НЕОПУБЛИКОВАННОЕ ИНТЕРВЬЮ-I

ПРЕВЬЮ: ‎Считается,‏ ‎что ‎при ‎работе ‎над ‎романом‏ ‎"Эра ‎милосердия"‏ ‎авторы‏ ‎опрашивали ‎уцелевших ‎участников‏ ‎событий, ‎положенных‏ ‎ими ‎в ‎основу ‎сюжета.‏ ‎Автор‏ ‎попытался ‎реконструировать‏ ‎возможное ‎содержание‏ ‎одного ‎из ‎таких ‎интервью, ‎по‏ ‎цензурным‏ ‎соображениям ‎не‏ ‎вошедшим ‎в‏ ‎роман. ‎

ЧАСТЬ ‎ПЕРВАЯ

— Скажите, ‎а ‎как‏ ‎Вы‏ ‎познакомились‏ ‎с ‎Фоксом?

— Познакомился‏ ‎я ‎с‏ ‎ним ‎в‏ ‎эстонском‏ ‎городке ‎Валга.‏ ‎Так ‎уж ‎получилось, ‎что ‎в‏ ‎июле ‎1941‏ ‎года‏ ‎N-ская ‎стрелковая ‎дивизия‏ ‎Западного ‎фронта,‏ ‎в ‎которой ‎я ‎проходил‏ ‎срочную‏ ‎службу, ‎была‏ ‎вдребезги ‎разбита‏ ‎немцами, ‎и ‎попал ‎я ‎прямо‏ ‎в‏ ‎плен. ‎Условия‏ ‎в ‎лагере‏ ‎были ‎беспредельными, ‎нас ‎почти ‎не‏ ‎кормили,‏ ‎постоянно‏ ‎били, ‎за‏ ‎малейшую ‎провинность‏ ‎расстреливали. ‎Вши‏ ‎заедали...‏ ‎Подыхать ‎вот‏ ‎так ‎в ‎свои ‎девятнадцать ‎лет‏ ‎мне ‎вовсе‏ ‎не‏ ‎хотелось, ‎и ‎я‏ ‎принял ‎предложение‏ ‎земляка ‎стать ‎лагерным ‎«капо»,‏ ‎то‏ ‎есть ‎поступил‏ ‎служить ‎в‏ ‎лагерную ‎охрану. ‎

Паек ‎стал ‎вполне‏ ‎терпимым,‏ ‎плюс ‎расстрел‏ ‎от ‎немцев‏ ‎мне ‎уже ‎не ‎грозил, ‎наоборот,‏ ‎я‏ ‎стал‏ ‎рулить ‎жизнями‏ ‎вчерашних ‎собратьев‏ ‎по ‎несчастью.‏ ‎Особо‏ ‎я ‎не‏ ‎зверствовал, ‎но ‎и ‎поблажек ‎никому‏ ‎не ‎давал.‏ ‎Словом,‏ ‎служил ‎как ‎положено.

— В‏ ‎школу ‎абвера‏ ‎Вас ‎сам ‎Фокс ‎устроил?

— Нет,‏ ‎это‏ ‎уж ‎ближе‏ ‎к ‎зиме‏ ‎меня ‎присмотрели ‎заезжие ‎абверовцы. ‎Побеседовали,‏ ‎анкету‏ ‎заставили ‎заполнить,‏ ‎биографию. ‎Психилогические‏ ‎тесты ‎проводили ‎хитрые. ‎Ну, ‎и‏ ‎отправили‏ ‎на‏ ‎учёбу ‎в‏ ‎Валгу, ‎в‏ ‎школу ‎«Русская‏ ‎дружина».‏ ‎Школа ‎наша‏ ‎официально ‎считалась ‎полицейской, ‎но ‎по‏ ‎факту ‎готовила‏ ‎радистов‏ ‎и ‎агентов-резидентов ‎в‏ ‎советском ‎тылу.‏ ‎Фокс ‎преподавал ‎в ‎ней‏ ‎тактику‏ ‎советских ‎органов‏ ‎госбезопасности ‎и‏ ‎правила ‎поведения ‎на ‎допросах. ‎Толково‏ ‎преподавал‏ ‎и ‎грамотно,‏ ‎на ‎всю‏ ‎жизнь ‎мне ‎потом ‎пригодилось. ‎Школу‏ ‎он‏ ‎эту‏ ‎прошёл ‎изнутри,‏ ‎как ‎сам‏ ‎говорил: ‎служил‏ ‎в‏ ‎НКВД, ‎потом‏ ‎за ‎какое-то ‎лихое ‎дело ‎пошёл‏ ‎под ‎трибунал,‏ ‎и‏ ‎немцы ‎его ‎освободили‏ ‎уже ‎из‏ ‎Минского ‎централа. ‎

