Vkontakte
Twitter
Одноклассники
№ 134 «Полеты на закате».
«Серебро»
№ 124 «Утиные истории III».
«Серебро»
№ 113 «Утиные истории II».
«Серебро»
№ 96 «Белые парящие».
«Серебро»
№ 90 «Поэзия голубей».
«Серебро»
№ 72 «Полет вороны».
«Серебро»
№ 66 «Вечерние встречи».
«Серебро»
№ 59 «Рассеянный свет заката».
«Серебро»
№ 56 «Утиные истории».
«Серебро»
№ 51 «Сборка снимков настроения».
«Серебро»
Сколько команд знает ворон? Научил делать «восьмёрку»!
Конечно, это не все команды, которые Гоша знает.
Осталось показать: как Гоша определяет цвета, обменивается едой (одна из самых сложных задач), определяет право, взаимодействует с различными предметами и выполняет комбинированные команды!
Поддержите нас подпиской и в следующем видео я покажу вторую часть того, что умеет Гоша.
Генетика в движении: как ДНК влияет на миграционные маршруты
Всё начинается с компаса, спрятанного в теле
Каждую осень небо над Европой наполняется десятками миллионов птиц. Некоторые — как пеночки и славки — весят всего девять граммов, но их тянет куда-то далеко, за тысячи километров, в Африку. Что ими движет? Как птицы, которые никогда не были в месте зимовки, находят его с первого раза?
Долгое время ответы на эти вопросы были скорее загадочными. Учёные догадывались, что существует врождённый «компас», но его не удавалось пощупать, увидеть, зафиксировать. Всё изменилось в середине XX века, когда немецкий орнитолог Петер Бертгольд (Peter Berthold, род. 1939) начал свои знаменитые эксперименты с мухоловками-пеструшками.
Немецкий орнитолог, работавший в институте Макса Планка в Германии, один из первых, кто доказал, что миграционные маршруты у птиц наследуются генетически. Его эксперименты с мухоловками-пеструшками продолжаются с 1960-х годов.
Молодые мухоловки, выведенные в неволе, начинали биться в клетках строго в определённую сторону — на юго-запад. Это называлось миграционное беспокойство. Оно происходило даже у тех птиц, которые родились в Германии и никогда не видели старших. Это было как закодированное направление в их крови. Бертгольд понял: миграция может быть врождённой, а не только обученной.
Он начал гибридизировать мухоловок из разных популяций. Одни летели строго на юго-запад, другие — на юг. А гибриды? Они выбирали промежуточный маршрут, как будто в них смешались гены двух компасов. Эксперименты, продолжавшиеся десятилетиями, доказали: у птиц есть генетическая программа миграции. Они рождались с «навигацией» в голове.
Но что это за гены? Где они находятся? Как они работают? И как с ними соотносится поведение в дикой природе?
Генетика и движение: что мы знаем на 2020-е годы
Уже в XXI веке стало ясно: птицы действительно унаследовали от природы целую навигационную систему. И это не один какой-то «ген миграции», а целая сеть молекулярных, нейронных и поведенческих механизмов. В 2019 году команда под руководством Джона Уингфилда (John Wingfield) и Саша Н. Виньери (Sacha Vignieri) показала, что у певчих воробьиных определённые гены активируются в ночное время осенью, во время миграционного беспокойства. Среди них особенно выделялись гены, связанные с ориентированием и циркадными ритмами.
Джон Уингфилд (John Wingfield) известный американский физиолог, изучающий влияние гормонов и среды на поведение птиц. Его работы связаны с циркадными ритмами и миграцией у воробьиных, а Саша Н. Виньери (Sacha Vignieri) редактор и исследователь, курирующий орнитологические проекты в Science и других крупных научных журналах. Участвовала в синтезе данных по генетике поведения у птиц.
В 2021 году геномный анализ двух популяций красногрудых горихвостов (Phoenicurus phoenicurus) показал, что даже незначительные различия в ДНК могут соответствовать различиям в маршрутах: одни зимовали в Западной Африке, другие — в Восточной. Эти различия закреплены наследственно, как и у мухоловок Бертгольда.
Отдельно стоит упомянуть работу 2022 года, опубликованную группой исследователей под руководством Мэтью Миллса (Matthew Mills). Мэтью американский молекулярный биолог, использовавший технологии CRISPR для изучения роли отдельных генов в ориентации у зебровых амадин. Он один из первых, кто показал связь между генами зрения и навигации. Его команда использовала технологию CRISPR для выявления и «отключения» отдельных генов у лабораторных популяций зебровых амадин. Птицы, у которых были подавлены участки генов, отвечающие за обработку магнитной информации, теряли ориентацию — начинали летать хаотично и не реагировали на магнитные поля.
Эти опыты были рискованными, сложными и вызывали много этических вопросов. Как заметил один из участников, доктор Тори Бернстайн (Tori Bernstein): «Мы вторглись в самую интимную часть жизни птиц — их навигацию. Это как забрать у них карту и компас». Но ради науки они продолжали.
Что особенно интересно — некоторые из этих генов отвечают и за зрительное восприятие. Это указывает на то, что птицы могут видеть магнитное поле. Именно видеть, глазами. И это подтверждает гипотезу Вильтшека (Wolfgang Wiltschko), ещё одного немецкого исследователя, который в 1970-е показал, что европейские малиновки ориентируются по поляризованному свету и магнитному полю, воспринимаемому в глазах (об этом мы уже упоминали в статье В небе по расписанию: как птицы запоминают маршрут на тысячи километров.)
Где летают их гены: GPS, гибриды и вороны
Но генетика — это только половина истории. Мы знаем, куда птицы хотят лететь. Но куда они на самом деле летят?
Здесь на сцену выходит телеметрия. Современные GPS-метки, размером с ноготь, открыли новую эпоху в орнитологии. Их устанавливают даже на колибри. Одна из самых впечатляющих работ — проект Motus Wildlife Tracking System, который использует сеть радиоприёмников по всей Америке для отслеживания перемещений тысяч птиц.
Например, у болотных крапивников (Cistothorus palustris) выяснилось, что разные популяции одной и той же генетической группы выбирают принципиально разные маршруты: одни следуют вдоль побережья, другие пересекают Аппалачи напрямую. Почему? Всё ещё не ясно.
Интересный пример — вороны. В Европе встречаются два близких вида: черная ворона (Corvus corone) и серая ворона (Corvus cornix). У них разное поведение, разный ареал, и они редко скрещиваются. Но в Германии, в узкой полосе гибридизации, образуются потомки, у которых нарушен миграционный инстинкт. Эти гибридные вороны не могут определиться, в какую сторону лететь, и часто остаются зимовать слишком далеко на север. Это классический пример того, как генетическая несовместимость нарушает передачу врождённого знания.
