Введение в постдемократию: о переиздании классической утопии «Третья империя» [Михаил ЛЕОНТЬЕВ]
«Дневальный»
Если право не основано на симметричных обязательствах, значит оно отъемлемо по сути. И будет отъято и узурпировано. Как это и происходит в с
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
Свобода и справедливость: вместо предисловия к давосской речи Путина [Михаил ЛЕОНТЬЕВ]
18 июня 2013 года, за семь лет до давосского призыва Путина к «мировой революции сверху», Михаил Леонтьевна «Однако» тщательно раскладывал по полочкам диалектику ключевых политэкономических и нравственных сущностей – свободы и справедливости.
***
Резкий рывок к ненюханной свободе, который наше общество проделало более 20 лет [30 лет теперь уже] назад, привёл к тому, что мы этой «свободой» чуть не захлебнулись. Пришлось откачивать. Буквально.
Следствием этого рывка оказался острейший дефицит справедливости. И сколько бы известные, даже вполне многочисленные группы населения ни выходили на площади за «свободы», императивом и острейшим дефицитом для огромного большинства является именно справедливость.
Проблема в том, что эти понятия не ходят вместе, и не дай боже, чтобы они столкнулись. Наша задача — обеспечить ту степень свободы и ту степень справедливости, чтобы они не пошли друг с другом врукопашную, как это не раз бывало в нашей истории.
***
Определение понятий
Трудно найти сегодня более популярный, а потому и более затасканный лозунг, чем «Свобода и справедливость». Мягко говоря, мало кто отдаёт себе отчёт, о чём, собственно, идёт речь. Прежде чем ответить на вопрос, как мы совместим эти во многом противоречащие друг другу понятия, неплохо было бы понимать, что мы имеем в виду, когда говорим о свободе, и что мы имеем в виду, когда говорим о справедливости. Потому что более растяжимо трактуемые понятия, наверное, вообще найти трудно.
Исторически лозунг свободы — лозунг буржуазных революций. Пассивная свобода, «свобода от…» — от принуждения, от лжи, от проклятого начальства — это свобода подчинённых.«Свобода для…» — это свобода господина, право на власть. Собственно, именно так и выглядели буржуазные революции, когда имущее сословие привлекало к своим задачам — задачам овладения властью — неимущее сословие. Проще говоря, «верхам» и «низам» предлагались (и предлагаются по сей день) совершенно разные «свободы». Вспомните: «Свобода, равенство, братство». Особенно здесь прелестно — «братство», и как ярко оно проявилось за 300 лет истории буржуазной (то есть либеральной) демократии.
И заметьте: даже в этой демагогической триаде отсутствует понятие справедливости. Но без справедливости у нас в России ничего построить нельзя. Если не обеспечить понимаемый и принимаемый нашим народом уровень справедливости, никакой свободы не будет. Или таковая свобода станет — как это опять же не раз бывало в истории — инструментом самоликвидации.
Понятие справедливости очень разнообразно трактуется — и не только с точки зрения разных идеологий. Оно связано с архетипами народного мышления, которые воспроизводятся раз за разом, даже когда эти идеологии сменяют друг друга, о чём свидетельствует вся наша история. В современном западном понимании, собственно, как и традиционном западном, — справедливость есть закон. Что законно, то и справедливо. Но если вспомнить, например, самый ранний дошедший до нас памятник русской церковной литературы (конец XI века) «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона, главная идея его в том, что благодать выше закона: «Ведь закон предтечей был и служителем благодати и истины, истина же и благодать — служитель будущего века, жизни нетленной». В законе оправдание, а в благодати спасение, пишет Илларион. То есть надо понимать так, что здесь «благодать» — это и есть высшая справедливость, божественная. И она выше любого закона.
И призывая к «верховенству закона», мы должны понимать, что закон этот должен быть основан на нашем историческом понимании справедливости. Иначе этот закон работать, уважаться и соблюдаться не будет, и мы будем по-прежнему повторять банальности о «правовом нигилизме» нашего народа. Дело здесь не в наследии коммунистической эпохи, а в более глубинных архетипах, с которыми невозможно и опасно не считаться. Русскому человеку кроме материальных благ и утех нужна благодать. А те, кому она не нужна, — они по определению не русские.
***
Экономическая свобода и экономическая справедливость
Что касается политики и даже в большей степени экономики, это противоречие между справедливостью как равенством перед законом (либеральное «равенство возможностей») и нашим традиционным «по справедливости», которое иногда понимается как «поровну» (в экстремальном варианте, если вспомнить замечательного Шарикова, — «отнять и поделить»), — это сущностное противоречие и, с другой стороны, сущностная возможность компромисса. И что бы ни пищали по этому поводу записные демократы, это противоречие, как и возможность его разрешения, находится в первую очередь в материальной плоскости — в экономике.
Экономическая свобода — это либеральная ценность. Это рынок. Без экономической свободы рынка не может быть, он лишён смысла. А без рынка не может быть эффективной экономики — и мы это проходили.
Рынок — единственный эффективный и вообще достойный внимания способ организации хозяйствования в тех сферах, где возможна жёсткая конкуренция. Ещё раз повторим: государство не должно хозяйствовать там, где способен хозяйствовать рынок. При этом, во-первых, теперь уже слепому видно, что рынок не обеспечивает глобального саморегулирования: глобальное саморегулирование — это такой же миф, как глобальное планирование. Во-вторых, сам по себе рынок не может эффективно функционировать в отсутствие развитых внерыночных институтов.
Но даже внутри рынка существует понятие «рыночной справедливости», которое тоже связано с эффективностью: это равные возможности для игроков. Без этого понятия рынок тоже жить не может. И обеспечение этих равных возможностей — рутинная работа государства (защита конкуренции, антимонопольное законодательство, деловой климат, гарантии отношений собственности и пр.).
Ничего больше в рынке непосредственно с точки зрения «справедливости» придумать нельзя.
***
Социальная справедливость
Важно понимать, что понятие «социальная справедливость» лежит вне рыночных отношений. Это отражается в классической альтернативе: либеральная экономическая свобода, когда неуспешные не должны паразитировать за счёт успешных, и идея перераспределения, когда «богатые должны делиться». В нашем архетипе — безусловно, должны. Вопрос — как и чем.
Безусловная ценность для русского общества и государства — неприятие социального дарвинизма, когда «выживает сильнейший». В первую очередь речь идёт о равном доступе к образованию и здравоохранению, причём не только в контексте «равных возможностей», а с точки зрения наших цивилизационных требований и целей государства в отношении своих граждан.
