В духовной литературе совершенно разных авторов меня как-то заинтересовали истории о том, как у неофитов, или еще далеких от Церкви людей, или людей церковных, но при необычных обстоятельствах, внезапно открывались, как в 80-е и 90-е годы прошлого столетия было принято говорить, «паранормальные» способности.
Приведу три примера.
1. История из книги нашего современника архимандрита (ныне митрополита) Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые». В этом отрывке автор рассказывает о своем собственном опыте, который он пережил в стенах Псково-Печерского монастыря, будучи обыкновенным послушником, то есть только готовящимся стать монахом:
«Однажды отец Иоанн, думаю, для того чтобы укрепить меня в выбранном пути и помочь хоть чуточку увидеть, что же такое духовный мир, благословил совершать особое молитвенное правило. И в основном ночью. Время отец Иоанн выбрал как раз такое, что мое общение с внешним миром оказалось сокращено до минимума. С двух часов дня и до десяти вечера я нес послушание на коровнике, а вслед за этим всю ночь до утра дежурил на Успенской площади. Отец Иоанн благословил мне исполнять особое правило Иисусовой молитвы, стараться занять ею ум и сердце и отбросить все посторонние мысли, даже весьма правильные и похвальные.
Удивительно, но если человек уединяется в молитве и при этом, сколько может, ограничивает себя в еде, сне и общении с людьми, если не допускает в ум праздных мыслей, а в сердце страстных чувств, то очень скоро обнаруживает, что в мире, кроме него и других людей, присутствует еще Кто-то. И Этот Кто-то терпеливо ждет, не обратим ли мы на Него внимание в нашей бесконечной гонке по жизни. Именно терпеливо ждет. Потому что Бог никогда и никому не навязывает Своего общества. И если человек продолжает правильно молиться (тут надо обязательно подчеркнуть — правильно, то есть не самочинно, а под началом опытного руководителя), то перед его духовным взором открываются поразительные явления и картины.
Святитель Игнатий (Брянчанинов) пишет:
«Силы и время употреби на стяжание молитвы, священнодействующей во внутренней клети. Там, в тебе самом, откроет молитва зрелище, которое привлечет к себе все твое внимание: она доставит тебе познания, которых мир вместить не может, о существовании которых он не имеет даже понятия.
Там, в глубине сердца, ты увидишь падение человечества, ты увидишь душу твою, убитую грехом… увидишь многие другие таинства, сокровенные от мира и от сынов мира. Когда откроется это зрелище, — прикуются к нему твои взоры; ты охладеешь ко всему временному и тленному, которому сочувствовал доселе».
Ночь быстро проходила за назначенной отцом Иоанном молитвой и чтением Псалтири, а когда ум начинал скучать и отвлекаться, я принимался класть поклоны у входа в пещеры. При этом я как мог пытался поститься. Но есть очень хотелось! Поэтому я решил придумать такую трапезу, которая уж точно не возбуждала бы аппетита. Поразмыслив, я остановился на просфорах, размоченных в святой воде. Это было мое собственное аскетическое изобретение. Блюдо получилось очень благочестивое, но ужасно невкусное — скользкое и пресное. Но мне того и надо было. После небольшой тарелочки этого кушанья есть больше не хотелось. Отец Иоанн улыбнулся моей выдумке, но возражать не стал. Только строго наказал почаще приходить на исповедь и рассказывать все, что произошло за день.
А происшествия действительно начались. Со второго или с третьего дня я почувствовал, что почти не хочу спать. Точнее, для сна мне хватало четырех часов. Обычный общительный мой нрав тоже куда-то пропал. Хотелось побольше бывать одному. Потом один за другим стали вспоминаться похороненные в памяти грехи, давно забытые случаи из жизни. Закончив дежурство, я бежал на исповедь. Удивительно, но от этих горьких открытий на сердце становилось хоть и печально, но непередаваемо мирно и легко.
Через неделю такой жизни произошло нечто еще более странное. Когда ночью, заскучав от долгих молитв, я клал поклоны у входа в пещеры, позади меня вдруг раздался такой грохот, словно обрушились тысячи листов громыхающей жести. От страха я замер на месте. А когда решился обернуться, то увидел все туже спокойную, в лунном свете площадь монастыря.
До утра я не отходил от пещер и молился святым угодникам, всякую минуту ожидая, что ужасный грохот повторится.
На рассвете, в четыре часа из своей пещерной кельи на площадь, как обычно, вышел отец Серафим. Я бросился к нему и, запинаясь от волнения, поведал о том, что со мной случилось.
