Выбрать себе право: о советских опытах сословной постдемократии [Андрей СОРОКИН]
«Дневальный»
Советская сословность кончилась тем же цугундером, что и любая другая.
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
Введение в переглобализацию: что нам стоит мир построить [Андрей СОРОКИН]
«Дневальный»
Понимать же под словом «переглобализация»следует просто-напросто переформатирование существующего миропорядка в связи с ежедневно открывающи
Введение в постдемократию: о переиздании классической утопии «Третья империя» [Михаил ЛЕОНТЬЕВ]
«Дневальный»
Если право не основано на симметричных обязательствах, значит оно отъемлемо по сути. И будет отъято и узурпировано. Как это и происходит в с
Последний Сталин. Почему он обязан быть абсолютным злом [Андрей СОРОКИН]
«Дневальный»
миф о сталинских преступлениях слишком нужен, чтобы нас курощать и не пущать. Поэтому настоящего Сталина нам никогда
Это пустое слово «свобода»: о промежутке между «днями печати» [Андрей СОРОКИН]
«Дневальный»
Провожая выдуманный день свободы печати, с чувством глубокого удовлетворения констатируем, что к этой белиберде не имеем отношения.
Вертикаль самоликвидации: к годовщине союзного референдума [Андрей СОРОКИН]
«Дневальный»
Именно с этого дня следует отсчитывать необратимость и демонтажа союзного государства, и катастрофы советской государственности как таковой.
Пределы компромисса: о единстве власти и идеологии [Тимофей СЕРГЕЙЦЕВ]
…Говоря об идеологии, мы говорим о власти — то есть о реальности. Идеология выражается в тексте, но сама является выражением политической практики власти, без которой она не существует. Её нужно отличать от пожеланий и обещаний, которые никогда не будут выполнены. Русские исторически готовы голосовать за идеологию, что позволяет говорить о её развитии и, соответственно, развитии власти.
Тимофей Сергейцев, «Однако», 22 декабря 2012 г.
Идеология, утопия и демократия по-русски
Карл Мангейм определял идеологию как действительное социальное знание, позволяющее править. В противоположность утопии, которая служит — как тоже вполне себе действительное социальное знание — умению подчиняться и терпеть, прежде всего, ради «лучшего будущего». Пусть не нам, так нашим детям. Или детям детей. Или… Такая принципиальная расщеплённость, двойственность социального знания соответствует способу организации власти в развитом буржуазно-демократическом обществе. Чем выше степень его олигархизации, тем уже круг тех, кому доступна собственно идеология, тем более «тайное» это знание, хотя самих «формулировок» никто может и не скрывать — по крайней мере, некоторых, если они достаточно защищены от понимания.
Всеобщая представительная демократия соответствует полностью олигархическому строю (он хорошо описан в последней публикации Владимира Якунина «Новый мировой класс — вызов для человечества»), когда решения в принципе принимают несколько человек за сценой, а правительство и парламент просто на них работают. Эта форма организации власти построена исключительно на создании видимости участия во власти, т.е. тотальном обмане и введении в заблуждение целых поколений людей.
Именно такую социальную технологию мы пытаемся заимствовать, думая, что она решит проблему воспроизводства нашей власти и наших революций. Дело идёт туго, поскольку надуть рядового русского с его всё ещё историческим личным, семейным и национальным опытом и даже (пока) некоторыми историческими знаниями (в функции социальных) куда труднее, чем глупого, а-историчного американца. Русского нужно специально оглуплять, целенаправленно разрушая исторические основы образования и культуры, искусственно создавая проблемы (невозможность) понимания человеком судеб своей страны, своей большой семьи (от дедов до внуков) и своей собственной. И всё равно выходит плохо.
В принципе, русские, наверное, согласились бы решать предельно конкретные вопросы на референдумах. То есть в самой демократии — как технике согласования и со-организации жизни и деятельности конкретных живых людей — онтологического зла нет. Как и в Советах депутатов — от «рабоче-крестьянских» до просто «народных». Тут у нас есть даже кое-какая традиция (не английская, конечно). Вот только современная всеобщая демократия, при которой идеология полностью социально невидима, а утопия превращается в светскую веру, имеет мало общего с реальной демократией как механизмом баланса интересов в реальных социальных коллективах.
Светскую веру (она же — социальная массовая утопия) мы уже проходили — в виде коммунизма. Так что происходящее нам что-то очень напоминает. Поэтому русскому невозможно «продать» кандидата, как учат нас американские политтехнологи, чтобы избиратель «заплатил» своим голосом. Русский избиратель — не дурак. И «впарить» ему мёртвого осла уши, неизвестно откуда и как взявшегося хапугу (вот она где, история!) невозможно. И что сделает русский? Да он лучше сам продаст свой голос хоть за что-нибудь осязаемое. Да-да, как тот самый ваучер (вот тут начинается политтехнология по-русски). И участвовать во всеобщем обмане в качестве лоха не станет. Он предпочел бы сам обманывать — раз обманывают его.
Но в принципе разница между русской и американской всеобщей демократиями невелика. Американцы рады обманываться, а русских обманывают с их вынужденного согласия и при их соучастии. Исключение составляют как раз выборы президента Путина, поскольку вот тут включились механизмы реального референдума по поводу некоей конкретноисторической властной реалии. О ней и пойдёт речь. А также о том, может ли она быть представлена идеологически, зачем и как, можно ли без этого обойтись, а если нет, то в чем, собственно, заключается эта идеология.
Революция Путина
Первое, что следует зафиксировать: само намерение президента выдвинуть идеологию своего правления — или наше желание её услышать, или хотя бы вычитать между строк Послания, выспросить на пресс-конференции — само по себе радикально конфликтно по отношению к типовому устройству олигархической власти, установленной и в России.
В здравом уме и твёрдой памяти никогда элита (даже не правящий класс, элита на порядки уже и компактней) не станет рассказывать всему остальному быдлу, которым она правит через механизмы всеобщей демократии, как устроена реальная власть и реальная деятельность власти, её реальные цели и интересы, как реально устроено правление. Только утопия, утопия и ещё раз утопия, в которую быдло обязано верить. Только так.
Этот принцип органично связан с либеральным требованием полностью деидеологизировать государство. Государство реально, и утопия к нему «не клеится», только идеология. Государство не только реально, но ещё и видимо — в отличие от олигархической власти, которая реальна, но всеми силами стремится оставаться невидимой. Государство, манифестирующее идеологию, обнаруживало бы и реальную власть. Это недопустимо, да и не годится олигархическая идеология для публикации.
Так что заявив — или намекнув — об идеологическом характере своих тезисов, президент, хочет он того или нет, начинает войну против олигархического правления, которое у нас сосуществует и сожительствует с правлением президентским. Они, как сиамские близнецы, используют одни и те же органы: как говорится, «один пьёт — другой хмелеет» и так далее. Такое состояние не может быть стабильным, оно сугубо временное.
Тщательно скрываемая, по существу, тайная идеология олигархического правления уже из-за самого этого статуса глубоко нечестна и аморальна. Поэтому олигархическое правление пытается навязать утопическое представление о том, что мораль (правда, честность) не может и не будет в утопическом будущем характеристикой власти, что закон выше морали. Системный приём утопической манипуляции в том и состоит, чтобы объявить нечто реально существующее утопией, и наоборот. Если белое — это чёрное, то чёрное — это белое.
В любом обществе власть так или иначе формирует закон, меняет его или обходит, опираясь на оставленные в нем зазоры. Поэтому любая власть выше закона. Это идеология. Обратное — утопическое представление. Но это не значит, что нет ничего реального, «посюстороннего», как говорил Маркс, что выше власти. Мораль и культура вообще — выше власти, позволяют трансформировать власть. В этом и состоит история и подлинное значение так называемых «ценностей».
