logo
Вехи Гражданской войны
logo
0
читателей
Вехи Гражданской войны  
О проекте Просмотр Уровни подписки Фильтры Статистика Обновления проекта Контакты Поделиться Метки
Все проекты
О проекте
Данный проект будет посвящен непростой истории России в первой половине двадцатого века — Революции, Гражданская война, новая советская власть.
Публикации, доступные бесплатно
Уровни подписки
Уровень 1 150₽ месяц 1 440₽ год
(-20%)
При подписке на год для вас действует 20% скидка. 20% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Вехи Гражданской войны

Тексты моих работ, видео специально для вас.

Оформить подписку
Уровень 2. 250₽ месяц 2 400₽ год
(-20%)
При подписке на год для вас действует 20% скидка. 20% основная скидка и 0% доп. скидка за ваш уровень на проекте Вехи Гражданской войны

Буду записывать видео специально для вас, по вашим вопросам или отвечать текстом.

Оформить подписку
Фильтры
Статистика
Обновления проекта
Поделиться
Читать: 9+ мин
logo Вехи Гражданской войны

«Белый след» в СССР: судьбы тех, кто остался. Часть 1. Белые в Красной Армии.

Доступно подписчикам уровня
«Уровень 1»
Подписаться за 150₽ в месяц

Про бывших белогвардейцев в СССР — их непростые, но интересные судьбы. Первая часть — про бывших белых в Красной Армии.

Смотреть: 1 час 17+ мин
logo Фильм, фильм, фильм...

Неуловимые мстители

Доступно подписчикам уровня
«Промо уровень»
Подписаться за 100₽ в месяц

Бывший гимназист Валерка, веселый отчаянный Яшка-цыган, оставшиеся сиротами Данька и его сестренка Ксанка дали клятву внедриться в отряд к атаману Бурнашу и отомстить ему и его банде за смерть отца Даньки. Под видом сына старого друга атамана Данька проникает в отряд Бурнаша. Однако бандиты сумели узнать об этом. Даньку ждет казнь, но друзья на то и друзья, чтобы не бросить своего товарища в беде.

Смотреть: 2 час 15+ мин
logo Фильм, фильм, фильм...

Собачье сердце

Доступно подписчикам уровня
«Промо уровень»
Подписаться за 100₽ в месяц

Москва, 1924 год. В результате одного из сложнейших опытов профессор Филипп Филиппович Преображенский делает потрясающее открытие: после пересадки гипофиза человека пёс Шарик начинает приобретать человеческие черты. Сенсационная новость мгновенно разлетается по Москве и приносит мировому светилу очередную порцию признания. Однако радость оказывается недолгой...

Смотреть: 1 час 9+ мин
logo Фильм, фильм, фильм...

Непобедимый

«Непобеди́мый» ‎—‏ ‎советский ‎художественный ‎фильм ‎1983 ‎года‏ ‎в ‎жанре‏ ‎приключения.‏ ‎Режиссёр ‎— ‎Юрий‏ ‎Борецкий. ‎В‏ ‎главной ‎роли ‎— ‎Андрей‏ ‎Ростоцкий.

Сюжет

Бывший‏ ‎красноармеец ‎Андрей‏ ‎Хромов ‎(фамилия‏ ‎вымышлена, ‎хотя ‎инициалы ‎намекают ‎на‏ ‎Харлампиева),‏ ‎ведомый ‎идеей‏ ‎создания ‎нового‏ ‎вида ‎борьбы ‎— ‎«самообороны ‎без‏ ‎оружия»,‏ ‎едет‏ ‎в ‎Среднюю‏ ‎Азию, ‎где‏ ‎знакомится ‎с‏ ‎народной‏ ‎борьбой ‎кураш.‏ ‎За ‎время ‎пребывания ‎герой ‎не‏ ‎раз ‎попадает‏ ‎в‏ ‎трудные ‎ситуации, ‎из‏ ‎которых ‎выйдет‏ ‎с ‎честью. ‎Действие ‎фильма,‏ ‎посвящённого‏ ‎памяти ‎Анатолия‏ ‎Харлампиева, ‎основоположника‏ ‎борьбы ‎самбо, ‎происходит ‎в ‎Советском‏ ‎Туркестане‏ ‎в ‎1920-х‏ ‎годах.

Создание

Фильм ‎закреплял‏ ‎устоявшуюся ‎к ‎тому ‎времени ‎легенду‏ ‎о‏ ‎том,‏ ‎что ‎единственным‏ ‎создателем ‎борьбы‏ ‎самбо ‎был‏ ‎Анатолий‏ ‎Харлампиев ‎(в‏ ‎реальности ‎— ‎ученик ‎Ощепкова). ‎Его‏ ‎имя ‎узнаётся‏ ‎в‏ ‎инициалах ‎главного ‎героя.‏ ‎Сценарий ‎Павла‏ ‎Лунгина, ‎по ‎мнению ‎историков‏ ‎спорта,‏ ‎рассказывая ‎о‏ ‎том, ‎как‏ ‎главный ‎герой ‎путешествует ‎по ‎освобождённым‏ ‎от‏ ‎басмачей ‎районов‏ ‎Средней ‎Азии‏ ‎и ‎собирает ‎приёмы ‎народной ‎борьбы,‏ ‎не‏ ‎имел‏ ‎отношения ‎ни‏ ‎к ‎истории‏ ‎создания ‎борьбы,‏ ‎ни‏ ‎к ‎фактам‏ ‎из ‎жизни ‎Харлампиева.

---------------------

Мне ‎этот ‎фильм‏ ‎очень ‎нравится.

По‏ ‎поводу‏ ‎создания ‎фильма... ‎Тут,‏ ‎понимаете, ‎какая‏ ‎ботва ‎у ‎вас ‎растёт...

Фильм‏ ‎-‏ ‎художественный, ‎не‏ ‎документальный. ‎Любой‏ ‎художественный ‎фильм ‎- ‎это ‎вымысел,‏ ‎сказка.‏ ‎Уважаемые ‎и‏ ‎неуважаемые ‎критики,‏ ‎надо ‎как-то ‎понимать ‎- ‎что‏ ‎вы‏ ‎критикуете...

Виды‏ ‎художественных ‎фильмов‏ ‎по ‎жанрам:

драма,

комедия,

ужасы,

фантастика,

боевик,

романтика.

Как‏ ‎создаётся ‎фильм?‏ ‎Пишется‏ ‎сценарий. ‎На‏ ‎основе ‎каких-то ‎фактов ‎придумывается ‎сюжет.‏ ‎Сюжет ‎художественного‏ ‎фильма‏ ‎придумывается... ‎

Я ‎могу‏ ‎предположить ‎как‏ ‎именно ‎появились ‎критики. ‎Например,‏ ‎бабушка‏ ‎услышала ‎впервые‏ ‎сказку ‎про‏ ‎"Курочку-ряба"... ‎Сказка ‎ей ‎не ‎понравилась...)‏ ‎

Смотреть: 1 час 20+ мин
logo Фильм, фильм, фильм...

Аэлита.

Доступно подписчикам уровня
«Промо уровень»
Подписаться за 100₽ в месяц

Инженер Лось создает космический корабль для полета на Марс. В полете его сопровождает красноармеец Гусев, мечтающий немедленно организовать на Марсе революцию, и детектив Кравцов, подозревающий Лося в убийстве жены.

Читать: 6+ мин
logo Мекленбургский Петербуржец

🇩🇪👨🏻‍💻Перевод комментариев немецких читателей к статье Михаила Ходорковского в 🗞(+)Tagesspiegel

Доступно подписчикам уровня
«Базовый»
Подписаться за 300₽ в месяц

Читать: 16+ мин
logo Булгаков / Игорь Переверзев

Снова в Киеве

Михаил ‎взглянул‏ ‎на ‎мир ‎трезвыми ‎глазами. ‎И‏ ‎мир ‎ему‏ ‎не‏ ‎понравился.

Пока ‎он ‎ни‏ ‎о ‎чем,‏ ‎кроме ‎морфия, ‎думать ‎был‏ ‎не‏ ‎способен, ‎в‏ ‎России ‎творилось‏ ‎черт ‎знает ‎что. ‎В ‎начале‏ ‎войны‏ ‎ощущался ‎всеобщий‏ ‎подъем, ‎энтузиазм.‏ ‎Агрессия, ‎которая ‎раньше ‎была ‎направлена‏ ‎обычно‏ ‎на‏ ‎соотечественников, ‎особенно‏ ‎после ‎1905‏ ‎года ‎–‏ ‎буржуа,‏ ‎помещиков, ‎аристократов‏ ‎– ‎сменилась ‎ненавистью ‎к ‎немцам,‏ ‎австриякам ‎и‏ ‎туркам.‏ ‎Но ‎длилось ‎это‏ ‎недолго.

Раздражала ‎всех,‏ ‎прежде ‎всего, ‎импотентность ‎власти.‏ ‎Сначала‏ ‎она ‎проявилась‏ ‎в ‎форме‏ ‎«снарядного ‎голода». ‎Позже ‎– ‎голода‏ ‎самого‏ ‎настоящего ‎в‏ ‎больших ‎городах.

«С‏ ‎продовольствием ‎стало ‎совсем ‎плохо, ‎города‏ ‎голодали,‏ ‎в‏ ‎деревнях ‎сидели‏ ‎без ‎сапог‏ ‎и ‎при‏ ‎этом‏ ‎все ‎чувствовали,‏ ‎что ‎в ‎России ‎всего ‎вдоволь,‏ ‎но ‎что‏ ‎нельзя‏ ‎ничего ‎достать ‎из-за‏ ‎полного ‎развала‏ ‎тыла. ‎Москва ‎и ‎Петроград‏ ‎сидели‏ ‎без ‎мяса,‏ ‎а ‎в‏ ‎то ‎же ‎время ‎в ‎газетах‏ ‎писали,‏ ‎что ‎в‏ ‎Сибири ‎на‏ ‎станциях ‎лежат ‎битые ‎туши ‎и‏ ‎что‏ ‎весь‏ ‎этот ‎запас‏ ‎в ‎полмиллиона‏ ‎пудов ‎сгниёт‏ ‎при‏ ‎первой ‎же‏ ‎оттепели. ‎Все ‎попытки ‎земских ‎организаций‏ ‎и ‎отдельных‏ ‎лиц‏ ‎разбивались ‎о ‎преступное‏ ‎равнодушие ‎или‏ ‎полное ‎неумение ‎что-нибудь ‎сделать‏ ‎со‏ ‎стороны ‎властей.‏ ‎Каждый ‎министр‏ ‎и ‎каждый ‎начальник ‎сваливал ‎на‏ ‎кого-нибудь‏ ‎другого, ‎и‏ ‎виноватых ‎никогда‏ ‎нельзя ‎было ‎найти. ‎Ничего, ‎кроме‏ ‎временной‏ ‎остановки‏ ‎пассажирского ‎движения‏ ‎для ‎улучшения‏ ‎продовольствия, ‎правительство‏ ‎не‏ ‎могло ‎придумать.‏ ‎Но ‎и ‎тут ‎получился ‎скандал.‏ ‎Во ‎время‏ ‎одной‏ ‎из ‎таких ‎остановок‏ ‎паровозы ‎оказались‏ ‎испорченными: ‎из ‎них ‎забыли‏ ‎выпустить‏ ‎воду, ‎ударили‏ ‎морозы, ‎трубы‏ ‎полопались, ‎и ‎вместо ‎улучшения ‎только‏ ‎ухудшили‏ ‎движение. ‎На‏ ‎попытки ‎земских‏ ‎и ‎торговых ‎организаций ‎устроить ‎съезды‏ ‎для‏ ‎обсуждения‏ ‎продовольственных ‎вопросов‏ ‎правительство ‎отвечало‏ ‎отказом, ‎и‏ ‎съезды‏ ‎не ‎разрешались.‏ ‎Приезжавшие ‎с ‎мест ‎заведовавшие ‎продовольствием,‏ ‎толкавшиеся ‎без‏ ‎результата‏ ‎из ‎министерства ‎в‏ ‎министерство, ‎несли‏ ‎своё ‎горе ‎председателю ‎Государственной‏ ‎думы,‏ ‎который ‎в‏ ‎отсутствие ‎Думы‏ ‎изображал ‎своей ‎персоной ‎народное ‎представительство»[1].

Накрыла‏ ‎гиперинфляция,‏ ‎все ‎дорожало‏ ‎с ‎огромной‏ ‎скоростью. ‎При ‎этом ‎за ‎что,‏ ‎собственно,‏ ‎умирают‏ ‎солдаты ‎было‏ ‎неясно ‎никому.‏ ‎В ‎Думе‏ ‎один‏ ‎из ‎депутатов‏ ‎как-то ‎заявил, ‎что ‎война ‎идет‏ ‎за ‎черноморские‏ ‎проливы,‏ ‎которая ‎Россия ‎получит‏ ‎по ‎итогам,‏ ‎и ‎за ‎возможность ‎вывозить‏ ‎еще‏ ‎больше ‎зерна.‏ ‎И ‎это‏ ‎при ‎том, ‎что ‎в ‎самой‏ ‎России‏ ‎регулярно ‎случался‏ ‎неурожай, ‎всегда‏ ‎заканчивавшийся ‎голодом.

Активно ‎ходили ‎разговоры ‎при‏ ‎этом,‏ ‎что‏ ‎императрица-немка ‎в‏ ‎тайне ‎ведет‏ ‎игру ‎против‏ ‎России.‏ ‎Распространялись ‎и‏ ‎слухи ‎о ‎ее ‎связи ‎с‏ ‎оккультистом ‎Григорием‏ ‎Распутиным,‏ ‎с ‎которым ‎была‏ ‎близка ‎царская‏ ‎семья. ‎В ‎конце ‎1916-го‏ ‎Распутина‏ ‎застрелили.

Правые ‎полагали,‏ ‎что ‎выходом‏ ‎из ‎всего ‎этого ‎нарастающего ‎хаоса‏ ‎должна‏ ‎стать ‎замена‏ ‎Николая ‎II‏ ‎на ‎другого ‎монарха. ‎К ‎перевороту‏ ‎их‏ ‎активно‏ ‎подначивал ‎и‏ ‎британский ‎посол,‏ ‎который ‎подозревал,‏ ‎что‏ ‎царь ‎ведет‏ ‎сепаратные ‎переговоры ‎о ‎выходе ‎из‏ ‎войны. ‎Он‏ ‎развил‏ ‎большую ‎активность, ‎желая‏ ‎посадить ‎на‏ ‎трон ‎кого-то, ‎кто ‎точно‏ ‎не‏ ‎снимет ‎с‏ ‎фронта ‎войска.‏ ‎Все ‎чаще ‎англофилами ‎велись ‎разговоры‏ ‎о‏ ‎переходе ‎к‏ ‎конституционной ‎монархии.‏ ‎Самые ‎радикальные ‎кадеты ‎и ‎вовсе‏ ‎начали‏ ‎шептаться‏ ‎о ‎переходе‏ ‎к ‎республике.

В‏ ‎феврале ‎на‏ ‎улицы‏ ‎Петрограда ‎на‏ ‎манифестацию ‎вышла ‎толпа, ‎требуя ‎хлеба,‏ ‎в ‎основном‏ ‎женщины‏ ‎с ‎маленькими ‎детьми.‏ ‎Правительство ‎рассчитывало,‏ ‎подавлять ‎выступления ‎с ‎помощью‏ ‎расквартированных‏ ‎в ‎городе‏ ‎гвардейцев. ‎Но‏ ‎солдаты ‎перешли ‎на ‎сторону ‎протестующих.‏ ‎Это‏ ‎был ‎не‏ ‎первый ‎инцидент‏ ‎такого ‎рода, ‎но ‎самый ‎массовый.‏ ‎Глава‏ ‎генштаба‏ ‎Алексеев ‎сообщил‏ ‎царю, ‎который‏ ‎преспокойно ‎отбыл‏ ‎незадолго‏ ‎до ‎этих‏ ‎событий ‎в ‎Могилев ‎в ‎ставку,‏ ‎что ‎Петроград‏ ‎требует‏ ‎его ‎отречения ‎и‏ ‎восстание ‎ему‏ ‎подавить ‎нечем. ‎Он ‎получил‏ ‎телеграммы‏ ‎от ‎всех‏ ‎командующих ‎фронтами‏ ‎и ‎великого ‎князя ‎Николая ‎Николаевича‏ ‎с‏ ‎рекомендацией ‎отречься.‏ ‎Мол, ‎этот‏ ‎шаг ‎успокоит ‎бунт.

 

Николай ‎пошел ‎на‏ ‎это.‏ ‎Относительная‏ ‎легкость, ‎с‏ ‎которой ‎он‏ ‎это ‎сделал,‏ ‎объясняется‏ ‎не ‎только‏ ‎тем, ‎что ‎у ‎него ‎не‏ ‎осталось ‎генералов,‏ ‎которые‏ ‎вступились ‎бы ‎за‏ ‎него. ‎Если‏ ‎бы ‎он ‎кинул ‎клич,‏ ‎некоторое‏ ‎число ‎верных‏ ‎ему ‎военных‏ ‎нашлось ‎бы, ‎хотя ‎и ‎не‏ ‎очень‏ ‎много, ‎что‏ ‎показали ‎дальнейшие‏ ‎события. ‎Временному ‎правительству ‎не ‎посчитали‏ ‎возможным‏ ‎присягнуть‏ ‎чуть ‎позже‏ ‎всего ‎два‏ ‎генерала ‎из‏ ‎всей‏ ‎многомиллионной ‎армии.‏ ‎Важнее ‎было ‎то, ‎что ‎по‏ ‎складу ‎ума‏ ‎Николай‏ ‎был ‎законченным ‎мистиком.‏ ‎Его ‎учитель‏ ‎Победоносцев ‎в ‎детстве ‎внушил‏ ‎еще‏ ‎ему ‎мысль,‏ ‎что ‎он‏ ‎истинный ‎помазанник ‎Божий. ‎Пожалуй, ‎он‏ ‎был‏ ‎первым ‎царем,‏ ‎который ‎совершенно‏ ‎искренне ‎и ‎до ‎конца ‎в‏ ‎это‏ ‎поверил.‏ ‎В ‎его‏ ‎картине ‎мира,‏ ‎если ‎военный‏ ‎штаб,‏ ‎Дума, ‎даже‏ ‎великие ‎князья ‎против ‎него, ‎то‏ ‎за ‎него‏ ‎поднимется‏ ‎сам ‎народ, ‎с‏ ‎которым ‎его‏ ‎связывает ‎взаимная ‎любовь. ‎А‏ ‎если‏ ‎нет, ‎то,‏ ‎следовательно, ‎так‏ ‎решил ‎Господь, ‎который ‎хочет ‎другого‏ ‎помазанника.

План‏ ‎заговорщиков ‎состоял‏ ‎в ‎том,‏ ‎чтобы ‎Николай ‎отрекся ‎в ‎пользу‏ ‎своего‏ ‎сына,‏ ‎а ‎пока‏ ‎тот ‎подрастает,‏ ‎регентом ‎будет‏ ‎совершенно‏ ‎безвольный ‎великий‏ ‎князь ‎Михаил. ‎Де-факто ‎же ‎всем‏ ‎будет ‎заправлять‏ ‎Дума,‏ ‎которая ‎назначит ‎правительство.‏ ‎Однако ‎Николай‏ ‎неожиданно ‎вписал ‎в ‎отречение‏ ‎и‏ ‎пункт, ‎что‏ ‎сын ‎его‏ ‎также ‎не ‎будет ‎императором. ‎Это‏ ‎вызвало‏ ‎замешательство. ‎Михаил,‏ ‎не ‎получив‏ ‎полной ‎гарантии ‎безопасности ‎для ‎себя‏ ‎и‏ ‎семьи,‏ ‎согласился ‎принять‏ ‎трон ‎только‏ ‎после ‎того,‏ ‎как‏ ‎его ‎посадит‏ ‎в ‎него ‎Учредительное ‎собрание. ‎То‏ ‎есть, ‎по‏ ‎его‏ ‎мнению, ‎должно ‎была‏ ‎повториться ‎история,‏ ‎произошедшая ‎в ‎1613 ‎году‏ ‎с‏ ‎его ‎полным‏ ‎тезкой ‎Михаилом‏ ‎Романовым, ‎которого ‎на ‎роль ‎царя‏ ‎выбрала‏ ‎боярская ‎дума.‏ ‎Но ‎Учредительное‏ ‎собрание ‎с ‎гораздо ‎большей ‎вероятностью‏ ‎провозгласило‏ ‎бы‏ ‎республику.

Дума ‎самораспустилась,‏ ‎создала ‎Временный‏ ‎комитет, ‎который‏ ‎в‏ ‎свою ‎очередь‏ ‎сформировал ‎первый ‎состав ‎Временного ‎правительства.‏ ‎Это ‎произошло‏ ‎еще‏ ‎до ‎отречения, ‎и‏ ‎теперь ‎оно‏ ‎осталось ‎единственной ‎легальной ‎властью.‏ ‎Тем‏ ‎временем ‎в‏ ‎Петрограде, ‎Москве,‏ ‎а ‎потом ‎и ‎ряде ‎других‏ ‎городов‏ ‎во ‎время‏ ‎мятежа ‎стихийно‏ ‎возникли ‎на ‎манер ‎1905 ‎года‏ ‎Советы‏ ‎солдатских‏ ‎и ‎народных‏ ‎депутатов. ‎Первое‏ ‎время ‎заправляли‏ ‎там‏ ‎всем ‎эсеры,‏ ‎меньшевики ‎и ‎стихийно ‎выдвинувшиеся ‎лидеры.‏ ‎Изредка ‎в‏ ‎Советах‏ ‎встречались ‎большевики. ‎Временное‏ ‎правительство ‎распустило‏ ‎полицию ‎и ‎объявило ‎о‏ ‎создании‏ ‎милиции. ‎Советы‏ ‎также ‎создали‏ ‎собственную ‎милицию. ‎Советские ‎милиционеры ‎и‏ ‎правительственные‏ ‎одновременно ‎патрулировали‏ ‎улицы. ‎В‏ ‎стране ‎установилось ‎двоевластие.

 

Когда ‎Булгаков ‎прибыл‏ ‎на‏ ‎Украину‏ ‎и ‎немного‏ ‎пришел ‎в‏ ‎себя, ‎друзья‏ ‎рассказали‏ ‎ему, ‎что‏ ‎происходило ‎в ‎это ‎же ‎время‏ ‎в ‎Киеве.‏ ‎Там‏ ‎разворачивалось ‎нечто, ‎больше‏ ‎походившее ‎первое‏ ‎время ‎на ‎водевиль.

О ‎революции‏ ‎тут‏ ‎узнали ‎от‏ ‎думца ‎Бубликова.‏ ‎Тот ‎прислал ‎телеграмму, ‎в ‎которой‏ ‎информировал‏ ‎о ‎случившемся‏ ‎и ‎призывал‏ ‎сохранять ‎спокойствие. ‎Следующие ‎три ‎дня‏ ‎Киев‏ ‎питался‏ ‎слухами, ‎потому‏ ‎что ‎кроме‏ ‎Бубликова ‎никто‏ ‎ни‏ ‎о ‎какой‏ ‎революции ‎жителям ‎города ‎официально ‎сообщать‏ ‎не ‎хотел.‏ ‎Наконец,‏ ‎генерал ‎Брусилов, ‎главнокомандующий‏ ‎юго-западным ‎фронтом,‏ ‎позволил ‎газетам ‎оповестить ‎население‏ ‎о‏ ‎низвержении ‎помазанника‏ ‎божьего. ‎И‏ ‎тут ‎началось.

