Одна ‎из‏ ‎самых ‎известных ‎фотографий ‎мировой ‎космонавтики.‏ ‎Анна ‎Ли‏ ‎Фишер‏ ‎с ‎шаттла ‎«Дискавери»,‏ ‎1984 ‎год.‏ ‎Могла, ‎кстати, ‎слетать ‎дважды,‏ ‎но‏ ‎второй ‎полет‏ ‎ей ‎зарубили:‏ ‎как ‎раз ‎перед ‎предполагаемой ‎экспедицией‏ ‎погиб‏ ‎«Челленджер», ‎так‏ ‎что ‎она‏ ‎занималась ‎уже ‎только ‎подготовкой ‎новых‏ ‎астронавтов‏ ‎и‏ ‎планированием ‎полетов.‏ ‎Но, ‎кстати,‏ ‎хорошо ‎занималась:‏ ‎отдел,‏ ‎отвечавший ‎за‏ ‎планирование ‎полетов ‎и ‎тренировки ‎персонала‏ ‎для ‎МКС,‏ ‎она‏ ‎некоторое ‎время ‎возглавляла.‏ ‎В ‎общем,‏ ‎мощная ‎тетечка. ‎И ‎фотография,‏ ‎конечно,‏ ‎отличная.

Капитан ‎Граффенрейд‏ ‎стоял ‎впереди ‎своей ‎роты. ‎Его‏ ‎полк ‎еще‏ ‎не‏ ‎вступил ‎в ‎бой.‏ ‎Он ‎занимал‏ ‎участок ‎передовой, ‎которая ‎вправо‏ ‎тянулась‏ ‎мили ‎две‏ ‎по ‎открытой‏ ‎местности.

Левый ‎фланг ‎заслонял ‎лес ‎—‏ ‎в‏ ‎лесу ‎терялась‏ ‎линия ‎фронта,‏ ‎уходившая ‎вправо, ‎но ‎было ‎известно,‏ ‎что‏ ‎она‏ ‎простирается ‎на‏ ‎много, ‎много‏ ‎миль.

Отступя ‎сто‏ ‎ярдов,‏ ‎проходила ‎вторая‏ ‎линия. ‎Здесь ‎располагались ‎колонны ‎резервных‏ ‎частей. ‎На‏ ‎невысоких‏ ‎холмах ‎между ‎этими‏ ‎двумя ‎линиями‏ ‎занимали ‎позиции ‎артиллерийские ‎батареи.‏ ‎Там‏ ‎и ‎сям‏ ‎виднелись ‎группы‏ ‎верховых ‎— ‎генералы ‎в ‎сопровождении‏ ‎штабных‏ ‎офицеров ‎и‏ ‎личной ‎охраны,‏ ‎командиры ‎полков, ‎— ‎они ‎нарушали‏ ‎четкий‏ ‎порядок‏ ‎построенных ‎войсковых‏ ‎колонн ‎и‏ ‎подразделений. ‎Многие‏ ‎из‏ ‎этих ‎выдающихся‏ ‎личностей ‎сидели ‎на ‎лошадях ‎неподвижно,‏ ‎с ‎биноклями‏ ‎в‏ ‎руках ‎и ‎внимательно‏ ‎обозревали ‎окрестности,‏ ‎другие ‎же, ‎выполняя ‎различные‏ ‎распоряжения,‏ ‎не ‎спеша‏ ‎скакали ‎взад‏ ‎и ‎вперед. ‎Чуть ‎подальше ‎группировались‏ ‎санитары‏ ‎с ‎носилками,‏ ‎санитарные ‎повозки,‏ ‎фургоны ‎с ‎воинским ‎снаряжением ‎и,‏ ‎конечно,‏ ‎денщики‏ ‎офицеров. ‎А‏ ‎еще ‎дальше,‏ ‎по ‎направлению‏ ‎к‏ ‎тылу, ‎на‏ ‎протяжении ‎многих ‎миль, ‎вдоль ‎всех‏ ‎дорог ‎находилось‏ ‎огромное‏ ‎множество ‎людей, ‎не‏ ‎принимающих ‎непосредственного‏ ‎участия ‎в ‎боевых ‎действиях‏ ‎—‏ ‎но ‎по‏ ‎мере ‎своих‏ ‎сил ‎выполняющих ‎пусть ‎не ‎такие‏ ‎славные,‏ ‎но ‎тем‏ ‎не ‎менее‏ ‎весьма ‎важные ‎обязанности ‎по ‎обеспечению‏ ‎фронта‏ ‎всем‏ ‎необходимым.

Боевое ‎расположение‏ ‎армии, ‎ожидающей‏ ‎наступления ‎или‏ ‎готовящейся‏ ‎к ‎нему,‏ ‎представляет ‎собой ‎картину, ‎полную ‎контрастов.‏ ‎Для ‎подразделений,‏ ‎занимающих‏ ‎передовые ‎позиции, ‎характерны‏ ‎точность ‎и‏ ‎аккуратность, ‎напряженное ‎внимание, ‎тишина.‏ ‎Чем‏ ‎дальше ‎к‏ ‎тылу, ‎тем‏ ‎эти ‎отличительные ‎черты ‎становятся ‎все‏ ‎менее‏ ‎и ‎менее‏ ‎заметными ‎и‏ ‎наконец ‎совсем ‎исчезают, ‎уступая ‎место‏ ‎беспорядку,‏ ‎гвалту,‏ ‎шуму ‎и‏ ‎суете. ‎То,‏ ‎что ‎раньше‏ ‎представляло‏ ‎собой ‎нечто‏ ‎однородное, ‎становится ‎разнородным. ‎Куда ‎девалась‏ ‎четкость, ‎на‏ ‎смену‏ ‎выдержке ‎и ‎спокойствию‏ ‎приходит ‎лихорадочная‏ ‎деятельность, ‎неизвестно, ‎на ‎что‏ ‎направленная,‏ ‎вместо ‎гармонии‏ ‎наступает ‎хаос,‏ ‎строгий ‎порядок ‎сменяется ‎суматохой. ‎Смятение‏ ‎охватывает‏ ‎всех ‎и‏ ‎вся. ‎Люди‏ ‎в ‎тылу ‎невольно ‎распускаются.

