О пинках, Достоевском и импульсах.

Эпиграф: ‎"Хорошего‏ ‎качественного ‎образования ‎без ‎принуждения ‎не‏ ‎бывает, ‎надо‏ ‎дать‏ ‎«пинок», ‎чтобы ‎ребенок‏ ‎отправился ‎в‏ ‎школу, ‎чтобы ‎учился ‎и‏ ‎делал‏ ‎домашние ‎задания"‏ ‎(Максим ‎Пратусевич,‏ ‎директор ‎239 ‎физматшколы, ‎из ‎интервью).

Неожиданно‏ ‎сошлись‏ ‎в ‎один‏ ‎день ‎события.

С‏ ‎утра ‎по ‎дороге ‎в ‎лицей‏ ‎прочитала‏ ‎пост‏ ‎нашей ‎давней‏ ‎выпускницы ‎–‏ ‎там ‎о‏ ‎разном‏ ‎было, ‎но‏ ‎в ‎частности ‎вот ‎про ‎такое‏ ‎отношение ‎к‏ ‎ученикам,‏ ‎такой ‎метод ‎«вовлечения»‏ ‎в ‎работу.‏ ‎Я ‎совсем ‎недавно ‎писала‏ ‎о‏ ‎том, ‎что,‏ ‎на ‎мой‏ ‎взгляд, ‎без ‎насилия ‎ничего ‎не‏ ‎получится‏ ‎– ‎ни‏ ‎в ‎школе,‏ ‎ни ‎в ‎жизни. ‎А ‎тут‏ ‎–‏ ‎очень‏ ‎симпатичный ‎и‏ ‎близкий ‎мне‏ ‎человек ‎оказывается‏ ‎моим‏ ‎противником, ‎а‏ ‎союзником… ‎Ну, ‎впрочем, ‎не ‎о‏ ‎том ‎речь.‏ ‎

Надо‏ ‎сказать, ‎ехала ‎я‏ ‎в ‎лицей‏ ‎в ‎немного ‎тревожном ‎настроении.‏ ‎В‏ ‎связи ‎с‏ ‎юбилеем ‎Достоевского‏ ‎все ‎кругом ‎просто ‎обязано ‎было‏ ‎отметиться‏ ‎хоть ‎каким‏ ‎мероприятием ‎(ненавижу‏ ‎эти ‎«датские» ‎мероприятия!), ‎и ‎библиотека‏ ‎Дворца‏ ‎пристала‏ ‎с ‎ножом‏ ‎к ‎горлу,‏ ‎чтобы ‎я‏ ‎провела‏ ‎на ‎их‏ ‎базе ‎урок ‎по ‎Достоевскому. ‎Я‏ ‎сдуру ‎согласилась‏ ‎–‏ ‎и ‎вот ‎настал‏ ‎тот ‎самый‏ ‎день, ‎и ‎я ‎еду‏ ‎на‏ ‎тот ‎самый‏ ‎урок, ‎и‏ ‎довольно ‎слабо ‎представляю ‎себе, ‎как‏ ‎буду‏ ‎спасать ‎положение‏ ‎и ‎вытаскивать‏ ‎провальное ‎мероприятие. ‎Достоевский ‎у ‎нас‏ ‎по‏ ‎плану‏ ‎через ‎пару‏ ‎месяцев; ‎уроков‏ ‎никаких ‎не‏ ‎было‏ ‎– ‎и‏ ‎задание ‎я ‎дала ‎довольно ‎странное:‏ ‎посмотреть ‎иллюстрации‏ ‎разных‏ ‎художников ‎и ‎выбрать‏ ‎самые ‎«достоевские»‏ ‎и ‎самые ‎«петербургские», ‎выбор‏ ‎объяснить…‏ ‎Моя ‎собственная‏ ‎подготовка ‎состояла‏ ‎примерно ‎в ‎следующем: ‎не ‎люблю‏ ‎Илью‏ ‎Глазунова, ‎Шемякин‏ ‎как ‎художник‏ ‎гораздо ‎сильнее, ‎еще ‎был ‎Добужинский,‏ ‎в‏ ‎живописи‏ ‎я ‎профан.‏ ‎И ‎вот‏ ‎из ‎этого‏ ‎надо‏ ‎было ‎сделать‏ ‎хотя ‎бы ‎45 ‎минут ‎проку…

А‏ ‎потом ‎случилось‏ ‎чудо.

Во-первых,‏ ‎вместо ‎обычной ‎аудитории‏ ‎– ‎кабинет‏ ‎Александра ‎III. ‎Тут ‎объяснять‏ ‎нечего,‏ ‎достаточно ‎посмотреть‏ ‎на ‎фотографию.

Во-вторых,‏ ‎дети.

