Пролог

Разбуженное крепким утренним кофе моё сознание плавно, без малейшего усилия, покинуло отведенные ему создателем пределы, и легко, словно птица, подхваченная восходящим воздушным потоком, устремилось на волю, оставив где-то далеко внизу, возможно, в другом измерении, своё застигнутое врасплох внезапным расставанием тело. Единственное, что связывало их сейчас, — аромат кофе и легкое пощипывание на самом кончике языка, оставшееся от благородного напитка.

В звенящей тишине свободный от телесных забот, мой разум парил и неспешно перебирал всплывающие в памяти картины, образы и события: дней последних, дней, далеко минувших, дней, канувших в Лету, чьих-то чужих дней и не дней вовсе, даже не пытаясь отделить зыбкую реальность от ярких снов и сочных, почти запретных, плодов его воображения…

«Погоди! Постой же! Ты мог бы изложить это стихами! Мне так не хватает поэзии», — голос Музы оборвал полет фантазии и вырвал меня из сумеречной области грёз; едва заметные нотки грусти еще некоторое время укоризненно висели в воздухе. — Смотри, как это могло быть:

Взбодренное крепким утренним кофе,

Легко, без усилий,

Как птица взмывает в воздушном потоке,

Сознание плавно тело покинуло…»

Еще до конца не придя в себя мой потрясенный неожиданным возвращением на земную твердь разум слабо, словно космонавт после «прошедшего в штатном режиме» приземления, попытался было возразить какими-то шахматными терминами:

— Любимая, ты предлагаешь мне неравнозначный размен: поэзию, скрытую в прозе, обменять на прозаичные стихи.

— Ты пишешь для себя, а мог бы это делать для нас обоих, — продолжала загонять моего проклятого короля в угол Муза и повторила, — мне так не хватает поэзии!

Вам шах, уважаемый! Пишу для себя?! Да, соглашусь, есть в этой непреодолимой тяге к творчеству нечто… нет, не эгоистичное, но… самодостаточное, на грани порочности, что иногда, каюсь, подталкивает меня вновь и вновь перечитывать вышедшие из-под пера строки, тайно, словно Нарцисс, любуясь окончательным результатом и черпать в нем вдохновение. Но, нет же, я пишу не только для себя!

«Тогда, откуда твоя тяга к сложным, до неудобоваримости, предложениям и витиеватым мыслям, к аллюзиям, парафразам, подтекстам, тщательно скрытым намекам и прочим литературными приправам, коими ты, порой, не зная меры, сдабриваешь свои произведения? А стремление каждое слово наполнить потаённым смыслом, иногда понятным только тебе самому? Это ли не подсознательная попытка оттолкнуть заблудшего на твою страницу неподготовленного странника? Своим кудрявым слогом и преднамеренно сбитым ритмом ты заставляешь корпеть несчастного над каждым предложением и не оставляешь ему шанса дойти до конца пути! Признайся же, ты, словно патологический скряга, бережешь свою прозу только для себя!» — закончила свой безжалостный психоанализ Муза.

Передо мной, словно на секционном столе патологоанатома, лежало препарированное на мелкие кусочки моё же творчество.

— А как же горстка избранных читателей, готовых отдаться течению и плыть за моим словом в неведанном даже мне направлении? Ты же знаешь их мнение.

— Быть может, тебе просто льстят. Откуда мы знаем? (Да, Муза, как и любая женщина, может быть жестокой).

— Льстят? Хорошо. Допустим, моя проза никому не интересна, но поэзия, стихи — признай, это удел литературных изгоев, остатков вымирающего племени, которые, эффекта ради, готовы пожертвовать свободой выражения, загнать себя в творческую резервацию, в прокрустово ложе рифмы и стихотворного размера. Пойми, мне там будет неуютно.

— Легко быть свободным без ограничений, попробуй оставаться им в отведенных тебе судьбой пределах. Как ты сказал: «Неуютно в прокрустовом ложе рифмы и стихотворного размера»? Расскажи об этом ложе усаженным злым роком в инвалидное кресло, ты встречаешь их в Городе на своём пути, с достоинством принимающих свой жребий. Просто попробуй, хоть изредка, хоть пару строчек, ради меня!

Я сдаюсь. Пара строчек, так пара строчек. Надеюсь, дебют моей поэтический карьеры станет сразу и ее финалом.

По утру, чашку кофе испив

(По рецепту старого лешего),

Воспарил я неспешно с Земли,

Позабыв про помыслы грешные.

Пролетая в звенящей тиши

Над чужими морскими просторами,

Над потемками чьей-то души

И над чьими-то душными спорами,

Я ответа искал на вопрос,

На вопрос, так никем и не заданный,

Почему на болотах я рос,

Окруженный ползучими гадами?

Почему в дремучих лесах

Не сыскать мною тропок нехоженых?

Почему мне слышны голоса

И слова ни на что не похожие?

Почему к русалке морской

я сбежал от болотных кикимор?

Почему волка слышится вой:

«На кого ж ты, брат, нас покинул?»

Почему каждый раз при луне

С высоты скалистого берега

Я ищу отраженный в волне

Облик твой, мной навечно потерянный?

Не дожидаясь вердикта Высокого поэтического суда, я вернулся туда, где оборвался полет мой мысли…

… В звенящей тишине свободный от телесных забот мой разум парил и неспешно перебирал всплывающие в памяти картины, образы и события: дней последних, дней, далеко минувших, дней, канувших в Лету, чьих-то чужих дней и не дней вовсе, даже не пытаясь отделить зыбкую реальность от ярких снов и сочных, почти запретных, плодов воображения.

Внизу, уютно пристроившись к теплому морю узенькими улочками и широкими ещё пустынными набережными, в нежных лучах восходящего солнца, неспеша, словно счастливая женщина в бережных объятиях любимого, просыпалась, томно потягиваясь, несравненная Горгиппия…

Продолжение следует: «Любовь во времена мазута».