С ‎того‏ ‎места,‏ ‎где‏ ‎он ‎стоял‏ ‎во ‎главе‏ ‎своей ‎роты,‏ ‎капитан‏ ‎Граффенрейд ‎мог‏ ‎свободно ‎наблюдать ‎за ‎местоположением ‎противника.‏ ‎Перед ‎ним‏ ‎на‏ ‎добрых ‎полмили ‎расстилалась‏ ‎равнина, ‎затем‏ ‎начинался ‎небольшой ‎подъем, ‎покрытый‏ ‎редким‏ ‎леском. ‎И‏ ‎ни ‎одной‏ ‎живой ‎души ‎кругом. ‎Трудно ‎представить‏ ‎себе,‏ ‎думал ‎он,‏ ‎картину ‎более‏ ‎мирную, ‎чем ‎этот ‎прелестный ‎пейзаж‏ ‎с‏ ‎его‏ ‎полосками ‎коричневатых‏ ‎полей, ‎над‏ ‎которыми ‎уже‏ ‎дрожало‏ ‎марево ‎утреннего‏ ‎зноя. ‎И ‎в ‎лесу ‎и‏ ‎в ‎полях‏ ‎стояла‏ ‎полная ‎тишина. ‎Даже‏ ‎лая ‎собаки,‏ ‎даже ‎пения ‎петуха ‎не‏ ‎долетало‏ ‎со ‎стороны‏ ‎прятавшегося ‎за‏ ‎деревьями ‎деревенского ‎домика, ‎который ‎стоял‏ ‎на‏ ‎вершине ‎холма.

И‏ ‎тем ‎не‏ ‎менее ‎все, ‎кто ‎находились ‎здесь,‏ ‎знали,‏ ‎что‏ ‎они ‎стоят‏ ‎лицом ‎к‏ ‎лицу ‎со‏ ‎смертью.

Капитан‏ ‎Граффенрейд ‎еще‏ ‎ни ‎разу ‎в ‎жизни ‎не‏ ‎видел ‎вооруженного‏ ‎врага,‏ ‎хотя ‎война, ‎в‏ ‎которой ‎его‏ ‎полк ‎принял ‎участие ‎одним‏ ‎из‏ ‎первых, ‎длилась‏ ‎уже ‎два‏ ‎года. ‎У ‎него ‎было ‎редкое‏ ‎преимущество‏ ‎перед ‎другими:‏ ‎он ‎имел‏ ‎военное ‎образование, ‎и, ‎когда ‎его‏ ‎товарищи‏ ‎отправились‏ ‎на ‎фронт,‏ ‎капитан ‎был‏ ‎оставлен ‎на‏ ‎административной‏ ‎службе ‎в‏ ‎столице ‎своего ‎штата, ‎где, ‎как‏ ‎полагали, ‎он‏ ‎мог‏ ‎быть ‎более ‎полезен.‏ ‎Он ‎попытался‏ ‎протестовать ‎против ‎этого, ‎как‏ ‎это‏ ‎сделал ‎бы‏ ‎плохой ‎солдат,‏ ‎но ‎в ‎конце ‎концов ‎подчинился,‏ ‎как‏ ‎подобало ‎солдату‏ ‎хорошему.

Он ‎был‏ ‎хорошо ‎знаком ‎с ‎губернатором ‎штата,‏ ‎был‏ ‎тесно‏ ‎связан ‎с‏ ‎ним ‎по‏ ‎службе ‎и‏ ‎пользовался‏ ‎его ‎доверием‏ ‎и ‎расположением. ‎Тем ‎не ‎менее‏ ‎он ‎категорически‏ ‎возражал‏ ‎против ‎присвоения ‎ему‏ ‎более ‎высоких‏ ‎чинов, ‎в ‎результате ‎чего‏ ‎младшие‏ ‎офицеры ‎то‏ ‎и ‎дело‏ ‎обгоняли ‎его ‎по ‎служебной ‎лестнице.

Смерть‏ ‎была‏ ‎частой ‎гостьей‏ ‎в ‎его‏ ‎полку, ‎поэтому ‎вакансии ‎среди ‎командного‏ ‎состава‏ ‎были‏ ‎нередки. ‎Но,‏ ‎руководствуясь ‎рыцарским‏ ‎чувством, ‎он‏ ‎считал,‏ ‎что ‎воинские‏ ‎почести ‎должны ‎принадлежать ‎по ‎праву‏ ‎тем, ‎кто‏ ‎на‏ ‎себе ‎испытывает ‎все‏ ‎тяготы ‎и‏ ‎невзгоды ‎войны, ‎поэтому ‎он‏ ‎упорно‏ ‎сохранял ‎свой‏ ‎скромный ‎чин‏ ‎и ‎всячески ‎помогал ‎другим ‎делать‏ ‎карьеру.