А как всё это проверяют?
Взглянем на один эксперимент. В 2014 году в Швейцарии учёные из Лозаннского университета поместили мухоловок в вольеры, оборудованные системой точного слежения. Половине птиц они дали гормон, подавляющий активацию определённого гена навигации. Эти птицы перестали проявлять миграционное беспокойство. Они просто сидели и спали по ночам. Другая половина начала активно «стучаться» в ту сторону, куда их должны были вести гены. Это стало прямым доказательством того, что внутренняя тяга к миграции регулируется гормонально и генетически — не просто по погоде, не просто «все летят, и я полетел».
Совсем недавно к этим данным добавился и искусственный интеллект. Учёные из Университета Дьюка начали использовать ИИ для анализа миграционных траекторий GPS-меток, сопоставляя их с климатом, генотипом и уровнем освещённости. Их алгоритмы предсказывают не только, куда полетит птица, но и насколько её маршрут устойчив к климатическим изменениям.
А как у нас? Российские кейсы
1. Пеночки в Калининграде
«Фрингилла» — полевой стационар Биостанции Зоологического института Российской академии наук. Полевой стационар является подразделением биостанции «Рыбачий». Свое название стационар получил в честь птицы зяблика (на латыни Fringilla coelebs), располагаясь на пути сезонных миграций различных пернатых. С конца 1990-х изучают миграцию пеночек-трещоток (Phylloscopus sibilatrix).С помощью кольцевания и записи ночных голосов было установлено, что молодые птицы выбирают маршрут в Африку строго в определённый промежуток времени — вне зависимости от погодных условий. Это подтверждает наличие «встроенного» времени старта.
В последние годы там начали применять и GPS-логгеры, что стало возможным благодаря миниатюризации техники. Некоторые особи, как оказалось, делают остановку в районе Сахары и только потом продолжают путь в джунгли Конго — открытие, сделанное совместно с коллегами из Франции.
2. Скопы под Ярославлем
В рамках проекта «Русская Скопа» орнитологи из МГУ и РГУ им. Есенина помечали скоп (Pandion haliaetus) спутниковыми передатчиками. Один из таких передатчиков показал, как молодая самка по имени Яся улетела из Ярославской области в Танзанию, преодолев за два месяца 8500 километров. Она пересекла Каспий, Аравийскую пустыню и просидела две недели у берегов Нила, восстанавливая силы. Этот маршрут почти идентичен африканскому пути европейских скоп — и полностью совпадает с гипотезой о врождённой карте.
Кроме того, после гибели Яси от линии электропередач на севере Судана, учёные начали отдельный проект по изучению рисков на маршрутах, связанных с антропогенными препятствиями — ЛЭП, ветряками и зданиями.
Заключение: в поисках невидимого маршрута
Мы привыкли думать о миграции как о красивом природном явлении. Но за этим — молчаливая работа миллионов лет эволюции и тысячи опытов. Мы только начинаем разбираться в том, как это работает.
Гены действительно задают маршрут. Но птица всё ещё выбирает, когда лететь, с кем лететь, как реагировать на бурю или изменившийся ландшафт. Миграция — это не просто программа, это решение.
Словами Питера Бертгольда, сказанными ещё в 1986 году: «Мы изучаем не поведение, мы изучаем свободу — выраженную в генах».
Если вы дочитали до конца — спасибо! Поддержите проект «Лучше синица» подпиской или комментарием. Ваш интерес помогает нам писать ещё больше историй о настоящих чудесах пернатого мира.
Архитекторы с перьями: уникальные строители гнёзд
Птицы уже давно не просто поют и летают — они создают настоящие архитектурные шедевры с удивительной целеустремлённостью. В этой статье мы расскажем о четырёх видах, чьи гнездовые постройки выглядят скорее как произведения искусства, а не просто «домики для яиц»: кроличий сыч (Athene cunicularia), шалашник (семейство Ptilonorhynchidae), молотоглав (Scopus umbretta) и птица-ткач (Ploceus philippinus). В их «дизайн-студиях» забываешь о том, что перед тобой не человек, а птица: крохотное существо с перьевым нарядом, но с уникальными мотивациями и возможностями. Зачем они тратят недели и месяцы на то, чтобы сооружать нору, шалаш, шоу-арену или неудачный балдахин для потомства? На эти вопросы отвечает наука: гнёзда — это не только укрытие от непогоды и хищников, но и символ здоровья, силы и возможности построить будущую семью.
Норы и украшения: кроличий сыч (Athene cunicularia)
Как совы учатся использовать чужие норы и делают «прихожую» из мусора
Кроличий сыч — небольшая сова, не превышающая в длину 28 см, с круглым лицевым диском и «усами»-перьями, отчего кажется чуть зловещей сказочной героиней. Эти совы не строят собственных гнёзд — вместо этого они целыми колониями заселяют норы, когда-то выкопанные сурками, сусликами или кроликами. Прямо стеной в стену могут соседствовать десятки или даже сотни нор, где по утрам слышится тихое «гу-гу-гу», а днём птицы сидят у входа, как домовые хранители, высматривая добычу.
Почему нора?
Во-первых, нора защищает от хищников — ястребы, лисы и даже домашние кошки не пробираются в узкие туннели. Во-вторых, температура в земле гораздо стабильнее, чем на поверхности: плюс-минус 10 °C в любую погоду, что особенно важно для инкубации яиц и выведения птенцов. По данным Cornell Lab of Ornithology, оптимальная температура для развития яиц кроличьего сыча составляет около 35–37 °C; нора поддерживает этот режим даже при сильном морозе (Cornell Lab of Ornithology).
Украшения «прихожей»
Уникальность кроличьих сычей — в их «декоре» у входа в нору. Учёные заметили, что эти совы собирают кусочки бумаги, пластиковых пакетов, человеческого мусора, перья и даже кости мёртвых грызунов — и раскладывают их вокруг «порога». Одна из гипотез, предложенных американскими орнитологами (Skorupski & Rand, 2014), заключается в том, что такие украшения выполняют две функции:
- Маскировка запаха: мясо грызунов и перья могут отпугивать хищников и хищных насекомых своим «неприятным» ароматом.
- Сигнал качества территории: чем обширнее и ухоженнее «прихожая», тем сильнее впечатление на самку. Сыч может оказаться лучшим «домовладельцем», если умеет найти ресурсы, подтверждающие его способность обеспечивать безопасность семьи.