То есть, говоря об участии государства в перераспределении, мы имеем в виду не только социальные, пенсионные гарантии, обеспечение малозащищённых слоёв и т.д., — идёт речь также и о решении проблемы бедности, которую мы «заработали» 20 лет назад [теперь уже 30]. Показатель болезни — так называемый децильный коэффициент, разрыв в доходах между богатыми и бедными, достигший у нас африканских значений.
Сверхвысокая концентрация капитала и, соответственно, доходов — это историческая российская проблема, известная ещё по работам Ленина, которого эта проблема по известным причинам очень радовала, поскольку и была одной из особенностей, приведших к русской революции. На сегодня можно назвать два основных фактора, которые эту проблему воспроизводят и, таким образом, усугубляют социальное неравенство. Во-первых, размывание «среднего класса». Во-вторых, торможение развития рынка труда, обесценивание рабочей силы. И то и другое — естественный результат «дикого капитализма», который у нас формировался в 90-е и который, что совершенно очевидно, не преодолён.
Что здесь можно сделать, если оставить за скобками возврат к «реальному» социализму (в этом случае о гармонизации свободы и справедливости придётся забыть)?
Первое, что приходит в голову, — это перераспределение. Обычно начинают с идеи восстановить прогрессивный налог: идея вовсе не абсурдная, но в наших нынешних условиях — необоснованная. Неминуемо упадёт собираемость налогов. А если нет результата — нет смысла нарушать устойчивость налоговой системы. Учитывая наши реалии, это приведёт только к уводу доходов от налога разными способами.
А вот введение «налога на роскошь» гораздо более обоснованно. Причём по причинам социально-психологическим, а отнюдь не фискальным — фискальное значение его как раз невелико. Здесь речь идёт в первую очередь о демонстративном сверхпотреблении, которое у нуворишей не купируется традицией и культурой. Это не дополнительное обложение состоятельных граждан, а обременение потребления сверхбогатых — то есть, по сути, «налог справедливости». Этот налог надо ввести не столько из экономических соображений, сколько потому, что его просто неприлично не ввести.
При этом такая мера не решит проблему разрыва в доходах и децильный коэффициент может продолжать расти. Никакой налог не решит проблему разрыва в доходах. Никому её таким образом решать не удавалось. Более того, всегда такая попытка приводит к столкновению с экономической эффективностью.
Вернёмся к нашим факторам: высокая степень концентрации капитала, усугубляемая коррупционным и бюрократическим обременением бизнеса, и порча рынка труда. Этот рынок у нас уродливый: это рынок работодателей. Собственно продавцы рабочей силы не выступают на этом рынке в равноправной роли.
Есть у нас отдельные правые политики, которые считают, что для экономики очень выгодна либерализация трудового законодательства — по сути, обесценивание рабочей силы. Эффективен рынок труда, на котором покупатель и продавец находятся в равных конкурентных условиях. Мы не китайцы — в том смысле, что не сможем и не будем делать дешёвую рабочую силу своим конкурентным преимуществом. Сильные, работающие профсоюзы — это необходимый элемент нормального рынка труда.
***
Справедливость неравенства и проблема собственности
Идея полного равенства, то есть уравниловка, не только неэффективна, что доказано практикой, — она также и несправедлива. Для того чтобы признать справедливость перераспределения и прежде чем это признать, нужно признать несправедливость уравниловки.
Коммунисты теоретически этот вопрос решали, но решали они его в форме утопической, то есть в равенстве в условиях полного будущего коммунистического изобилия. Не будучи ни утопистами, ни футурологами, отложим это светлое будущее в область гуманитарных мечтаний.
Но для того чтобы отстаивать справедливость неравенства, мы должны основания этого неравенства, его экономическую природу считать абсолютно честной и законной. Неравенство не может быть основано на воровстве и коррупции. Невозможно убедить наш народ в справедливости и легитимности неравенства, основанного на нечестной игре.
Как бы ни решались вопросы соотношения экономической свободы и справедливости в рамках стандартной рыночной экономики, у нас есть нерешённая базовая проблема — это нелегитимность сложившихся отношений собственности. Речь идёт не о собственности вообще, а о её крупнейших, наиболее ликвидных кусках. Всё, что создано своими руками даже самыми спорными способами, — это за рамками проблемы: мелкий и средний бизнес, считанные, к сожалению, построенные с нуля предприятия.
Речь идёт о «большой приватизации» — то есть о раздаче лучших кусков государственной собственности вне общих стандартных даже для того времени процедур. Излишне напоминать, что «большая приватизация» была очевидно несправедливой. Трудно спорить, что колоссальные активы достались узкой группе лиц фактически бесплатно.
Напомним, что некоторые из них считали, что аналогичным образом им должна достаться и власть, — это, собственно, и есть олигархия. На самом деле она, власть, у них и была. В конкретных условиях конца 90-х — начала нулевых без существенного ущерба для экономики аннулировать результаты «большой приватизации» и экспроприировать собственность было невозможно — этого ни страна, ни экономика не выдержали бы. Задача была «поставить в стойло». Во-первых, отделить от власти — «равноудалить». Во-вторых, заставить платить налоги.
Однако это никак не решило проблему с точки зрения справедливости — то есть построения базовых, незыблемых основ экономической жизни, легитимных с точки зрения народного понимания. Никто не может требовать уважения к собственности, если сам признаёт, что в основании этих отношений лежит вопиющая несправедливость. То есть проблема легитимности собственности в самой её основной, самой «дорогой» части — не решена.
Если государство попытается своей волей легитимировать несправедливо приобретённую собственность, этим оно делегитимирует себя. Причём, что очень важно, эта проблема стоит не только перед обществом и государством — она стоит перед самими собственниками. И они точно знают, насколько зыбки основания обладания их нынешними активами. И это понимание проявляется в их «офшорном» поведении — не только экономическом, но и политическом. (Кстати, о существовании этой проблемы говорил Путин весной 2012 года во время предвыборной кампании, когда встречался с предпринимателями в РСПП.) Было бы крайне заманчиво предложить им некий конкордат — добровольное соглашение. Причём в первую очередь не с государством только, а с обществом. Оценить по текущей «справедливой оценке» доставшееся бесплатно или за бесценок, предложить выкупить, вернуть разницу стране. Естественно, оформив это в некие долговые обязательства, растянутые на 10– 15 лет. Понятно, что речь идёт в первую очередь о сырьевых активах, где все первичные затраты, если таковые были, многократно окупились за счёт выручки.
За 15 лет собственность на эти бесплатно доставшиеся активы многократно полностью или частично менялась, обращалась на рынке. Здесь достаточно сложно выстроить механизм, при котором этот выкуп был бы адекватен по отношению ко всем приобретателям. Но поскольку это очень узкая группа лиц и активов, механизм при наличии воли и желания выстроить и обосновать можно — это принципиально выполнимая задача.
