Идеология — система идей, смыслов, ценностей, разделяемая группой людей и имеющая направленность на изменение реальности. В большинстве случаев она изучается политологией, однако, утверждать, что бывают только политические идеологии — намеренное упрощение.

Для всестороннего изучения этого понятия оптимален морфологический подход Майкла Фридена. Согласно нему идеология имеет сложную внутреннюю структуру и может пониматься в виде системы концептов ядра (например, свободы, справедливости, прогресса и т. п.), концептов смежной части и концептов периферии.

В зависимости от актуальных вопросов и проблем общества, концепты могут переходить от ядра к периферии и обратно, «выпадать» из идеологии или «добавляться» в неё. Более того, роли разных концепций внутри ядра тоже не равнозначны и могут иметь доминирующее или подчиненное положение относительно друг друга.

Особо значимыми аспектами в изучении идеологии являются понятия идентичности и дискурса. Здесь стоит отметить Т. Ван Дейка.

Как и любые другие идеи и системы идей, идеология одновременно существует в наблюдаемой нами реальности, в том числе природе, технике, науке, но создаётся, меняется и, что главное, оценивается только людьми. Заинтересованность людей, их отождествление себя с группой, разделяющей определённые ценности, выражается их идентичностью, которая тоже гораздо сложнее чем привычные ярлыки «либералы», «консерваторы», «зелёные» и прочие. Идентичность конкретного человека строится как на основе общих групповых ценностей и убеждений, его насущных интересов, так и личностного неповторимого опыта.

В конечном счете именно групповая способность оценивать явления с точки зрения хорошо/плохо, наше/чужое, близкое/далёкое и других подобных дихотомий, а также действовать, исходя из этих оценок, и создаёт изменения в мире.

Подобные оценки, а также сложная связь между словами, мышлением и действиями, наиболее ярко выражается в дискурсе, т. е. публичном обсуждении в рамках заданной тематики и правил. Идеология в дискурсе — одно из ключевых направлений, т. к. позволяет отслеживать, как меняются общественные договорённости (конвенции) о том, что является важным для общества, какие вопросы оно пытается решить и какими способами. Хороший пример исследователя таких конвенций и авторских интенций — Квентин Скиннер.

Безусловно у идеологий есть ещё масса других интересных аспектов, но исследование и, тем более, практика требует выбрать интересующую область и сосредоточить свои усилия на ней. Представляется, что связь предельных идей и концептов внутри идеологии, формирование групповых идентичностей на её основе, а также итоговая выраженность идеологии в дискурсе может позволить создать наиболее полную картину понятия.

Для подробного ознакомления с вопросом рекомендуем изучить работы Фридена и Хэндбук по идеологии Оксфорда под его редакцией. Здесь изложим собственное видение, которое, впрочем, не противоречит классику морфологического подхода к идеологиям.

В рамках так называемой «повестки» уже пару десятилетий находятся как феминистическая, так и экологическая тематика, не говоря уже об «обязательном разнообразии» по другим признакам: расовым, религиозным, сексуальным и прочим. Что феминизм, что экология прочно вошли в политическую сферу Европы и Северной Америки и выросли до крупных общественных движений и, местами, политических партий. В отдельных случаях даже войдя в коалицию с другими партиями, победив на выборах Германии, например. Однако даже при широкой поддержке и повсеместном освещении подобных тем в дискурсе западных стран, до идеологий уровня либерализма, консерватизма и социализма они не доходят. Понятно, что сторонники названных движений тут не согласятся, но факт есть факт: страны, называющие себя либеральными или даже социалистическими есть, а феминистическими или зелеными — нет. Или нам они неизвестны. Рассмотрим наиболее вероятные причины, почему все именно так.

Время

Помимо вполне очевидного времени, необходимого на развитие самой системы идей, идентичности её носителей, распространения в дискурсе, есть еще и более сложный слой этого фактора. Столетия, которые были потрачены, например, либерализмом на собственное становление и консерватизмом на противодействие ему, пришлись на эпоху всплеска гражданской и общеполитической активности. Кроме обоснования собственных либеральных воззрений авторы тех эпох также проводили болезненный отход от монархий как формы правления государством, проводили секуляризацию и даже способствовали появлению новых веток внутри христианства. Часто отстаивая при этом свободу совести, а не отрицая религию как таковую. Количество же революций, государственных переворотов, развалов прежних форм политического устройства Европы и соседних регионов вообще не поддается исчислению.

На этом фоне даже очень серьезное и действительно повлиявшее на высвобождение человеческого потенциала феминистическое движение, будем откровенны, не сопоставимо по масштабу с описанными событиями. У него не только нет столь длительной истории, но и такого количества потраченных человеческих судеб, боровшихся за эту систему идей. Экологические же активисты в массовом медийное поле появились уже ближе к концу XX века и имели еще меньшое количество сторонников и известных политических успехов. Не уходя в спорную с научной точки зрения теорию пассионарности, предположим, что всплески и затухания гражданской активности скорее имеют, как и многое другое, форму синусоиды, а новые пики только предстоят. Вот только нет гарантии, что они возникнут по причине необходимости отстаивать и защищать ценности феминизма или экологии.

