Академик ‎Павлов‏ ‎сформулировал ‎определение ‎русского ‎рефлекса ‎следующим‏ ‎образом: ‎«Должен‏ ‎высказать‏ ‎свой ‎печальный ‎взгляд‏ ‎на ‎русского‏ ‎человека ‎— ‎он ‎имеет‏ ‎такую‏ ‎слабую ‎мозговую‏ ‎систему, ‎что‏ ‎не ‎способен ‎воспринимать ‎действительность ‎как‏ ‎таковую.‏ ‎Для ‎него‏ ‎существуют ‎только‏ ‎слова. ‎Его ‎условные ‎рефлексы ‎координированы‏ ‎не‏ ‎с‏ ‎действиями, ‎а‏ ‎со ‎словами.»

Буквальное‏ ‎прочтение ‎первой‏ ‎строки‏ ‎Евангелия ‎от‏ ‎Иоанна ‎является ‎краеугольным ‎камнем ‎русского‏ ‎человека. ‎Слово‏ ‎является‏ ‎для ‎русского ‎человека‏ ‎рефлекторным ‎базисом.‏ ‎Нет ‎поводов ‎не ‎доверять‏ ‎академику‏ ‎Павлову, ‎который‏ ‎на ‎рефлексах‏ ‎собаку ‎съел.

Опора ‎на ‎слово ‎—‏ ‎сила‏ ‎и ‎слабость‏ ‎русского ‎человека‏ ‎и ‎русского ‎общества, ‎унаследовавшего ‎эту‏ ‎базовую‏ ‎фундаментальную‏ ‎особенность. ‎Наши‏ ‎оппоненты, ‎зная‏ ‎эту ‎особенность‏ ‎русского‏ ‎человека, ‎пытаются‏ ‎подменить ‎нам ‎язык, ‎пересобрать ‎определения,‏ ‎наполнить ‎слова‏ ‎иными‏ ‎смыслами. ‎С ‎вражеским‏ ‎словарём ‎в‏ ‎руках ‎русский ‎человек ‎отправляется‏ ‎в‏ ‎бесконечное ‎блуждание‏ ‎меж ‎тремя‏ ‎соснами, ‎зачастую ‎представляя ‎их ‎тополями‏ ‎на‏ ‎Плющихе.

Отсутствие ‎собственной‏ ‎философской ‎школы,‏ ‎дающей ‎имена ‎и ‎смыслы, ‎открывает‏ ‎слишком‏ ‎большие‏ ‎просторы ‎для‏ ‎наших ‎врагов,‏ ‎позволяя ‎им‏ ‎навязывать‏ ‎их ‎представление‏ ‎о ‎прекрасном.

Первым ‎богатырём ‎русской ‎словесности,‏ ‎прорубившим ‎окно‏ ‎в‏ ‎новую ‎историю ‎и‏ ‎в ‎мировую‏ ‎культуру ‎стал ‎Пушкин. ‎Пушкин‏ ‎дал‏ ‎современный ‎язык‏ ‎и ‎образы.‏ ‎Не ‎просто ‎так ‎Император ‎взял‏ ‎на‏ ‎себя ‎все‏ ‎долги ‎поэта,‏ ‎после ‎его ‎смерти. ‎Пушкин ‎дал‏ ‎язык,‏ ‎на‏ ‎котором ‎смогла‏ ‎говорить ‎Русская‏ ‎Империя ‎с‏ ‎остальным‏ ‎миром. ‎А‏ ‎самое ‎главное ‎— ‎язык, ‎на‏ ‎котором ‎русские‏ ‎смогли‏ ‎описать ‎себе ‎себя.‏ ‎Пушкин ‎почти‏ ‎декабрист, ‎царский ‎вольнодумец, ‎визуализировал‏ ‎окружающую‏ ‎реальность ‎в‏ ‎словах ‎дав,‏ ‎узнавание ‎и ‎понимание, ‎и ‎срабатывание‏ ‎русского‏ ‎рефлекса. ‎Маша,‏ ‎Дубровский, ‎Онегин,‏ ‎Татьяна, ‎Пугачёв, ‎царевич ‎Енисей ‎—‏ ‎всё‏ ‎это‏ ‎наполнилось ‎формами‏ ‎и ‎смыслом,‏ ‎став ‎частью‏ ‎русского‏ ‎рельефа, ‎климата‏ ‎и ‎культуры.

