Рядовой Бусинка. Как эмо штурмовал Дебальцево

Эмо едет автостопом на войну

Меня зовут Дима, мне 28 лет, позывной Бусинка. Родом я из города-героя Москвы. В 2014 я учился на архитектора в техникуме, мне только-только 18 стукнуло. Я много читал сводки с Донбасса, у меня через интернет были перед глазами и все военные преступления, и прочие несправедливости. И, в общем, тогда и принял решение, что надо, наверное, поехать и людей защитить. Посыл был буквально во всех источниках: есть место, где происходит большая, страшная несправедливость.

Как родители отнеслись? Смесь переживаний и гордости. Переживали, конечно, страшно, я единственный ребенок. Мне действительно неловко за то, что я их так заставил переживать. И я очень горд и благодарен, что они все это приняли и выдержали.

Мой первый заезд выглядел как форменный цирк. Я попал на войну максимально идиотским способом. Один мой товарищ вернулся из ополчения. Он приехал в отпуск, встретить день рождения, отдохнуть и вернуться туда. Я с ним встретился и поставил перед фактом: хочешь, не хочешь, я еду с тобой. И мы отправились.

Я на тот момент занимался страйкболом, чуть-чуть снаряги у меня с собой было. Но самое дурацкое в том, что у меня, как у уважающего себя студента, абсолютно не было денег. И, не помню уж по какой причине, у меня на тот момент не было паспорта; кажется, я в очередной раз его потерял тогда. Нас ехало трое, с нами прибился еще один такой же энтузиаст, как я.

Мы втроем двинули автостопом. У нас было 150 рублей, на которые мы купили две пачки красного LD и двинули в путь. Это было в сентябре 2014 года. У нас был разный опыт автостопа. Я был неформалом, эмо, и ездил таким способом, но мотался исключительно Москва-Питер, не дальше; товарищ, который был нашим провожатым, он автостопщик со стажем, пол-России автостопом объездил. А вот третий, он не то что не ездил автостопом, а никогда не выбирался за пределы Москвы и Московской области.

Опытный автостопщик от нас отделился, «чтобы нам не мешать». Мы остались с третьим вдвоем. Когда мы нашли машину, которая идет примерно в те края, я его посадил на машину (там дальнобойщик сказал, что берет только одного) и пошел искать себе следующую. Причем первым в итоге приехал тот, у которого опыта не было совсем, я вторым, а последним приехал самый опытный автостопщик, которого вообще повезли через Волгоград.

Мы приехали в Ростовскую область, в город Донецк. В Ростовской области тоже есть свой Донецк. И в Донецке этом ростовском есть казачья станция Гундоровская (пос. Гундоровский, прежде станица Гундоровская и рабочий поселок, сейчас микрорайон Донецка Ростовской обл., — прим. Е.Н.). Есть там казачья организация, у них есть свое помещение. Приехал я, вылезаю, уже темно. Гляжу, стоят сурового вида бородатые мужики в камуфляже. Я к ним подхожу, говорю, вы казаки? Они: мы-то да, а ты? Я говорю: я доброволец, приехал, у нас тут место встречи. Они говорят, ну хорошо, пойдем гуманитарку разбирать. Мы заходим внутрь, там сидит наш третий, уже разбирает гуманитарку. Надо было по номенклатуре раскладывать таблетки, которые вперемешку ехали в коробках. И вот, надо было их по коробкам правильно разложить. Я присоединился.

А страшно же. Едем в неизвестное. Видно сразу, что и товарищ нервничает, и я весь на нервах. Закончили мы с гуманитаркой, и казаки нам говорят: казак, когда едет на войну, ночь перед этим гуляет. И потащили нас к местной бабушке за какой-то местной чачей. Мы вообще не жрамши, приняли с ними этой чачи.

И они говорят: ну, мужики, сейчас будем вас посвящать в казаки. Я говорю: а как это будет происходить? Они говорят: ну, мы вас выпорем, и станете вы казаками. Я прикидываю: невысокий ценз, входной порог оказался достаточно низким. Причем они искали нагайку, нагайки у них не оказалось. Поэтому они нашли широкий ремень. Они взяли вот этот широкий ремень портупейный, а их чача тоже нормально забрала. Они-то не трезвели особо с самого начала, и чачей уже догонялись. И я с моим товарищем Никитой выхожу во двор, и они говорят, ну, давайте по очереди на лавку. Ну, я пропускаю товарища вперед. Он ложится на лавку. Обещали нам по пять ударов каждому. В итоге ему всыпали семь, а про меня забыли.

Мы говорим, мол, нам бы поспать перед заездом-то завтрашним. Нам выделяют какую-то комнатушку, там маленькая каморочка, в которой стоит маленькая односпальная кроватка, буквально детская. И все стены завешаны сертификатами какой-то пчеловодческой финансовой пирамиды, о том, что человек, которого я не знаю, является платиновым вкладчиком в прополис, рекламными буклетами о пользе меда, вот это все.

Утром, когда мы проснулись, к нам доехал наконец наш провожатый, пару часов поспал, и мы отправились в сторону границы. Казаки нам помогли оплатить такси. Мы доезжаем не до основной погранзаставы, которая там была, а там есть еще маленький проходной пункт, чисто для местных жителей (основной КПП у Донецка Ростовской области — это широко известное Изварино; нашего собеседника везли через Северный, это в двух шагах — прим. Е.Н.)

Наш товарищ опытный говорит, мол, меня здесь все любят, все знают и все уважают, поэтому пройдем без документов, ничего страшного. Мы приезжаем на этот погранипункт, и там стоят суровые мужики в камуфляже, но уже с автоматами. Мы к ним подходим. Начальник этого погранпункта смотрит на моего провожатого, и произносит одну-единственную фразу: «Бля, опять ты. Ты документы сделал?»

Он говорит: «Ну, у нас есть один паспорт на троих». Начальник погранпункта задумчиво смотрит на него и говорит: «А-а-а. Ну, так и идите на хуй отсюда».