Глубина и острота решаемой проблемы

Исходим из того, что крупные идеологии возникают для решения глобального запроса или, выражаясь языком марксистов, для снятия назревшего противоречия. Как возникают или как создают идеологии — тема отдельной большой статьи, в пост это не уместить. Здесь для краткости примем за аксиому, что существующие идеологии не могли не возникнуть на базе сложившихся социально-политических проблем своей эпохи. Либерализм позволил реализоваться целому назревшему к тому времени классу новых собственников, консерватизм ответил на запрос о сохранении прав, традиций и устоев тех, кто не был бенефициаром либеральных перемен, а социализм существенно уровнял стартовые возможности граждан, не имевших ни знатного происхождения, ни предпринимательских способностей с теми, у кого они были.

В этом смысле ключевая проблема экологизма и феминизма как полноценной идеологии заключается в том, что вопрос, который они призваны решить, не имеет (судя по всему) такой социальной остроты или осознаваемой обществом глубины, чтобы поравняться с «коллегами» по идеологическому клубу. Как говорил классик, нарожденному пролетариату в определенный момент истории было «нечего терять, кроме своих цепей». Консерваторы в отдельный исторический период понимали, что слишком резкие и, порой, не сильно продуманные наперед по последствиям общественные изменения могут физически угрожать их существованию.

Есть такой миф, что жители Спарты не писали сами что-то про себя, поэтому мы знаем о спартанцах только то, что про них говорили и писали соседи, а точнее — противники. Потому что в те времена в Греции все воевали со всеми периодически. Представьте себе, насколько уважительным отношением может похвастаться Спарта, что даже их откровенные враги оставили о них лишь несколько устрашающих историй о «скале и выброшенных детях», а все остальное в человеческой памяти о Спарте сквозит суровостью, мужеством, железной дисциплиной и волей.

В России всегда была определенная сложность со взглядом на себя. Мы довольно долго колебались вокруг тех или иных западных точек отсчета, то отрицая Запад (славянофилы, евразийцы), то жаждая его одобрения (западники, местные «либералы»). Не находя однозначного подтверждения ни в одной из крайностей, иногда пытаясь играть в «мост между Западом и Востоком», мы так и не завели собственных критериев оценки себя. И, судя по последним годам, сейчас только пытаемся (в очередной раз) завести такие критерии.

В этой связи хочется посмотреть на Россию глазами иностранца, раз уж своих лекал пока не создали. Но с одним важным уточнением. Человек — деятельное существо, отягощенное или облагороженное сознанием, воображением и желанием воплощать что-то из собственных мыслей. Поэтому часто и в нашей, и в почти любой другой культуре можно встретить мысль, что «судить стоит не по словам, а по делам». В более высоком штиле — по поступкам, т. е. по делам с большой буквы «Д».

Здесь сразу требуется пара оговорок. Во-первых, текст не претендует на объективность и пишется автором, выросшим в русской культуре, что, конечно, накладывает определенные ограничения. Но всегда ли нужна объективность? Если вам тоже кажется, что не всегда и не везде, то предлагаем поразмышлять на заданную тему. Во-вторых, понятие «русский» упоминается в данном тексте в культурном и в политическом смысле, а не в этническом. Для этого и нужен «иностранный взгляд», чтобы именно из него определить «russians». В-третьих, из него специально вынут весь образ «злого медведя», который активно используется в западных медиа и не является мнением именно столкнувшихся с русскими воочию.

Проведем мысленный эксперимент, пытаясь попасть в типичный ответ. Итак, что же можно сказать о русских, если смотреть глазами иностранца, который, что важно, представляет ту же профессиональную сферу, о которой идет речь?

Кто такой русский спортсмен? 

Существенная часть видов спорта тут отпадет просто географически и исторически. О русских коллегах в мире мало что-то знают баскетболисты, бегуны, пловцы или дайверы, хотя такая вероятность существует. Немного будет данных про футболистов (но они есть), об игроках в волейбол или кёрлинг, про культуристов и т. д.

Но вот ответ хоккеистов, художественных гимнастов, фигуристов представить себе или найти в интервью очень легко. Тоже самое касается синхронного плавания, почти всех видов единоборств, бокса всех весовых категорий, биатлона и, как ни странно, пляжного футбола (поищите, если интересно).

Ролан Барт писал, что идеология пытается ответить на безграничный список вопросов явно ограниченными средствами. На примере больших идеологий мы видим, что либерализм (и капитализм, к которому его приравнивают) не может дать внятного идеологического ответа на циклические кризисы, им порожденные, и обеспечение равенства, хоть Джон Ролз и представил свой вариант. Социализм не всегда знает, что делать с индивидуальностью и её стремлению «быть не как все», проявлять инициативу, выйти за пределы равенства всех и во всём. Консерватизм имеет такие же сложные отношения с прогрессом, хоть и не может отрицать его вклад в уже устоявшиеся институты и практики, который сам же и защищает.