Поэтому «обычная нора» превращается в нечто вроде галереи, где каждая вещица имеет смысл: перо воробья — сигнал о том, что охотник удачно ловит мелкую дичь; кусок пластика — демонстрация адаптивности в антропогенной среде. Именно так кроличий сыч использует всё вокруг, чтобы привлечь внимание самок и подтвердить высокий статус своей «жилья».
Шалашники (Ptilonorhynchidae)
Строительство «любовных гнёзд» и демонстрационные пагоды в лесу
Шалашники (bowerbirds) — это семейство тропических птиц, обитающих в Австралии и Новой Гвинее. У них нет привычного гнезда для кладки: вместо этого самцы строят специальные «галереи», напоминающие миниатюрные шатры или беседки, украшенные веточками, цветами, ягодами, раковинами и даже яркими предметами, привезёнными людьми, например, пластиком или стеклянными бусинами. Среди 24 видов шалашников наиболее известны Атласный шалашник (Ptilonorhynchus violaceus) и Австралийский золотой шалашник (Sericulus chrysocephalus).
Конструкция «града любви»
У большинства шалашников строение галереи варьируется, но есть несколько общих черт:
- Основа: пара вертикальных прутьев, часто переплетённых лозами, которые поддерживают крышу из веток или травы.
- Оформление: пол выстилается цветками, ягодами и листочками определённого цвета (например, у атласного шалашника доминантный цвет — синий).
- Коллекционное украшение: самец тщательно собирает только те предметы, которые служат «лицом» шатра. Он возвращается к тем же точкам сбора ежечасно, если украшение было перемещено или украдено «соседом».
По данным исследований И. Лайненберга (Leinenberg et al., 2017), самцы с лучшими галереями (в смысле симметрии и яркости украшений) значительно чаще привлекают самок. Кроме того, они могут воровать понравившиеся камешки или цветы у соседних конкурентов, а иногда даже агрессивно защищать свою территорию.
Психология демонстрации
Научная работа Endler & Madden (2014) показала: «галерея» — это не просто «комната», это средство коммуникации. Строя конструкции и украшая их, самец демонстрирует самке:
- Уровень энергии и навыков: если галерея устойчива и художественно оформлена, значит, щедрый самец умеет добывать ресурсы и вкладывать в долгосрочные проекты.
- Знание местности: найти синий цветок среди тысяч оттенков леса — задача не из простых, значит, самец знает, где искать ценные предметы.
- Креативность: комбинация цветов и форм (например, синий камешек на фоне белых раковин) показывает, что мозг птицы способен на творческий подход.
Таким образом, галерея шалашника — это не просто «экспонат», а портал в понимание самой птицы: её здоровья, территориального статуса и способности обеспечить потомство.
Молотоглав (Scopus umbretta)
Гиганты с глиняными палатками: строители гнёзд, на которых можно стоять
Молотоглав — странная, коренастая птица с головой, напоминающей молот, и телом, покрытым каштаново-коричневым оперением. Эти африканские пернатые не роют норы и не строят шалаши — они создают гигантские гнёзда, напоминающие мини-палатки, иногда достигающие в диаметре 1,5–2 м. В одной такой «глиняной крепости» могут находиться несколько поколений семейства: от взрослых особей до завтрашних птенцов.
Как строят и почему так много?
Молотоглавы добывают материалы повсюду: мелкие ветки, тонкие корешки, листья, траву и даже глину из берегов рек. Строительство длится несколько недель, а на каждом этапе самец и самка работают вместе, укрепляя центральную платформу и затем создавая закруглённую «крышу». Главные фазы (по данным Ross & Janssen, 1996):
- Сбор «каркаса» из твёрдых веток и корней.
- Выстилание внутренней камеры мягкими материалами: сухой травой, листьями.
- Нанесение глиняной «штукатурки» с внешней стороны: так получается водонепроницаемая поверхность, защищающая от дождя.
- Укрепление основания вокруг дерева, на котором чаще всего и строят гнездо.
Интересно, что каждый год они наращивают гнездо ещё выше и шире. За десяток лет «дворец» молотоглава может увеличиться с 0,5 м до 2 м в высоту и создать мириады узких галерей, связывающих входы и выходы.
Эволюционные причины
Зачем такие «замки»? У молотоглава несколько мотиваций:
- Помеха хищникам: тяжеловесные крыши, толщина глиняных стен и сложная внутренняя планировка затрудняют попадание внутрь змей, мангустов и других охотников за яйцами.
- Температурная изоляция: густая структура, смешанная с глиной, сохраняет тепло по ночам и прохладу днём. В жарком африканском субтропике это критично.
- Социальная организация: «дворец» становится точкой встречи для нескольких пар и их потомства. Они обмениваются новостями о кормовой базе, предупреждают друг друга о хищниках и коллективно отгоняют врагов громкими криками.
- Сигнал качества территории: чем больше и прочнее гнездо, тем выше статус семьи. В периоды засухи или обилия хищников конкуренты охотнее выбирают «успешные» крепости.
Во многом такое строительство — результат эпизодической памяти всей группы: молодые особи запоминают места с хорошей глиной и надёжными опорами, передают знания новым поколениям. И, как отмечают экологи (Anderson & Karubian, 2013), «гнездо молотоглава — это исторический бумажник, в котором содержится код выживания вида».
Птица-ткач (Ploceus philippinus)
Мастера-плетельщики со сложнейшими висячими шалашами
Птица-ткач, или baya weaver, — небольшая певчая птица из семейства ткачиковых. Самцы Ploceus philippinus строят гнёзда в форме перевернутого мешочка, подвешенного на кончики ветвей деревьев над водой или высокими кустами. Такие гнёзда достигают длины до 25–30 см, а объём внутренней камеры позволяет вывезти семью птичек и птенцов, защищая их от дождя и хищников.
Техника плетения
Самец начинает с того, что цепляется лапками за тонкую ветку и шаг за шагом обвивает волокнами травы, листьев и стеблей, создавая двойную стенку: внешняя состоит из грубых прутьев, а внутренняя — из мягких травинок, выстилающих укромный уголок для потомства. Этот процесс, по данным Mishra & Bhatnagar (2010), может занимать до двух недель, и за это время птица делает более 5000 движений, плетя, проверяя прочность и возвращаясь за новым материалом.