Его‏ ‎высокая ‎принципиальность‏ ‎была ‎наконец‏ ‎оценена ‎по ‎заслугам, ‎он ‎был‏ ‎освобожден‏ ‎от‏ ‎ненавистных ‎ему‏ ‎обязанностей ‎и‏ ‎послан ‎на‏ ‎фронт.‏ ‎И ‎вот‏ ‎теперь, ‎еще ‎не ‎обстрелянный, ‎не‏ ‎обожженный ‎огнем‏ ‎войны,‏ ‎он ‎находился ‎на‏ ‎самой ‎передовой‏ ‎позиции, ‎среди ‎закаленных ‎в‏ ‎боях‏ ‎ветеранов. ‎Они‏ ‎знали ‎о‏ ‎нем ‎лишь ‎понаслышке ‎и ‎были‏ ‎отнюдь‏ ‎не ‎высокого‏ ‎мнения.

Никто, ‎даже‏ ‎те ‎офицеры-однополчане, ‎в ‎чью ‎пользу‏ ‎он‏ ‎отказывался‏ ‎от ‎своих‏ ‎прав, ‎не‏ ‎понимали, ‎что‏ ‎во‏ ‎всех ‎своих‏ ‎поступках ‎он ‎руководствовался ‎чувством ‎долга.‏ ‎Им ‎некогда‏ ‎было‏ ‎разбираться ‎в ‎его‏ ‎побуждениях, ‎поэтому‏ ‎они ‎решили, ‎что ‎капитан‏ ‎Граффенрейд‏ ‎простонапросто ‎увиливал‏ ‎от ‎исполнения‏ ‎своего ‎долга, ‎пока ‎наконец ‎его‏ ‎силой‏ ‎не ‎отправили‏ ‎на ‎фронт.‏ ‎Слишком ‎гордый, ‎чтобы ‎объяснить, ‎однако‏ ‎не‏ ‎настолько‏ ‎толстокожий, ‎чтобы‏ ‎не ‎чувствовать‏ ‎этой ‎несправедливости‏ ‎по‏ ‎отношению ‎к‏ ‎себе, ‎все, ‎что ‎он ‎мог,‏ ‎— ‎это‏ ‎терпеть‏ ‎и ‎надеяться ‎на‏ ‎будущее.

Во ‎всей‏ ‎федеральной ‎армии ‎не ‎было‏ ‎в‏ ‎то ‎летнее‏ ‎утро ‎человека,‏ ‎который ‎с ‎таким ‎радостным ‎подъемом‏ ‎ожидал‏ ‎бы ‎начало‏ ‎боя, ‎как‏ ‎Андерсон ‎Граффенрейд. ‎Он ‎был ‎настроен‏ ‎бодро,‏ ‎бурная‏ ‎энергия ‎переполняла‏ ‎его.

Взволнованный, ‎возбужденный,‏ ‎он ‎с‏ ‎трудом‏ ‎мог ‎дождаться‏ ‎момента, ‎когда ‎неприятель ‎наконец ‎ринется‏ ‎в ‎атаку.‏ ‎Он‏ ‎не ‎боялся. ‎Для‏ ‎него ‎это‏ ‎был ‎долгожданный ‎случай ‎—‏ ‎возможность‏ ‎доказать, ‎что‏ ‎он ‎настоящий‏ ‎солдат ‎и ‎герой. ‎Каков ‎бы‏ ‎ни‏ ‎был ‎исход‏ ‎боя, ‎он‏ ‎отстоит ‎свое ‎право ‎на ‎уважение‏ ‎солдат,‏ ‎право‏ ‎на ‎дружеское‏ ‎отношение ‎однополчан,‏ ‎на ‎внимательное‏ ‎отношение‏ ‎начальства. ‎Сердце‏ ‎его ‎чуть ‎не ‎выпрыгнуло ‎из‏ ‎груди, ‎когда‏ ‎послышался‏ ‎бодрый ‎звук ‎горна,‏ ‎играющего ‎сигнал‏ ‎к ‎сбору. ‎Легкой ‎походкой,‏ ‎почти‏ ‎не ‎чувствуя‏ ‎земли ‎под‏ ‎ногами, ‎он ‎выбежал ‎вперед ‎и‏ ‎стал‏ ‎во ‎главе‏ ‎роты. ‎С‏ ‎каким ‎восторгом ‎наблюдал ‎он, ‎как‏ ‎в‏ ‎соответствии‏ ‎с ‎продуманной‏ ‎ранее ‎тактикой‏ ‎его ‎полк‏ ‎занимал‏ ‎линию ‎передовой‏ ‎обороны.

И ‎если ‎при ‎этом ‎ему‏ ‎вспомнились ‎темные‏ ‎глаза,‏ ‎которые, ‎наверное, ‎затуманятся,‏ ‎читая ‎в‏ ‎газетах ‎отчеты ‎о ‎событиях‏ ‎этого‏ ‎дня, ‎то‏ ‎кто ‎может‏ ‎осудить ‎его ‎за ‎это? ‎Кто‏ ‎укорит‏ ‎его ‎в‏ ‎слабости, ‎в‏ ‎недостатке ‎боевого ‎пыла?