Оговоримся: речь идёт о собственности, которая не была украдена, а была приобретена, пользуясь крайне несовершенными и несправедливыми тогдашними законами и параличом государства. То есть это не преступники, а просто люди, ловко воспользовавшиеся обстоятельствами. Естественно, речь не идёт о преступно приобретённой собственности различных оргпреступных группировок.
Речь, по сути, идёт о проекте нового общественного договора, который, если он будет соответствующим легитимным образом одобрен народом, легитимирует всю действующую систему собственности. То есть это значит, что наши граждане считают эту модель приемлемой и справедливой.
Только на этой основе мы можем выстроить систему, при которой собственность действительно священна и неприкосновенна, поскольку не может быть священна и неприкосновенна ворованная или нечестно приобретённая собственность. Когда действуют такие отношения, собственность оказывается прикосновенна и отчуждаема самыми разными способами — снизу, сверху, сбоку и т.д.
* * *
Легитимное устройство государства, легитимная власть опирается на право. Но не на формальное право, а на признанное народом право им управлять.
Говорят, что демократия — это процедура. Это даже не ложь — это просто не демократия. Потому что не бывает демократии, не опирающейся на справедливость. Собственно, от этого все попытки демократии в России гибнут.
Мы должны построить справедливое общество, в том числе для тех, кто жить не может без «демократий» и «свобод». Потому что в несправедливом обществе их истребят.
***
Прикладной разбор понятий, на которые опирался Путин в давосской речи, – для постоянных подписчиков «Однако»:
Строить – не делить: о давосской «левизне» в путинской повестке
Словарное значение: о реальной и виртуальной экономике
Миграционный синдром: чем вреден России массовый импорт трудовых ресурсов [Михаил ЛЕОНТЬЕВ]
В последнее время у нас была пара-тройка поводов поговорить о мигрантозависимости российского рынка труда. По сути-то, это была одна из первоочередных проблем карантинного периода, и национальный капитал настойчиво лоббирует исключительные меры, лишь бы мигрантопровод работал бесперебойно. Но жить-то с этой проблемой мы начали гораздо раньше. Предлагаем краткий очерк «миграционного синдрома», опубликованный на «Однако» 24 сентября 2012 года.
***
Массовая трудовая миграция и связанные с ней проблемы и эксцессы превратились в один из самых больных вопросов российской жизни. На котором не спекулирует только ленивый, и это касается не только оппозиционеров и бузотёров, но и представителей официальных новостей профильных ведомств, и так называемого экспертного сообщества.
Вступление в силу даже минимальных поправок к соответствующему закону [2012 г.], смысл которых сводится к обязательному экзамену по русскому языку для трудовых мигрантов, демонстрирует движение в правильном направлении: минимальное знание русского языка создаёт хоть какой-то фильтр для потока потенциальных дезадаптантов и опять же стимулирует эту самую адаптацию хотя бы на каком-то самом первичном уровне. Притом что ни эти, ни какие-либо другие вероятные законодательные инициативы проблему не решают никак, поскольку нет понимания того, нужна ли вообще России массовая трудовая миграция, и если нужна, то зачем. Попробуем по пунктам.
Первое. Никакой императивной необходимости в трудовой миграции в нынешней России на сегодняшний день нет. Утверждение обратного — безграмотное или лживое манипулирование демографией. Общий прирост и убыль населения и его тенденции не идентичны доле трудоспособных возрастов. Гипотетически проблемы с трудоспособным населением в России могут возникнуть лет через десять, а в необходимости миграции здесь и сейчас нас убедили уже лет пятнадцать назад. Есть проблема с мобильностью трудовых ресурсов, которая, конечно, легче решается передвижением бесправных и бездомных мигрантов, но это не решение, а гнусность.
Второе. Массовый ввоз трудовых мигрантов, по сути, рабской рабочей силы — прямой и мощный интерес работодателей в целом ряде отраслей и сфер деятельности. Это, можно сказать, чистая их выгода, умноженная внутренней конкуренцией. Если ты не используешь рабов в той сфере деятельности, где их используют конкуренты, — тебе конец. Естественное следствие этой заинтересованности — наличие мощнейшего лобби, результатом деятельности которого и является властно-общественный консенсус по поводу жизненной необходимости трудовой миграции.
Третье. Есть сомнения в способности кого-либо в мире и в нынешней России в частности реально остановить миграционные потоки. Бог бы с ней, с гуттаперчевой Европой. Мексиканскую миграцию в США не останавливают даже стена и пули. Мощнейшим движителем миграции является желание людей выжить и прокормить свои семьи при отсутствии такой возможности на родине. У нас причиной такой миграции стала цивилизационная катастрофа, произошедшая в азиатских, да и некоторых европейских республиках бывшего Союза. Заметьте, что к нам не бегут массы индопакистанского, африканского и латиноамериканского населения.
Четвёртое. То, что выгодно для рабовладельца, является прямым и косвенным убытком для бюджета и страны в целом. Большая часть заработков мигрантов вывозится из страны, не подпадая ни под какое налогообложение и вычитается из платёжеспособного спроса. Однако самое негативное воздействие такой тип трудовой миграции оказывает на рынок труда и объём внутреннего спроса. Что в настоящее время является единственной реальной предпосылкой для экономического развития по причине реального же и потенциального сокращения возможностей экспорта на фоне мирового кризиса. Утверждение, что мигранты не являются конкурентами местному населению на рынке труда, — это издевательство. Поскольку предлагаемые в этом сегменте условия для людей, не ущемлённых в правах и не находящихся на грани голодной смерти, не являются рыночным предложением.
Пятое. Склонность значительной части нашего туземного населения к лёгкому, в значительной степени бесполезному, хотя и низко оплачиваемому труду, вроде клерка или охранника, является крайне опасным симптомом. Как справедливо заметил Михаил Юрьев, это «характерно для обществ финального периода их существования, периода полного истощения жизненных сил народа». Примеров достаточно: от Римской империи до сегодняшней Европы. Кстати, автор помнит опыт своей работы в советском НИИ. Где собственно работа занимала трое суток в конце года, когда аврально писался годовой отчёт. И где они, эти советские НИИ?.. Тем не менее в нынешнем нашем состоянии эта тенденция не кажется необратимой при изменении тенденций в экономической стратегии, то есть ожидаемой и абсолютно неизбежной «Новой индустриализации».