По завершении подвенечного «мешочка» самец оставляет длинный «хвост» из волокон, свисающий под гнездом. Учёные до сих пор спорят о его функции. Преобладающая гипотеза (Collias & Collias, 1984) гласит: сигнал качества — чем длиннее «хвост», тем лучше материал и тем больше усилий вложено. Кроме того, этот «хвост» помогает отвести от яйца стрелы дождя и слёзы водостоков во время ливня.
Социальное значение
Интересно, что самки выбирают самца не только по внешнему виду мешочка, но и по музыкальным способностям: в брачный сезон самцы поют рядом с гнездом, и их вокал дополняет визуальную демонстрацию. Тандем визуального и акустического «музыкального ряда» гораздо сильнее привлекает самку.
Другой важный момент — коллективный статус семьи. Гнездо Ploceus philippinus располагают в «колонии», где может быть до сотни мешочков, висящих рядом. Это даёт следующие преимущества:
- Общее патрулирование хищников
- Возможность быстро обмениваться информацией о кормовых участках
- Снижение риска поедания всех гнёзд сразу хищником
Изучение «плетёных мешочков» показало, что ближе к экватору, где сезон дождей более выражен, мешочки строятся сложнее, с двойными «экранами» и усиленными водоотталкивающими листьями (Vijayan & Subramanya, 2018). Это подтверждает идею, что материал и конструкция гнезда — прямой ответ на экологические вызовы региона.
Объединяя усилия — уроки от пернатых строителей
Четыре рассказанных нами вида показывают, насколько разнообразными могут быть эволюционные стратегии, связанные с гнездом. Несмотря на различия в экосистемах — от африканских болот до сербских парков и австралийских джунглей — все они решают одни и те же задачи: защита потомства, привлечение партнёra, ориентация в пространстве и обмен информацией.
- Кроличий сыч готов «обставить» чужую нору для своей семьи, превращая её в крепость с маскировочными украшениями.
- Шалашники создают сложные «галереи» из веток и ярких предметов, чтобы продемонстрировать здоровье и мастерство перед самкой.
- Молотоглав тратит тысячи веток и глины, чтобы построить громадный «замок» для всей семейной коммуны.
- Птица-ткач плетёт висячие мешочки, где каждая деталь — от формы до длины «хвоста» — важна для успеха в брачных играх.
Каждый такой «архитектор с перьями» учит нас тому, что дом — это не просто четыре стены. Для птицы гнездо — одновременно и защита, и доказательство силы, и средство коммуникации. И ключевое в этом — постоянное улучшение: каждый год самец возвращается к «резиденции», проверяет крепость, добавляет или перестраивает детали, чтобы «обновить» сигнал качества.
Именно поэтому, наблюдая за гнездовыми стратегиями птиц, мы получаем зеркало, в котором отражаются базовые принципы эволюции:
- Экономия ресурсов (быть лёгким, но прочным),
- Социальное обучение (поймать у соседа «фишку» и добавить что-то своё),
- Экологическая адаптация (строить прямо над водой или маскировать запах),
- Психология брачного отбора (привлечь самку, демонстрируя навыки).
Таким образом, каждое гнездо — это книга, в которой записана история вида, его проблемы, решения и надежды на будущее. И мы с вами, читатели, можем переворачивать эти страницы, учиться и вдохновляться.
Глазами птицы: мир в ультрафиолете. Как птицы видят мир иначе
«Первая линька»
Почему птицы «видят» ультрафиолет? Как хищники определяют добычу с километров и чем зрение голубя отличается от человеческого? Как устроено зрение птиц — и почему, взглянув их глазами на мир, вы по-новому посмотрите на свой. Ответы на эти вопросы и не только.
Ради полёта: на что пошла птица, чтобы взлететь
Научно-популярная статья об анатомии, эволюции и метаболических компромиссах, на которые пошли птицы ради возможности подняться в воздух. Как рептилия стала воробьём, почему у птиц нет мочевого пузыря и что общего у синицы и динозавра — в большой истории о главной цене за полёт.
Гравитация — враг, воздух — дом. Как природа отважилась на полёт
Чтобы взлететь, нужно победить физику. Или как минимум — договориться с ней. Эволюция птиц — это не история побед, а история компромиссов. Они сбросили вес, но потеряли защиту. Они обрели лёгкость, но платят за неё каждую секунду высокой ценой — ускоренным метаболизмом, постоянным поиском пищи и хрупкостью. Но ради полёта — стоило.
Первый, кто сделал шаг к воздуху, был не похож ни на воробья, ни на чайку. Это были древние тероподы — двуногие хищные динозавры, среди которых в позднем юрском периоде (примерно 150 млн лет назад) появился один особенно интересный: Archaeopteryx lithographica. С перьями, как у птицы, и зубами, как у рептилии, он стал иконой перехода: гибридом, который не умел летать как ласточка, но и не ходил как велоцираптор. У него уже были асимметричные перья, похожие на маховые — важный шаг к управляемому полёту. Но его грудная кость ещё не развилась в ту мощную килевидную структуру, которая сегодня поддерживает полёт птиц с огромной амплитудой крыла.
Тим Беркхед в книге «Иллюстрированная история орнитологии» замечает, что важнейшая заслуга археоптерикса — даже не в том, что он мог взлетать, а в том, что он перешёл на дерево. «Прыжки с высоты и планирование между ветвями стали ареной, на которой отбирался каждый миллиметр аэродинамики», — пишет он. С деревьев — в небо.
От планирования к взмаху, от взмаха к настоящему полёту. Этот путь потребовал полной переработки тела:
— кости стали полыми (иногда с системой воздушных полостей, соединённых с лёгкими),
— исчезли зубы, чтобы снизить вес черепа,
— мышцы груди увеличились и переместились к низу тела,
— грудная кость обзавелась килем — якорем для мускулов,
— появилась двусторонняя система дыхания: уникальная для птиц и по сей день.
Всё это — огромные затраты энергии. И если бы у нас был такой метаболизм, как у синицы зимой, мы бы ели каждые 20 минут и умерли без еды за пару часов. Птица не просто легко взлетает — она делает это на грани выживания.
Летать легко — жить сложно: биология компромисса
Чтобы летать, недостаточно облегчить кости. Нужно сдаться. Птицы сдались мочевому пузырю, потовым железам, половине кишечника и значительной части иммунной системы. Птица не может себе позволить вес, даже если это — её собственная вода. Вместо мочевого пузыря — клоака, которая сливает всё в одном флаконе: и мочевину (в виде белых кристаллов), и фекалии.