Вдруг ‎из ‎леска,‏ ‎который‏ ‎находился‏ ‎впереди, ‎поднялся‏ ‎высокий ‎столб‏ ‎белого ‎дыма.‏ ‎Впечатление‏ ‎было ‎такое,‏ ‎будто ‎он ‎возник ‎в ‎ветвях‏ ‎деревьев, ‎на‏ ‎самом‏ ‎деле ‎это ‎был‏ ‎выстрел ‎из‏ ‎орудия, ‎спрятанного ‎на ‎вершине‏ ‎холма.‏ ‎В ‎следующий‏ ‎момент ‎раздался‏ ‎сильный ‎раскатистый ‎взрыв, ‎сопровождаемый ‎отвратительным‏ ‎и‏ ‎страшным ‎звуком,‏ ‎который, ‎вырвался‏ ‎вперед, ‎с ‎невероятной ‎быстротой ‎преодолел‏ ‎лежащее‏ ‎между‏ ‎полком ‎и‏ ‎лесом ‎пространство,‏ ‎за ‎какую-то‏ ‎долю‏ ‎секунды ‎из‏ ‎еле ‎слышного ‎посвистывания ‎превратился ‎в‏ ‎страшный ‎рев,‏ ‎так‏ ‎что ‎человеческое ‎воображение‏ ‎просто ‎не‏ ‎в ‎силах ‎было ‎воспринять‏ ‎все‏ ‎стадии ‎этой‏ ‎ужасной, ‎неумолимо‏ ‎нарастающей ‎прогрессии. ‎Ряды ‎солдат ‎заметно‏ ‎дрогнули.‏ ‎Неожиданный ‎взрыв‏ ‎заставил ‎всех‏ ‎испуганно ‎зашевелиться.

Капитан ‎Граффенрейд ‎инстинктивно ‎пригнулся‏ ‎и‏ ‎вскинул‏ ‎обе ‎руки,‏ ‎ладонями ‎от‏ ‎себя, ‎словно‏ ‎защищая‏ ‎голову. ‎В‏ ‎то ‎же ‎время ‎он ‎услышал‏ ‎громкий ‎звук‏ ‎разрыва‏ ‎и ‎увидел ‎на‏ ‎пригорке ‎позади‏ ‎линии ‎фронта ‎густой ‎столб‏ ‎дыма,‏ ‎смешанного ‎с‏ ‎пылью. ‎Снаряд‏ ‎пролетел ‎в ‎ста ‎футах ‎слева‏ ‎от‏ ‎него! ‎Ему‏ ‎послышался, ‎—‏ ‎а ‎может ‎быть, ‎это ‎было‏ ‎просто‏ ‎его‏ ‎воображение, ‎—‏ ‎негромкий ‎издевательский‏ ‎смех. ‎Повернувшись‏ ‎в‏ ‎ту ‎сторону,‏ ‎он ‎встретился ‎глазами ‎с ‎лейтенантом,‏ ‎своим ‎заместителем,‏ ‎который‏ ‎смотрел ‎на ‎него‏ ‎с ‎нескрываемой‏ ‎насмешкой. ‎Он ‎провел ‎взглядом‏ ‎по‏ ‎лицам ‎солдат,‏ ‎стоявших ‎в‏ ‎шеренге ‎за ‎ним. ‎Солдаты ‎смеялись,‏ ‎—‏ ‎неужели ‎над‏ ‎ним? ‎Кровь‏ ‎хлынула ‎ему ‎в ‎голову, ‎бледное‏ ‎за‏ ‎минуту‏ ‎перед ‎этим‏ ‎лицо ‎запылало.‏ ‎Стыд ‎и‏ ‎обида‏ ‎больно ‎жгли‏ ‎ему ‎щеки.

Вражеский ‎выстрел ‎остался ‎без‏ ‎ответа: ‎офицер,‏ ‎командующий‏ ‎этим ‎участком ‎фронта,‏ ‎повидимому, ‎счел‏ ‎нежелательным ‎ввязываться ‎в ‎артиллерийскую‏ ‎дуэль.‏ ‎И ‎капитан‏ ‎Граффенрейд ‎был‏ ‎в ‎душе ‎благодарен ‎ему ‎за‏ ‎выдержку.‏ ‎Он ‎никогда‏ ‎не ‎представлял‏ ‎себе, ‎что ‎полет ‎снаряда ‎произведет‏ ‎на‏ ‎него‏ ‎такое ‎потрясающее‏ ‎впечатление.

Его ‎представление‏ ‎о ‎войне‏ ‎успело‏ ‎измениться, ‎и‏ ‎он ‎самым ‎радикальным ‎образом ‎сознавал,‏ ‎что ‎смятение,‏ ‎овладевшее‏ ‎им, ‎очевидно ‎всем.‏ ‎Его ‎непрестанно‏ ‎кидало ‎в ‎жар. ‎В‏ ‎горле‏ ‎пересохло, ‎он‏ ‎чувствовал, ‎что‏ ‎если ‎бы ‎ему ‎пришлось ‎сейчас‏ ‎дать‏ ‎команду, ‎то‏ ‎ее ‎никто‏ ‎бы ‎не ‎расслышал ‎или ‎не‏ ‎понял.‏ ‎Рука,‏ ‎которой ‎он‏ ‎сжимал ‎эфес‏ ‎своей ‎сабли,‏ ‎дрожала,‏ ‎другой ‎он‏ ‎в ‎смятении ‎шарил ‎по ‎мундиру.‏ ‎Он ‎с‏ ‎трудом‏ ‎заставлял ‎себя ‎стоять‏ ‎на ‎месте,‏ ‎и ‎ему ‎казалось, ‎что‏ ‎солдаты‏ ‎видят ‎это.‏ ‎Неужели ‎это‏ ‎— ‎страх? ‎Он ‎сам ‎боялся‏ ‎признаться‏ ‎себе ‎в‏ ‎том, ‎что‏ ‎это ‎так.

