Назад в СССР. Фантастический рассказ
Михаил раздраженно отбросил книгу, купленную только вчера. Жаль было не столько потраченных денег, сколько давно пропавшего ощущения «запойного чтения», когда не можешь оторваться от увлекательного повествования даже по важным вроде бы делам. Думал, что вот этот сюжет про возвращение в прошлое поможет, вроде аннотация даже немного зацепила… Но нет. Опять муть какая-то самопальная. Автор своих тараканов из головы выпустил на страницы, желая самого себя убедить, что он круче вокзального кипятка, а не лох, каким, видимо, считают его друзья и близкие.
Злость крепла по мере дальнейших рассуждений о личности автора, так жестоко погубившего едва мелькнувшую надежду снова увлечься выдуманной историей и немного отвлечься от этой опостылевшей реальности, где врут в глаза на каждом шагу и из каждого утюга, норовя при этом залезть в карман. Особенно рассердила его напечатанная на последней странице обложки справка об авторе: «Служил в милиции, занимался бизнесом» — надо быть клиническим идиотом, чтобы такое о себе написать. Служил И занимался? Так? Или сначала «послужил», потом залетел и ушел «по собственному», занявшись уже открыто своим шкурным промыслом? Ну, занялся, ладно… Зачем читателям-то об этом сообщать? Он что, не понимает, как это со стороны выглядит? Вот поэтому и пишет такую муть, что не понимает. Попал в тело мента… Всех врагов побил, всех красавиц поимел, кругом герой… Клиника же… Влажные мечты уездного бандюгана, у которого денег не хватило пролезть в депутаты, а славы всенародной все равно хочется. Тьфу! Пирамида Маслоу, ити ее, в действии. Вот ведь зараза, довел человека до стресса, вместо того, чтоб порадовать.
Михаил глубоко вздохнул и попытался унять рвущееся наружу раздражение лекцией самому себе, встав для этого у зеркала в ванной. Он минут пять мотивировано разъяснял отражению, что дело-то не в книге и не в ее обделенном умишком авторе, дело в нем, в Михаиле Воронове, который в 47 лет сидит уныло на обочине жизни и лениво отмахивается от летящих в него комьев житейской грязи с магистрали всеобщего движения. Этакая оживленная трасса федерального значения — все бибикают, друг друга обгоняют, подрезают, показывают факи и травматические пистолеты в окошко, врезаются в бампер впереди едущего, выскакивают из кабин и разводят пальцы, кого-то насилуют в придорожных кустах, кого-то грузят в труповозку, с трудом достав из искореженной машины, короче, жизнь идет своим чередом. И только он, М. Воронов, выбрав относительно тихий участок обочины, в этом всем пытается не участвовать, удерживая взглядом случайно уцелевший василек среди хилой, покрытой пылью травки. И это типа его жизненная философия. Вот поэтому и автор виноват. Стыдно, Миша!
Отражение смотрело на Михаила с издевкой и готовило, похоже, ответную лекцию. Насчет психических расстройств и печальных перспектив в унылых стенах профильного лечебного учреждения. Надо было срочно перехватывать инициативу. Да, не автор виноват. И не он, М. Воронов. И тем более не отражение в зеркале — оно-то и вовсе не при делах. Извечный русский вопрос… Кто же виноват? И что с ним за это сделать? Вот именно так, а не просто «что делать». Потому что если оставить виновного без воздаяния, то что-либо делать бесполезно. Виновный изгадит и это новое начинание, или его наследники-приспешники-последователи, так еще хуже выйдет.
Внезапно Михаил вспомнил один эпизод из прошлого. Ему было уже слегка за 40. На глаза случайно попалось старое стихотворение Геннадия Шпаликова, знакомое еще с детства, но тогда такого отклика почему-то не вызвавшее. «Никогда не возвращайся в прежние места…» Жуть какая, если вдуматься. Дойдя до строчек «…будет мама молодая и отец живой», взрослый, крепкий еще мужик, видевший смерть, проливавший кровь — свою и чужую — вдруг разрыдался как ребенок. Взахлеб, неудержимо. В квартире он был один, стесняться некого. Он плакал, уткнувшись лицом в старый пуфик, помнивший еще их давний переезд из коммуналки и маленького Мишу, игравшего на нем в штурм замка со своей игрушечной армией. Оплакивал Михаил даже не отца, которого теперь он точно никогда не увидит в этой жизни без всяких «если», он оплакивал ТУ ЖИЗНЬ целиком. То светлое ощущение радости и спокойной уверенности, что все будет хорошо. Жизнь не была легкой, но она была именно светлой. Где этот свет теперь? Нет его. И хорошо уже ничего не будет — не конкретно с ним, а вообще.
—Что-то менять, да? — с горькой усмешкой спросил опять Михаил у зеркала. — А ты знаешь, как это вообще проходит? Этакую чушь мог сказать только офисный сиделец, полжизни гревший жопой мягкое кресло. И теперь типа он перемен хочет в общественной жизни. А те, кто пытался «что-то менять», знаешь, как заканчивают обычно? Я тебе сейчас расскажу. В лучшем случае их закапывают под траурные речи и воинский салют с прочими положенными по рангу почестями. В худшем — запирают в СИЗО лет на несколько и ждут, когда сознаются хоть в чем-то, чтоб потом засадить далеко и надолго по приговору справедливого и беспристрастного суда. А в промежутке между этими крайностями лежат инсульт, инфаркт, дурдом и несчастный случай.
Зеркало спорить не пожелало — то ли согласилось, то ли просто устало от такого напряженного диалога. Иллюзия разговора с самим собой, так долго спасавшая его от срыва и рокового поступка, ушла и явно возвращаться не собиралась.
—Это называется депресняк! — сообщил на всякий случай безразличному отражению Михаил. — А вот хрен вам. Я сейчас поеду назад в СССР. Вот сяду и поеду. Найду свой старый дом. Найду там хоть один старый кирпичик, который эти жульманы не успели переложить и совершу невозможное. Потому что сил моих больше нет наблюдать за этим всем говнищем и стараться отстраняться. А помирать еще рано, есть у нас еще дома дела. Вот так. Усек?
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