Это удобно и эффективно. Но есть и риски: высокая чувствительность к обезвоживанию, уязвимость к паразитам, риск потери калорий. Кроме того, у птиц нет диафрагмы — чтобы дышать, они задействуют грудную клетку и воздушные мешки. Воздух циркулирует через лёгкие в два этапа — вдох и выдох, обеспечивая постоянный приток кислорода. Такая система позволяет лучше снабжать мышцы кислородом в полёте, но делает организм чувствительным к любым загрязнениям воздуха.
Как пишет Дженнифер Акерман в книге «The Bird Way», птицы — не просто летающие существа, это живые машины с идеальной аэродинамикой, в которых каждая функция подчинена полёту: от сна (они умеют спать одним полушарием мозга) до размножения (минимум брачных органов, максимум скрытого выбора). В какой-то момент эволюции птица выбрала: не жить ради комфорта, а жить ради высоты.
Натуральный отбор не спрашивал: «удобно ли тебе летать?» — он спрашивал: «ты выживешь, если не полетишь?» И вся система тела отвечала: «нет». И продолжала изменяться.
Когда динозавр стал воробьём: путь в небо длиной в 150 миллионов лет
Если сравнить скелет воробья и скелет теропода, различия минимальны. Самое главное — не в костях, а в поведении. Птицы, в отличие от рептилий, стали очень социальными. Умение взаимодействовать в стае, обучаться, передавать поведенческие паттерны — всё это стало частью их эволюционной адаптации. Полёт дал свободу, но потребовал сложной нейрофизиологии: развитого зрения, ориентации в пространстве, памяти, быстрого принятия решений.
Наиболее интересный момент — это переход к миниатюрности. Тероподы, ведущие к птицам, постепенно уменьшались в размерах. По данным анализа (Xu et al., 2014, Nature), «линия, ведущая к птицам, на протяжении 50 миллионов лет испытывала устойчивое давление к уменьшению тела и развитию анатомических новшеств». Это дало возможность колонизировать новые среды, освоить крону деревьев, а потом и воздушное пространство.
Птица сегодня — это не только отпрыск динозавра, это результат миллионов лет изменений ради одного: чтобы жить в воздухе. Каждая её клетка напоминает: цена полёта — всё остальное. У птиц нет кожного жира, нет молочных желёз, нет ушных раковин, нет мочевого пузыря, нет права на отдых. Но есть небо.
Как бы сказала Акерман: «Летать — значит ежедневно делать невозможное. И делать это красиво».
Гении с перьями: что птицы могут, а мы — нет
Если бы кто-то сказал вам, что где-то в тропическом лесу живёт птица, которая не просто использует инструменты, а ещё и может их модифицировать, вы бы решили: выдумка или мультик? Но нет — это реальность. Мир птиц полон интеллектуальных сюрпризов, и чем дольше мы его изучаем, тем яснее: разум — не прерогатива млекопитающих. У птиц он есть. И работает он иногда не хуже человеческого.
Птичий мозг — не «орех»
Начнём с главного. Птичий мозг долгое время считался примитивным. На это указывала даже лексика: «птичьи мозги» в культуре означают глупость. Но всё изменилось с начала XXI века. Исследования показали: хотя мозг у птиц меньше по объёму, нейронов в нём порой больше, чем у приматов такого же размера. Особенно в так называемом паллиуме — зоне, отвечающей за высшие когнитивные функции. Учёные Сюзан Хернстайн (Susan Herrnstein, 1930–2010) и Ондрей Крал (Ondrej Král, 1945–2009) первыми показали, что даже голуби могут отличать картины Моне от Пикассо. А в 2016 году исследование Олевски и Хаубера (Olkowicz et al., PNAS, 2016) доказало, что у воробьинообразных и попугаев плотность нейронов выше, чем у обезьян.
Новокаледонский ворон: инженер среди птиц
Возьмём, к примеру, новокаледонского ворона (Corvus moneduloides), живущего на архипелаге Новая Каледония в юго-западной части Тихого океана. Это не просто умная птица. Это изобретатель. Исследования Алекс Кацеляника (Alex Kacelnik, род. 1947) из Оксфордского университета показали, что эти вороны могут использовать палочки для добычи пищи, модифицировать инструменты под конкретную задачу и даже применять составные инструменты — то, что долгое время считалось доступным только человеку и высшим приматам.
Один из самых известных опытов был проведён с воронами Бетти и Абелем. Бетти, обнаружив, что крючка для достания пищи нет, сама согнула проволоку в нужную форму. Это не только решение задачи, это — инсайт. Понимание, что предмет можно изменить под нужды.
Сойки и невероятная память
Калифорнийские кустарниковые сойки (Aphelocoma californica), обитающие в Северной Америке, потрясают другой способностью — эпизодической памятью. Исследование Николы Клейтон (Nicola Clayton, род. 1962) из Кембриджа показало: сойки запоминают, где, когда и что именно они спрятали в сотнях тайников. Более того, они могут пересматривать эти решения, если, например, пища портится. Такое поведение предполагает модель времени в голове птицы — представление о будущем и прошлом, что раньше приписывалось только человеку.
Сойки также проявляют эмпатию: если рядом с ними есть другая птица, они изменяют поведение при сокрытии пищи, будто понимают — за ними наблюдают. Это уже зачатки теории разума — способности понимать мысли другого.
Попугай Алекс: птица, которая говорила
Говоря об интеллекте птиц, нельзя не вспомнить попугая Алекса (Psittacus erithacus), африканского серого жако, воспитанника зоопсихолога Айрин Пепперберг (Irene Pepperberg, род. 1949). За 30 лет исследований Алекс выучил около 150 слов, понимал категории (цвет, форма, материал) и даже концепцию «ноль». На вопрос «Сколько зелёных ключей?» он мог ответить: «Два». И если предметов не было — «ноль».
Особенно поразителен случай, когда Алекс, глядя в зеркало, спросил: «Какое у меня цвето?» — и научился, что он серый. Это, возможно, первая в истории птица, которая проявила самоосознание.
Культурные традиции
Вороны не только умны — они способны к социальному обучению. Исследования Томаса Буга (Thomas Bugnyar, род. 1971) показали: если один ворон находит новый способ открыть контейнер с пищей, другие перенимают этот навык — и он распространяется как «традиция» в группе.
Одно из самых поразительных открытий связано с тем, как зебровые амадины учатся петь. Их пение — это не врождённый навык, а приобретённый: самцы обучаются мелодии в «детстве», слушая песню взрослого самца-наставника. Это делает их моделью для изучения человеческой речи.
