Свобода и справедливость: вместо предисловия к давосской речи Путина [Михаил ЛЕОНТЬЕВ]
18 июня 2013 года, за семь лет до давосского призыва Путина к «мировой революции сверху», Михаил Леонтьевна «Однако» тщательно раскладывал по полочкам диалектику ключевых политэкономических и нравственных сущностей – свободы и справедливости.
***
Резкий рывок к ненюханной свободе, который наше общество проделало более 20 лет [30 лет теперь уже] назад, привёл к тому, что мы этой «свободой» чуть не захлебнулись. Пришлось откачивать. Буквально.
Следствием этого рывка оказался острейший дефицит справедливости. И сколько бы известные, даже вполне многочисленные группы населения ни выходили на площади за «свободы», императивом и острейшим дефицитом для огромного большинства является именно справедливость.
Проблема в том, что эти понятия не ходят вместе, и не дай боже, чтобы они столкнулись. Наша задача — обеспечить ту степень свободы и ту степень справедливости, чтобы они не пошли друг с другом врукопашную, как это не раз бывало в нашей истории.
***
Определение понятий
Трудно найти сегодня более популярный, а потому и более затасканный лозунг, чем «Свобода и справедливость». Мягко говоря, мало кто отдаёт себе отчёт, о чём, собственно, идёт речь. Прежде чем ответить на вопрос, как мы совместим эти во многом противоречащие друг другу понятия, неплохо было бы понимать, что мы имеем в виду, когда говорим о свободе, и что мы имеем в виду, когда говорим о справедливости. Потому что более растяжимо трактуемые понятия, наверное, вообще найти трудно.
Исторически лозунг свободы — лозунг буржуазных революций. Пассивная свобода, «свобода от…» — от принуждения, от лжи, от проклятого начальства — это свобода подчинённых.«Свобода для…» — это свобода господина, право на власть. Собственно, именно так и выглядели буржуазные революции, когда имущее сословие привлекало к своим задачам — задачам овладения властью — неимущее сословие. Проще говоря, «верхам» и «низам» предлагались (и предлагаются по сей день) совершенно разные «свободы». Вспомните: «Свобода, равенство, братство». Особенно здесь прелестно — «братство», и как ярко оно проявилось за 300 лет истории буржуазной (то есть либеральной) демократии.
И заметьте: даже в этой демагогической триаде отсутствует понятие справедливости. Но без справедливости у нас в России ничего построить нельзя. Если не обеспечить понимаемый и принимаемый нашим народом уровень справедливости, никакой свободы не будет. Или таковая свобода станет — как это опять же не раз бывало в истории — инструментом самоликвидации.
Понятие справедливости очень разнообразно трактуется — и не только с точки зрения разных идеологий. Оно связано с архетипами народного мышления, которые воспроизводятся раз за разом, даже когда эти идеологии сменяют друг друга, о чём свидетельствует вся наша история. В современном западном понимании, собственно, как и традиционном западном, — справедливость есть закон. Что законно, то и справедливо. Но если вспомнить, например, самый ранний дошедший до нас памятник русской церковной литературы (конец XI века) «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона, главная идея его в том, что благодать выше закона: «Ведь закон предтечей был и служителем благодати и истины, истина же и благодать — служитель будущего века, жизни нетленной». В законе оправдание, а в благодати спасение, пишет Илларион. То есть надо понимать так, что здесь «благодать» — это и есть высшая справедливость, божественная. И она выше любого закона.
И призывая к «верховенству закона», мы должны понимать, что закон этот должен быть основан на нашем историческом понимании справедливости. Иначе этот закон работать, уважаться и соблюдаться не будет, и мы будем по-прежнему повторять банальности о «правовом нигилизме» нашего народа. Дело здесь не в наследии коммунистической эпохи, а в более глубинных архетипах, с которыми невозможно и опасно не считаться. Русскому человеку кроме материальных благ и утех нужна благодать. А те, кому она не нужна, — они по определению не русские.
***
Экономическая свобода и экономическая справедливость
Что касается политики и даже в большей степени экономики, это противоречие между справедливостью как равенством перед законом (либеральное «равенство возможностей») и нашим традиционным «по справедливости», которое иногда понимается как «поровну» (в экстремальном варианте, если вспомнить замечательного Шарикова, — «отнять и поделить»), — это сущностное противоречие и, с другой стороны, сущностная возможность компромисса. И что бы ни пищали по этому поводу записные демократы, это противоречие, как и возможность его разрешения, находится в первую очередь в материальной плоскости — в экономике.
Экономическая свобода — это либеральная ценность. Это рынок. Без экономической свободы рынка не может быть, он лишён смысла. А без рынка не может быть эффективной экономики — и мы это проходили.
