Цветок папоротника
Глава первая
СУМЕРКИ
Багровым шаром садилось на западе солнце. По темнеющему небу неспешно плыли опаленные закатом облака. Их стреловидная форма предвещала теплый завтрашний день. Завтра. Наступит ли оно для сегодняшнего мира? Мира, обреченного людьми на ежедневное выживание. Вроде бы то же согревающее солнце, то же синее небо, но под ними, здесь, на земле все изменилось, все стало чужим. Свой чужой мир, к которому невозможно привыкнуть, кажется, уже никогда. Даже вот этот березовый лес лишь выглядит по-прежнему родным. К белым с черными полосками деревьям нельзя прикасаться ночью — это верная и мучительная смерть. Каждая береза с наступлением ночи зажигает свои черные вкрапления, отчего в лесу наступает почти что день. Зрелище завораживает дух. Понадобилось два десятка жизней для понимания опасности ночной красоты. Днем же березы, как березы: любуйся, трогай, руби на дрова, заготавливай розги для нерадивых детей.
Двенадцатилетний Генка с шестилетним Пашей шли по лесу. Солнце еще освещало деревья, что делало путь безопасным. Однако пора было возвращаться в деревню. Мальчиков, наверняка, уже потеряли.
— Пора возвращаться, не то скоро березы зажгутся, — уже в который раз напоминал Паша. Он уже начинал хныкать.
— Мы просто не будем их трогать.
— А если случайно?
— Засунь руки в карманы. Через одежду яд не действует, — почти сердился Генка.
— Откуда ты знаешь? — Паша был так удивлен новостью, что даже остановился.
— Проверял.
— На себе?! — удивлению не было предела.
— А то, — гордо подтвердил старший брат.
— Тебе не было страшно? — продолжал расспросы Паша.
— В нашем мире не боятся лишь дураки.
— Все равно пора возвращаться, — вернулся к первоначальной теме мальчик. — Папа строго-настрого запретил гулять так долго. Накажет ведь.
— Так не ходил бы со мной. Я бы один справился.
— Я тоже посмотреть хочу на цветок.
— Ты же в него не веришь, — усмехнулся Генка.
— Не верю в цветок, но верю, что от каждой болезни на Земле есть лекарство.
Генка резко остановился, так что Паша наткнулся на него.
— Глубокая мысль, — согласился старший брат с младшим. — Все-таки нам пора возвращаться.
Дома мальчиков, действительно, ждали.
Никанор — отчим Генки и родной отец Паши — хмуро ходил по большой комнате, заложив руки за спину. Он то и дело останавливался возле окна, выходящего на главную дорогу деревни. По ней должны были вернуться мальчики. Другого пути к дому не существовало. Уже темнело, но никого видно не было. Никанор продолжал ходьбу по комнате.
— Они могли зайти к кому-нибудь в деревне, — раздался слабый женский голос, когда мужчина в очередной раз подошел к окну.
Никанор обернулся.
В проеме, ведущем в соседнюю комнату, стояла его жена — Нина. Она держалась за косяк правой рукой, чтобы не упасть, да и весь ее вид говорил о трудности стоячего положения. Впалые щеки на бледном лице, тусклые глаза с красными белками говорили о болезненном состоянии женщины. Она выглядела лет на пятьдесят пять, хотя ей было всего тридцать два года. Болезнь нового мира съедала ее живьем. Болезнь, от которой не было создано лекарства, как не было самого названия болезни.
Никанор смотрел в краснеющие глаза жены и гадал, сколько времени у них осталось. Полгода? Год? Возможно, больше. Может быть, даже сегодняшняя ночь станет последней в их совместной жизни.
Никанор с Ниной сошлись не по любви. У каждого из них было по сыну, лишившемуся второго родителя, что по законам их деревни считалось основанием для брака. Ребенок до совершеннолетия — восемнадцати лет — должен воспитываться в полной семье. Деревенский глава строго соблюдал сей непреложный закон. Умри Нина сейчас, Никанору пришлось бы выбрать другую женщину либо отдать сыновей на воспитание.
Несмотря на принудительное сочетание браком, Никанор с Ниной через год полюбили друг друга. Еще через год женщина заболела. Никто не знал способа излечения. Были лишь разговоры стариков, что заболевшему человеку поможет настой из цветков папоротника. Однако никто никогда не видел цветка папоротника даже в этом изменившемся мире.
— Зачем ты встала? — Никанор подошел к Нине, заботливо помог дойти до лавки под окном.
— Я хочу присутствовать при возвращении мальчиков.
— Боишься моей несдержанности? — мрачно спросил мужчина.
— У меня нет для этого оснований, — ответила Нина и тут же поправилась, — до сих пор не было.
— Я же пообещал тебе не трогать Генку без твоего разрешения, хотя он давно уже заслужил, — Никанор перевел взгляд на розги, стоящие в углу слева от окна. — Дурацкий закон, запрещающий наказание не кровных детей без согласия кровных родителей.
— Ему тяжело видеть меня в таком состоянии, — оправдывала сына Нина.
— Нам всем тяжело, — напомнил Никанор.