Шестое. В реальной среднесрочной перспективе преимущества дешёвой рабочей силы перестают быть таковыми не только в каких-то отдельных экономиках и сегментах рынка при каких-то специальных способах регулирования трудовой миграции, а перестают таковыми быть вообще. Имеется в виду новая роботизация, когда человек в принципе будет делать только то, что не может делать машина. При современных темпах технического прогресса мы уже видим, что в этих условиях издержки на неквалифицированную рабочую силу вообще перестают играть какую-либо роль. И здесь никакой «таджик-лопата» неконкурентоспособен с роботом, массово производимым другими роботами. Это означает в том числе и то, что «китайцы» больше не нужны. И это означает, что выпадение страны из этой парадигмы — это не просто отставание, это — переход в принципиально низшую по отношению к лидерам форму человеческого существования. Или несуществования.
***
Есть единственная реальная проблема, связанная с согласием на трудовую миграцию или отказом от неё. Это заявленный и, на наш взгляд, совершенно безальтернативный курс на евразийскую реинтеграцию.
Ещё раз повторим: только такая реинтеграция может дать перспективу преодоления цивилизационной катастрофы, о которой говорилось выше. И создать условия для приемлемой жизни населения, например, среднеазиатских республик на своей, потенциально вполне благополучной земле. А для России такая реинтеграция означает восстановление внутреннего рынка в объёме, минимально необходимом для самостоятельного экономического роста, не завязанного на внешнюю негативную конъюнктуру.
Опять же подчеркнём, что речь идёт именно о реальной и полной реинтеграции, в рамках которой всяческие «таможенные союзы» и «единые экономические пространства» являются лишь первой промежуточной стадией. Речь идёт о реальном единстве не только рынка товаров, труда и капитала, единой валюте, но и о социокультурном и военно-политическом единстве. Очевидным образом, если по тем или иным причинам, с той или иной постсоветской (или непостсоветской) страной такой уровень единства невозможен, значит, она и должна остаться вне этого единого пространства со всеми вытекающими, в том числе и миграционными ограничениями. Только в таком случае не возникает противоречия между предполагаемым ужесточением паспортно-визового режима для граждан бывшего Союза, декларацией интеграционных намерений и облегчённым, а то и автоматическим предоставлением российского гражданства всем гражданам бывшего СССР и их потомкам.
А лоббистов массовой трудовой миграции, вещающих о якобы её кровной необходимости для России, надо либо лечить, либо бить по морде. По наглой рабовладельческой морде.
______________
…Наша песня хороша, начинай сначала. О современных проявлениях всё той же системной проблемы – рассуждения на «Однако»-2020 для постоянных подписчиков:
Догнаться Европой: об угрозах многонациональной безопасности России
Новый русский: о современной утилитарной миссии языка межнационального общения
Застолбить место подвигу: об издержках мигрантозависимости рынка труда
Армения: существовать благодаря России и убить себя назло ей [Михаил ЛЕОНТЬЕВ]
Та печальная реальность отдельно взятой армянской государственности, которая становится явью сегодня, на самом деле очевидна уже давно. Строго говоря, это вообще общая закономерность для всех лимитрофных государственностей. Но в случае с Арменией она вообще лабораторно стерильна: потому что все альтернативы единственному российскому вектору там могут существовать только в воображении неполноценных предательских элит. Эту очевидность Михаил Леонтьев печально констатировал ещё в публикации в «Однако» 20 октября 2012 года. Как гласит кавказская мудрость, эпохи пронеслись над пастбищем с тех пор, а бараны всё те же.
***
На самом деле Армения могла бы служить идеальным примером несостоявшегося государства вроде Киргизии или Молдовы. Если бы не Россия. Вероятнее всего, её просто не было бы на карте.
Армения — древняя великая цивилизация. Но мы знаем много древних и великих цивилизаций, оставивших после себя только памятники истории и культуры. Армения в нынешнем своем виде и возникла только благодаря России и продолжает существовать благодаря ей. «Тотальная зависимость от российского газа и российских трансфертов», которой пеняют Армению специалисты из МВФ, не говоря уже о силовом зонтике, — тому прямая иллюстрация.
Напомню, что подъём армянского национального движения начался с трогательной заботы об отечественной экологии, приведшей к закрытию Армянской АЭС. После чего отчего-то исчезло электричество. И АЭС пришлось героически и беспрецедентно перезапускать. Карабахский конфликт, в котором Армения одержала военную победу (тоже, мягко говоря, не без помощи России), был, кстати, следствием этого самого «подъёма национального движения» и одним из первых кольев, вбитых в тело Союза. При этом обратной стороной этой победы стало, по сути, геополитическое поражение, загнавшее Армению в изоляцию. И сильно подрывающее возможности Армении развивать пресловутый комплиментаризм с некоторой частью своих соседей.
Всё это время Армения предпринимала высоко оценённые усилия по либерализации экономики и привлечению внешних инвестиций. Однако никакого инвестиционного бума нет и не предвидится. Даже мощная диаспора по всему миру, в том числе в Европе и США, не сильно помогла подъёму армянской экономики. Скорее облегчила массовое бегство армян из страны. На этом фоне именно в Армении странно слышать бредни про «европейский выбор» и жёсткие предупреждения германского посла об угрозе этому выбору в случае участия Армении в евразийском интеграционном проекте.
На самом деле именно армянская оппозиция реинтеграции больше всего иллюстрирует ущербность постсоветских элит, обречённых противостоять реальным национальным интересам своих народов. Армения должна была бы быть заинтересована в этом процессе больше, чем Россия, поскольку альтернатива для неё — отнюдь не «европейский выбор», а «турецкий». И кстати, Турция тоже вроде как сделала «европейский выбор». А турецкий «комплиментаризм» называется «ноль проблем с соседями». И где?!
В какой-то степени комплиментаристские вихляния армянской политики объясняются текущими особенностями российской позиции, вынуждающими многих её партнеров периодически искать запасные аэродромы. Проблема в том, что для Армении такого аэродрома нет. Что касается евразийской интеграции, то её наступление геополитически неизбежно, как смена времён года. А там и общая граница появится.
***
К чему всё идёт сегодня – читайте сегодня на главной ленте «Однако»:
Провоевавшиеся: о печальной судьбе государственностей Армении и Азербайджана
…И оставайтесь с нами
«Мягкая сила» — реальная, эффективная — является проекцией жёсткой силы [Михаил ЛЕОНТЬЕВ]
«Мягкая сила» — не просто модная тема. Это область нашей профессиональной, да и не только, деятельности. Что само по себе, надо признать, не вполне адекватно. Поскольку у нас попытки формировать «мягкую силу» являются во многом сублимацией недоступности силы жёсткой. Потому хотелось бы сформулировать несколько принципиальных моментов.
***
Первое. «Мягкая сила» — реальная, эффективная — является проекцией жёсткой силы. Никакой «мягкой силы» в отсутствие жёсткой силы у того же субъекта быть не может. Может быть только мягкое бессилие. Разные субъекты обладают разными возможностями и способностями проецировать и мультиплицировать «мягкую силу».