Конкретная идеология, как было написано в прошлом материале, всегда выпуклая в одну сторону, но вогнутая в другую, она не может объяснить все, хоть и претендует на это. Таким образом, обществу, выбирая свою систему ценностей, приходится «забывать» о том, что эта система не покрывает, на что не может ответить, в чем бессильна. Тем самым создается дисбаланс, который будет нарастать вплоть до накопления критической массы, когда придется либо вносить коррективы в свою идеологию, отходя от её изначального посыла, либо вообще менять на другую идеологию.

В связи с этим возникает вопрос, на который нет однозначного ответа на поверхности: как доминирующей идеологии относиться к конкуренции с другими системами идей, допускать ли их к соревнованию на поле дискурса или запрещать и в какой мере?

Стоит сразу отмести очевидный, но глубоко ошибочный вариант ответа — есть мнение, что либерализм, постулирующий свободу, заведомо допускает равноправное соревнование других идеологий, если сам при этом является доминирующим. Это не так.

Во-первых, в большинстве западных и формально либеральных странах есть прямой запрет на нацизм и фашизм, хоть некоторые политические движения успешно маскируют свои подобные взгляды под более приличную версию крайне-правого направления, национализм и прочее. И вопрос тут не в том, что запрет нацизма требует пересмотра, нет. Это лишь пример, что какая-то идеология при правящем либерализме прямо не допускается в публичное конкурентное поле.

Во-вторых, в тех же странах существует прямой или косвенный запрет на коммунистическую идеологию. В странах бывшего Варшавского блока это связано с пост-коммунистической люстрацией, в других странах по другим причинам, в том числе связанными с текущей политической повесткой и Россией. Однако, опять же, приходится констатировать, что существенная часть политического спектра цензурирована.

В-третьих, и это не является новостью для социологов, политологов и работников медиа-среды, ни в западных, ни в восточных СМИ нет равного по доле выражения всех версий идеологического спектра. Даже поверхностный анализ заголовков ведущих изданий явно показывает границы допустимого и довлеющие тренды и идеи. На текущий момент невозможно представить себе, чтобы в США или Великобритании возникла и победила коммунистическая партия. Или, например, выросла альтернативная площадка с подобными взглядами, подрывающая, с точки зрения либерализма, т. н. «священное право» частной собственности.

Видя, что даже при либерализме не происходит равной конкуренции, но отвечая на поставленный выше вопрос, считаем, что идеологии обязательно необходимо допускать поле чуждых ей систем идей, хотя бы в формате «права на жизнь», чтобы самой оставаться конкурентоспособной.

У религии безусловно есть целый пласт, который нам, мирянам, не понять и даже не воспроизвести без смысловых потерь. Однако в сравнении с другими крупными феноменами, например, идеологией, нас более будет интересовать область профанного, нежели сакрального. В данном материале мы попытаемся обозначить то общее, что позволяет некоторым, пусть и огульно, называть идеологию новой религией, а другим религию — первой идеологией. А также обозначить разницу между ними именно в разрезе политики, общества и работы с системами идей.

Ответ на большой вопрос

Как неоднократно писали в прошлых материалах, идеология есть системный ответ на системой же порожденный вопрос. Идея, не отвечающая на что-то одновременно насущное и нерешаемое текущей повесткой, не сможет захватить умы масс настолько, что они предпочтут рискнуть ради неё сложившимся порядком вещей. По сути — безопасностью, стремление к которой заложено в нас биологически. Идеология должна хотя бы на уровне дискурса объяснить, как её ядро позволит снять острую общественную/имущественную/политическую проблему, почему она лучше других. Чем более глобальный вопрос решается, тем выше потенциал идеологии, но и ответственность, конечно.

Беремся утверждать, что религия, в широком понимании, а не конкретная, конечно, стала первым таким примером ответа на большой человеческий вопрос. И вопрос этот был о нашей смертности. Неизвестно, когда именно человечество как вид обрело сознание, тут ученые спорят, но то, что вопрос смерти и смертности один из самых важных, сложных и актуальных во все времена — утверждение почти аксиоматическое. Начиная с первых ритуалов, через сложные и проработанные язычества и заканчивая (на текущий момент) монотеизмом, религия в дискурсе прежде всего дает ответ на вопрос смерти. В каких-то вариантах это перерождение, в других «страшный суд», воссоединение с Богом, спектр достаточно широк. Но становясь последователем того или иного культа, получая религиозную идентичность, которая длительное время могла быть важнее этнической, человек в частности и общество в целом решало вопрос со смертью, с тем, что будет в области неизвестного.

Форма организации общества через ценности

Длительное время человеческой истории власть политическая и религиозная не были разделены, а после находились в симбиозе или конкуренции за умы и, что уж скрывать, за кошельки и земли людей. Известны даже войны, начинавшиеся религиозными деятелями против политических и наоборот. В этом смысле религия была формой организации общества, определенной иерархией, основанной на ценностях и верованиях, социальным лифтом для многих известных деятелей своего времени.