Вторым ‎преобразователем ‎языка, ‎созидателем‏ ‎смыслоформ, ‎скульптором‏ ‎образов‏ ‎и ‎инженером ‎человеческих‏ ‎душ ‎стала‏ ‎Партия. ‎Партия ‎большевиков. ‎Реальность‏ ‎менялась‏ ‎со ‎стремительностью‏ ‎пейзажа ‎за‏ ‎окном ‎скоростного ‎поезда. ‎Новое ‎массовое‏ ‎переселение,‏ ‎появление ‎железных‏ ‎монстров, ‎железных‏ ‎птиц, ‎много ‎грохота, ‎огня ‎и‏ ‎сажи,‏ ‎горящих‏ ‎усадеб, ‎овинов‏ ‎и ‎прочих‏ ‎прелестей ‎гражданской‏ ‎войны.‏ ‎ДнепроГЭС, ‎ГОЭРЛО,‏ ‎товарищ, ‎пятилетка, ‎всеобуч, ‎Bolshevik ‎—‏ ‎слова ‎ставшие‏ ‎частью‏ ‎уже ‎мировой ‎культуры.‏ ‎Ленин ‎на‏ ‎броневике, ‎копируя ‎устройство ‎грибницы,‏ ‎разбрасывал‏ ‎по ‎всему‏ ‎миру ‎споры‏ ‎русского ‎мира, ‎споры ‎русской ‎революции.‏ ‎И‏ ‎по ‎всему‏ ‎миру ‎начались‏ ‎споры ‎в ‎попытках ‎ответов ‎на‏ ‎извечные‏ ‎русские‏ ‎вопросы: ‎кто‏ ‎виноват ‎и‏ ‎что ‎делать.

Когда‏ ‎мы‏ ‎устали ‎работать‏ ‎атлантами ‎и ‎держать ‎небосвод, ‎разрушили‏ ‎собственную ‎страну,‏ ‎отправив‏ ‎её ‎на ‎массовую‏ ‎распродажу. ‎В‏ ‎это ‎время, ‎которое ‎иногда‏ ‎называется‏ ‎«временем ‎большого‏ ‎кидка», ‎страна,‏ ‎общество ‎попало ‎не ‎в ‎нарисованную‏ ‎страну‏ ‎из ‎влажных‏ ‎фантазий ‎либерально-одарённой‏ ‎публики, ‎а ‎в ‎суровую ‎правду‏ ‎реального‏ ‎мира.‏ ‎Мира ‎для‏ ‎которого ‎не‏ ‎было ‎описания‏ ‎и‏ ‎терминов. ‎Кроме‏ ‎тех, ‎что ‎ранее ‎давала ‎Партия.‏ ‎Но ‎язык‏ ‎Партии‏ ‎был ‎отвергнут, ‎как‏ ‎устаревший, ‎не‏ ‎актуальный. ‎А ‎нового ‎не‏ ‎было.‏ ‎И ‎пока‏ ‎все ‎пытались‏ ‎подобрать ‎слова, ‎собирая ‎на ‎ходу,‏ ‎Пелевин‏ ‎рискнул ‎возложить‏ ‎на ‎себя‏ ‎ношу ‎формирования ‎языка ‎и ‎смыслов‏ ‎эпохи.‏ ‎Пелевин‏ ‎продолжает ‎выпускать‏ ‎романы ‎с‏ ‎периодичностью ‎раз‏ ‎в‏ ‎год. ‎И‏ ‎его ‎уже ‎покупаю ‎не ‎столько‏ ‎для ‎того,‏ ‎чтобы‏ ‎ознакомиться ‎с ‎сюжетной‏ ‎линией, ‎попереживать‏ ‎за ‎перипетиями ‎судьбы ‎новых‏ ‎героев.‏ ‎Нет, ‎Пелевина‏ ‎берут, ‎чтобы‏ ‎знать ‎как ‎правильно ‎что ‎называть.‏ ‎Пелевин‏ ‎дал ‎язык‏ ‎постсоветской ‎России‏ ‎со ‎всеми ‎её ‎осколками. ‎Но‏ ‎и‏ ‎эта‏ ‎эпоха ‎завершается.

СВО,‏ ‎запустив ‎шестерёнки‏ ‎и ‎прочие‏ ‎механизмы‏ ‎мировой ‎Истории.‏ ‎Грядёт ‎новая ‎эпоха. ‎И ‎у‏ ‎нас ‎сейчас‏ ‎нет‏ ‎языка ‎для ‎неё.‏ ‎Мы ‎делаем‏ ‎микс ‎из ‎трёх ‎П,‏ ‎надеясь,‏ ‎что ‎в‏ ‎ходе ‎разговора‏ ‎сможем ‎обзавестись ‎новым ‎словарём. ‎Наступает‏ ‎Эра‏ ‎Водолея ‎—‏ ‎радостно ‎кричат‏ ‎астрологи ‎в ‎предвкушении ‎повышения ‎своего‏ ‎социального‏ ‎статуса.‏ ‎Эра ‎Водолея‏ ‎требует ‎новых‏ ‎слов. ‎Одним‏ ‎ретроградным‏ ‎Меркурием ‎потребность‏ ‎не ‎закрыть.