И ‎вдруг ‎откуда-то ‎справа‏ ‎ветер‏ ‎донес‏ ‎до ‎них‏ ‎негромкий ‎прерывистый‏ ‎гул, ‎напоминавший‏ ‎отдаленный‏ ‎рев ‎океана‏ ‎в ‎бурю, ‎или ‎постукивание ‎поезда‏ ‎по ‎рельсам,‏ ‎или‏ ‎шум ‎ветра ‎в‏ ‎сосновом ‎лесу,‏ ‎— ‎звуки ‎столь ‎сходные,‏ ‎что‏ ‎нужно ‎хорошенько‏ ‎подумать, ‎прежде‏ ‎чем ‎отличить ‎их ‎один ‎от‏ ‎другого.

Все‏ ‎взгляды ‎устремились‏ ‎в ‎направлении,‏ ‎откуда ‎шел ‎этот ‎шум. ‎Туда‏ ‎же‏ ‎повернулись‏ ‎и ‎бинокли‏ ‎офицеров, ‎сидевших‏ ‎верхом. ‎К‏ ‎гулу‏ ‎присоединилось ‎неравномерное‏ ‎постукивание. ‎Сначала ‎капитан ‎Греффенрейд ‎думал,‏ ‎что ‎это‏ ‎кровь‏ ‎стучит ‎у ‎него‏ ‎в ‎ушах.‏ ‎Затем ‎решил, ‎что ‎издалека‏ ‎доносится‏ ‎рокот ‎барабанов.

— Каша‏ ‎заварилась ‎на‏ ‎правом ‎фланге, ‎— ‎сказал ‎один‏ ‎из‏ ‎офицеров.

И ‎тут‏ ‎капитан ‎Граффенрейд‏ ‎понял, ‎что ‎непонятные ‎звуки ‎эти‏ ‎были‏ ‎не‏ ‎чем ‎иным,‏ ‎как ‎ружейным‏ ‎и ‎артиллерийским‏ ‎огнем.

Он‏ ‎понимающе ‎кивнул‏ ‎и ‎попытался ‎улыбнуться. ‎Однако ‎его‏ ‎улыбка ‎осталась‏ ‎без‏ ‎ответа.

Вскоре ‎голубоватые ‎дымки‏ ‎выстрелов ‎стали‏ ‎вспыхивать ‎по ‎всей ‎опушке.‏ ‎Затрещали‏ ‎выстрелы. ‎Пули‏ ‎летели ‎со‏ ‎свистом, ‎который ‎неожиданно ‎обрывался, ‎глухо‏ ‎ударившись‏ ‎обо ‎что-то‏ ‎рядом. ‎Вдруг‏ ‎солдат, ‎стоящий ‎рядом ‎с ‎капитаном‏ ‎Граффенрейдом,‏ ‎уронил‏ ‎ружье. ‎Колени‏ ‎его ‎подогнулись,‏ ‎и ‎он‏ ‎неловко‏ ‎повалился ‎вперед,‏ ‎лицом ‎вниз. ‎Кто-то ‎громко ‎закричал:‏ ‎«Ложись!» ‎Сейчас‏ ‎убитый‏ ‎солдат ‎совсем ‎не‏ ‎отличался ‎от‏ ‎живых. ‎Можно ‎было ‎подумать,‏ ‎что‏ ‎несколько ‎ружейных‏ ‎выстрелов ‎убило,‏ ‎по ‎крайней ‎мере, ‎десять ‎тысяч‏ ‎человек.‏ ‎На ‎ногах‏ ‎остались ‎только‏ ‎командиры. ‎Единственная ‎уступка, ‎сделанная ‎ими,‏ ‎заключалась‏ ‎в‏ ‎том, ‎что‏ ‎они ‎спешились‏ ‎и ‎отправили‏ ‎своих‏ ‎лошадей ‎под‏ ‎прикрытие ‎в ‎тыл.

Капитан ‎Граффенрейд ‎лежал‏ ‎рядом ‎с‏ ‎убитым,‏ ‎из ‎прострелянной ‎груди‏ ‎солдата ‎по‏ ‎земле ‎тонкой ‎струйкой ‎бежала‏ ‎кровь,‏ ‎он ‎распространял‏ ‎несильный ‎тошнотворный‏ ‎запах, ‎от ‎которого ‎мутило ‎и‏ ‎кружилась‏ ‎голова. ‎Солдат‏ ‎упал ‎плашмя,‏ ‎и ‎при ‎падении ‎лицо ‎его‏ ‎словно‏ ‎расплющилось.‏ ‎Сейчас ‎оно‏ ‎пожелтело, ‎стало‏ ‎отталкивающим. ‎И‏ ‎ничего‏ ‎в ‎этой‏ ‎смерти ‎не ‎было ‎общего ‎с‏ ‎воинской ‎славой,‏ ‎ничто‏ ‎не ‎смягчало ‎ужаса‏ ‎случившегося. ‎Капитан‏ ‎Граффенрейд ‎не ‎мог ‎отвернуться‏ ‎от‏ ‎убитого, ‎так‏ ‎как ‎в‏ ‎этом ‎случае ‎он ‎стал ‎бы‏ ‎спиной‏ ‎к ‎своей‏ ‎роте.