По всем основным позициям религия отвечала на типичные идеологические вопросы: имела ядро внутренних концептов; формировала идентичность своих сторонников и противодействовала противникам; вырабатывала собственные термины, отраженные в дискурсе; задавала определенный вектор изменения социальной реальности. Будет излишним упрощением сказать, что идеология выросла из религии или заимствовала из неё основные элементы, тем более абсурдно будет назвать религию первой формой идеологии. Скорее поле общественного развития способствует появлению таких форм организации общества, которые не могут не учитывать вышеперечисленные моменты, если хотят управлять большими социальными процессами и множеством участников.

Отношение к действительности

Работающая система против идеала

Во-первых, как и любая система, оценивающая что-то, идеология всегда будет выпуклой в одну сторону и вогнутой в другую. Создать или даже помыслить идеальное нечто, одинаково благосклонное ко всем, одновременно не только равно учитывающее, но и удовлетворяющее полностью все интересы, невозможно. Дело тут не столько в шутке, что «демократия есть власть демократов», сколько в структуре идеологии, у которой всегда будут бенефициары, условные нейтральные и «угнетаемые». В обыденном сознании и в речах многих политиков идеология, порой, мыслится как кнопка «сделать хорошо», но так не работает.

Выбирая ту или иную идеологию, чьи-то интересы будут учтены лучше, одна ценность будет поставлена выше другой, иерархия неизбежна. Маркс назвал бы это формулой «в интересах какого класса производится политика» и это верно, если мы рассматриваем общество с классовых позиций. Джон Ролз в своей «Теории справедливости» описал систему, при которой в рамках (!) либерализма попытается учесть все интересы, однако, он честно оговаривается, что свобода останется главной ценностью. Это приводит нас к выводу, что нет идеологии, которая понравится всем, и это точно не панацея для политики, а инструмент с тонкими настройками.

Даже в гипотетической ситуации, если побеждает идеология близкого вам класса/страты/слоя, произойдёт один из трёх вариантов: 1) жёсткая конфронтация с теми, чьи интересы не учтены или даже сознательно игнорируются; 2) долгий путь компромиссов со всеми слоями общества, что в итоге размоет многое, за что должна бороться ваша идеология; 3) различные варианты между п. 1 и п. 2, что обычно и происходит, например, в парламентских республиках.

Категории и термины

Точность формулировок и применение слов в соответствии с их значением никогда не были сильной стороной общественного дискурса. Научный же дискурс «грешит» замыканием на вопросах понятий и их употребления, иногда забывая изначальный предмет спора.

Идеология, как и смысл, про которой шла речь в одном из прошлых материалов, является примером слова, в которое обе стороны, наука и общество, пытаются разместить или разглядеть максимум содержания. Подобно культуре, чьих определений есть десятки и сотни версий, идеология призывается в общественный и обыденный дискурс, чтобы решить все проблемы сразу, от морали до экономики. Это приводит к завышению ожиданий от её возможностей, неверного использования и неизбежной фрустрации после неудачи.

Горизонт планирования

Антропологическое измерение и расширение пространства исследований идеологии позволили заметить, что во многих других сферах, кроме политики, есть свои полноценные идеологии. Прежде всего, необходимо напомнить, что базовыми критериями является наличие системы идей и смыслов, выработанная групповая идентичность, свои понятия и даже свой язык, направленность идеологии на изменение реальности.

Поле возникновения

Политика, являясь, как говорил классик, концентрированной формой экономики, с одной стороны, несет в себе максимальную возможность на захват и реализацию власти, получению и закреплению права на богатства, может дать наивысший социальный статус и даже шанс «остаться в истории». С другой стороны, она сочетает в себе сложное взаимопроникновение предельной публичности и наиболее закрытых, порой на уровне гостайны, форм работы с информацией. В силу изложенного выше, становится понятным, почему именно политическая сфера со временем стала настолько усложняться, а её участники обосновывать свое право на власть не только силовым методом, но и идейно-смысловым, что вылилось в понятие идеологии.

Однако, как было написано в одном из прошлых материалов, существовали и другие сферы, претендующие на власть и собственность, но не занимающие (формально) политических статусов и должностей, например, религия или военная область. Более того, что военная, что религиозная сферы были (и где-то остаются) настолько плотно сплетены с политической, что их а) трудно разделить меж собой; б) ещё труднее не заметить, что они нацелены на обладание одних и тех же ресурсов.

Борьба за общие ресурсы неминуемо приводит к общности инструментов этой борьбы. Напомним, что у святого престола Ватикана была собственная армия, Гай Юлий Цезарь начинал с религиозной должности, не говоря уже о том, как начиналась и продолжалась история с Крестовыми походами. В этой связи усложнение любой крупной человеческой структуры и выработка ею собственной идеологии, было неизбежным, пусть даже тогда не было такого понятия.

Ещё дальше от политики

Но что если крупная структура не касается политической сферы ни прямо, ни косвенно? Может ли она не иметь внутри себя все идеологические функции и механизмы? Рискнём утверждать, что нет. Описав на первом шаге сферы, близкие к политике и имеющие политические амбиции, мы стремились сделать простой логический шаг, т. к. идеология в общественном сознании имеет импринтинг политики и перейти куда-то совсем далеко от неё сложно. Однако, если посмотреть на другие сферы, например, науку под идеологическим углом, то в ней сразу обнаружится ядро концептов: стремление к истине; вера в человека и его разум, как инструмент познания и созидания; прогресс (часто технический, но всё же). Будут смежные и периферийные концепты, например, ценность образования и сменяющие друг друга в разные эпохи эгалитарность / элитарность.

