НЕОПУБЛИКОВАННОЕ ИНТЕРВЬЮ-I

ПРЕВЬЮ: Считается, что при работе над романом "Эра милосердия" авторы опрашивали уцелевших участников событий, положенных ими в основу сюжета. Автор попытался реконструировать возможное содержание одного из таких интервью, по цензурным соображениям не вошедшим в роман.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

— Скажите, а как Вы познакомились с Фоксом?

— Познакомился я с ним в эстонском городке Валга. Так уж получилось, что в июле 1941 года N-ская стрелковая дивизия Западного фронта, в которой я проходил срочную службу, была вдребезги разбита немцами, и попал я прямо в плен. Условия в лагере были беспредельными, нас почти не кормили, постоянно били, за малейшую провинность расстреливали. Вши заедали... Подыхать вот так в свои девятнадцать лет мне вовсе не хотелось, и я принял предложение земляка стать лагерным «капо», то есть поступил служить в лагерную охрану.

Паек стал вполне терпимым, плюс расстрел от немцев мне уже не грозил, наоборот, я стал рулить жизнями вчерашних собратьев по несчастью. Особо я не зверствовал, но и поблажек никому не давал. Словом, служил как положено.

— В школу абвера Вас сам Фокс устроил?

— Нет, это уж ближе к зиме меня присмотрели заезжие абверовцы. Побеседовали, анкету заставили заполнить, биографию. Психилогические тесты проводили хитрые. Ну, и отправили на учёбу в Валгу, в школу «Русская дружина». Школа наша официально считалась полицейской, но по факту готовила радистов и агентов-резидентов в советском тылу. Фокс преподавал в ней тактику советских органов госбезопасности и правила поведения на допросах. Толково преподавал и грамотно, на всю жизнь мне потом пригодилось. Школу он эту прошёл изнутри, как сам говорил: служил в НКВД, потом за какое-то лихое дело пошёл под трибунал, и немцы его освободили уже из Минского централа.

- Главное в нашем деле – фарт. Если есть фарт, то и лягавые тебя не прихватят, он им все глаза запорошит и мозг затуманит, - говаривал Фокс. – Но есть ньюансы. Любил он такое учёное словцо порой ввернуть. С подковырочкой.

Дальше объяснял он нам, как не попадать в сектор обзора милицейского патруля, как не привлечь внимание в толпе, как отбазариться, коли остановят.

- Если волына на кармане, сразу обнажай ствол и вали всех, - поучал Фокс. - Начнут шмонать, уже не отвертишься. Если прёшь чистый, баклань по-свойски, лягавый тоже человек, из народа недалеко вышедший. Ему подвиги ни к чему, хотел бы геройствовать - на фронте бы загибался.

Но на случай, если крепко прижмут, Фокс советовал брать на себя какую ни есть мелкую уголовку. Дескать, у Советов сейчас с пополнением напряженка, долго думать не будут, забреют в штрафную роту. А там фронт, передовая, «хенде хох» и «нихт шиссен!» На допросе заветное слово скажешь и тебя прямо в славную Валгу обратно отвезут.

- Если сможешь от реальных ментов отмазаться, да ещё и зеленку потом сломать, цены тебе не будет. В постоянный состав попадёшь, преподавать тактику станешь. Как я. Школа расширяться скоро будет, толковые ребята потребуются, с реальным опытом ходок на ту сторону и обратно.

Долго ли, коротко ли, а начали нас готовить к переброске. Группа – старшой, радист и я, мальчик на все руки. Прикрывай радиста на передаче, неси охранение на марше и на привале, попеременке со старшим. Минирование железки опять же на мне, складов-мостов всяких, чего там ещё в командировке укажут. Чему надо, меня обучили, остальное, сказали, с опытом придёт. Куда-зачем летим, об том знал только старшой. Паспорта и справки нам выправили, денег отсыпали без жмотства. Дензнаков–то советских им в Белоруссии и Прибалтике без счёта досталось. И сбросили нас, грешных, с парашютами неведомо куда. Нам с радистом, стало быть, неведомо.