Двери ‎электрички,‏ ‎шипя, ‎сомкнулись. ‎Я ‎решил ‎задержаться‏ ‎в ‎тамбуре.‏ ‎Мне‏ ‎с ‎детства ‎нравилось‏ ‎так ‎ездить.‏ ‎Пахнет ‎поездом, ‎свежий ‎быстрый‏ ‎ветер‏ ‎холодит ‎ноги.‏ ‎И ‎никто‏ ‎не ‎мешает ‎думать. ‎Вагон ‎был‏ ‎почти‏ ‎пустым: ‎две‏ ‎бабушки–подружки ‎с‏ ‎привычными ‎корзинками ‎на ‎коленях, ‎лохматый‏ ‎студентик‏ ‎да‏ ‎дядька ‎в‏ ‎сереньком ‎пиджаке,‏ ‎с ‎почему–то‏ ‎знакомым‏ ‎лицом. ‎

   «Ого!‏ ‎Тропинин? ‎Да ‎нет, ‎глупости. ‎Писатель,‏ ‎такая ‎фигура‏ ‎—‏ ‎и ‎в ‎электричке.‏ ‎Подойти, ‎что‏ ‎ли? ‎— ‎я ‎дотронулся‏ ‎до‏ ‎алюминиевой ‎ручки‏ ‎двери, ‎но‏ ‎засомневался. ‎— ‎Похож, ‎конечно. ‎А‏ ‎если‏ ‎не ‎он?‏ ‎Ладно, ‎спрошу,‏ ‎там ‎видно ‎будет».

    Я ‎примостился ‎напротив‏ ‎и‏ ‎осторожно‏ ‎сказал:

   — Платон ‎Андреевич.

   Мужчина‏ ‎распрямился, ‎снял‏ ‎шляпу ‎и‏ ‎молча‏ ‎кивнул ‎головой.‏ ‎В ‎желтом ‎окне ‎пролетали ‎одинаковые‏ ‎столбы ‎и‏ ‎голые‏ ‎ноябрьские ‎деревья. ‎Во‏ ‎рту ‎пересохло.‏ ‎Значит, ‎сам. ‎Точно.

   — Простите, ‎великодушно‏ ‎простите…‏ ‎Я ‎на–начинающий,‏ ‎так ‎сказать,‏ ‎есть ‎публикации ‎в ‎«Юности», ‎г–г–готовлю‏ ‎сбо–сборник‏ ‎прозы… ‎—‏ ‎заикания ‎стали‏ ‎неимоверными, ‎но ‎в ‎этот ‎момент‏ ‎вагон‏ ‎тряхнуло.‏ ‎Тропинин ‎неожиданно‏ ‎и ‎по–свойски‏ ‎положил ‎большую‏ ‎свою‏ ‎ладонь ‎на‏ ‎мое ‎плечо. ‎И ‎я ‎слегка‏ ‎успокоился.

   — Видите ‎ли,‏ ‎Платон‏ ‎Андреевич, ‎если ‎бы‏ ‎вы… ‎минут‏ ‎двадцать… ‎времени ‎мне… ‎спросить,‏ ‎пожалуйста,‏ ‎вас.

   Он ‎пристально‏ ‎взглянул ‎на‏ ‎меня, ‎улыбнулся ‎и ‎опять ‎молча‏ ‎кивнул.

   Я‏ ‎раскрыл ‎свою‏ ‎черную ‎дерматиновую‏ ‎папку ‎(«гранитолевую», ‎— ‎так ‎обычно‏ ‎подшучивает‏ ‎отец)‏ ‎с ‎металлическими‏ ‎синими ‎уголками‏ ‎и ‎достал‏ ‎тонкую‏ ‎тетрадь.

   — Понимаете, ‎нужен‏ ‎совет. ‎Тут ‎рассказ. ‎Прямо ‎совпадение‏ ‎мистическое… ‎Молодой‏ ‎философ‏ ‎встретился ‎с ‎мэтром–мыслителем‏ ‎и ‎читает‏ ‎ему ‎собственную ‎писанину… ‎Вот:‏ ‎«Двое,‏ ‎совмещающие ‎в‏ ‎этот ‎вечер‏ ‎водку ‎с ‎затянувшейся ‎беседой, ‎находились‏ ‎здесь‏ ‎часа ‎два.‏ ‎Пивная ‎была‏ ‎вонючая, ‎темный ‎воздух ‎в ‎ней‏ ‎клубился,‏ ‎будто‏ ‎в ‎паровозном‏ ‎депо».

   Подошел ‎контролер‏ ‎и ‎привычно‏ ‎промямлил–потребовал‏ ‎билеты. ‎Тропинин‏ ‎вынул ‎и ‎показал ‎проездной. ‎Я‏ ‎зло ‎выдернул‏ ‎свой,‏ ‎и ‎пока ‎близорукий‏ ‎билетный ‎страж‏ ‎изучал ‎документы, ‎перелистал ‎несколько‏ ‎страниц‏ ‎рукописи. ‎Когда‏ ‎нас ‎оставили‏ ‎в ‎покое, ‎я ‎продолжил:

   — Итак, ‎они‏ ‎спорят,‏ ‎выпивают… ‎А‏ ‎пивная ‎—‏ ‎это ‎у ‎меня ‎символ ‎мира‏ ‎современного.‏ ‎Обобщение…‏ ‎«Пивная ‎лежала‏ ‎на ‎окраине‏ ‎города ‎маленькой‏ ‎грязной‏ ‎раковиной, ‎вбирающей‏ ‎разнородных ‎посетителей ‎— ‎их ‎выверенные‏ ‎движения, ‎нечистые‏ ‎тела,‏ ‎потрескавшиеся ‎губы. ‎Двое‏ ‎наблюдали ‎за‏ ‎плывущими ‎от ‎стойки ‎к‏ ‎замызганным‏ ‎столам ‎и‏ ‎наоборот ‎серыми‏ ‎фигурами… ‎Те ‎складно ‎подчинялись ‎ужасному‏ ‎ритму‏ ‎привычной ‎и‏ ‎бессловесной ‎тишины».

   Я‏ ‎перевел ‎дух, ‎вцепился ‎в ‎лавку‏ ‎и‏ ‎поднял‏ ‎глаза ‎на‏ ‎Тропинина. ‎Тот‏ ‎смотрел ‎на‏ ‎меня…‏ ‎кажется, ‎с‏ ‎любопытством. ‎Воодушевленный, ‎я ‎лихорадочно ‎расправил‏ ‎тетрадку:

   — Вы ‎позволите?‏ ‎—‏ ‎И, ‎не ‎дожидаясь‏ ‎ответа, ‎принялся‏ ‎вычитывать ‎кусок ‎за ‎куском:‏ ‎«Молодой,‏ ‎под ‎воздействием‏ ‎алкоголя ‎и‏ ‎застарелой ‎тоски, ‎громко ‎шептал ‎пожилому‏ ‎другу:‏ ‎«Вымрем ‎ведь.‏ ‎Как ‎мамонты...‏ ‎Дай ‎нам ‎хоть ‎миллион ‎золотом.‏ ‎Каждому.‏ ‎Счастья‏ ‎не ‎будет.‏ ‎А ‎почему?‏ ‎Потому, ‎что‏ ‎язык‏ ‎отвергли. ‎А‏ ‎его ‎Бог ‎дал. ‎Чтобы ‎с‏ ‎ним ‎говорить.‏ ‎А‏ ‎мы ‎разучились. ‎Разучились‏ ‎и ‎зачерствели»…‏ ‎

   Тропинин ‎выхватил ‎у ‎меня‏ ‎рукопись.‏ ‎На ‎его‏ ‎щеке ‎блеснула‏ ‎крупная ‎слеза. ‎Я ‎оторопел ‎и‏ ‎начал‏ ‎высокопарно ‎лепетать:

   — Платон‏ ‎Андреевич, ‎конечно,‏ ‎вашему ‎покорному ‎слуге ‎предстоит ‎поработать‏ ‎над‏ ‎материалом…‏ ‎Между ‎прочим,‏ ‎персонаж, ‎который‏ ‎в ‎возрасте,‏ ‎маститый,‏ ‎считает, ‎что‏ ‎судьба ‎человеческая ‎— ‎дело ‎предопределённое,‏ ‎неудачное ‎именно‏ ‎из–за‏ ‎языка… ‎потому, ‎что‏ ‎болтовня ‎заменила‏ ‎чувства. ‎То ‎есть, ‎говорим‏ ‎много,‏ ‎не ‎по‏ ‎делу. ‎А‏ ‎это ‎скверно… ‎Безвыходно. ‎Но ‎я–то,‏ ‎кстати,‏ ‎думаю ‎не‏ ‎так. ‎Консонанс‏ ‎необходим… ‎Соответствие. ‎Согласны? ‎Вы ‎в‏ ‎последнем‏ ‎романе‏ ‎иначе ‎рассуждаете…‏ ‎Помните, ‎в‏ ‎«Ледяной ‎свежести‏ ‎арбуза»?‏ ‎И ‎как‏ ‎рассуждаете: ‎языка ‎нет. ‎Есть ‎иллюзия‏ ‎общения, ‎навязанная‏ ‎свыше.‏ ‎Я ‎мечтал ‎встретиться‏ ‎с ‎вами‏ ‎и ‎спросить… ‎Нет, ‎поспорить.‏ ‎Качество‏ ‎и ‎естественность‏ ‎диалогов, ‎правдивые‏ ‎образы, ‎пейзажи ‎у ‎вас ‎прорисованы‏ ‎так‏ ‎хрустально, ‎что‏ ‎вы ‎противоречите…‏ ‎Сами ‎противоречите ‎собственной ‎теории ‎отрицания.‏ ‎Язык‏ ‎—‏ ‎дар ‎божий,‏ ‎слышите?

   Платон ‎Андреевич‏ ‎не ‎отвечал.‏ ‎Склонившись‏ ‎над ‎исписанными‏ ‎листками, ‎он ‎изредка ‎хмыкал ‎и‏ ‎вздыхал ‎в‏ ‎сторону.