На ‎следующий ‎же ‎день‏ ‎в‏ ‎Киевской ‎городской‏ ‎думе ‎встретились‏ ‎представители ‎разных ‎общественных ‎организаций, ‎чтобы‏ ‎выбрать‏ ‎из‏ ‎себя ‎Исполнительный‏ ‎Комитет, ‎то‏ ‎бишь ‎местное‏ ‎правительство.‏ ‎Петроградские ‎власти‏ ‎комитет ‎признали. ‎Вскоре ‎возник ‎и‏ ‎свой ‎как‏ ‎бы‏ ‎парламент ‎– ‎Центральная‏ ‎Рада. ‎Появился‏ ‎он, ‎правда, ‎не ‎в‏ ‎результате‏ ‎всеобщих ‎выборов,‏ ‎а ‎более‏ ‎простым ‎способом. ‎Собрались ‎активисты ‎некоторого‏ ‎количества‏ ‎партий ‎и‏ ‎заявили, ‎что‏ ‎они ‎парламентарии, ‎выражающие ‎чаяния ‎народа.‏ ‎Никем‏ ‎не‏ ‎выбранных ‎депутатов‏ ‎набралось ‎аж‏ ‎шесть ‎сотен‏ ‎штук.

Состояла‏ ‎Рада ‎в‏ ‎основном ‎из ‎разномастных ‎социалистов, ‎мечтающих‏ ‎об ‎автономии‏ ‎Украины‏ ‎в ‎составе ‎федеративного‏ ‎с ‎Россией‏ ‎государства. ‎Едва ‎возникнув, ‎она‏ ‎тут‏ ‎же ‎принялась‏ ‎производить ‎воззвания‏ ‎и ‎различные ‎декларации ‎и ‎делала‏ ‎это‏ ‎непрерывно ‎на‏ ‎протяжении ‎всего‏ ‎недолгого ‎периода ‎своего ‎существования. ‎Немедленно‏ ‎начали‏ ‎все‏ ‎украинизировать. ‎Так‏ ‎как ‎ни‏ ‎грамматика, ‎ни‏ ‎лексика‏ ‎нигде ‎не‏ ‎были ‎закреплены, ‎на ‎вывесках ‎заведений,‏ ‎выполняющих ‎одни‏ ‎и‏ ‎те ‎же ‎функции,‏ ‎нередко ‎можно‏ ‎было ‎встретить ‎самые ‎разные‏ ‎слова.‏ ‎Парикмахерские ‎именовались‏ ‎«голярнями», ‎«перукарнями»,‏ ‎«цырульнями» ‎и ‎просто ‎«парикмахерскими».

Петроградское ‎Временное‏ ‎правительство‏ ‎Раду ‎не‏ ‎признало, ‎но‏ ‎и ‎восстанавливать ‎законный ‎порядок ‎тоже‏ ‎не‏ ‎рвалось.‏ ‎Потому ‎что,‏ ‎во-первых, ‎никакого‏ ‎закона, ‎собственно,‏ ‎и‏ ‎не ‎было‏ ‎– ‎законы ‎могли ‎возникнуть ‎только‏ ‎когда ‎Учредительное‏ ‎собрание‏ ‎переучредит ‎страну. ‎Ну‏ ‎а, ‎во-вторых,‏ ‎министры ‎были ‎по ‎большей‏  ‎части‏ ‎людьми ‎нерешительными.‏ ‎К ‎тому‏ ‎же ‎состав ‎кабинета ‎очень ‎часто‏ ‎менялся,‏ ‎все ‎больше‏ ‎левея. ‎Кадеты,‏ ‎эта ‎партия ‎миллионщиков, ‎тянула ‎резину‏ ‎с‏ ‎выборами,‏ ‎все ‎рассчитывая‏ ‎улучшить ‎свои‏ ‎позиции ‎деньгами.‏ ‎Но‏ ‎вместо ‎этого‏ ‎они ‎день ‎ото ‎дня ‎лишь‏ ‎слабели.

 

С ‎апреля‏ ‎по‏ ‎июнь ‎в ‎Киеве‏ ‎шумно ‎проходили‏ ‎различные ‎мероприятия: ‎Украинский ‎Национальный‏ ‎Конгресс,‏ ‎Военный ‎и‏ ‎Крестьянский ‎съезды.‏ ‎Их ‎делегатами ‎становились ‎все, ‎кто‏ ‎считал‏ ‎себя ‎вправе‏ ‎выступать ‎от‏ ‎имени ‎украинского ‎народа, ‎украинских ‎военных‏ ‎или‏ ‎украинских‏ ‎крестьян. ‎Конгресс‏ ‎выбрал ‎из‏ ‎себя ‎еще‏ ‎полторы‏ ‎сотни ‎депутатов‏ ‎в ‎Центральную ‎Раду. ‎Крестьянский ‎съезд‏ ‎постановил ‎всячески‏ ‎способствовать‏ ‎тому, ‎чтобы ‎землю‏ ‎отдали ‎крестьянам.‏ ‎Военный ‎съезд, ‎в ‎котором,‏ ‎кстати,‏ ‎участвовал ‎зять‏ ‎Булгакова ‎Леонид‏ ‎Карум, ‎выбрал ‎Военный ‎Генеральный ‎Комитет‏ ‎во‏ ‎главе ‎с‏ ‎Симоном ‎Петлюрой.‏ ‎Петлюра ‎этот, ‎что ‎примечательно, ‎в‏ ‎действующей‏ ‎армии‏ ‎никогда ‎не‏ ‎служил ‎–‏ ‎он ‎сначала‏ ‎был‏ ‎бухгалтером, ‎а‏ ‎потом ‎«земгусаром», ‎как ‎презрительно ‎именовали‏ ‎чиновников ‎“Всероссийского‏ ‎Союза‏ ‎Городов”, ‎которые ‎в‏ ‎тылу ‎должны‏ ‎были ‎обеспечивать ‎всем ‎необходимым‏ ‎фронт,‏ ‎но ‎формально‏ ‎состояли ‎на‏ ‎службе.

 

В ‎конце ‎мая ‎снарядили ‎ходоков‏ ‎в‏ ‎Петроград. ‎Делегация‏ ‎из ‎десяти‏ ‎человек ‎отвезла ‎в ‎столицу ‎меморандум,‏ ‎в‏ ‎котором‏ ‎было ‎сказано:‏ ‎«Только ‎Центральная‏ ‎Рада ‎в‏ ‎состоянии‏ ‎сдержать ‎порядок»‏ ‎и ‎«Украинская ‎нация ‎наиболее ‎демократическая‏ ‎из ‎всех‏ ‎наций».‏ ‎Петроградские ‎политики ‎посмотрели‏ ‎на ‎ходоков‏ ‎с ‎недоумением ‎и ‎ничего‏ ‎определенного‏ ‎не ‎сказали.‏ ‎Спустя ‎время‏ ‎прислали ‎письмо. ‎Временное ‎Правительство ‎«не‏ ‎признало‏ ‎возможным ‎удовлетворить‏ ‎желания ‎Центральной‏ ‎Рады, ‎ибо ‎все ‎вопросы, ‎связанные‏ ‎с‏ ‎автономией‏ ‎Украины ‎и‏ ‎других ‎частей‏ ‎Государства, ‎могут‏ ‎быть‏ ‎разрешены ‎только‏ ‎Учредительным ‎Собранием». ‎Такие ‎слова ‎сочли‏ ‎оскорбительными. ‎В‏ ‎ответ‏ ‎написали ‎“Первый ‎Универсал”‏ ‎и ‎провозгласили‏ ‎его ‎на ‎“Втором ‎Войсковом‏ ‎Съезде”‏ ‎в ‎конце‏ ‎июня. ‎Съезд,‏ ‎между ‎прочим, ‎был ‎явным ‎образом‏ ‎запрещен‏ ‎военным ‎министром‏ ‎Временного ‎Правительства‏ ‎Керенским, ‎но ‎никакой ‎кары ‎из-за‏ ‎его‏ ‎проведения‏ ‎не ‎последовало.‏ ‎В ‎“Универсале”‏ ‎было ‎объявлено,‏ ‎что‏ ‎Рада ‎обиделась,‏ ‎что ‎«Временное ‎Правительство ‎оттолкнуло ‎протянутую‏ ‎руку ‎украинского‏ ‎народа»‏ ‎и ‎украинцы ‎«отныне‏ ‎сами ‎будут‏ ‎создавать ‎свою ‎жизнь», ‎хотя‏ ‎Украина‏ ‎и ‎«не‏ ‎отделяется ‎от‏ ‎всей ‎России ‎и ‎не ‎разрывает‏ ‎с‏ ‎Державой ‎Российской».‏ ‎Буквально ‎через‏ ‎несколько ‎дней ‎Рада ‎сформировала ‎“Генеральный‏ ‎Секретариат”,‏ ‎то‏ ‎бишь ‎собственное‏ ‎правительство.

Несколько ‎дней‏ ‎спустя ‎во‏ ‎всех‏ ‎городах ‎Украины‏ ‎прошли ‎выборы ‎в ‎местное ‎самоуправление‏ ‎– ‎их‏ ‎планировалось‏ ‎провести ‎еще ‎до‏ ‎революции. ‎Партии,‏ ‎наиболее ‎активно ‎участвовавшие ‎в‏ ‎деятельности‏ ‎Рады, ‎получили‏ ‎повсюду ‎что-то‏ ‎около ‎десяти ‎процентов ‎голосов. ‎То‏ ‎есть‏ ‎тех, ‎кто‏ ‎называл ‎себя‏ ‎законной ‎властью, ‎поддерживал ‎в ‎городах‏ ‎только‏ ‎каждый‏ ‎десятый. ‎Это‏ ‎можно ‎было‏ ‎бы ‎считать‏ ‎сокрушительным‏ ‎поражением. ‎Но‏ ‎деятели ‎из ‎Рады ‎заявили: ‎хоть‏ ‎их ‎позиции‏ ‎и‏ ‎слабы ‎в ‎городах,‏ ‎что ‎показали‏ ‎выборы, ‎зато ‎все ‎село‏ ‎за‏ ‎них. ‎И‏ ‎провели ‎торжественные‏ ‎шествия ‎в ‎национальных ‎костюмах.

“Исполнительному ‎Комитету‏ ‎Объединенных‏ ‎Общественных ‎Организаций”‏ ‎и ‎Совету‏ ‎рабочих ‎и ‎солдатских ‎депутатов ‎активность‏ ‎Рады‏ ‎была‏ ‎явно ‎не‏ ‎по ‎душе.‏ ‎Чтобы ‎их‏ ‎успокоить,‏ ‎устроили ‎совместную‏ ‎прогулку ‎по ‎Днепру ‎на ‎пароходе.‏ ‎Председатели ‎Рады‏ ‎и‏ ‎Генерального ‎Секретариата ‎уверяли‏ ‎собравшихся ‎в‏ ‎том, ‎что ‎никто ‎о‏ ‎самостийности‏ ‎и ‎не‏ ‎думает, ‎и‏ ‎Рада ‎мечтает ‎договориться ‎с ‎Временным‏ ‎Правительством.

Но‏ ‎уже ‎через‏ ‎несколько ‎дней‏ ‎премьер ‎Винниченко ‎огласил ‎декларацию, ‎в‏ ‎которой‏ ‎сообщал‏ ‎о ‎проведенных‏ ‎реформах ‎и‏ ‎призывал ‎всех‏ ‎жителей‏ ‎бывшей ‎Российской‏ ‎империи ‎отделяться ‎от ‎России ‎и‏ ‎потом ‎объединятся‏ ‎в‏ ‎федерацию. ‎Ну ‎и‏ ‎еще ‎нюанс:‏ ‎«Тут ‎нет ‎вражды ‎к‏ ‎Петрограду,‏ ‎а ‎полная‏ ‎к ‎нему‏ ‎безразличность, ‎ибо ‎украинская ‎демократия ‎имеет‏ ‎свое‏ ‎собственное ‎Правительство,‏ ‎которое ‎сама‏ ‎создала ‎и ‎полностью ‎ему ‎доверяет».

Из‏ ‎Петрограда‏ ‎примчался‏ ‎разбираться ‎Керенский,‏ ‎военный ‎министр‏ ‎Временного ‎Правительства.‏ ‎Киев‏ ‎был ‎переполнен‏ ‎дезертирами ‎и ‎по ‎городу ‎распространился‏ ‎слух, ‎что‏ ‎тот‏ ‎приехал ‎«всех ‎гнать‏ ‎на ‎фронт».‏ ‎А ‎Рада, ‎мол, ‎выступает‏ ‎против‏ ‎этого. ‎Настроения‏ ‎солдат, ‎не‏ ‎желавших ‎погибать ‎непонятно ‎за ‎что,‏ ‎можно‏ ‎понять. ‎При‏ ‎таком ‎раскладе‏ ‎Рада ‎была, ‎конечно, ‎предпочтительнее. ‎Керенского‏ ‎посадили‏ ‎за‏ ‎стеклом ‎в‏ ‎Педагогическом ‎музее‏ ‎и ‎стали‏ ‎показывать‏ ‎ему ‎войско.‏ ‎Потом ‎выпустили ‎поздороваться ‎с ‎“серыми‏ ‎шинелями”. ‎“Серые‏ ‎шинели”‏ ‎поздоровались ‎с ‎Керенским‏ ‎с ‎помощью‏ ‎ругательств ‎и ‎свиста. ‎Тогда‏ ‎он‏ ‎окончательно ‎уверился,‏ ‎что ‎Рада‏ ‎имеет ‎поддержку ‎в ‎армии. ‎И‏ ‎подписал‏ ‎соглашение, ‎признававшее‏ ‎Секретариат ‎украинским‏ ‎правительством.

Известный ‎юрист ‎профессор ‎Нольде ‎описал‏ ‎это‏ ‎следующим‏ ‎образом: ‎«Три‏ ‎русских ‎министра‏ ‎и ‎проф.‏ ‎Грушевский‏ ‎договорились ‎в‏ ‎деле ‎создания ‎Украинского ‎государства... ‎неопределенному‏ ‎числу ‎российских‏ ‎граждан,‏ ‎которые ‎живут ‎на‏ ‎необозначенной ‎территории,‏ ‎приказано ‎подчиняться ‎государственной ‎организации,‏ ‎которую‏ ‎они ‎не‏ ‎выбирали ‎и‏ ‎во ‎власть ‎которой ‎теперь ‎их‏ ‎отдают,‏ ‎без ‎каких‏ ‎бы ‎то‏ ‎ни ‎было ‎серьезных ‎оговорок. ‎Российское‏ ‎Правительство,‏ ‎не‏ ‎знало ‎даже‏ ‎кого ‎оно‏ ‎передает ‎в‏ ‎подданство‏ ‎новому ‎политическому‏ ‎творению». ‎О ‎договоре ‎между ‎Временным‏ ‎Правительством ‎и‏ ‎Радой‏ ‎было ‎торжественно ‎объявлено‏ ‎во ‎“Втором‏ ‎Универсале”. ‎И ‎опять ‎с‏ ‎шествиями‏ ‎в ‎народных‏ ‎костюмах.

Киевляне, ‎и‏ ‎Булгаковы ‎в ‎том ‎числе, ‎смотрели‏ ‎на‏ ‎все ‎это‏ ‎как ‎на‏ ‎бесплатный ‎цирк. ‎Бурная ‎деятельность ‎Рады,‏ ‎бесконечные‏ ‎Универсалы‏ ‎и ‎воззвания‏ ‎ничего, ‎кроме‏ ‎саркастической ‎ухмылки,‏ ‎не‏ ‎вызывали. ‎Вместе‏ ‎с ‎тем ‎надо ‎признать, ‎что‏ ‎справедливости ‎фразы‏ ‎«всякий‏ ‎народ ‎заслуживает ‎своих‏ ‎правителей» ‎никто‏ ‎не ‎отменял. ‎Они ‎не‏ ‎готовы‏ ‎были ‎отстаивать‏ ‎собственные ‎взгляды‏ ‎с ‎оружием ‎в ‎руках. ‎Как‏ ‎в‏ ‎России, ‎так‏ ‎и ‎на‏ ‎Украине ‎большинство ‎дожидалось, ‎когда ‎желающие‏ ‎править‏ ‎передерутся‏ ‎и ‎в‏ ‎итоге ‎останется‏ ‎кто-то ‎один.‏ ‎Тому,‏ ‎кто ‎окажется‏ ‎самым ‎сильным, ‎и ‎придется ‎подчиниться.‏ ‎При ‎этом‏ ‎все‏ ‎были ‎уверены ‎до‏ ‎поры, ‎что‏ ‎победят ‎наиболее ‎симпатичные ‎именно‏ ‎им‏ ‎силы, ‎но‏ ‎без ‎их‏ ‎непосредственного ‎участия.

 

Рада, ‎теперь ‎уже ‎признанная‏ ‎Петроградом,‏ ‎милостиво ‎допустила‏ ‎в ‎свои‏ ‎ряды ‎несколько ‎новых ‎членов ‎из‏ ‎крестьянских,‏ ‎военных‏ ‎и ‎рабочих‏ ‎депутатов, ‎а‏ ‎также ‎представителей‏ ‎российских,‏ ‎еврейских ‎и‏ ‎польских ‎социалистических ‎партий, ‎распухлнув ‎аж‏ ‎до ‎восьмисот‏ ‎двадцати‏ ‎двух ‎членов.

В ‎сентябре‏ ‎верховный ‎главнокомандующий‏ ‎России ‎генерал ‎от ‎инфантерии‏ ‎Корнилов‏ ‎устроил ‎мятеж‏ ‎– ‎двинул‏ ‎с ‎фронта ‎на ‎Петроград ‎3-й‏ ‎конный‏ ‎корпус. ‎Генерал‏ ‎хотел ‎установить‏ ‎военную ‎диктатуру, ‎которая ‎единственная, ‎по‏ ‎его‏ ‎мнению,‏ ‎могла ‎спасти‏ ‎Россию ‎от‏ ‎хаоса. ‎В‏ ‎действительности‏ ‎у ‎него‏ ‎была ‎договоренность ‎с ‎возглавившим ‎к‏ ‎тому ‎времени‏ ‎Временное‏ ‎правительство ‎Керенским, ‎но‏ ‎тот ‎предал‏ ‎его. ‎Выступление ‎было ‎подавлено,‏ ‎хаоса‏ ‎стало ‎еще‏ ‎больше. ‎В‏ ‎Киеве ‎известие ‎о ‎корниловском ‎бунте‏ ‎произвело‏ ‎особый ‎эффект.‏ ‎Всем, ‎кто‏ ‎желал ‎бороться ‎с ‎«контрой» ‎и‏ ‎«сражаться‏ ‎с‏ ‎оружием ‎в‏ ‎руках ‎за‏ ‎идеалы ‎революции»,‏ ‎выдали‏ ‎винтовки ‎и‏ ‎патроны. ‎Местным ‎большевикам ‎тоже ‎выдали‏ ‎и ‎получить‏ ‎их‏ ‎обратно, ‎когда ‎все‏ ‎улеглось, ‎разумеется,‏ ‎уже ‎не ‎получилось.

В ‎городе‏ ‎было‏ ‎три ‎вооруженные‏ ‎силы. ‎Штаб‏ ‎округа, ‎подчинявшийся ‎Временному ‎Правительству. ‎Вторая‏ ‎сила‏ ‎– ‎отряды‏ ‎рабочих ‎с‏ ‎цитаделью ‎в ‎Арсенале. ‎И ‎третья‏ ‎–‏ ‎войско‏ ‎Центральной ‎Рады.‏ ‎То ‎есть‏ ‎по ‎Киеву‏ ‎бродили‏ ‎не ‎два,‏ ‎а ‎три ‎разных ‎вида ‎патрулей.‏ ‎Время ‎от‏ ‎времени‏ ‎они ‎друг ‎друга‏ ‎арестовывали, ‎но‏ ‎реальных ‎боевых ‎действий ‎не‏ ‎вели.

После‏ ‎Корниловского ‎мятежа‏ ‎лидер ‎большевиков‏ ‎Владимир ‎Ленин ‎стал ‎убеждать ‎собственную‏ ‎партию,‏ ‎что ‎с‏ ‎двоевластием ‎пора‏ ‎кончать ‎и ‎скидывать ‎силой ‎Временное‏ ‎правительство.‏ ‎Иначе‏ ‎вся ‎эта‏ ‎шушера ‎сдаст‏ ‎немцам ‎Петроград‏ ‎–‏ ‎лишь ‎бы‏ ‎уничтожить ‎Петросовет. ‎Партия ‎называлась ‎Российская‏ ‎социал-демократическая ‎рабочая,‏ ‎поэтому‏ ‎соратники ‎говорили ‎ему,‏ ‎что ‎поступать‏ ‎так ‎нехорошо ‎- ‎недемократично.‏ ‎Временное‏ ‎правительство ‎летом‏ ‎решило ‎из‏ ‎Ленина ‎сделать ‎козла ‎отпущения, ‎обвинило‏ ‎его‏ ‎во ‎всех‏ ‎грехах ‎и‏ ‎объявило ‎в ‎розыск. ‎Потому ‎общался‏ ‎с‏ ‎однопартийцами‏ ‎Ленин ‎через‏ ‎переписку.

В ‎итоге‏ ‎все ‎же‏ ‎большевики‏ ‎почти ‎без‏ ‎крови ‎свергли ‎Временное ‎Правительство, ‎чтобы‏ ‎передать ‎власть‏ ‎Советам.‏ ‎Керенский, ‎уже ‎будучи‏ ‎председателем ‎совета‏ ‎министров, ‎как ‎говаривали, ‎убежал,‏ ‎переодевшись‏ ‎в ‎женское‏ ‎платье. ‎Советы‏ ‎объявили ‎себя ‎единственной ‎законной ‎властью.‏ ‎То,‏ ‎что ‎начиналось‏ ‎правыми ‎как‏ ‎дворцовый ‎переворот, ‎в ‎котором ‎участвовала‏ ‎в‏ ‎том‏ ‎числе ‎и‏ ‎царская ‎семья,‏ ‎закончилось ‎левой‏ ‎революцией.‏ ‎На ‎Съезде‏ ‎Советов ‎свержение ‎Временного ‎правительства ‎поддержали‏ ‎лишь ‎левые‏ ‎эсеры,‏ ‎с ‎ними ‎большевики‏ ‎и ‎создали‏ ‎коалицию, ‎а ‎также ‎с‏ ‎присоединившимися‏ ‎к ‎ним‏ ‎частью ‎анархистов.‏ ‎Меньшевики, ‎правые ‎эсеры ‎и ‎прочие‏ ‎левые‏ ‎переворот ‎не‏ ‎поддержали, ‎хотя‏ ‎им ‎предлагали ‎войти ‎в ‎правительство,‏ ‎и‏ ‎тем‏ ‎самым ‎превратились‏ ‎в ‎оппозицию.


[1] Головин‏ ‎Н. ‎Н. Военные‏ ‎усилия‏ ‎России ‎в‏ ‎Мировой ‎войне. ‎

Читать: 59+ мин
logo Prox Blog

MANIFESTARIUM: 0.000.00.000/002: Меньшиков.Кончина Века.

"Выше ‎свободы"

1.Кончина‏ ‎века

Михаил ‎Осипович ‎Меньшиков


IX

Девятнадцатый ‎век ‎окончательно‏ ‎утвердил ‎наш‏ ‎духовный‏ ‎плен ‎у ‎Европы;‏ ‎народно-культурное ‎творчество‏ ‎у ‎нас ‎окончательно ‎сменилось‏ ‎подражанием,‏ ‎и ‎в‏ ‎самом ‎таинственном‏ ‎истоке ‎жизни ‎мы, ‎"русые", ‎уже‏ ‎порабощены‏ ‎"белокурым". ‎Вы‏ ‎скажете, ‎что‏ ‎хорошее ‎подражание ‎лучше ‎плохого ‎творчества,‏ ‎что‏ ‎в‏ ‎подражании ‎-‏ ‎наше ‎спасение‏ ‎и ‎что‏ ‎стоит‏ ‎нам, ‎например,‏ ‎остановиться ‎в ‎подражании ‎вооружению ‎соседей,‏ ‎как ‎мы‏ ‎будем‏ ‎немедленно ‎разгромлены.

