Семейный подряд

Они грабили. Они убивали. Они крали. Они внушали страх. И они не знали ни капли стыда. Мамаша Балкер и её сыночки. Они стали американской легендой. В массовом сознании, старательно удобренном газетными утками и голливудскими кинолентами вроде «Кровавой мамы», Кейт «Мамаша» Баркер предстаёт эдакой Аль Капоне в юбке. Она — суровый матриарх, глава большого семейства, которая одной рукой мешает половником суп, а другой — строчит из автомата Томпсона, раздавая указания своим сыновьям-головорезам. Директор ФБР Дж. Эдгар Гувер неформально наградил её титулом «самого злобного, опасного и изобретательного преступного мозга последнего десятилетия». Звучит и правда внушительно, просто-таки профессор Мориарти из американской глубинки, воспитавший «адское отродье» для войны с законом.

Однако если сдуть пыль с архивных папок и послушать тех, кто реально знал эту семью, картинка вырисовывается совсем иная, намного менее пафосная и «киношная». Легендарная Мамаша Баркер, гроза Среднего Запада, на поверку оказывается забитой, малограмотной деревенской тёткой, чьи интеллектуальные способности вызывали скепсис даже у её подельников. Харви Бейли, известный грабитель банков, который провёл бок о бок с семьей Баркеров немало времени, как-то заметил: «Мамаша Баркер не смогла бы спланировать даже завтрак, не говоря уже о крупном преступлении». И это, пожалуй, самая точная эпитафия её «криминальному гению». Её реальная сила заключалась не в тактическом планировании налётов, а в патологической, всепоглощающей материнской любви, которая работала как идеальный катализатор для социопатии её сыновей. Она была не криминальным боссом, а скорее классическим «пособником» — той самой мамочкой, которая, узнав, что сыночка убил человека, первым делом спросит, не проголодался ли он и не забыл ли надеть шапку.

Чтобы понять, как эта женщина стала иконой преступного мира, нужно отмотать плёнку назад, в конец XIX века, и перенестись в глухую провинцию, где бедность была нормой, а закон — понятием растяжимым. История Аризоны Донни Кларк — а именно так звали нашу героиню при рождении — это классическая американская трагедия, только лишённая всякого благородства. Она родилась 8 октября 1873 года в Эш-Гроув, штат Миссури. В те годы её родной штат, южный штат, всё еще жил эхом Гражданской войны и легендами о Джесси Джеймсе. Бандитизм здесь был не столько преступлением, сколько своего рода народным промыслом, овеянным романтическим ореолом борьбы с «жирными котами» из банков и железнодорожных компаний. Именно там, среди запаха пороха и паров дешёвого виски, росла девочка с экзотическим именем Аризона, которую домашние звали просто Арри. Она происходила из шотландско-ирландской семьи, была воспитана в строгих, но довольно специфических традициях, где верность клану ставилась выше закона, а умение играть на скрипке ценилось не меньше, чем умение стрелять.

От норвежских фьордов до американской мечты

Тяжек удел крестьянской дочери. Брюнхильда Паульсдоттер Стёрсет, которой лишь предстояло стать грозой одиноких сердец и полновесных кошельков, знала это как никто другой. Сельбу, небольшая коммуна в сердце Норвегии, где она появилась на свет в холодном ноябре 1859 года, была краем суровых пейзажей и еще более суровых нравов. Жизнь здесь текла размеренно и предсказуемо, подчиняясь вековому ритму смены сезонов, церковных праздников и тяжелого крестьянского труда. Брюнхильда, младшая из восьми детей в семье каменотеса Пола Педерсена Стёрсета, с малых лет впитывала эту атмосферу, где бедность была нормой, а мечты редко простирались дальше соседнего фьорда. Она росла крепкой, рослой и, как отмечали немногие, кто обращал на нее внимание, не по-детски замкнутой девочкой с тяжелым, пронизывающим взглядом светлых глаз.