- Главное ‎в‏ ‎нашем‏ ‎деле ‎–‏ ‎фарт. ‎Если‏ ‎есть ‎фарт, ‎то ‎и ‎лягавые‏ ‎тебя‏ ‎не ‎прихватят,‏ ‎он ‎им‏ ‎все ‎глаза ‎запорошит ‎и ‎мозг‏ ‎затуманит,‏ ‎-‏ ‎говаривал ‎Фокс.‏ ‎– ‎Но‏ ‎есть ‎ньюансы.‏ ‎Любил‏ ‎он ‎такое‏ ‎учёное ‎словцо ‎порой ‎ввернуть. ‎С‏ ‎подковырочкой.

Дальше ‎объяснял‏ ‎он‏ ‎нам, ‎как ‎не‏ ‎попадать ‎в‏ ‎сектор ‎обзора ‎милицейского ‎патруля,‏ ‎как‏ ‎не ‎привлечь‏ ‎внимание ‎в‏ ‎толпе, ‎как ‎отбазариться, ‎коли ‎остановят.

- Если‏ ‎волына‏ ‎на ‎кармане,‏ ‎сразу ‎обнажай‏ ‎ствол ‎и ‎вали ‎всех, ‎-‏ ‎поучал‏ ‎Фокс.‏ ‎- ‎Начнут‏ ‎шмонать, ‎уже‏ ‎не ‎отвертишься.‏ ‎Если‏ ‎прёшь ‎чистый,‏ ‎баклань ‎по-свойски, ‎лягавый ‎тоже ‎человек,‏ ‎из ‎народа‏ ‎недалеко‏ ‎вышедший. ‎Ему ‎подвиги‏ ‎ни ‎к‏ ‎чему, ‎хотел ‎бы ‎геройствовать‏ ‎-‏ ‎на ‎фронте‏ ‎бы ‎загибался.‏ ‎

Но ‎на ‎случай, ‎если ‎крепко‏ ‎прижмут,‏ ‎Фокс ‎советовал‏ ‎брать ‎на‏ ‎себя ‎какую ‎ни ‎есть ‎мелкую‏ ‎уголовку.‏ ‎Дескать,‏ ‎у ‎Советов‏ ‎сейчас ‎с‏ ‎пополнением ‎напряженка,‏ ‎долго‏ ‎думать ‎не‏ ‎будут, ‎забреют ‎в ‎штрафную ‎роту.‏ ‎А ‎там‏ ‎фронт,‏ ‎передовая, ‎«хенде ‎хох»‏ ‎и ‎«нихт‏ ‎шиссен!» ‎На ‎допросе ‎заветное‏ ‎слово‏ ‎скажешь ‎и‏ ‎тебя ‎прямо‏ ‎в ‎славную ‎Валгу ‎обратно ‎отвезут.

- Если‏ ‎сможешь‏ ‎от ‎реальных‏ ‎ментов ‎отмазаться,‏ ‎да ‎ещё ‎и ‎зеленку ‎потом‏ ‎сломать,‏ ‎цены‏ ‎тебе ‎не‏ ‎будет. ‎В‏ ‎постоянный ‎состав‏ ‎попадёшь,‏ ‎преподавать ‎тактику‏ ‎станешь. ‎Как ‎я. ‎Школа ‎расширяться‏ ‎скоро ‎будет,‏ ‎толковые‏ ‎ребята ‎потребуются, ‎с‏ ‎реальным ‎опытом‏ ‎ходок ‎на ‎ту ‎сторону‏ ‎и‏ ‎обратно.