Началось ‎все ‎с ‎того, ‎что,‏ ‎конечно,‏ ‎Глазунов ‎лучше,‏ ‎потому ‎что‏ ‎Шемякин ‎совершенно ‎безумный ‎(моей ‎союзницей‏ ‎с‏ ‎самого‏ ‎начала ‎была‏ ‎только ‎одна‏ ‎девочка). ‎И‏ ‎тогда‏ ‎мы ‎стали‏ ‎просто ‎смотреть ‎на ‎картинки, ‎и‏ ‎говорить ‎все,‏ ‎что‏ ‎на ‎них ‎видим,‏ ‎и ‎связывать‏ ‎это ‎с ‎романом. ‎И‏ ‎вдруг‏ ‎хлынуло:

- это ‎не‏ ‎настоящий ‎город,‏ ‎это ‎город-мираж, ‎город-призрак, ‎он ‎расплывается;

- нет,‏ ‎это‏ ‎город-оборотень, ‎это‏ ‎и ‎не‏ ‎город ‎вовсе, ‎а ‎какое-то ‎страшное‏ ‎существо;‏ ‎вот‏ ‎вроде ‎арка‏ ‎– ‎а‏ ‎в ‎отражении‏ ‎распахнутая‏ ‎пасть ‎с‏ ‎зубами; ‎и ‎вывеска ‎отражается ‎страшно‏ ‎– ‎на‏ ‎ней‏ ‎самой ‎черепа ‎нет,‏ ‎а ‎в‏ ‎отражении ‎появляется; ‎суть ‎города‏ ‎проявляется‏ ‎в ‎отражении,‏ ‎в ‎ином‏ ‎пространстве;

- и ‎время ‎там ‎не ‎то,‏ ‎не‏ ‎19 ‎век,‏ ‎потому ‎что‏ ‎электрическая ‎лампочка ‎и ‎современная ‎орфография;‏ ‎это‏ ‎любое‏ ‎время ‎–‏ ‎и ‎наше‏ ‎тоже; ‎это‏ ‎страшное‏ ‎время ‎навсегда;

- и‏ ‎каморка ‎обернулась ‎камерой ‎– ‎допросной…

Но‏ ‎самое ‎интересное‏ ‎началось,‏ ‎когда ‎заговорили ‎об‏ ‎иллюстрациях ‎Косенкова.‏ ‎Его ‎дети ‎сами ‎нашли‏ ‎и‏ ‎сочли ‎«самым‏ ‎достоевским». ‎Сперва‏ ‎смотрели ‎первую ‎картинку, ‎много ‎говорили‏ ‎о‏ ‎тьме ‎и‏ ‎свете, ‎а‏ ‎потом ‎задумались ‎о ‎том, ‎что‏ ‎же‏ ‎это‏ ‎за ‎эпизод.

По‏ ‎всему ‎должна‏ ‎быть ‎сцена‏ ‎признания‏ ‎в ‎убийстве.‏ ‎Но ‎в ‎романе ‎Соня ‎на‏ ‎секунду ‎отшатнулась‏ ‎–‏ ‎и ‎тут ‎же‏ ‎кинулась ‎к‏ ‎Раскольникову; ‎она ‎не ‎от‏ ‎него‏ ‎отшатнулась, ‎а‏ ‎от ‎греха,‏ ‎от ‎зла, ‎а ‎его ‎самого‏ ‎любит,‏ ‎жалеет. ‎А‏ ‎тут ‎застыла‏ ‎в ‎ужасе. ‎И ‎сам ‎Раскольников‏ ‎тут‏ ‎страшен‏ ‎– ‎тянется‏ ‎к ‎ней,‏ ‎как ‎зомби,‏ ‎как‏ ‎оживший ‎скелет,‏ ‎как ‎мертвец. ‎Да ‎и ‎на‏ ‎коленях ‎он‏ ‎в‏ ‎романе ‎не ‎стоит…

А‏ ‎как ‎только‏ ‎посмотрели ‎на ‎вторую ‎картинку‏ ‎–‏ ‎сразу ‎же‏ ‎одна ‎девочка‏ ‎воскликнула: ‎так ‎это ‎же ‎пещера!‏ ‎Это‏ ‎же ‎воскрешение‏ ‎Лазаря!