— И чем Ваша группа занималась в советском тылу?

— Командировка у нас обширная была, судя по снаряжению. Да только подвиги совершать во имя фюрера и Германии я не собирался. За пазухой был у меня «вальтер» с разрывными пулями, на случай засады при приземлении. Как собрал я парашют и присыпал снежком, да собрались мы всей нашей компанией, так я по заветам Фокса, не говоря худого слова, и положил обоих попутчиков на месте. «Сидора» их забрал и ходу! Часа через четыре по запаху дымка вышел к деревеньке и там зашухарился. Риск, конечно, был большой, да уж тут я на фарт свой понадеялся. Бабке, что меня приняла, сказался дезертиром, забритым на фронт по беспределу с язвой желудка, идущим пешим порядком жаловаться прокурору.

Отсыпал ей харчей из НЗ, деньжатами наделил из запасов абвера, да больным сказался. Трое суток отлежался, обнюхался, где я и как: оказалось Истринский район Московской области. Железка в пяти верстах по проселку пролегала.

Документы, деньги, оружие и прочие припасы от германских щедрот, я по ночной поре у бабки в подполе схоронил. Взял с собой надёжный паспорт, справку об инвалидности, белый билет, да деньжат самую малость. С тем и засадил сам себя в Истре в тюрягу на год и шесть месяцев за злостное хулиганство. Как белобилетника меня в штрафники не взяли, а отправили на подмосковные торфоразработки, с которых я и откинулся с чистой совестью в одна тысяча девятьсот сорок четвёртом году от Рождества Христова.

— А как сложилась Ваша жизнь после освобождения?

По освобождении получил я справку в зубы да зону-сотку на память. Пристроился шоферить в колхоз подмосковный, домишко мне выделили брошенный, разбитый да разутый зисок сто первый, трудоднями опять же обещали не обделять. Мужиков-то повыбила война, каждые рабочие руки на счету. Начал я шоферить, калымил понемногу, словом трудовую жизнь советского колхозника вёл. Приключений мне на жизнь уже хватило с горкой. Да всё меня жадность точила, всё абверовские деньги покоя не давали. Думаю, чем черт не шутит, навещу бабку, клад свой изыму по -тихому. И вот в апреле месяце победного нашего сорок пятого года я и заехал попутно по старому адресочку, туда, где после переброски кантовался.

Бабка ещё жива была. Обсказал ей легенду свою, дескать разобрались в моем деле по справедливости, сам прокурор руку жал, комиссовали вчистую и работу хорошую дали. Тушенку достал, четвертинку на стол поставил. Слово за слово, да и заночевал я у неё на палатях. А под утро повязали меня. Фокс и повязал. Обшмонали кабину, багаж мой абверовский вынули — я его уже из подпола достал и под сиденье пристроил. Можно было и отвалить по ночной поре, да поленился я, выспаться захотел, вот и погорел. Хорошо, хоть бабку не успел приколоть, как собирался. Когда прошлый раз от неё уходил, решил не брать грех на душу, что б мусара следствия не затевали, да клад мой в подполе не нашли. А теперь уж надо было веревочку эту с концами оборвать. Да Бог отвёл от лихого дела...

— Что ж ты, друг ситный, так оплошал? — с ухмылочкой меня Фокс спрашивает. — Разве я тебя тому учил? Ты, получается, засыпался на горячем, все вещдоки при тебе, хоть прямо в трибунал отвози. Дело чистое: фальшаки на разные имена, денег тыщ двести, стволов четыре штуки. Вышак тебе ломится, как с куста, по законам военного времени.

— Виноват, герр обер-лейтенант, — отвечаю. — Готов предстать перед перед родным советским трибуналом. Или германским, как прикажете, — сам я не жив, не мертв, но хорохорюсь по привычке. И мысли в голове: то ли самого Фокса немцы перебросили к нам в тылы, то ли он уже перекраситься успел и на НКГБ теперь ишачит. То ли угорел я во сне и сон дурной вижу.