Я ‎на‏ ‎это ‎замечу,‏ ‎что ‎подражание ‎всегда ‎отстает‏ ‎от‏ ‎творчества ‎и‏ ‎подражатель ‎всегда‏ ‎жертва ‎своему ‎образцу. ‎

Были ‎могучие,‏ ‎хотя‏ ‎и ‎неясные‏ ‎причины, ‎почему‏ ‎народ ‎русский ‎не ‎выдержал ‎умственных‏ ‎влияний‏ ‎Запада;‏ ‎может ‎быть,‏ ‎не ‎хватило‏ ‎энергии ‎выработать‏ ‎свою‏ ‎столь ‎же‏ ‎определенную ‎и ‎роскошную ‎культуру. ‎Но,‏ ‎раз ‎подчинившись,‏ ‎народ‏ ‎русский ‎подвергается ‎опасности‏ ‎дальнейших, ‎постепенных,‏ ‎все ‎более ‎тяжких ‎подчинений.

Из‏ ‎подражания‏ ‎Западу ‎мы‏ ‎приняли ‎чужой‏ ‎критерий ‎жизни, ‎для ‎нашей ‎народности‏ ‎непосильный.‏ ‎Мы ‎хотим‏ ‎жить ‎теперь‏ ‎не ‎иначе, ‎как ‎с ‎западною‏ ‎роскошью,‏ ‎забывая,‏ ‎что ‎ни‏ ‎расовая ‎энергия,‏ ‎ни ‎природа‏ ‎наша‏ ‎не ‎те,‏ ‎что ‎там. ‎

Вынесши ‎из ‎доисторических‏ ‎времен ‎страшную‏ ‎упругость‏ ‎духа, ‎furor ‎teutonicus,‏ ‎свежесть ‎тела‏ ‎и ‎сердца, ‎германцы ‎укрепили‏ ‎себя‏ ‎долговременною ‎историческою‏ ‎дисциплиной, ‎обогатили‏ ‎невероятно ‎изобретениями, ‎мореплаванием, ‎промышленностью, ‎грабежом‏ ‎колоний,‏ ‎- ‎они‏ ‎легко ‎могут‏ ‎позволить ‎себе ‎великолепие ‎их ‎городов,‏ ‎с‏ ‎дворцами,‏ ‎театрами, ‎храмами,‏ ‎роскошь ‎полей‏ ‎и ‎парков,‏ ‎обилие‏ ‎фабрик, ‎железных‏ ‎дорог ‎и ‎флотов. ‎Они ‎вдесятеро‏ ‎богаче ‎нас‏ ‎и‏ ‎вполне ‎естественно, ‎без‏ ‎напряжений, ‎устроили‏ ‎себе ‎богатую ‎обстановку ‎жизни.

Нам‏ ‎же‏ ‎- ‎народу‏ ‎континентальному, ‎расплывшемуся‏ ‎по ‎стране ‎суровой ‎и ‎далеко‏ ‎не‏ ‎одолевшему ‎всех‏ ‎природных ‎препятствий,‏ ‎- ‎народу ‎земледельческому, ‎не ‎торговому,‏ ‎свойственна‏ ‎сравнительная‏ ‎бедность ‎и‏ ‎культура ‎менее‏ ‎пышная, ‎менее‏ ‎искусственная,‏ ‎более ‎близкая‏ ‎к ‎природе. ‎Для ‎нас ‎естественнее‏ ‎было ‎бы‏ ‎натуральное‏ ‎хозяйство, ‎нежели ‎денежное,‏ ‎промыслы ‎кустарные,‏ ‎нежели ‎фабричные, ‎вообще ‎-‏ ‎земледельческий,‏ ‎деревенский ‎уклад,‏ ‎нежели ‎капиталистический.‏ ‎Но ‎Запад ‎поразил ‎воображение ‎наших‏ ‎верхних‏ ‎классов ‎и‏ ‎заставил ‎перестроить‏ ‎всю ‎нашу ‎народную ‎жизнь ‎с‏ ‎величайшими‏ ‎жертвами‏ ‎и ‎большою‏ ‎опасностью ‎для‏ ‎нее. ‎Подобно‏ ‎Индии,‏ ‎сделавшейся ‎из‏ ‎когда-то ‎богатой ‎и ‎еще ‎недавно‏ ‎зажиточной ‎страны‏ ‎совсем‏ ‎нищей, ‎- ‎Россия‏ ‎стала ‎данницей‏ ‎Европы ‎во ‎множестве ‎самых‏ ‎изнурительных‏ ‎отношений.

Желая ‎иметь‏ ‎все ‎те‏ ‎предметы ‎роскоши ‎и ‎комфорта, ‎которые‏ ‎так‏ ‎обычны ‎на‏ ‎Западе, ‎мы‏ ‎вынуждены ‎отдавать ‎ему ‎не ‎только‏ ‎излишки‏ ‎хлеба,‏ ‎но, ‎как‏ ‎Индия, ‎необходимые‏ ‎его ‎запасы.‏ ‎Народ‏ ‎наш ‎хронически‏ ‎недоедает ‎и ‎клонится ‎к ‎вырождению,‏ ‎и ‎все‏ ‎это‏ ‎для ‎того ‎только,‏ ‎чтобы ‎поддержать‏ ‎блеск ‎европеизма, ‎дать ‎возможность‏ ‎небольшому‏ ‎слою ‎капиталистов‏ ‎идти ‎нога‏ ‎в ‎ногу ‎с ‎Европой. ‎

Девятнадцатый‏ ‎век‏ ‎следует ‎считать‏ ‎столетием ‎постепенного‏ ‎и ‎в ‎конце ‎тревожно-быстрого ‎упадка‏ ‎народного‏ ‎благосостояния‏ ‎в ‎России.‏ ‎Из ‎России‏ ‎текут ‎реки‏ ‎золота‏ ‎на ‎покупку‏ ‎западных ‎фабрикантов, ‎на ‎содержание ‎более‏ ‎чем ‎сотни‏ ‎тысяч‏ ‎русских, ‎живущих ‎за‏ ‎границей, ‎на‏ ‎погашение ‎долгов ‎и ‎процентов‏ ‎по‏ ‎займам ‎и‏ ‎пр., ‎и‏ ‎неисчислимое ‎количество ‎усилий ‎тратится ‎на‏ ‎то,‏ ‎чтобы ‎наперекор‏ ‎стихиям ‎поддерживать‏ ‎в ‎бедной ‎стране ‎богатое ‎культурное‏ ‎обличье.‏ ‎Если‏ ‎не ‎произойдет‏ ‎какой-нибудь ‎смены‏ ‎энергий, ‎если‏ ‎тягостный‏ ‎процесс ‎подражания‏ ‎Европе ‎разовьется ‎дальше, ‎то ‎Россия‏ ‎рискует ‎быть‏ ‎разоренной‏ ‎без ‎выстрела; ‎"оскудение",‏ ‎захватив ‎раньше‏ ‎всего ‎прикосновенный ‎к ‎Европе‏ ‎класс,‏ ‎доходит ‎до‏ ‎глубин ‎народных,‏ ‎и ‎стране ‎в ‎таком ‎положении‏ ‎придется‏ ‎или ‎иметь‏ ‎мужество ‎отказаться‏ ‎от ‎соблазна, ‎или ‎обречь ‎себя‏ ‎на‏ ‎вечный‏ ‎плен... ‎Вдумываясь‏ ‎в ‎тихий‏ ‎погром, ‎который‏ ‎вносит‏ ‎англо-германская ‎раса‏ ‎в ‎остальное ‎человечество, ‎невольно ‎сочтешь‏ ‎грезу ‎современного‏ ‎антихриста‏ ‎- ‎Ницше, ‎грезу‏ ‎о ‎"белокуром‏ ‎смеющемся ‎льве" ‎- ‎не‏ ‎мечтой‏ ‎безумца, ‎а‏ ‎пророчеством ‎грозным‏ ‎и ‎уже ‎осуществляющимся. ‎Будущее ‎от‏ ‎нас‏ ‎скрыто, ‎но‏ ‎девятнадцатый ‎век‏ ‎был ‎непрерывным ‎крушением ‎и ‎цветных,‏ ‎и‏ ‎более‏ ‎вялых ‎бледных‏ ‎рас. ‎Социальное‏ ‎перетирание ‎слабых,‏ ‎рост‏ ‎пролетариата ‎и‏ ‎вымирание ‎его, ‎- ‎что ‎это,‏ ‎как ‎не‏ ‎вытеснение‏ ‎остатков ‎древних ‎рас‏ ‎потомством ‎одной,‏ ‎самой ‎мощной?

Среди ‎самих ‎англичан‏ ‎и‏ ‎немцев ‎идет‏ ‎эта ‎структурная‏ ‎перестройка, ‎борьба ‎человеческих ‎типов. ‎Один‏ ‎какой-то‏ ‎сильный ‎и‏ ‎хищный ‎тип,‏ ‎по-видимому, ‎поедает ‎остальные.

1900г.



ПОЛНЫЙ ‎ТЕКСТ:

I
Еще ‎немного‏ ‎дней‏ ‎(декабрь‏ ‎1900 ‎г.)‏ ‎и ‎канет‏ ‎в ‎вечность‏ ‎великое‏ ‎столетие, ‎к‏ ‎которому ‎мы, ‎живущие, ‎принадлежим. ‎Наконец,‏ ‎вот ‎он,‏ ‎таинственный‏ ‎XX ‎век, ‎неведомый,‏ ‎загадочный ‎и,‏ ‎во ‎всяком ‎случае, ‎еще‏ ‎чужой‏ ‎нам, ‎надвигающийся‏ ‎как ‎бледное‏ ‎привидение ‎с ‎закрытыми ‎глазами. ‎Старый,‏ ‎родной‏ ‎нам ‎век,‏ ‎известный, ‎как‏ ‎все ‎родное, ‎до ‎мелочей, ‎он‏ ‎отходит,‏ ‎и‏ ‎жаль ‎его.‏ ‎Каков ‎он‏ ‎ни ‎был,‏ ‎-‏ ‎он ‎был‏ ‎нашим ‎временем, ‎нашей ‎молодостью, ‎и‏ ‎все ‎заветное,‏ ‎волшебное,‏ ‎чем ‎когда-то ‎расцвел‏ ‎перед ‎нами‏ ‎мир ‎- ‎связано ‎с‏ ‎XIX‏ ‎веком. ‎Жаль‏ ‎его, ‎как‏ ‎колыбель, ‎как ‎родину, ‎как ‎уходящую‏ ‎жизнь...
Не‏ ‎будем ‎неблагодарны.‏ ‎Это ‎был‏ ‎великий ‎век, ‎и ‎в ‎ряду‏ ‎веков‏ ‎будет‏ ‎сверкать ‎великолепием‏ ‎несказанным. ‎Пусть‏ ‎каждое ‎столетие‏ ‎полно‏ ‎своеобразной ‎жизни,‏ ‎пусть ‎полны ‎поэзии ‎времена ‎переселения‏ ‎народов, ‎героической‏ ‎борьбы‏ ‎за ‎обладание ‎землей.‏ ‎Пусть ‎особенной,‏ ‎навсегда ‎пленительною ‎сказкой ‎кажутся‏ ‎века‏ ‎рыцарей ‎и‏ ‎готических ‎соборов,‏ ‎века ‎бурного ‎Возрождения, ‎эпоха ‎великих‏ ‎морских‏ ‎странствований, ‎открытий‏ ‎новых ‎миров‏ ‎нашей ‎планеты. ‎Пусть ‎полны ‎своеобразного‏ ‎очарования‏ ‎тонкие‏ ‎и ‎нежные‏ ‎культуры ‎западных‏ ‎монархий, ‎с‏ ‎расцветом‏ ‎искусств ‎и‏ ‎литератур. ‎Человечество ‎- ‎существо ‎благородное,‏ ‎и ‎каждый‏ ‎раз‏ ‎как ‎оно, ‎возмущенное,‏ ‎принимает ‎определенный‏ ‎уклад, ‎оно ‎снова ‎и‏ ‎снова‏ ‎обнаруживает ‎красоту‏ ‎великих ‎стихий‏ ‎- ‎океана, ‎гор, ‎девственного ‎леса.‏ ‎Издалека‏ ‎все ‎века‏ ‎прекрасны, ‎-‏ ‎но ‎и ‎наш, ‎XIX ‎век‏ ‎не‏ ‎уступит‏ ‎ни ‎одному‏ ‎из ‎них‏ ‎ни ‎в‏ ‎роскоши,‏ ‎ни ‎красоте‏ ‎жизни. ‎Он ‎к ‎нам ‎слишком‏ ‎близок, ‎и‏ ‎потому‏ ‎мы ‎его ‎не‏ ‎видим; ‎как‏ ‎от ‎гигантского ‎здания, ‎от‏ ‎него‏ ‎нужно ‎отойти,‏ ‎и ‎отойти‏ ‎далеко, ‎чтобы ‎выяснился ‎благородный ‎силуэт‏ ‎его.‏ ‎Для ‎наших‏ ‎внуков ‎XIX‏ ‎век ‎будет ‎казаться ‎грандиозным, ‎несравненно‏ ‎более‏ ‎поразительным,‏ ‎нежели ‎для‏ ‎нас. ‎Даль‏ ‎времени ‎покроет‏ ‎голубою‏ ‎дымкой ‎отдельные‏ ‎шероховатости ‎и ‎свяжет ‎линии ‎явлений‏ ‎в ‎романтическую‏ ‎картину.‏ ‎Все, ‎что ‎нам‏ ‎кажется ‎теперь‏ ‎обыденным, ‎- ‎наших ‎правнуков‏ ‎будет‏ ‎пленять ‎поэзией‏ ‎- ‎даже‏ ‎эти ‎неуклюжие ‎поезда ‎в ‎облаках‏ ‎пара,‏ ‎даже ‎эти‏ ‎мертвенные ‎фабричные‏ ‎трубы. ‎Они ‎нас ‎давят ‎своею‏ ‎несоразмерностью;‏ ‎внуки‏ ‎увидят ‎в‏ ‎них ‎стиль‏ ‎и ‎будут‏ ‎сохранять‏ ‎их, ‎как‏ ‎мы ‎- ‎развалины ‎замков. ‎Дайте‏ ‎вокзалам ‎сделаться‏ ‎деревянными,‏ ‎и ‎человек ‎будет‏ ‎рассматривать ‎их‏ ‎с ‎благоговейным ‎удивлением. ‎Нам‏ ‎кажутся‏ ‎романтичными ‎кривые,‏ ‎узкие ‎улицы‏ ‎средневековых ‎городов ‎с ‎выступами ‎и‏ ‎высокими‏ ‎черепичными ‎крышами.‏ ‎Но ‎такими‏ ‎же ‎странными ‎и ‎своеобразно ‎прекрасными‏ ‎покажутся‏ ‎некогда‏ ‎прямолинейные, ‎широкие‏ ‎пространства, ‎обрамленные‏ ‎огромными ‎слившимися‏ ‎друг‏ ‎с ‎другом‏ ‎дворцами. ‎Наше ‎потомство ‎увидит ‎век‏ ‎наш ‎красивее,‏ ‎изящнее,‏ ‎величественнее, ‎чем ‎он‏ ‎нам ‎кажется,‏ ‎- ‎ужасы ‎его ‎забудутся,‏ ‎а‏ ‎вспоминать ‎будут‏ ‎- ‎как‏ ‎и ‎мы ‎о ‎средних ‎веках‏ ‎-‏ ‎лишь ‎красоту‏ ‎и ‎энергию‏ ‎нашего ‎столетия.
II
Если ‎потомство ‎не ‎разучится‏ ‎читать‏ ‎и‏ ‎обратится ‎к‏ ‎цифрам, ‎оно‏ ‎будет ‎поражено‏ ‎чрезвычайным,‏ ‎похожим ‎на‏ ‎извержение ‎прогрессом ‎европейских ‎рас ‎в‏ ‎XIX ‎веке.‏ ‎Точно‏ ‎где-то, ‎в ‎тайниках‏ ‎природы, ‎невидимая‏ ‎рука ‎открыла ‎шлюз, ‎и‏ ‎Европа‏ ‎была ‎затоплена‏ ‎своею ‎энергией,‏ ‎выступившей ‎из ‎берегов. ‎Нет ‎сомнения,‏ ‎что‏ ‎истекающий ‎век‏ ‎был ‎самым‏ ‎работоспособным ‎в ‎истории, ‎и ‎никогда‏ ‎в‏ ‎столь‏ ‎короткий ‎срок‏ ‎не ‎было‏ ‎обнаружено ‎столько‏ ‎влеченья‏ ‎к ‎знанию,‏ ‎столько ‎страстной ‎жадности, ‎столько ‎гения,‏ ‎расцветшего ‎пышно‏ ‎по‏ ‎всему ‎великому ‎дереву‏ ‎белой ‎расы.‏ ‎Открытия ‎гнались ‎за ‎открытиями,‏ ‎изобретения‏ ‎за ‎изобретениями.‏ ‎Все ‎науки,‏ ‎кроме ‎очень ‎немногих, ‎- ‎дружно‏ ‎двинулись‏ ‎вперед ‎и‏ ‎обогатились ‎в‏ ‎степени ‎невероятной. ‎В ‎сущности, ‎все‏ ‎науки‏ ‎-‏ ‎порождения ‎нашего‏ ‎века; ‎прошлым‏ ‎столетиям ‎принадлежат‏ ‎лишь‏ ‎методы. ‎Искусства‏ ‎в ‎этом ‎веке ‎пережили ‎свое‏ ‎второе ‎Возрождение,‏ ‎и‏ ‎если ‎некоторые ‎старые‏ ‎мастера ‎не‏ ‎превзойдены ‎в ‎их ‎индивидуальной‏ ‎силе,‏ ‎то ‎ряд‏ ‎новых ‎мастеров‏ ‎развил ‎не ‎менее ‎высокую ‎индивидуальность.‏ ‎Пренебрежительные‏ ‎толки ‎о‏ ‎новом ‎искусстве‏ ‎- ‎реализме ‎средины ‎этого ‎века‏ ‎-‏ ‎отзываются‏ ‎или ‎невежеством,‏ ‎или ‎пристрастием.‏ ‎В ‎разных‏ ‎странах,‏ ‎особенно ‎латинских,‏ ‎вкус, ‎воображение, ‎поэзия ‎еще ‎раз‏ ‎проявились ‎с‏ ‎необыкновенной‏ ‎свежестью; ‎даже ‎так‏ ‎называемый ‎декаданс‏ ‎- ‎свидетельствует ‎о ‎жизненности‏ ‎европейского‏ ‎искусства, ‎способности‏ ‎его, ‎хоть‏ ‎и ‎с ‎великими ‎усилиями, ‎находить‏ ‎новые‏ ‎мотивы ‎творчества.‏ ‎Скучающий ‎на‏ ‎достигнутом ‎гений ‎облетает ‎пределы ‎миров‏ ‎и‏ ‎раскрывает‏ ‎их ‎бесконечную‏ ‎глубину. ‎Девятнадцатый‏ ‎век ‎обнаружил‏ ‎страшное‏ ‎напряжение ‎человеческой‏ ‎мысли, ‎доведя ‎последнюю ‎до ‎ясновидения.‏ ‎Никогда ‎не‏ ‎было‏ ‎такого ‎обилия ‎великих‏ ‎ученых, ‎философов,‏ ‎поэтов, ‎никогда ‎литература ‎не‏ ‎разрасталась‏ ‎столь ‎роскошно,‏ ‎не ‎выдвигала‏ ‎столь ‎мощных ‎и ‎оригинальных ‎талантов.‏ ‎Что‏ ‎касается ‎России,‏ ‎девятнадцатый ‎век‏ ‎был ‎первым ‎и ‎единственным ‎веком‏ ‎ее‏ ‎просвещения,‏ ‎золотым ‎веком‏ ‎нашей ‎литературы.‏ ‎Но ‎и‏ ‎в‏ ‎Европе ‎это‏ ‎чудесное ‎столетие ‎было ‎если ‎не‏ ‎единственным, ‎то‏ ‎самым‏ ‎ярким ‎в ‎смысле‏ ‎умственной ‎жизни.‏ ‎Начавшись ‎Байроном, ‎Пушкиным, ‎Гете,‏ ‎Гюго‏ ‎- ‎оно‏ ‎засияло ‎великими‏ ‎талантами ‎прозы, ‎из ‎которых ‎один‏ ‎или‏ ‎два ‎дошли‏ ‎до ‎конца‏ ‎века: ‎Лев ‎Толстой ‎- ‎как‏ ‎Гибралтар‏ ‎Европу‏ ‎- ‎достойно‏ ‎оканчивает ‎собою‏ ‎это ‎богатырское‏ ‎поколение.
III
Жаль‏ ‎уходящего ‎века‏ ‎- ‎на ‎нем ‎лежала ‎печать‏ ‎величия; ‎жаль‏ ‎особенно‏ ‎потому, ‎что ‎в‏ ‎конце ‎столетия‏ ‎уже ‎чувствовалось ‎некоторое ‎увядание,‏ ‎упадок‏ ‎тона, ‎еще‏ ‎недавно ‎столь‏ ‎нервного, ‎непобедимого. ‎Жизнь ‎еще ‎всюду‏ ‎кипит‏ ‎с ‎бешеным‏ ‎одушевлением, ‎но‏ ‎уже ‎чувствуются ‎признаки ‎усталости; ‎как‏ ‎будто‏ ‎первая‏ ‎свежесть ‎духа‏ ‎уже ‎исчерпана,‏ ‎как ‎будто‏ ‎становится‏ ‎скучно ‎жить‏ ‎на ‎свете ‎или, ‎по ‎крайней‏ ‎мере, ‎безрадостно.‏ ‎Пытливость‏ ‎науки ‎как ‎бы‏ ‎померкла, ‎и‏ ‎что-то ‎не ‎слышно ‎о‏ ‎новых,‏ ‎действительно ‎великих‏ ‎открытиях, ‎делающих‏ ‎эпоху. ‎Философия ‎примолкла, ‎и ‎уже‏ ‎нет‏ ‎кафедры, ‎которой‏ ‎внимал ‎бы‏ ‎мир. ‎Искусство ‎перегорает ‎в ‎изысканности‏ ‎декаданса,‏ ‎вычерпывая‏ ‎свою ‎чувственность‏ ‎до ‎дна.‏ ‎Как-то ‎сразу‏ ‎оборвалась‏ ‎гирлянда ‎талантов,‏ ‎нет ‎более ‎великих ‎композиторов, ‎романистов,‏ ‎поэтов, ‎художников.‏ ‎Как‏ ‎в ‎солнечные ‎дни‏ ‎весны: ‎одновременно‏ ‎и ‎быстро ‎точно ‎молоком‏ ‎обольются‏ ‎фруктовые ‎сады,‏ ‎цветут, ‎благоухают,‏ ‎и ‎несколько ‎дней ‎длится ‎эта‏ ‎поэма‏ ‎счастья. ‎И‏ ‎затем ‎быстро,‏ ‎точно ‎по ‎уговору, ‎деревья ‎роняют‏ ‎свой‏ ‎убор‏ ‎венчальный ‎и‏ ‎являются ‎в‏ ‎обычном, ‎однотонном‏ ‎виде.‏ ‎И ‎ни‏ ‎за ‎что ‎на ‎свете ‎не‏ ‎сыщите ‎в‏ ‎июле‏ ‎яблони, ‎которая ‎еще‏ ‎цвела ‎бы.‏ ‎Есть ‎грустное ‎предчувствие, ‎что‏ ‎наш‏ ‎уходящий ‎век‏ ‎уносит ‎с‏ ‎собою ‎надолго ‎молодость ‎нашей ‎расы‏ ‎и‏ ‎что ‎гений‏ ‎ее, ‎вспыхнувший‏ ‎всеми ‎цветами ‎и ‎красками, ‎может‏ ‎отцвесть...‏ ‎Двадцатый‏ ‎век, ‎на‏ ‎который ‎мечтатели‏ ‎возлагают ‎столько‏ ‎надежд,‏ ‎может ‎быть,‏ ‎принесет ‎нам ‎одни ‎разочарования. ‎Вместо‏ ‎осуществления ‎пылких‏ ‎химер‏ ‎может ‎придти ‎неожиданный‏ ‎и ‎повсеместный‏ ‎упадок, ‎признаки ‎которого ‎уже‏ ‎заметны.‏ ‎Старое ‎варварство‏ ‎нас ‎подстерегает,‏ ‎как ‎греков ‎и ‎римлян ‎в‏ ‎эпоху‏ ‎их ‎высшего‏ ‎блеска. ‎Глубокое‏ ‎заблуждение ‎думать, ‎что ‎цивилизация ‎гибнет‏ ‎от‏ ‎причин‏ ‎внешних. ‎Смерть‏ ‎всего ‎живого‏ ‎имеет ‎внутреннее‏ ‎происхождение.‏ ‎Гораздо ‎ранее‏ ‎нашествия ‎вандалов ‎народы ‎древности ‎испытали‏ ‎внутреннее ‎нашествие‏ ‎каких-то‏ ‎грубых ‎сил, ‎которыми‏ ‎простота ‎и‏ ‎благородство ‎душ ‎были ‎превращены‏ ‎в‏ ‎развалины. ‎Завоеватели‏ ‎мира, ‎наследники‏ ‎цивилизации ‎задолго ‎до ‎варваров ‎пали‏ ‎ниже‏ ‎всякого ‎варварства,‏ ‎огрубели ‎совестью‏ ‎до ‎того, ‎что ‎вандалы ‎явились‏ ‎перед‏ ‎ними‏ ‎людьми ‎высшей‏ ‎породы. ‎Даже‏ ‎гунны ‎были‏ ‎возвышеннее‏ ‎и ‎благочестивее‏ ‎развращенных ‎римлян. ‎Только ‎этим ‎и‏ ‎объясняется ‎внешний‏ ‎разгром‏ ‎древних ‎рас. ‎А‏ ‎отчего ‎собственно‏ ‎падает ‎дух ‎народный ‎-‏ ‎до‏ ‎полного ‎растления‏ ‎- ‎это‏ ‎вопрос ‎в ‎корне ‎своем ‎мистический.
IV
История‏ ‎XIX‏ ‎века ‎удивительна.‏ ‎Какими ‎бледными‏ ‎кажутся ‎сказки ‎Шехерезады ‎в ‎сравнении‏ ‎с‏ ‎непрерывною‏ ‎поэмою ‎этого‏ ‎столетия! ‎Всего‏ ‎сто ‎оборотов‏ ‎земли‏ ‎около ‎солнца‏ ‎- ‎и ‎столько ‎поразительных ‎событий‏ ‎в ‎инфузорном‏ ‎населении‏ ‎земли, ‎сколько ‎переворотов!‏ ‎Век ‎начинается‏ ‎прямо ‎волшебною ‎легендой ‎о‏ ‎маленьком‏ ‎капрале, ‎который‏ ‎стал ‎императором,‏ ‎который ‎женился ‎на ‎дочери ‎императора,‏ ‎был‏ ‎коронован ‎папой,‏ ‎разгромил ‎целый‏ ‎ряд ‎империй ‎и ‎королевств ‎и‏ ‎умер‏ ‎пленником,‏ ‎на ‎пустынном‏ ‎островке, ‎среди‏ ‎безграничного ‎океана.‏ ‎История,‏ ‎как ‎истинный‏ ‎художник, ‎создала ‎трагедию, ‎в ‎которой‏ ‎нет ‎черты,‏ ‎не‏ ‎обличающей ‎высокого ‎искусства.‏ ‎После ‎Наполеона‏ ‎- ‎мечтательный ‎Священный ‎союз,‏ ‎восстания‏ ‎южных ‎народов,‏ ‎мятежное ‎брожение‏ ‎в ‎средней ‎Европе, ‎перевороты ‎и‏ ‎грезы‏ ‎об ‎объединении.‏ ‎Затем ‎ряд‏ ‎страшных ‎войн ‎второй ‎половины ‎века‏ ‎после‏ ‎сорокалетнего‏ ‎мира. ‎В‏ ‎общем ‎огромном‏ ‎и ‎ярком‏ ‎романе‏ ‎всемирной ‎жизни‏ ‎рассыпаны ‎поразительные ‎по ‎законченности ‎отдельные‏ ‎поэмы ‎-‏ ‎вспомните‏ ‎поход ‎Байрона ‎в‏ ‎Грецию, ‎походы‏ ‎Гарибальди, ‎эпическую ‎борьбу ‎балканских‏ ‎и‏ ‎кавказских ‎племен,‏ ‎междоусобную ‎войну‏ ‎в ‎Северной ‎Америке, ‎экспедицию ‎в‏ ‎Мексику‏ ‎с ‎ее‏ ‎фатальным ‎концом,‏ ‎разгром ‎Франции ‎в ‎1871 ‎году,‏ ‎наше‏ ‎движение‏ ‎к ‎Константинополю,‏ ‎нашествие ‎Италии‏ ‎в ‎Абиссинию,‏ ‎войну‏ ‎Испании ‎и‏ ‎Америки, ‎героическую ‎борьбу ‎африканских ‎республик,‏ ‎походы ‎Европы‏ ‎в‏ ‎Китай. ‎В ‎одно‏ ‎столетие ‎вместилось‏ ‎просто ‎невероятное ‎число ‎событий,‏ ‎из‏ ‎которых ‎каждое‏ ‎- ‎картина,‏ ‎полная ‎богатых ‎красок. ‎Некоторые ‎гордые‏ ‎народы‏ ‎поникли, ‎-‏ ‎как ‎Турция,‏ ‎Австрия, ‎Испания, ‎Франция, ‎даже ‎Франция,‏ ‎несмотря‏ ‎на‏ ‎пышный ‎расцвет‏ ‎народного ‎богатства‏ ‎и ‎культурного‏ ‎блеска.‏ ‎Франция, ‎как‏ ‎вождь ‎народов, ‎несомненно ‎уступила ‎свою‏ ‎культурную ‎гегемонию‏ ‎более‏ ‎свежим ‎соседям. ‎Эти‏ ‎соседи ‎-‏ ‎Англия ‎и ‎Германия ‎-‏ ‎стремительно‏ ‎двинулись ‎вперед,‏ ‎усилив ‎свое‏ ‎могущество ‎за ‎одно ‎столетие ‎в‏ ‎степени‏ ‎просто ‎сказочной.‏ ‎Еще ‎роскошнее‏ ‎расцвет ‎заокеанской ‎великой ‎республики, ‎которая‏ ‎в‏ ‎одно‏ ‎столетие ‎из‏ ‎бедной ‎колонии‏ ‎сделалась ‎великой‏ ‎державой.‏ ‎Несравненно ‎медленнее‏ ‎развивалась ‎Россия, ‎и ‎к ‎концу‏ ‎века ‎итоги‏ ‎прогресса‏ ‎ее ‎еще ‎сомнительны.‏ ‎Но ‎даже‏ ‎эта ‎отдельная ‎глава ‎истории‏ ‎-‏ ‎история ‎России‏ ‎- ‎как‏ ‎она ‎необыкновенна ‎и ‎как ‎богата!‏ ‎Трагическая‏ ‎смерть ‎Павла‏ ‎I, ‎"дней‏ ‎Александровых ‎прекрасное ‎начало", ‎зарево ‎беспрерывных‏ ‎войн,‏ ‎растущий‏ ‎идеализм ‎и‏ ‎кровавая ‎борьба‏ ‎кругом. ‎Нашествие‏ ‎двадцати‏ ‎народов ‎с‏ ‎мировым ‎завоевателем ‎во ‎главе, ‎исполинские‏ ‎битвы, ‎сожжение‏ ‎Москвы,‏ ‎трагическое ‎отступление ‎-‏ ‎все ‎какие‏ ‎краски! ‎Никогда ‎Россия ‎не‏ ‎была‏ ‎столь ‎грозной‏ ‎в ‎человечестве‏ ‎и ‎столь ‎гордой, ‎и ‎этот‏ ‎особенный‏ ‎подъем ‎духа‏ ‎выдвигает ‎блестящую‏ ‎плеяду ‎поэтов, ‎философов ‎(славянофилы), ‎политических‏ ‎мечтателей‏ ‎(декабристы),‏ ‎великих ‎романистов‏ ‎и ‎общественных‏ ‎деятелей. ‎Мистический‏ ‎конец‏ ‎жизни ‎Благословенного‏ ‎(Александр ‎I, ‎предположительно ‎старец ‎Феодор‏ ‎Кузьмич ‎Томский‏ ‎-‏ ‎см. ‎"РД" ‎№2‏ ‎2004 ‎г.‏ ‎http://www.russdom.ru/2004/200402i/20040229.html), конец, ‎который ‎не ‎придумал‏ ‎бы‏ ‎самый ‎пылкий‏ ‎поэт, ‎суровое‏ ‎царствование ‎Николая, ‎победоносное ‎и ‎строгое,‏ ‎но‏ ‎опять ‎-‏ ‎какой ‎трагический‏ ‎финал ‎- ‎севастопольский ‎разгром! ‎Яркая‏ ‎и‏ ‎страстная‏ ‎страница, ‎облитая‏ ‎кровью. ‎И‏ ‎вновь ‎"дней‏ ‎Александровых‏ ‎прекрасное ‎начало",‏ ‎высокий ‎подъем ‎великодушных ‎чувств, ‎радостное,‏ ‎беспримерное ‎одушевление,‏ ‎одушевление‏ ‎свободы.
V
Около ‎этих ‎двух‏ ‎фокусов ‎нашей‏ ‎народной ‎жизни ‎замкнулся ‎эллипсис‏ ‎столетия.‏ ‎Два ‎всплеска‏ ‎счастья, ‎два‏ ‎гигантских ‎подъема ‎духа ‎- ‎героический‏ ‎в‏ ‎1812 ‎году‏ ‎и ‎гуманный‏ ‎в ‎1861-м ‎- ‎определяют ‎и‏ ‎два‏ ‎последовавших‏ ‎затишья; ‎ими‏ ‎же ‎определяется‏ ‎форма ‎"кривой"‏ ‎нашего‏ ‎прогресса. ‎Замечательно,‏ ‎что ‎волны ‎русской ‎истории ‎вообще‏ ‎поднимаются ‎не‏ ‎более‏ ‎двух ‎раз ‎в‏ ‎столетие. ‎Таковы‏ ‎в ‎прошлом ‎веке ‎были‏ ‎два‏ ‎одушевленья ‎-‏ ‎в ‎расцвете‏ ‎Петрова ‎царствования, ‎после ‎полтавской ‎битвы,‏ ‎и‏ ‎в ‎разгар‏ ‎Екатерининской ‎эпохи,‏ ‎после ‎блестящих ‎побед ‎над ‎турками.‏ ‎Таковы‏ ‎же‏ ‎в ‎XVII‏ ‎веке ‎два‏ ‎одушевленья ‎-‏ ‎после‏ ‎изгнания ‎поляков‏ ‎и ‎после ‎присоединения ‎Малороссии. ‎Замечается‏ ‎как ‎бы‏ ‎правильная‏ ‎смена ‎поколений, ‎то‏ ‎действующих, ‎то‏ ‎отдыхающих, ‎то ‎неудержимо ‎рвущихся‏ ‎к‏ ‎счастью, ‎то‏ ‎разочарованных. ‎Если‏ ‎этот ‎закон ‎чередования ‎настроений ‎верен,‏ ‎то‏ ‎в ‎недалеком‏ ‎будущем ‎нам‏ ‎предстоит ‎пережить ‎снова ‎какую-нибудь ‎великую‏ ‎страсть,‏ ‎какой-нибудь‏ ‎восторг, ‎и‏ ‎он ‎явится‏ ‎последствием ‎самой‏ ‎неожиданной‏ ‎причины. ‎Казалось‏ ‎бы, ‎унижение ‎России ‎под ‎Севастополем‏ ‎- ‎первая‏ ‎несчастная‏ ‎война ‎после ‎Петра‏ ‎Великого ‎-‏ ‎должна ‎была ‎привести ‎к‏ ‎отчаянию,‏ ‎- ‎на‏ ‎самом ‎деле‏ ‎она ‎послужила ‎толчком ‎для ‎огромной‏ ‎радости.‏ ‎Наоборот, ‎счастливая‏ ‎война ‎1877‏ ‎г., ‎смывшая ‎крымский ‎позор, ‎не‏ ‎остановила,‏ ‎а‏ ‎скорее ‎усилила‏ ‎начавшееся ‎еще‏ ‎до ‎нее‏ ‎уныние.‏ ‎Может ‎быть,‏ ‎этим ‎странным ‎унынием, ‎дошедшим ‎до‏ ‎отчаяния, ‎объясняется‏ ‎революционный‏ ‎дух, ‎поведший ‎к‏ ‎трагедии ‎1‏ ‎марта. ‎Опять ‎какое ‎необычайное‏ ‎и‏ ‎страшное ‎событие!‏ ‎Столько ‎предвиденное‏ ‎и ‎как ‎бы ‎самим ‎роком‏ ‎непредотвратимое.‏ ‎По ‎антитезе,‏ ‎которую ‎так‏ ‎любит ‎история,- ‎Освободитель, ‎искоренивший ‎массовое‏ ‎насилие,‏ ‎сам‏ ‎пал ‎жертвой‏ ‎утонченной ‎жестокости.‏ ‎Невольно ‎вспоминается‏ ‎суд‏ ‎над ‎Сократом‏ ‎- ‎гуманнейшему ‎из ‎греков ‎отечество‏ ‎ничего ‎не‏ ‎принесло‏ ‎в ‎благодарность, ‎кроме‏ ‎чаши ‎яда...