Он ‎посмотрел‏ ‎на ‎лес, ‎который ‎снова ‎стал‏ ‎безмолвным.‏ ‎Попытался‏ ‎представить ‎себе,‏ ‎что ‎там‏ ‎сейчас ‎происходит,‏ ‎—‏ ‎войска ‎перестраиваются,‏ ‎готовясь ‎к ‎атаке, ‎орудия ‎подтаскиваются‏ ‎к ‎опушке.‏ ‎Ему‏ ‎казалось, ‎что ‎он‏ ‎видит ‎среди‏ ‎кустов ‎их ‎отвратительные ‎черные‏ ‎жерла,‏ ‎готовые ‎изрыгнуть‏ ‎из ‎себя‏ ‎рой ‎снарядов, ‎— ‎вроде ‎того,‏ ‎который‏ ‎поверг ‎его‏ ‎в ‎такое‏ ‎смятение. ‎От ‎напряжения, ‎с ‎которым‏ ‎он‏ ‎смотрел‏ ‎вперед, ‎у‏ ‎него ‎заболели‏ ‎глаза, ‎—‏ ‎казалось,‏ ‎будто ‎какая-то‏ ‎пелена ‎опустилась ‎перед ‎ним, ‎он‏ ‎уже ‎не‏ ‎различал‏ ‎лес ‎по ‎ту‏ ‎сторону ‎поля.‏ ‎Но ‎он ‎продолжал ‎вглядываться‏ ‎в‏ ‎даль, ‎иначе‏ ‎ему ‎бы‏ ‎приходилось ‎смотреть ‎на ‎лежащего ‎рядом‏ ‎мертвеца.‏ ‎Воинский ‎азарт‏ ‎не ‎горел‏ ‎больше ‎в ‎душе ‎этого ‎воина,‏ ‎вынужденное‏ ‎бездействие‏ ‎заставило ‎его‏ ‎заняться ‎самоанализом.‏ ‎Теперь ‎ему‏ ‎уже‏ ‎хотелось ‎не‏ ‎отличиться ‎в ‎бою, ‎не ‎покрыть‏ ‎себя ‎славой,‏ ‎а‏ ‎главным ‎образом ‎разобраться‏ ‎в ‎своих‏ ‎чувствах. ‎Результат ‎был ‎неожиданным‏ ‎и‏ ‎весьма ‎печальным.‏ ‎Он ‎закрыл‏ ‎лицо ‎руками ‎и ‎громко ‎застонал.‏ ‎С‏ ‎правого ‎фланга‏ ‎все ‎отчетливее‏ ‎доносился ‎яростный ‎шум ‎битвы. ‎Сейчас‏ ‎в‏ ‎нем‏ ‎явственно ‎слышались‏ ‎грохот, ‎лязганье,‏ ‎скрежет. ‎Казалось,‏ ‎эти‏ ‎звуки ‎шли‏ ‎издалека, ‎словно, ‎прежде ‎чем ‎достичь‏ ‎линии ‎фронта,‏ ‎они‏ ‎описывали ‎полукруг; ‎по-видимому,‏ ‎на ‎левом‏ ‎фланге ‎противника ‎потеснили; ‎начальство‏ ‎выжидало‏ ‎лишь ‎момента,‏ ‎чтобы ‎бросить‏ ‎войска ‎на ‎прорыв ‎вражеских ‎линий‏ ‎там,‏ ‎где ‎его‏ ‎передовая ‎выдавалась‏ ‎вперед. ‎Загадочная ‎тишина ‎впереди ‎становилась‏ ‎зловещей.‏ ‎Все‏ ‎чувствовали, ‎что‏ ‎она ‎не‏ ‎сулит ‎ничего‏ ‎доброго‏ ‎нападающей ‎стороне.

Позади‏ ‎солдат, ‎залегших ‎вдоль ‎линии ‎фронта,‏ ‎раздались ‎звуки‏ ‎лошадиного‏ ‎галопа; ‎все ‎головы‏ ‎повернулись ‎в‏ ‎том ‎направлении. ‎Это ‎скакали‏ ‎штабные‏ ‎офицеры, ‎направляясь‏ ‎к ‎командирам‏ ‎бригад ‎и ‎полков, ‎которые ‎тем‏ ‎временем‏ ‎успели ‎спешиться.‏ ‎В ‎следующий‏ ‎момент ‎там ‎и ‎здесь ‎послышались‏ ‎голоса,‏ ‎произносящие‏ ‎одну ‎и‏ ‎ту ‎же‏ ‎команду:

«Батальон, ‎готовьсь!»

Солдаты‏ ‎повскакали‏ ‎с ‎земли‏ ‎и ‎быстро ‎строились, ‎повинуясь ‎команде.‏ ‎Они ‎ждали‏ ‎слова‏ ‎«вперед». ‎Ждали ‎с‏ ‎бьющимися ‎сердцами‏ ‎и ‎стиснутыми ‎челюстями, ‎готовые‏ ‎по‏ ‎первому ‎слову‏ ‎командира ‎рвануться‏ ‎вперед ‎навстречу ‎железу ‎и ‎свинцу,‏ ‎навстречу‏ ‎своей ‎гибели.‏ ‎Однако ‎команды‏ ‎все ‎не ‎было. ‎Буря ‎не‏ ‎разразилась.‏ ‎Ожидание‏ ‎становилось ‎мучительным,‏ ‎оно ‎сводило‏ ‎с ‎ума,‏ ‎лишало‏ ‎последних ‎остатков‏ ‎мужества, ‎— ‎так ‎должен ‎чувствовать‏ ‎себя ‎человек‏ ‎под‏ ‎ножом ‎гильотины.