Оскалился Фокс, головой кивнул, и получил я сзади такого леща, что с лавки полетел кубарем. Подельник его, или уж сослуживец, всё это время за моей спиной стоял. Фамилию его не помню точно, а отзывался он на погоняло «Оса». И жалил больно, стервец! Вот двое только их и было в той избёнке. Бабку они заперли где-то, так что она и на глаза мне не попалась ни разу.

Утер я сукровицу, да обратно на лавку взгромоздился.

— Я тебе не хер, а гражданин начальник, — злобно мне Фокс отвечает. — Подельники где? Старший группы, радист?

— Не могу знать, гражданин начальник, — отвечаю. — Группа разбрелась при приземлении, один я остался. Хабар тут прикопал, да и отправился восвояси. На работу устроился, баранку кручу на колхозном грузовичке. Так и кантуюсь, шоферю помаленьку, не высовываюсь.

— Группа разбрелась, а снаряжение тебе оставили?

Тут уж развел я руками... Так-де получилось, не знаю уж как. Всё, что при мне найдено, то в моём вещмешке и упаковано было, так сам старшой перед переброской распределил. Рацию-то с динамитом я с собой брать не стал — ни к чему.

— Знаешь, кто я?

— Не могу знать, гражданин начальник, — смиренько так отвечаю.

— И не положено. Из «СМЕРШа» я. И в Валге от товарища Абакумова был, изменников Родины выявлял и на учёт ставил. Всех повязали, один ты остался. Ну, побегал своё, пора и ответ держать. Правь, Оса, протокол.

Сел тот за краешек стола, вынул карандаш химический, бланк протокола расстелил да и заполнил его за несколько минуток. И была в этих скупых строчках вся моя нефартовая жизнь. И плен, и лагерная полиция, и обучение в «Русской дружине», и переброска. Только торфоразработок не было, написали они, что я скрывался от суда и следствия все эти годы.

— Подписывай!

Что делать? Подписался я, только добавил от себя, что никаких вражьих задач не выполнял, а собирался честным трудом искупить вину перед Родиной. Убрал Фокс этот протокол в свою лётную сумку кожаную и чистый лист достал.

— А теперь пиши от себя, под мою диктовку. «Я, такой-то и такой-то, бывший пособник немецко-фашистских оккупантов, настоящим обязуюсь добровольно сотрудничать с контрразведкой СМЕРШ и выполнять все задания, которые мне будут поручены её сотрудниками. Если же я откажусь или буду уклоняться от добросовестного выполнения заданий, то готов на месте понести самое суровое наказание за своё сотрудничество с оккупантами, включая высшую меру социальной защиты. Свои сообщения буду подписывать псевдонимом Беглый».

Записал я всё и Беглым подписался. Мало ли я таких обязательств давал? В лагерной полиции, в абверовской школе, присягу на верность фюреру, как отучился, потом перед переброской ещё одну. Да и на верность трудовому народу присягал перед строем весной сорокового. Где та весна, где сороковой год, где мои ребята из третьей роты и грозный старшина Коваленко? Сколько за пять лет воды утекло...

— А как это «на месте», гражданин начальник? — только и поинтересовался.

— А вот так, — Фокс отвечает. — Покажи, Оса.

Вынул Оса ствол вороненый из кармана, да и ко лбу мне приставил.

— Молись, гнида — и на спуск жмёт. Щелкнул курок, и как заржут они оба.

— СМЕРШ не шутит, — веско так Фокс меня вразумляет. — Ни суда, ни следствия тебе, Беглый, больше не будет. Ты сам себя приговорил, когда белую повязку на руку надел. Но отсрочку я тебе даю на время. Именем товарища Абакумова.

— Абакумова, как же! Ты, мил человек, сам-то не в бегах будешь? — хотел я его прямо спросить, да уж больно не хотелось от Осы ещё затрещину получить. Но вопрос я это у себя в мозгах крепко держал.

— Всё понятно, — ответил я Фоксу, хотя тогда ничегошенки так и не понял.