Жизнь‏ ‎России ‎за ‎XIX ‎век‏ ‎была‏ ‎жизнью, ‎а‏ ‎не ‎прозябанием.‏ ‎Она ‎полна ‎глубоких ‎и ‎страстных‏ ‎волнений,‏ ‎ошибок ‎непоправимых,‏ ‎успехов ‎громких,‏ ‎несчастий ‎тяжких. ‎Конец ‎века ‎омрачен‏ ‎безмерно‏ ‎грустными‏ ‎картинами ‎оскудения‏ ‎- ‎и‏ ‎природы, ‎и‏ ‎почти‏ ‎всех ‎классов‏ ‎общества. ‎Непрерывные ‎засухи, ‎перестройка ‎климата,‏ ‎нашествие ‎азиатской‏ ‎пустыни‏ ‎и ‎вследствие ‎этого‏ ‎постоянное ‎пятно‏ ‎голода, ‎движущееся, ‎как ‎черный‏ ‎призрак‏ ‎по ‎лицу‏ ‎России. ‎Упадок‏ ‎коренного ‎тысячелетнего ‎промысла, ‎который ‎был‏ ‎Промыслом‏ ‎русского ‎народа,‏ ‎- ‎упадок‏ ‎земледелия, ‎скотоводства ‎и ‎всего ‎патриархального‏ ‎уклада‏ ‎жизни,‏ ‎быстрый ‎рост‏ ‎народного ‎пролетариата...
VI
Эпоха‏ ‎подвигов, ‎эпоха‏ ‎преступлений‏ ‎- ‎уходящий‏ ‎век ‎явился ‎эрою ‎расцвета ‎белой‏ ‎расы, ‎но‏ ‎веком‏ ‎гибели ‎для ‎цветных‏ ‎пород ‎человечества.‏ ‎Из ‎Европы, ‎как ‎из‏ ‎орлиного‏ ‎гнезда, ‎разлетелись‏ ‎по ‎отдаленным‏ ‎странам ‎и ‎материкам ‎белые ‎хищники‏ ‎-‏ ‎колонисты, ‎и‏ ‎всюду, ‎где‏ ‎бы ‎они ‎ни ‎появлялись, ‎жизнь‏ ‎человечества‏ ‎никла.‏ ‎Вся ‎первая‏ ‎половина ‎столетия‏ ‎была ‎сплошной‏ ‎бойней‏ ‎черных, ‎красных,‏ ‎коричневых ‎и ‎оливковых ‎пород; ‎с‏ ‎жестокостью ‎охотников‏ ‎на‏ ‎диких ‎зверей ‎белые‏ ‎ловили ‎негров‏ ‎и ‎нагружали ‎ими ‎целые‏ ‎флоты‏ ‎для ‎отправки‏ ‎в ‎колонии;‏ ‎десятки ‎миллионов ‎самых ‎сильных ‎и‏ ‎здоровых‏ ‎негров ‎погибли‏ ‎в ‎тяжком‏ ‎рабстве, ‎другие ‎десятки ‎миллионов ‎были‏ ‎истреблены‏ ‎болезнями‏ ‎и ‎отчаянием‏ ‎или ‎прямо‏ ‎оружием ‎победителей.‏ ‎Африка‏ ‎за ‎этот‏ ‎век ‎страшно ‎опустошена... ‎Хотя ‎торговля‏ ‎невольниками ‎официально‏ ‎и‏ ‎уничтожена, ‎но ‎она‏ ‎свирепствует ‎внутри‏ ‎материка, ‎причем ‎все ‎черное‏ ‎племя‏ ‎под ‎конец‏ ‎века ‎попало‏ ‎в ‎рабство ‎белым. ‎Огромный ‎африканский‏ ‎материк‏ ‎окончательно ‎размежеван‏ ‎между ‎европейцами,‏ ‎и ‎всюду, ‎во ‎владениях ‎самых‏ ‎культурных‏ ‎христиан,‏ ‎установилось ‎чудовищное‏ ‎по ‎жестокости‏ ‎порабощение ‎туземцев.‏ ‎На‏ ‎них ‎смотрят‏ ‎как ‎на ‎самых ‎презренных ‎животных,‏ ‎заставляют ‎их‏ ‎работать‏ ‎без ‎отдыха, ‎отнимают‏ ‎у ‎них‏ ‎жен, ‎детей ‎и ‎их‏ ‎жалкое‏ ‎имущество ‎и‏ ‎при ‎малейшем‏ ‎сопротивлении ‎расстреливают, ‎вешают, ‎сжигают ‎деревни.‏ ‎Французы,‏ ‎немцы, ‎англичане,‏ ‎голландцы ‎(буры)‏ ‎обнаружили ‎одинаковую ‎свирепость, ‎и ‎это‏ ‎явление‏ ‎-‏ ‎одно ‎из‏ ‎самых ‎тревожных‏ ‎предсказаний ‎для‏ ‎XX‏ ‎века. ‎Что‏ ‎стоит ‎наш ‎гуманизм, ‎наше ‎христианство,‏ ‎если ‎при‏ ‎первом‏ ‎случае ‎безнаказанности ‎мы‏ ‎совершаем ‎мерзости‏ ‎первобытные! ‎Столь ‎же ‎ожесточенному‏ ‎искоренению‏ ‎были ‎подвергнуты‏ ‎краснокожие ‎в‏ ‎Америке ‎(особенно ‎Северной), ‎малайцы ‎и‏ ‎австралийцы.‏ ‎Огнем, ‎мечом,‏ ‎сифилисом, ‎рабством,‏ ‎водкой ‎и ‎всеми ‎грязными ‎соблазнами‏ ‎многочисленные‏ ‎племена‏ ‎человечества ‎или‏ ‎прямо ‎истреблены,‏ ‎или ‎поставлены‏ ‎в‏ ‎условия ‎неизбежной‏ ‎смерти. ‎До ‎двадцать ‎первого ‎века‏ ‎дойдет ‎лишь‏ ‎одно‏ ‎предание ‎об ‎удивительных‏ ‎разновидностях ‎человека,‏ ‎о ‎множестве ‎кротких, ‎великодушных,‏ ‎детски‏ ‎невинных, ‎детски‏ ‎слабых ‎племенах,‏ ‎живших ‎своеобразно ‎поэтическою ‎жизнью, ‎полною‏ ‎прелести,‏ ‎о ‎племенах‏ ‎непонятных ‎и‏ ‎загубленных ‎безвинно. ‎Наряду ‎с ‎ними‏ ‎исчезнут,‏ ‎может‏ ‎быть, ‎и‏ ‎низшие ‎расы,‏ ‎людоеды ‎и‏ ‎озверелые‏ ‎дикари, ‎-‏ ‎но ‎выиграет ‎ли ‎от ‎этого‏ ‎человечество? ‎Несомненно,‏ ‎оно‏ ‎страшно ‎обеднеет, ‎как‏ ‎луг, ‎на‏ ‎котором ‎вместо ‎роскошного ‎разнообразия‏ ‎цветов‏ ‎и ‎форм‏ ‎возобладает ‎одна‏ ‎порода. ‎Как ‎бы ‎она ‎ни‏ ‎была‏ ‎для ‎самой‏ ‎себя ‎приятна,‏ ‎полезна, ‎прекрасна, ‎она ‎не ‎исчерпывает‏ ‎всех‏ ‎возможностей,‏ ‎она ‎бесконечность‏ ‎мирового ‎творчества‏ ‎сводит ‎к‏ ‎единственному‏ ‎опыту.
VII
Мир ‎жизни‏ ‎опустошен ‎белой ‎расой, ‎и ‎этот‏ ‎процесс ‎совершается‏ ‎с‏ ‎развертывающейся ‎энергией. ‎Вслед‏ ‎за ‎черными,‏ ‎красными, ‎кофейными, ‎оливковыми ‎породами‏ ‎наступает‏ ‎очередь ‎бронзовых‏ ‎и ‎желтых‏ ‎населений ‎Азии. ‎Колоссальные ‎народности ‎Индии‏ ‎и‏ ‎Китая ‎стеснены‏ ‎европейцами ‎и‏ ‎ставятся ‎в ‎условия ‎быстрого ‎вымирания.‏ ‎Семьдесят‏ ‎тысяч‏ ‎англичан ‎в‏ ‎состоянии ‎держать‏ ‎в ‎рабстве‏ ‎двести‏ ‎пятьдесят ‎миллионов‏ ‎индусов. ‎Если ‎не ‎прямым ‎истреблением,‏ ‎то ‎хищною‏ ‎экономической‏ ‎политикой, ‎тягостным, ‎непрекращающимся‏ ‎высасыванием ‎всех‏ ‎соков ‎страны, ‎лишением ‎народа‏ ‎земли‏ ‎англичане ‎довели‏ ‎благородную ‎некогда,‏ ‎изысканно-аристократическую ‎расу ‎до ‎невероятного ‎истощения.
Долины‏ ‎Индии‏ ‎усеяны ‎человеческими‏ ‎костями; ‎беспрерывный‏ ‎голод ‎ежегодно ‎уносит ‎миллионы ‎(а‏ ‎часто‏ ‎десятки‏ ‎миллионов) ‎человеческих‏ ‎жизней; ‎хроническое‏ ‎недоедание ‎(хлеб‏ ‎Индии‏ ‎увозится ‎в‏ ‎Европу) ‎ведет ‎к ‎постоянному ‎вырождению‏ ‎здесь ‎самой‏ ‎породы‏ ‎человеческой. ‎Когда-то ‎богатырское‏ ‎племя ‎делается‏ ‎чахлым, ‎бессильным, ‎неспособным ‎отстаивать‏ ‎свою‏ ‎жизнь. ‎Население‏ ‎в ‎четверть‏ ‎миллиарда ‎душ ‎- ‎как ‎огромный‏ ‎бассейн‏ ‎с ‎прорванною‏ ‎плотиной ‎-‏ ‎может ‎очень ‎быстро ‎иссякнуть, ‎как‏ ‎иссякли‏ ‎некогда‏ ‎многочисленные ‎народы‏ ‎средней ‎и‏ ‎передней ‎Азии.‏ ‎Та‏ ‎же ‎участь,‏ ‎по-видимому, ‎грозит ‎и ‎Китаю. ‎Нет‏ ‎ни ‎малейшего‏ ‎сомнения,‏ ‎что ‎дни ‎Небесной‏ ‎империи ‎сочтены,‏ ‎и ‎что, ‎подобно ‎многомиллионной‏ ‎Индии,‏ ‎она ‎будет‏ ‎занята ‎белокожими‏ ‎и ‎обращена ‎в ‎экономическое ‎рабство.‏ ‎Жестокое‏ ‎европейское ‎"право"‏ ‎(право ‎сильного)‏ ‎действует ‎несколько ‎медленнее, ‎но ‎столь‏ ‎же‏ ‎верно,‏ ‎как ‎мечи‏ ‎Кортеcа ‎и‏ ‎Пизарро. ‎Может‏ ‎быть,‏ ‎не ‎будет‏ ‎крепостных, ‎феодальных ‎отношений, ‎но ‎непременно‏ ‎установится ‎"правовой",‏ ‎обставленный‏ ‎конвенциями, ‎нестерпимый ‎гнет‏ ‎административный ‎и‏ ‎экономический. ‎Договорами, ‎покупкою, ‎меною‏ ‎и‏ ‎пр., ‎и‏ ‎пр. ‎у‏ ‎народа ‎постепенно ‎будет ‎отобрана ‎земля‏ ‎-‏ ‎корень ‎человеческого‏ ‎рода, ‎-‏ ‎постепенно ‎затянута ‎петлей ‎свобода, ‎самое‏ ‎дыхание‏ ‎народное.‏ ‎И ‎тогда,‏ ‎при ‎всевозможных‏ ‎хартиях ‎вольностей‏ ‎и‏ ‎красноречивых ‎конституциях‏ ‎народ ‎станет ‎неудержимо ‎беднеть, ‎превращаться‏ ‎в ‎пролетариат,‏ ‎в‏ ‎живой ‎мусор, ‎удел‏ ‎которого ‎-‏ ‎гниение. ‎Китай ‎уже ‎своею‏ ‎собственною,‏ ‎внутреннею ‎системою‏ ‎хищничества ‎доведен‏ ‎до ‎опасного ‎состояния. ‎Ежегодно ‎от‏ ‎голодной‏ ‎смерти ‎там‏ ‎уже ‎гибнут‏ ‎десятки ‎миллионов ‎населения. ‎Если ‎-‏ ‎как‏ ‎индийских‏ ‎раджей ‎-‏ ‎китайских ‎мандаринов‏ ‎сменят ‎неумолимые‏ ‎бритты‏ ‎и ‎немцы,‏ ‎то ‎истощение ‎желтой ‎расы ‎пойдет‏ ‎гигантскими ‎шагами.
VIII
Этот‏ ‎страшный‏ ‎процесс ‎в ‎человечестве‏ ‎- ‎поедание‏ ‎белою ‎породою ‎цветных ‎-‏ ‎самое‏ ‎тяжкое ‎из‏ ‎преступлений ‎века,‏ ‎самое ‎неизгладимое. ‎Вытеснение ‎сильными ‎слабых‏ ‎идет‏ ‎в ‎менее‏ ‎резкой ‎степени‏ ‎и ‎среди ‎самой ‎белой ‎расы.‏ ‎И‏ ‎здесь‏ ‎ничтожный ‎цветной‏ ‎оттенок ‎народности‏ ‎обрекает ‎ее‏ ‎на‏ ‎жертву ‎более‏ ‎бледным ‎родичам. ‎Посмотрите, ‎как ‎хиреют‏ ‎народы ‎европейского‏ ‎юга‏ ‎и ‎как ‎цветут‏ ‎северные ‎державы.‏ ‎Под ‎небом ‎голубым, ‎среди‏ ‎теплого,‏ ‎лазурного ‎моря,‏ ‎эти ‎чудные‏ ‎полуострова ‎Греции, ‎Италии, ‎Испании, ‎обители‏ ‎древних‏ ‎цивилизаций, ‎не‏ ‎могут ‎выбиться‏ ‎из ‎нищеты ‎и ‎жалкой ‎отсталости.‏ ‎Несмотря‏ ‎на‏ ‎самые ‎свободные‏ ‎учреждения, ‎райский‏ ‎климат ‎и‏ ‎средиземное‏ ‎положение, ‎-‏ ‎эти ‎субтропические ‎расы ‎вянут; ‎они‏ ‎беспощадно ‎эксплуатируются‏ ‎немцами‏ ‎и ‎англичанами, ‎которые‏ ‎кое-где, ‎например,‏ ‎в ‎Греции ‎и ‎Португалии,‏ ‎совсем‏ ‎хозяева. ‎Италия,‏ ‎мировое ‎владычество‏ ‎которой ‎было ‎когда-то ‎разрушено ‎германцами,‏ ‎теперь‏ ‎гордится ‎ролью‏ ‎жандарма ‎Германии‏ ‎на ‎южном ‎ее ‎форпосте. ‎Некоторая‏ ‎примесь‏ ‎более‏ ‎темной ‎-‏ ‎арабской, ‎еврейской,‏ ‎турецкой ‎-‏ ‎крови‏ ‎низводит ‎эти‏ ‎страны ‎на ‎низшую ‎ступень: ‎сравните‏ ‎их ‎пульс‏ ‎с‏ ‎кипучею ‎жизнедеятельностью ‎северных‏ ‎полуостровов, ‎окруженных‏ ‎приполярным ‎морем, ‎окутанным ‎туманом.‏ ‎Норвегия‏ ‎не ‎идет,‏ ‎а ‎мчится‏ ‎в ‎своем ‎всестороннем ‎развитии, ‎процветает‏ ‎Швеция,‏ ‎благоденствует ‎Дания,‏ ‎захлебываются ‎богатством‏ ‎Нидерланды. ‎В ‎Англии ‎темные ‎кельты‏ ‎совсем‏ ‎подавлены‏ ‎светлыми ‎англосаксами,‏ ‎в ‎Германии‏ ‎смуглый ‎юг‏ ‎уступает‏ ‎белому ‎северу,‏ ‎- ‎и ‎даже ‎в ‎одной‏ ‎и ‎той‏ ‎же‏ ‎стране ‎более ‎светлое‏ ‎население ‎прогрессирует,‏ ‎более ‎темное ‎отстает. ‎Северная‏ ‎Испания,‏ ‎Ломбардия, ‎Нормандия‏ ‎далеко ‎опередили‏ ‎южные ‎провинции ‎своих ‎же ‎стран.‏ ‎В‏ ‎средней ‎Европе‏ ‎самая ‎белая‏ ‎из ‎рас ‎- ‎германская ‎(смесь‏ ‎с‏ ‎чистыми‏ ‎славянами) ‎взяла‏ ‎окончательный ‎и‏ ‎бесспорный ‎верх‏ ‎над‏ ‎более ‎смуглыми‏ ‎французами. ‎Несмотря ‎на ‎прирожденный ‎гений,‏ ‎латинские ‎расы‏ ‎вступили‏ ‎в ‎период ‎упадка,‏ ‎рокового, ‎неотвратимого,‏ ‎который, ‎по-видимому, ‎умеряется ‎только‏ ‎древней‏ ‎примесью ‎германской‏ ‎крови. ‎Германия‏ ‎и ‎Англия ‎- ‎вот ‎на‏ ‎рубеже‏ ‎XX ‎века‏ ‎торжествующие ‎народности,‏ ‎не ‎только ‎вожди, ‎но ‎и‏ ‎истребители‏ ‎человечества.‏ ‎Наш ‎славянский‏ ‎мир, ‎как‏ ‎и ‎латинский,‏ ‎позади‏ ‎этих ‎хищных‏ ‎рас. ‎Может ‎быть, ‎некоторая ‎примесь‏ ‎желтой ‎туранской‏ ‎крови‏ ‎ставит ‎нас ‎в‏ ‎положение ‎оборонительное.‏ ‎Мы ‎неудержимо ‎отстаем ‎в‏ ‎развитии‏ ‎народной ‎энергии‏ ‎и ‎постепенно‏ ‎втягиваемся ‎в ‎сеть ‎англо-германского ‎захвата.‏ ‎Россия‏ ‎еще ‎страшна‏ ‎своею ‎государственною‏ ‎силой; ‎как ‎племя ‎белое, ‎подобно‏ ‎Франции,‏ ‎Россия‏ ‎жизнеспособна, ‎но‏ ‎видимо ‎на‏ ‎всех ‎мирных‏ ‎поприщах‏ ‎уступает ‎белокурому‏ ‎соседу.
IX
Девятнадцатый ‎век ‎окончательно ‎утвердил ‎наш‏ ‎духовный ‎плен‏ ‎у‏ ‎Европы; ‎народно-культурное ‎творчество‏ ‎у ‎нас‏ ‎окончательно ‎сменилось ‎подражанием, ‎и‏ ‎в‏ ‎самом ‎таинственном‏ ‎истоке ‎жизни‏ ‎мы, ‎"русые", ‎уже ‎порабощены ‎"белокурым".‏ ‎Вы‏ ‎скажете, ‎что‏ ‎хорошее ‎подражание‏ ‎лучше ‎плохого ‎творчества, ‎что ‎в‏ ‎подражании‏ ‎-‏ ‎наше ‎спасение‏ ‎и ‎что‏ ‎стоит ‎нам,‏ ‎например,‏ ‎остановиться ‎в‏ ‎подражании ‎вооружению ‎соседей, ‎как ‎мы‏ ‎будем ‎немедленно‏ ‎разгромлены.‏ ‎Я ‎на ‎это‏ ‎замечу, ‎что‏ ‎подражание ‎всегда ‎отстает ‎от‏ ‎творчества‏ ‎и ‎подражатель‏ ‎всегда ‎жертва‏ ‎своему ‎образцу. ‎Были ‎могучие, ‎хотя‏ ‎и‏ ‎неясные ‎причины,‏ ‎почему ‎народ‏ ‎русский ‎не ‎выдержал ‎умственных ‎влияний‏ ‎Запада;‏ ‎может‏ ‎быть, ‎не‏ ‎хватило ‎энергии‏ ‎выработать ‎свою‏ ‎столь‏ ‎же ‎определенную‏ ‎и ‎роскошную ‎культуру. ‎Но, ‎раз‏ ‎подчинившись, ‎народ‏ ‎русский‏ ‎подвергается ‎опасности ‎дальнейших,‏ ‎постепенных, ‎все‏ ‎более ‎тяжких ‎подчинений. ‎Из‏ ‎подражания‏ ‎Западу ‎мы‏ ‎приняли ‎чужой‏ ‎критерий ‎жизни, ‎для ‎нашей ‎народности‏ ‎непосильный.‏ ‎Мы ‎хотим‏ ‎жить ‎теперь‏ ‎не ‎иначе, ‎как ‎с ‎западною‏ ‎роскошью,‏ ‎забывая,‏ ‎что ‎ни‏ ‎расовая ‎энергия,‏ ‎ни ‎природа‏ ‎наша‏ ‎не ‎те,‏ ‎что ‎там. ‎Вынесши ‎из ‎доисторических‏ ‎времен ‎страшную‏ ‎упругость‏ ‎духа, ‎furor ‎teutonicus,‏ ‎свежесть ‎тела‏ ‎и ‎сердца, ‎германцы ‎укрепили‏ ‎себя‏ ‎долговременною ‎историческою‏ ‎дисциплиной, ‎обогатили‏ ‎невероятно ‎изобретениями, ‎мореплаванием, ‎промышленностью, ‎грабежом‏ ‎колоний,‏ ‎- ‎они‏ ‎легко ‎могут‏ ‎позволить ‎себе ‎великолепие ‎их ‎городов,‏ ‎с‏ ‎дворцами,‏ ‎театрами, ‎храмами,‏ ‎роскошь ‎полей‏ ‎и ‎парков,‏ ‎обилие‏ ‎фабрик, ‎железных‏ ‎дорог ‎и ‎флотов. ‎Они ‎вдесятеро‏ ‎богаче ‎нас‏ ‎и‏ ‎вполне ‎естественно, ‎без‏ ‎напряжений, ‎устроили‏ ‎себе ‎богатую ‎обстановку ‎жизни.‏ ‎Нам‏ ‎же ‎-‏ ‎народу ‎континентальному,‏ ‎расплывшемуся ‎по ‎стране ‎суровой ‎и‏ ‎далеко‏ ‎не ‎одолевшему‏ ‎всех ‎природных‏ ‎препятствий, ‎- ‎народу ‎земледельческому, ‎не‏ ‎торговому,‏ ‎свойственна‏ ‎сравнительная ‎бедность‏ ‎и ‎культура‏ ‎менее ‎пышная,‏ ‎менее‏ ‎искусственная, ‎более‏ ‎близкая ‎к ‎природе. ‎Для ‎нас‏ ‎естественнее ‎было‏ ‎бы‏ ‎натуральное ‎хозяйство, ‎нежели‏ ‎денежное, ‎промыслы‏ ‎кустарные, ‎нежели ‎фабричные, ‎вообще‏ ‎-‏ ‎земледельческий, ‎деревенский‏ ‎уклад, ‎нежели‏ ‎капиталистический. ‎Но ‎Запад ‎поразил ‎воображение‏ ‎наших‏ ‎верхних ‎классов‏ ‎и ‎заставил‏ ‎перестроить ‎всю ‎нашу ‎народную ‎жизнь‏ ‎с‏ ‎величайшими‏ ‎жертвами ‎и‏ ‎большою ‎опасностью‏ ‎для ‎нее.‏ ‎Подобно‏ ‎Индии, ‎сделавшейся‏ ‎из ‎когда-то ‎богатой ‎и ‎еще‏ ‎недавно ‎зажиточной‏ ‎страны‏ ‎совсем ‎нищей, ‎-‏ ‎Россия ‎стала‏ ‎данницей ‎Европы ‎во ‎множестве‏ ‎самых‏ ‎изнурительных ‎отношений.‏ ‎Желая ‎иметь‏ ‎все ‎те ‎предметы ‎роскоши ‎и‏ ‎комфорта,‏ ‎которые ‎так‏ ‎обычны ‎на‏ ‎Западе, ‎мы ‎вынуждены ‎отдавать ‎ему‏ ‎не‏ ‎только‏ ‎излишки ‎хлеба,‏ ‎но, ‎как‏ ‎Индия, ‎необходимые‏ ‎его‏ ‎запасы. ‎Народ‏ ‎наш ‎хронически ‎недоедает ‎и ‎клонится‏ ‎к ‎вырождению,‏ ‎и‏ ‎все ‎это ‎для‏ ‎того ‎только,‏ ‎чтобы ‎поддержать ‎блеск ‎европеизма,‏ ‎дать‏ ‎возможность ‎небольшому‏ ‎слою ‎капиталистов‏ ‎идти ‎нога ‎в ‎ногу ‎с‏ ‎Европой.‏ ‎Девятнадцатый ‎век‏ ‎следует ‎считать‏ ‎столетием ‎постепенного ‎и ‎в ‎конце‏ ‎тревожно-быстрого‏ ‎упадка‏ ‎народного ‎благосостояния‏ ‎в ‎России.‏ ‎Из ‎России‏ ‎текут‏ ‎реки ‎золота‏ ‎на ‎покупку ‎западных ‎фабрикантов, ‎на‏ ‎содержание ‎более‏ ‎чем‏ ‎сотни ‎тысяч ‎русских,‏ ‎живущих ‎за‏ ‎границей, ‎на ‎погашение ‎долгов‏ ‎и‏ ‎процентов ‎по‏ ‎займам ‎и‏ ‎пр., ‎и ‎неисчислимое ‎количество ‎усилий‏ ‎тратится‏ ‎на ‎то,‏ ‎чтобы ‎наперекор‏ ‎стихиям ‎поддерживать ‎в ‎бедной ‎стране‏ ‎богатое‏ ‎культурное‏ ‎обличье. ‎Если‏ ‎не ‎произойдет‏ ‎какой-нибудь ‎смены‏ ‎энергий,‏ ‎если ‎тягостный‏ ‎процесс ‎подражания ‎Европе ‎разовьется ‎дальше,‏ ‎то ‎Россия‏ ‎рискует‏ ‎быть ‎разоренной ‎без‏ ‎выстрела; ‎"оскудение",‏ ‎захватив ‎раньше ‎всего ‎прикосновенный‏ ‎к‏ ‎Европе ‎класс,‏ ‎доходит ‎до‏ ‎глубин ‎народных, ‎и ‎стране ‎в‏ ‎таком‏ ‎положении ‎придется‏ ‎или ‎иметь‏ ‎мужество ‎отказаться ‎от ‎соблазна, ‎или‏ ‎обречь‏ ‎себя‏ ‎на ‎вечный‏ ‎плен... ‎Вдумываясь‏ ‎в ‎тихий‏ ‎погром,‏ ‎который ‎вносит‏ ‎англо-германская ‎раса ‎в ‎остальное ‎человечество,‏ ‎невольно ‎сочтешь‏ ‎грезу‏ ‎современного ‎антихриста ‎-‏ ‎Ницше, ‎грезу‏ ‎о ‎"белокуром ‎смеющемся ‎льве"‏ ‎-‏ ‎не ‎мечтой‏ ‎безумца, ‎а‏ ‎пророчеством ‎грозным ‎и ‎уже ‎осуществляющимся.‏ ‎Будущее‏ ‎от ‎нас‏ ‎скрыто, ‎но‏ ‎девятнадцатый ‎век ‎был ‎непрерывным ‎крушением‏ ‎и‏ ‎цветных,‏ ‎и ‎более‏ ‎вялых ‎бледных‏ ‎рас. ‎Социальное‏ ‎перетирание‏ ‎слабых, ‎рост‏ ‎пролетариата ‎и ‎вымирание ‎его, ‎-‏ ‎что ‎это,‏ ‎как‏ ‎не ‎вытеснение ‎остатков‏ ‎древних ‎рас‏ ‎потомством ‎одной, ‎самой ‎мощной?‏ ‎Среди‏ ‎самих ‎англичан‏ ‎и ‎немцев‏ ‎идет ‎эта ‎структурная ‎перестройка, ‎борьба‏ ‎человеческих‏ ‎типов. ‎Один‏ ‎какой-то ‎сильный‏ ‎и ‎хищный ‎тип, ‎по-видимому, ‎поедает‏ ‎остальные.