Долго ‎ли,‏ ‎коротко ‎ли,‏ ‎а ‎начали ‎нас ‎готовить ‎к‏ ‎переброске.‏ ‎Группа ‎–‏ ‎старшой, ‎радист‏ ‎и ‎я, ‎мальчик ‎на ‎все‏ ‎руки.‏ ‎Прикрывай‏ ‎радиста ‎на‏ ‎передаче, ‎неси‏ ‎охранение ‎на‏ ‎марше‏ ‎и ‎на‏ ‎привале, ‎попеременке ‎со ‎старшим. ‎Минирование‏ ‎железки ‎опять‏ ‎же‏ ‎на ‎мне, ‎складов-мостов‏ ‎всяких, ‎чего‏ ‎там ‎ещё ‎в ‎командировке‏ ‎укажут.‏ ‎Чему ‎надо,‏ ‎меня ‎обучили,‏ ‎остальное, ‎сказали, ‎с ‎опытом ‎придёт.‏ ‎Куда-зачем‏ ‎летим, ‎об‏ ‎том ‎знал‏ ‎только ‎старшой. ‎Паспорта ‎и ‎справки‏ ‎нам‏ ‎выправили,‏ ‎денег ‎отсыпали‏ ‎без ‎жмотства.‏ ‎Дензнаков–то ‎советских‏ ‎им‏ ‎в ‎Белоруссии‏ ‎и ‎Прибалтике ‎без ‎счёта ‎досталось.‏ ‎И ‎сбросили‏ ‎нас,‏ ‎грешных, ‎с ‎парашютами‏ ‎неведомо ‎куда.‏ ‎Нам ‎с ‎радистом, ‎стало‏ ‎быть,‏ ‎неведомо. ‎

— И‏ ‎чем ‎Ваша‏ ‎группа ‎занималась ‎в ‎советском ‎тылу?

— Командировка‏ ‎у‏ ‎нас ‎обширная‏ ‎была, ‎судя‏ ‎по ‎снаряжению. ‎Да ‎только ‎подвиги‏ ‎совершать‏ ‎во‏ ‎имя ‎фюрера‏ ‎и ‎Германии‏ ‎я ‎не‏ ‎собирался.‏ ‎За ‎пазухой‏ ‎был ‎у ‎меня ‎«вальтер» ‎с‏ ‎разрывными ‎пулями,‏ ‎на‏ ‎случай ‎засады ‎при‏ ‎приземлении. ‎Как‏ ‎собрал ‎я ‎парашют ‎и‏ ‎присыпал‏ ‎снежком, ‎да‏ ‎собрались ‎мы‏ ‎всей ‎нашей ‎компанией, ‎так ‎я‏ ‎по‏ ‎заветам ‎Фокса,‏ ‎не ‎говоря‏ ‎худого ‎слова, ‎и ‎положил ‎обоих‏ ‎попутчиков‏ ‎на‏ ‎месте. ‎«Сидора»‏ ‎их ‎забрал‏ ‎и ‎ходу!‏ ‎Часа‏ ‎через ‎четыре‏ ‎по ‎запаху ‎дымка ‎вышел ‎к‏ ‎деревеньке ‎и‏ ‎там‏ ‎зашухарился. ‎Риск, ‎конечно,‏ ‎был ‎большой,‏ ‎да ‎уж ‎тут ‎я‏ ‎на‏ ‎фарт ‎свой‏ ‎понадеялся. ‎Бабке,‏ ‎что ‎меня ‎приняла, ‎сказался ‎дезертиром,‏ ‎забритым‏ ‎на ‎фронт‏ ‎по ‎беспределу‏ ‎с ‎язвой ‎желудка, ‎идущим ‎пешим‏ ‎порядком‏ ‎жаловаться‏ ‎прокурору. ‎

Отсыпал‏ ‎ей ‎харчей‏ ‎из ‎НЗ,‏ ‎деньжатами‏ ‎наделил ‎из‏ ‎запасов ‎абвера, ‎да ‎больным ‎сказался.‏ ‎Трое ‎суток‏ ‎отлежался,‏ ‎обнюхался, ‎где ‎я‏ ‎и ‎как:‏ ‎оказалось ‎Истринский ‎район ‎Московской‏ ‎области.‏ ‎Железка ‎в‏ ‎пяти ‎верстах‏ ‎по ‎проселку ‎пролегала. ‎