Аналогичная ситуация в такой большой структуре, как профессиональный спорт. Ценность силы; человек и его прогресс; конкуренция как двигатель — все это составляет ядро идеологии спорта. Выраженность в дискурсе, наполненном спортивными метафорами, их проникновение в обыденной речи говорит о том, что сфера является одной из основных для человечества в целом.

Смысл — одно из самых ёмких и одновременно псевдоёмких понятий. Во-первых, это вся область между трансцендентным (миром идей) и материальным, т. е. физически наблюдаемым. Подробнее можно прочитать у Макса Вебера. Во-вторых, его постоянно путают с пользой, целью, последствиями и другими понятиями. Но смысл определяется как то, ради чего или во имя чего совершается действие или процесс. Известная притча про каменщиков иллюстрирует это лучше всего: в рамках стройки один работник обтесывает камень из нужды, второй ради семьи, третий строит храм. Одинаковая деятельность осуществляется во имя разных ценностей или идей, т. к. в неё вкладывается разный смысл.

Смысл не должен пропадать с достижением цели или окончанием процесса, скорее цели формулируются в зависимости от того, что субъект оценивает как идею, ради которой стоит действовать. При достижении цели, в случае если смысл заранее сформулирован, выбирается новая цель, служащая той же идее. Польза какого-либо действия также не заменяет собой смысл и не может быть приравнена к нему, т. к. находится либо внутри процесса, либо в его окончании, а смысл по умолчанию выходит за пределы процесса. Примером такого соотношения может служить зарплата учителя (польза) и его желание растить новые поколения (смысл).

Пространство смыслов бесконечно именно из-за того, что субъектов, формирующих таковые смыслы, и их деятельностей неизмеримо много. Однако смыслы можно свести в группы и отследить, как они появляются, актуализируются и видоизменяются. Краеугольным понятием и даже вечным вопросом является так называемый «смысл жизни». Лучше всего об этом писал Виктор Франкл. Выходя за пределы религиозной картины мира, но не отрицая её как вариант, где этот вопрос либо не стоит вовсе, либо ответ на него предопределен, согласимся с экзистенциалистами. Предзаданного смысла жизни нет. Его, если такой вопрос стоит, нужно определить себе самому. Выбрать, ради чего стоит потратить тот заведомо конечный процесс, называемый жизнью, и начать воплощать это решение в действия.

Идеология, будучи системой идей, ценностей и смыслов, конечно, предлагает её носителям ответы на подобные вопросы. Но не в виде единственного варианта, а через шкалу «от и до». Таким образом она одновременно даёт и иллюзию свободы выбора, и оставляет себе пространство для маневра в дискурсе. Не являясь предельными идеями или, выражаясь по Фридену, концептами ядра идеологии, смыслы более эластичны, за счет них происходит деконтестация — придание концепту определенного идеологического значения в дискурсе и/или исключение всех прочих его значений. Можно (с известными оговорками) обобщить, что именно за область смыслов в голове у людей и происходит основная идеологическая борьба. Повлиять на то, чтобы субъекты думали определенными словами и понятиями, трактовали их в рамках заданной шкалы ценностей, наделяли «правильным» смыслом свои действия, это и есть сверхзадача для любой идеологии.

Понимая, что таков механизм воздействия идеологии, следует не сколько стремиться к объективности и непредвзятости, ибо это невозможно технически, сколько отлеживать, какими именно словами мы думаем, что наделяем смыслом. Является ли это продуктом нашего собственного выбора или из всего многообразия смыслов мы взяли это автоматически, не желая самим принимать решение о такой сложной и предельно важной сфере жизни.

Идеология притягательна для мыслителя и одновременно отталкивает его, ибо претендует, можно даже сказать «покушается» на категорию дОлжного. Говорить современному человеку, что дОлжно делать, думать, ценить, уважать считается не совсем прилично.

Мир моды на постмодерн приучил нас ко всему относится скептически, с недоверием, смотреть на свободу как на самоценность. Этакая сепарация от мира родителей в глобальном смысле, подростковое отрицание ради отрицания, за которым не следует создание своего мира. Мы как бы остановились на этапе деконструкции старого, этого оказалось вполне достаточно, чтобы чувствовать себя свободно, но на руинах.

Вместе с тем, даже самые упертые разрушители старого где-то глубоко внутри себя понимают, что их новое должно установить свои правила, прежде чем пытаться что-то на них строить. Стены без фундамента не стоЯт долго — в конечном итоге вам понадобится тот или иной вариант основания.