X
Если‏ ‎для‏ ‎слабого ‎человечества‏ ‎XIX ‎век‏ ‎был ‎гибельным,‏ ‎то‏ ‎еще ‎более‏ ‎ужаса ‎он ‎внес ‎в ‎остальное‏ ‎царство ‎жизни.‏ ‎Мир‏ ‎низших ‎существ ‎-‏ ‎животных ‎и‏ ‎растений ‎- ‎испытал ‎на‏ ‎себе‏ ‎поистине ‎бич‏ ‎Божий, ‎истребительный,‏ ‎хуже ‎землетрясений ‎и ‎потопа. ‎Никогда‏ ‎природа‏ ‎не ‎опустошалась‏ ‎с ‎такой‏ ‎яростью, ‎как ‎в ‎истекший ‎век.‏ ‎Весь‏ ‎восток‏ ‎Европы ‎и‏ ‎частью ‎-‏ ‎северная ‎Азия‏ ‎совершенно‏ ‎изменили ‎свою‏ ‎наружность; ‎неизмеримые ‎пространства ‎лесов ‎срублены‏ ‎или ‎сожжены,‏ ‎исчезло‏ ‎бесчисленное ‎множество ‎болот,‏ ‎озер, ‎ручьев‏ ‎и ‎рек, ‎из ‎остальных‏ ‎большинство‏ ‎потеряли ‎свое‏ ‎прежнее ‎обилие,‏ ‎превратились ‎в ‎тощие, ‎едва ‎заметные‏ ‎водоемы.‏ ‎Вместе ‎с‏ ‎лесным ‎царством‏ ‎исчезли ‎целые ‎миры ‎лесных ‎животных,‏ ‎птиц,‏ ‎пресмыкающихся,‏ ‎насекомых, ‎целые‏ ‎миры ‎растительных‏ ‎пород. ‎Огромные‏ ‎лоси,‏ ‎медведи, ‎волки,‏ ‎лисицы, ‎барсуки, ‎рыси, ‎зайцы, ‎белки,‏ ‎горностаи ‎и‏ ‎пр.,‏ ‎и ‎пр., ‎равно‏ ‎как ‎птицы‏ ‎бесчисленных ‎пород ‎- ‎все‏ ‎это‏ ‎на ‎огромных‏ ‎пространствах ‎исчезло,‏ ‎не ‎оставив ‎даже ‎преданий. ‎С‏ ‎истощением‏ ‎болот ‎и‏ ‎рек ‎умерло‏ ‎таинственное ‎водное ‎царство, ‎с ‎исчезновением‏ ‎степей‏ ‎исчезла‏ ‎поэзия ‎их‏ ‎кипучей ‎жизни,‏ ‎и ‎безграничные‏ ‎поля‏ ‎с ‎пылью,‏ ‎вздымаемой ‎ветром, ‎напоминают ‎теперь ‎пустыни.‏ ‎Человек ‎вошел‏ ‎в‏ ‎родную ‎природу, ‎как‏ ‎палач, ‎и‏ ‎гневная, ‎умирая, ‎она ‎дохнула‏ ‎на‏ ‎него ‎смертью.‏ ‎Девятнадцатый ‎век‏ ‎создал ‎множество ‎искусственных, ‎чаще ‎всего‏ ‎излишних,‏ ‎средств ‎жизни,‏ ‎но ‎загубил‏ ‎целый ‎ряд ‎естественных ‎и ‎необходимых:‏ ‎с‏ ‎истреблением‏ ‎лесов ‎исчезает‏ ‎влага, ‎которую‏ ‎они ‎регулировали,‏ ‎исчезает‏ ‎топливо, ‎столь‏ ‎необходимое ‎в ‎нашей ‎стране, ‎исчезает‏ ‎мир ‎животных,‏ ‎дававших‏ ‎меха ‎и ‎мясо,‏ ‎исчезает ‎мир‏ ‎съедобных ‎растений, ‎ягод ‎и‏ ‎грибов,‏ ‎исчезает ‎царство‏ ‎рыбы, ‎после‏ ‎хлеба ‎бывшее ‎главным ‎кормильцем ‎русского‏ ‎народа.‏ ‎Выступает ‎целый‏ ‎ряд ‎условий,‏ ‎убийственных ‎для ‎человека, ‎и ‎как‏ ‎мы‏ ‎выйдем‏ ‎из ‎них‏ ‎в ‎XX‏ ‎столетии, ‎сказать‏ ‎очень‏ ‎трудно. ‎Оказалось,‏ ‎что ‎раз ‎опустошенные ‎пространства ‎делаются‏ ‎пустыней, ‎вернуть‏ ‎их‏ ‎к ‎прежнему ‎состоянию‏ ‎необычайно ‎трудно.‏ ‎Природа ‎творит ‎не ‎сразу,‏ ‎а‏ ‎в ‎течение‏ ‎тысячелетий, ‎и‏ ‎серьезные ‎увечья ‎в ‎ней ‎непоправимы.‏ ‎Но‏ ‎не ‎только‏ ‎в ‎России‏ ‎шел ‎погром ‎природы. ‎То ‎же‏ ‎самое‏ ‎наблюдалось‏ ‎и ‎в‏ ‎некоторых ‎менее‏ ‎культурных ‎странах‏ ‎западной‏ ‎Европы, ‎особенно‏ ‎в ‎Северной ‎Америке, ‎Африке, ‎Индии,‏ ‎Австралии, ‎Китае.‏ ‎Благороднейшие‏ ‎породы ‎животных ‎-‏ ‎слоны, ‎буйволы,‏ ‎жирафы, ‎страусы ‎и ‎пр.‏ ‎почти‏ ‎истреблены ‎вовсе;‏ ‎миллионы ‎птиц‏ ‎уничтожаются ‎из ‎целей ‎моды. ‎Промышленники‏ ‎и‏ ‎охотники ‎ополчились‏ ‎на ‎все‏ ‎живое, ‎и ‎одни ‎породы ‎стерты‏ ‎с‏ ‎лица‏ ‎земли, ‎другие‏ ‎доведены ‎до‏ ‎вымирания, ‎третьи‏ ‎загнаны‏ ‎на ‎дикий‏ ‎север ‎(как ‎киты, ‎тюлени, ‎пушные‏ ‎звери). ‎Жестокое‏ ‎насилие‏ ‎над ‎природой ‎-‏ ‎второе ‎преступление‏ ‎века, ‎и ‎казнь ‎за‏ ‎него‏ ‎не ‎замедлит.
XI
Третьим‏ ‎и ‎уже‏ ‎безмерным ‎преступлением, ‎вмещающим ‎все ‎остальные,‏ ‎я‏ ‎называл ‎бы‏ ‎богоотступничество ‎белой‏ ‎расы, ‎слишком ‎заметное ‎за ‎этот‏ ‎век‏ ‎выпадение‏ ‎ее ‎из‏ ‎единой ‎центральной,‏ ‎ведущей ‎человечество‏ ‎идеи‏ ‎о ‎Вечном‏ ‎Отце. ‎Это ‎не ‎столько ‎преступление,‏ ‎сколько ‎глубокое‏ ‎несчастие,‏ ‎потеря ‎самого ‎драгоценного‏ ‎достояния, ‎какое‏ ‎нажито ‎людьми ‎в ‎течение‏ ‎тысячелетий.‏ ‎Уже ‎некоторое‏ ‎колебание ‎этой‏ ‎вечной ‎оси ‎человеческого ‎духа ‎ведет‏ ‎к‏ ‎крушению ‎лучших‏ ‎очарований ‎жизни.‏ ‎Вне ‎инстинкта ‎Божества ‎нет ‎поэзии,‏ ‎нет‏ ‎благородства,‏ ‎нет ‎стремления‏ ‎к ‎истине‏ ‎и ‎достоинству‏ ‎жизни.‏ ‎Общество, ‎потерявшее‏ ‎религиозное ‎сознание, ‎быстро ‎дичает ‎в‏ ‎самых ‎высоких‏ ‎областях‏ ‎ума ‎и ‎сердца.‏ ‎Цели ‎жизни‏ ‎перестраиваются ‎и ‎делаются ‎грубо‏ ‎материальными,‏ ‎исчезает ‎героизм,‏ ‎т.е. ‎та‏ ‎сила, ‎которая ‎движет ‎человечеством, ‎не‏ ‎дает‏ ‎ему ‎погружаться‏ ‎в ‎непробудный‏ ‎сон. ‎Общество ‎теряет ‎способность ‎сопротивляться‏ ‎процессу‏ ‎омертвения,‏ ‎постепенного ‎превращения‏ ‎организма ‎в‏ ‎механизм, ‎живого‏ ‎тела‏ ‎- ‎в‏ ‎минеральное. ‎Религия ‎еще ‎не ‎иссякла‏ ‎в ‎свежих‏ ‎народных‏ ‎слоях; ‎девятнадцатый ‎век‏ ‎дал ‎отдельные‏ ‎примеры ‎пламенных ‎и ‎чистых‏ ‎настроений,‏ ‎но ‎очень‏ ‎широко ‎распространилось‏ ‎и ‎равнодушие ‎к ‎Божеству. ‎Скептицизм‏ ‎и‏ ‎его ‎острая‏ ‎форма ‎-‏ ‎пессимизм ‎завершают ‎все ‎цивилизации ‎и‏ ‎всегда‏ ‎ведут‏ ‎к ‎упадку‏ ‎духа. ‎Быстрый‏ ‎подъем ‎богатства‏ ‎создает‏ ‎призрак ‎обеспеченности‏ ‎человека ‎помимо ‎Высшей ‎воли. ‎Раз‏ ‎здешняя ‎его‏ ‎жизнь‏ ‎сделалась ‎безопасной, ‎человеку‏ ‎начинает ‎казаться‏ ‎ненужным ‎Мировой ‎Промысл. ‎Идол‏ ‎видимый‏ ‎- ‎богатство‏ ‎- ‎заслоняет‏ ‎невидимое ‎Божество. ‎Дух ‎материализуется, ‎утрачивает‏ ‎свободу‏ ‎- ‎дыханье‏ ‎Вечного, ‎и‏ ‎общество ‎останавливается, ‎умирает...
Самые ‎одаренные ‎из‏ ‎европейских‏ ‎обществ,‏ ‎несмотря ‎на‏ ‎чудовищную ‎энергию,‏ ‎обнаруживают ‎признаки‏ ‎начинающегося‏ ‎омертвения. ‎Даже‏ ‎самая ‎эта ‎энергия, ‎может ‎быть,‏ ‎потому ‎так‏ ‎стремительна,‏ ‎что ‎постепенно ‎делается‏ ‎мертвой. ‎Нынешние‏ ‎великие ‎общества ‎распоряжаются ‎силами,‏ ‎не‏ ‎меньшими, ‎нежели‏ ‎Аттила ‎и‏ ‎Тамерлан. ‎Страшная ‎власть ‎всех ‎над‏ ‎всяким‏ ‎подавляет ‎всякое‏ ‎сопротивление ‎и,‏ ‎обращенная ‎внутрь, ‎душит ‎общественность ‎в‏ ‎ее‏ ‎самых‏ ‎нежных ‎и‏ ‎тайных ‎функциях,‏ ‎обрывает ‎органические‏ ‎завязи.‏ ‎Общество ‎молодое‏ ‎и ‎свежее, ‎гармонически ‎уравновешенное, ‎неспособно‏ ‎развить ‎большую‏ ‎силу‏ ‎в ‎одностороннем ‎направлении:‏ ‎оно ‎на‏ ‎вид ‎бессильно; ‎в ‎нем‏ ‎центральное‏ ‎значение ‎имеет‏ ‎человек. ‎Наоборот,‏ ‎в ‎обществе ‎старом, ‎превратившемся ‎в‏ ‎машину,‏ ‎возможны ‎страшные‏ ‎напряжения ‎в‏ ‎ту ‎или ‎другую ‎сторону, ‎но‏ ‎элементы‏ ‎его‏ ‎неподвижны. ‎Человек‏ ‎в ‎нем‏ ‎- ‎мертвая‏ ‎молекула,‏ ‎а ‎не‏ ‎клетка. ‎Такая ‎общественность ‎- ‎продукт‏ ‎переразвития ‎-‏ ‎представляет‏ ‎упадок ‎общества, ‎ибо‏ ‎смысл ‎общества‏ ‎- ‎не ‎угнетение ‎человеческой‏ ‎личности,‏ ‎а ‎расцвет‏ ‎ее.
XII
Расцвет ‎человека!‏ ‎Вот ‎единственное, ‎что ‎забыто ‎в‏ ‎лихорадке‏ ‎поспешных ‎усовершенствований,‏ ‎в ‎модной‏ ‎погоне ‎за ‎новизной. ‎Никогда ‎внимание‏ ‎человеческое‏ ‎(в‏ ‎котором ‎секрет‏ ‎гения) ‎не‏ ‎было ‎так‏ ‎напряжено,‏ ‎как ‎в‏ ‎этом ‎веке, ‎но ‎обращено ‎оно‏ ‎было ‎на‏ ‎тысячи‏ ‎вещей ‎вне ‎человека‏ ‎и ‎слишком‏ ‎мало ‎внутрь ‎его. ‎Отсюда‏ ‎непрерывное‏ ‎улучшение ‎домов,‏ ‎одежды, ‎пищи,‏ ‎мебели, ‎утвари, ‎предметов ‎искусства ‎и‏ ‎роскоши,‏ ‎- ‎и‏ ‎одновременное ‎ухудшение‏ ‎самого ‎человека, ‎как ‎вещи. ‎Организм‏ ‎человеческий‏ ‎ставился‏ ‎безоглядочно ‎в‏ ‎условия, ‎в‏ ‎которых ‎он‏ ‎вырождался.‏ ‎Если ‎спросить,‏ ‎почему ‎наши ‎далекие ‎предки ‎в‏ ‎течение ‎долгих‏ ‎веков‏ ‎не ‎додумались ‎до‏ ‎современных ‎открытий,‏ ‎то ‎трудно ‎было ‎бы‏ ‎объяснить‏ ‎это ‎их‏ ‎неинтеллигентностью. ‎Может‏ ‎быть, ‎они ‎в ‎состоянии ‎были‏ ‎бы‏ ‎соорудить ‎те‏ ‎же ‎железные‏ ‎дороги, ‎разработать ‎угольные ‎копи, ‎рудники‏ ‎и‏ ‎пр.,‏ ‎но ‎просто‏ ‎не ‎хотели‏ ‎этого. ‎Жизненный‏ ‎инстинкт‏ ‎удерживал ‎их‏ ‎внимание ‎на ‎необходимом, ‎воздерживая ‎от‏ ‎излишнего. ‎Как‏ ‎людей‏ ‎здоровых, ‎уравновешенных, ‎их‏ ‎не ‎тянуло‏ ‎ни ‎к ‎чему ‎изощренному,‏ ‎для‏ ‎них ‎оно‏ ‎было ‎неинтересно.‏ ‎Как ‎животные ‎отворачиваются ‎от ‎пряных‏ ‎кушаний‏ ‎нашего ‎стола‏ ‎или ‎не‏ ‎выносят ‎изысканной ‎музыки, ‎как ‎они‏ ‎равнодушны‏ ‎к‏ ‎тому, ‎что‏ ‎мы ‎считаем‏ ‎роскошью, ‎так‏ ‎и‏ ‎более ‎здоровые‏ ‎древние ‎расы. ‎Современные ‎крестьяне ‎часто‏ ‎мечтают ‎о‏ ‎жизни‏ ‎в ‎городе, ‎они‏ ‎готовы ‎променять‏ ‎свою ‎свободу ‎и ‎тишину‏ ‎на‏ ‎гнетущий ‎труд‏ ‎и ‎пребывание‏ ‎в ‎подвалах, ‎лишь ‎бы ‎иметь‏ ‎возможность‏ ‎опьянять ‎себя‏ ‎испарениями ‎распутства.‏ ‎Старинный ‎человек ‎инстинктивно ‎искал ‎другого‏ ‎счастья.‏ ‎Его‏ ‎тянуло ‎на‏ ‎простор ‎природы,‏ ‎в ‎благоухание‏ ‎полей,‏ ‎в ‎тишину‏ ‎лесов. ‎Бессознательно ‎он ‎чувствовал, ‎что‏ ‎свежий ‎воздух‏ ‎важен,‏ ‎а ‎шум ‎торговли‏ ‎- ‎неважен,‏ ‎что ‎простор ‎полей ‎-‏ ‎выгоден‏ ‎для ‎организма,‏ ‎теснота ‎же‏ ‎городская ‎мнет ‎его. ‎Безотчетно ‎человек,‏ ‎как‏ ‎рыба, ‎птица,‏ ‎зверь, ‎искал‏ ‎себе ‎среди ‎природы ‎наилучших ‎условий‏ ‎для‏ ‎здоровья‏ ‎и ‎находил‏ ‎их. ‎Подъем‏ ‎энергии ‎в‏ ‎нынешнем‏ ‎веке, ‎перестроивший‏ ‎человеческий ‎быт, ‎объясняется, ‎может ‎быть,‏ ‎не ‎избытком,‏ ‎а‏ ‎упадком ‎здоровья. ‎При‏ ‎потере ‎равновесия‏ ‎человек, ‎как ‎вещь, ‎шарахается‏ ‎по‏ ‎равнодействующей ‎и‏ ‎производит ‎огромную‏ ‎работу ‎- ‎без ‎всякой ‎надобности‏ ‎в‏ ‎ней. ‎Неврастеники‏ ‎от ‎времени‏ ‎до ‎времени ‎обнаруживают ‎лихорадочную ‎деятельность,‏ ‎чтобы‏ ‎вслед‏ ‎за ‎тем‏ ‎погрузиться ‎в‏ ‎апатию. ‎Не‏ ‎имеет‏ ‎ли ‎порыв‏ ‎энергии ‎в ‎нынешнем ‎веке ‎неврастеническое‏ ‎происхождение?
XIII
Если ‎человека‏ ‎добровольно‏ ‎потянуло ‎от ‎естественной,‏ ‎спокойной ‎жизни‏ ‎к ‎тревожному ‎исследованию, ‎к‏ ‎неустанным‏ ‎поискам ‎в‏ ‎далекие ‎края,‏ ‎в ‎океаны, ‎леса, ‎горы, ‎пустыни,‏ ‎в‏ ‎мрачные ‎подземелья,‏ ‎в ‎смрад,‏ ‎грязь, ‎сырость, ‎тяжелое ‎утомленье ‎-‏ ‎то‏ ‎это‏ ‎доказывает ‎явное‏ ‎пренебреженье ‎своим‏ ‎собственным ‎совершенством‏ ‎и‏ ‎поиски ‎его‏ ‎вне ‎себя. ‎Сжав ‎себя ‎в‏ ‎гибельных ‎для‏ ‎тела‏ ‎и ‎духа ‎условиях‏ ‎искусственной ‎культуры,‏ ‎человек ‎обрек ‎самый ‎дорогой‏ ‎предмет‏ ‎в ‎природе‏ ‎- ‎самого‏ ‎себя ‎- ‎на ‎искажение, ‎на‏ ‎регресс.‏ ‎Фабрика ‎при‏ ‎наилучшей ‎ее‏ ‎обстановке ‎не ‎дает ‎той ‎свежести‏ ‎сил,‏ ‎как‏ ‎деревенский ‎труд,‏ ‎а ‎города,‏ ‎самые ‎роскошные,‏ ‎действуют‏ ‎на ‎породу‏ ‎людей ‎убийственно. ‎Вычислено, ‎что ‎уже‏ ‎в ‎третьем‏ ‎или‏ ‎четвертом ‎поколении ‎коренные‏ ‎жители ‎больших‏ ‎городов ‎вымирают, ‎и ‎последние‏ ‎совсем‏ ‎опустели ‎бы,‏ ‎если ‎бы‏ ‎не ‎пополнялись ‎притоком ‎здорового ‎населения‏ ‎деревень.‏ ‎Именно ‎в‏ ‎XIX ‎веке‏ ‎всюду ‎в ‎Европе ‎шел ‎стремительный‏ ‎рост‏ ‎городов,‏ ‎причем ‎в‏ ‎иных ‎промышленных‏ ‎странах ‎деревни‏ ‎почти‏ ‎совсем ‎исчезли.‏ ‎Все ‎сколько-нибудь ‎сильные, ‎талантливые, ‎зажиточные‏ ‎люди ‎переселялись‏ ‎в‏ ‎город, ‎и ‎сами‏ ‎деревни ‎стали‏ ‎усваивать ‎стеснительную ‎обстановку ‎городов.‏ ‎Земледелие‏ ‎падает, ‎городские‏ ‎промыслы ‎страдают‏ ‎перепроизводством, ‎и, ‎не ‎будучи ‎в‏ ‎силах‏ ‎обеспечить ‎ни‏ ‎хлеба, ‎ни‏ ‎зрелищ ‎полчищам ‎бедняков, ‎города ‎спасаются‏ ‎от‏ ‎них‏ ‎отравою ‎своей‏ ‎тесноты, ‎шума,‏ ‎загрязненности, ‎повышающими‏ ‎смертность‏ ‎чуть ‎не‏ ‎вдвое. ‎Богатые ‎горожане ‎в ‎своих‏ ‎дворцах ‎и‏ ‎загородных‏ ‎виллах ‎еще ‎выносят‏ ‎яд ‎общей‏ ‎атмосферы, ‎но ‎несметный ‎пролетариат‏ ‎подвергается‏ ‎мучительному ‎и‏ ‎неизбежному ‎вымиранию.‏ ‎Для ‎народной ‎массы ‎города ‎-‏ ‎опустошители,‏ ‎гигантские ‎гасильники‏ ‎жизни. ‎Ни‏ ‎триумфальные ‎арки, ‎ни ‎залитые ‎электричеством‏ ‎бульвары,‏ ‎ни‏ ‎величественные ‎храмы‏ ‎и ‎монументы‏ ‎не ‎могут‏ ‎заслонить‏ ‎этого ‎зла.‏ ‎Даже ‎подземные ‎каналы, ‎водопроводы, ‎дешевые‏ ‎квартиры ‎для‏ ‎бедных,‏ ‎дешевые ‎столовые ‎(все-таки‏ ‎недоступные ‎для‏ ‎многих) ‎не ‎в ‎состоянии‏ ‎дать‏ ‎тех ‎волшебных‏ ‎условий ‎здоровья,‏ ‎которые ‎в ‎деревне ‎даются ‎даром‏ ‎-‏ ‎чистоты ‎воздуха,‏ ‎простора ‎и‏ ‎тишины. ‎Города ‎являются ‎местом ‎изгнания‏ ‎из‏ ‎того‏ ‎естественного ‎рая,‏ ‎где ‎человек‏ ‎только ‎и‏ ‎может‏ ‎жить ‎в‏ ‎Боге, ‎в ‎органической ‎связи ‎с‏ ‎океаном ‎жизни‏ ‎-‏ ‎природой. ‎Как ‎разрешит‏ ‎XX ‎век‏ ‎это ‎стихийное ‎стремление ‎в‏ ‎города?‏ ‎С ‎опустением‏ ‎деревень ‎не‏ ‎начнут ‎ли ‎гаснуть ‎и ‎сложенные‏ ‎из‏ ‎них, ‎пылающие‏ ‎теперь ‎костры?‏ ‎Если ‎немногие ‎крупные ‎города ‎продолжают‏ ‎расти,‏ ‎то‏ ‎множество ‎мелких‏ ‎замирают.