Отец Серафим только махнул рукой и усмехнулся:
— Не обращай внимания, это бесы.
И, по-хозяйски оглядев монастырь, ушел к себе.
Ничего себе — «не обращай внимания»! Весь остаток дежурства я провел, дрожа как осиновый лист.
Но еще более поразительный случай произошел на следующий день. Вечером я заступил на дежурство на Успенской площади и уже привычно начал читать про себя Иисусову молитву. Скоро я увидел, что ко мне идет наш послушник — Пашка-чуваш, известный хулиган, которого родители после армии отправили на перевоспитание в монастырь. Я загрустил, потому что Пашка направлялся ко мне с явным желанием о чем-то поговорить. А этого мне сейчас совсем не хотелось.
И вдруг где-то внутри себя я отчетливо услышал Пашин голос. Он задал мне вопрос, касавшийся очень важного дела, с которым Павел направлялся ко мне. И сразу, опять же внутри себя, я услышал ответ на его вопрос и понял, что именно это мне и нужно растолковать Павлу. Голос Павла не соглашался и возражал. Другой голос терпеливо переубеждал его, подводя к правильной мысли. Таким образом, длинный, по крайней мере в несколько минут, диалог за одно мгновение промелькнул у меня в голове.
Пашка подошел, и я почти не удивился, когда он задал именно тот вопрос, который я уже слышал. Я отвечал ему словами, которые пронеслись в моем сознании за минуту до этого. Наш диалог продолжался именно так, слово в слово, как он только что прозвучал в моей душе.
Это было потрясающе! Наутро я бросился к отцу Иоанну и спросил, что со мной было. Отец Иоанн ответил, что Господь, по милости Своей, дал мне краешком глаза заглянуть в духовный мир, который скрыт от нас, людей. Для меня было ясно, что произошло это по молитвам отца Иоанна. А батюшка, строго наказав, чтобы я не возносился, предупредил, что это новое состояние скоро пройдет. Чтобы постоянно пребывать в нем, объяснил он, необходим настоящий подвиг. В самом прямом смысле слова. Какой? Каждый по-своему, кто как может, пытается сохранить эту загадочную связь с Богом. Миру кажутся безумными, несуразными, анекдотичными истинные подвижники духа, которые зачем-то уходят от людей в непроходимые пустыни, залезают на столпы, становятся юродивыми, годами стоят на коленях на камне, не спят, не пьют, не едят, подставляют оскорбляющим другую щеку, любят врагов, вменяют себя ни во что. «Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли», — говорит о них апостол Павел.
В заключение отец Иоанн еще раз сказал, чтобы я не печалился, когда, очень скоро, это состояние уйдет, но всегда помнил о произошедшем.».
2. История из автобиографической книги «Птицы небесные» еще одного нашего современника, монаха Симеона Афонского (под этим литературным псевдонимом пишет иеромонах Симон Бескровный). В ней автор рассказывает об одном эпизоде из своей жизни, когда в советское время он уехал в Среднюю Азию в горы, чтобы практиковаться там в молитве, но сам еще был только на пути в Церковь:
«В этот раз со мной в городе произошел странный случай, который меня сильно напугал. Я ехал в троллейбусе, народу было много, и я стоял, держась рукой за поручень. Чтобы не отвлекаться, я закрыл глаза и настроился на молитву. Хотя глаза были закрыты, я продолжал ясно видеть мелькающие здания, дорогу, прохожих, идущих по тротуару, и всех, кто стоял рядом в троллейбусе. Я в испуге открыл глаза: вид обычных людей и городской улицы успокоил меня, но когда я снова закрыл веки, то ничего не изменилось. Все продолжало оставаться четко видимым и ясным, как с открытыми глазами. Это состояние было настолько необычным, что мне стало не по себе: „Господи, Боже мой!“ — взмолился я. — Забери у меня это навсегда, потому что я не знаю, что мне с этим делать!» Видение исчезло и больше не повторялось, хотя оставило в душе некоторый страх перед неизвестностью того, что совершается глубоко внутри меня. Во мне началась сильная борьба с нежеланием делить Христа с кем-то еще или иметь посредников между душой и Христом в виде священников, к которым у меня оставалось недоверие. В то же самое время сердце остро ощутило потребность в исповеди и духовном совете, а больше всего — в причащении. Но все это опять пришлось отложить, так как нужно было улетать в горы.».
