Хищные треники страха

Мои уважаемые коллеги – ув. Виктор и ув. Кримсон подняли вдвоем интересную тему разнообразия российского патриотизма и портрета российского патриота.

Кримсон:

«Откуда это желание создать и с пеной у рта защищать образ российского патриота в виде карикатурного мужика в ушанке и майке алкоголичке, который орет на телевизор, мечтает сжечь центральный банк, гордится незнанием иностранных языков и питается исключительно пельменями под музыку Любэ? И можно ли как-то осторожно этот образ демонтировать в головах наших современников?»

Виктор:

«…случилось раздвоение патриотизма: непримиримо-хардкорная часть его заняла несгибаемую позицию, согласно которой только некритичная убеждённость, что всё плохо и будет ещё хуже (поскольку Чубайс не казнён и приватизацию не отменили, а деревни всё гибнут), является настоящим, осведомлённым - чуть не сказал свидомым - и честным патриотизмом. Отсюда и нелепая эстетика майки-алкоголички, телевизора, невротической ностальгии, бесконечной обороны Иосифа Виссарионовича Сталина от современности, а также нигилизм, пессимизм и фатализм».

Тема приняла столь возбуждающую интеллект позицию, что не могу не вставить.

Рассуждения Виктора и недоумение Ивана мне понятны.

Образ русского патриота как растрепанного мужика в майке-алкашке, маргинала слушающего нечто невысокоэстетичное и не статусное сложился, как это ни странно звучит – исторически.

Это вообще нормально то, что люди живут в обстоятельствах и историческом контексте.

И в этом контексте люди вынуждены находить тот способ поведения, который сохранял бы их человечность – то есть достоинство, любовь к стране в актуальном ее состоянии.

Так вот о патриотизме современников.

Современники пережили не самые радужные исторические этапы нашей страны.

На какой-то момент нашей истории любовь к Родине была невыносима мучительна.

Любовь подразумевает сопереживание тому, что любимо. И когда любимое находится в состоянии болезни и упадка, в состоянии разложения и даже растления, когда статусное потребление чего угодно – это приз, полученный теми, кто это любимое растоптал и растлил – ты выбираешь свою сторону, как в этическом, так и в эстетическом плане.

В этом ужасе нужно было найти себя, найти опору, найти свое «нет», которое можно было высказать историческим обстоятельствам. Найти свой способ любви к изуродованному.

Не смотря ни на что.

Ты отвергаешь европейский костюм как одежду врага.

Ты отвергаешь стейк, отвергаешь Гершвина.

Ты принимаешь майку, треники и пельмени.

Ты воспринимаешь их не как пошлость, а как символ сопричастности к судьбе. Ты надеваешь эти треники и майку в каком-то смысле как крестик.

Это был не просто символ нашего поражения. Это был символ нашей упрямой веры в воскресенье.

В этом нет ничего смешного.

Искренняя любовь всегда прекрасна.

И она всегда творит. Просто потому что любовь не может не творить.

У этой эстетики и у этого исторического периода тоже возникла своя красота, которая неожиданно подарила этим майке и треникам крылья.

Вот:


Юрий Юлианович сделал невероятно много для того, чтобы сохранить в нас способность любить «Родину-уродину» в самых жутких обстоятельствах. Не смотря на ее слабость и позор. Любить ее упрямо и безнадежно. Любить ее раны и вонь ее гноя.

Любить, не смотря на войну в Чечне, не смотря на пошлость в телевизоре, не смотря.

Не смотря глазами.

А смотря только сердцем.

Но история не стоит на месте.

И за 90-ми пришли и нулевые. А там пришли и десятые, а вместе с ними и «Русская Весна».

Россия вернулась в историю. Она стала побеждать и богатеть.

И костюм из одежды врага превратился в обычную рабочую одежду. В такую же достойную как русский ватник. А стейк – хороший рибай из мраморной говядины – перестал быть актом глумления над окружающим голодом и стал просто вкусным заработанным мясом родом из Курской области, где пасутся самые большие в мире стада «Черного Ангуса».

Проблема в том, что для кого-то это время наступило уже слишком поздно.

А для кого-то это время просто стало чужим временем.

Оказалось, что для многих то, что они считали любовью к стране – было просто источником спасительного отчаяния снимающего ответственность.

А для кого-то – времена разрухи и растления – были временем, когда до Родины можно было снисходить, а не работать на нее и не тянуться за ней.

То, к чему только что чествовали умилительную сладкую жалость – встало и ушло на работу и войну.

На русскую весну.

А они остались в своих трениках. Одни.

И во след этому ушедшему зазвучало испуганное и растерянное:

Они слишком стары и слабы, слишком испуганны для того, чтобы последовать за Россией дальше – в ее историю.

Они полюбили свое отчаяние, укрылись им как одеялом с головой, чтобы не видеть рассвета и не проснуться.

Они полюбили отчаяние как водочку. Майка и треники – теперь не соединяют их ни с чем, а напротив – отделяют их как истинно верующих от остального павшего.

Страх жизни в сочетании с самолюбованием и гордынькой, агрессивная непричастность – вот что это такое.

Они безустанно отрясают со своих ног прах наших домов, а дома наши – все не падают.

А они все ждут и ждут, смотрят не мигая слезящимися глазами – когда же наконец чужой им морок развеется.

Бесплатный
3 комментария