XIV
То, ‎что‏ ‎готовит ‎Европе‏ ‎XX‏ ‎век, ‎мы‏ ‎видим ‎в ‎стране, ‎опередившей ‎наш‏ ‎материк ‎на‏ ‎целое‏ ‎столетие. ‎Соединенные ‎Штаты‏ ‎уже ‎живут‏ ‎в ‎XX ‎веке, ‎а‏ ‎на‏ ‎наш, ‎русский‏ ‎счет, ‎может‏ ‎быть, ‎в ‎XXII. ‎Возможно, ‎что‏ ‎и‏ ‎у ‎нас‏ ‎появятся ‎города‏ ‎с ‎двадцатиэтажными ‎домами, ‎воздушными ‎железными‏ ‎и‏ ‎электрическими‏ ‎дорогами, ‎движущимися‏ ‎вокзалами ‎и‏ ‎пр., ‎и‏ ‎пр.‏ ‎Возможно, ‎что‏ ‎и ‎у ‎нас ‎будут ‎свирепствовать‏ ‎колоссальные ‎заговоры,‏ ‎тресты,‏ ‎синдикаты ‎и ‎т.п.,‏ ‎стихийная ‎экономическая‏ ‎борьба ‎omnia ‎contra ‎omnes‏ ‎(Все‏ ‎против ‎всех‏ ‎{лат.}.), ‎с‏ ‎биржевыми ‎ураганами ‎и ‎землетрясениями, ‎с‏ ‎бесконечною‏ ‎тревогою ‎имущих‏ ‎и ‎неимущих.‏ ‎До ‎сих ‎пор ‎эта ‎тревога‏ ‎влечет‏ ‎за‏ ‎собою ‎все‏ ‎более ‎растущее‏ ‎недовольство. ‎Вместо‏ ‎общественного‏ ‎мира ‎-‏ ‎все ‎более ‎распаляется ‎взаимная ‎ненависть‏ ‎общественных ‎классов,‏ ‎ненависть‏ ‎к ‎самой ‎жизни,‏ ‎что ‎так‏ ‎грустно ‎доказывается ‎быстрым ‎ростом‏ ‎самоубийств.‏ ‎Воображение ‎народов,‏ ‎пораженное ‎блеском‏ ‎роскоши, ‎угнетает ‎их ‎разум ‎и‏ ‎совесть.‏ ‎Чтобы ‎войти‏ ‎в ‎это‏ ‎будто ‎бы ‎доступное ‎царство ‎счастья,‏ ‎царство‏ ‎мраморных‏ ‎подъездов, ‎пышных‏ ‎лакеев, ‎дорогою‏ ‎живописью ‎и‏ ‎скульптурой‏ ‎украшенных ‎зал,‏ ‎тонких ‎вин ‎и ‎снедей, ‎раззолоченных‏ ‎лож ‎в‏ ‎театре,‏ ‎драгоценных ‎камней, ‎бархата,‏ ‎кружев ‎и‏ ‎шелка, ‎блестящих ‎экипажей ‎и‏ ‎пр.,‏ ‎и ‎пр.,‏ ‎- ‎чтобы‏ ‎войти ‎в ‎этот ‎новый ‎Эдем,‏ ‎созданный‏ ‎не ‎Богом,‏ ‎- ‎современные‏ ‎люди ‎в ‎передовых ‎странах ‎отказываются‏ ‎иметь‏ ‎семью‏ ‎и ‎сокращают‏ ‎ее ‎до‏ ‎одного-двух ‎детей.‏ ‎Современная‏ ‎любовь ‎-‏ ‎цветение ‎природы ‎и ‎вечный ‎гимн‏ ‎ее ‎-‏ ‎оскверняется‏ ‎детоубийством, ‎вытравлением ‎плода:‏ ‎брак ‎опоганивается‏ ‎искусственным ‎бесплодием, ‎и ‎достигшие‏ ‎богатства‏ ‎умирают ‎в‏ ‎пустыне ‎своего‏ ‎эгоизма. ‎В ‎конце ‎концов ‎и‏ ‎европейцы‏ ‎начинают ‎хворать‏ ‎странными ‎болезнями‏ ‎американцев ‎- ‎диспепсией ‎и ‎физическим‏ ‎бесплодием.‏ ‎На‏ ‎пределах ‎страстного‏ ‎возбуждения ‎белой‏ ‎породы ‎ее‏ ‎постигает‏ ‎неожиданная, ‎таинственная‏ ‎беда. ‎Тело ‎отказывается ‎питаться, ‎отказывается‏ ‎рождать. ‎Корень‏ ‎бытия‏ ‎вянет ‎где-то ‎в‏ ‎центральной ‎глубине‏ ‎оскорбленной ‎природы. ‎На ‎передовых‏ ‎великих‏ ‎республиках, ‎на‏ ‎Франции ‎и‏ ‎Соединенных ‎Штатах ‎мы ‎видим, ‎к‏ ‎чему‏ ‎ведет ‎нас‏ ‎современное ‎идолопоклонство,‏ ‎обожествление ‎вещей.
"Богоотступники ‎истребятся". ‎Таков ‎закон,‏ ‎действующий‏ ‎от‏ ‎создания ‎мира.‏ ‎Человек ‎и‏ ‎общество, ‎и‏ ‎весь‏ ‎род ‎людской‏ ‎живы ‎лишь ‎пока ‎они ‎в‏ ‎согласии ‎с‏ ‎законом‏ ‎вечным. ‎При ‎выпадении‏ ‎из ‎него,‏ ‎вольном ‎или ‎невольном, ‎удел‏ ‎наш‏ ‎- ‎смерть.
Сумеет‏ ‎ли ‎царствующая‏ ‎на ‎земле ‎раса ‎уберечься ‎от‏ ‎культурной‏ ‎гибели? ‎Сумеет‏ ‎ли ‎она‏ ‎с ‎несомненно ‎ложного ‎пути ‎вернуться‏ ‎на‏ ‎путь‏ ‎истинный? ‎Сумеет‏ ‎ли ‎она‏ ‎подавить ‎в‏ ‎себе‏ ‎манию ‎величия‏ ‎и ‎неукротимой ‎жадности? ‎- ‎Едва‏ ‎ли. ‎Я,‏ ‎по‏ ‎крайней ‎мере, ‎в‏ ‎это ‎не‏ ‎верю. ‎Я ‎слышал ‎из‏ ‎уст‏ ‎великого ‎нравоучителя,‏ ‎что ‎мы‏ ‎на ‎заре ‎великого ‎пробуждения, ‎что‏ ‎идет‏ ‎век ‎светлый‏ ‎и ‎не‏ ‎далее ‎как ‎следующее ‎поколение ‎осуществит‏ ‎мечты‏ ‎пророков.‏ ‎Стоит, ‎говорил‏ ‎он, ‎понять‏ ‎ложь ‎-‏ ‎и‏ ‎она ‎исчезнет,‏ ‎народы ‎перекуют ‎мечи ‎на ‎орала‏ ‎и ‎пр.‏ ‎Я‏ ‎не ‎верю ‎в‏ ‎это ‎безусловно.‏ ‎Я ‎не ‎вижу ‎в‏ ‎приближающихся‏ ‎молодых ‎поколениях‏ ‎новой ‎породы‏ ‎людей. ‎Это ‎порода ‎старая ‎и,‏ ‎может‏ ‎быть, ‎старее‏ ‎нас. ‎Они‏ ‎непременно ‎повторят ‎все ‎человеческие ‎безумства,‏ ‎хотя‏ ‎бы‏ ‎истина ‎им‏ ‎и ‎была‏ ‎открыта. ‎Они‏ ‎разовьют‏ ‎инерцию ‎наших‏ ‎ошибок ‎и ‎нашего ‎сознания. ‎Они‏ ‎все ‎более‏ ‎и‏ ‎более ‎будут ‎сливаться‏ ‎в ‎стихию,‏ ‎в ‎безбрежную ‎и ‎бесформенную‏ ‎человеческую‏ ‎толпу, ‎в‏ ‎которую ‎постепенно‏ ‎перерождается ‎древнее ‎общество.
XV
Мне ‎кажется, ‎XIX‏ ‎век‏ ‎много ‎подвинул‏ ‎вперед ‎этот‏ ‎недавно ‎начавшийся ‎процесс ‎общественного ‎омертвения.‏ ‎Как‏ ‎превосходно‏ ‎разъяснил ‎еще‏ ‎Токвиль, ‎революция‏ ‎ничуть ‎не‏ ‎остановила,‏ ‎а ‎усилила‏ ‎ту ‎централизацию, ‎то ‎оплотнение, ‎которое‏ ‎началось ‎в‏ ‎западном‏ ‎обществе ‎целые ‎века‏ ‎тому ‎назад.‏ ‎Революция ‎сбросила ‎старые ‎формы‏ ‎государственности‏ ‎потому, ‎что‏ ‎под ‎ними‏ ‎выросло ‎новое ‎общество ‎- ‎не‏ ‎более,‏ ‎а ‎менее‏ ‎свободное, ‎чем‏ ‎когда-то ‎встарь. ‎Король, ‎аристократия, ‎духовенство‏ ‎-‏ ‎все‏ ‎это ‎уже‏ ‎не ‎укладывалось‏ ‎в ‎идею‏ ‎новой‏ ‎власти, ‎власти‏ ‎не ‎отдельных ‎лиц, ‎а ‎массы,‏ ‎которая, ‎постепенно‏ ‎уплотнившись,‏ ‎обнаружила ‎свойства ‎минеральной‏ ‎массы: ‎неодолимый‏ ‎для ‎отдельных ‎частей ‎вес‏ ‎и‏ ‎полное ‎поглощение‏ ‎элементов ‎в‏ ‎общем ‎центре ‎тяжести. ‎Если ‎древнее‏ ‎общество‏ ‎представляло ‎из‏ ‎себя ‎рассыпанную‏ ‎толпу, ‎где, ‎как ‎на ‎ярмарке,‏ ‎каждый‏ ‎мог‏ ‎пробраться ‎куда‏ ‎угодно ‎и‏ ‎входить ‎в‏ ‎любые‏ ‎отношения ‎со‏ ‎всеми, ‎то ‎новое ‎общество ‎оказалось‏ ‎сжатой ‎толпой,‏ ‎которая,‏ ‎раз ‎вы ‎попали‏ ‎в ‎нее,‏ ‎лишает ‎вас ‎свободы: ‎вы‏ ‎можете‏ ‎двигаться ‎только‏ ‎туда, ‎куда‏ ‎все, ‎хотя ‎бы ‎это ‎движение‏ ‎влекло‏ ‎вас ‎к‏ ‎пропасти. ‎Прежний‏ ‎принцип ‎- ‎неравенство ‎- ‎разграничивал‏ ‎жизнь‏ ‎отдельных‏ ‎тканей; ‎города,‏ ‎сословия, ‎общины,‏ ‎цехи ‎жили‏ ‎отдельной‏ ‎жизнью ‎и‏ ‎не ‎участвовали ‎непосредственно ‎в ‎общей‏ ‎судьбе ‎государства.‏ ‎Разрозненность‏ ‎давала ‎простор ‎индивидуальности,‏ ‎способствовала ‎раскрытию‏ ‎всех ‎возможностей. ‎Новый ‎принцип,‏ ‎общественное‏ ‎равенство, ‎кажущееся‏ ‎столь ‎справедливым,‏ ‎внесло ‎на ‎самом ‎деле ‎общее‏ ‎рабство;‏ ‎как ‎в‏ ‎густой ‎толпе,‏ ‎все ‎оказались ‎в ‎равных ‎условиях,‏ ‎и‏ ‎все‏ ‎подчинились ‎собирательной‏ ‎огромной ‎воле‏ ‎- ‎воле‏ ‎толпы.‏ ‎Прежде ‎обширные‏ ‎общественные ‎группы ‎были ‎привилегированными, ‎т.е.‏ ‎свободными ‎от‏ ‎многих‏ ‎давлений ‎общества. ‎Теперь‏ ‎все ‎уравнены‏ ‎в ‎общем ‎гнете, ‎причем‏ ‎самые‏ ‎широкие ‎права‏ ‎гражданина ‎не‏ ‎дают ‎ему ‎ничего, ‎кроме ‎обязанности‏ ‎подчиняться‏ ‎общей ‎воле.‏ ‎Все ‎монархии‏ ‎Запада ‎- ‎замаскированные ‎республики, ‎a‏ ‎res‏ ‎publica‏ ‎(дело ‎народа,‏ ‎дело ‎публики‏ ‎(лат.).) ‎отдает‏ ‎каждого‏ ‎во ‎власть‏ ‎публики, ‎существа ‎собирательного, ‎многоголового, ‎но‏ ‎в ‎сущности‏ ‎безглавого,‏ ‎так ‎как ‎единство‏ ‎воли ‎и‏ ‎единство ‎сознания ‎сведено ‎в‏ ‎нем‏ ‎к ‎арифметическому‏ ‎большинству. ‎В‏ ‎новом ‎обществе ‎на ‎Западе ‎дана‏ ‎свобода‏ ‎мнения, ‎дана‏ ‎потому, ‎что‏ ‎там ‎теперь ‎это ‎уже ‎вполне‏ ‎безопасно:‏ ‎общественная‏ ‎власть ‎чувствует‏ ‎себя ‎безмерно‏ ‎сильной ‎пред‏ ‎всяким‏ ‎меньшинством. ‎Вы,‏ ‎гражданин, ‎можете ‎подать ‎свой ‎голос,‏ ‎- ‎он‏ ‎тотчас‏ ‎же, ‎как ‎атом‏ ‎в ‎массе,‏ ‎тонет ‎в ‎публике; ‎решение‏ ‎будет‏ ‎зависеть ‎не‏ ‎от ‎вас,‏ ‎а ‎от ‎нее. ‎Какие ‎бы‏ ‎безумства‏ ‎большинство ‎ни‏ ‎делало ‎-‏ ‎вы ‎обязаны ‎их ‎разделять. ‎Даже‏ ‎преступления‏ ‎общества‏ ‎вы ‎должны‏ ‎поддерживать ‎и‏ ‎служить ‎им.‏ ‎Иной‏ ‎честный ‎немец‏ ‎вовсе ‎не ‎сочувствует ‎проповеди ‎Евангелия‏ ‎"mit ‎gepanzernter‏ ‎Faust"‏ ‎(С ‎помощью ‎бронированного‏ ‎кулака ‎(нем.).),‏ ‎но ‎должен ‎оплачивать, ‎путем‏ ‎прямых‏ ‎и ‎косвенных‏ ‎налогов, ‎все‏ ‎похождения ‎соотчичей ‎в ‎Африке ‎и‏ ‎Китае.‏ ‎Постепенно, ‎именно‏ ‎в ‎нашем‏ ‎веке, ‎под ‎предлогом ‎установления ‎равенства,‏ ‎в‏ ‎европейском‏ ‎обществе ‎исчезло‏ ‎много ‎драгоценных‏ ‎видов ‎свободы,‏ ‎ограждавшихся‏ ‎привилегиями. ‎Например,‏ ‎еще ‎все ‎помнят ‎старую ‎исчезнувшую‏ ‎теперь ‎свободу‏ ‎от‏ ‎военной ‎службы. ‎Кто‏ ‎не ‎хотел‏ ‎войны, ‎мог ‎нанять ‎за‏ ‎себя‏ ‎рекрута, ‎а‏ ‎в ‎иных‏ ‎странах ‎брали ‎на ‎войну, ‎как‏ ‎и‏ ‎теперь ‎в‏ ‎Англии, ‎только‏ ‎желающих. ‎Но ‎и ‎это ‎прекрасное‏ ‎неравенство‏ ‎уничтожено.‏ ‎Под ‎смутным‏ ‎внушением ‎массы,‏ ‎в ‎которую‏ ‎превратилось‏ ‎общество, ‎сочли‏ ‎справедливым ‎и ‎военную ‎службу ‎сделать‏ ‎общей ‎повинностью,‏ ‎не‏ ‎справляясь ‎с ‎индивидуальными‏ ‎влечениями. ‎Ни‏ ‎в ‎какой ‎другой ‎области‏ ‎не‏ ‎выразилось ‎так‏ ‎ясно ‎перерождение‏ ‎общества. ‎Все ‎повинности ‎и ‎налоги‏ ‎стараются‏ ‎теперь ‎сделать‏ ‎возможно ‎равномерными,‏ ‎чтобы, ‎как ‎молекула ‎в ‎куске‏ ‎железа,‏ ‎гражданин‏ ‎испытывал ‎безусловно‏ ‎одинаковое ‎со‏ ‎всеми ‎натяжение.‏ ‎На‏ ‎самом ‎деле,‏ ‎разве ‎мы ‎все ‎имеем ‎одинаковую‏ ‎нужду ‎в‏ ‎том,‏ ‎что ‎оплачиваем? ‎Вы‏ ‎в ‎течение‏ ‎сорока ‎лет, ‎например, ‎ни‏ ‎разу‏ ‎не ‎обратились‏ ‎к ‎суду‏ ‎или ‎полиции, ‎а ‎ваш ‎сосед‏ ‎беспокоил‏ ‎их ‎сорок‏ ‎раз, ‎Тем‏ ‎не ‎менее, ‎вы ‎оплачивали ‎содержание‏ ‎этих‏ ‎учреждений‏ ‎в ‎такой‏ ‎же ‎мере,‏ ‎как ‎ваш‏ ‎сосед.‏ ‎Вы ‎ни‏ ‎разу ‎не ‎воспользовались ‎ни ‎музеями,‏ ‎ни ‎академиями,‏ ‎но‏ ‎платите ‎на ‎содержание‏ ‎их ‎столько‏ ‎же, ‎сколько ‎те, ‎кто‏ ‎ими‏ ‎пользуется ‎весь‏ ‎век. ‎Этот‏ ‎принцип ‎кругового ‎обеспечения ‎дает ‎огромную‏ ‎силу‏ ‎обществу, ‎но‏ ‎личность, ‎может‏ ‎быть, ‎выигрывая ‎материально, ‎лишается ‎им‏ ‎всей‏ ‎своей‏ ‎свободы. ‎Личная‏ ‎жизнь ‎человека‏ ‎делается ‎стихийной,‏ ‎бессознательной;‏ ‎он ‎-‏ ‎как ‎частичка ‎в ‎массе ‎-‏ ‎не ‎знает,‏ ‎участвует‏ ‎ли ‎он ‎в‏ ‎подвиге, ‎или‏ ‎подчас ‎в ‎преступлении; ‎он‏ ‎чисто‏ ‎механически ‎увеличивает‏ ‎собою ‎вес‏ ‎толпы, ‎ее ‎импульсивные ‎движения.
XVI
Если ‎бы‏ ‎толпа‏ ‎по ‎природе‏ ‎своей ‎была‏ ‎существом ‎высшим, ‎нежели ‎человек, ‎то‏ ‎служение‏ ‎ей‏ ‎было ‎бы‏ ‎благородной ‎жертвой.‏ ‎Но ‎-‏ ‎как‏ ‎давно ‎раскрыли‏ ‎вдумчивые ‎наблюдатели ‎- ‎толпа ‎имеет‏ ‎психологию ‎низшего‏ ‎типа.‏ ‎Если ‎это ‎-‏ ‎существо, ‎то‏ ‎существо ‎неуравновешенное, ‎маниакальное, ‎способное‏ ‎иногда‏ ‎на ‎хорошие‏ ‎порывы, ‎но‏ ‎гораздо ‎чаще ‎- ‎на ‎безумства.‏ ‎Толпа‏ ‎порядочных ‎людей‏ ‎иногда ‎ведет‏ ‎себя, ‎как ‎негодяй, ‎и ‎вместо‏ ‎того,‏ ‎чтобы‏ ‎обеспечить ‎общую‏ ‎безопасность, ‎толпа‏ ‎наталкивает ‎на‏ ‎преступления.‏ ‎Часто, ‎по‏ ‎словам ‎Сигеле, ‎ни ‎судьи, ‎ни‏ ‎сам ‎преступник‏ ‎не‏ ‎подозревают, ‎что ‎он‏ ‎всего ‎только‏ ‎несчастный, ‎потерпевший ‎крушение ‎в‏ ‎социальной,‏ ‎внезапно ‎разразившейся‏ ‎буре. ‎Как‏ ‎механическая ‎масса, ‎толпа ‎способна ‎на‏ ‎движения‏ ‎мертвые, ‎внезапно‏ ‎охватывающие ‎ее‏ ‎и ‎исчезающие. ‎Душа ‎толпы ‎-‏ ‎страсть,‏ ‎и‏ ‎на ‎разумное‏ ‎решение ‎она‏ ‎не ‎способна.‏ ‎Истина‏ ‎- ‎плод‏ ‎обыкновенно ‎одинокого ‎гения, ‎обретающего ‎ее‏ ‎в ‎глубоком‏ ‎сосредоточении‏ ‎духа. ‎Толпа, ‎напротив,‏ ‎- ‎вся‏ ‎- ‎рассеяние, ‎вся ‎-‏ ‎поверхностность.‏ ‎Она ‎сосредоточивается‏ ‎лишь ‎в‏ ‎ощущении, ‎и ‎тогда ‎порывы ‎ее‏ ‎неудержимы.‏ ‎Это ‎свойство‏ ‎толпы ‎загубило‏ ‎древние ‎демократии. ‎Как ‎только ‎община‏ ‎разрасталась,‏ ‎делалась‏ ‎многолюдной, ‎психология‏ ‎ее ‎понижалась;‏ ‎народ ‎делался‏ ‎взбалмошным‏ ‎простаком, ‎каким‏ ‎его ‎изображает ‎Аристофан, ‎- ‎орудием‏ ‎в ‎руках‏ ‎любого‏ ‎проходимца. ‎Новым ‎демократиям‏ ‎угрожает ‎та‏ ‎же ‎опасность. ‎Психология ‎народных‏ ‎собраний,‏ ‎митингов, ‎парламентов‏ ‎и ‎печати‏ ‎(которая ‎тот ‎же ‎парламент, ‎только‏ ‎на‏ ‎бумаге) ‎-‏ ‎далека ‎от‏ ‎той ‎степени ‎благородства ‎и ‎достоинства,‏ ‎которые‏ ‎можно‏ ‎встретить ‎в‏ ‎отдельных ‎людях.‏ ‎И ‎поведение,‏ ‎и‏ ‎мысль ‎даже‏ ‎такой ‎организованной ‎коллегии, ‎как ‎английский‏ ‎парламент, ‎не‏ ‎могут‏ ‎служить ‎образцами ‎для‏ ‎честных ‎людей.‏ ‎То, ‎что ‎называется ‎великодушием,‏ ‎бескорыстием,‏ ‎терпимостью ‎-‏ ‎явления ‎здесь‏ ‎почти ‎неизвестные, ‎и ‎наоборот ‎-‏ ‎эта‏ ‎высокая ‎толпа‏ ‎из ‎"лордов‏ ‎и ‎джентльменов" ‎- ‎способна ‎подчиняться‏ ‎самым‏ ‎низким‏ ‎чувствам, ‎как‏ ‎доказывает ‎война‏ ‎с ‎бурами.
Психология‏ ‎толпы‏ ‎не ‎имела‏ ‎бы ‎значения, ‎если ‎бы ‎толпа‏ ‎не ‎предъявляла‏ ‎своих‏ ‎державных ‎прав. ‎К‏ ‎сожалению, ‎XIX‏ ‎век ‎выдвинул ‎толпу ‎как‏ ‎власть‏ ‎и ‎подчинил‏ ‎ее ‎психике‏ ‎отдельную ‎личность. ‎С ‎необычайным ‎развитием‏ ‎средств‏ ‎сообщения, ‎дорог,‏ ‎почты, ‎телеграфа,‏ ‎печати ‎- ‎с ‎крушением ‎натурального‏ ‎хозяйства‏ ‎и‏ ‎заменою ‎его‏ ‎денежным, ‎жизнь‏ ‎общества ‎постепенно‏ ‎принимает‏ ‎толповой, ‎стихийный‏ ‎характер. ‎Постепенно ‎все ‎население, ‎до‏ ‎глубин ‎народных‏ ‎вовлекается‏ ‎в ‎чудовищный ‎спорт‏ ‎политики ‎и‏ ‎биржи. ‎Постепенно ‎"мир" ‎-‏ ‎высшее‏ ‎благо ‎естественной‏ ‎общественности ‎-‏ ‎заменяется ‎всеобщею ‎"борьбою". ‎Если ‎в‏ ‎организованном‏ ‎обществе, ‎как‏ ‎в ‎организме,‏ ‎все ‎клетки ‎тела ‎всегда ‎на‏ ‎своих‏ ‎местах,‏ ‎то ‎в‏ ‎толпе ‎они‏ ‎удерживаются ‎лишь‏ ‎внешним‏ ‎давлением. ‎Борьба‏ ‎с ‎последним ‎составляет ‎предмет ‎стачек,‏ ‎бойкотов, ‎обструкций‏ ‎и‏ ‎множества ‎других ‎форм‏ ‎бескровных ‎междоусобий,‏ ‎входящих ‎все ‎более ‎и‏ ‎более‏ ‎в ‎обычай.‏ ‎На ‎этом‏ ‎кипении ‎человеческих ‎страстей ‎иные ‎основывают‏ ‎все‏ ‎надежды. ‎Из‏ ‎свободной ‎борьбы,‏ ‎видите ‎ли, ‎непременно ‎должен ‎выйти‏ ‎победителем‏ ‎новый,‏ ‎более ‎справедливый‏ ‎порядок. ‎Почему?‏ ‎Какое ‎жалкое‏ ‎предубеждение!‏ ‎Борьба ‎по‏ ‎самому ‎существу ‎не ‎есть ‎источник‏ ‎ни ‎разума,‏ ‎ни‏ ‎справедливости. ‎Борьба ‎есть‏ ‎состязание ‎страсти,‏ ‎в ‎ней ‎лишь ‎то‏ ‎считается‏ ‎мудрым ‎и‏ ‎честным, ‎что‏ ‎ведет ‎к ‎победе. ‎В ‎жизни‏ ‎толпы‏ ‎одновременно ‎устанавливается‏ ‎столько ‎критериев‏ ‎разумного ‎и ‎доброго, ‎сколько ‎партий.‏ ‎В‏ ‎конце‏ ‎концов ‎взволнованная‏ ‎таким ‎образом‏ ‎жизнь ‎представляет‏ ‎беспрерывное‏ ‎крушение ‎общественности,‏ ‎социальный ‎хаос. ‎Как ‎в ‎азартной‏ ‎игре, ‎такое‏ ‎состояние‏ ‎общества ‎дает ‎возможность‏ ‎иногда ‎ничтожным‏ ‎людям ‎вдруг ‎приобретать ‎огромный‏ ‎вес,‏ ‎обогащает ‎их‏ ‎капиталом ‎и‏ ‎властью, ‎но ‎зато ‎повергает ‎и‏ ‎значительных‏ ‎людей ‎в‏ ‎ничтожество. ‎После‏ ‎Гладстона ‎тотчас ‎возможен ‎Чемберлен, ‎после‏ ‎Гамбетты‏ ‎-‏ ‎Буланже. ‎Совершенно‏ ‎не ‎заметно‏ ‎нравственного ‎прогресса‏ ‎толпы;‏ ‎в ‎конце‏ ‎века ‎она ‎более ‎груба ‎и‏ ‎кровожадна, ‎нежели‏ ‎в‏ ‎средине ‎его. ‎XX‏ ‎век ‎застает‏ ‎великую ‎либеральную ‎партию ‎в‏ ‎полном‏ ‎разгроме. ‎На‏ ‎родине ‎ее‏ ‎- ‎Англии ‎- ‎она ‎в‏ ‎развалинах,‏ ‎по ‎всей‏ ‎линии ‎торжествует‏ ‎джинго. ‎Во ‎Франции ‎только ‎трусость,‏ ‎обуявшая‏ ‎буржуазию,‏ ‎мешает ‎окончательному‏ ‎торжеству ‎националистов.‏ ‎В ‎Германии,‏ ‎Австрии,‏ ‎Италии ‎-‏ ‎всюду ‎власть ‎в ‎руках ‎партий,‏ ‎которые ‎откровенно‏ ‎выставляют‏ ‎государственный ‎эгоизм ‎выше‏ ‎права. ‎Даже‏ ‎Новый ‎Свет, ‎страна ‎XX‏ ‎века,‏ ‎бредит ‎империализмом‏ ‎и ‎централизацией.‏ ‎И ‎здесь ‎толповая ‎политика ‎ведет‏ ‎к‏ ‎крушению ‎свободы.