Документы, ‎деньги,‏ ‎оружие‏ ‎и ‎прочие‏ ‎припасы ‎от‏ ‎германских ‎щедрот, ‎я ‎по ‎ночной‏ ‎поре‏ ‎у‏ ‎бабки ‎в‏ ‎подполе ‎схоронил.‏ ‎Взял ‎с‏ ‎собой‏ ‎надёжный ‎паспорт,‏ ‎справку ‎об ‎инвалидности, ‎белый ‎билет,‏ ‎да ‎деньжат‏ ‎самую‏ ‎малость. ‎С ‎тем‏ ‎и ‎засадил‏ ‎сам ‎себя ‎в ‎Истре‏ ‎в‏ ‎тюрягу ‎на‏ ‎год ‎и‏ ‎шесть ‎месяцев ‎за ‎злостное ‎хулиганство.‏ ‎Как‏ ‎белобилетника ‎меня‏ ‎в ‎штрафники‏ ‎не ‎взяли, ‎а ‎отправили ‎на‏ ‎подмосковные‏ ‎торфоразработки,‏ ‎с ‎которых‏ ‎я ‎и‏ ‎откинулся ‎с‏ ‎чистой‏ ‎совестью ‎в‏ ‎одна ‎тысяча ‎девятьсот ‎сорок ‎четвёртом‏ ‎году ‎от‏ ‎Рождества‏ ‎Христова. ‎

— А ‎как‏ ‎сложилась ‎Ваша‏ ‎жизнь ‎после ‎освобождения?

По ‎освобождении‏ ‎получил‏ ‎я ‎справку‏ ‎в ‎зубы‏ ‎да ‎зону-сотку ‎на ‎память. ‎Пристроился‏ ‎шоферить‏ ‎в ‎колхоз‏ ‎подмосковный, ‎домишко‏ ‎мне ‎выделили ‎брошенный, ‎разбитый ‎да‏ ‎разутый‏ ‎зисок‏ ‎сто ‎первый,‏ ‎трудоднями ‎опять‏ ‎же ‎обещали‏ ‎не‏ ‎обделять. ‎Мужиков-то‏ ‎повыбила ‎война, ‎каждые ‎рабочие ‎руки‏ ‎на ‎счету.‏ ‎Начал‏ ‎я ‎шоферить, ‎калымил‏ ‎понемногу, ‎словом‏ ‎трудовую ‎жизнь ‎советского ‎колхозника‏ ‎вёл.‏ ‎Приключений ‎мне‏ ‎на ‎жизнь‏ ‎уже ‎хватило ‎с ‎горкой. ‎Да‏ ‎всё‏ ‎меня ‎жадность‏ ‎точила, ‎всё‏ ‎абверовские ‎деньги ‎покоя ‎не ‎давали.‏ ‎Думаю,‏ ‎чем‏ ‎черт ‎не‏ ‎шутит, ‎навещу‏ ‎бабку, ‎клад‏ ‎свой‏ ‎изыму ‎по‏ ‎-тихому. ‎И ‎вот ‎в ‎апреле‏ ‎месяце ‎победного‏ ‎нашего‏ ‎сорок ‎пятого ‎года‏ ‎я ‎и‏ ‎заехал ‎попутно ‎по ‎старому‏ ‎адресочку,‏ ‎туда, ‎где‏ ‎после ‎переброски‏ ‎кантовался. ‎

Бабка ‎ещё ‎жива ‎была.‏ ‎Обсказал‏ ‎ей ‎легенду‏ ‎свою, ‎дескать‏ ‎разобрались ‎в ‎моем ‎деле ‎по‏ ‎справедливости,‏ ‎сам‏ ‎прокурор ‎руку‏ ‎жал, ‎комиссовали‏ ‎вчистую ‎и‏ ‎работу‏ ‎хорошую ‎дали.‏ ‎Тушенку ‎достал, ‎четвертинку ‎на ‎стол‏ ‎поставил. ‎Слово‏ ‎за‏ ‎слово, ‎да ‎и‏ ‎заночевал ‎я‏ ‎у ‎неё ‎на ‎палатях.‏ ‎А‏ ‎под ‎утро‏ ‎повязали ‎меня.‏ ‎Фокс ‎и ‎повязал. ‎Обшмонали ‎кабину,‏ ‎багаж‏ ‎мой ‎абверовский‏ ‎вынули ‎—‏ ‎я ‎его ‎уже ‎из ‎подпола‏ ‎достал‏ ‎и‏ ‎под ‎сиденье‏ ‎пристроил. ‎Можно‏ ‎было ‎и‏ ‎отвалить‏ ‎по ‎ночной‏ ‎поре, ‎да ‎поленился ‎я, ‎выспаться‏ ‎захотел, ‎вот‏ ‎и‏ ‎погорел. ‎Хорошо, ‎хоть‏ ‎бабку ‎не‏ ‎успел ‎приколоть, ‎как ‎собирался.‏ ‎Когда‏ ‎прошлый ‎раз‏ ‎от ‎неё‏ ‎уходил, ‎решил ‎не ‎брать ‎грех‏ ‎на‏ ‎душу, ‎что‏ ‎б ‎мусара‏ ‎следствия ‎не ‎затевали, ‎да ‎клад‏ ‎мой‏ ‎в‏ ‎подполе ‎не‏ ‎нашли. ‎А‏ ‎теперь ‎уж‏ ‎надо‏ ‎было ‎веревочку‏ ‎эту ‎с ‎концами ‎оборвать. ‎Да‏ ‎Бог ‎отвёл‏ ‎от‏ ‎лихого ‎дела...

