украинские — „подарочек сына“. Зачем ему понадобились эти две? Прочтите сентенции на стене. Здесь и „Порядок — твое богатство“, и „Днем полезное дело, ночью приятный сон“, и, наконец: „Лишнее никогда не помешает“. Казалось, не помешают седельщику две краденые простыньки; а вышло наоборот: сына убили на Днестре, сам седельщик потерял и мастерскую, и кровать, и двенадцать немецких простынь…»
И именно это и есть дух фашизма. Его суть. Не марши с факелами, салюты и выкрики. Не татухи. Это все шелуха.
Ужас фашизма в том человеке, который положит в свой шкаф две простынки, отстирав их от крови хозяев.
Чтобы хоть чуть-чуть приблизится к своей мечте «пожить по-человечески».
Фашизм — это опошленное понимание человека и человечности.
Фашизм — это пошлость.