Капитан ‎Граффенрейд‏ ‎стал ‎во‏ ‎главе ‎своей ‎роты, ‎у‏ ‎его‏ ‎ног ‎валялся‏ ‎мертвый ‎солдат.‏ ‎Справа ‎от ‎него ‎гремел ‎бой‏ ‎—‏ ‎он ‎слышал‏ ‎трескотню ‎выстрелов,‏ ‎гул ‎орудийных ‎залпов, ‎нестройные ‎крики‏ ‎невидимых‏ ‎участников‏ ‎битвы. ‎Он‏ ‎видел ‎клубы‏ ‎дыма, ‎поднимавшиеся‏ ‎над‏ ‎дальним ‎лесом.‏ ‎Он ‎отметил ‎зловещее ‎молчание, ‎царившее‏ ‎в ‎ближнем‏ ‎лесу.‏ ‎Эти ‎контрасты ‎страшно‏ ‎подействовали ‎на‏ ‎него. ‎Он ‎больше ‎не‏ ‎владел‏ ‎своими ‎нервами.‏ ‎Его ‎кидало‏ ‎то ‎в ‎жар, ‎то ‎в‏ ‎холод.‏ ‎Он ‎тяжело‏ ‎дышал, ‎как‏ ‎собака ‎в ‎знойный ‎день, ‎а‏ ‎затем‏ ‎дыхание‏ ‎его ‎останавливалось‏ ‎и ‎он‏ ‎терял ‎сознание.

И‏ ‎вдруг‏ ‎он ‎совершенно‏ ‎успокоился. ‎Взгляд ‎его ‎упал ‎на‏ ‎обнаженную ‎саблю,‏ ‎которую‏ ‎он′держал ‎острием ‎вниз.‏ ‎Сверху ‎лезвие‏ ‎ее ‎казалось ‎короче, ‎чем‏ ‎на‏ ‎самом ‎деле,‏ ‎и ‎было‏ ‎похоже ‎на ‎меч ‎римского ‎воина.‏ ‎Что-то‏ ‎было ‎в‏ ‎этом ‎сходстве‏ ‎зловещее, ‎оно ‎внушало ‎мысль ‎о‏ ‎висящем‏ ‎над‏ ‎людьми ‎роке,‏ ‎о ‎героизме…

Глазам‏ ‎сержанта, ‎стоявшего‏ ‎в‏ ‎шеренге ‎сразу‏ ‎за ‎капитаном ‎Граффенрейдом, ‎представилось ‎странное‏ ‎зрелище. ‎Сначало‏ ‎внимание‏ ‎его ‎привлекло ‎непонятное‏ ‎движение ‎капитана,‏ ‎«который ‎выкинул ‎руки ‎вперед,‏ ‎затем‏ ‎энергично ‎развел‏ ‎локти ‎в‏ ‎стороны, ‎словно ‎гребец ‎в ‎лодке,‏ ‎и‏ ‎тут ‎он‏ ‎увидел, ‎как‏ ‎между ‎лопатками ‎капитана ‎высунулся ‎блестящий‏ ‎металлический‏ ‎кончик,‏ ‎который ‎затем‏ ‎выдвинулся ‎приблизительно‏ ‎на ‎фут‏ ‎и‏ ‎оказался ‎лезвием.

Оно‏ ‎было ‎окрашено ‎красным, ‎острие ‎его‏ ‎с ‎такой‏ ‎быстротой‏ ‎приблизилось ‎к ‎груди‏ ‎сержанта, ‎что‏ ‎тот ‎в ‎испуге ‎отскочил‏ ‎назад.‏ ‎В ‎этот‏ ‎момент ‎капитан‏ ‎Граффенрейд ‎тяжело ‎повалился ‎вперед, ‎прямо‏ ‎на‏ ‎мертвеца, ‎и‏ ‎испустил ‎дух.

Неделю‏ ‎спустя ‎генерал-майор, ‎командующий ‎левофланговым ‎корпусом‏ ‎федеральной‏ ‎армии,‏ ‎представил ‎следующий‏ ‎официальный ‎рапорт:‏ ‎«Сэр, ‎имею‏ ‎честь‏ ‎доложить, ‎что‏ ‎во ‎время ‎боя, ‎имевшего ‎место‏ ‎19-го ‎числа‏ ‎сего‏ ‎месяца, ‎в ‎ходе‏ ‎которого ‎противник‏ ‎счел ‎необходимым ‎оттянуть ‎силы,‏ ‎расположенные‏ ‎против ‎моего‏ ‎корпуса, ‎с‏ ‎целью ‎укрепления ‎своего ‎левого ‎фланга,‏ ‎мои‏ ‎войска ‎почти‏ ‎не ‎принимали‏ ‎участия ‎в ‎боевых ‎действиях. ‎Мои‏ ‎потери‏ ‎убитыми‏ ‎— ‎один‏ ‎офицер, ‎один‏ ‎солдат».