В итоге мы звонили начальнику пропускного пункта уже ополченского, он там договорился, приехал на эту сторону на машине, забрал нас, придурков, и увез на ту сторону. И мы у него за этот переход еще отрабатывали на погранпункте пограничниками. Мол, за то, что я вас перевел, вы у меня будете служить, пока вас кто-нибудь не заберет.

Я москвич 18-летний, с волосами почти по плечи. И не то, чтобы проезжающие мимо ополченцы сильно горели желанием меня к себе в отряд забрать. Поэтому на погранзаставе мы застряли надолго. Осень мы провели в погранвойсках.

Правда, с моим товарищем, не провожатым, а тем третьим, вышло смешно. Ему надо было сдать ЕГЭ, и вот, ему звонит мама, и говорит, сынок, ты где? Он говорит, мама, я вступил в ополчение. — Какое ополчение, тебе в школу надо. — Ну мам… — Никаких ну мам! Выходи из ополчения и езжай домой! Тебе учиться! Ну, ему пришлось сдать автомат и уехать в Москву.

У призрачных границ непризнанных республик

Пограничник ЛНР занимается в основном отловом угнанных тачек. Это был самый продуктивный тип деятельности. Времена были мутные. Я почему сейчас не поверю ни в одного революционера в России — потому, что я изнутри посмотрел, как работает революция в принципе. И революция, может быть, поднимается людьми, которые хотят чего-то доброго, разумного и вечного. Но она дает огромный простор для маневра людям, с которыми в темном переулке встретиться бы не хотелось. Поскольку эти люди не ограничивают сами себя в средствах достижения своих целей, а цели преследуют очень личные, они много где перехватывают инициативу. И в ополчение пошли не только те, кто хотел защитить русский мир, или людей вокруг, или по каким-то другим причинам, которые можно считать благими. Туда попало много людей, которые хотели власти и оружия. И, к сожалению, они все это получили. С этим разбирались еще тогда, и работа над этим предстоит еще большая.

Было много угнанных автомобилей, много их пытались вывозить в Россию на реализацию либо целиком, либо в виде запчастей. Все это пресекалось погранвойсками и таможней. Были попытки вывозить всякие стреляющие железяки. Были попытки вывозить в частном порядке — вот, ополченец раздобыл себе пушку, и за каким-то бесом захотел увезти ее себе в деревню или на продажу. Возможно, этим занимались и какие-то организованные группы, но у меня были не те погоны, чтобы получать всеобъемлющую информацию. Железяки, естественно, везли не через пропускные пункты. Поэтому пограничники в том числе занимались патрулированием.

Нам очень долго пытались сделать военники. То бланков не было, то краски не было, то света, то чего-то еще не было, в общем, за все это время военник я там так и не получил. Вот денежное довольствие было. Всегда очень разное, буквально перед зарплатой объявляли, какой она будет. В основном, конечно, жили на довольствии продуктовом. Денег хватало на поддержание штанов и курево.

Мы стояли там, где и были, то есть, у того же КПП Северный, только с другой стороны. И потом нас перекинули в деревню Пархоменко на Речную заставу.

Пархоменко, дореволюционное/украинское название — Макаров Яр — село в 20 км строго на восток от Луганска. Примерно в 3 км к западу от него на тот момент сходились границы РФ, ЛНР и линия фронта, которая шла по р. Северский Донец — прим. Е.Н.

Мне достался раритетнейший автомат: АК 1951 года выпуска, еще даже не АКМ. Тяжеленная дура: у него ж еще коробка фрезерованная, а не штампованная, можно сказать, вырезался прямо из куска металла. Я его поменял при случае на АК-74, когда один из пограничников ушел. СИБЗ почти никаких, форма, разгрузка и все.

Мне обычно сложных вещей не доверяли — в основном охранять шлагбаум, чтобы не спилил никто. На первой заставе мы сидели где-то в районе месяца, и потом надо было на Речной практически с нуля строить новую заставу. Там была больница, и там были госпитальные корпуса, которые после расширения больниц в самом Луганске перестали быть актуальными. Больница превратилась в поликлинику, а на стационар люди ездили уже в Луганск. И так как им особо эти корпуса не были нужны, мы один из них и заняли по договоренности с местной администрацией.

Когда уже перевели на Речную, начал ходить в патрули. В такой патруль выходили небольшие группы, человек по 5-7. Мы или сидели в секретах. Граница там проходит по речке Северский Донец. Через нее периодически на лодочках катаются контрабандисты, которые пытаются что-то либо ввезти, либо вывезти. Самый ходовой товар — это был бензин из РФ в ЛНР. Задачи у нас были как у любых нормальных пограничников: задержать нарушителя и доставить его на погранзаставу, где он будет осмотрен, допрошен и отправлен куда следует. У нас был устав, полностью копировал устав погранвойск России, и мы в меру таланта пытались эти задачи выполнять. Обычно это выглядело так: плывет лодочка, причаливает, начинает привязываться, из кустов выходят люди в камуфляже с оружием и начинают задавать неудобные вопросы: кто ты, куда, откуда, что везешь. Если нет возможности задержать — например, если лодка уже причаливает к российской стороне, передавали информацию российским пограничникам, и они уже у себя меры принимали.

Сопротивления никто не оказывал. В этом не было смысла: контрабандисты плавают невооруженными. Пересечь границу вне пункта пропуска просто и с оружием — это два разных правонарушения. А постреляться с пограничниками — затея такая себе, потому что их больше, стволов у них больше.

Пару раз ловили ребят с оружием, которые пытались трофейные автоматы в рюкзаках перенести в Россию. Оружие отобрали, этих задержали. Судили их в ЛНР. Кроме того, мы в принципе приглядывали за соблюдением законности на вверенной территории. Грубо говоря, на полставки еще и полицией подрабатывали. На эту тему у нас был занимательный случай с разоружением комендатуры деревни Пархоменко. История была не очень красивая. Один из комендачей устроил пьяную стрельбу в деревне. Ни в кого не попал, но у нас поднялся большой кипеш — в поселке стрельба, а мы не знаем, почему. Естественно, надо разбираться. Опрос местных жителей показал, что стрелял один из пьяных комендачей. И туда пошла разведгруппа. У нас был здоровенный такой дядя с позывным Степашка, за два метра ростом. Степашка тоже был москвич, он с утра выходил на пробежку в бронежилете и с ПКМом, обливался колодезной водой. У него бицепс больше, чем моя голова. И, значит, картина Репина «Приплыли». Комендачи расположились в здании сельсовета. Стоят они у крыльца, курят. И тут слышат звук, с которым ломаются молодые березки. Это к ним с пулеметом, с РПГ за спиной, сшибая плечами эти самые березки, летит Степашка. Он подбегает к ним, и сверху заглядывая в глаза, спрашивает: «Ну, и кто тут охуел?» После чего комендатура была в полном составе разоружена до выяснения обстоятельств, стрелявший был задержан, отправлен в штаб погранвойск на революционный подвал. После того, как его отправили, комендачам остальным оружие все-таки вернули.