О неизбежности апелляции к «красному проекту»
Идеология, которая манифестирует себя, честная и моральная идеология, которая не боится тех, кто должен подчиняться, дающая основания власти и одновременно достоверно предъявляющая каждому действительное устройство этой самой власти, не оставляющая места утопии, во всяком случае, исторически свёртывающая утопию, сужающая пространство её существования, — это страшная сила. Собственно, это новая и ещё не сложившаяся в истории сила.
Исторически власть сначала основана на прямом насилии и военной функции. Потом на нужде и нищете — и экономически принудительном труде. По мере создания сытого социума — на заблуждениях и утопии для потребителей. Власть, которая не скрывает своего истинного лица, которой подчиняются не из-за репрессий, не из-за нужды, не из-за светской веры, — это новый шаг развития, историческое будущее человечества. Которое, возможно, наступит — если мы его создадим своими усилиями.
Первым таким усилием был советский проект. Или красный имперский, как угодно, — это синонимы. Основания власти предъявлены всем. Войти во власть может каждый. Но нужно принять её основания и заплатить за них жизнью. Принцип неограниченной ответственности обязателен. Власть осуществляется открыто открытым же политическим сословием, войти в которое может каждый, хотя не каждый захочет.
Советский проект — как наш, русский проект — возникает как трансформация, перерождение и отрицание заимствованного западного левого проекта. Левый проект — это идея анархии, идея коммунизма, идея революции, идея уничтожения государства. Своим утопическим содержанием он мало отличается от либерального проекта. Они близнецы-братья. Коммунистический проект как реальность не пережил Гражданской войны — вместе с практической общностью жён и имущества.
Красный проект есть последовательное сворачивание левой, революционной практики вместе с её гигантской утопической составляющей в пользу реального социализма и строительства народной империи. Однако избавиться от светской веры красный проект не смог. Что его в конечном счёте и убило.
Тот, кто ненавидит советскую власть, должен ненавидеть и Путина. И на деле так оно и есть. Перемирие носит вынужденный характер. То, что заведомо относится в дискурсе Путина к идеологии по понятию, к её ядру, — принцип единства суверенитета России и её лидерства, то, что является публичным основанием его личной власти, — именно это ненавистно олигархическому правлению ровно в той же степени, что и существование СССР, советской империи России. Антисоветизм и русофобия — одно и то же явление.
Танцы с волками
Находясь в вынужденном компромиссе с олигархическим правлением, президентское правление просто не может развернуть идеологию полного цикла государственного строительства. Даже если бы имело её. К идеологическому посылу щедро добавлена утопическая мишура. Для скрытности спецоперации. Но утопия маскирует неизбежно не только тактику правителя, но и саму идеологию президентского правления, создаёт в ней разрывы и дырки.
Так что дело не в том, что из нужного и благого в Послании (и других текстах Путина, на которые он сам ссылается) будет сделано, а что нет, что «реализуемо», а что «нет». Такой вопрос вторичен и имеет смысл по отношению уже к действительному плану деятельности. Первый же вопрос совсем другого рода: что у Путина действительно есть в плане идеологии, а чего нет, и какова его собственная техническая утопия. В чём Путин вынужден идти на утопические уступки олигархическому правлению — и что мы увидим, если удалить эти слои неправды. И когда этот противоестественный союз лопнет, не выдержав противоречий. Поскольку утопия эта — не от той идеологии. Вообще идеология — не план и не обещание. Все это уже «нижележащие», подчинённые слои мышления и деятельности. Идеология, тем более ещё пока «недосозданная» историей публичная идеология власти, за которую мы и уважаем Путина, выражает уже действующую волю, формирующую и трансформирующую власть. Обещаниям и надеждам, равно как и ожиданиям, тут не место.
Идеология суверенитета у Путина есть. Поскольку есть деятельность по его защите. Идеологии лидерства пока нет, поскольку она невозможна без идеологии экономического развития и создания нового жизненного уклада. И здесь проходит невидимая и хорошо укреплённая линия олигархической обороны.
Путин в собственном посыле вынужден довольствоваться пока собственной утопией лидерства, апеллируя к хорошо известным абстракциям прогресса, которые обещают лидерство в обмен на что-то «новое», «эффективное», «научное», «технологичное». Естественно, что утопия не отвечает на вопрос, откуда всё это возьмётся, сколько будет стоить, кто нам это позволит. Не потому, что ответа нет, что это проблема, а потому что отвечать нельзя — нет соответствующей деятельности. Идеология лидерства возможна, но это революция для сложившегося распределения власти. Появление экономической и подлинно лидерской идеологии у Путина недопустимо для олигархического правления.
Миф о капитале: «…лёг у истории на пути»
Нет у нас экономической деятельности, направленной на лидерство, — по политическим причинам. Причём внешние причины в этом вопросе смыкаются с внутренними. Поскольку мир мы пока не грабим: и не дают, и не в традициях это как-то. А экономика при этом обязана генерировать появление новых олигархов. Так что длинные инвестиции с рисками реальной деятельности, да ещё и с распределением реальной отдачи между широкими слоями населения, которые в эту деятельность должны быть вовлечены, просто не позволят получать олигархические сверхдоходы от экономики.
Поэтому такие инвестиции в инфраструктуру и новый производственный капитал, создающие жизненные условия для растущего населения, то есть собственно национальное накопление, просто невозможны при олигархическом правлении. Как говорил герой О'Генри, «Боливар не вынесет двоих». И не важно, будут ли эти инвестиции государственными, частными или в частно-государственном партнёрстве. Или в государственно-частном. Это вопрос уже управленческий, а не политический. Всё будут решать реальные отношения власти, их содержание, а не форма осуществления.
Где остановилось хозяйственное (инвестиционное) развитие СССР, чего советское государство не сделало такого, что вывело бы людей на улицы, чтобы защитить его как единственно пригодное место своей жизни? Какие программы (теперь их называют «дорожными картами») он не реализовал? Если отбросить конъюнктуру рухнувших цен на нефть и военно-мобилизационную нагрузку как факторы сдерживания, чего не смог СССР сделать структурно, пусть и дефицитно? По большому счёту это две программы: продовольственная и жилищная. Возможно, что следует двигаться с того места, где мы остановились в «прошлый раз». Возможно, к этому нужно добавить лекарственную программу, восстановление изношенных городских коммуникаций и других старых технологических инфраструктур. Если мы и вправду собираемся строить дороги, то необходим и свой автопром полного цикла. Управленческих проблем здесь нет, только задачи — то, что в принципе имеет решение.
А вот политическая проблема есть. Сегодня наша экономика системно настроена на выживание только сверхприбыльных предприятий. Которые к тому же находятся в частных руках. Эти предприятия черпают свою сверхприбыль из национального хозяйственного тела, которое неизбежно худеет. Успех отдельных предприятий вовсе не равен успеху страны, тем более не означает её лидерства. Может получиться как раз наоборот — двадцать успешных предприятий угробят страну в целом. И будут себя комфортно чувствовать в новом глобальном мире без России.
Да, чтобы развить любую хозяйственно значимую деятельность, нужно сконцентрировать ресурсы. Эта функция у нас теперь поручена капиталу, раньше её выполняло государство. Эффективнее ли это? Допустим. Однако чтобы после акта развития (если это вообще был он, а не банальное присвоение ресурсов) обеспечить воспроизводство деятельности, необходимо распределить эффект, вновь созданные ресурсы. Эту функцию капитал сам исполнять не способен, а олигархический не будет способен в принципе.