Карл ‎Гугасян‏ ‎начал ‎путь ‎к ‎славе ‎в‏ ‎15 ‎лет,‏ ‎когда‏ ‎попытался ‎ограбить ‎кондитерскую‏ ‎лавку. ‎За‏ ‎это ‎его ‎поместили ‎в‏ ‎тюрьму‏ ‎для ‎несовершеннолетних.‏ ‎Там ‎Карл‏ ‎многое ‎понял, ‎в ‎частности ‎—‏ ‎что‏ ‎ограбление ‎дело‏ ‎серьезное, ‎и‏ ‎к ‎нему ‎надо ‎подходить ‎системно.Он‏ ‎отслужил‏ ‎в‏ ‎армии, ‎где‏ ‎получил ‎тактическую‏ ‎подготовку, ‎а‏ ‎затем‏ ‎в ‎университете‏ ‎Пенсильвании, ‎где ‎приобрел ‎докторскую ‎степень‏ ‎в ‎области‏ ‎статистики‏ ‎и ‎теории ‎вероятности.‏ ‎Все ‎эти‏ ‎навыки ‎пригодились ‎ему ‎для‏ ‎нового‏ ‎занятия. ‎Гугасян‏ ‎решил, ‎что‏ ‎его ‎призвание ‎— ‎грабить ‎банки.‏ ‎Каждый‏ ‎налет ‎он‏ ‎планировал ‎как‏ ‎военную ‎операцию. ‎Он ‎начинал ‎с‏ ‎тщательной‏ ‎разведки,‏ ‎изучал ‎карты‏ ‎районов, ‎прилегающих‏ ‎к ‎банкам.‏ ‎Чтобы‏ ‎удостоиться ‎визита‏ ‎гангстера, ‎банк ‎должен ‎был ‎отвечать‏ ‎целому ‎комплексу‏ ‎требований.‏ ‎Это ‎должен ‎был‏ ‎быть ‎небольшой‏ ‎банк ‎в ‎небольшом ‎городе,‏ ‎недалеко‏ ‎от ‎леса,‏ ‎и ‎обязательно‏ ‎с ‎тропами, ‎ведущими ‎к ‎автостраде.‏ ‎Грабеж‏ ‎совершался ‎осенью‏ ‎или ‎зимой,‏ ‎чтобы ‎уйти ‎по ‎темноте ‎—‏ ‎и‏ ‎соответственно,‏ ‎отбирались ‎банки,‏ ‎работающие ‎допоздна.‏ ‎С ‎помощью‏ ‎математических‏ ‎выкладок ‎Гугасян‏ ‎рассчитывал, ‎когда ‎в ‎намеченном ‎банке‏ ‎меньше ‎всего‏ ‎людей‏ ‎и ‎больше ‎всего‏ ‎наличных ‎денег.‏ ‎В ‎банк ‎он ‎обычно‏ ‎врывался‏ ‎за ‎несколько‏ ‎минут ‎до‏ ‎закрытия, ‎когда ‎клиентов ‎мало, ‎а‏ ‎сотрудники‏ ‎расслаблены. ‎На‏ ‎лице ‎Гугасян‏ ‎носил ‎устрашающие ‎маски, ‎отдавая ‎предпочтение‏ ‎образу‏ ‎Фредди‏ ‎Крюгера. ‎Дело‏ ‎было ‎не‏ ‎только ‎и‏ ‎не‏ ‎столько ‎в‏ ‎устрашении. ‎Из ‎всех ‎черт ‎преступника‏ ‎жертвы ‎отлично‏ ‎запоминали‏ ‎яркую, ‎страховидную ‎маску…‏ ‎и ‎больше‏ ‎ничего.Он ‎специально ‎носил ‎одежду‏ ‎большого‏ ‎размера, ‎чтобы‏ ‎она ‎скрадывала‏ ‎фигуру.

Все ‎налеты ‎проводились ‎по ‎одной‏ ‎схеме:‏ ‎Гугасян ‎врывался‏ ‎с ‎воплями,‏ ‎размахивая ‎пистолетом, ‎заставлял ‎работников ‎сгрести‏ ‎наличные‏ ‎в‏ ‎мешок ‎—‏ ‎и ‎тут‏ ‎же ‎растворялся‏ ‎в‏ ‎темноте, ‎где‏ ‎стоял ‎мотоцикл. ‎На ‎мотоцикле ‎он‏ ‎добирался ‎до‏ ‎грузовичка,‏ ‎припаркованного ‎в ‎нескольких‏ ‎километрах ‎от‏ ‎банка ‎в ‎безлюдном ‎месте,‏ ‎грузил‏ ‎внутрь ‎байк‏ ‎— ‎и‏ ‎гордо ‎удалялся. ‎Ни ‎одно ‎ограбление‏ ‎не‏ ‎продлилось ‎дольше‏ ‎двух ‎минут,‏ ‎а ‎выстрелил ‎в ‎человека ‎он‏ ‎только‏ ‎один‏ ‎раз ‎—‏ ‎подстреленный ‎менеджер‏ ‎выжил. ‎Никто‏ ‎из‏ ‎потерпевших ‎не‏ ‎мог ‎сказать ‎даже ‎какого ‎он‏ ‎цвета ‎кожи.Оружие‏ ‎и‏ ‎маски ‎Гугасян ‎хранил‏ ‎в ‎бетонной‏ ‎трубе ‎в ‎безлюдном ‎месте.‏ ‎Это‏ ‎его ‎и‏ ‎погубило: ‎его‏ ‎арсенал ‎случайно ‎нашли ‎игравшие ‎подростки.‏ ‎Разбойник-одиночка‏ ‎награбил ‎2‏ ‎миллиона ‎долларов‏ ‎в ‎50 ‎банках ‎за ‎30‏ ‎лет.‏ ‎Интересно,‏ ‎что ‎в‏ ‎тюрьме ‎он‏ ‎оказался ‎очень‏ ‎покладистым,‏ ‎и ‎подробно‏ ‎описал ‎все ‎свои ‎налеты. ‎Удивительно,‏ ‎но ‎он‏ ‎потратил‏ ‎очень ‎малую ‎часть‏ ‎награбленных ‎денег,‏ ‎для ‎него ‎это ‎был‏ ‎некий‏ ‎род ‎спортивно-интеллектуальной‏ ‎игры. ‎В‏ ‎тюрьме ‎он ‎работал ‎уже ‎на‏ ‎банки‏ ‎и ‎ФБР,‏ ‎при ‎помощи‏ ‎своих ‎профессиональных ‎навыков ‎находя ‎слабости‏ ‎в‏ ‎системах‏ ‎безопасности ‎кредитных‏ ‎организаций. ‎Благодаря‏ ‎этому, ‎грабитель-одиночка‏ ‎отсидел‏ ‎всего ‎17‏ ‎лет ‎из ‎115 ‎назначенных, ‎и‏ ‎уже ‎в‏ ‎наше‏ ‎время ‎вышел ‎на‏ ‎свободу ‎с‏ ‎чистой ‎совестью.