После неизменных мантр про «не допустим ошибок отцов», после принятия деклараций «за все хорошее и против всего плохого» следует классический набор идеологических вопросов от Т. Ван Дейка:

— «Кто мы?»,

— «Откуда мы пришли?»,

— «Кто принадлежит к нам?»,

— «Что мы (обычно) делаем и почему?»,

Часть первая: "Образ будущего или красота в глазах смотрящего»

Неизбежно упираясь в основной вопрос философии о первичности сознания или материи, приходится делать выбор в пользу одного из вариантов, чтобы говорить о действительно сложных вопросах. Как знает уважаемый читатель, автор этих материалов стоит на идеалистических позициях и выбирает верить, что мысль первична, хоть и не отрицает влияния материальных условий. Диалектическую связь никто не отменял.

Поколенческие ожидания

Опираясь на такой подход, можно утверждать довольно дальнодействующий принцип: человечество живет в мире, который до этого помыслило, при чем, помыслило коллективно. Этим объясняется и известный феномен, что мы живем в мире, о котором думали наши отцы и деды, а собственными размышлениями (и действиями, конечно!) создаем мир уже своим детям. Менять мир так быстро, чтобы увидеть его еще при жизни, редкость.

Применительно к нашей истории хорошо видно, что военное поколение хотело мира и спокойствия, и именно таким получились 50-70 годы СССР. Поколение т. н. «застоя» хотело перемен и свободы, девяностые и начало нулевых удовлетворили этот запрос, после чего уже коллективному россиянину захотелось относительной стабильности и крепкого государства, что, в общих чертах, и получилось во второй половине нулевых и в десятых годах нового века. Начало двадцатых годов обсуждать пока рано, слишком близки события.

Фантастический культурный горизонт 

В масштабе всего человечества мысли и ожидания находить и описывать сложнее, т. к. мало общего материала для анализа, однако, к такому можно причислить объекты массовой культуры. Фильмы, книги, видеоигры — все это потребляется десятками и сотнями миллионов людей, и по массовому спросу на это можно «подсмотреть», на что направлено внимание общечеловеческого сознания. О чем оно думает, чем озабочено, как представляет себе будущее.

Писатели-фантасты были популярны во все десятилетия массовой и доступной печати, а такие фильмы, как «Стартрек», «Звездные войны» только укрепили жанр фантастики, удовлетворяя желание публики не только посмотреть на спецэффекты, но и заглянуть в далекое будущее на экране. Многочисленные другие примеры фильмов про возможные близкие или дальние перспективы человечества также не оставались без явных признаков зрительского интереса: «Интерстеллар», «Терминатор», «Марсианин», «Безумный Макс», «Аватар» и прочие.

Учитель, педагог, преподаватель, наставник — все это про работу с будущим. Про вложения в тех, кому еще только предстоит жить — чаще всего про детей в широком смысле, хоть учат и взрослых тоже.

Вместе с тем, не стоит культивировать потенциал нового человека как таковой. Дети ценны не тем, что у них всё впереди. А тем, что они еще восприимчивы, обучаемы, способны к изменениям, в отличии от большинства взрослых.

Надо понимать, что большинство из тех, кто приходит в школу, в колледж или в университет, проживет свою жизнь +/- так же, как и поколения до них. Да, у них будут другие технологии и обстоятельства; да, они обладают определенными особенностями своего поколения. Но вот потребности и смыслы человека за последние несколько тысяч лет (по большому счету) толком не изменились.

Молодой человек также хочет больше иметь и меньше прикладывать для этого усилий, это типично. Он хочет развлечений, хочет быть со своими, ищет любви, дружбы и признания, ярких впечатлений и эмоций. До конца жизни в разной степени интенсивности будет искать себя и/или Бога, а также своё место в мире. Совершит такие же ошибки, пусть и в новых обстоятельствах.

Педагогу, в этом смысле, не стоит пытаться 100% огородить своего ученика от всех ошибок, скорее, стоит научить справляться с ними, объяснить, как учиться вне стен соответствующих заведений. Ибо процесс обучения, как мы знаем, идет всю жизнь, просто в разной степени интенсивности.

Но по этой же причине не (!) стоит создавать из этого потенциала молодежи культа. Их перспективы, их возможности будут потрачены, как подсказывает статистика, в среднем так же впустую, как было в предыдущих поколениях. Они призваны стать лучше нас, но не все ответят на этот призыв. Надо это понимать.

Коллегам-преподавателям хочется пожелать, чтобы они не теряли запал и задор своего призвания. Берегли себя не ради эгоизма, а как инструмент раскрытия новых людей. Чтобы в момент настоящего (!) запроса от ученика вас хватило на то, чтобы вложить в него весь свой опыт и знания.

Модное нынче слово «выгорание» в серьезной степени можно применить только к тем, кто реально «горит» на работе. Желаем всем учителям гореть своим делом, но не выгорать. А ученикам определить себе то, в чем бы хотелось зажечься.

Борьба за власть подразумевает постоянно повторяемые циклы. Имеющие власть будут доказывать, что заслужили её по праву и их правление должно продолжаться (вечно). А претендующие на неё будут указывать на ошибки и просчеты, фатальные настолько, что только смена власти, а точнее, приход конкретно их на это место, может исправить ситуацию.