3. И, наконец, история из книги другого нашего современника (почил в 2018 году), протоиерея Валентина Бирюкова «На земле мы только учимся жить». В ней автор передает рассказ иеромонаха Пимена, у которого способность читать мысли открылась после ссылки при следующих обстоятельствах:
«Жили в казармах. На нары из бревен веток накидают — вот и постель. Одежды никакой не давали. В чем приехали — в том и работали, одежда наша — и постель нам, и подушка. Мыла когда дадут по кусочку, когда не дадут. Зато кипятка сколько хочешь. Ну, ладно, мы хоть этими головками наедались. Рыбу же — солили и в бочках катили на пароход. Работали только заключенные, а конвоиры были гражданские. Вооруженные. И плетки у них были. Работали мы буквально до смерти. Кто не может — расстреливали и закапывали, как собак… И вот я насмелился — сказал как-то вслух: — Вот, нас пасут, как скотинушку, и кормят, как скотинушку. А часовой хоть и у двери стоял (а я шестой был от края), увидел и услышал. — Кто это говорит?! Подошел. За руку меня поймал, руки — как клещи: — А ну-ка, бунтовщик! Выходи! Вытащил меня из-за скамейки. Вывел на улицу, шапку снял с меня. С крыши капель — снег и дождь. Поставил под капель. Каплет мне прямо в темечко. Я стою. Чувствую — голова совсем замерзает. А часовой мне кричит: — Стой! И еще раз — со злобой: — Стой!!! Хотел прикладом меня ударить — размахнулся. Думаю: то ли сейчас зубы вылетят, то ли глаза, то ли нос перебьет. Но не ударил, так как я стою смирно. Думаю: что будет — то и будь… Потом голова закружилась, закачался я, упал — не помню как. Когда очнулся — уже лежал на кровати в больнице. Голова — как будто в огне горит, и кажется огромной, как бочка. Температура страшная. Аппетит исчез. Долгое время даже слова сказать не мог — такая адская боль была. И не знал, что со мной. Потом узнал, что у меня менингит — страшная болезнь. Ко мне подходили, спрашивали: — Ты зачем сюда приехал? — Не знаю… — Откуда? А я только: — Мама, мама! Папа, папа! Возьмите меня! В это время на Колыму привезли пополнение, и конвоирам, когда они направлялись обратно, велели: — Возьмите вон того мальчика, который все кричит: „мама, мама!“. Увезите его, он еще молодой… Короче, списали меня как совсем негодного к работе, как не жильца на этом свете. Отдали документы. Конвоиры доставили меня домой, в Алейск, в отцовский дом, — прямо по адресу. Перешагнули через порог — папочка дома был, мамочки не было. Как папочка увидал меня — так и упал на колени: — Ой!!! Миша приехал! Мамка пришла вскоре. Наплакались. А потом покормили, чем было, милиционеров. Они уехали. Оказались — добрые люди, эти милиционеры. Хорошо, говорят, что меня привезли. А я упал — не знаю, сколько и спал. А проснулся — голова болит, и болит, и болит. Стану молиться — мне легче. Сяду молиться — мне легче. Взялся читать Псалтирь. Читал, читал — и упал, не знаю, сколько я спал. Когда упал — меня не стали трогать. Так и стал читать до тех пор, пока не упаду и не засну. Очнусь — начинаю снова. Только молитва мне и помогала. А потом соседка приносит газету: — Батюшка, смотри-ка, приказ Сталина — надеть погоны, открыть церкви… Это был 1943 год. Что-то изменилось в стране, если случилось такое. Прочитали, поплакали, порадовались, сели — чайку попили, молча посидели. Потом ушла соседка. Через 2 часа приезжает председатель Алейского исполкома, а с ним два дедули. — Здравствуйте, батюшка. Вот газета вышла. Приказ Сталина — открыть церкви! Мы церковь уже освободили, зерно убрали, почистили, помыли все. Люди стоят — ждут. Приехали за вами. Как ваше здоровье? Вы сможете служить? А я на них смотрю, молчу — не знаю, как отвечать. Какое мое здоровье? Только что сижу, только что едва хожу. Про здоровье говорить нечего. Сильно голова болит, менингит — это ужасная болезнь. Они меня второй, третий раз спрашивают: — Батюшка, ну что вы не отвечаете? Сможете служить? Поедемте! А я молчу — не знаю, как отвечать. — Батюшка, вот смотрите, — снова начали они, — церкви открыли — а ведь ни одного священника нет, всех порасстреляли, только вы один остались. Я подумал-подумал, поднимаю палец, на восток показываю и говорю: — А туда, обратно, не увезете меня? — Нет-нет, — говорят, — это уже все прошло! Сейчас приказ Сталина вышел. — Ладно, давайте одежду! — сказал, наконец. Одели меня, посадили на телегу, привезли к той самой