На контрабандный бензин мы, в общем, закрывали глаза — устное предупреждение, и все. Я скажу того больше: когда рядом с нашей погранзаставой начался бой, у нас не хватило транспорта, чтобы туда доехать, и нас подвозил местный контрабандист.

Мы тогда только приехали с командиром погранзаставы из Луганска. Штаб погранвойск располагался в бывшей налоговой. ВСУ там вроде как были под боком, на той стороне Северского Донца в нескольких километрах западнее, но все равно вокруг нас вроде как только Россия. И вот, со стороны, где ВСУ, начинается стрельба через речку, и командир принимает решение, что нужно выдвигаться туда и проводить разведку, что происходит, есть ли угроза погранзаставе. Мы выдвигаемся, машин нам не хватило, попросили местного контрабандиста нас подвезти. Собственно, мы выезжаем. Я еду в «Ниве» с контрабандистом. Он говорит, а сколько у тебя патронов? Я говорю, вот, магазин, и еще 120 рассыпухой в укупорке. А магазин реально был один, тогда у пограничников был страшный дефицит именно магазинов.

[Это не только у пограничников — прим. Е.Н.]

Он открывает бардачок, вручает мне второй магазин, внезапно, забитый. Мы доезжаем до места столкновения. Меня там поставили на должность санинструктора. У меня было какое-то базовое представление о том, как это делается. В России я до всего этого был тем самым забавным парнем, адептом теории большого пиздеца, которые ко всему должны быть готовы. Вот эти городские выживальщики, у которых всегда с собой аптечка, удочка, вот это вот все. И, соотвественно, базовые представления о первой помощи у меня были, я был, наверное, единственный на заставе, у кого они были. Поэтому так и получилось, что стал санинструктором. Короче, я иду со своей аптечкой, которая представляет собой рюкзак, с которым я в колледж ходил, просто набитый медикаментами. И, значит, мы поднимаемся на сопки, провести с них разведку, заходим на первую сопку, и сзади мне на плечо рука такая бац. Я оборачиваюсь, товарищ говорит, мол, все, я не могу больше тащить эту РДшку (РД — Рюкзак Десантный — прим. Е.Н.) То есть, у меня аптечка, у товарища РДшка с патронами, два цинка. Затарились основательно. Тут еще какая проблема: у кого-то автомат [калибра] 5,45, а у кого-то 7,62, поэтому один цинк было брать не вариант. Мы взяли с собой два цинка разномастных патронов. Он мне отдает эту РДшку, и мы идем по этим сопкам. В какой-то момент, я не понял, в какой именно, я оказался ведущим группы.

Мы поднимаемся на сопку, часть группы шла понизу вдоль реки, и вот, я поднимаюсь на последнюю сопку, вытягиваюсь там как сурикат, начинаю зорко оглядываться по сторонам, и тут с мерзким щелчком метрах в трех от меня в землю попадает пуля. Я разворачиваюсь, говорю, Юра, там стреляют. Мы спускаемся с этой сопки, потому что сопка под обстрелом, сидеть на ней дальше плохая затея. Снайпер продолжил по мне стрелять. Когда я побежал, его стрельба стала еще менее эффективной. Я слышал, что где-то щелкает, но где именно, уже не видел и проверять не хотелось. Спустились донизу. Встретились с основной группой, которая вернулась. Сказали, что просто какая-то локальная перестрелочка, никто ни на кого сильно не накатывает. В принципе, на этом наша разведка и окончилась.

В свободное от дежурств время у нас всегда были задачи по хозяйству. Война — это процентов на 80 именно быт. Людям надо обеспечить себе хотя бы приемлемые условия для нахождения на войне, потом попытаться их превратить в комфортные. А к моменту, когда вы их превратите в комфортные, вы уже переедете.

В принципе, на фронте была расслабуха. Был случай, когда в серой зоне нос к носу столкнулись две группы противников, пошедшие за водкой. И они, внезапно, даже не пострелялись. Война-то была добрее сильно. Такая прям ненависть, она в обществе долго аккумулировалась. На те годы я бы не сказал, чтобы кто-то кого-то реально ненавидел. Придурками считали взаимно, да.

На заставе было человек тридцать. Примерно 50 на 50 местные и россияне, хотя, наверное, все-таки больше местных. Разные люди приезжали. Кто-то из местных в ополчении просто нашел себе работу. Потому что с работой в те года в Луганской области было очень плохо. Грубо говоря, выбор был у местных не особо велик иногда. Пойти в ополчение, или ничего не делать и не зарабатывать денег.

Когда они подвисли в этом состоянии между двух государств, у них поломались все торгово-производственные цепочки. Работодатели не платили не потому, что они жадные капиталисты, хотя они, конечно, жадные капиталисты. Но они не платили потому, что было нечем. Очень много предприятий закрылось, потому что они не могли получать что-то необходимое с Украины. У них поначалу были сложности с тем, чтобы получать что-то, необходимое для производства, из России, потому что их правовой статус на некоторое время реально подвис. Ну, и много народу пошли в ополчение.

Командир у нас был россиянин. О себе он очень немного рассказывал. Вроде как был полковником в отставке в России, но свечку не держал, удостоверения не видел. У него был достаточно для военного человека легкий дружелюбный характер, ничего плохого я о нем не могу сказать.