Например, Советский Союз в 20–30–40-е и даже 60-е разным образом и разными инструментами, от коммунистической идеи, до Победы и Спутников, обладал гораздо большими возможностями проецировать «мягкую силу», чем его идеологические противники. Советская идеологическая экспансия была объективно мощнее советского экономического и военного потенциала. Нетрудно проследить момент, когда эта проекция стала пропорционально слабее. То есть американцы в итоге, безусловно, превзошли Советы в «мягкой силе».
Кстати, когда икра, космос, хоккей, водка и балет оставались последними, как казалось — анекдотическими, элементами советской «мягкой силы», это тем не менее всё ещё была «мягкая сила». И не только потому, что за этим стояла сила жёсткая, а потому, что это были элементы перфекционизма. Это действительно были лучшая икра и лучший балет. Отказываясь от перфекционизма, мы зачёркиваем для себя в принципе тему «мягкой силы». Способность привлечь, понравиться, продать и продаться сама по себе не является силой ни в каком виде.
В этом контексте, кстати, ещё раз стоит вернуться к постоянно упоминаемому в связи с темой «мягкой силы» и «имиджа России» феномену Горбачёва. Медицинский факт, что наиболее позитивный имидж нашей страны на Западе, наверное, за всю её историю связан с деятельностью этого персонажа. Здесь важно видеть разницу между «мягкой силой» и позитивным имиджем. Один и тот же объект может обладать позитивным имиджем как партнёр, союзник, начальник или пищевой ингредиент. Есть все основания полагать, что в основе позитивного имиджа страны при Горбачеве была её способность всё сдать и разбежаться по норам при отсутствии всякой адекватной внешней угрозы. В глазах противника этот имидж не просто позитивный — восхитительный. Госсекретарь Шульц рассказывал, что он не мог поверить в те уступки, на которые легко и быстро шёл Горбачёв. Всё это звучало бы банально, если бы среди нынешних старателей на базе российской «мягкой силы» не было бы такого количества сторонников «восхитительного имиджа».
***
И отсюда — второе. «Мягкая сила» со стороны субъекта подразумевает слабость объекта, диффузность, проницаемость его физической, идеологической и морально-нравственной оболочки. Голливуд, кола и iPad — это, конечно, инструменты «мягкой силы». Однако она нужна отнюдь не для того, чтобы прорваться на рынок с iPhone и колой.
Как писал теоретик «мягкой силы» Джозеф Най, задача эта — «добраться до властных элит». То есть, по сути, сформировать пятую колонну. Конечная цель «мягкой силы» — подчинить объект влияния. По отношению к России в 80-е годы задача «добраться до властных элит» была решена, а в 90-е реализована со стопроцентным результатом.
Поэтому все 2000-е — это казус, которого их «мягкие силовики» ни предусмотреть, ни объяснить не могут. И потому демонизируют Путина. А их проблема в том, что в России, несмотря на всю кастрацию, деградацию и дегенерацию, странным образом не добиты, не уничтожены полностью источники жёсткой силы. Которые практически бессознательно, как радиационный фон, генерируют эту остаточную «мягкую силу». В основном внутрь страны.
***
Позволю себе сформулировать промежуточный вывод: главной проблемой российской «мягкой силы» является острейший дефицит силы жёсткой. И при условии восстановления жёсткой силы объектом применения нашей «мягкой силы» должна стать в первую очередь сама Россия. По причине самого широкого присутствия в ней «мягкой силы» других субъектов.
Опубликовано: 24 февраля 2013 г.
Миф о «среднем классе» и новое качество сословности: о социальной структуре постдемократии [Михаил ЛЕОНТЬЕВ]
От редакции. В день судьбоносных выборов, когда мы говорим о кризисе американской государственности, весьма уместно вспомнить заодно и об имитационной социальной структуре т.н. «гражданского общества», которым наши международные партнёры с середины ХХ века пытались подменить нормальное государство. И, кажется, у них получилось – обессмыслить и то, и другое. И что теперь с этой красотой делать? Читайте в рубрике РетроОднако рассуждения Михаила Леонтьева, опубликованные 27 мая 2014 г.
***
На наших глазах буквально рушится мировой порядок. И если глобальный экономический кризис подорвал внутренние скрепы этого миропорядка, то успешный российский бунт против распорядителя и гаранта этого миропорядка обрушил его внешние публичные формы. Очень сложно руководить миром, внушать инфернальный страх, демонстрируя зияющий под глазом фингал.
***
…В основе всякого миропорядка помимо геополитической иерархии лежит соответствующее данному миропорядку социальное устройство. А также мифология о нём, позволяющая это реальное устройство скрывать в искомой для господствующих элит форме. Идеологической основой социальной мифологии современного либерализма является идея «среднего класса». Адепты действующего миропорядка могут различаться в нюансах и деталях, но они всегда едины в том, что заветной целью в политике и экономике является создание массового доминирующего среднего класса, который только и может быть опорой демократии и современного гражданского общества.
Что, собственно, чистая правда. Если подразумевать здесь реально существующую «демократию» и «гражданское общество». То есть средний класс выступает идеальной имитацией социальной структуры, фиговым листком (ударение любое), прикрывающим реальное социальное устройство. Которому идеально соответствует имитационная демократия, выводящая власть за пределы легальных и публичных карнавальных политических процессов.
…Так называемое общество принципиально противно государству, которое призвано вводить массы в цивилизацию, делая их гражданами. Обществу эти задачи не только безразличны, но и противны. Желание быть над государством, сделать государство средством, вообще обойтись без государства как минимум преступно. Но это не страшно: ведь за пределами государства нет и понятия «преступление». Кстати, в этом контексте особенно умилителен оксюморон «гражданское общество», где «гражданин» со всей очевидностью понимается строго как противник государства.
«Средний класс», то есть — никакой, воплощённое ничто — идеальная среда для этого самого гражданского общества. Формирование массового среднего класса в государствах «золотого миллиарда» было, с одной стороны, следствием конкуренции с реальным социализмом. С материальной точки зрения средний класс подпитывался до последнего времени колоссальным субсидированием потребления, на котором строился докризисный экономический рост в странах «золотого миллиарда». Пузырь лопнул — механизм воспроизводства сверхпотребления сломался, материальные предпосылки воспроизводства среднего класса утрачены.
Повторимся, реальный выход из кризиса для «развитого» мира означает демонтаж действующей системы социального обеспечения, которая и создавала современный средний класс и источника средств на содержание которой больше нет.