   …Электричка‏ ‎дернулась ‎в ‎последний‏ ‎раз ‎и‏ ‎остановилась. ‎Тропинин ‎протянул ‎тетрадку‏ ‎и‏ ‎неожиданно ‎сердечно‏ ‎обнял ‎меня.‏ ‎Я ‎не ‎знал, ‎что ‎делать.

   Мы‏ ‎остановились‏ ‎ровно ‎посередине‏ ‎перрона.

   — Платоша! ‎—‏ ‎хрупкая ‎женщина ‎лет ‎пятидесяти ‎встала‏ ‎с‏ ‎лавки‏ ‎и ‎поспешила‏ ‎навстречу.

   — Ваша ‎супруга?‏ ‎Здравствуйте. ‎—‏ ‎Я‏ ‎слегка ‎поклонился.‏ ‎— ‎Извините, ‎насел ‎на ‎Платона‏ ‎Андреевича…

   — Ничего, ‎юноша.‏ ‎Не‏ ‎желаете ‎чаю? ‎У‏ ‎нас ‎дача‏ ‎совсем ‎рядышком.

   От ‎этого ‎уютного‏ ‎«совсем‏ ‎рядышком» ‎я‏ ‎опять ‎стушевался,‏ ‎принялся ‎прощаться ‎и ‎благодарить ‎—‏ ‎обоих.

   Они‏ ‎уже ‎отошли‏ ‎на ‎десяток‏ ‎метров, ‎когда ‎я ‎окликнул ‎Тропинина:

   — Постойте!‏ ‎Вы‏ ‎так‏ ‎и ‎не‏ ‎ответили ‎на‏ ‎вопрос…

   Платон ‎Андреевич‏ ‎обернулся,‏ ‎видимо ‎погрустнел,‏ ‎но ‎остался ‎стоять ‎на ‎месте.

   — Молодой‏ ‎человек! ‎—‏ ‎супруга‏ ‎Тропинина ‎поспешно ‎приблизилась‏ ‎и ‎мягко‏ ‎повторила:

   — Молодой ‎человек. ‎Мой ‎муж…‏ ‎немой.‏ ‎С ‎рождения‏ ‎немой. ‎

   Двери‏ ‎электрички, ‎шипя, ‎сомкнулись.      ‎

1. Мы ‎уйдём‏ ‎– ‎язык ‎всё ‎скажет!

Тысячи ‎лет‏ ‎рассказывают ‎мифы‏ ‎о‏ ‎древних ‎библиотеках, ‎где‏ ‎были ‎собраны‏ ‎труды ‎выдающихся ‎учёных ‎прошлых‏ ‎эпох.‏ ‎Существуют ‎легенды‏ ‎об ‎уцелевших‏ ‎в ‎пожаре ‎папирусах ‎Александрии, ‎о‏ ‎тайном‏ ‎месте, ‎в‏ ‎котором ‎спрятаны‏ ‎книги ‎из ‎библиотеки ‎Ивана ‎Грозного.

Якобы‏ ‎с‏ ‎пожарами,‏ ‎наводнениями ‎или‏ ‎во ‎время‏ ‎войн ‎человечество‏ ‎утратило‏ ‎огромное ‎число‏ ‎письменных ‎источников. ‎Одни ‎легенды ‎порождают‏ ‎другие… ‎Проще‏ ‎сослаться‏ ‎на ‎время. ‎Любое‏ ‎самое ‎надёжное‏ ‎хранилище ‎не ‎защитит ‎бесценные‏ ‎рукописи‏ ‎и ‎книги‏ ‎от ‎насекомых‏ ‎и ‎обыкновенной ‎серой ‎плесени. ‎

Очевидно‏ ‎всё,‏ ‎что ‎мы‏ ‎пытаемся ‎сохранить‏ ‎на ‎папирусе, ‎пергаменте, ‎деревянных ‎дощечках‏ ‎и‏ ‎тем‏ ‎более ‎на‏ ‎бумаге, ‎имеет‏ ‎недолгий ‎срок‏ ‎хранения.‏ ‎«Время ‎никого‏ ‎не ‎щадит ‎и ‎не ‎делает‏ ‎исключений ‎–‏ ‎оно‏ ‎медленно ‎убивает».

Кадр ‎из‏ ‎м/ф ‎"Алиса‏ ‎в ‎Стране ‎Сердец"

Почему ‎мы‏ ‎вообще‏ ‎что-то ‎ищем?‏ ‎Почему ‎в‏ ‎наших ‎современных ‎книгах ‎нет ‎того,‏ ‎что‏ ‎содержали ‎древние‏ ‎многочисленные ‎рукописи?‏ ‎Что ‎за ‎странная ‎у ‎человечества‏ ‎традиция‏ ‎–‏ ‎сложить ‎всё‏ ‎в ‎одном‏ ‎месте ‎и‏ ‎не‏ ‎сохранять ‎в‏ ‎копиях ‎труды ‎великих ‎учёных ‎и‏ ‎мыслителей? ‎Дорого?‏ ‎Книг‏ ‎в ‎обычных ‎домах‏ ‎не ‎держали?