В официальных хрониках пора ее юности — сплошное белое пятно, череда непримечательных событий, типичных для дочери бедного фермера. Однако местный фольклор, жадный до драм и объяснений, сохранил одну историю, которая, будь она правдой, могла бы пролить свет на ту леденящую тьму, что поглотила ее душу. Рассказывают, будто в 1877 году на деревенских танцах юная и, по слухам, беременная Брюнхильда подверглась жестокому нападению. Некий мужчина из богатой семьи ударил ее ногой в живот, что привело к потере ребенка. По законам того времени и социального неравенства, преступник не понес никакого наказания. Легенда гласит, что именно тогда в девушке что-то сломалось или, наоборот, выковалось — холодная, звенящая ненависть к миру, особенно к мужскому его сословию, и циничное понимание, что справедливость не даруется, а берется силой. Документальных подтверждений этому инциденту нет, но люди, знавшие Брюнхильду позже, в один голос твердили, что ее физическая мощь и какая-то внутренняя ярость были поистине мужскими.

Как бы то ни было, к двадцати годам Норвегия стала для нее слишком тесной. Америка, страна безграничных возможностей, манила золотыми огнями обещаний, где предприимчивый человек, не обремененный знатным происхождением, мог вылепить свою судьбу собственными руками. В 1881 году, скопив немного денег и взяв билет на пароход, Брюнхильда отправилась за океан, оставив позади и фьорды, и призрак своего прошлого. Она американизировала свое громоздкое имя, превратившись в Белль — «милашку». Первой ее остановкой стал Чикаго, куда ранее перебралась ее старшая сестра Нелли.

Чикаго конца XIX века был бурлящим котлом, плавившим судьбы миллионов иммигрантов. Город, восставший из пепла великого пожара 1871 года, рос с неистовой скоростью, строил небоскребы и прокладывал железные дороги, но его блеск имел и оборотную, грязную сторону. Для молодой норвежки без образования и связей путь был один — в прислуги. Белль, женщина крупная и физически сильная, без труда находила работу в зажиточных домах, где молча и усердно драила полы, наблюдая за жизнью, которая, как ей казалось, принадлежала ей по праву. Она видела, как деньги решают все, как они даруют комфорт, уважение и, главное, власть. И она училась.

В 1884 году в ее жизни появился Мадс Дитлев Антон Сёренсен, еще один скандинавский иммигрант, работавший ночным сторожем. Он не был ни красив, ни богат, но у него была работа и, что важнее, американское гражданство. Для Белль он стал первой ступенью на пути к ее извращенной версии американской мечты. Они поженились, и Белль с головой окунулась в роль добропорядочной супруги. Вскоре у них открылась небольшая кондитерская лавка. Дела шли ни шатко ни валко, но это было их собственное предприятие, символ скромного успеха.

Влад III Дракула, потомок княжеской династии Басарабов, основавшей Валашское государство в 1291–1292 годах, родился в Трансильвании, в то время принадлежавшей Венгерскому королевству. Его отец, Влад II, находился в изгнании и какое-то время не мог вернуться домой. Детство Влада прошло в Валахии, где его отец с перерывами правил с 1436 по 1447 год. Затем юного Влада отправили в качестве заложника ко двору османского султана Мурада II, где он провел четыре года. В 1448 году Влад ненадолго, всего на месяц, занял валашский престол, после чего жил в изгнании в Молдавии и Венгрии. В 1456 году в результате государственного переворота он вернул себе трон и правил шесть лет. Его современник, Никколо де Модрусса, описывал Влада так:

«Он не был высоким, но был сильным и энергичным, с видом свирепым и жестоким. У него был большой орлиный нос, широкие ноздри и тонкая, слегка красноватая кожа. Очень длинные ресницы обрамляли широко открытые, я бы сказал, угрожающие зеленые глаза, под густыми черными бровями. Лицо и подбородок были выбриты, за исключением усов. Выступающие виски делали его голову массивной. Бычья шея соединяла голову с широкими плечами, на которые падали черные кудрявые волосы».