С этой точки зрения разоблачать миф среднего класса в некоторой степени излишне: «попрыгайте — само отвалится». Этот конструкт с неизбежностью будет разрушен в процессе выхода (или невыхода) из нынешнего системного кризиса. Ещё более существенным фактором, лишающим «средний класс» места в социальной реальности, становится современная технологическая революция: смена технологических укладов, соответствующая выходу из современного кризиса и, собственно, означающая возможность такого выхода.
В первую очередь речь идёт о двух факторах — о современной роботизации и новых технологиях (3D-принтеры), означающих отказ от массового производства. Отсюда и лишающее смысла массовое сверхпотребление. В новом технологическом укладе, по сути, востребованы только творцы, люди, способные создавать новые знания и умения. Всё остальное могут делать машины.
Обстоятельства складываются так, что экономике будущего большинство ныне живущего населения вообще не нужно. И что с ним делать в действующей либерально-капиталистической парадигме, не очень понятно.
***
…Как уже говорилось, социальная структура любого общества напрямую связана с его военной организацией. К примеру, тяжело вооружённый рыцарь Средневековья представлял собой боевую систему, содержанию и организации которой точно соответствовал феодализм. Эпоха массовых мобилизационных армий с неизбежностью потребовала наделения массово вооружаемых людей неким подобием политических прав. То есть современной демократии. Военная организация будущего на новом уровне практически воспроизводит феодальную модель организации войска, в основе которой — суперпрофессиональный солдат, превращённый с помощью современных средств в универсальную боевую систему. Такая организация войска крайне слабо совместима с современной «всеобщей» демократией.
Ещё раз повторимся: современная модельная социальная система, как и политическая система, является имитацией. Эта имитационная модель не только лжива, фальшива и манипулируема — она непригодна для любой посткризисной социальной организации.
Любая посткризисная социальная организация будет «постдемократией».
Представить себе людоедскую модель «постдемократии» никакого труда не представляет. Собственно, в рамках ныне господствующей модели мы туда и катимся с неизбежностью.
«Постдемократия» нелюдоедского типа может быть только результатом активного социального проектирования, уникальный опыт которого у нас, кстати, в отличие от многих других, имеется. И такая модель в первую очередь не может быть имитационной.
Имитационной, не имеющей никаких шансов воплотиться в реальности, является модель всеобщей демократии, идея фиктивного равенства очень разных людей. Реально работающим социальным механизмом может быть только такой, который наделяет человека правами в ясном соответствии с теми обязанностями и ограничениями, которые он на себя берёт.
По сути, это сословный механизм, отличающийся от феодального прототипа абсолютной и принципиальной добровольностью. Человек приписывается к сословию в соответствии со своей социальной мотивацией. Хочет ли он служить стране и готов умереть за неё, служить Господу или служить себе. В последнем случае, естественно, отказаться от тех политических прав и соответствующего им обременения, которые полезны и необходимы в первом случае.
Интересно, что самые разные авторы у нас так или иначе приходят к неизбежности этой новой сословности, к необходимости создавать (восстанавливать) «открытое политическое сословие как реальный элемент публичной социальной структуры вместо имитации всеобщего участия в политике и власти через институты всеобщей представительной демократии».
***
О текущем и на ближайшую перспективу состоянии американского кризиса и о том, что нам с того прилетит, – заметки Андрея Сорокина в главной ленте для подписчиков
Имитация государства: о вероятном сюрпризе майдан-выборов в США
Политэкономия конца света: почему нам не от кого больше «безнадёжно отставать» [Михаил ЛЕОНТЬЕВ]
Начну с короткой ремарки о видеовыступлении нашего президента на юбилейной сессии Генассамблеи ООН. Очень спокойная, советская такая речь – в риторике борьбы за мир во всём мире. Абсолютно никаких сенсаций. Особенно на фоне Трампа, который грозил Китаю «кузькиной матерью», что твой Хрущёв. Нынешнее выступление по тональности – прямая противоположность путинской же мюнхенской речи всего-то 14-летней давности.
Почему? Потому что период между Мюнхеном и условно Нью-Йорком – это период политического осознания и публичной констатации очевидного факта: мы находимся в состоянии холодной войны. Ну и какой смысл метать бисер-то? Мы понимаем, с кем мы разговариваем, нет у нас к ним больше претензий. Предмета нет для разговора. Всё выяснено, мы всё поняли. Наша задача, конечно, избежать войны горячей – тут мы с вами сходимся. Вы нас хотите задушить, но не можете сделать это военным путём. Поэтому давайте вот укольчик вам сделаем и будем жить мирно.
Сам этот факт холодной войны – он откуда взялся? Оттуда же, откуда и всегда – из системного мирового кризиса, в определяющей мере экономического. Потому что вместо объявленного Фукуямой «конца истории» состоялся конец глобализации, которая и считалась «концом истории» – то есть её финальным венцом.
***
Мы не догоним…
А ведь нас убеждали, что экономическая модель этой красоты чудодейственна. Некоторые верят до сих пор.
Очень показательна манифестация либерального экономического публициста Владислава Иноземцева. Замечу: среди этой фукуямствующей публики он чуть ли не единственный, у которого есть мозг, он понимает в экономике чуть больше, чем оглавление учебника «экономикс». Со всякими Гуриевыми, Миловыми обсуждать что-то – это всё равно, что дискутировать на макроэкономические темы с представителями нашего финансово-банковского блока. Собственно, это одна публика. Можно с прагматической точки зрения как-то оценивать их решения и деятельность, но… нет предмета. А здесь есть предмет.
Так вот. Статья Иноземцева была опубликована ещё летом в «Снобе», она называется «Жёсткие реалии «новой экономики». Почему весь мир безнадёжно отстал от Запада». Он там указывает, что Запад создал уникальную экономическую систему. Её смысл в том, что единственным фактором, который регулирует объём денежной массы и прочие параметры финансовой системы, является потребность страны-эмитента в экономическом стимулировании. Хочет Америка заниматься реиндустриализацией – она возьмёт и напечатает деньги. Хочет Европа заниматься декарбонизацией, то есть отказом от углеводородов, – напечатает деньги. И пусть замшелые идиоты говорят, что это дорого, это нерентабельно, это экономически неэффективно, – бросьте, не существует понятия «экономическая эффективность»: надо просто нарисовать ещё денег.
Из этого делается очень интересный вывод – можно сказать, манифест национальной капитуляции. Иноземцев прямо в конце пишет, что, мол, Путин говорит о новой Ялте, а надо говорить о новом Потсдаме, – в том моменте, когда стало известно о наличии у американцев ядерного оружия. Вот и сейчас у наших партнёров есть бомба неодолимой силы, с этим надо смириться и лапки кверху.