— Что ‎ж‏ ‎ты, ‎друг‏ ‎ситный, ‎так ‎оплошал? ‎—‏ ‎с‏ ‎ухмылочкой ‎меня‏ ‎Фокс ‎спрашивает.‏ ‎— ‎Разве ‎я ‎тебя ‎тому‏ ‎учил?‏ ‎Ты, ‎получается,‏ ‎засыпался ‎на‏ ‎горячем, ‎все ‎вещдоки ‎при ‎тебе,‏ ‎хоть‏ ‎прямо‏ ‎в ‎трибунал‏ ‎отвози. ‎Дело‏ ‎чистое: ‎фальшаки‏ ‎на‏ ‎разные ‎имена,‏ ‎денег ‎тыщ ‎двести, ‎стволов ‎четыре‏ ‎штуки. ‎Вышак‏ ‎тебе‏ ‎ломится, ‎как ‎с‏ ‎куста, ‎по‏ ‎законам ‎военного ‎времени.

— Виноват, ‎герр‏ ‎обер-лейтенант,‏ ‎— ‎отвечаю.‏ ‎— ‎Готов‏ ‎предстать ‎перед ‎перед ‎родным ‎советским‏ ‎трибуналом.‏ ‎Или ‎германским,‏ ‎как ‎прикажете,‏ ‎— ‎сам ‎я ‎не ‎жив,‏ ‎не‏ ‎мертв,‏ ‎но ‎хорохорюсь‏ ‎по ‎привычке.‏ ‎И ‎мысли‏ ‎в‏ ‎голове: ‎то‏ ‎ли ‎самого ‎Фокса ‎немцы ‎перебросили‏ ‎к ‎нам‏ ‎в‏ ‎тылы, ‎то ‎ли‏ ‎он ‎уже‏ ‎перекраситься ‎успел ‎и ‎на‏ ‎НКГБ‏ ‎теперь ‎ишачит.‏ ‎То ‎ли‏ ‎угорел ‎я ‎во ‎сне ‎и‏ ‎сон‏ ‎дурной ‎вижу.

Оскалился‏ ‎Фокс, ‎головой‏ ‎кивнул, ‎и ‎получил ‎я ‎сзади‏ ‎такого‏ ‎леща,‏ ‎что ‎с‏ ‎лавки ‎полетел‏ ‎кубарем. ‎Подельник‏ ‎его,‏ ‎или ‎уж‏ ‎сослуживец, ‎всё ‎это ‎время ‎за‏ ‎моей ‎спиной‏ ‎стоял.‏ ‎Фамилию ‎его ‎не‏ ‎помню ‎точно,‏ ‎а ‎отзывался ‎он ‎на‏ ‎погоняло‏ ‎«Оса». ‎И‏ ‎жалил ‎больно,‏ ‎стервец! ‎Вот ‎двое ‎только ‎их‏ ‎и‏ ‎было ‎в‏ ‎той ‎избёнке.‏ ‎Бабку ‎они ‎заперли ‎где-то, ‎так‏ ‎что‏ ‎она‏ ‎и ‎на‏ ‎глаза ‎мне‏ ‎не ‎попалась‏ ‎ни‏ ‎разу.

Утер ‎я‏ ‎сукровицу, ‎да ‎обратно ‎на ‎лавку‏ ‎взгромоздился. ‎

— Я‏ ‎тебе‏ ‎не ‎хер, ‎а‏ ‎гражданин ‎начальник,‏ ‎— ‎злобно ‎мне ‎Фокс‏ ‎отвечает.‏ ‎— ‎Подельники‏ ‎где? ‎Старший‏ ‎группы, ‎радист?