церкви, из которой брали. Как я глянул — упал на колени, слезы потекли ручьем. Не мог своими ногами идти. Страшно вспоминать даже… На коленях полз я до алтаря, и все плакал. Люди встали на колени — и тоже плакали… У меня дома был подрясник, крест — надел все. Заполз кое-как в алтарь, старички со мною зашли. Престол был закрыт клеенками, простынями. Раскрыли — на престоле крестик маленький лежит и Евангелие. Слава Богу — хоть Евангелие сохранилось! Принесли свечи — зажгли. Пришел псаломщик. — Давай, батюшка, возглас! Поставили меня на ноги. А я не могу стоять — плачу. Слезы сдавили горло. Два старичка меня подняли — один справа, другой слева, держат под руки, помогли поднять руки. Я только сказал: — Благословен Бог!.. — и упал. Не мог стоять на ногах. Залился слезами. Люди снова заплакали. Снова подняли меня. — Батюшка, давай возглас! Я тогда набрался силы, только сказал: — Благословен Бог наш и ныне и присно и во веки веков!.. — и упал опять. Они тогда сами сказали: — Аминь! — и пошла служба. Просфоры постряпали — принесли, чашу принесли, кагор — все у людей нашлось. Трое суток я не выходил из церкви — трое суток молился. Не кушал, не пил, даже на улочку не ходил по естеству. Голова упадет — задремлю ненадолго, проснусь — и опять служба. Ночью и днем. Люди не хотели уходить из церкви — так наскучались по службе. Настолько были рады, настолько хотели молиться!.. Одни уходят — другие приходят: — Батюшка, нам бы покреститься, исповедаться… На четвертые сутки совсем без сил я вышел в церковный двор. Мне говорят: — Батюшка, вам сторожку истопили, вычистили, вымыли. Пойдем туда! Я упал и спал — не знаю сколько… Две недели прошло, я думаю: „Надо бы домой за бельем съездить“. Двое прихожан взялись проводить меня. Лошадку привели. Я только за ворота вышел, только перекрестился — у меня голова закружилась. Упал я — и не помню, как упал. И слышу, как в душе у меня слова звучат: „Молись! Пошли человека — белье принесут. Молись!“ И я очнулся. Боже! Бог повелевает молиться! Даже упал — и то молись. Вернули меня в сторожку. Потом белье принесли, вымылся я горячей водичкой. И — слава Богу! И стал молиться. Вот с этого момента Господь даровал мне прозорливость. Вижу каждого человека — каков он. Мысли вижу людей. Будущее знаю каждого человека. Страшно говорить даже об этом. Никому до того не рассказывал. Тебе же, Валентин, говорю, как сыну: это не мое, это Господь даровал такую крепость силы…».
Что удивляет в этих историях? Не сами способности, тут уж хотите — верьте, хотите — нет. А будто бы некая «механичность» проявления психических сверхспособностей, к которым приводили пост, молитва, физическое изнурение. Где же тут место благодати, дару свыше от Бога? Обычно мы читаем, что только редкие святые приобретали такие дары, да и то после многолетних подвигов. А тут в двух случаях речь идет о неофитах (один из которых к тому же был невоцерковленный и не имел духовного наставника), а в третьем случае слишком уж явственно прослеживается связь между пережитой болезнью головного мозга (менингит) и открывшейся прозорливостью.
Приведу следующую гипотезу как попытку ответа на поставленный вопрос. Человек по природе наделен куда большими способностями, чем мы себе это представляем. Но с момента грехопадения эти способности были «запечатаны» для блага самого же человека, т. к. они открывают ему мир духовный, в котором он уже не может отличить добра от зла и так часто принимает за лучезарных ангелов гостей из преисподней. Поэтому святые отцы так много внимания уделяли вопросу «прелести», предупреждали об ее опасности новоначальных подвижников и обучали их, как распознавать и избегать ее. Подвижник должен желать не каких-то сверхъестественных состояний, само стремление к которым уже считалось грехом и прелестью, а искать Христа и исполнение Его заповедей. А телепатия или иные «чудесные» свойства могут быть всего лишь побочными явлениями аскезы, которые способны проявиться и случайным образом в схожих условиях у любого человека. Однако «паранормальные» способности являются чрезвычайно опасными, так как первыми встречными в открывшемся сознанию потустороннем мире оказываются падшие духи: подобно Хоме Бруту из гоголевского «Вия», такой человек в итоге оказывается беззащитным перед «духами злобы поднебесной».
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