Капитал как способ концентрации ресурсов должен быть уравновешен не менее мощными механизмами распределения и вовлечения в деятельность. Об этом пока нет и речи. Утопические рассуждения о «социальной ответственности бизнеса» не в счёт. Распределяться должны не только материальные, потребительские блага, но и деятельность. А капитал целенаправленно формирует членов социальной распределительной системы как иждивенцев. Иначе он не может. Он не может допустить деятельного соучастия этих массовых социальных агентов в своей деятельности — тогда бы он стал зависеть от них. Поэтому схема конвейера (тейлоровского расщепления труда на элементарные операции) остаётся главным принципом отношения капитала к труду, способом его властного контроля и снижения его стоимости.
Как справедливо указал Джованни Арриги, ссылаясь на Адама Смита, для страны в целом к росту богатства народа ведёт развитие специализации деятельности самих предприятий, но не человеческого труда внутри них. Специализированный рабочий, доведённый в пределе до абсолютно заменимого исполнителя одной операции, — это моральный и социальный урод, не заслуживающий того, чтобы ему платили. Капитал склонен развивать деятельность за счёт деградации труда, чтобы исключить необходимость распределения.
Как же быть при этом с инвестициями в человека? Ведь они — вовсе не утопия, а крайне необходимая для реального лидерства политика. Как мы собираемся развивать труд, а не только капитал, чтобы совершить экономический и хозяйственный скачок? Нет ответа. Ответ не будет найден, пока мы не признаем, что рыночная экономика может быть и некапиталистической, то есть не подчинённой как основной цели самовозрастанию капитала, а подчинённой процессу долговременного накопления жизненных и деятельностных условий и инфраструктур, то есть развитию территории.
Именно противоречие между реальным накоплением как основным хозяйственным процессом и самовозрастанием капитала — фикцией, которая пытается подменить собой реальность накопления, — лежит в основе глобального кризиса. Это противоречие неразрешимо, пока мы станем рассматривать (и создавать) капитал исключительно как инструмент социальной инженерии. Но это будет уже не капитализм. Но разве идеологический капитализм-лидер ещё жив? Разве всё ещё побеждает сильнейший капитал, а проигравшие подвергаются безжалостному банкротству? Как-то не очень убедительно это звучит на фоне североамериканской и европейской эмиссий, общемировой финансовой пирамиды, национализации проторговавшихся банков…
Все заклинания об экономическом росте ничего не дают для разрешения этого противоречия. В основе концепции экономического роста лежит идея создания фиктивных потребительских циклов (а значит, и фиктивных, сверхизбыточных финансов). Либо за счёт сокращения их цикла во времени (у предметов сознательно сокращается срок службы на порядок), либо путём создания предметов, без которых вполне можно обойтись (например, таких, которые «тают во рту, а не в руках», при всех симпатиях к этим братишкам из рекламы). Кроме того, в экономический рост входит всевозможный навязчивый и дорогостоящий сервис, вообще не оставляющий после себя материального следа.
В любом случае интенсификация и мультипликация потребления, даже если исключить его фиктивную и нерациональную составляющую, никак не организуют накопление. В целом фиктивный объём валового национального продукта нужен, чтобы изъять фиктивную же денежную массу, свободную от ограничения каким-либо эквивалентом (от обеспечения), и передать её в точки концентрации — олигархическому правлению. Идея экономического роста — это та же идея самовозрастания капитала, когда вся национальная экономика объявляется капиталом. Нетрудно догадаться, кто его политически представляет: сверхкрупные собственники.
Задание на сегодня
Здесь мы можем остановиться. Безусловно, у Путина есть экономические «задумки». И даже заделы: «Северный» и «Южный» потоки — это реальность накопления. Возможно, ею станет осуществляемый проект Сочи. Однако в целом экономической власти у Путина пока нет. И соответственно, нет пока экономической идеологии. Её место в общественном сознании вопреки собственной путинской утопии лидерства занято политически чуждой Путину утопией приватизации (экономической самодостаточности собственности), принадлежащей олигархическому правлению. Что соответствует логике компромисса при неизбежном сожительстве.
Компромисс власти воплощён и в структуре пресловутого «тандема», и в непростых, но неизбежных отношениях разотождествления Путина с «Единой Россией». В плане идеологической оценки легальный процесс в отношении Министерства обороны имеет принципиальное отношение не как «борьба» с мифической коррупцией, а как шаг в направлении установления экономической власти. Логично, что он происходит в сфере собственных полномочий президента. Правильно было бы сначала разобраться со своими. И параллельно замещать представление об экономических чудесах «от собственности» осмысленными представлениями о необходимости и реальных механизмах лидерства, пусть и с отложенной системной реализацией, но охраняемыми пилотными проектами Сейчас фундаменталистское требование либералов удалить государство из экономики полностью выполнено. Да, сохраняется государственный контроль за добычей сырья. Любопытно, что это положение дел и принято называть зловещим термином «сырьевая экономика». Она ужасна, она опасна, но она единственная, которая есть, ею мы и живы. При этом доходы от неё государству использовать запрещено, они «стерилизуются» и отдаются в безнадёжные «взаймы» гегемону. Что же, вот пусть либеральное правительство и напоит, и накормит, и пенсию заплатит, ведь у него всё для этого есть. С пенсией, правда, уже получилось как-то нехорошо…
Сложившийся вариант соотношения верховной власти и правительства немножко украинский, в духе раннего Кучмы, но, видимо, неизбежный. Подождём, пока джентльмены навернутся, ведь в такой экономике ничего не рождается без мощной накачки ресурсами извне. А мы пока сами — завтрак туриста. Надеюсь, что у нас есть не только тактика, но и стратегия. Что мы сумеем сделать олигархическое правление явным и тем самым доступным политическому воздействию. Однако надо отдавать себе отчёт, что это ставка на углубление кризиса. Политические риски в этом случае возрастают.
***
О сегодняшнем состоянии идейного капитала российской власти – заметки Андрея Сорокина для постоянных подписчиков «Однако»:
13 января 2021 г: Обнуление суммы: об идеологическом разнообразии в России
12 марта 2021 г: Трансфер смыслов: об источниках и составных частях государственной идеологии
Трансфер смыслов: об источниках и составных частях государственной идеологии [Андрей СОРОКИН]
«Дневальный»
В деле преемственности важны не только персоналии, механизмы и ритуалы, но в первую очередь идеологическое содержание.
Кризис имитации: как развеять морок Смуты грубой реальностью [Андрей СОРОКИН]
«Дневальный»
Посадка заслуженного гапона русского майдана – своеобразный контрапункт доморощенных политтехнологий и боярских игр в Смуту.
Свобода и справедливость: вместо предисловия к давосской речи Путина [Михаил ЛЕОНТЬЕВ]
18 июня 2013 года, за семь лет до давосского призыва Путина к «мировой революции сверху», Михаил Леонтьевна «Однако» тщательно раскладывал по полочкам диалектику ключевых политэкономических и нравственных сущностей – свободы и справедливости.
***
Резкий рывок к ненюханной свободе, который наше общество проделало более 20 лет [30 лет теперь уже] назад, привёл к тому, что мы этой «свободой» чуть не захлебнулись. Пришлось откачивать. Буквально.
Следствием этого рывка оказался острейший дефицит справедливости. И сколько бы известные, даже вполне многочисленные группы населения ни выходили на площади за «свободы», императивом и острейшим дефицитом для огромного большинства является именно справедливость.
Проблема в том, что эти понятия не ходят вместе, и не дай боже, чтобы они столкнулись. Наша задача — обеспечить ту степень свободы и ту степень справедливости, чтобы они не пошли друг с другом врукопашную, как это не раз бывало в нашей истории.