Рынок — единственный эффективный и вообще достойный внимания способ организации хозяйствования в тех сферах, где возможна жёсткая конкуренция. Ещё раз повторим: государство не должно хозяйствовать там, где способен хозяйствовать рынок. При этом, во-первых, теперь уже слепому видно, что рынок не обеспечивает глобального саморегулирования: глобальное саморегулирование — это такой же миф, как глобальное планирование. Во-вторых, сам по себе рынок не может эффективно функционировать в отсутствие развитых внерыночных институтов.
Но даже внутри рынка существует понятие «рыночной справедливости», которое тоже связано с эффективностью: это равные возможности для игроков. Без этого понятия рынок тоже жить не может. И обеспечение этих равных возможностей — рутинная работа государства (защита конкуренции, антимонопольное законодательство, деловой климат, гарантии отношений собственности и пр.).
Ничего больше в рынке непосредственно с точки зрения «справедливости» придумать нельзя.
***
Социальная справедливость
Важно понимать, что понятие «социальная справедливость» лежит вне рыночных отношений. Это отражается в классической альтернативе: либеральная экономическая свобода, когда неуспешные не должны паразитировать за счёт успешных, и идея перераспределения, когда «богатые должны делиться». В нашем архетипе — безусловно, должны. Вопрос — как и чем.
Безусловная ценность для русского общества и государства — неприятие социального дарвинизма, когда «выживает сильнейший». В первую очередь речь идёт о равном доступе к образованию и здравоохранению, причём не только в контексте «равных возможностей», а с точки зрения наших цивилизационных требований и целей государства в отношении своих граждан.
То есть, говоря об участии государства в перераспределении, мы имеем в виду не только социальные, пенсионные гарантии, обеспечение малозащищённых слоёв и т.д., — идёт речь также и о решении проблемы бедности, которую мы «заработали» 20 лет назад [теперь уже 30]. Показатель болезни — так называемый децильный коэффициент, разрыв в доходах между богатыми и бедными, достигший у нас африканских значений.
Сверхвысокая концентрация капитала и, соответственно, доходов — это историческая российская проблема, известная ещё по работам Ленина, которого эта проблема по известным причинам очень радовала, поскольку и была одной из особенностей, приведших к русской революции. На сегодня можно назвать два основных фактора, которые эту проблему воспроизводят и, таким образом, усугубляют социальное неравенство. Во-первых, размывание «среднего класса». Во-вторых, торможение развития рынка труда, обесценивание рабочей силы. И то и другое — естественный результат «дикого капитализма», который у нас формировался в 90-е и который, что совершенно очевидно, не преодолён.
Что здесь можно сделать, если оставить за скобками возврат к «реальному» социализму (в этом случае о гармонизации свободы и справедливости придётся забыть)?
Первое, что приходит в голову, — это перераспределение. Обычно начинают с идеи восстановить прогрессивный налог: идея вовсе не абсурдная, но в наших нынешних условиях — необоснованная. Неминуемо упадёт собираемость налогов. А если нет результата — нет смысла нарушать устойчивость налоговой системы. Учитывая наши реалии, это приведёт только к уводу доходов от налога разными способами.
А вот введение «налога на роскошь» гораздо более обоснованно. Причём по причинам социально-психологическим, а отнюдь не фискальным — фискальное значение его как раз невелико. Здесь речь идёт в первую очередь о демонстративном сверхпотреблении, которое у нуворишей не купируется традицией и культурой. Это не дополнительное обложение состоятельных граждан, а обременение потребления сверхбогатых — то есть, по сути, «налог справедливости». Этот налог надо ввести не столько из экономических соображений, сколько потому, что его просто неприлично не ввести.
При этом такая мера не решит проблему разрыва в доходах и децильный коэффициент может продолжать расти. Никакой налог не решит проблему разрыва в доходах. Никому её таким образом решать не удавалось. Более того, всегда такая попытка приводит к столкновению с экономической эффективностью.
Вернёмся к нашим факторам: высокая степень концентрации капитала, усугубляемая коррупционным и бюрократическим обременением бизнеса, и порча рынка труда. Этот рынок у нас уродливый: это рынок работодателей. Собственно продавцы рабочей силы не выступают на этом рынке в равноправной роли.
Есть у нас отдельные правые политики, которые считают, что для экономики очень выгодна либерализация трудового законодательства — по сути, обесценивание рабочей силы. Эффективен рынок труда, на котором покупатель и продавец находятся в равных конкурентных условиях. Мы не китайцы — в том смысле, что не сможем и не будем делать дешёвую рабочую силу своим конкурентным преимуществом. Сильные, работающие профсоюзы — это необходимый элемент нормального рынка труда.
***
Справедливость неравенства и проблема собственности
Идея полного равенства, то есть уравниловка, не только неэффективна, что доказано практикой, — она также и несправедлива. Для того чтобы признать справедливость перераспределения и прежде чем это признать, нужно признать несправедливость уравниловки.
Коммунисты теоретически этот вопрос решали, но решали они его в форме утопической, то есть в равенстве в условиях полного будущего коммунистического изобилия. Не будучи ни утопистами, ни футурологами, отложим это светлое будущее в область гуманитарных мечтаний.