— Я знаю, — Нина привалилась к груди мужа. Тот обнял ее левой рукой за плечи.
Женщине в такие минуты казалось, что болезнь отступает, что впереди еще годы счастливой жизни с мужем и детьми.
— Генка плохо влияет на Пашу.
— Они совсем как родные братья. Ему станет не по себе, если ты накажешь Пашу.
— Ты умеешь уговаривать.
Родители, говоря о детях, не заметили, как те прошли по дороге мимо окна. Они лишь услышали шаги в сенях. Затем открылась дверь в комнату.
Вошедшие мальчики замерли у порога, чувствуя себя виноватыми.
Отец встал. Мать осталась сидеть.
— Ну, подходите, — проговорил мужчина.
Мальчики переглянулись и несмело подошли к родителям.
— Где вы были так долго? Мы уже начали волноваться, — голос Никанора звучал спокойно, но братья знали, что внешнее спокойствие может окончиться неприятностями.
Родительская любовь не отменяет наказания, о чем свидетельствовал прут в углу. Хотя Генка ни разу не был наказан так строго, он волновался за брата. Его не стоило брать с собой и на этот раз.
— В лесу, — вместе ответили братья.
Генка увидел, как омрачилось лицо матери при этом ответе.
— Я же запретил вам гулять там в сумерках. Солнце почти не освещает берез, — Никанор переводил хмурый взгляд с одного сына на другого.
— Сегодня можно найти цветы папоротника.
— Его не существует, пойми это, Генка, — голос отца повысился, брови сошлись к переносице.
— Я верю, — упрямо тряхнул головой мальчик.
— Я тоже верю, — подал голос Паша.
Никанор смерил младшего сына холодным взглядом. Паша опустил глаза в пол. Теперь он точно будет строго наказан. Надо было промолчать, как советовал Генка в сенях. Не послушался старшего брата. Слов назад не возьмешь. Остается терпеть.
— Генка, помоги маме, — приказал отец, глядя на Пашу.
— Но папа…, — начал говорить Генка и умолк под взглянувшим на него мужчиной. Взгляд отца ясно говорил о большом желании наказать и его, но мешает молчаливое несогласие матери.
Генка подошел к маме, помог встать.
Женщина молча смотрела на Никанора. Она не могла помочь младшему сыну и защитить его от наказания. Паша всецело принадлежал ее мужу. Лишь проходя мимо, Нина наклонилась и поцеловала мальчика. На ласку он имела право в любой ситуации.
— Держись, — пожелала она и, умоляюще, взглянула на мужа.
Тот отрицательно помотал головой, давая понять об окончательно принятом решении.
Нина вышла в сопровождении Генки, опираясь левой рукой о его плечи. На пороге Генка обернулся и кивнул Паше, смотревшему на их уход.
— Я ведь предупреждал тебя, что не надо верить Генке, — напомнил Никанор, когда они остались одни в комнате.
— А если цветок папоротника, действительно, существует и сейчас цветет? — робко спросил Паша.
— Нет никакого цветущего папоротника, а вот провинившегося мальчика я отлично вижу. Сколько раз ты не слушался меня?
— Двадцать раз, папа, — вздохнул мальчик. — Сегодня двадцать первый.
— Отлично умеешь считать, — похвалил отец. — Тогда я сказал, что ты уже большой и будешь наказан розгой. Я правильно говорю?
— Правильно, папа, — снова вздохнул Паша.
— Что ж. Не будем терять время. Слово нужно держать, каким бы тяжелым ни было его выполнение.
— Согласен, папа. Генка говорит то же самое.
— Правильно говорит старший брат.
Паша подошел к лавке, лег на живот, руки сунул под голову.
Никанор нагнулся, спустил с сына штаны, повыше задрал рубашку. Эти прикосновения перед наказанием означали, что отец по-прежнему очень любит сына, что его строгие действия всего лишь часть воспитания хорошего человека.
Мальчик напрягся. Он еще не знал порки, только слышал рассказы ребят. Все дружно говорили о сильной боли, причиняемой прутом — веткой березы.
Никанор потрепал голову сына. Затем выпрямился, взял из угла розгу.
— Будь терпелив.
Отец взмахнул прутом и оставил на теле красную полосу. Мальчик взвизгнул от боли. Еще одна отметина легла рядом. Третья, четвертая. Боль усиливалась. Паша мысленно дал слово, никогда не провинятся. По щекам текли слезы. Не обращая внимания на плач сына, Никанор продолжал наказание.
На улице раздался колокольный звон.
Никанор остановился.
— Опять лезут! Вы, кажется, их привели за собой.
— Мы никого не слышали, — всхлипывая, проговорил мальчик.
— Они двигаются бесшумно, — напомнил Никанор, бросая розгу в угол. — Если это из-за вашей прогулки, то тебе снова достанется завтра, — пообещал отец, уже держась за ручку входной двери.
Паша медленно поднялся с лавки, подтянул штаны.
В душу проник страх за отца, ведь он может не вернуться вообще. Лучше снова перенести наказание розгой, чем потерять родного человека. К тому же следующий папа может оказаться суровее.
Так размышлял шестилетний мальчик, медленно идя к маме и старшему брату.
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