***
Определение понятий
Трудно найти сегодня более популярный, а потому и более затасканный лозунг, чем «Свобода и справедливость». Мягко говоря, мало кто отдаёт себе отчёт, о чём, собственно, идёт речь. Прежде чем ответить на вопрос, как мы совместим эти во многом противоречащие друг другу понятия, неплохо было бы понимать, что мы имеем в виду, когда говорим о свободе, и что мы имеем в виду, когда говорим о справедливости. Потому что более растяжимо трактуемые понятия, наверное, вообще найти трудно.
Исторически лозунг свободы — лозунг буржуазных революций. Пассивная свобода, «свобода от…» — от принуждения, от лжи, от проклятого начальства — это свобода подчинённых.«Свобода для…» — это свобода господина, право на власть. Собственно, именно так и выглядели буржуазные революции, когда имущее сословие привлекало к своим задачам — задачам овладения властью — неимущее сословие. Проще говоря, «верхам» и «низам» предлагались (и предлагаются по сей день) совершенно разные «свободы». Вспомните: «Свобода, равенство, братство». Особенно здесь прелестно — «братство», и как ярко оно проявилось за 300 лет истории буржуазной (то есть либеральной) демократии.
И заметьте: даже в этой демагогической триаде отсутствует понятие справедливости. Но без справедливости у нас в России ничего построить нельзя. Если не обеспечить понимаемый и принимаемый нашим народом уровень справедливости, никакой свободы не будет. Или таковая свобода станет — как это опять же не раз бывало в истории — инструментом самоликвидации.
Понятие справедливости очень разнообразно трактуется — и не только с точки зрения разных идеологий. Оно связано с архетипами народного мышления, которые воспроизводятся раз за разом, даже когда эти идеологии сменяют друг друга, о чём свидетельствует вся наша история. В современном западном понимании, собственно, как и традиционном западном, — справедливость есть закон. Что законно, то и справедливо. Но если вспомнить, например, самый ранний дошедший до нас памятник русской церковной литературы (конец XI века) «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона, главная идея его в том, что благодать выше закона: «Ведь закон предтечей был и служителем благодати и истины, истина же и благодать — служитель будущего века, жизни нетленной». В законе оправдание, а в благодати спасение, пишет Илларион. То есть надо понимать так, что здесь «благодать» — это и есть высшая справедливость, божественная. И она выше любого закона.
И призывая к «верховенству закона», мы должны понимать, что закон этот должен быть основан на нашем историческом понимании справедливости. Иначе этот закон работать, уважаться и соблюдаться не будет, и мы будем по-прежнему повторять банальности о «правовом нигилизме» нашего народа. Дело здесь не в наследии коммунистической эпохи, а в более глубинных архетипах, с которыми невозможно и опасно не считаться. Русскому человеку кроме материальных благ и утех нужна благодать. А те, кому она не нужна, — они по определению не русские.
***
Экономическая свобода и экономическая справедливость
Что касается политики и даже в большей степени экономики, это противоречие между справедливостью как равенством перед законом (либеральное «равенство возможностей») и нашим традиционным «по справедливости», которое иногда понимается как «поровну» (в экстремальном варианте, если вспомнить замечательного Шарикова, — «отнять и поделить»), — это сущностное противоречие и, с другой стороны, сущностная возможность компромисса. И что бы ни пищали по этому поводу записные демократы, это противоречие, как и возможность его разрешения, находится в первую очередь в материальной плоскости — в экономике.
Экономическая свобода — это либеральная ценность. Это рынок. Без экономической свободы рынка не может быть, он лишён смысла. А без рынка не может быть эффективной экономики — и мы это проходили.
Рынок — единственный эффективный и вообще достойный внимания способ организации хозяйствования в тех сферах, где возможна жёсткая конкуренция. Ещё раз повторим: государство не должно хозяйствовать там, где способен хозяйствовать рынок. При этом, во-первых, теперь уже слепому видно, что рынок не обеспечивает глобального саморегулирования: глобальное саморегулирование — это такой же миф, как глобальное планирование. Во-вторых, сам по себе рынок не может эффективно функционировать в отсутствие развитых внерыночных институтов.
Но даже внутри рынка существует понятие «рыночной справедливости», которое тоже связано с эффективностью: это равные возможности для игроков. Без этого понятия рынок тоже жить не может. И обеспечение этих равных возможностей — рутинная работа государства (защита конкуренции, антимонопольное законодательство, деловой климат, гарантии отношений собственности и пр.).
Ничего больше в рынке непосредственно с точки зрения «справедливости» придумать нельзя.
***
Социальная справедливость
Важно понимать, что понятие «социальная справедливость» лежит вне рыночных отношений. Это отражается в классической альтернативе: либеральная экономическая свобода, когда неуспешные не должны паразитировать за счёт успешных, и идея перераспределения, когда «богатые должны делиться». В нашем архетипе — безусловно, должны. Вопрос — как и чем.
Безусловная ценность для русского общества и государства — неприятие социального дарвинизма, когда «выживает сильнейший». В первую очередь речь идёт о равном доступе к образованию и здравоохранению, причём не только в контексте «равных возможностей», а с точки зрения наших цивилизационных требований и целей государства в отношении своих граждан.
То есть, говоря об участии государства в перераспределении, мы имеем в виду не только социальные, пенсионные гарантии, обеспечение малозащищённых слоёв и т.д., — идёт речь также и о решении проблемы бедности, которую мы «заработали» 20 лет назад [теперь уже 30]. Показатель болезни — так называемый децильный коэффициент, разрыв в доходах между богатыми и бедными, достигший у нас африканских значений.
Сверхвысокая концентрация капитала и, соответственно, доходов — это историческая российская проблема, известная ещё по работам Ленина, которого эта проблема по известным причинам очень радовала, поскольку и была одной из особенностей, приведших к русской революции. На сегодня можно назвать два основных фактора, которые эту проблему воспроизводят и, таким образом, усугубляют социальное неравенство. Во-первых, размывание «среднего класса». Во-вторых, торможение развития рынка труда, обесценивание рабочей силы. И то и другое — естественный результат «дикого капитализма», который у нас формировался в 90-е и который, что совершенно очевидно, не преодолён.
Что здесь можно сделать, если оставить за скобками возврат к «реальному» социализму (в этом случае о гармонизации свободы и справедливости придётся забыть)?
Первое, что приходит в голову, — это перераспределение. Обычно начинают с идеи восстановить прогрессивный налог: идея вовсе не абсурдная, но в наших нынешних условиях — необоснованная. Неминуемо упадёт собираемость налогов. А если нет результата — нет смысла нарушать устойчивость налоговой системы. Учитывая наши реалии, это приведёт только к уводу доходов от налога разными способами.
А вот введение «налога на роскошь» гораздо более обоснованно. Причём по причинам социально-психологическим, а отнюдь не фискальным — фискальное значение его как раз невелико. Здесь речь идёт в первую очередь о демонстративном сверхпотреблении, которое у нуворишей не купируется традицией и культурой. Это не дополнительное обложение состоятельных граждан, а обременение потребления сверхбогатых — то есть, по сути, «налог справедливости». Этот налог надо ввести не столько из экономических соображений, сколько потому, что его просто неприлично не ввести.
При этом такая мера не решит проблему разрыва в доходах и децильный коэффициент может продолжать расти. Никакой налог не решит проблему разрыва в доходах. Никому её таким образом решать не удавалось. Более того, всегда такая попытка приводит к столкновению с экономической эффективностью.
Вернёмся к нашим факторам: высокая степень концентрации капитала, усугубляемая коррупционным и бюрократическим обременением бизнеса, и порча рынка труда. Этот рынок у нас уродливый: это рынок работодателей. Собственно продавцы рабочей силы не выступают на этом рынке в равноправной роли.