Вообще, там были молодые энтузиасты, и ветераны чеченских кампаний, которые по итогу всего так места в жизни и не нашли, бывшие военные, которые сочли личным долгом пойти в ополчение. Ополчение — это была очень неоднородная организация, там были очень разные люди, которым общей характеристики кроме как «ополченец» и не дать. Я редко на Донбассе встречал людей, которые хотели быть частью Украины. Такие есть, безусловно. В первую очередь это те, кому есть, что при смене правительства терять. Луганская область бедная как церковная мышь, но такие люди там были. В плане коррупции все намного хуже, чем у нас, за деньги и договоренности можно порешать что угодно. И соответственно, местные бизнесмены выстраивают отношения с государством в личном порядке. Они могут на взятках, откатах и договоренностях платить государству сильно меньше, чем должны по закону; и им, конечно, то, что пришло российское государство, сильно не нравится, потому что они с этого сильно проиграли. А с другой стороны, после прихода России соцобеспечение и медицина вышли на новый качественный уровень.

Отношения с местными были нормальными. Местные жили как жили, и на тот момент в деревне не изменилось ровно ничего. Все строилось вокруг местного совхоза, а он как работал, так и работает. При Украине, при ополчении, сейчас при России. У них не изменилось ничего.

В какой-то момент я понял, что не приношу столько пользы, сколько рассчитывал, и погранвойска покинул. Тогда можно было просто уволиться. Прийти к командиру, сдать автомат, сказать, что меня все достало, короче, я ухожу. Я просто подошел и сказал. В те времена из ополчения даже выгнать могли. В основном за пьянство, конечно, выгоняли. Переходил я границу, как ты помнишь, без паспорта. И вот, прихожу я на тот же пограничный пункт Северный, и говорю, мол, иду на родину, на волю. Они говорят в ответ, тут такое дело, на той стороне погранцы сменились, и тебя без паспорта не пустят. А сделать новый паспорт себе в Луганске тогда было не что чтобы возможно в принципе. Пришлось мне ту же границу, которую я охранял, переходить как попало, кустами да огородами. Первое что я сделал — сбился с пути и пришел прямо на погранпост российский. Причем я подхожу к забору, вижу, там маленькая дырочка, а за ней люди разговаривают. Я в эту дырочку заглядываю, смотрю, ба, это ж пограничники.

Разворачиваюсь, иду в другую сторону, и там единственная посадка, которая вела в сторону России — она из терновника. И я на карачках через этот терновник полз с добрый час, пока дошел до деревушки уже в России. И вот я вылезаю, весь ободранный, весь грязный, из этого терновника. Смотрю, идут двое мальцов лет десяти. Я из этого куста выползаю: пацаны, а это какая страна? — Россия. Я говорю: Ура! — и иду в сторону Донецка.

И вот я, весь грязный, весь ободранный, из меня колючки торчат, захожу в магазин, думаю, хоть нормального курева куплю в кои-то веки, потому что то, что там курили, это было просто за гранью добра и зла. Вот эти «Президент красный», «Четыре двоечки» и прочие ужасы без фильтра. Я захожу в магазин, и говорю «Дайте пачку красного „Мальборо“. И первое, что я слышу — „Молодой человек, а паспорт покажите“. А у меня его нет! Вернулся ополченец, прошу у какого-то дядечки, чтобы мне сигарет купили.

Добрался до Москвы, опять же автостопом, передохнул, с друзьями повидался. Домой заходить не стал, потому что понимал, что из этого конфликт выйдет невероятный. Жил я по друзьям, по впискам. Я ж эмо, что, эмо вписку не найдет. Короче И вот, увидел я объявление на паблике «Типичный милитарист», что ребята во главе с Тимуром Шерзадом собираются поехать с гуманитаркой, и договорились о том, что я буду их провожатым. Это было в декабре 2014. Идея была какая. На Изварино регулярно паслись обсешники, которые вдумчиво заглядывали в любую гуманитарку, поэтому план был такой. Я закидываю в рюкзак весь военный шмурдяк — разгрузки и прочую снарягу — и перехожу границу пешим порядком отдельно. Ребята поехали на машине, разбили машину по дороге. Я уже с той стороны границы отзваниваюсь, вы где там, чего, а они говорят, погоди, мы гаишников ждем, машину разбили. Пока оформили ДТП, пока то да се, пятое-десятое, уже стемнело, так что ребятам удалось показать мало.

В руках Тигры Львовны

А я тогда ехал в подразделение, уже другое. Мы с одним пограничником договорились, что уходим в пехоту. Можно было просто уйти из отряда и переписаться в другой, и этой возможностью пользовались. В этом плане была невероятная махновщина. Мы должны были вступать в часть, которая воюет под Мариуполем. Но связь с тем человеком просто оборовалась. И вот, я стою посреди луганского автовокзала с минимальным пониманием, куда ехать. Оглядываюсь по сторонам, и вижу, сидит человек в камуфляже и тоже чего-то ждет. В принципе, в любом вооруженном формировании появляется отношение, что человек в форме — это твой друг, товарищ и брат, и он поможет. Я к нему подхожу, и спрашиваю, а как попасть в сторону Мариуполя? Он говорит, никак, а тебе туда вообще зачем? Вот так и так, еду воевать в ополчение. Он говорит, мол, ты туда вряд ли попадешь, поехали с нами. Я говорю, а поехали! Едем мы в автобусе, маленьком смешном «Богданчике» желтом, такой местный колорит. Едем, шутки травим, истории рассказываем. И приезжаем к городу Красный Луч. Ты меня не мучь, я еду в Красный Луч. И вот я выглядываю в окошко, а там на столбе жовто-блакитный флаг. Я думаю, вот я дурак, поехал хер его знает куда, хер его знает, с кем. И вот приехал, походу, конечная. А у меня там с собой четыре разгрузки, проездной на московское метро, чуть российских рублей. В общем, прям красота. И вот, мозг в панике пытается прикинуть, что происходит и куда из этого деваться, я продолжаю оглядываться по сторонам, и вижу, стоит посреди перекрестка уазик, а на нем надпись «Великое войско Донское». Там герб с оленями на фоне флага. Красно-желто-синего казачьего флага. Просто флаг этот на флагшток так намотался, что остался только голубой и желтый. Я потом об этом разговаривал со своим ротным, он говорит, ахаха, там регулярно народ за стволы хватается на этом перекрестке. Ну, в общем, ничего, тот мужик привез меня, говорит, это Дима, я его к нам притащил.