— Не ‎могу ‎знать, ‎гражданин‏ ‎начальник,‏ ‎— ‎отвечаю.‏ ‎— ‎Группа‏ ‎разбрелась ‎при ‎приземлении, ‎один ‎я‏ ‎остался.‏ ‎Хабар‏ ‎тут ‎прикопал,‏ ‎да ‎и‏ ‎отправился ‎восвояси.‏ ‎На‏ ‎работу ‎устроился,‏ ‎баранку ‎кручу ‎на ‎колхозном ‎грузовичке.‏ ‎Так ‎и‏ ‎кантуюсь,‏ ‎шоферю ‎помаленьку, ‎не‏ ‎высовываюсь. ‎

— Группа‏ ‎разбрелась, ‎а ‎снаряжение ‎тебе‏ ‎оставили?‏ ‎

Тут ‎уж‏ ‎развел ‎я‏ ‎руками... ‎Так-де ‎получилось, ‎не ‎знаю‏ ‎уж‏ ‎как. ‎Всё,‏ ‎что ‎при‏ ‎мне ‎найдено, ‎то ‎в ‎моём‏ ‎вещмешке‏ ‎и‏ ‎упаковано ‎было,‏ ‎так ‎сам‏ ‎старшой ‎перед‏ ‎переброской‏ ‎распределил. ‎Рацию-то‏ ‎с ‎динамитом ‎я ‎с ‎собой‏ ‎брать ‎не‏ ‎стал‏ ‎— ‎ни ‎к‏ ‎чему. ‎

— Знаешь,‏ ‎кто ‎я?

— Не ‎могу ‎знать,‏ ‎гражданин‏ ‎начальник, ‎—‏ ‎смиренько ‎так‏ ‎отвечаю. ‎

 — И ‎не ‎положено. ‎Из‏ ‎«СМЕРШа»‏ ‎я. ‎И‏ ‎в ‎Валге‏ ‎от ‎товарища ‎Абакумова ‎был, ‎изменников‏ ‎Родины‏ ‎выявлял‏ ‎и ‎на‏ ‎учёт ‎ставил.‏ ‎Всех ‎повязали,‏ ‎один‏ ‎ты ‎остался.‏ ‎Ну, ‎побегал ‎своё, ‎пора ‎и‏ ‎ответ ‎держать.‏ ‎Правь,‏ ‎Оса, ‎протокол.

Сел ‎тот‏ ‎за ‎краешек‏ ‎стола, ‎вынул ‎карандаш ‎химический,‏ ‎бланк‏ ‎протокола ‎расстелил‏ ‎да ‎и‏ ‎заполнил ‎его ‎за ‎несколько ‎минуток.‏ ‎И‏ ‎была ‎в‏ ‎этих ‎скупых‏ ‎строчках ‎вся ‎моя ‎нефартовая ‎жизнь.‏ ‎И‏ ‎плен,‏ ‎и ‎лагерная‏ ‎полиция, ‎и‏ ‎обучение ‎в‏ ‎«Русской‏ ‎дружине», ‎и‏ ‎переброска. ‎Только ‎торфоразработок ‎не ‎было,‏ ‎написали ‎они,‏ ‎что‏ ‎я ‎скрывался ‎от‏ ‎суда ‎и‏ ‎следствия ‎все ‎эти ‎годы.‏ ‎

— Подписывай!

Что‏ ‎делать? ‎Подписался‏ ‎я, ‎только‏ ‎добавил ‎от ‎себя, ‎что ‎никаких‏ ‎вражьих‏ ‎задач ‎не‏ ‎выполнял, ‎а‏ ‎собирался ‎честным ‎трудом ‎искупить ‎вину‏ ‎перед‏ ‎Родиной.‏ ‎Убрал ‎Фокс‏ ‎этот ‎протокол‏ ‎в ‎свою‏ ‎лётную‏ ‎сумку ‎кожаную‏ ‎и ‎чистый ‎лист ‎достал.