Дедом Влада был Мирча Старый — тот самый, который строил пограничные крепости, расплачиваясь за них солью, и при котором Валахия достигла пика богатства и влияния. Увы, после его смерти все это было довольно быстро потеряно. Отцом же был воевода Влад II Дракул (без «а» на конце). Вообще, на прозвище надо остановиться чуть подробнее. На русский слово «дракул» можно перевести как «дракон» и даже «черт», «дьявол». Есть версия, что Влад II удостоился такого прозвища за то, что был членом рыцарского ордена Дракона, основанного в 1408 году венгерским королем для борьбы с турками. Впрочем, есть вероятность, что прозвище Дракул ему могли дать враги, якобы подчеркивая так его жестокость. Что касается прозвища Дракула, с «а» на конце, то оно означает «сын дракона», «драконович», что было логично в случае Влада III.

Из первых двадцати пяти лет жизни Влад порядка семнадцати лет провел в изгнании, и, само собой, за эти годы неоднократно размышлял о природе власти. Он пришел к выводу, что лучший способ правления — это способ турецкого султана. В данном случае речь шла о Мехмеде II, завоевателе Константинополя, абсолютном владыке своих подданных. Подданные были его рабами, и над ними он имел право жизни и смерти. Никакой тебе мятежной аристократии, как в Валахии и Венгрии того времени! Понравилась молодому князю и меритократия османских институтов, которые принимали людей разного происхождения и позволяли, например, сыну простого муэдзина или горшечника стать пашой. Он попытался применить этот стиль правления в своей маленькой стране. Чтобы произвести лучшее впечатление, он выбрал турецкую одежду — кафтан, расшитый золотыми нитями с цветочными мотивами, и шапку, отороченную мехом, — вместо традиционного костюма западного образца, который носили его отец и дед.

Но на практике это обернулось катастрофой и привело к массовым казням бояр, в том числе самых влиятельных. Подражая османской модели и в экономической сфере, Влад принял протекционистские меры в пользу своих подданных, торговцев и ремесленников. Но это привело его к конфликту с «саксонскими патрициями» трансильванских городов Брашов (по-немецки Кронштадт) и Сибиу (Германштадт). У этих городов было двойственное положение — фактически ими владел валашский воевода, хотя принадлежали они Венгерскому королевству. Местная немецкая община — те самые «саксы» — держала всю тамошнюю торговлю и совсем не горела желанием терять прибыль из-за политических решений Влада. Саксы были очень активны в международной торговле между Востоком и Центральной Европой и до сих пор пользовались огромными привилегиями, которые им еще в 1368 году предоставил валашский воевода, а все последующие правители лишь подтверждали их. В число «плюшек» входили: свободное передвижение товаров по валашской территории, возможность покупать и продавать с освобождением от налогов, использование венгерской валюты (которая часто девальвировалась для оплаты этих покупок)… словом, исключительно благоприятный для их интересов, но пагубный для Валахии режим. Такова была цена, которую вассальное государство должно было платить своему венгерскому сюзерену.

Из страха перед турками

Хотя Влад был вассалом венгерского короля, он был вынужден платить дань туркам как «залог мира», проще говоря, подвергался вымогательству. Случай Дракулы показателен для геополитической ситуации его страны: 6 сентября 1456 года, через несколько часов после своего восшествия на престол, Влад подписал договор о союзе с венгерским королем и саксами Брашова. В тексте договора, предварительно напомнив о заслугах своего деда Мирчи и его потомков перед венгерскими королями и «священной короной» в защите веры, Влад заявляет о своем намерении следовать их примеру. Поэтому он ставит себя под защиту короля, «нашего милостивейшего господина», из страха перед турками (pro timore turcorum) и клянется в верности посланникам трансильванских торгашей. Текст клятвы гласил, что в случае турецкой угрозы или изгнания, навязанного внутренними врагами, воевода может пользоваться правом убежища в Венгрии и Трансильвании. Со своей стороны, Влад обязался защищать саксов от их врагов и разрешил им свободно передвигаться со своими товарами по Валахии без уплаты каких-либо налогов.