XVII
Мечтатели‏ ‎нашего ‎столетия‏ ‎возлагают ‎великие ‎надежды ‎на ‎социализм,‏ ‎они‏ ‎указывают‏ ‎на ‎быстрый‏ ‎рост ‎этой‏ ‎партии ‎в‏ ‎разных‏ ‎странах ‎и‏ ‎на ‎мирное ‎завоевание ‎ею ‎власти.‏ ‎Но ‎социализм‏ ‎в‏ ‎конечных ‎целях ‎есть‏ ‎окончательное ‎подавление‏ ‎свободы, ‎торжество ‎массы ‎над‏ ‎элементом‏ ‎ее, ‎личностью.‏ ‎Социализм ‎есть‏ ‎самая ‎тяжкая, ‎вполне ‎омертвевшая ‎форма‏ ‎государственности‏ ‎- ‎государство‏ ‎без ‎общества.‏ ‎Ведь ‎"общество" ‎в ‎его ‎свежем‏ ‎состоянии‏ ‎есть‏ ‎такое ‎сожитие,‏ ‎где ‎личности‏ ‎дан ‎известный‏ ‎простор,‏ ‎социализм ‎же‏ ‎этот ‎простор ‎стесняет ‎до ‎нуля.‏ ‎Конечно, ‎в‏ ‎самом‏ ‎учении ‎делаются ‎всевозможные‏ ‎оговорки ‎об‏ ‎обеспечении ‎личности, ‎но ‎эти‏ ‎обеспечения‏ ‎ничтожны ‎пред‏ ‎логикою ‎самого‏ ‎принципа. ‎Если ‎всеми ‎принято ‎будет‏ ‎право‏ ‎общества ‎управлять‏ ‎всею ‎жизнью‏ ‎личности, ‎инерция ‎этого ‎начала ‎дойдет‏ ‎до‏ ‎своего‏ ‎предела ‎-‏ ‎полного ‎порабощения‏ ‎человека. ‎В‏ ‎истории‏ ‎социализм, ‎под‏ ‎другими ‎именами, ‎действовал ‎и ‎всегда‏ ‎приводил ‎к‏ ‎всеобщему‏ ‎рабству. ‎Стоит ‎вспомнить‏ ‎древние ‎или‏ ‎средневековые ‎республики. ‎К ‎сожалению,‏ ‎принципы‏ ‎социализма ‎имеют‏ ‎силу ‎над‏ ‎умами ‎и ‎проникают ‎под ‎другим‏ ‎именем‏ ‎в ‎самое‏ ‎миросозерцание ‎народное.‏ ‎В ‎странах, ‎где ‎нет ‎вовсе‏ ‎социал-демократической‏ ‎партии,‏ ‎постепенно ‎и‏ ‎безотчетно ‎устанавливается‏ ‎государственный ‎социализм,‏ ‎в‏ ‎виде ‎вмешательства‏ ‎центральной ‎администрации ‎в ‎самые ‎интимные‏ ‎дела ‎общества.‏ ‎Население‏ ‎все ‎более ‎и‏ ‎более ‎делается‏ ‎склонным ‎слагать ‎на ‎власть‏ ‎заботу‏ ‎о ‎своем‏ ‎счастье, ‎оно‏ ‎отказывается ‎от ‎всякой ‎инициативы, ‎предоставляя‏ ‎себе‏ ‎только ‎исполнительную‏ ‎роль. ‎Если‏ ‎прежде ‎от ‎государства ‎требовали ‎только‏ ‎защиты‏ ‎от‏ ‎врагов ‎внешних‏ ‎и ‎внутренних,‏ ‎то ‎теперь‏ ‎требуют‏ ‎и ‎материальной‏ ‎опеки; ‎хотят, ‎чтобы ‎государство ‎регулировало‏ ‎промышленность ‎и‏ ‎торговлю,‏ ‎поддерживало ‎бы ‎те‏ ‎или ‎другие‏ ‎сословия, ‎нормировало ‎бы ‎потребности,‏ ‎обеспечивало‏ ‎бы ‎достаток.‏ ‎Как ‎древний‏ ‎plebs ‎(Простой ‎народ ‎{лат}.) ‎кончил‏ ‎тем,‏ ‎что ‎требовал‏ ‎"хлеба ‎и‏ ‎зрелищ", ‎не ‎умея ‎или ‎не‏ ‎желая‏ ‎добыть‏ ‎их ‎сам,‏ ‎так ‎и‏ ‎нынешнее ‎общество:‏ ‎чувствуя,‏ ‎что ‎оно‏ ‎умирает ‎как ‎организм, ‎оно ‎отдает‏ ‎государству ‎все‏ ‎хозяйство,‏ ‎всю ‎свою ‎независимость.‏ ‎Как ‎в‏ ‎век ‎Платона, ‎многие ‎жаждут‏ ‎общности‏ ‎не ‎только‏ ‎имуществ, ‎но‏ ‎жен ‎и ‎детей, ‎не ‎подозревая,‏ ‎что‏ ‎в ‎этой‏ ‎"общности" ‎окончательная‏ ‎гибель ‎"общественности", ‎превращение ‎общества ‎в‏ ‎минеральную‏ ‎массу.‏ ‎Ничто ‎так.‏ ‎не ‎угрожает‏ ‎личности ‎человеческой‏ ‎и‏ ‎развитию ‎человеческого‏ ‎типа ‎вообще, ‎как ‎торжество ‎этого‏ ‎учения. ‎Его‏ ‎идеалы‏ ‎- ‎о ‎всеобщем‏ ‎труде ‎и‏ ‎взаимопомощи, ‎об ‎отречении ‎от‏ ‎эгоизма‏ ‎и ‎пр.‏ ‎высоки ‎и‏ ‎святы, ‎но ‎лишь ‎пока ‎достигаются‏ ‎добровольно.‏ ‎Раз ‎человечество‏ ‎начнут ‎принуждать‏ ‎к ‎святости ‎насильно, ‎это ‎будет‏ ‎худшим‏ ‎из‏ ‎рабств. ‎Современное‏ ‎государство, ‎при‏ ‎всех ‎недостатках,‏ ‎несравненно‏ ‎мягче ‎социализма:‏ ‎оно ‎борется ‎с ‎человеческими ‎грехами,‏ ‎но ‎не‏ ‎настаивает‏ ‎на ‎добродетелях, ‎предоставляя‏ ‎их ‎свободному‏ ‎творчеству ‎душ. ‎Успехи ‎социализма,‏ ‎может‏ ‎быть, ‎объясняются‏ ‎не ‎чем‏ ‎иным, ‎как ‎упадком ‎личности. ‎Для‏ ‎обессиленных,‏ ‎обесцвеченных, ‎измятых‏ ‎душ ‎из‏ ‎всех ‎состояний ‎самое ‎подходящее ‎-‏ ‎рабство,‏ ‎и‏ ‎XX ‎век,‏ ‎вероятно, ‎для‏ ‎многих ‎стран‏ ‎осуществит‏ ‎эту ‎надежду.‏ ‎Когда ‎от ‎человека ‎отойдет ‎забота‏ ‎о ‎самом‏ ‎себе,‏ ‎когда ‎установится ‎земное‏ ‎провидение ‎в‏ ‎виде ‎выборного ‎или ‎иного‏ ‎Олимпа‏ ‎земных ‎богов,‏ ‎тогда ‎человек‏ ‎окончательно ‎превратится ‎в ‎машину. ‎За‏ ‎определенное‏ ‎количество ‎работы‏ ‎эту ‎машину‏ ‎будут ‎чистить, ‎смазывать, ‎давать ‎топлива‏ ‎и‏ ‎т.п.‏ ‎Но ‎малейшее‏ ‎уклонение ‎машины‏ ‎от ‎указанной‏ ‎ей‏ ‎роли ‎встретит‏ ‎неодолимые ‎преграды. ‎Меня ‎лично ‎эта‏ ‎утопия ‎не‏ ‎прельщает.‏ ‎Я ‎родился ‎и‏ ‎вырос ‎в‏ ‎эпоху, ‎когда ‎человек ‎еще‏ ‎в‏ ‎широкой ‎степени‏ ‎был ‎предоставлен‏ ‎самому ‎себе. ‎Будучи ‎в ‎некоторых‏ ‎отношениях‏ ‎рабом ‎своего‏ ‎народа ‎и‏ ‎получая ‎за ‎это ‎некоторые ‎выгоды,‏ ‎во‏ ‎всем‏ ‎остальном ‎человек‏ ‎оставался ‎свободным.‏ ‎Как ‎устроитель‏ ‎своей‏ ‎судьбы, ‎он‏ ‎являлся ‎существом ‎самодержавным ‎и ‎даже‏ ‎как ‎бы‏ ‎божественным‏ ‎в ‎отношении ‎своей‏ ‎жизни. ‎Непосредственно‏ ‎после ‎Бога ‎он ‎во‏ ‎многом‏ ‎был ‎первой‏ ‎властью ‎над‏ ‎собою, ‎и ‎это ‎придавало ‎особенное‏ ‎достоинство‏ ‎самому ‎имени‏ ‎"человек". ‎Придавало‏ ‎жизненность, ‎красоту ‎и ‎радость ‎существованию.‏ ‎Необеспеченность‏ ‎такого‏ ‎человека, ‎необходимость‏ ‎вечного ‎промышления‏ ‎о ‎себе‏ ‎были‏ ‎источником ‎его‏ ‎энергии. ‎Лишения, ‎даже ‎тяжкие, ‎угнетали‏ ‎менее, ‎чем‏ ‎гнетет‏ ‎полная ‎обеспеченность ‎при‏ ‎подневольном ‎труде.‏ ‎Тип ‎человеческий, ‎при ‎старом‏ ‎порядке,‏ ‎все ‎же‏ ‎сохранялся ‎и‏ ‎расцветал. ‎Что ‎ждет ‎его ‎при‏ ‎торжестве‏ ‎новых ‎начал‏ ‎- ‎вопрос‏ ‎крайне ‎спорный.
XVIII
Истекающему ‎веку ‎пришлось ‎горько‏ ‎убедиться‏ ‎в‏ ‎истине, ‎что‏ ‎малейшая ‎погрешность‏ ‎в ‎целях‏ ‎жизни‏ ‎делает ‎ничтожными‏ ‎огромные ‎средства ‎к ‎ней. ‎Великие‏ ‎силы, ‎вызванные‏ ‎человеком‏ ‎из ‎недр ‎природы‏ ‎- ‎пар,‏ ‎электричество, ‎динамит ‎и ‎т.‏ ‎п.,‏ ‎великие ‎изобретенья,‏ ‎создавшие ‎бесчисленный‏ ‎класс ‎железных ‎рабов ‎- ‎машины‏ ‎с‏ ‎их ‎демоническою‏ ‎способностью ‎к‏ ‎труду, ‎- ‎все ‎это ‎обещало‏ ‎для‏ ‎человечества‏ ‎новую ‎эру,‏ ‎эру ‎полного‏ ‎освобождения ‎от‏ ‎зла.‏ ‎Но ‎зло‏ ‎торжествует ‎в ‎конце ‎века ‎не‏ ‎менее, ‎чем‏ ‎в‏ ‎его ‎начале. ‎Демонические‏ ‎силы, ‎обещавшие‏ ‎безмерное ‎богатство, ‎сдержали ‎обещание,‏ ‎но‏ ‎вместе ‎с‏ ‎богатством ‎одних‏ ‎классов ‎принесли ‎новую ‎бедность ‎для‏ ‎других.‏ ‎Машинное ‎производство‏ ‎сильно ‎понизило‏ ‎стоимость ‎всех ‎предметов, ‎кроме ‎предметов‏ ‎первой‏ ‎необходимости:‏ ‎их ‎стоимость‏ ‎повысилась ‎и‏ ‎все ‎повышается,‏ ‎местами‏ ‎в ‎прогрессии‏ ‎ужасающей. ‎А ‎так ‎как ‎огромное‏ ‎большинство ‎народное‏ ‎всюду‏ ‎обеспечено ‎лишь ‎настолько,‏ ‎что ‎покупает‏ ‎предметы ‎лишь ‎первой ‎необходимости,‏ ‎то‏ ‎оно ‎ничего‏ ‎не ‎выиграло‏ ‎от ‎понижения ‎цен ‎на ‎роскошь‏ ‎и‏ ‎много ‎проиграло‏ ‎от ‎увеличения‏ ‎их ‎на ‎пищевые ‎припасы. ‎"Хотя‏ ‎на‏ ‎соверен‏ ‎богатый ‎человек‏ ‎купит ‎теперь‏ ‎гораздо ‎больше,‏ ‎чем‏ ‎пятьдесят ‎лет‏ ‎тому ‎назад, ‎но ‎бедный ‎человек‏ ‎купит ‎на‏ ‎него‏ ‎гораздо ‎меньше", ‎-‏ ‎говорит ‎один‏ ‎английский ‎исследователь ‎(Д. ‎Гобсон).‏ ‎Одна‏ ‎квартирная ‎плата‏ ‎увеличилась ‎в‏ ‎последнее ‎полустолетие ‎на ‎150%, ‎страшно‏ ‎вздорожало‏ ‎топливо, ‎мясо,‏ ‎овощи, ‎молоко‏ ‎и ‎т. ‎п. ‎Машины, ‎как‏ ‎древние‏ ‎рабы,‏ ‎обогащают ‎только‏ ‎своих ‎хозяев‏ ‎- ‎класс‏ ‎малочисленный,‏ ‎огромное ‎же‏ ‎большинство ‎народное ‎лишено ‎этими ‎машинами‏ ‎своих ‎древних‏ ‎заработков.‏ ‎Новый ‎ткацкий ‎станок‏ ‎выгнал ‎на‏ ‎улицу ‎сотни ‎тысяч ‎женщин‏ ‎и‏ ‎девушек ‎и‏ ‎создал ‎пышный‏ ‎расцвет ‎проституции ‎в ‎этом ‎веке.‏ ‎Железные‏ ‎рабы, ‎из‏ ‎которых ‎каждый‏ ‎упразднил ‎десятки ‎и ‎сотни ‎человеческих‏ ‎рук,‏ ‎обрекли‏ ‎миллионы ‎рабочего‏ ‎населения ‎на‏ ‎изгнание ‎из‏ ‎родной‏ ‎страны; ‎от‏ ‎чудесных ‎машин, ‎как ‎от ‎чумы,‏ ‎приходилось ‎бежать‏ ‎за‏ ‎океан, ‎в ‎пустыни‏ ‎и ‎леса.‏ ‎Пока ‎земли ‎были ‎не‏ ‎заняты‏ ‎капиталом, ‎пока‏ ‎эмиграция ‎была‏ ‎возможна, ‎- ‎народ ‎еще ‎спасался‏ ‎от‏ ‎машинной ‎культуры,‏ ‎но ‎на‏ ‎земле ‎осталось ‎уже ‎немного ‎места‏ ‎для‏ ‎новой‏ ‎колонизации. ‎Куда‏ ‎деваться ‎"лишним‏ ‎рукам"? ‎Это‏ ‎один‏ ‎из ‎проклятых‏ ‎вопросов, ‎которые ‎XIX-oe ‎столетие ‎оставляет‏ ‎в ‎наследие‏ ‎ХХ-му.‏ ‎Вдумываясь ‎в ‎эту‏ ‎центральную ‎загадку,‏ ‎ясно ‎видишь, ‎что ‎омертвение‏ ‎общественное‏ ‎стеснило ‎не‏ ‎только ‎свободу‏ ‎человека, ‎но ‎и ‎труд ‎его.‏ ‎Так‏ ‎называемые ‎"первобытные"‏ ‎условия ‎(натуральное‏ ‎хозяйство, ‎кустарные ‎промыслы) ‎давали ‎большее‏ ‎обеспечение‏ ‎большинству.‏ ‎Не ‎было‏ ‎возможности ‎внезапных‏ ‎обогащений; ‎какой-нибудь‏ ‎торговец‏ ‎селедками ‎не‏ ‎разживался ‎в ‎миллионера, ‎не ‎появлялось‏ ‎бесчисленных ‎"королей"‏ ‎-‏ ‎железных, ‎сахарных, ‎нефтяных,‏ ‎каменноугольных, ‎но‏ ‎всякий ‎бедняк ‎находил ‎себе‏ ‎работу‏ ‎и ‎кусок‏ ‎хлеба. ‎Уходящий‏ ‎век, ‎стремясь ‎к ‎равенству ‎среди‏ ‎людей,‏ ‎дал, ‎несомненно,‏ ‎самые ‎чудовищные‏ ‎примеры ‎неравенства ‎в ‎распределении ‎благ‏ ‎земных.‏ ‎Бедняки‏ ‎делаются ‎беднее,‏ ‎богачи ‎-‏ ‎богаче; ‎идет‏ ‎великий‏ ‎экономический ‎раскол,‏ ‎и ‎народам ‎континентальным, ‎которым ‎"некуда‏ ‎бежать", ‎как,‏ ‎напр.,‏ ‎индусам ‎или ‎отчасти‏ ‎русским, ‎приходится‏ ‎особенно ‎круто ‎от ‎этого‏ ‎страшного‏ ‎общественного ‎перелома.
XIX
Что‏ ‎век ‎грядущий‏ ‎нам ‎готовит? ‎Я ‎коснулся ‎здесь‏ ‎мимолетно‏ ‎лишь ‎некоторых‏ ‎моментов ‎столетия‏ ‎- ‎жизнь, ‎как ‎вечность, ‎разнообразна,‏ ‎необъятна.‏ ‎Не‏ ‎хочется ‎мрачных‏ ‎пророчеств. ‎Человечество‏ ‎изранено ‎великими‏ ‎ранами‏ ‎- ‎бедности,‏ ‎невежества, ‎рабства, ‎пьянства, ‎разврата, ‎душа‏ ‎его ‎измята‏ ‎безумием‏ ‎и ‎отчаянием. ‎Но‏ ‎чувствуется, ‎что‏ ‎жизнь ‎выше ‎всего ‎этого‏ ‎и‏ ‎в ‎корне‏ ‎своем ‎неистребима.‏ ‎Пусть ‎выродятся ‎целые ‎народы, ‎вымрут‏ ‎страны‏ ‎и ‎материки:‏ ‎где-нибудь ‎пробьются‏ ‎свежие ‎отпрыски, ‎которые ‎начнут ‎новую‏ ‎жизнь.‏ ‎Колоссальное‏ ‎богатство ‎духа,‏ ‎обнаруженное ‎белой‏ ‎породой, ‎не‏ ‎может‏ ‎же ‎исчезнуть‏ ‎бесследно. ‎Эта ‎сила, ‎проявленная ‎извне,‏ ‎может ‎войти‏ ‎внутрь‏ ‎и ‎вступить ‎в‏ ‎серьезную ‎борьбу‏ ‎с ‎гибельными ‎условиями. ‎Животных‏ ‎спасает‏ ‎инстинкт, ‎предчувствие,‏ ‎заставляющее ‎бежать‏ ‎перед ‎начинающимся ‎наводнением ‎или ‎пожаром.‏ ‎Человечество‏ ‎должен ‎спасти‏ ‎разум ‎-‏ ‎может ‎быть, ‎тот ‎же ‎спящий‏ ‎теперь‏ ‎инстинкт‏ ‎жизни, ‎более‏ ‎высокий, ‎чем‏ ‎у ‎животных.‏ ‎Я‏ ‎не ‎думаю,‏ ‎что ‎этот ‎разум ‎проснется ‎под‏ ‎внушениями ‎науки,‏ ‎литературы,‏ ‎искусств. ‎Эти ‎внушения‏ ‎сами ‎-‏ ‎продукт ‎возникшего ‎уже ‎разума,‏ ‎и‏ ‎не ‎всегда‏ ‎самый ‎свежий.‏ ‎Чаще ‎всего ‎голос ‎науки ‎и‏ ‎искусств‏ ‎скован ‎преданиями,‏ ‎наслоение ‎которых‏ ‎постепенно ‎до ‎того ‎усиливает ‎раз‏ ‎принятое‏ ‎мнение,‏ ‎что ‎с‏ ‎ним ‎не‏ ‎в ‎состоянии‏ ‎бороться‏ ‎более ‎свежая‏ ‎мысль. ‎Как ‎ни ‎велики ‎подвиги‏ ‎умственного ‎творчества‏ ‎в‏ ‎нашем ‎веке, ‎все‏ ‎же ‎не‏ ‎отсюда, ‎не ‎из ‎книг‏ ‎нам‏ ‎явится ‎откровение.‏ ‎Мне ‎кажется,‏ ‎спасительный ‎переворот, ‎если ‎суждено ‎нам‏ ‎пережить‏ ‎его, ‎произойдет‏ ‎- ‎как‏ ‎всегда ‎- ‎таинственно ‎и ‎незримо,‏ ‎в‏ ‎глубине‏ ‎душ, ‎подобно‏ ‎зреющему ‎плоду.‏ ‎После ‎страстного‏ ‎возбуждения‏ ‎этого ‎века,‏ ‎столь ‎увлекательного, ‎может ‎быть, ‎вдруг‏ ‎захочется ‎покоя.‏ ‎То,‏ ‎что ‎казалось ‎смертью‏ ‎заживо, ‎покажется‏ ‎блаженством. ‎После ‎воспаленной ‎жадности‏ ‎-‏ ‎все ‎эти‏ ‎несметные ‎богатства‏ ‎покажутся ‎скучными, ‎роскошь ‎- ‎суетною,‏ ‎победа‏ ‎над ‎ближними‏ ‎- ‎неблагородною.‏ ‎Что-то ‎изменится, ‎как ‎в ‎природе‏ ‎в‏ ‎дни‏ ‎солнцеповорота, ‎и‏ ‎души ‎человеческие‏ ‎потянутся ‎к‏ ‎иному‏ ‎миру, ‎и‏ ‎радость ‎"мира ‎сего" ‎покажется ‎презренной.‏ ‎Почему ‎не‏ ‎повториться‏ ‎движениям ‎первых ‎веков‏ ‎нашей ‎эры?‏ ‎Конец ‎XIX ‎века ‎во‏ ‎многом‏ ‎напоминает ‎ту‏ ‎эпоху. ‎Богатый,‏ ‎пышный, ‎роскошный, ‎кровожадный, ‎исступленный ‎мир‏ ‎может‏ ‎вдруг ‎потерять‏ ‎свою ‎прелесть,‏ ‎и ‎снова ‎людей ‎живого ‎духа‏ ‎потянет‏ ‎вон‏ ‎из ‎городов,‏ ‎вон ‎из‏ ‎толпы, ‎к‏ ‎вечной‏ ‎тишине ‎природы,‏ ‎к ‎уединению, ‎к ‎свободе. ‎Тогда‏ ‎среди ‎развалин‏ ‎деревень,‏ ‎среди ‎заглохших ‎полей‏ ‎снова ‎раздадутся‏ ‎счастливые ‎молитвы ‎вновь ‎обретенному‏ ‎Отцу‏ ‎миров. ‎Предчувствие‏ ‎такого ‎возрождения‏ ‎ощущалось ‎уже ‎в ‎конце ‎нашего‏ ‎века.‏ ‎Может ‎быть,‏ ‎XX ‎век‏ ‎разовьет ‎дальше ‎это ‎движение. ‎Иного‏ ‎спасительного‏ ‎пути‏ ‎я ‎не‏ ‎вижу.
Прощаясь ‎с‏ ‎прекрасным ‎и‏ ‎безумным‏ ‎веком, ‎вспоминая‏ ‎с ‎болью ‎его ‎ошибки ‎и‏ ‎преступленья, ‎-‏ ‎вспомним‏ ‎с ‎благодарностью ‎о‏ ‎тех ‎великих,‏ ‎гений ‎которых ‎дает ‎нашему‏ ‎веку‏ ‎бессмертие. ‎Помянем‏ ‎в ‎своем‏ ‎сердце ‎бесчисленные ‎безвестные ‎существования, ‎из‏ ‎которых‏ ‎каждое ‎обнимало‏ ‎собою ‎вечность.‏ ‎Помянем ‎своих ‎дедов ‎и ‎отцов,‏ ‎вынесших‏ ‎на‏ ‎своих ‎плечах‏ ‎весь ‎гнет‏ ‎столетия. ‎Помянем‏ ‎свою‏ ‎ушедшую ‎молодость‏ ‎с ‎ее ‎очарованьями ‎и ‎скажем:‏ ‎благословенна ‎жизнь...
1900 г.


Подарить подписку

Будет создан код, который позволит адресату получить бесплатный для него доступ на определённый уровень подписки.

Оплата за этого пользователя будет списываться с вашей карты вплоть до отмены подписки. Код может быть показан на экране или отправлен по почте вместе с инструкцией.

Будет создан код, который позволит адресату получить сумму на баланс.

Разово будет списана указанная сумма и зачислена на баланс пользователя, воспользовавшегося данным промокодом.

Добавить карту
0/2048