Я приехал в подразделение, попал к Ратибору (нет, это не вагнеровский Ратибор, это другой Ратибор — прим. Е.Н.). Мировой мужик. Вот прямо военный от носа до пяток. Он казак. Такой старый, адекватной закалки. До встречи с ним я к казакам относился как к какой-то дурацкой субкультуре, но он прям твердо следовал принципам. Он в своем казачестве был очень последователен всегда. Ну, и надеюсь, сейчас. Такой вот человек войны. Он приехал туда вроде из Саратова. От саратовского казачества туда приехало очень немного людей, но это его совершенно не сбило с пути, он решил, что мы воюем за землю русскую, и, значит, надо ехать. Если надо, я один поеду от казачества.

Я, значит, к нему приезжаю. Командир на меня посмотрел теми же глазами, какими смотрели все, кто проезжал мимо нашей заставы на границе. 18 лет, москвич, о Боже, что я с ним делать-то буду. Ну, говорит, ты, наверное, учишься неплохо. Я говорю, всю жизнь этим занимаюсь. Он — ну, и иди учиться. И сдал меня великолепной женщине Тигре Львовне на обучение.

Тигра Львовна — это наш начмед 4-й бригады. Железная баба. Вот гвозди бы делать из этих людей. Боевой путь дай Боже. Там и Чеченские были, и вроде как Афганистан, в Югославии точно была. В возрасте она уже была более чем почтенном. Довольно сухая крепкая женщина невысокого роста, неизменно в «горке» и с АКСУ, пила спирт стаканами, крепко ругалась матом и отлично знала свое дело.

Она не была сторонником идеи, что старая школа — лучшая школа. Она постоянно повышала квалификацию, читала о новых методах тактической медицины, на своем опыте проверяла, что херня, а что нет, и в целом очень компетентный человек, и я был приятно удивлен, узнав год назад, что она несмотря на на свой возраст, дела своего не оставила. После «второго Минска» [с 2015 года] потребность в ополченцах сильно снизилась, и я уехал, а она осталась. И, видимо, она не представляет себе другой жизни, потому что она в 14-м году как в ополчение вступила, так из него и не выходила, и до сих пор там, до сегодняшнего дня.

В общем, меня сдали к ней на обучение, и я стал санинструктором 4-й роты 2-го батальона. Учили недолго, но интенсивно. Подготовка была действительно неплохая.

Задача полевого медика — это стабилизация. Стабилизация — это прежде всего остановка кровотечения. Опять же, есть две стадии остановки кровотечения. Это наложение жгута и отхождение жгута. Если человеку смогли наложить жгут и перевязать, это уже хорошо, он хотя бы не погибнет. Если смогли еще от жгута отвести, то это прям хорошо оказанная помощь. Человек останется со всеми конечностями, скорее всего. Жив-здоров, возможно, вернется в строй. В зависимости, конечно, от тяжести нанесенной травмы. Плюс к тому — стабилизация из каких-то критических состояний, объясняли, что делать с шоковыми состояниями, плюс к тому, небольшая подготовка по общему лечебному делу, как вылечить банальные вещи, потому что работа военного медика, она состоит не только в том, чтобы спасти человека, попавшего именно под огонь противника. Это и всяческие бытовые травмы, это и банальные заболевания. Если человек на передовой подхватил пневмонию, с этим же тоже надо что-то делать, и это, естественно, ложится на плечи военных медиков.

У нас и инфаркт был один в ополчении, мы тогда эвакуировали военнослужащего. Там отец и два сына служили вместе, и вот как раз самого старшего инфаркт прихватил, причем уже второй в его жизни; он в ополчение пришел после первого инфаркта. Понял, что не сможет отсидеться за спинами своих сыновей — они в ополчение пошли, и он пошел. Опять же, мы сталкивались с тромбами четыре раза. Один, к сожалению, погиб, мы не смогли его спасти, несмотря на то, что были рядом. Это тяжелейшее состояние, и с ним не смог справиться в условиях полевого госпиталя даже наш реаниматолог-анестезиолог.

Медицинская служба организуется этапами. Первый — это санинструктор, тот самый дурачок, у которого помимо автомата есть еще аптечка с бинтами и жгутами. Вот он — это первый этап эвакуации, он должен бойцу оказать помощь на месте в меру таланта и способностей и организовать его эвакуацию на следующий этап. Соответственно, там как правило работает команда целая, которая не занимается ничем, кроме эвакуации бойцов с первого на второй этап. У нас эти люди на мотолыгах рассекали, специально выделенных. В тылу есть минимум фельдшер. Это уже более спокойная обстановка, там уже есть какой-никакой полевой госпиталь. Это может выглядеть просто как блиндаж, в котором что-то есть. Но у них гораздо шире набор медикаментов, потому что они статично находятся на одном месте, им не надо бежать вслед за ротой. Они могут иногда пододвигаться, но опять же, делают это организованно, они снова разворачивают другой пункт, и в него потихонечку перетаскивают силами эвакуационных групп весь этот медицинский шмудряк. Там могут и капельничку поставить, если много кровушки человек потерял, и и поправить какие-то ошибки санинструктора. Все этапы работают так, что они за каждым предыдущим этапом перепроверяют абсолютно все. Пришел человек со жгутом, надо проверить, правильно ли наложен жгут, померять ему давление, посчитать пульс, проверить, сколько в нем крови осталось. Не заведено просто верить на слово предыдущим этапам. Пока не убедился сам, правдой не считать ничего. Этот второй этап, полевой госпиталь, он уже у себя аккумулирует раненых в некоторых количествах, и транспортом их отправляет на этап третий. Третий этап — это госпиталь-распределитель. Туда приезжают люди, и там уже начинают прикидывать, кого, куда, какими автомобилями отправлять, в зависимости от заполненности госпиталей и возможностей по транспорту и, естественно, по ситуации со здоровьем попавшего к ним человека. Если человек рискует помереть с минуты на минуту, то это реанимобиль, прям срочный, которые там стоят дежурят. Если у него какие-то мелкие осколки перевязанные, которые не кровоточат — ну, посидит, подождет общей эвакуации, когда приедет грузовик или автобус, и их скопом заберет. В каких-то отдельных случаях могут и вертолет вызвать. Это все варьируется. И, соответственно, конечный этап — это госпиталь, в котором люди находятся и проходят лечение. Иногда человека целесообразно отправить в гражданский госпиталь. Как показала СВО, военные госпиталя в мирные добрые времена столкнулись с недостатком практики. Что входило в их задачи? Травмированные срочники, то что-то себе на ногу уронил, то упал откуда-нибудь, пневмония — они занимались в основном мелочевкой да военных пенсионеров лечили. А вот гражданские госпиталя наоборот, они потоком шьют и шьют, шьют и шьют, лечат какие-то сложные случаи. У них загруз был гораздо больше. Поэтому сейчас когда сталкиваются с тяжелыми, опасными для жизни ситуациями, частенько отправляют в гражданские госпиталя, потому что там есть отличные компетентные специалисты, которые гарантированно могут этот вопрос решить. И на самом деле, очень отрадно, что министерство обороны и министерство здравоохранения наладили хорошее взаимодействие в этом плане.