Создана экономическая модель, абсолютно идеально работающая, не зависящая ни от каких внешних воздействий, – при которой её создатель, коллективный Запад, навсегда стал доминантой. Ведь эта же система на чём построена? Это высасывание крови из мировой экономики. Коллективный Запад может бесконечно, просто так высасывать вашу кровь. А у вас никаких шансов нет.
Не просто конкретно у России, вообще у периферии. Не потому что там нет демократии, а потому что она периферия, она кормовая база. Россия и другие страны периферии – они по определению проиграли, стремясь быть нетто-кредиторами этой системы в каких-то своих локальных интересах (например, ради стабильности валюты). Мы действительно своими ресурсами живыми обеспечивали выпуск вот этой самой универсальной бумаги. И нет никаких шансов, что мы или кто-то ещё с периферии сможем воспроизвести эту финансовую модель. Голяк трепыхаться.
И таки что я вам скажу? А скажу, что прав этот Иноземцев.
В этой модели у нас никаких шансов нет. А наша экономическая политика полностью встроена в эту модель.
Почему мы говорим, что наш Центральный банк абсолютно самодостаточен в своём идеологическом внутреннем в России существовании? Потому что он не является частью российской экономической модели самодостаточной, коей нету. Он является частью глобальной финансовой модели. И центр управления этой модели находится не в России. Он вынужден – для того, чтобы функционировать в этой модели, в этой ситуации, – подчиняться этой дисциплине.
А модель – она такая, в этой модели у нас никаких шансов нет. Это правда.
***
…А бгнаться-то и не за кем
Но есть и хорошие новости: у самой этой модели нет никаких шансов.
Обращусь к последнему докладу аналитиков «Дойче Банка» о перспективах мировой экономики. Это не просто какой-то немецкий банк. Это один из огромных мировых банков, операции они совершают по всему миру, это глобальные игроки. Это ребята, которые занимаются оценкой активов. Они за базар отвечают, потому что их анализ является руководящим указанием для тех, кто покупает и продаёт активы, на ближайшее время.
И они вот как само собой разумеющееся с путинской невозмутимостью дежурно констатируют, что в 2020 году глобализация закончилась. Всё.
Вот у этих ребят, либералов фукуямствующих, – у них абсолютно отсутствует историческое мышление. Они считают, что никогда этого не было. Никто никогда не изобретал механизма, при котором он мог неограниченно эмитировать деньги. Никогда не было глобализации, и вдруг она есть. Вот в докладе «Дойче Банка» только в новейший период названо две глобализации, после которых последовал чудовищный совершенно провал – в том числе с точки зрения стоимости и стабильности активов. Первая глобализация закончилась в 1913 году, а нынешняя – началась в 80-е примерно и кончилась в 2020-м.
Особенностью глобализации является глобализация, вы будете смеяться. То есть способность контролировать систему целиком: в ней не должно быть альтернатив. То, что наши американские партнёры выделывают и пока ещё могут выделывать с долларом, – оно возможно только потому, что никакого другого инструмента нигде ни у кого нет.
Но есть проблема.
Дело даже не в том, что идеология «нарисуем денег» сжирает сама себя в хозяйственной реальности.
Вот на протяжении нескольких весенних и летних месяцев, после волны ковида, США, государства ЕС, Великобритания и Япония мобилизовали для поддержки своих экономик около 7 трлн долларов – чуть больше 10% суммарного ВВП. И деньги эти были нарисованы: то есть правительства выпустили долговые обязательства, и они были выкуплены центральным банками. И ничего, и всё в порядке: они вышли из кризиса, – радуется Иноземцев.
Но все психически адекватные люди, абсолютно лояльные, работающие в этой модели, – они потрясены тем фактом, что рынки действительно восстановились до своих максимальных значений, потому что в них были залиты эти деньги, – а экономика парализована. Потому что на самом деле нельзя заливать в экономику ничего физически, когда у вас тупо штепсель из розетки выдернут, у вас ничего не крутится. А индикаторы рынков – да, хорошие. Как у больного, который лежит в реанимации, а монитор показывает великолепное давление, прекрасный анализ крови.
Ну да ладно. Если, повторяю, единственный бенифициар контролирует систему целиком, – экономическую эффективность можно просто игнорировать.
Но дело в том, что бенифициар уже не единственный и не монопольный.
Хитрые китайцы на всю эту красоту посмотрели, вникли, сказали «ну, холосо», – и использовали на полную катушку логику системы американской глобализации для того, чтобы за счёт этой системы построить крупнейшую производящую экономику мира. Китай был всю жизнь бенефициаром именно этой системы, рос в ней. И вот дорос. Китай в текущей ситуации тоже напечатал очень много денег, и примерно таким же путём. И при этом реально восстановил большую часть доковидной экономики – за счёт своего внутреннего рынка. А внутренний рынок Китая – это микромир на самом деле, он сопоставим с внешним рынком Америки.
Китай уже прошёл точку невозврата: ему можно нанести очень серьёзный ущерб, но разрушить его нельзя.
Что делает Трамп? Он разрушает эту систему. Почему? Потому что он понял со всей очевидностью, что эта система ведёт с неизбежностью к возвышению Китая над Соединёнными Штатами.
Причём персонально Трамп – это всего лишь конкретное проявление реальности, данной нам в ощущениях. Само по себе разрушение системы такой вот глобализации – неизбежно, вопрос только сроков и механизмов. В этом, собственно, конфликт текущей холодной гражданской войны в США: добить, что не мучилась, или всё-таки лечить амбулаторно. Понятно, что Трамп – это сбой системы. Политически она была построена на воспроизводстве путём пресловутой «сменяемости» одинаковых лидеров, консенсусных. То есть всё время подсовываешь пиплу как бы разных, но власть остаётся в одном месте. А сейчас вырвалось наружу реальная политика. А её не должно быть, так же, как система не может опираться на реальные деньги: как только вы становитесь на землю, у вас баланс лопается.
Так или иначе, объективно вся экономическая логика системы разматывается в обратную сторону и в конце концов рушится. Америка уже не первый парень на деревне. Пропадает спрос периферии на её доллар как на единственно надёжный и даже единственно возможный резерв. А следующим шагом, экономической войной, Америка и вовсе истребляет смысл создавать долларовые резервы: если она их может просто арестовать, перестать обслуживать, – то внеэкономическим путём, просто административно уничтожается спрос на доллар как на резерв.
Вот это и есть конец.
***
Остаться третьим лишним в холодной войне
Таким, образом, суть текущего этапа конца глобализации по версии аналитиков «Дойче Банка» в том, что начинается эпоха беспорядка и холодной войны: превращение Китая в крупнейшую экономику мира и сопротивление этому стороны США.