Но для того чтобы отстаивать справедливость неравенства, мы должны основания этого неравенства, его экономическую природу считать абсолютно честной и законной. Неравенство не может быть основано на воровстве и коррупции. Невозможно убедить наш народ в справедливости и легитимности неравенства, основанного на нечестной игре.
Как бы ни решались вопросы соотношения экономической свободы и справедливости в рамках стандартной рыночной экономики, у нас есть нерешённая базовая проблема — это нелегитимность сложившихся отношений собственности. Речь идёт не о собственности вообще, а о её крупнейших, наиболее ликвидных кусках. Всё, что создано своими руками даже самыми спорными способами, — это за рамками проблемы: мелкий и средний бизнес, считанные, к сожалению, построенные с нуля предприятия.
Речь идёт о «большой приватизации» — то есть о раздаче лучших кусков государственной собственности вне общих стандартных даже для того времени процедур. Излишне напоминать, что «большая приватизация» была очевидно несправедливой. Трудно спорить, что колоссальные активы достались узкой группе лиц фактически бесплатно.
Напомним, что некоторые из них считали, что аналогичным образом им должна достаться и власть, — это, собственно, и есть олигархия. На самом деле она, власть, у них и была. В конкретных условиях конца 90-х — начала нулевых без существенного ущерба для экономики аннулировать результаты «большой приватизации» и экспроприировать собственность было невозможно — этого ни страна, ни экономика не выдержали бы. Задача была «поставить в стойло». Во-первых, отделить от власти — «равноудалить». Во-вторых, заставить платить налоги.
Однако это никак не решило проблему с точки зрения справедливости — то есть построения базовых, незыблемых основ экономической жизни, легитимных с точки зрения народного понимания. Никто не может требовать уважения к собственности, если сам признаёт, что в основании этих отношений лежит вопиющая несправедливость. То есть проблема легитимности собственности в самой её основной, самой «дорогой» части — не решена.
Если государство попытается своей волей легитимировать несправедливо приобретённую собственность, этим оно делегитимирует себя. Причём, что очень важно, эта проблема стоит не только перед обществом и государством — она стоит перед самими собственниками. И они точно знают, насколько зыбки основания обладания их нынешними активами. И это понимание проявляется в их «офшорном» поведении — не только экономическом, но и политическом. (Кстати, о существовании этой проблемы говорил Путин весной 2012 года во время предвыборной кампании, когда встречался с предпринимателями в РСПП.) Было бы крайне заманчиво предложить им некий конкордат — добровольное соглашение. Причём в первую очередь не с государством только, а с обществом. Оценить по текущей «справедливой оценке» доставшееся бесплатно или за бесценок, предложить выкупить, вернуть разницу стране. Естественно, оформив это в некие долговые обязательства, растянутые на 10– 15 лет. Понятно, что речь идёт в первую очередь о сырьевых активах, где все первичные затраты, если таковые были, многократно окупились за счёт выручки.
За 15 лет собственность на эти бесплатно доставшиеся активы многократно полностью или частично менялась, обращалась на рынке. Здесь достаточно сложно выстроить механизм, при котором этот выкуп был бы адекватен по отношению ко всем приобретателям. Но поскольку это очень узкая группа лиц и активов, механизм при наличии воли и желания выстроить и обосновать можно — это принципиально выполнимая задача.
Оговоримся: речь идёт о собственности, которая не была украдена, а была приобретена, пользуясь крайне несовершенными и несправедливыми тогдашними законами и параличом государства. То есть это не преступники, а просто люди, ловко воспользовавшиеся обстоятельствами. Естественно, речь не идёт о преступно приобретённой собственности различных оргпреступных группировок.
Речь, по сути, идёт о проекте нового общественного договора, который, если он будет соответствующим легитимным образом одобрен народом, легитимирует всю действующую систему собственности. То есть это значит, что наши граждане считают эту модель приемлемой и справедливой.
Только на этой основе мы можем выстроить систему, при которой собственность действительно священна и неприкосновенна, поскольку не может быть священна и неприкосновенна ворованная или нечестно приобретённая собственность. Когда действуют такие отношения, собственность оказывается прикосновенна и отчуждаема самыми разными способами — снизу, сверху, сбоку и т.д.
* * *
Легитимное устройство государства, легитимная власть опирается на право. Но не на формальное право, а на признанное народом право им управлять.
Говорят, что демократия — это процедура. Это даже не ложь — это просто не демократия. Потому что не бывает демократии, не опирающейся на справедливость. Собственно, от этого все попытки демократии в России гибнут.
Мы должны построить справедливое общество, в том числе для тех, кто жить не может без «демократий» и «свобод». Потому что в несправедливом обществе их истребят.
***
Прикладной разбор понятий, на которые опирался Путин в давосской речи, – для постоянных подписчиков «Однако»:
Строить – не делить: о давосской «левизне» в путинской повестке
Словарное значение: о реальной и виртуальной экономике
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
Предыдущий
0 комментариев