Есть у нас отдельные правые политики, которые считают, что для экономики очень выгодна либерализация трудового законодательства — по сути, обесценивание рабочей силы. Эффективен рынок труда, на котором покупатель и продавец находятся в равных конкурентных условиях. Мы не китайцы — в том смысле, что не сможем и не будем делать дешёвую рабочую силу своим конкурентным преимуществом. Сильные, работающие профсоюзы — это необходимый элемент нормального рынка труда.
***
Справедливость неравенства и проблема собственности
Идея полного равенства, то есть уравниловка, не только неэффективна, что доказано практикой, — она также и несправедлива. Для того чтобы признать справедливость перераспределения и прежде чем это признать, нужно признать несправедливость уравниловки.
Коммунисты теоретически этот вопрос решали, но решали они его в форме утопической, то есть в равенстве в условиях полного будущего коммунистического изобилия. Не будучи ни утопистами, ни футурологами, отложим это светлое будущее в область гуманитарных мечтаний.
Но для того чтобы отстаивать справедливость неравенства, мы должны основания этого неравенства, его экономическую природу считать абсолютно честной и законной. Неравенство не может быть основано на воровстве и коррупции. Невозможно убедить наш народ в справедливости и легитимности неравенства, основанного на нечестной игре.
Как бы ни решались вопросы соотношения экономической свободы и справедливости в рамках стандартной рыночной экономики, у нас есть нерешённая базовая проблема — это нелегитимность сложившихся отношений собственности. Речь идёт не о собственности вообще, а о её крупнейших, наиболее ликвидных кусках. Всё, что создано своими руками даже самыми спорными способами, — это за рамками проблемы: мелкий и средний бизнес, считанные, к сожалению, построенные с нуля предприятия.
Речь идёт о «большой приватизации» — то есть о раздаче лучших кусков государственной собственности вне общих стандартных даже для того времени процедур. Излишне напоминать, что «большая приватизация» была очевидно несправедливой. Трудно спорить, что колоссальные активы достались узкой группе лиц фактически бесплатно.
Напомним, что некоторые из них считали, что аналогичным образом им должна достаться и власть, — это, собственно, и есть олигархия. На самом деле она, власть, у них и была. В конкретных условиях конца 90-х — начала нулевых без существенного ущерба для экономики аннулировать результаты «большой приватизации» и экспроприировать собственность было невозможно — этого ни страна, ни экономика не выдержали бы. Задача была «поставить в стойло». Во-первых, отделить от власти — «равноудалить». Во-вторых, заставить платить налоги.
Однако это никак не решило проблему с точки зрения справедливости — то есть построения базовых, незыблемых основ экономической жизни, легитимных с точки зрения народного понимания. Никто не может требовать уважения к собственности, если сам признаёт, что в основании этих отношений лежит вопиющая несправедливость. То есть проблема легитимности собственности в самой её основной, самой «дорогой» части — не решена.
Если государство попытается своей волей легитимировать несправедливо приобретённую собственность, этим оно делегитимирует себя. Причём, что очень важно, эта проблема стоит не только перед обществом и государством — она стоит перед самими собственниками. И они точно знают, насколько зыбки основания обладания их нынешними активами. И это понимание проявляется в их «офшорном» поведении — не только экономическом, но и политическом. (Кстати, о существовании этой проблемы говорил Путин весной 2012 года во время предвыборной кампании, когда встречался с предпринимателями в РСПП.) Было бы крайне заманчиво предложить им некий конкордат — добровольное соглашение. Причём в первую очередь не с государством только, а с обществом. Оценить по текущей «справедливой оценке» доставшееся бесплатно или за бесценок, предложить выкупить, вернуть разницу стране. Естественно, оформив это в некие долговые обязательства, растянутые на 10– 15 лет. Понятно, что речь идёт в первую очередь о сырьевых активах, где все первичные затраты, если таковые были, многократно окупились за счёт выручки.
За 15 лет собственность на эти бесплатно доставшиеся активы многократно полностью или частично менялась, обращалась на рынке. Здесь достаточно сложно выстроить механизм, при котором этот выкуп был бы адекватен по отношению ко всем приобретателям. Но поскольку это очень узкая группа лиц и активов, механизм при наличии воли и желания выстроить и обосновать можно — это принципиально выполнимая задача.
Оговоримся: речь идёт о собственности, которая не была украдена, а была приобретена, пользуясь крайне несовершенными и несправедливыми тогдашними законами и параличом государства. То есть это не преступники, а просто люди, ловко воспользовавшиеся обстоятельствами. Естественно, речь не идёт о преступно приобретённой собственности различных оргпреступных группировок.
Речь, по сути, идёт о проекте нового общественного договора, который, если он будет соответствующим легитимным образом одобрен народом, легитимирует всю действующую систему собственности. То есть это значит, что наши граждане считают эту модель приемлемой и справедливой.
Только на этой основе мы можем выстроить систему, при которой собственность действительно священна и неприкосновенна, поскольку не может быть священна и неприкосновенна ворованная или нечестно приобретённая собственность. Когда действуют такие отношения, собственность оказывается прикосновенна и отчуждаема самыми разными способами — снизу, сверху, сбоку и т.д.
* * *
Легитимное устройство государства, легитимная власть опирается на право. Но не на формальное право, а на признанное народом право им управлять.
Говорят, что демократия — это процедура. Это даже не ложь — это просто не демократия. Потому что не бывает демократии, не опирающейся на справедливость. Собственно, от этого все попытки демократии в России гибнут.
Мы должны построить справедливое общество, в том числе для тех, кто жить не может без «демократий» и «свобод». Потому что в несправедливом обществе их истребят.
***
Прикладной разбор понятий, на которые опирался Путин в давосской речи, – для постоянных подписчиков «Однако»:
Строить – не делить: о давосской «левизне» в путинской повестке
Словарное значение: о реальной и виртуальной экономике
Детская болезнь левизны в капитализме: о происхождении и удовлетворении растущих социальных капризов [Андрей СОРОКИН]
«Дневальный»
Из сегодняшнего мира не так-то просто вернуться к былому размаху соцобеспечения.
Строить – не делить: о давосской «левизне» в путинской повестке [Андрей СОРОКИН]
«Дневальный»
Онлайн-выступление Путина на экономическом форуме в Давосе уже по ходу онлайн-комментаторы маркировали как «левый поворот».
Потушить «Огоньком»: на кончину медиа-символа перестройки [Андрей СОРОКИН]
«Дневальный»
Объективные тенденции такие: мир медийных брендов, массовых идеологий и массовых аудиторий ушёл вместе со своим ХХ веком.
Поправить цены политэкономией, или Ещё несколько слов о «природе святого рынка» [Дмитрий ЛЕКУХ]
«Дневальный»
По Путину, конкретные меры «по борьбе с негативной ценовой динамикой», должны быть разработаны в том числе и «с учётом влияния на бизнес».
Чума во время пшика: о проблемах и свойствах русского футбольного суверенитета [Андрей СОРОКИН]
«Дневальный»
Отчего бы не о некоторых свойствах российского футбола как социокультурной составляющей идеологии государственного строительства?
Индустриализация в цифре: о технологии и содержании пропагандистского суверенитета [Андрей СОРОКИН]
«Дневальный»
Информационный и даже, ещё проще говоря, пропагандистский суверенитет – он из числа реальных системных вызовов.
Кем быть (2): о самоопределении в глобальном проекте «цивилизации по-русски» [Андрей СОРОКИН]
«Дневальный»
Вызовы переглобализации в мировом масштабе с ещё большей настойчивостью принуждают Россию к самоопределению.