Вместе с тем, за вычетом явных политических корыстных интересов различных групп, смена власти несёт в себе шанс на изменения, хоть и не всегда позитивные. В данном материале мы рассмотрим классический цикл смены власти с точки зрения изменения общества и базовых издержек этого процесса.

Открытие окна возможностей

Ленинская формула, что «верхи не могут, а низы не хотят», в целом верна, иначе бы не работала. Любая власть стремится управлять как можно дольше, а область управления расширить как можно дальше. И в этом смысле представить себе элитную группу, которая добровольно откажется от роли распределения ресурсов, довольно затруднительно. По сути, для смены власти требуется либо серьезное внешнее принуждение, сила, с которой не совладать, либо настолько же серьёзная внутренняя энтропия, ведущая к неспособности соревноваться с другими претендентами на победу. В идеале — оба фактора одновременно. Не находясь в иллюзии, что вопрос о переходе власти решается на выборах, заметим, что их используют, скорее, как инструмент закрепление такого перехода, легитимацию.

Основной же процесс происходит между группами, которые, используя свои ресурсы, борются между собой за обладание бОльшими ресурсами и/или правом на их дальнейшее распределение. В случае, если нынешние группы, владеющие правом на политическую власть, становятся слабее, то допускают саму возможность для своих конкурентов покуситься на эту область. Здесь возникает момент для возможных изменений в обществе не столько благодаря, сколько во время активной политической борьбы. Участником борьбы, для проведения изменений в обществе, быть необязательно. Базово, конечно, все сохраняется в исходном виде с небольшими косметическими изменениями, иначе мы бы жили в непрекращающимся политическом кризисе. Примеры: эпоха дворцовых переворотов в России, времена «солдатских» Цезарей в древнем Риме и прочее. Именно неизбежность изменений и одновременная их постепенность на длительной перспективе является залогом неотменяемости, а значит — результата.

Радикальные качели

В момент открытия «окна политических возможностей», иногда под выборы, но необязательно, политические группы начинают активнее воздействовать на целевые аудитории, работать с политическим дискурсом. Чем сильнее кризис, особенно, если он экономический, тем радикальнее становятся предлагаемые варианты. Причина, в том числе, в том, что любая власть со временем дрейфует к центристским позициям, т. к. это позволяет максимально сбалансировать группы интересов. Следовательно, чтобы ей противостоять хотя бы риторически, конкуренты занимают свободные от неё дискурсивные ниши — правую и левую часть спектра.

Вот только существует разница между балансом, как точкой устойчивости и компромиссом, как соглашением с урезанием интересов каждого ради избежания открытого конфликта. И не всегда получается баланс, часто это именно компромисс — неудобный и временный, пока кто-то не накопит силы для новой итерации.

Представляем вашему вниманию перевод статьи 2018 года от одного из лучших специалистов по идеологии — Майкла Фридена. Материал, в силу своей переводной природы, а также благодаря глубокому пониманию автора самой сути идеологии, будет сложнее для понимания и осмысления. Однако, рекомендуется к прочтению всем, кто хочет посмотреть на то, куда движется научная англоязычная мысль по идеологии. Приятного прочтения.

Грядущая перестройка исследований идеологии

Исследования идеологии уже не укладываются в привычные траектории прошлого века. Если судить по спектру тем, представляемых в «Журнале политических идеологий„(Journal of political ideology, прим. МП), то традиционная тематика, связанная с макрополитическими идеологиями, хотя и не исчезает, но истончается. Уровень тематической предсказуемости статей, посвященных консерватизму, либерализму, социализму, фашизму, феминизму и даже „зеленой“ политической мысли, заметно снизился, хотя, конечно, (пространство для интриги, прим. МП) еще сохраняется. Не лишним будет сказать, что мир официальных идеологий был потрясен до основания, поскольку его некогда привычные черты кажутся устаревшими и неактуальными, представляющими в основном исторический или академический интерес.

На этом фоне особенно заметны четыре явления. Во-первых, мода и сиюминутность: многие исследования идеологий носят новостной характер, реагируя на недавние, даже сиюминутные политико-идеологические кризисы. Популизм, ультраправые и глобализм (теперь уже несколько отставший) занимают центральное место в политическом мире, с которым мы сталкиваемся, причем некоторые из них возрождаются после периода относительного затишья. Они воспользовались освобождением публичного пространства от более старых, расколотых убеждений. С одной стороны, это хорошо: политические исследования должны быть актуальными, релевантными и репрезентативными по отношению к меняющимся идеологическим картам. С другой стороны, это сужает и отвлекает интеллектуальную энергию на пути, которые быстро становятся проторенными и одновременно затмевают другие идеологические формы, которые все еще проявляются.