Что-то‏ ‎здесь ‎не ‎так.

Для ‎надёжного‏ ‎сохранения‏ ‎информации ‎её‏ ‎необходимо ‎разместить‏ ‎в ‎разных ‎местах ‎и ‎желательно‏ ‎на‏ ‎разных ‎носителях.‏ ‎Для ‎этого‏ ‎нужно ‎построить ‎здания ‎и ‎другие‏ ‎сооружения,‏ ‎и‏ ‎всё ‎это‏ ‎содержать, ‎а‏ ‎книжные ‎фонды‏ ‎–‏ ‎периодически ‎обновлять.‏ ‎Всё ‎это ‎стоит ‎средств, ‎значительных‏ ‎средств!

Наши ‎предки‏ ‎создавали‏ ‎и ‎хранили ‎рукописные‏ ‎книги ‎в‏ ‎многочисленных ‎монастырях, ‎а ‎уже‏ ‎в‏ ‎более ‎позднее‏ ‎время ‎–‏ ‎в ‎библиотеках… ‎Монастырей ‎было ‎много,‏ ‎«у‏ ‎каждого ‎–‏ ‎свой ‎устав»,‏ ‎в ‎каждом ‎велись ‎свои ‎летописи,‏ ‎а‏ ‎значит,‏ ‎существовало ‎различное‏ ‎мнение ‎о‏ ‎происходящих ‎событиях‏ ‎в‏ ‎стране. ‎

К‏ ‎чему ‎мы ‎ведём ‎свою ‎витиеватую,‏ ‎как ‎всегда,‏ ‎мысль?‏ ‎

Хранение ‎информации ‎в‏ ‎библиотеке ‎отличается‏ ‎от ‎монастырского… ‎Нам ‎необходимо‏ ‎осознать,‏ ‎что ‎главная‏ ‎причина, ‎почему‏ ‎человечество ‎утратило ‎многие ‎знания, ‎–‏ ‎не‏ ‎бедствия ‎и‏ ‎катаклизмы, ‎не‏ ‎отсутствие ‎надёжных ‎хранилищ ‎или ‎носителей,‏ ‎а‏ ‎нежелание‏ ‎сохранять ‎неудобную‏ ‎информацию. ‎

Большое‏ ‎влияние ‎на‏ ‎способ‏ ‎сохранения ‎знаний‏ ‎оказало ‎появление ‎книгопечатания. ‎Массовое ‎издание‏ ‎книг ‎дало‏ ‎возможность‏ ‎сконцентрировать ‎управление ‎средствами‏ ‎предоставления ‎информации‏ ‎в ‎одних ‎руках, ‎что‏ ‎невозможно‏ ‎было ‎сделать,‏ ‎пока ‎всё‏ ‎находилось ‎при ‎монастырях. ‎

Кто ‎выделяет‏ ‎на‏ ‎эти ‎цели‏ ‎средства, ‎тот‏ ‎и ‎определяет, ‎что ‎из ‎книжного‏ ‎фонда‏ ‎библиотеки‏ ‎сохранить, ‎сколько‏ ‎необходимо ‎сделать‏ ‎копий, ‎а‏ ‎значит,‏ ‎имеет ‎возможность‏ ‎обновлять ‎и ‎распространять ‎только ‎НУЖНУЮ‏ ‎ему ‎информацию. А‏ ‎прочее,‏ ‎в ‎лучшем ‎случае,‏ ‎разместит ‎подальше,‏ ‎в ‎особом ‎хранилище.

«Кто ‎владеет‏ ‎информацией,‏ ‎тот ‎владеет‏ ‎миром». ‎Тот,‏ ‎кто ‎ДАЁТ ‎информацию, ‎тот ‎УПРАВЛЯЕТ‏ ‎теми,‏ ‎кто ‎владеет‏ ‎миром. ‎

В‏ ‎наших ‎библиотеках ‎в ‎основном ‎осталось‏ ‎то,‏ ‎что‏ ‎считали ‎нужным‏ ‎сохранить, ‎исходя‏ ‎из ‎личных‏ ‎интересов‏ ‎определённых ‎кругов‏ ‎– ‎в ‎нужной ‎редакции ‎и‏ ‎в ‎нужном‏ ‎переводе.‏ ‎Большая ‎часть ‎информации,‏ ‎которой ‎мы‏ ‎сегодня ‎располагаем, ‎– ‎по‏ ‎сути,‏ ‎предвзятые ‎односторонние‏ ‎сведения ‎о‏ ‎нашем ‎прошлом.

И ‎эта ‎сторона ‎–‏ ‎НЕ‏ ‎НАША.