Миф о «среднем классе» и новое качество сословности: о социальной структуре постдемократии [Михаил ЛЕОНТЬЕВ]
От редакции. В день судьбоносных выборов, когда мы говорим о кризисе американской государственности, весьма уместно вспомнить заодно и об имитационной социальной структуре т.н. «гражданского общества», которым наши международные партнёры с середины ХХ века пытались подменить нормальное государство. И, кажется, у них получилось – обессмыслить и то, и другое. И что теперь с этой красотой делать? Читайте в рубрике РетроОднако рассуждения Михаила Леонтьева, опубликованные 27 мая 2014 г.
***
На наших глазах буквально рушится мировой порядок. И если глобальный экономический кризис подорвал внутренние скрепы этого миропорядка, то успешный российский бунт против распорядителя и гаранта этого миропорядка обрушил его внешние публичные формы. Очень сложно руководить миром, внушать инфернальный страх, демонстрируя зияющий под глазом фингал.
***
…В основе всякого миропорядка помимо геополитической иерархии лежит соответствующее данному миропорядку социальное устройство. А также мифология о нём, позволяющая это реальное устройство скрывать в искомой для господствующих элит форме. Идеологической основой социальной мифологии современного либерализма является идея «среднего класса». Адепты действующего миропорядка могут различаться в нюансах и деталях, но они всегда едины в том, что заветной целью в политике и экономике является создание массового доминирующего среднего класса, который только и может быть опорой демократии и современного гражданского общества.
Что, собственно, чистая правда. Если подразумевать здесь реально существующую «демократию» и «гражданское общество». То есть средний класс выступает идеальной имитацией социальной структуры, фиговым листком (ударение любое), прикрывающим реальное социальное устройство. Которому идеально соответствует имитационная демократия, выводящая власть за пределы легальных и публичных карнавальных политических процессов.
…Так называемое общество принципиально противно государству, которое призвано вводить массы в цивилизацию, делая их гражданами. Обществу эти задачи не только безразличны, но и противны. Желание быть над государством, сделать государство средством, вообще обойтись без государства как минимум преступно. Но это не страшно: ведь за пределами государства нет и понятия «преступление». Кстати, в этом контексте особенно умилителен оксюморон «гражданское общество», где «гражданин» со всей очевидностью понимается строго как противник государства.
«Средний класс», то есть — никакой, воплощённое ничто — идеальная среда для этого самого гражданского общества. Формирование массового среднего класса в государствах «золотого миллиарда» было, с одной стороны, следствием конкуренции с реальным социализмом. С материальной точки зрения средний класс подпитывался до последнего времени колоссальным субсидированием потребления, на котором строился докризисный экономический рост в странах «золотого миллиарда». Пузырь лопнул — механизм воспроизводства сверхпотребления сломался, материальные предпосылки воспроизводства среднего класса утрачены.
Повторимся, реальный выход из кризиса для «развитого» мира означает демонтаж действующей системы социального обеспечения, которая и создавала современный средний класс и источника средств на содержание которой больше нет.
С этой точки зрения разоблачать миф среднего класса в некоторой степени излишне: «попрыгайте — само отвалится». Этот конструкт с неизбежностью будет разрушен в процессе выхода (или невыхода) из нынешнего системного кризиса. Ещё более существенным фактором, лишающим «средний класс» места в социальной реальности, становится современная технологическая революция: смена технологических укладов, соответствующая выходу из современного кризиса и, собственно, означающая возможность такого выхода.
В первую очередь речь идёт о двух факторах — о современной роботизации и новых технологиях (3D-принтеры), означающих отказ от массового производства. Отсюда и лишающее смысла массовое сверхпотребление. В новом технологическом укладе, по сути, востребованы только творцы, люди, способные создавать новые знания и умения. Всё остальное могут делать машины.
Обстоятельства складываются так, что экономике будущего большинство ныне живущего населения вообще не нужно. И что с ним делать в действующей либерально-капиталистической парадигме, не очень понятно.
***
…Как уже говорилось, социальная структура любого общества напрямую связана с его военной организацией. К примеру, тяжело вооружённый рыцарь Средневековья представлял собой боевую систему, содержанию и организации которой точно соответствовал феодализм. Эпоха массовых мобилизационных армий с неизбежностью потребовала наделения массово вооружаемых людей неким подобием политических прав. То есть современной демократии. Военная организация будущего на новом уровне практически воспроизводит феодальную модель организации войска, в основе которой — суперпрофессиональный солдат, превращённый с помощью современных средств в универсальную боевую систему. Такая организация войска крайне слабо совместима с современной «всеобщей» демократией.
Ещё раз повторимся: современная модельная социальная система, как и политическая система, является имитацией. Эта имитационная модель не только лжива, фальшива и манипулируема — она непригодна для любой посткризисной социальной организации.
Любая посткризисная социальная организация будет «постдемократией».
Представить себе людоедскую модель «постдемократии» никакого труда не представляет. Собственно, в рамках ныне господствующей модели мы туда и катимся с неизбежностью.
«Постдемократия» нелюдоедского типа может быть только результатом активного социального проектирования, уникальный опыт которого у нас, кстати, в отличие от многих других, имеется. И такая модель в первую очередь не может быть имитационной.
Имитационной, не имеющей никаких шансов воплотиться в реальности, является модель всеобщей демократии, идея фиктивного равенства очень разных людей. Реально работающим социальным механизмом может быть только такой, который наделяет человека правами в ясном соответствии с теми обязанностями и ограничениями, которые он на себя берёт.
По сути, это сословный механизм, отличающийся от феодального прототипа абсолютной и принципиальной добровольностью. Человек приписывается к сословию в соответствии со своей социальной мотивацией. Хочет ли он служить стране и готов умереть за неё, служить Господу или служить себе. В последнем случае, естественно, отказаться от тех политических прав и соответствующего им обременения, которые полезны и необходимы в первом случае.
Интересно, что самые разные авторы у нас так или иначе приходят к неизбежности этой новой сословности, к необходимости создавать (восстанавливать) «открытое политическое сословие как реальный элемент публичной социальной структуры вместо имитации всеобщего участия в политике и власти через институты всеобщей представительной демократии».
***
О текущем и на ближайшую перспективу состоянии американского кризиса и о том, что нам с того прилетит, – заметки Андрея Сорокина в главной ленте для подписчиков
Имитация государства: о вероятном сюрпризе майдан-выборов в США
Имитация государства: о вероятном сюрпризе майдан-выборов в США [Андрей СОРОКИН]
Сегодняшние президентские выборы в США аж за полгода до обрели все признаки майдана. Впрочем, само по себе буйство широких народных масс – это всего лишь антураж. То есть на самом деле – весьма экспрессивное фестивальное внешнее проявление трагической сущности текущего момента.
А сущность в конечном счёте вот какая: мы онлайн наблюдаем системный кризис американской государственности и, шире говоря, глубокий кризис американской цивилизации, её историко-культурной идентичности.
Это не значит крах Америки. Так же, как два наших кризиса и даже две катастрофы государственности в ХХ веке – монархии и советской власти – не стали концом России. То же самое и у пчёлок.
Независимо от исхода выборов нынешняя форма организации американского общества себя уже исчерпала, она более не способна делать Америку грейт эгейн, из-под неё выдернуты опоры и скрепы. Она уже явочным порядком трансформируется. Дело житейское. Вопрос только в том, насколько драматическими кошмарами эта трансформация будет сопровождаться ближайшие годы и, может быть, даже десятилетия. И какими слёзками отольётся окружающим международным партнёрам – это же сверхдержава как-никак.
***
Собственно, в первые дни возобновления «Однако» на новой платформе доводилось рассуждать, что ценностный кризис американской историко-культурной идентичности – это тест на инстинкт суверенитета и государственности. Как оно было и в русских Смутах разных веков.