Во-вторых, фрагментарность и эфемерность: отражая изменчивость политических культур, процессов и партий во всем мире, идеологии в значительной степени утратили свою устойчивость. На смену им приходят целенаправленные, но недолговечные идеологические агитации, вызовы государственному и идеологическому укладу устоявшихся государств, широкие и порой беспорядочные движения, вспыхивающие социальные проблемы, вызывающие случайную, но значительную поддержку, бойкие и часто яростные лидеры, обладающие исключительным доступом к СМИ, — все они бросают свои взгляды на ринг, не имея возможности или, более того, желания сохранить их в неизменном виде. В мире политики — даже, а может быть, и особенно, демократической политики — кратковременная выгода приносит ценные плоды. Письменные книги и памфлеты — некогда главные образцы идеологического прозелитизма и серьезности — уступили место кратким, часто сиюминутным формам выражения, многие из которых живут столько же, сколько электронные средства, поддерживающие их в сети, и чье последующее место в сети — скорее вопрос промаха, чем попадания. Звуковые фрагменты, часто подражающие рекламным слоганам или выражающие краткую «определенность», притупляют дискуссию, но повышают её интенсивность. Твиты бесконечно тиражируются в обширных или избранных сетях. Группы в Facebook (компания-владелец Meta признана экстремистской в России, прим. МП), если в них не проникают злопамятные и злонамеренные люди, становятся самоподдерживающимися кластерами заверений, в значительной степени опирающимися на визуальные, а не вербальные средства. Лингвистические, дискурсивные, изобразительные и графические средства любой идеологии сами являются частью сообщения.

В-третьих, многие политические исследования переходят в другие дисциплинарные области — или, наоборот, эти области становятся важными новаторами и участниками исследований идеологии и ресурсов политических теоретиков, занимающихся идеологией. Поэтому в этой обширной области исследований все более актуальной становится проблема междисциплинарного взаимодействия. Следует отметить, в частности, что антрополог Клиффорд Гирц был одним из основных создателей теории идеологии еще в 1960-е годы. Тем не менее, выходы в сферу наших общих интересов все еще недостаточно оформлены и сведены воедино. Это остается серьезной проблемой, не в последнюю очередь из-за экспоненциального роста областей знания, которые оказывают значительное влияние — фактическое и потенциальное — на то, как подходить к идеологии, наблюдать её и интерпретировать.

В-четвертых, как отмечается в редакционной статье JPI 2018 года, идеолоноиды (точного аналога слова на русском нет, прим. МП) — пустые оборотни, принимающие облик идеологий, но не имеющие сути, — процветают за счет «альтернативных фактов» и «фальшивых новостей», обманывая тех, кто их видит, что они — настоящие, а именно системы убеждений, конкурирующие за направление, которое может выбрать общество. Появляются люди, которые с удовольствием изобретают и распространяют дезинформацию — не только ради удовольствия, но и потому что пытаются перекроить идеологические карты своими зачастую злонамеренными фантазиями, граничащими с преступными или, по крайней мере, социально вредными, и таким образом вмешаться в соотношение политических течений, или просто потому, что производство фальшивых новостей может приносить деньги, а на их потребление существует огромный спрос. Фальсификация голосов, иммиграция и ислам стали постоянными темами для лжи. Эмоциональный удар от таких фейк-новостей настолько силён, что перекрывает их вымышленное содержание.

Разобравшись, в первом приближении, в том, что такое идеологии и какие ограничения, иллюзии и базовые заблуждения в них бывают, рассмотрим более сложную тему: какие идеологические убеждения маскируются под знания и что это несет обществу.

Законы, законность и мир правил

В российском общественном дискурсе, особенно в случае возникновения какой-либо серьезной проблемы или просто яркого случая, обычно возникают 2 классических вопроса: «кто виноват?» и «что делать?». По первому пункту мысль уходит в направлении отсутствия/плохой работы института или человеческого фактора в них. Второй вопрос вызывает желание покарать непосредственного виновника конкретной ситуации (краткосрочный режим), а далее про изменения законов, правил, обычно в сторону ужесточения.

Про культуру запретов и негативной мотивации вместо позитивной (или создающей) условия для другого поведения людей еще спорят. Сама же логика решения вопроса «надо принять новый закон и все будет хорошо» почему-то не вызывает вопросов. Хотя в том же массовом сознании есть противоречащие этому установки, выраженные в пословицах «Закон что дышло — куда повернешь, туда и вышло» и «В России жестокость законов умеряется их повсеместным неисполнением».

Современному человеку нормально мыслить, что для улучшения мира вокруг, требуется ввести/изменить закон, правовую норму. Между тем, во-первых, есть целая область человеческой деятельности, которая отрицает законность и выступает за «понятия», хоть это и является правилами, но а) неписаными; б) альтернативными; в) не подлежащими изменению и переосмыслению. А во-вторых, другая область, ценится чуть ли не больше: репутация, честь, опыт, все это не подчиняется измеряющимся законам и, порой, надежнее их.

Предположим, что законы и правила могут быть новой вехой человечества, ступенью развития, если сравнивать с подавляющей частью истории, когда их либо не было, либо они контролировали малую область деятельности. Допустим, что расширение поля законности — детерминированное благо, пусть так.

Но есть несколько утверждений и вопросов, которые заставляют задуматься и признать это идеологией.

Первое — так считают не все, т. к. убеждение, что все должно быть по закону, а не по понятиям, лишь часть спектра. Альтернативы представлены выше.