Окопная война

Мы приехали как раз на новый год. После обучения мы некоторое время занимались просто удерживанием позиций. Это была рутина ополчения, просто удерживание позиций. Какие-то войсковые операции проводились редко, широкомасштабные наступления тем более. В основном это было рутинное дежурство. Мы дежурим — они дежурят. Периодически друг другу какие-то пакости устраиваем.

Меня приписали к взводу управления. Большую часть времени я находился на пункте постоянной дислокации в Красном Луче. Была организована ротация. Народу выделен участок фронта, который они удерживают. Туда заходит взвод, на опорный пункт. Две недели народ прямо сидит в окопах, живет в окопах, спит в окопах, ест в окопах. За ними стоит взвод подскока, который готов выдвинуться на помощь своему взводу или ближайшим соседям в случае какого-то кипиша. У них уже есть какие-то удобства, они, по крайней мере, живут в зданиях. Просто взвод повышенной готовности. И третий взвод находится на отдыхе в ППД, в городе Красный Луч. У них там кубрик, кроватка, можно выйти в магазин за сигаретами и прочее. В увольняшки ходили вполне себе. Там забавная была история. Когда туда 4-я бригада заезжала, напротив АТП, где мы сидели, стояла кафешка, и соответственно, командир роты, Ратибор, с замполитом пошли туда, и стали разговаривать за то, что не надо продавать алкоголь человечкам в зеленом. Так и так, говорит, у вас под боком будет обалденная охрана в виде полнокровной мотострелковой роты, но вы не продаете алкоголь людям в зеленом. Если нарушите, то обещаем, просто закроетесь. Вот вообще.

Проходит какое-то время, и вдруг в кафешке кипиш. Командир идет разбираться, что за вопли. А там пьяная комендатура что-то отмечает и устраивает дебош с воплями и мордобоем. Командир с замполитом заходят и говорят владельцу, мол, у нас договор был, мы его соблюдали. Когда кто-то барагозил, выкидывали из помещения и отвозили в комендатуру. Ты решил договор нарушить, об условиях ты был заранее уведомлен. Поэтому давай закрывайся, ты больше не работаешь, пока мы здесь стоим.

Тот начинает сразу, а как, а что, давайте не надо. Ну, мы же с тобой договорились, по рукам ударили, а ты как поступаешь. Комендачи чувствуют, что их веселье хотят прервать, и начинается вот это, а давай выйдем, а давай то-се. Ну, значит, они выходят, командир с замполитом стоят возле двери, и эти собираются полукругом спиной к зданию, в котором мы сидим. И начинается, чего ты пришел сюда, да ты права качаешь, да ты знаешь, кто мы, да нас восемь, а вас двое. Но они стояли к нам спиной. И тут уже распахиваются окна, разворачиваются пулеметы. У нас там забор из вот этих советских плит, и у нас за ним были подмости, и между мешков с песком разворачиваем стволы. Когда командир роты увидел, что мы разворачиваем ЗУ-23, вот в этот момент он понял, что этот цирк надо прекращать. И он говорит, придурок, обернись. Ну, они все синхронно оборачиваются, видят, что ситуация резко изменилась, и это не 8 на 2, а 100 на 8, при поддержке тяжелой техники.

Были они разоружены, отправлены на холодную. Но мы поняли, что столько их туда не запихаем, в итоге сдали их в комендатуру Луганска, правда, без автоматов. Там потом их командир приезжал, слезно просил вернуть автоматики. Вернули их не сразу.

Кстати, про холодную. Один из ополченцев у нас был с Кавказа. Как-то раз он перебрал, попался командиру в пьяном виде, а когда его запирали, сказал, что если ты меня на холодную отправишь, за тобой приедут. И комроты говорит, ой, прям интересно, на телефон, звони, мне прямо любопытно, кто эти рексы, которые приедут. Тот звонит кому-то говорит, вот, меня по беспределу на холодную, надо подъехать, разобраться. Те ему, да, брат, сейчас приедем, порешаем. Его закрывают на холодную. Проходит два дня. Естественно, никто не приехал. Я вообще слабо представляю, кто должен был приехать и закуситься с ротой. И вот, проходит два дня, его командир вызывает. Что-то, говорит, твоя братва заблудилась. На, позвони, адрес уточни, а то я за них уже почти волнуюсь, потерялись люди. Тот перезванивает, они дадада, брат, решаем-решаем, все будет. Еще через два дня снова вызывают этого парня с холодной. По большому счету, если бы он это не брякнул, сутки бы сидел. А холодная там была страшно неприятная, это был бывший щиток распределительный, там оборудования уже не было, но там было просто темно и холодно, и кроме стула там ничего не было. Но человек поугрожать решил в пьяном угаре. Через два дня снова вызывают, и говорят, братва явно не приедет, тебе надо пересмотреть, кто твои друзья. Как командир потом говорил, если б они просто приехали, и сказали, вот по-братски, по-товарищески отпусти человека, я б отдал. А так — давай, говорит, еще два дня, для ровного счета, и иди куда хочешь. Через два дня выпустили его, отправили восвояси. Они даже не приехали его забрать.