Учёные используют зебровых амадин для того, чтобы понять, как формируются нейронные цепи, отвечающие за обучение языку. Одно из ключевых открытий связано с тем, что у них в мозге есть особая область, называемая Area X — аналог человеческого базального ганглия, который участвует в обучении и моторном контроле.
Исследования показали, что если молодая амадина не слышит песню взрослого самца в определённое «чувствительное окно» (примерно до 60 дней жизни), её песня остаётся грубой и примитивной — как будто человеческий ребёнок не слышал речи.
Зебровые амадины — не просто «воспроизводят» песню. Они умеют импровизировать, создавать вариации. Это напоминает джаз. Более того, их мозг реагирует на ошибки в пении, что даёт учёным возможность изучать обратную связь в мозге: как организм сравнивает ожидаемое с реальным.
В 2005 году исследование, проведённое под руководством Michale Fee (род. 1967) в Массачусетском технологическом институте (MIT), показало, что амадины могут корректировать свои песни в режиме реального времени. Это делает их важнейшей моделью для понимания того, как мозг обучается и корректирует действия на основе опыта.
Почему это важно
Изучение птичьего интеллекта меняет наше понимание эволюции разума. Ведь мозг птицы и млекопитающего развивались независимо, но пришли к схожим когнитивным вершинам. Это пример конвергентной эволюции — когда схожие решения возникают в разных ветвях жизни.
Более того, птицы помогают понять, как работают процессы обучения, памяти, эмпатии и даже творчества. Сегодня когнитивная орнитология — один из самых быстроразвивающихся разделов науки о животных. И, возможно, именно она даст нам ключи к пониманию самого себя.
Совы как зеркало природы
Рыбный филин, сипуха, ушастая сова — три разных пути одного будущего. Эта статья рассказывает, как исчезающие совы предупреждают нас об экологических сдвигах, и как в некоторых редких случаях они учатся жить рядом с человеком. Их молчание — это отражение наших действий, а их выживание — зеркало нашей человечности.
Хищники, которых стоит беречь
Совы — это не только ночные хищники, но и чувствительные индикаторы состояния окружающей среды. От исчезающего рыбного филина в таёжных лесах России до ушастых сов, облюбовавших городские парки Сербии, их судьбы отражают влияние человека на природу. Эта статья рассказывает о том, как совы становятся зеркалом экологических изменений и что мы можем узнать, прислушиваясь к их молчаливым сигналам.
В тени густых лесов Приморья, где реки извиваются между скалами, а зима длится большую часть года, обитает одна из самых загадочных птиц планеты — рыбный филин (Bubo blakistoni). Это крупнейшая в мире сова. Да, больше даже, чем полярная сова или филин обыкновенный. Он обитает в старых лесах вдоль горных рек. Он зависит от чистой, незамерзающей воды и прибрежной растительности, чтобы охотиться и гнездиться.
Рыбный филин не умеет ловить рыбу в полёте, как скопа — он заходит в воду по грудь, ходит по мелководью и вытаскивает добычу когтями. Очень скрытен. Даже опытные натуралисты годами могут не увидеть его в дикой природе. Гнездится в дуплах огромных старых деревьев или на прибрежных скалах, часто рядом с водоёмами.
По оценке IUCN, вид находится под угрозой исчезновения и занесён в Красную книгу. В Японии, например, осталось всего около 150 пар, на всём Дальнем Востоке — несколько сотен.
Американский биолог Джонатан Слат (Jonathan C. Slaght) посвятил годы изучению этой редкой птицы, описав свои приключения в книге Owls of the Eastern Ice (Совы во льдах). Он рассказывает о трудностях полевых исследований в суровых условиях Дальнего Востока России, где каждый шаг требует усилий, а каждая встреча с филином — редкая удача. Исчезновение рыбного филина сигнализирует о нарушении экосистемы: вырубка лесов, строительство плотин и загрязнение рек лишают птицу привычной среды обитания. Таким образом, судьба этой совы становится индикатором состояния окружающей среды и отражением воздействия человека на природу.
Совы в целом являются чувствительными индикаторами экологических изменений. Их уникальные адаптации — бесшумный полёт, острый слух и зрение — делают их эффективными хищниками, но также уязвимыми к изменениям в среде обитания. Например, сипуха (Tyto alba), распространённая в Европе и Северной Америке, пострадала от использования пестицидов, таких как ДДТ, которые вызывали истончение яичной скорлупы и приводили к гибели птенцов. Совы, гнездящиеся на земле, как болотная сова (Asio flammeus), страдают от разрушения их гнёзд в результате сельскохозяйственной деятельности и урбанизации. Таким образом, совы становятся лакмусовой бумажкой, отражающей здоровье экосистем и степень воздействия человека на природу.
Однако есть и примеры успешной адаптации сов к жизни рядом с человеком. Город Кикинда в Сербии стал известен как «город сов» благодаря крупнейшему в мире скоплению ушастых сов (Asio otus), зимующих в городских парках и на площадях. Совы облюбовали деревья в центре города, где их не беспокоят, а местные жители гордятся своими пернатыми соседями.
Город Кикинда — это не просто точка на карте Сербии, а уникальное место на планете. Его можно смело называть столицей сов Европы. И речь идёт вовсе не о зоопарке или природном заказнике, а о самом настоящем городском пространстве — с площадями, машинами, фонарями и людьми. Только тут на фонарях, зданиях и деревьях вместо голубей сидят… ушки совы.
Кикинда (Kikinda) — небольшой город на севере Сербии, почти у границы с Венгрией. Население — около 37 000 человек. Типичный спокойный балканский город с симпатичным центром, православными церквями и кафе, где пьют крепкий кофе и говорят неторопливо. Но у Кикинды есть удивительное отличие: каждую зиму в центр города слетаются тысячи ушастых сов (Asio otus), чтобы провести там холодное время года. Они устраиваются на деревьях прямо вдоль центральных улиц, иногда в двух шагах от остановок и супермаркетов.
Почему совы выбрали Кикинду?
Сама идея того, что дикая сова предпочитает зимовать в городе, кажется абсурдной. Но у природы свои причины:
- Теплее, чем в лесу. Центр города аккумулирует тепло от зданий и дорог — эффект острова тепла.
- Меньше хищников. В отличие от сельской местности, в городе меньше ястребов, филинов и других конкурентов.
- Больше еды. В городах мышей и крыс вполне достаточно — мусор, зернохранилища, остатки еды.
- Старые деревья в центре — идеальные насесты для дневного отдыха. Особенно хороши ели и туи, густые и защищённые.