Теперь ‎«легче,‏ ‎когда ‎знаешь,‏ ‎что ‎ждёшь». ‎Отсюда ‎и ‎особое‏ ‎отношение‏ ‎к‏ ‎древним ‎рукописям:‏ ‎мы ‎всё‏ ‎надеемся ‎встретить‏ ‎в‏ ‎них ‎неискажённое,‏ ‎оригинальное ‎авторское ‎мнение. ‎

Запомним ‎первое.‏ ‎В ‎большей‏ ‎части‏ ‎сохранившихся ‎источников ‎не‏ ‎пишут ‎совсем‏ ‎или ‎пишут ‎очень ‎мало‏ ‎о‏ ‎том, ‎о‏ ‎чём ‎не‏ ‎нужно ‎вспоминать.

В ‎тех ‎случаях, ‎когда‏ ‎что-то‏ ‎нельзя ‎убрать‏ ‎из ‎единой‏ ‎коллективной ‎человеческой ‎памяти, ‎старались ‎это‏ ‎что-то‏ ‎заменить‏ ‎чем-то ‎похожим.‏ ‎Об ‎этом‏ ‎мы ‎рассказывали‏ ‎в‏ ‎первой ‎части,‏ ‎когда ‎«на ‎пустом ‎месте» ‎описали‏ ‎«страну ‎света,‏ ‎не‏ ‎известную ‎древним» ‎и‏ ‎дали ‎о‏ ‎ней ‎общее ‎представление.

Второе ‎правило.‏ ‎Необязательно‏ ‎в ‎определённых‏ ‎целях ‎переписывать‏ ‎историю. ‎Подача ‎информации ‎в ‎нужном‏ ‎ракурсе‏ ‎может ‎в‏ ‎корне ‎изменить‏ ‎восприятие ‎действительности.

Сидя ‎на ‎дубе, ‎насвистывал‏ ‎соловушка‏ ‎оперу‏ ‎Джузеппе ‎Верди‏ ‎на ‎либретто‏ ‎Франческо ‎Мария‏ ‎Пьяве‏ ‎по ‎мотивам‏ ‎романа ‎«Дама ‎с ‎камелиями» ‎Александра‏ ‎Дюма. Мимо ‎проезжал‏ ‎мужик,‏ ‎уставший, ‎не ‎в‏ ‎очень ‎хорошем‏ ‎настроении, ‎равнодушный ‎к ‎оперному‏ ‎искусству.‏ ‎Совсем ‎не‏ ‎понравился ‎ему‏ ‎соловей ‎голосистый. Всю ‎дорогу ‎продержал ‎в‏ ‎мешке‏ ‎его ‎Илья.‏ ‎А ‎ранним‏ ‎утром ‎в ‎стольном ‎граде ‎Киеве‏ ‎увидел‏ ‎соловей‏ ‎восход ‎солнца‏ ‎и ‎засвистел‏ ‎свою ‎последнюю‏ ‎песню.‏ ‎

Мы ‎ничего‏ ‎не ‎сказали ‎хорошего ‎о ‎соловье-разбойнике‏ ‎и ‎ничего‏ ‎не‏ ‎сказали ‎плохого ‎о‏ ‎русском ‎богатыре.‏ ‎Если ‎бы ‎не ‎известная‏ ‎сказка,‏ ‎нашим ‎детям‏ ‎давным-давно ‎показывали‏ ‎бы ‎мультфильмы ‎о ‎том, ‎как‏ ‎некреативный,‏ ‎не ‎любящий‏ ‎оперу ‎мужик‏ ‎из ‎дремучего ‎Мурома ‎лишил ‎талантливого‏ ‎соловья‏ ‎свободы‏ ‎«свистеть».

Вспомним, ‎о‏ ‎чём ‎писал‏ ‎«слепой» ‎Геродот.‏ ‎

Его‏ ‎«История» ‎–‏ ‎это ‎долгий ‎рассказ ‎о ‎«главных»‏ ‎событиях ‎в‏ ‎Средиземноморье‏ ‎и ‎«короткая» ‎история‏ ‎о ‎«неизвестных»‏ ‎и ‎«диких» ‎скифах, ‎которые‏ ‎благодаря‏ ‎хитрости ‎смогли‏ ‎выиграть ‎одну‏ ‎кампанию ‎у ‎великого ‎Дария. ‎Скифов‏ ‎«не‏ ‎интересовала» ‎геополитика?

Третье.‏ ‎Если ‎Вы‏ ‎не ‎можете ‎удалить ‎основную ‎информацию,‏ ‎значит,‏ ‎её‏ ‎нужно ‎разбавить‏ ‎ненужной.

В ‎русском‏ ‎языке ‎есть‏ ‎точное‏ ‎выражение ‎для‏ ‎этого ‎действия ‎– ‎«создать ‎шум»:‏ ‎ША ‎на‏ ‎УМ.‏ ‎Кратко ‎и ‎понятно.‏ ‎Когда ‎нам‏ ‎много ‎рассказывают ‎о ‎чём-то‏ ‎незначительном,‏ ‎мы ‎перестаём‏ ‎слушать ‎и‏ ‎пропускаем ‎главное.