Коллега Виктор Мараховский категорично предполагает, что шансов пройти этот тест у привычного североамериканского государства не так уж много:
«…Не берусь сказать, что принесёт Америке больше хаоса: поражение Трампа или его победа... Но берусь, пожалуй, утверждать, что влюбом случае возвращения к каким бы то ни было старым и добрым временам быть просто не может.
По простейшей причине: Америки, какой мы её не слишком любили, но невольно уважали, более нет. Она иссякает, потому что вся она, как выяснилось на наших глазах, держалась на специфической этике, а эта этика в свою очередь – на специфической нации-внутри-нации, нации-сословии внутри американской разноцветной толпы, нации-соли в плавильном котле.
И эта глубинная нация сегодня уже не только не большинство, но даже и не стилеобразующее меньшинство».
Что это сулит американской государственности? В общем, мало чего хорошего.
***
Трамп – президент той самой «старой Америки», которая и демографически, и социокультурно съёживается день ото дня. И, главное, несмотря на усилия действующего главы государства съёживается удельный вес и значимость её экономической базы – реального производственного сектора, промышленного капитала. Трамп опирается именно на эти традиционные ценности и материальные слагаемые американского державного могущества. Именно за них он пошёл в бой против глобалистов четыре года назад, за это был любим «глубинной нацией», – и преуспел, получил от неё мандат.
Но, повторяю, сегодня у Трампа нет ни арифметического, ни даже «стилеобразующего» большинства, которое продлило бы ему мандат на следующий срок. То есть выкрутиться-то он может – благодаря процедурному своеобразию американской избирательной системы. Он ведь и в 2016 году победил с меньшинством голосов избирателей, но с большинством голосов выборщиков – нонсенс, но так есть. Отчего бы этому финту не получиться и сейчас.
Но вот какая петрушка: президенту тогда в своей политике придётся переть против большинства американского народа, против очевидного тренда на разрушение, унижение и замену американской цивилизационной идентичности. И, что ещё хуже, против доминирующих секторов американской экономики – доминирующих и в цифрах, и нравственно-ценностно. То есть против условно «партийно-демократической» олигархии.
Да, эта олигархия практикует ущербную экономику – финансово-спекулятивную, паразитическую, имитационную и всякую прочую зелёную энергетику. Но сегодня она подмяла под себя бывшую «старую добрую» Америку.
Государство, которое сумеет приструнить всю эту красоту, называется «авторитарная диктатура». Ничего предосудительного – ради хорошего дела отчего бы не проявить жёсткость, ничего такого религия демократии не запрещает. Вот у Рузвельта же что-то такое получилось в первой половине прошлого века. Но за прошедшие четыре года у Трампа не обнаружилось необходимых для такого политического режима силовых инструментов: полиции, армии, национальной гвардии, «батальонов смерти», – опричнины в конечном счёте.
А без всего этого американская государственность в версии Трампа-2 вынужденно скатится к имитации собственного содержания, сохраняя внешние декорации. Но постоянно отбиваясь внутри от обструкции и майдана на грани Гражданской войны.
***
Торжество же кукловодов Байдена чревато обрушением даже декораций. Сама суть имитационного, фальшивого капитала отрицает суверенную государственность. Заметьте: в этом случае конкретный старый и не вполне в уме президент не просто марионетка, он вообще фикция, а кто на самом деле первое лицо (первые лица) мировой сверхдержавы — и не угадать.
С точки зрения какой-никакой вертикали управления в этой идеологии Америка по факту стремительно превращается в конгломерат (то есть свалку) даже не штатов, а социально-этнически-территориальных бантустанов. Чистый такой постиндустриальный феодализм.
Реальные же функции имитационного централизованного государства в такой модели сводятся к попыткам сохранить экономическую модель глобалистского мироустройства — ведь на чём-то же должен паразитировать правящий класс.
Возможно, это и есть вызов времени. Возможно, это и есть перспективная форма социально-политической организации общества — государства XXI века.
И, в общем даже хорошо, что её обкатают на кошечках.
***
Было бы ещё лучше, кабы Америка не была ядерной сверхдержавой.
Но это, пожалуй, единственное (хотя и тяжеловесное) внешнее обстоятельство, которое Россия должна учитывать в своих отношениях с данным уважаемым международным партнёром, следуя при этом своим суверенным интересам.
Есть, правда, и более тревожное обстоятельство, но оно не в Америке. Известно же, что все внешние угрозы России находятся внутри неё. А именно: самопровозглашение элитами себя как американских вассалов (неважно, «избранных» или «потерпевших»). К этому нет объективных предпосылок — это такое традиционное состояние загадочной боярской души. И к бабке не ходи: американские выкрутасы с собственной государственностью найдут живой руководящий отклик в этих романтических душах и незрелых умах.
Впрочем, и это дело привычное. В конце концов, всего лишь ещё один сильный элемент принуждения России к самоопределению.
________
Об особенностях и закономерностях нынешней фазы американского майдана для постоянных подписчиков:
Трагедия в декорациях фарса
Где талию делать будем: о шкале понимания прошлого в суверенной исторической политике [Андрей СОРОКИН]
Ровно две недели назад на форуме «История для будущего» прозвучали термины «исторический суверенитет» и «государственная историческая политика». У нас тогда был опубликован доклад по горячим следам с обещанием ввязаться в обсуждение по существу.
Вот и пора.
Тем более, что в эти выходные инициатор идеи Владимир Мединский опубликовал связный конспект о семи тезисах, которые дают доктрине общее очертание. И это удачный повод: есть о чём предметно говорить.
***
Вот его тезисы:
(1) Об исторической политике как части политики государственной: это о том, что изучение и трактовки прошлого не стоит пускать на самотёк.
(2) О необходимости исторического суверенитета: не «давать отпор», а самим формулировать и продвигать собственное понимание опытов и уроков прошлого.
(3) Об объективных исторических оценках: сверять события и действующих лиц прошлого с конкретными обстоятельствами их эпохи, а не с абстракциями.
(4) О позитивной истории: надо любить Родину, гордиться ей и не умалчивать то нехорошее, что было.
(5) Непрерывность и единство нашей истории: о том, что современная Российская Федерация – правопродолжатель всех форм нашей государственности.
(6) «Синхронная история»: о том, чтобы изучать собственное прошлое в параллели и сопоставлении с одновременным прошлым других народов; ну, например, чтобы из истории Октябрьской Революции не выпадала Первая мировая война и наоборот.
(7) О воспитании «сложного человека»: это о том, как хорошо бы качественно и изобретательно преподавать историю в школе.
Тезисы, признаться, разнокалиберные и, скорее, ставят вопросы, чем дают ответы, – но это не беда, они для этого и написаны. Главное, что они логически связаны и идеологичны. Вполне годный план, чтобы набивать его процедурами и смыслами.
Но начну я сегодня не с этих семи тезисов (куда они денутся), а с научно-методической преамбулы.
***
Вот Мединский справедливо указывает на необходимость чёткого критерия исторических оценок. Мол, раньше у нас был марксистско-ленинский истмат. А нынче: «Ничего. Пустота… Обосновалось вместо истмата примитивное «историческое либертианство», этакая идеологическая основа для поэтапного низведения России до статуса сырьевой колонии «регионального значения», лишённой и своей истории, и права голоса в настоящем».
Правильно говорит товарищ. Какой же это «исторический суверенитет», если у нас нет адекватного научного метода изучения и понимания исторических опытов? Кстати, именно изучения и понимания, а не «оценок»: прошлое не больно-то нуждается в наших оценках, оно уже и так случилось. Собственно суть истмата как раз в этом – в научном методе познания и понимания.