Интересно, что ушастые совы — крайне социальные птицы, по крайней мере зимой. Они устраивают так называемые «коммунальные насесты», собираясь на одном дереве по 20–30 особей. А в Кикинде на пике сезона бывает до 750 особей — по оценкам орнитологов из BirdLife Serbia. Это одна из крупнейших известных зимующих популяций ушастых сов в мире!
Систематические наблюдения за совами в Кикинде ведутся с конца 1990-х годов. Наиболее активные исследования проводили сербские орнитологи, в частности:
- Dragan Hamzić — один из первых, кто начал документировать сезонную численность и поведение сов;
- статьи в Urban Ecology Journal и сборниках Балканской орнитологической конференции указывают, что Кикинда даёт важный пример адаптации дикой природы к урбанизации.
Интересно, что некоторые совы, окольцованные здесь зимой, затем находят в лесах Австрии, Румынии, Венгрии и даже на территории России. То есть Кикинда — важный узел миграционной сети.
Этот уникальный пример показывает, что при уважительном отношении человека к природе возможна гармоничная экзистенция, при которой выигрывают обе стороны.
Птицы и люди: адаптация в каменных джунглях
В мире, где вместо лесов растут кварталы жилых многоэтажек, а вместо травянистых полян — асфальт и бетон, можно удивиться: где здесь место птицам? Но посмотрите внимательнее — они здесь! Они шныряют в закоулках дворов, сидят на карнизах, гнездятся в вентиляционных шахтах и кормятся прямо на террасах кафе. Город оказался одновременно угрозой и возможностью для одних видов и настоящим испытанием — для других. Разберёмся, кто и как преуспел в урбанистической стихии, а кто не смог вписаться в новую экосистему.
От скал к крышам: сизый голубь как пример эволюционной гибкости
Когда-то сизый голубь (Columba livia) жил на крутых утёсах, где селился в расщелинах скал, питался семенами трав и избегал хищников. Но разве мог он подозревать, что однажды каменные «утёсы» начнут строить люди, укутывая целые континенты бетонными джунглями? Похоже, он не только подозревал, но и ждал этого момента.
Вскоре после того, как города стали разрастаться, сизый голубь решил, что городские здания — это идеальная замена естественным скальным обрывам. Карнизы, арки, крышки фонарей — всё это стало для него знакомыми «гнёздами», в которых можно безопасно выводить птенцов. А мусорные баки и уличные кафе предложили обильные «поставки» еды.
Со временем городские голуби развили особую модель поведения:
- Снижение страха перед человеком. Если дикие предки улетали, услышав шорох, то городская особь может смело сидеть на подоконнике, пока турист фотографируется в метре от неё.
- Поиск пищи среди человеческих отходов. Разбросанная булка, крошки от пиццы или обрезки фруктов в парке — всё это стало частью рациона. Исследования RSPB — Королевского общества защиты птиц (Royal Society for the Protection of Birds) зафиксировали, что в центре Лондона голуби размножаются круглый год благодаря большому количеству «доступных» культурных отходов.
- Маскировка и скрытность. Городские голуби научились «сливаться» с отделкой стен: пёстро-серая окраска идеально подходит к бетонным фасадам и металлическим рамам окон.
Со временем сизый голубь стал символом урбанизации птиц. Там, где человеческое присутствие сильнее всего, он чувствует себя как дома. Именно поэтому, когда мы гуляем по оживлённым улицам, первым, кого мы замечаем, обычно бывает он — с его гордым, чуть-чуть высокомерным видом. Ведь он знает: бетон и асфальт ему не враг, а сосед, от которого он получает все бонусы для выживания.
Синицы и бутылка с молоком: урок социальной передачи навыков
Если сизый голубь — это птица «поколений кирпичей», то обыкновенная лазоревка (Cyanistes caeruleus) — её интеллектуальный хакер: маленькая, но сообразительная лесная жительница, которая решила, что цивилизация предлагает чудесные «лазейки» в её привычный лесной образ жизни.
В середине XX века жители британских городков заметили удивительное явление: синицы стали массово осваивать крышки бутылок с молоком, которые курьеры оставляли на порогах домов. Виной тому — натуральный сливочный продукт, который лежал в стеклянной бутылке, залитой сверху тонкой алюминиевой фольгой. Лазоревки приходили на подсев, слегка постукивали клювом, проклёвывали фольгу и наслаждались сливками. Однако главное чудо произошло позже: этот навык стал распространяться по «социальным каналам». Люди наблюдали, как одна синица научилась открывать бутылку, а через несколько дней и недели этот простой приём «пришёл» в соседние районы.
Исследования городских орнитологов, опубликованные в Urban Ecology Journal (1980-е — 1990-е гг.), проследили за тем, как синицы обучались друг у друга:
- Первоначальная фаза: единичные случаи, когда особо сообразительная птица впервые проклёвывала крышку.
- Социальное подражание: в течение двух лет многие популяции лазоревок демонстрировали схожее поведение, хотя жили в разных концах страны. Это была классическая иллюстрация культурной передачи навыков у птиц.
- Понимание «принципа работы»: однажды научившись, птицы не просто копировали движения «старожила», а запоминали, что внутри бутылки за «наградой» — сливками.
Когда же молочные бары и службы доставки перешли на полиэтиленовые пакеты и картонные коробки, синицы столкнулись с новым вызовом — они перестали находить привычные «хакерские» бутылки, и массовое проклёвывание прекратилось почти так же быстро, как и началось. Это демонстрирует отрезвляющую хрупкость навыков, зависящих от конкретных предметов: культурную традицию можно потерять так же быстро, как и обрести.
Так малышка-синичка показала нам, как агрессивная урбанизация создает и одновременно уничтожает «культуру» в жизни птиц. Знание переходит из поколения в поколение быстро, но сохраняется лишь тогда, когда условия для него остаются стабильными.
Городские стратегии выживания: умение «читать» мегаполис
Если сизый голубь и синица демонстрируют примеры успешной адаптации, то что помогает или мешает остальным пернатым? Чтобы понять, какие стратегии оказываются эффективными, обратимся к выводам Urban Ecology Journal (2010–2023) и наблюдениям RSPB.
1. Всеядность и поиск новых кормовых ниш
Одной из ключевых черт «успешной» городских птиц стала всеядность.
- Вороны (Corvus) успели освоить свалки и мусорные корзины, научившись ежедневно находить остатки еды. Они едят всё: от семян до кусочков хлеба, от насекомых до отбросов человеческой трапезы.
- Воробьи (Passer domesticus) перемещаются от уличных кафе к строительным площадкам, где находят семена одежды, мешковину, паутину — всё, что пригодится для гнезда.