И ‎тогда‏ ‎все ‎обратили ‎внимание ‎на ‎книгу,‏ ‎которую‏ ‎Соня‏ ‎прижимает ‎к‏ ‎груди, ‎и‏ ‎вспомнили, ‎как‏ ‎Раскольников‏ ‎просит ‎ее‏ ‎прочитать ‎ему ‎про ‎Лазаря, ‎а‏ ‎она ‎отказывается‏ ‎(единственный‏ ‎раз ‎в ‎романе).‏ ‎И ‎поняли,‏ ‎что ‎это ‎иллюстрация ‎не‏ ‎к‏ ‎конкретному ‎эпизоду,‏ ‎а, ‎как‏ ‎и ‎у ‎Шемякина, ‎ко ‎всему‏ ‎роману,‏ ‎к ‎какой-то‏ ‎самой ‎важной‏ ‎его ‎сути…

И ‎пришли ‎к ‎выводу,‏ ‎что‏ ‎если‏ ‎Косенков ‎–‏ ‎самый ‎«достоевский»‏ ‎(для ‎них),‏ ‎то‏ ‎самый ‎«петербургский»‏ ‎все-таки ‎Шемякин. ‎Потому ‎что ‎у‏ ‎Косенкова ‎действие‏ ‎не‏ ‎в ‎городе, ‎а‏ ‎в ‎мире‏ ‎– ‎может ‎быть, ‎в‏ ‎том,‏ ‎тогдашнем ‎Израиле.‏ ‎Вне ‎конкретного,‏ ‎частного ‎времени ‎и ‎пространства.

А ‎про‏ ‎Глазунова‏ ‎тем ‎временем‏ ‎забыли! ‎Ура!

Вся‏ ‎содержательная ‎часть ‎обсуждения ‎– ‎не‏ ‎мое.‏ ‎Я‏ ‎почти ‎ничего‏ ‎не ‎успевала‏ ‎сказать ‎–‏ ‎меня‏ ‎перебивали, ‎предлагали‏ ‎свои ‎трактовки, ‎замечали ‎что-то ‎новое.‏ ‎Я, ‎к‏ ‎сожалению,‏ ‎и ‎записывать ‎ничего‏ ‎не ‎успевала‏ ‎– ‎настолько ‎было ‎быстро,‏ ‎насыщенно,‏ ‎безумно ‎интересно;‏ ‎настолько ‎стремительно‏ ‎сменяли ‎друг ‎друга ‎новые ‎идеи,‏ ‎настолько‏ ‎невероятная ‎и‏ ‎глубокая ‎картина‏ ‎рисовалась, ‎настолько ‎невероятно, ‎на ‎моих‏ ‎глазах‏ ‎эти‏ ‎удивительные ‎дети‏ ‎начинали ‎понимать‏ ‎этот ‎сложнейший‏ ‎роман‏ ‎(еще ‎одним‏ ‎потрясением ‎было, ‎что ‎так ‎много‏ ‎народу ‎его‏ ‎уже‏ ‎прочитало ‎и ‎что‏ ‎они ‎так‏ ‎неплохо ‎помнят ‎текст).

В ‎перерыве‏ ‎примерно‏ ‎половина ‎класса‏ ‎вместо ‎обеда‏ ‎толклась ‎вокруг ‎столов ‎и ‎стендов‏ ‎–‏ ‎рассматривали ‎замечательную‏ ‎выставку ‎разных‏ ‎изданий ‎с ‎разными ‎иллюстрациями.

А ‎после‏ ‎второго‏ ‎(последнего‏ ‎нашего ‎по‏ ‎расписанию ‎в‏ ‎тот ‎день)‏ ‎ко‏ ‎мне ‎подошли‏ ‎те, ‎кто ‎не ‎успел ‎представить‏ ‎«своих» ‎художников.‏ ‎«Да‏ ‎что ‎ж ‎это,‏ ‎- ‎говорят,‏ ‎- ‎почему ‎только ‎два‏ ‎часа,‏ ‎тут ‎и‏ ‎четырех-то ‎мало!».‏ ‎Договорились, ‎что, ‎когда ‎закончатся ‎Щедрин,‏ ‎Некрасов‏ ‎и ‎Лесков‏ ‎и ‎начнется‏ ‎Достоевский, ‎обязательно ‎продолжим ‎разговор ‎об‏ ‎иллюстрациях.

Остаток‏ ‎рабочего‏ ‎дня ‎был‏ ‎как ‎в‏ ‎тумане. ‎Я,‏ ‎как‏ ‎толстовский ‎Оленин,‏ ‎все ‎искала, ‎у ‎кого ‎бы‏ ‎спросить: ‎«Что‏ ‎это?‏ ‎Что ‎это ‎такое?».‏ ‎Откуда ‎это‏ ‎взялось? ‎Какой ‎такой ‎волшебный‏ ‎пинок‏ ‎получили ‎эти‏ ‎дети?

Коллега, ‎в‏ ‎учительской: ‎«А ‎что ‎все ‎пинок‏ ‎да‏ ‎пинок. ‎Давайте‏ ‎вспомним ‎старую‏ ‎добрую ‎латынь. ‎Вы ‎просто ‎придали‏ ‎им‏ ‎импульс».