Смелая вода, она вообще плохо соотносится с вооруженными людьми.

В Красный Луч мы приехали с казаками, и народ расстроился, потому что к казакам там относились не очень. Казаки, которые в Красный Луч заехали, они сходу занялись рэкетом как в 90-е. На рынке торгуешь, заплати за крышу, товары ведешь, будь добр за охрану дороги заплатить. Местная комендатура, которая исполняла обязанности полиции, она была не особо лучше. С казаками они кусались, как-то даже до перестрелки дошло. У комендачей был налет на казаков, в результате кто-то промахнулся мимо казаков и попал в заправку из РПГ, она сгорела дотла, но к счастью, персонал оттуда слинял еще когда только началась стрельба. И как раз 4-я бригада, она этот градус понизила, и народ нас провожал чуть ли не со слезами. Подразделение сильно зависит от командира и будет делать все, что командир позволяет делать. И если командир может себе позволить грабить население, так оно и будет. Он все равно найдет в подразделении людей, которые будут выполнять такую работу. Не получится собрать большую толпу вооруженных людей так, чтобы среди них не оказалось сволочей. Всегда найдутся те, у кого есть принципы, и те, у кого принципов нету, и те, чьи принципы просто своеобразны. В 4-й бригаде крайне негативно относились к таким способам заработка, мародерству и прочему такому.

Вообще, когда бригада только собиралась, то на революцию же деньги нужны, а откуда их взять? Решили пощипать местных наркоторговцев. Несколько были общипаны. На эти деньги было принято решение закупить снаряжение. Снаряжение было заказано из Киева «Новой поштой». Прекрасно доехало.

А потом мы поехали на Дебальцево.

В ополчение принимали практически всех подряд. И получалась картина: один ополченец это ополченец, два ополченца это взвод, три ополченца это взвод и стукач из СБУ. Поэтому нам, естественно, не сказали, куда, зачем и каким маршрутом мы едем. Сказали: переезжаем. Собственно, мы погрузились и поехали. У многих было предчувствие, что едем на войну. Была сформирована бтгр. Никто из офицеров не понял, почему так было сделано, но 4-ю бригаду пополам рубанули, и еще какое-то подразделение, половинки смешали, получили две бтгр. Зачем так было сделано, не очень понятно. Но как было наступление организовано, у меня больших претензий нет. Разведка прошла, как сумела, конечно. Обеспечение было. Поддержка артиллеристов, тяжелой техники, связь, все было. В принципе, если это глупо, но работает, значит, это не глупо. Мы должны были закрыть это бутылочное горлышко, которое там оставалось, последняя дорога.

Мы туда выдвинулись, и так получилось, что под снегом разведка не нашла минное поле. Первый танк в колонне подорвался на мине. Мы остановились, спешились. Сбрасываемся с БМПшек, начинается очень неприцельный бой, потому что туман, и видимость метров сто. А противник находится сильно дальше, он где-то там, в этом молоке. Видны очертания посадки, где они теоретически находятся, ни одной вспышки не видно, но что-то периодически летает и щелкает.

Дальше начался обстрел со стороны ВСУ, очень неприцельный, птуры туда-сюда летали, но атака захлебнулась, и нам пришлось откатываться. Причем с минимальными потерями отошли, погибших даже и не было. Я как санинструктор помог целому одному раненому. Других там не нашлось. Шальная пуля. Там зимой очень сыро, туманно, и мы очень приблизительно представляли, где ВСУшники, а ВСУшники очень приблизительно представляли, где мы, плюс все это на довольно почтительной дистанции. Пули летали туда-сюда, но в целом никто ни в кого толком не попал. Но вот, нашелся счастливчик, который заработал пулю в ногу. Она ему пришла четко в кость. Я ему оказал помощь, запихал в мотолыгу. Начали мы откатываться. Нашу роту потом называли геройской, потому что она прикрывала отход всех остальных. На самом деле, мы просто дольше всех пытались собраться, чтобы отойти. Так иногда выглядит героизм.

Пока принимали решение на отход, я попросил у ротного разрешения добежать до танкистов, проверить, как они там. Командир дал добро, я от БМПшки к БМПшке добираюсь до начала колонны. Доскакиваю практически до танка. А там возле БМП стоит мужик, и с очень уверенным видом ведет огонь куда-то в туман. Я к нему подбегаю и спрашиваю: ты противника видишь? Он смотрит на меня как на идиота, говорит «Нет» и продолжает вести огонь. А танкисты, спрашиваю, где? Да вон, говорит, там в овраге. Я заглядываю ему за плечо в этот овраг, а там сидят три контуженных танкиста, и вокруг них одиннадцать медиков. И я подумал, что наверное я туда двенадцатым не полезу.

Смотрю на мужика, а он так уверенно стреляет. Я думаю, тоже давно никуда не стрелял. Я высадил магазин в сторону противника, развернулся и поскакал к своим.

Рядом с нами пострелял танчик. В него попытались пострелять из птура, но не попали. И вот, дают команду на отход, и все организованно оттуда ушли, ничего особо не добившись.

Я привез раненых на этап эвакуации, сдал и потерялся. Надо ж вернуться к своим, а где теперь эти свои, никто не знает. В итоге я поехал вместе с продуктами на куче сухпайков верхом. Я кое-как нашел свое подразделение. Нам нарезали задач, и мы на эти задачи выдвинулись. Заняли населенный пункт Веселогоровка, и там остановились. Закрыть это бутылочное горлышко у нас не было никаких возможностей, потому что огромное поле, абсолютно гладкое, как его перейти, не понимали ни мы, ни ВСУшники и, соответственно, никак и не перешли. Там даже посадок не было.