Перечисляйте ‎многочисленные ‎племена, ‎народы,‏ ‎события,‏ ‎истории ‎местных‏ ‎«царьков» ‎и‏ ‎НИКОГДА ‎не ‎указывайте, ‎что ‎всё‏ ‎это‏ ‎имеет‏ ‎отношение ‎к‏ ‎одному ‎единому.‏ ‎«Всё ‎вокруг‏ ‎и‏ ‎около», ‎но‏ ‎не ‎слова ‎о ‎главном. ‎Так‏ ‎написана ‎история‏ ‎Римской‏ ‎империи: ‎великий ‎Рим‏ ‎и ‎«шум»‏ ‎из ‎окружающих ‎его ‎многочисленных‏ ‎варварских‏ ‎племён ‎и‏ ‎народов.

Нам ‎достались‏ ‎«прекрасные» ‎письменные ‎источники, ‎да ‎почти‏ ‎ВСЕ‏ ‎не ‎наши.



Что‏ ‎делать?

Разбираться ‎далее‏ ‎с ‎самым ‎надёжным ‎для ‎нас‏ ‎первоисточником‏ ‎–‏ ‎с ‎великим‏ ‎могучим ‎русским‏ ‎языком. ‎Честь‏ ‎и‏ ‎хвала ‎нашим‏ ‎предкам, ‎что ‎оставили ‎нам ‎огромное‏ ‎наследие: ‎к‏ ‎нему,‏ ‎родному, ‎и ‎обратимся‏ ‎за ‎цитатами,‏ ‎ссылками ‎и ‎объяснениями.

Наше ‎представление‏ ‎об‏ ‎окружающем ‎мире‏ ‎зависит ‎от‏ ‎тех ‎образов, ‎что ‎формируются ‎в‏ ‎нашей‏ ‎памяти: ‎это‏ ‎основа ‎нашего‏ ‎мышления. ‎А ‎если ‎мы ‎где-то‏ ‎не‏ ‎были‏ ‎и ‎о‏ ‎чём-то ‎слышим‏ ‎впервые, ‎а‏ ‎книги,‏ ‎причину ‎объяснили,‏ ‎читать ‎перестали? ‎«Картинок» ‎нет ‎–‏ ‎«не ‎о‏ ‎чём‏ ‎с ‎нами ‎и‏ ‎разговаривать, ‎раз‏ ‎в ‎голове ‎не ‎хватает».‏ ‎

Наш‏ ‎язык ‎устраняет‏ ‎с ‎помощью‏ ‎слова ‎отсутствие ‎определённого ‎у ‎нас‏ ‎опыта,‏ ‎знаний ‎и‏ ‎практики, ‎давая‏ ‎на ‎основе ‎пространственно-аналитического ‎мышления ‎представление‏ ‎о‏ ‎сказанном.‏ ‎Остаётся ‎только‏ ‎уточнить, ‎как‏ ‎это ‎действительно‏ ‎выглядит:‏ ‎«лучше ‎один‏ ‎раз ‎увидеть, ‎чем ‎сто ‎раз‏ ‎услышать». ‎

Но‏ ‎всё‏ ‎намного ‎проще, ‎если‏ ‎ЗНАТЬ, ‎что‏ ‎мы ‎должны ‎ИМЕННО ‎увидеть‏ ‎или‏ ‎себе ‎представить.‏ ‎Это ‎поражает‏ ‎воображение.

Всё, ‎что ‎мы ‎должны ‎знать‏ ‎о‏ ‎нашем ‎прошлом,‏ ‎настоящем ‎и‏ ‎будущем, ‎сказано ‎словом. ‎РосСия: рЦЫ ‎в границы‏ ‎соединить всё‏ ‎соединить‏ ‎исходить ‎к‏ ‎многим ‎началам. Мы‏ ‎русские, ‎и‏ ‎мы‏ ‎ими ‎останемся,‏ ‎пока ‎говорим ‎и ‎думаем ‎по-русски.‏ ‎Пора ‎домой,‏ ‎в‏ ‎наш ‎мир.

Что ‎африканские‏ ‎языки ‎могут ‎рассказать ‎о ‎языке‏ ‎как ‎явлении?‏ ‎Какие‏ ‎в ‎них ‎есть‏ ‎особенности, ‎которые‏ ‎больше ‎не ‎встречаются ‎нигде?‏ ‎Сколько‏ ‎языков ‎в‏ ‎Африке? ‎Может‏ ‎ли ‎в ‎языке ‎не ‎быть‏ ‎прилагательных‏ ‎вообще ‎и‏ ‎их ‎сравнительных‏ ‎степеней? ‎Об ‎африканских ‎языках ‎в‏ ‎мини-лекции‏ ‎по‏ ‎лингвистике ‎рассказывает‏ ‎Вадим ‎Дьячков,‏ ‎лингвист, ‎кандидат‏ ‎филологических‏ ‎наук, ‎младший‏ ‎научный ‎сотрудник ‎сектора ‎прикладного ‎языкознания‏ ‎Института ‎языкознания‏ ‎РАН.

Благодарим‏ ‎за ‎монтаж ‎Алину‏ ‎Морозову.