Это процесс предопределённый и неизбежный, во время которого Штаты будут метаться, подминая под себя всю свою подчинённую им рать. Они любой ценой будут пытаться сохранить своё доминирование. И пока они его не потеряют, пока не возникнет какая-то другая конфигурация, мы так и будем жить в периоде нестабильности, сроки которого прогнозировать практически невозможно: это огромный набор самых субъективных факторов – начиная с того, что будет просто обычная война.
Европа, безусловно, не самостоятельный игрок. Она присягнувшая, подчинённая, оккупированная. В состоянии войны она просто переводится в регистр воинской атлантической дисциплины. Американской дисциплины. Какая национальная рефлексия? Стоять смирно, равнение на знамя, знамя внести. Всё. Вот, пожалуйста, феномен Навального. Какая разница, какой повод? Ребята, у вас война. Вы не поняли, что у вас война? Вы думали, что мы торгуемся? Экономические интересы, «Северный поток», – вот это вот всё? Что это игры в экономику, что это конкуренция, механизм принуждения к потреблению газа? Какой газ? Это война. Гражданин Макрон и гражданка Меркель – они потому и занимают столь существенные позиции в этой системе, что они эту простую правду понимают и исполняют.
Но важно понимать, что мы в этой войне – сопутствующая цель. Чисто по инерции ХХ века. Не Россия враг мировой системы, где Америка хочет сохранить доминирование.
Вернусь к обмену предъявами в ООН. На фоне спокойного миролюбивого Путина у Трампа была агрессивная риторика холодной войны «мы вас закопаем» – против основного стратегического противника. Против Китая то есть.
Поскольку мы называемся не Китай – нам суетиться и размахивать руками совершенно ни к чему в этой ситуации.
В своё время Китай крайним образом выиграл, оказавшись третьей стороной в двуполярном мире. С точки зрения политической стратегии, исторической стратегии – это был абсолютно расчётливый выбор. Мао сначала зацепился за СССР и вытащил за его счёт Китай из той безумной исторической задницы, в которую он попал. А потом отцепился так же резко: в этом смысл культурной революции – отцепиться. Без этого у Мао не было бы потом возможности договориться с Киссинджером/Никсоном. Он создал себе эту историческую возможность. И мы имеем сейчас реально первую державу мира.
А мы свой шанс упустили – по исторически объективной причине: потому что мы были участниками этой игры. И, как показывает практика, оба участника с промежутком в 30 лет оказались потерпевшими. И всё, что мы оба считали оргазмом, оказалось астмой.
Вот сейчас пусть «без нас большевики обойдутся». У России нет повестки на эту войну. Есть шальные пули – но без этого никак.
Но есть и бонус: у нас нет необходимости, задрав штаны, бежать за авторитетными международными партнёрами и извиваться, упрашивая, чтоб нас приняли. Некуда принимать. Пора отцепиться.
Осталось идеологически понять эту простую истину и научиться получать с неё удовольствие. А лучше – пользу.
***
О текущем и на ближайшую перспективу состоянии американского кризиса и о том, что нам с того прилетит, – заметки Андрея Сорокина в главной ленте для подписчиков
Имитация государства: о вероятном сюрпризе майдан-выборов в США
Сформулировать идеологию постдемократии: приглашение в пивную «Однако» [Михаил ЛЕОНТЬЕВ]
Больше пяти лет мы молчали. Имеются в виду наши смысловые, идеологические проекты – «Главная тема», альманах и портал «Однако», – которые выпускала практически одна и та же сплочённая группа разномыслящих единомышленников.
Когда мы начинали, всё, о чём мы говорили, считалось глубоко маргинальным. Когда мы прервали нашу проектную активность, – всё, о чём мы говорили, превратилось практически в официоз и в ощутимую очевидность.
То есть:
- практическая деглобализация – вместо торжества глобализма,
- реиндустриализация – вместо широко разрекламированной «экономики знаний»,
- кризис либеральной демократии – в своих самых классических модельных проявлениях, признанный и познанный на собственной шкуре самими либеральными демократами.
В конечном итоге – крах псевдогосударственности, построенной на догмах. И общее понимание того, что суверенитет возможен только при наличии моральных и материальных предпосылок, в своём сочетании определяемых понятием «могущество». Нет могущества – нет суверенитета.
На самом деле всё это превратилось уже в повседневную банальность. И, как может показаться, в нашем содержательном обслуживании не нуждается.
Можно напомнить, что, например, активно нами продвигаемое понятие «промышленной политики» ещё лет 15 назад в приличном обществе считалось ругательством. Сегодня это понятие является общим местом в официальной политической риторике. Но реальной промышленной политики как не было, так и нет.
Всё, о чём мы говорили, – практически общепризнанный догмат сегодня. Но, если говорить об экономике, об экономической идеологии, – мы можем констатировать, что изменилось крайне мало.
Та же самая когорта псевдомонетаристов железной стеной стоит на пути динамичного экономического развития, цепляясь за макроэкономические пошлости. По-прежнему в основе этой идеологии – категорический отказ от стимулирующей политики, в первую очередь фискальной. И, как следствие этого, – паталогический дефицит экономического драйва в России. Который, собственно, на наш взгляд, является основной политической, экономической, психологической и даже военной проблемой.
То есть на самом деле мы заткнулись и перестали суетиться ровно по двум причинам: всё, что мы говорим, признано и взято на вооружение официальной государственной риторикой; и всё, что мы говорим – во всяком случае, в области экономики, – игнорируется реальной управленческой практикой. Поэтому, собственно, разливаться трелью нет никакого смысла.
Но есть, с другой стороны, колоссальный дефицит нового понимания того, что будет с Родиной и с нами; что надо делать дальше; как должна выглядеть будущая принципиально отличная по всем своим качествам, по своей сущности, модель экономического развития, если таковое предполагается. И, в конечном итоге, как будет выглядеть наш приемлемый с гуманитарной и культурной точек зрения вариант постдемократии. Потому что демократия в том понимании, в котором она существовала в новое и новейшее время, очевидным образом перспектив не имеет. При этом сформировать действительно приемлемую человекообразную модель постдемократии – это вызов.
Вот, собственно, к чему мы все скопом пришли за время нашего относительного молчания. Не то чтобы у нас имеются готовые категоричные, «единственно верные» формулировки. Зато имеется способность к рассуждению. И при этом есть иллюзия, что если мы начнём об этом говорить, то, может быть, оно само собой как-то и скажется.
Как заметил классик российской политинженерии, будущая идеология будет формироваться в пивных. И, можно сказать, возрождение нашего проекта в небезвозмездной форме – это и есть приглашение на посиделки в пивную в хорошей привычной компании. Как известно, умеренное правильное питание оживляет мозг.