Как-то случился обстрел. Нам очень повезло с местом. Эта деревушка находится под высоченным обрывом. Соответственно, артиллерия, она либо перекидывает через наши позиции, либо бьется в обрыв. А мы в абсолютно безопасной зоне сидели. И вот, ночью прилетает со стороны ВСУ гаубичный снаряд, падает рядом с домиком, начинаются в эфире переговоры — «Что там, как, все целы, все живы?» И один кто-то отвечает, «Да нормально, метров на двести перелетело». И командир выходит в эфир: «Это что там за герой Украины корректирует вражескую артиллерию?! Ты вообще за кого?!»

А еще к нам как-то забрела разведка батальона «Заря». Я не знаю, что могли наразведывать эти люди. Это те самые ребята, которые минное поле не нашли. Они пошли в какую-то другую разведку, поперлись ночью глухой, и вот, у нас на обрыве этого плато все позиции, а напротив нас небольшая посадочка, но она толком никуда не ведет.

И вот, сидим мы на этих позициях. А там когда-то добывали камень-дикарь, и там довольно глубокие получились блиндажи. И, значит, сидят на позициях ребята, и тут из посадочки выходят белые призраки в маскхалатах. Пароль-отзыв был «Стаханов-Дебальцево». И вот сидит наш пулеметчик: «СТАХАНОВ!» — и все они замерли, но не отвечают. «СТАХАНОВ?!» — тишина. Белые тени переглядываются. «СТАХАНОВ, БЛЯ, СЕЙЧАС СТРЕЛЯТЬ БУДУ!!» Белые тени начинают пятиться. Ну, и естественно, он заводит свою шарманку, у него там ПКМ стоял. Начинается лазерное шоу аки на концерте «Раммштайн». Стрельба куда-то в закат. Внизу народ слабо понимает, что происходит. Я к командиру подхожу, мол, надо ли наверх подняться? Он говорит, сиди, информации о раненых пока не было.

Сидим, сидим, а внизу начинает работать радио «Слон FM». Радио «Слон FM» — это слухи, которые начинают генерироваться на пустом месте, обрастая дикими подробностями. И, значит, в какой-то момент этот «Слон FM» доносит до личного состава, что, у нас там были братья-близнецы Вихровы, и вот доносит, что один из братьев Вихровых погиб. Один находится наверху этого плато, его брат внизу. Брат, естественно, в невменозе. Ну, и фельдшер ему вкатывает успокоительных, сразу по-жесткому. Его размазало. Все собираются вокруг него, брат, мы с тобой, держись, мы достанем, мы его похороним.

И тут открывается дверь, и заходит второй Вихров. Этот уже сидит, он уже только падает со стула. Этот такой, чего с братом?! Все оборачиваются: Вихра! Живой! Тот — а с чего бы нет? Эти пришли, мы постреляли, они даже ничего не сделали, какое убили, вы чего.

Ну, и значит, утром мы пошли искать, что мы убили. И вот эта полянка перед посадкой, она вся усеяна оружием и снарягой. Они бежали по сугробам, тяжело, каска — нахуй каску, броник — к черту броник, автомат — зачем мертвецу автомат. Я не знаю, что эти люди могли разведать у ВСУшников, но они даже собственные позиции по возвращении найти не смогли. И в итоге пришли километров на пять западнее, чем хотели.

Они еще с утреца на грузовике приехали за снарягой. Но естественно, все было размародерено и надето на бойцов. Они говорят, мол, надо все это вернуть. Командир говорит, мол, такого приказа я отдать уже не могу. Все это было честно раздербанено, военные трофеи, на мой вкус неприкосновенные. Поэтому идите и договаривайтесь. Вот карамультуки кучкой лежат, эти забирайте. Оружие вернули, снарягу они попрошайничали обратно, но удалось ли, не знаю. Говорят, там большой конфликт был из-за ножа.

А вообще, у этой посадочки, там только птуристы жили. Абсолютно дикие люди. Они жили зимой, в наполовину затопленном блиндаже, периодически они вылезали, развешивали ветках спальники ядрено-синие, после чего их начинала обстреливать украинская арта, они прятались в затопленный блиндаж, потом вылезали, вытаскивали ПТУР, стреляли куда-то в закат, причем их «Фагот», он по ТТХ не дотягивал до хохлов. ПТУР улетал куда-то в сторону хохлов, взрывался в воздухе, не долетая до них, и хохлы стояли, и такие, ну ладно. А эти радостные прыгали вокруг ПТУРа как туземцы, собирали и уносили обратно.

Мы на этих позициях просидели до самого конца операции. Потом начались сдачи довольно массовые. На нас выходили в основном рядовые. Просыпается часть, а там нет никаких офицеров. И вот сержант, а у него люди. Они просто выходили пешком, без оружия, группами. У военных сохраняется коллективность. И обычно это были ситуации, когда офицеры сбежали, и уже сержанты и прапорщики принимают решение не губить народ и выходить потихонечку. Они приходили целенаправленно и сдавались. В принципе, нормально принимали. Красных дорожек не стелили, но покормили, дали попить. Понятно, что весь военный шмурдяк изымался, но курево оставляли. По-человечески было как правило.

Сколько на этой территории железяк осталось, я боюсь представить. Местные растаскивали весь этот шмурдяк моментально. Бывало, что заходит часть на брошенные позиции ВСУшные, а местные раздербанили все до них. И мы развернулись отдыхать на ППД. Ощущения были прикольные. Нам сказали, что по дороге будут журналисты снимать. Один парень нашел себе чистую униформу, Господь его знает, где он нашел в Дебальцево хоть что-то чистое. Начистил берцы, сел на БМП в героическую позу, руку на ствол закинул и поехал. Ранняя весна, слякотно до омерзения, и тут команда «Колонна, стой!» А там же как всегда, первая машина останавливается более-менее плавно, а чем дальше, тем резче. И его бэха, чтобы не впендюриться, она прямо по тормозам дала. Она сильно припадает на перед, и вот, он по этой стирательной доске проезжается задницей и кубарем вылетает в грязищу.

А журналисты так и не пришли.

Ну вот, а после заезда я доучился, отслужил срочку и работал инженером-строителем. Второй заезд был уже в 2022 году, когда объявили мобилизацию.