Современное кино слишком идеально: верните нам пленку и цензуру!

Здравсвуйте, сегодня мы будем дышать пылью из детства

Давайте представим, что это письмо из прошлого лежит перед нами. Оно чуть пожелтело, треснуло по краям, где-то размазались чернила, но от этого стало ещё дороже. Мы держим его и ощущаем, как тянет нас в другой мир — словно в те старые фильмы, которые и сегодня смотрим, не веря до конца, что когда-то их действительно сняли. Письмо напоминает нам: тогда говорили проще, но каждый штрих был выверен, каждое слово стоило своего смысла.

Почему же сегодня, в эпоху, когда у нас есть всё для создания шедевров, мы всё ещё оглядываемся на прошлое, словно что-то там было особенное, утраченное по пути? Парадокс в том, что когда-то, не имея даже десятой доли технических возможностей, режиссёры всё же создавали нечто, что проникает под кожу. А сейчас, имея все инструменты, мы чувствуем, что теряем саму суть. Может, дело в том, что старое кино как это письмо: его нельзя просто прочесть, его нужно прочувствовать, переложить на себя.

Ностальгия, как и любое письмо из детства, обманывает нас. Мы хотим верить, что тогда было лучше, чем есть. Ностальгия — это уловка разума, его способ сказать: «Сейчас не так, но раньше было». Мы помним не то, что было, а то, что хотим помнить. Может, поэтому, когда мы думаем о советских фильмах, нам кажется, что в них есть что-то неподдельное, честное. Но это всего лишь ностальгия, она рисует мир мягче, чем он был.

Но что если то, что мы ищем, это вовсе не ностальгия? Давайте признаем, тогда в кино было что-то, чего нет сегодня. Время и обстоятельства сделали его особенным. Запреты, границы, недосказанность — всё это как ржавая замочная скважина, через которую, приглядевшись, можно увидеть сразу несколько миров. Там, где нельзя было сказать правду прямо, творилось настоящее искусство. И это умение создавать глубину из отсутствия выбора — парадокс, который делал фильмы более значимыми. Где не дают свободы говорить, появляется внутренний простор для многозначности.

Те актёры были близки нам. Они не были недосягаемыми «звёздами», они жили среди нас — со своими заботами, усталостью, обычными лицами, и это делало их подлинными. Мы смотрели на экран и видели себя. Сегодня актёры словно исчезают за глянцем, они где-то далеко, они уже не живут той жизнью, что проживаем мы. Современное кино словно вырезает всё, что делает актёра родным, и превращает его в недосягаемый образ. Мы видим его, но больше не узнаём.

Сегодняшний кинематограф открывает нам бесконечное количество тем, жанров, стилей — целый мир на любой вкус. Это кажется освобождением, но, возможно, именно в этом разнообразии мы теряем общее. Когда у нас есть всё, мы постепенно теряем то, что связывает нас всех. Нам становится трудно ощутить то самое чувство общности, которое бывало в зале, где каждый смотрел и знал: здесь отражена его история. Сегодня мы разрозненны, как будто каждый сидит наедине со своим экраном, и картины разлетаются в разные стороны, оставляя только поверхность.

А ведь именно технологии, достигнув совершенства, стали скрывать подлинные эмоции, пряча их за безупречностью. Кино выглядит идеально, но, возможно, именно эта идеальность лишает его живой, несовершенной, «дышащей» энергии. Технологии, обещая нам глубину, прячут её от нас.

Глобализация ещё больше усиливает это отчуждение. В попытках понравиться всем, кино теряет что-то своё, локальное, индивидуальное. Оно как бы стремится быть универсальным, но всё, что становится доступным для всех, перестаёт быть личным. Может быть, стремление к международному успеху забирает ту уникальность, которую зритель хотел бы узнать, почувствовать близкой, как то самое письмо из прошлого?

И что же тогда остаётся? Что станет классикой для следующих поколений? Парадокс в том, что классика — это не то, что делали для успеха, а то, что выдержало проверку времени, что отражает нашу суть. Классика — это фильмы, которые проходят долгий путь, чтобы стать большими. Те фильмы, которые кажутся нам незначительными сейчас, могут обрести смысл и глубину через несколько десятилетий.