- Синицы продолжают ловить насекомых в парках, но дополняют рацион зернами и крошками, оставленными людьми.
Как показало исследование Marzluff et al. (2013) в Journal of Urban Ecology, именно птицы, способные быстро переключаться между различными источниками пищи, обладают наибольшей выживаемостью в урбанизированных ландшафтах.
2. Социальное обучение и передача опыта
Мы уже вспоминали пример синиц и молочных бутылок, но урбанистическая культура у птиц развивается во множестве форм:
- Городские вороны (Corvus corax) и галки учатся находить наиболее «концентрированные» источники пищи — например, закрытые контейнеры с отбросами в определённом районе. Уловив запах, птица возвращается одна и передаёт информацию сородичам.
- Голуби, которые научились различать «доброжелательных» и «враждебных» людей, передают этот навык потомству, что помогает избегать преследования (Watanabe, 2006).
- Канарейки и зяблики, оказавшись в городах, через несколько поколений начинают петь «городские песни», подстраиваясь под шумовое фоновое давление.
Современные исследования Urban Ecology Journal показывают, что семьи, которые живут дольше и воспитывают больше птенцов, часто делятся знаниями о «горячих точках» — местах, где есть пища и безопасно гнездиться. Это редкий случай настоящей «культуры» у птиц, когда условные «капиталисты» передают ресурсы через поколения.
3. Когнитивная гибкость и новаторство
Чтобы выжить в лабиринте улиц, птичий мозг должен обладать особенной гибкостью.
- Новокаледонские вороны (Corvus moneduloides) в дикой природе создают сложные инструменты. В городских условиях они применяют аналогичные умения, чтобы достать еду из труднодоступных ёмкостей — от крышек пластиковых стаканчиков до мусорных баков с запирающимися крышками.
- Синицы и лазоревки запоминают, что именно в мусорном баке за углом лежит не мусор, а нежные личинки жуков в содержание уличных кафе.
- Домовые воробьи способны учиться избегать опасных мест, запоминать маршрут, где машины часто давят их сородичей, и менять «маршрут доставки корма» ежедневно.
Выход из такой ситуации обычно один: быстрое принятие решений, умение планировать на несколько шагов вперед и стремление изучить новые «правила игры». Именно эта когнитивная гибкость позволяет птицам чувствовать себя хозяевами «каменных джунглей».
Проигравшие: кто не успел подстроиться
Наряду с «победителями» есть и те, кому ни шум, ни бетон, ни бездушные улицы не принесли ничего, кроме угрозы. Вот несколько примеров «не выживших».
1. Наземные гнездящиеся птицы
Гнездящиеся прямо на почве, всегда были уязвимы, но городские условия сделались катастрофой:
- Их гнёзда на земле моментально обнаруживаются кошками, собаками и прочими хищниками, которые процветают в пригородах.
- Строительство дорог и жилых комплексов разрушает их привычные места обитания.
- Даже легкий шаг человека по траве способен раздавить яйцо.
Исследования, опубликованные в Urban Ecology Journal (2020), показали, что численность местных популяций перепелов упала в среднем на 60% на пригородных территориях за последние 20 лет.
2. Мелкие хищники и ночные охотники
Рыбный филин (Ketupa ketupu) и обыкновенная сипуха (Tyto alba), которые охотились на грызунов в полях и лесах, в городе оказались лишены кормовых ресурсов:
- Вместо мышей и крыс они вынуждены бороться с помехами света, шума и бездной машин.
- Свет уличных фонарей сводит к нулю их ночное зрение: световое загрязнение дезориентирует сов, мешая им находить добычу (Union of Concerned Scientists, 2019).
Некоторые виды сов по-прежнему встречаются в спальных районах, где есть старые парки и заброшенные здания, но их численность неуклонно сокращается.
3. Птицы, зависимые от узкопрофильных ресурсов
Зимородки (Alcedo atthis), охотящиеся на мелкую рыбу, остались «за бортом» урбанизации:
- Городские водоёмы слишком загрязнены для нормального снабжения рыбой.
- Берега рек и каналов часто укреплены бетонными стенами, где заведения и люди мешают охоте.
- При попадании в урбанистическую среду зимородок либо вынужден мигрировать, либо погибает.
По данным исследований RSPB (2021), в Британии естественные популяции зимородков сократились примерно на 40% за последние два десятилетия.
Что мы можем сделать? Роль человека в сохранении городской орнитофауны
Города — среда, которую мы создаём для себя, но в которой живут и птицы. Мы можем остаться наблюдателями или стать союзниками пернатых.
- Сохранение зелёных островков. Даже небольшие парки и скверы дают убежище и пищу: плодовые кустарники, цветущие деревья, участки с некошеной травой.
- Установка скворечников и «домиков» для гнездовий. Особенно это важно для видов, которые раньше селились в дуплах старых деревьев, но теряют леса.
- Использование специальных наклеек и пленок на окна. Это снижает число столкновений птиц со стеклом (British Trust for Ornithology, 2022).
- Ограничение использования пестицидов и химических удобрений. Это помогает сохранить популяции насекомых, важнейших кормовых ресурсов большинства видов.
- Установка «птичьих коридоров» в городской застройке. Создание «зеленых коридоров» между скверами и парками позволяет птицам спокойно перемещаться, не попадая в «ловушки» урбанистических барьеров.
Эти меры не требуют огромных затрат. Достаточно изменить привычный «рекламный» подход к оформлению дворов и улиц — добавить дикорастущие растения, кустарники и сухие деревья, оставить «полевую поляну» вместо «ровной лужайки».
Наш город — это их дом
- Город — не чужая Земля для птиц, а их новый дом. Сизый голубь научился делить с нами бетонные «скалы» и кормиться зауженными городскими «ключами» доступных мусорных далей. Синицы «взломали» молочные бутылки и передавали опыт «коллегам по перьям» через кварталы. Домовые воробьи и галки создают свою местную культуру, учатся быть смелее и более изобретательны.
Но есть и те, кто не успел приспособиться: наземные гнездящиеся птицы, совы, зимородки. Их исчезновение — напоминание, что каждое наше действие оставляет след в городской среде.
Если мы хотим, чтобы колышущиеся ветки парков и песня воробьев не стали лишь воспоминанием, нам нужно действовать. Пусть каждый двор, каждое дерево, каждый заброшенный уголок города станет убежищем и лабораторией выживания для разнообразных пернатых. В конце концов, если мы научимся сосуществовать с ними, то наши «каменные джунгли» станут богаче и разнообразнее.