— А ‎теперь‏ ‎пиши ‎от‏ ‎себя,‏ ‎под ‎мою ‎диктовку.‏ ‎«Я, ‎такой-то‏ ‎и ‎такой-то, ‎бывший ‎пособник‏ ‎немецко-фашистских‏ ‎оккупантов, ‎настоящим‏ ‎обязуюсь ‎добровольно‏ ‎сотрудничать ‎с ‎контрразведкой ‎СМЕРШ ‎и‏ ‎выполнять‏ ‎все ‎задания,‏ ‎которые ‎мне‏ ‎будут ‎поручены ‎её ‎сотрудниками. ‎Если‏ ‎же‏ ‎я‏ ‎откажусь ‎или‏ ‎буду ‎уклоняться‏ ‎от ‎добросовестного‏ ‎выполнения‏ ‎заданий, ‎то‏ ‎готов ‎на ‎месте ‎понести ‎самое‏ ‎суровое ‎наказание‏ ‎за‏ ‎своё ‎сотрудничество ‎с‏ ‎оккупантами, ‎включая‏ ‎высшую ‎меру ‎социальной ‎защиты.‏ ‎Свои‏ ‎сообщения ‎буду‏ ‎подписывать ‎псевдонимом‏ ‎Беглый».

Записал ‎я ‎всё ‎и ‎Беглым‏ ‎подписался.‏ ‎Мало ‎ли‏ ‎я ‎таких‏ ‎обязательств ‎давал? ‎В ‎лагерной ‎полиции,‏ ‎в‏ ‎абверовской‏ ‎школе, ‎присягу‏ ‎на ‎верность‏ ‎фюреру, ‎как‏ ‎отучился,‏ ‎потом ‎перед‏ ‎переброской ‎ещё ‎одну. ‎Да ‎и‏ ‎на ‎верность‏ ‎трудовому‏ ‎народу ‎присягал ‎перед‏ ‎строем ‎весной‏ ‎сорокового. ‎Где ‎та ‎весна,‏ ‎где‏ ‎сороковой ‎год,‏ ‎где ‎мои‏ ‎ребята ‎из ‎третьей ‎роты ‎и‏ ‎грозный‏ ‎старшина ‎Коваленко?‏ ‎Сколько ‎за‏ ‎пять ‎лет ‎воды ‎утекло...

— А ‎как‏ ‎это‏ ‎«на‏ ‎месте», ‎гражданин‏ ‎начальник? ‎—‏ ‎только ‎и‏ ‎поинтересовался.‏ ‎

— А ‎вот‏ ‎так, ‎— ‎Фокс ‎отвечает. ‎—‏ ‎Покажи, ‎Оса.‏ ‎

Вынул‏ ‎Оса ‎ствол ‎вороненый‏ ‎из ‎кармана,‏ ‎да ‎и ‎ко ‎лбу‏ ‎мне‏ ‎приставил.

— Молись, ‎гнида‏ ‎— ‎и‏ ‎на ‎спуск ‎жмёт. ‎Щелкнул ‎курок,‏ ‎и‏ ‎как ‎заржут‏ ‎они ‎оба.‏ ‎

— СМЕРШ ‎не ‎шутит, ‎— ‎веско‏ ‎так‏ ‎Фокс‏ ‎меня ‎вразумляет.‏ ‎— ‎Ни‏ ‎суда, ‎ни‏ ‎следствия‏ ‎тебе, ‎Беглый,‏ ‎больше ‎не ‎будет. ‎Ты ‎сам‏ ‎себя ‎приговорил,‏ ‎когда‏ ‎белую ‎повязку ‎на‏ ‎руку ‎надел.‏ ‎Но ‎отсрочку ‎я ‎тебе‏ ‎даю‏ ‎на ‎время.‏ ‎Именем ‎товарища‏ ‎Абакумова. ‎

 — Абакумова, ‎как ‎же! ‎Ты,‏ ‎мил‏ ‎человек, ‎сам-то‏ ‎не ‎в‏ ‎бегах ‎будешь? ‎— ‎хотел ‎я‏ ‎его‏ ‎прямо‏ ‎спросить, ‎да‏ ‎уж ‎больно‏ ‎не ‎хотелось‏ ‎от‏ ‎Осы ‎ещё‏ ‎затрещину ‎получить. ‎Но ‎вопрос ‎я‏ ‎это ‎у‏ ‎себя‏ ‎в ‎мозгах ‎крепко‏ ‎держал. ‎

— Всё‏ ‎понятно, ‎— ‎ответил ‎я‏ ‎Фоксу,‏ ‎хотя ‎тогда‏ ‎ничегошенки ‎так‏ ‎и ‎не ‎понял.