При этом сам же автор «семи тезисов» ни на какой сколько-нибудь внятной научной шкале ценностей не настаивает. В его презентации нашлось место только для одного отрицательного примера из нашей истории, чем «гордиться нельзя»: «Репрессии… были обусловлены системой, созданной Лениным и Сталиным… исключить даже теоретическую возможность воссоздания подобной системы».
Заметьте: помощник президента РФ грустит не над прецедентами национального предательства элит, не над периодами деградации и распада страны, – он конкретно осуждает «систему», которая восстановила российскую государственность и вывела её на качественно недосягаемые вершины. Да ещё и предостерегает от «воссоздания». Даже не сравнивая ни с объективными характеристиками конкретной эпохи, ни с «синхронными» опытами наших тогдашних международных партнёров. Очень смелая диалектика.
На самом деле именно поэтому советская эпоха и есть приоритетная мишень ненависти наших международных партнёров и иных потерпевших: потому что она самый яркий и показательный образец всемерного укрепления государственности России и её суверенитета.
Возможно, действительно есть научный метод, согласно которому этот опыт надо оценивать как «недопустимый». Или рассматривать один из элементов этого опыта в отрыве от целой сущности, не интересоваться ни природой элемента, ни природой сущности, – и абсолютизировать именно нехорошее. Нам же этот метод не назвали, а просто ознакомили с политически целесообразным приговором. Так оно по-современному патриотичнее, и начальство не будоражит.
Но вот, например, тоже умный Александр Галушка использует другой метод для научно-прикладного изучения эпохи. Он тоже гуманист, либерал (в хорошем смысле) и на самом деле практикующий православный христианин, не имитирующий модные поветрия, – но приходит к диаметрально противоположным выводам: о безусловной необходимости воспроизводства модели экономической эффективности и победоносного суверенитета. Хотя репрессии ему тоже не нравятся.
Какой линейкой измерить, где тут правильно?
Ну, собственно, ради этого и обсуждение.
***
Между тем научный метод истмата – измерение истории сменой общественно-экономических формаций – сам по себе никуда не пропал. Он по-прежнему задаёт внятные параметры познания и изучения. Им просто высочайше велено не пользоваться – но это характеризует не истмат, а современное состояние и состоятельность отечественной исторической школы. Собственно, именно отсюда и озабоченность «историческим суверенитетом».
Но, как и всякий гуманитарный научный метод, истмат не есть застывшая догма: им ведь изучают развитие сложных систем, поэтому он и сам сущность сложная и развивающаяся. Да он, кстати, и при жизни рассматривал себя как адекватный эпохе инструментарий, а не как «единственно верное учение» или, тем более, предмет поклонения.
Если обожествлять марксизм как нечто всесильное, тогда куда девать рухнувшую в конечном итоге практику строительства коммунизма в России и в странах социалистического блока? Ведь по схеме эта красота должна была прийти на смену капитализму как более продвинутая формация. А если столь же язычески отрицать советский проект, то куда девать беспримерные триумфы суверенитета и государственности России? Они ведь должны быть нам образцом, но при этом не могли же взяться из ниокуда.
Если же научный метод не обожествлять, а использовать именно как научный метод, да ещё творчески развивающийся, – тогда глупых вопросов становится меньше.
***
Пресловутая смена общественно-экономических формаций происходит объективно, но не по расписанию, не в безвоздушном пространстве. И никакой марксизм этого не отрицает: он действительно главным образом про политэкономию, но ведь «базис» и «надстройка» есть диалектическое целое (кстати, поэтому и «политэкономия», а не примитивно-спекулянтский «экономикс»). Как учил нас потом тов. Сталин, мы не можем отменить законы исторического развития, но мы можем их знать и ими руководствоваться. Попросту говоря, законы – это функция базиса, их знание и применение – это функция надстройки, то есть сознательная деятельность человека. Который и есть творец истории. Успешный или незадачливый – это уж от его смышлёности и дееспособности зависит.
Революция, к которой принято вульгарно сводить истмат, только тогда имеет смысл, когда она вынужденно приводит надстройку в соответствие с объективными характеристиками базиса («таран истории», как определяет это российский историк Александр Шубин). Если государственный переворот совершается ради перераспределения барышей между элитными кланами, – то это никакая не революция, а тупо майдан. В то же время, если государство само владеет научным методом, понимает закономерности исторического развития и озабочено благополучием и успехом страны, – то ему и государственный переворот без надобности, оно само революционно. Ну, или эволюционно, раз уж Путину это слово больше нравится. Но при таком подходе разница между революцией и эволюцией – чисто процедурная. Поэтому планомерную эволюцию (или модернизацию, как принято в российской исторической практике) называют ещё «революцией сверху».
Так или иначе, закономерности исторического развития, кроме смены общественно-экономических формаций, включают в себя и характеристики той среды (эпохи, народа, географии и климата, в конце концов), где эта смена происходит. Поэтому одни и те же модульные закономерности в своей сложной историко-культурной конкретике по-разному проявлялись в России, в Америке, в Германии или в Китае. Да и по сию пору ни одна из утопий глобализации (ни американская, ни советская, ни какая-либо другая) не слила эти разные народы с разными повадками в единое «человечье общежитье».
И эти «переменные» в закономерностях исторического развития – тоже в той или иной мере константы. И любой научный метод должен включать их в свою сложную шкалу критериев познания и понимания. Ну, и оценок, ладно уж.
***
Факторы, которые объективно определяют историческое развитие России, в конечном итоге складываются в субъективную, но непреложную мотивацию: безусловный приоритет дееспособной государственности и суверенитета. Вплоть до самодостаточности и сверхдержавности.
Сознательная деятельность наших предков, собственно, именно этот вектор и имела со времён Рюрика – то есть с того момента, с которого наука история что-то определённое знает о наших предках. Ну, правда, не о том же они в свои дремучие эпохи думали, что «феодализм – светлое будущее человечества». Жизнь обустраивали да от врагов отбивались – а это никак без суверенной и сильной державы.
Строго говоря, в мотивациях отцов-основателей США, вождей Великой Французской революции, множества других «синхронных в истории» международных партнёров, – мы увидим те же самые соображения: государственность и суверенитет. Но это для иллюстрации, наша забота сейчас – собственная историческая политика и её стержень.
И вот если видеть в истмате и эту идеологическую плоскость, которая определяет суть русской истории, – тогда шкала «оценок» обретает более предметные очертания.
Народный инстинкт государственности и суверенитета сильно упрощает понимание исторической сущности и ополчения Минина-Пожарского, и Октябрьской революции с последующими пятилетками (и да, репрессиями), – мы увидим, что это вещи одного порядка, что 4 и 7 ноября, по занятному совпадению, но очень не случайно стоят рядом в календаре. Ведь именно поэтому современная РФ «правопродолжатель», а не с бугра сияющего гуманизма свалилась. Есть чего «правопродолжать».
Мы увидим, что «прогрессивность» или, наоборот, «реакционность» эпох и политических сил определяется в первую очередь их соответствием (или нет) масштабам задач русского государственного строительства в конкретное время и в конкретном месте. Мы увидим, что задачи русского государственного строительства вообще никак не противоречат марксистским «общественно-экономическим формациям» и «развитию производительных сил». Это вообще одно и то же: государство, отрицающее законы исторического развития, не может быть ни дееспособным, ни суверенным.
А без дееспособного и суверенного государства у русского народа не может быть истории. Его вообще тогда не может быть.
Думается, это вполне годная точка отсчёта суверенной исторической политике. Хотя и не исчерпывающая, конечно.
________
Где не рождается истина. Почему без установления методической точки отсчёта контрпродуктивны потуги т.н. «общественного консенсуса» в исторической политике, – читайте в обстоятельной рецензии на диспут между «Цифровой историей» и «Дилетантом» в главной ленте «Однако»:
