Доброе утро, добрый вечер. Между вами семь часовых поясов. И здесь, на микрорайоне Мытищ, отворачиваться от панельного дома в серых облаках за окном — и, смотря вблизь и вдаль, в монитор, за белым полем нового сообщения различать поднявшееся над океаном нестерпимо яркое солнце, холодную дымку в отрогах молодых гор, кильватерные следы кораблей поверх тёмно-синей бухты. Когда у тебя ночь, тогда же у неё — утро.
Ты примешься вспоминать. Ребёнок соединяет пунктирные линии в альбоме-раскраске; получатся телефон, уссурийский тигр, пехотинцы в касках. В десятый и миллионный раз подыскать последовательность: а начало? Когда? Приглашение выступить на форуме некоммерческих организаций? Нет, не то, ещё раньше. Случайное знакомство на пикнике в Измайловском парке (задеть локтём, уронить бокал, заместитель министра)? Случайно оказаться на цоколе Государственной Думы, загоняя в Сеть напрямую трансляцию митинга под освобождение какого-то Алексеева? Ты назвал её: «Митинг за Алексеева — наживо»; удачное определение взял в украинском, не любя обычно используемый англицизм «LIVE». Натянутые улыбки, после как тебя хвалил сам Габриэль Арамов: «Твои онлайн-трансляции. Это надо. Я будто снял очки! Работаешь на меня?» И при награждении в центре Сахарова ты честно хотел пояснить: оказался на цоколе Думы случайно, и начал как бы трансляцию — шутки ради, просто опробуя модный мамин подарок: «Ну золотуля, тебе уже двадцать пять, куда без айфончика?» И твоё признание сорвёт аплодисменты: «Вот подлинная гражданская журналистика! В наши дни генератором новостей становится прохожий, вооружённый социальной активностью и мобильным устройством!»
Либо всё-таки 22-го августа, когда телефонный звонок и неловко ответить «А кто говорит?» на приветствие с правительственного номера: — Ты, по-моему, даже премию? У нас форум. Нам бы как бы хэдлайнеры в рамках площадки «Медиа». Транспарентность, борьба с коррупцией, ну и это. Мы билет, вылет завтра. Посадочный талон сохраняем! — Куда? — В Сталинград. Ну там и естественно, довезём, подовстретим.
Ты знаешь номер паспорта наизусть.
Над выжженными степями вспомнишь августовские дни, как будто всё произошло не с тобой, и как будто не было танковых колонн, поднимающих пыль за полнеба; французских, породы першерон, лошадей, влёкших белые бочки с водой; самолётов, летевших настолько низко, что были различимы злые лица пилотов.
Ты видишь, на гребень балки медленно, смешной неуклюжий утёнок, вползает нелёгкий танк; и воспоминание, словно в отдалении — кто говорит? отец? прадед? — «Как на тигру вместе с нами пойдёшь — возьми запасные портки. Такое всегда и со всеми. Смеяться никто не будет. Возьми!» — и ты снова испытаешь нестерпимое ощущение внутреннего ожога, раскалённой иглы, пронзающей твои внутренности, когда бронированная башня переводит орудие, выбирая тебя, а другой частью сознания спокойно отмечаешь: поднявшийся на задние лапы тигр походит на человека. Столетия укладываются в секунды, благодаря которым цепочка поколений продолжена и тобой.
Пятнадцать минут, полчаса. В зале прилёта вас никто не встретил.
Наберёшь номер заместителя министра, желая сказать: это именно тот аэродром, на котором Паулюс пытался обеспечить воздушный мост — последнюю надежду окружённой 6-й армии вермахта. Замминистра ответит: — Ы-ы… Ну дык… У нас губер тут. Вы такси, но чтоб чек! — По какому адресу? — На Сарпинский! Главное, тебя встретят!
— Сарпинский? — оживился таксист. — Как же, остров на Волге, теперь там гражданский форум. Живут в палатках, готовят на кострах. Тысячи две ребят. Можно грант получить, племяшка второй год ездит. Я вас отвезу к переправе.
Посередине реки тебе кажется, будто баржа уменьшилась, наяву стала малой и неизрешечённой, как-то слёг дым горящих нефтехранилищ, утолён голод пуль. Только солнечный блеск, чистый песчаный берег приближающегося острова, ослепительная улыбка парня, сидящего за штурвалом катера из неизвестного, прочного, как листовая сталь, и вдруг лёгкого, как папье-маше, материала: «Вот они, уже встретят!» — и словно отвечая, тоненькая фигурка на пристани машет вам.
Зимний вечер, бульвар, мягкий снег, золотое свечение за стеклянной дверью библиотеки. Ты случайно попал на лекцию известной писательницы.
— Нашей письменности почти пять тысяч лет. Полных пять тысяч лет истории литературы. И за всё это время были написаны все возможные истории, был изложен абсолютно любой сюжет. Поэтому сейчас нам остаётся только один сюжет, — говорит она, — только самый простой. Повесть о проститутке, которая не может получать наслаждение от физической любви. Повесть о сыне, который не в силах найти блудного отца. Повесть о мужчине, который не в состоянии забыть об один раз увиденной женщине.
И всё то же самое ощущение невидимого удара, когда ты понимаешь: да, это твоя жизнь, да, это твоя смерть, и твоя судьба, и твоя бесконечность.
— Я должна забрать ваш посадочный талон. И квитанцию на такси, пожалуйста. Могу предложить вам чаю?
А если бы в Измайловском не уронил бокал; если бы закончились авиабилеты; если бы нацеленная в сердце тигра винтовка подала осечку?
Ты смотришь на монитор, в белой прямоугольник нового сообщения. Ты напишешь о том, что давно употребляешь наркотики. Твоё наркотическое вещество названо первыми буквами алфавита: А, Б.
— Я отведу вас на площадку «Медиа». Хотя ой, извините, я с вами даже не поздоровалась!
Ты напишешь о том, что смотришь на неё, перебираешь её фотографии в социальной сети. И хотел бы зарыться бледным лицом в её сокровенные волосы, и хотел бы нежно и трепетно ласкать её царственное и совершенное тело, и хотел бы истринуть усладостную частицу жизни в неё. И смотря на неё, ты хотел бы создать многомиллиардный бизнес, написать нобелевскую речь, пройти по канату, натянутому меж небоскрёбов, или в Государственную Думу. Ты хотел этого не для того, чтобы основать рабочие места, отстоять суверенитет, ободрить обездоленных, — ты хотел бы этого для того, чтобы можно было уставить её спальню цветами, привезёнными спецрейсом из Венесуэлы; украсить её точёную шею бриллиантом с лучшей биржи Антверпена; уместить на первой странице романа, который выложат пирамидой в главном зале книгомагазина «Москва», посвящение ей.
— Я знаю, о чём ты думаешь, — говорит Габриэль Арамов. — Но девушка — она ведь не того ждёт. А надо — обнять, чтобы перехватило дыхание. А надо — поцеловать, чтобы ах! А надо — сказать: «Я хочу тебя!»
Ты напишешь о том, что никогда не расскажешь ей о своих чувствах: и не потому, будто у тебя нет шансов не то чтобы на любовь, но даже на благосклонную улыбку, — а потому, что воплотить мечту въявь — означает убить горечь необладания, которая побуждала пересекать радиационные пояса и читать на передовицах центральных газет заметки о своих онлайн-трансляциях; да и разве же возможен союз мужчины и женщины без того, чтобы одна личность не пыталась тиранически возобладать и всеподавить иную, и без того, чтобы каждый день, каждую секунду ваши отношения не умирали из тягостных мелочей, которые только пожирали время, только отвлекали от величайшей цели: поменяй мусор, вынеси лампочку, завари голубцов?
Ты вспоминаешь детали, ты не помнишь о главном. Открытые туфли под маленькую лёгкую ногу, тонкий пояс на платье леопардовой расцветки, тёмные волосы, кожа с медным отливом, чуть раскосые большие глаза — еле ощутимая дисгармония, без которой не предстал бы шедевр. И да, как её зовут, ведь она представилась, едва ты вышел на остров? Сидеть под навесом на берегу, за грубо сбитым столом, на широкой лавке обедая с другими экспертами, прилетевшими ради лекций площадкам: «Волонтёрство», «Медиа», «Гражданское общество» — и искать в телефоне, скрывая от посторонних экран, личный профиль заместителя министра: искать в социальной сети (помнил, как его-то зовут — вот же карточка), и снова ощутить нестерпимый ожог, найдя в списке его друзей фотографию. Ошибки быть не могло, тебе даже не надо сравнивать изображение, которое хранится на сверхнадёжном сервере за многие вёрсты, в толще гренландского ледника, — с лицом девушки, разливающей майский чай в четырёх шагах. Ты — она. Анна Бырова. Ошибки не может быть, ведь в твоём подсознании, равно как и у каждого, навечно и враз определена единственно верная комбинация: вот этот цвет радужной оболочки глаз, вот эта конституция тела, вот эта длина стопы, — фенотип. Облик женщины, чей генетический код наилучшим образом войдёт в сочетание с твоим — для рождения здоровых и жизнеспособных детей, ради хромосомного разнообразия, ради выживания вида. Ошибки не будет, потому что это сильнее тебя, сильнее чего бы то ни было. Электрохимические импульсы в коре головного мозга, пороховые газы, толкающие пулю в стволе.
Заканчивая письмо, ты напишешь о том, что тебе остаётся только попросить Бога, чтобы Он даровал ей достойного мужа; попросить не за этого человека, ибо её муж и так будет счастливейшим из мужей и рядом с нею сам станет равен богам, — нет, попросить за неё, чтобы Он даровал ей благополучие хотя бы за то, что она вдохновила Творца на великое творение, сама не подозревая о том. Допечатав точку, ты поразишься, как могло твоё послание занять ровно весь прямоугольник нового сообщения: весь, ни на пробел меньше, ни на строку больше. Такое случается, когда рукой водит Бог.
И опять звонок правительственного номера; система услужливо определит — последнее общение три месяца назад: — В общем, значит. Нам площадка «Медиа», и преподаватель. Как бы вылет завтра. — Куда? — Во Владивосток. Посадочную квитанцию!!
Вы обедаете на волжском берегу, на Сарпинском острове. И в беседе с почётным гостем, заместителем министра (о, как непринуждённо теперь он беседует, как случайно и властно обнимет, когда смеются вместе), она упоминает, что её мама — русская, а что её папа — узбек. Впрочем, она добавит, не люблю отца, были некоторые моменты в семье, иногда хочу, чтобы об этом человеке ничто не напоминало.
Она — Анна Бырова. Миллионный раз пересматриваешь её фотографии в соцсети: вот, пару недель назад, — вот она с красным дипломом на фоне Сталинградского университета, и в таком же платье — конечно, не ядовито-багровом, а нежно-розовом, бокал молодого вина. Как смел ты полагать, будто она глупа, — ведь разве-таки возможно существование красоты без ума и мудрости, за которыми следуют и изящный вкус, и железная дисциплина: трижды в неделю — спортзал, четырежды — косметолог, и бесконечно — улыбка, доброжелательная, без малейших намёков на переход за грань, а только выражая готовность помочь, как и подобает хорошему воспитанию. И отныне тебя не прельстят ни власть, ни богоискательство, ни богатство, ни довести до исступления и бросить на бой толпу, точно оппозиционер Алексеев, у которого ты брал интервью в автозаке, — нет, исключительно красота женщины: это единственное, что представляло смысл, это единственное, что имело значение.
— Я знаю, о чём ты думаешь, — говорит Габриэль Арамов. Он полноват, сед, улыбчив. Он выстроил медиа-империю. Он один из влиятельнейших людей страны. — А ты думаешь, девушка — она разве того ждёт? А она ждёт — чтобы увидел её, подошёл, встал перед ней, сказал: «Ты станешь мой женой». А она ждёт — увидел её первый раз, подошёл к ней, взял за руку, уверенно, свысока, спокойно сказал: «Ты станешь моей женой».
17 октября, в такси к аэропорту, запустишь на телефоне свежее приложение для просмотра видеороликов (чем бы то себя занять по-за восемь часов до Владивостока). Не надеясь, не думая, выводишь по строке поиска её имя — первое, что всегда приходило на ум.
Ты уже забыл, каково испытывать незаметный удар каждой клеточкой тела, и жаркую истому, и дрожь, и головокружение, и лёгкость, как падаешь, оступившись на льду. Стоп-кадр одного из найденных видео. Смоляные волосы, прямой нос, большие и чуть раскосые глаза, высокий лоб, тонкие губы, слегка вытянутый овал лица, крыловидные брови.
Тебе кажется, сердце остановится. Поначалу до двухсот в минуту, потом до неосциллирующего прочерка.
Негнущимся пальцем крутануть комментарии: «слова, исполнение» — какой-то сталинградский певец; «актриса» — а... а... задыхаешься. Анна Бырова.
Чёрно-белый видеоклип неизвестной музыкальной группы. Ты снова понимаешь: где бы она ни была, где бы ни оказалась — любое окружение станет совершенным, потому что совершенство — она.
Объектив камеры висел над широкой кроватью. На одной половине метался, дремал, сидел молодой человек, тот самый сталинградец. На другой лежала она. Она была в нижнем белье. Две полоски тончайшего шёлка едва прикрывали её грудь и бёдра — и что может быть восхитительнее, чем тонкая талия и высокая грудь, чем такая тонкая талия и такая высокая грудь; но и до предела раздетая, она оставалась по-прежнему стыдливой и скромной, по-прежнему ясноокой и чистой. Тебе захочется только одного: дверь машины, мешком на шоссе, чтобы никогда, никогда, никогда, никогда больше не наблюдать этого законченного, несравненного, божественного, на веки и тысячелетия застывшего в динамике фильма.
Ты будешь потрясён выразительностью скупой картины: чёрный фон комнаты, белая простыня, белое великолепное, без единого грамма жира, но и без бугристых мускулов, именное такое, каким и должно быть, совершенное женское тело в чёрных кружевах трусиков и бюстгальтера, белое лицо с печальными чёрными глазами.
Видимо, таксист кое-что почувствовал, или увидел во внутрисалонном зеркале (банальный штамп, казавшийся тебе искусственным в киноамериканщине) и спросил; наверное: «Вызвать скорую?», или может быть: «Какой терминал?».
Её чёрные глаза казались бездонными, тело и лицо — особенно тонко очерченными на деколоризованной киноплёнке.
Они были рядом (следовательно, он одет; но его, пересмотрев ролик двести семьдесят раз, почему-то не запомнил), однако она оставалась бесконечно далека. И хотя всё было явно до слов, ты подсоединил наушники и выслушал очевидные, много раз повторённые, бесхитростные слова — именно по той мере искренние и пошлые, чтобы через неделю их начал повторять мир.
И он пел о том, что смотрел на неё — он смотрел на то, как совершенна её красота, как легки и мимолётны её движения, выверена её поступь, утончён её вкус. И он знал, что любой мужчина отдал бы всё, чем располагает, ради того, чтобы очутиться с ней: глупый — отдал бы всё, чтобы провести с ней ночь; умный — отдал бы всё, чтобы провести с ней жизнь. Да, это было б счастье: просто смотреть на то, как совершенна её красота — о, лишь только смотреть, и ничего больше, не пачкая великолепное тело грязными прикосновениями. И он пел ещё, и он пел о том, что он вспоминает её улыбку, и смех, ровные белые зубы, и вспоминает и её запах, и жест, и автограф, и царственную стать женщины, которой принадлежит весь мир, потому что она обладает редчайшим и исключительным дарованием — красотой, но несмотря на то, остаётся проста и внимательна, открыта и прямодушна. И он пел о том, что вспоминал сочетание несовместимого, эти обращённые к нему добрые слова, приветствия, случайные прикосновения — всё, бывшее с её стороны только проявлением вежливости, только проявлением вежливости. И единственные чувства, которые она испытывала бы к нему, — это снисходительная симпатия к милой комнатной собачке, оригинальному узору стен. Хорошо, что всё ограничится ими, пел он: ведь он никогда не смог бросить к её ногам земной шар, выбрасывать миллионы, чтобы она могла одеваться в Милане и Дюссельдорфе, дать ей блестящее общественное положение, услышать «Евгения Онегина» в Сиднейской опере — то есть дать наименьшее, чего она заслуживала. Ты пересматриваешь ролик до тех пор, пока не разряжается телефон, и удивляясь тому, как можно столь большой текст уложить в три-два песенных куплета.
— Сынуля, ну что? — спрашивает мама. — Не убивайся, не нужно. Ведь никто и никогда не будет любить тебя сильнее, чем я.
— Да, никто и никогда не будет любить меня сильнее, чем ты.
И ты будешь поражён, когда восемьдесят парней и девчонок, и даже и постарше тебя, начнут выполнять распоряжения лектора: подначивая с малозначительного (так здорово, как нас много, усядемся полукругом) и до подавляющих личности: а теперь сыграем в «Луноход» (выбрал девушку небольшого роста, в мешковатой футболке, с бесцветными волосами, с неровными брекетированными зубами; не потому, что она неуверенна и боязлива, нет, а именно потому, что она отважна и баллотировалась в депутаты муниципального собрания, она хочет быть первой, и быть в центре внимания) — начинайте. Встаёте не четвереньки, ползаете, как ребёнок — вы помните, вы же были ребёнком? — со словами: «пи-у, пи-у, я — Луноход!», а потом касаетесь кого-нибудь носом под коленку, и он тоже опускается, и так ползаете, пока не вовлечены все.
Потом ты упомянул, насколько символично оказаться именно здесь, на берегу Волги, сегодня, 23 августа, но ничего не увидел в ответном ожидании лиц. Неужели? То есть кому как не вам, сталинградцам?.. Устало и нехотя: школа, ветеранский час…
Неожиданно ты принялся объяснять, как день в день, ранним утром, когда катер вёз тебя на остров Сарпинский, семьдесят лет назад, 23 августа 1942-го, танковый корпус генерала фон Виттерсхайма прорывается к Волге на участке Латошинка–Рынок, в десяти минутах быстрой ходьбы от ещё работающего Тракторного завода. Вечером, в 16 часов 18 минут, массированный авианалёт. Взметённые очаги пожаров сливаются воедино. Перегретые воздушные массы подняты в тропосферу. Нагреваемый следом холодный воздух также восходит вверх. Гигантский огненный вихрь — доменная печь. В эпицентре — одна тысяча градусов. Телеграфные столбы вспыхивают, как спички. На улицах и площадях горит асфальт.
— Какое отношение то, что вы нам рассказываете, имеет к некоммерческим организациям и нью-медиа?
Странно, а не спросили во время игры в «Луноходы». Весьма опасный момент.
Помолчав, ты медленно пересёк шатёр, где происходила лекция, сел на траву подле возмутителя, не смотря на него. Помолчал; Господи, спаси; зачинаем.
— Во-первых. Нужно говорить не «то, что вы рассказываете», а «то, о чём вы рассказываете». Во-вторых. У меня в кошельке сто золотых рублей. (Доставая.) Кстати, что я только что сделал? Правильно: визуализировал образ. Теперь эти конкретные деньги заставят вас поверить, что они почти в ваших руках. Ну так вот. (По-прежнему не глядя на обидчика, ой ли всем понятно: обратился к нему.) Я предлагаю вам сто золотых рублей, коль скоро вы согласитесь немедленно встать на моё место и хотя бы десять минут рассказывать о Сталинградской битве, так, чтобы нам было интересно послушать. (Победно оглядев аудиторию.) Меня ведь вам было интересно? Так что же, всего десять минут — предлагаю вам, то есть по целому червонцу в минуту, предлагаю вам, сталинградцу.
— Я родился в Ростове же!
— Разумеется, написано у вас на футболке. Ну а я в Мытищах — разве что меняет? И в-третьих. Возражая оппоненту, вы можете привязаться не к очевидному факту, который нельзя оспорить, а, например, к ошибкам речи, как сделал ранее я в вашем отношении. Кстати, сколько у меня аргументов? Припоминаете? Во-первых, во-вторых… Три. Всегда используйте троичную композицию, ибо она убедительна.
Разумеется, вопрос очень важный. Действительно: почему? Потому что современный медиа-менеджер — это всегда лидер, а главное качество лидера — мастерство общения, а главное в мастерстве общения — сила убеждать. Потому что современная медиа-среда — это угодить в автозак вместе с Алексеевым, чтобы взять у него интервью на волшебную пуговицу. Потому что современные медиа-технологии — это два часа девятнадцать минут под ледяным дождём у дверей гостиницы «Фонтенбло», куда не пустили на пресс-конференцию; дожидаться, уже на выход, и ровно тогда, не ранее, не попозже, когда не вильнёт увернуться — под камеру и под диктофон:
— Так что с тем переводным векселем?
По крайней мере, так тебе говорил Габриаэль Арамов. Но ты, рассказывая, не верил, во что говорил, в отличие от него, потому что единственное, для чего ты выводил ребят на широкий берег острова Сарпинский в упражнение с «Луноходом», — сугубо для того, чтобы Анна Бырова заметила, насколько оригинальна твоя лекция и насколько легко ты управляешь толпой самых горделивых и самовлюблённых, кого никто и никогда не покорял не по воле, поскольку их призвание — создавать смыслы.
И она действительно прошла мимо (она ведь в оргкомитете форума), и она улыбнулась, и когда она подавала чай, ты подумал: из этих тонких рук выпил бы даже яд, если окончательное, что различимо в жизни, будет её лицо. Поздним вечером отвезут на микроавтобусе «уаз-буханка», и ты радовался, что сидеть рядом и за ней — поэтому, не скрываясь, можно постоянно смотреть на неё. Ты сидел, когда она садилась, и первой мечтой была, чтобы она рядом с тобой, но ты понял, насколько счастлив, раз можно именно так, беспечно и не скрываясь, любоваться наискось от неё.
За окном на поля опускался розовый серп заката, в низине скользил туман. Машина тряслась на рытвинах, показывая тебе небо, высокое, ещё голубоватое, с расходящейся полосой дыма спокойного костра и с одиноким дубом на холме. В подступающем тумане, казалось, корни дерева росли из-под облаков. Ты открыл окно. Лёгкий прохладный ветер с невидимой отсюда реки, живой освежающий воздух. По другую сторону, уже почти в темноте, золотые огоньки в квадратных оконцах изб, наклонное бревно журавля-колодца, верхним концом взлетевшее выше крыш.
Ты вспоминал когда-то увиденную киноленту, где ангел, увидев цирковую гимнастку, оставил своё божественное, чтобы остаться с ней. Ты жалел об одном: что у тебя нет бессмертия, от которого отказываются ради женщины.
Легли в бревенчатом доме, с высоким, теряющимся в темноте потолком, с еле ощутимым запахом остывающего после знойного дня дерева. Потемнело, во дворе поставили стол, и вместе со всеми ты осушил первый стакан (в отличие от них — последний и яблочного сока), и рядом с тобой была Анна, и ты опять мог, не скрывая, засматриваться в неё, и опять напомнил: сегодня 23 августа. Все искренне удивились, а даже она, сталинградка: — И что?
Ты лёг спать, заснул, не слыша пьяной беседы, ни посвиста соловья. Много ночей ты плакал, вспоминая ночь, когда она была близко, за дощатой стеной. И ты вспоминал ту ночь, посмотрев тот видеоролик, посмотрев на её великолепное тело, и ясно вспоминал сон и явь, каплю вина, стекавшую по тонкой губе, свободное платье, белевшее в темноте (когда успела переодеться?), и как машина везла вас через поле, когда тебе казалось, будто счастье — вот.
Наутро замминистра посмеивался: — Куда свалил? А девки всё о тебе аскали — подушёл?
И ты вспоминал первый день, как и первую ночь, утро дня второго, и говорил так и не подысканные слова. Твои сутки на острове истекли, следовало уезжать.
У реки, на пристани, она спросила: мне надо в Сталинград, не знаете, где купить контактные линзы?
Ты подошёл к ней, дотронулся до локтя — посмотрим на телефоне?
Она улыбнулась и подалась — конечно!
И она доверчиво и внимательно смотрела на тебя. Позже ты понимал, что она смотрела так потому, что ей нужны были контактные линзы, тогда как единственным адресом оптики бывал ты.
Сеть на телефоне, однако, не заработала — закончились деньги или много чего.
Она продолжала ждать, испытывая неловкость, а ты неуклюже повторял — вот те надо же ну как будто сейчас подождите минуточку чуть почти — и кто-нибудь рядом успел подсказать, она села на последнее свободное место в отходящем катере, и ты смотрел на летевший по волнам белый корпус, который, удаляясь, похож на альбатроса, потом на чайку, потом на бабочку, и тебе казалось, будто впереди — жизнь.
В аэропорту Владивостока вас, как ни удивительно, встретили. Ты стоял на палубе военного транспорта, с тремя парусными мачтами и пока небольшой, но уже хищной паровой трубой. Чувствуя жжение в глазах, вместе с остальными зачарованно созерцал просторный укрытый залив, густой широколиственный лес над белой песчаной каймой. Ни одной постройки на берегу, ни одного столба дыма промеж высокими сопками. И вы слушали удивительную, торжественную тишину, и вы знали, что перенесёте на эту землю имена античных богов и героев, подобно первым людям, давая всему названия: бухта Патрокл, бухта Улисс, бухта Золотой Рог, бухта Аякс. И вслед за античным логосом здесь пребудет слава тысячелетий, здесь раскинется город, новый Второй Рим, величавый Цареград Восточный.
И ты подобрал те слова, которыми наконец обратишься к ней в социальной сети; привычными до автоматизма жестами нашёл её профиль, как делал семь тысяч раз, пересматривая её фотографии.
Страница удалена.
Не сразу прийти в себя, тупо разглядывая заглушку, соответствующую деактивированному профилю. С холодом осознать: бегущие следом охотники слишком медленно вскидывают карабины. Противотанковые орудия слишком медленно разворачиваются в ту сторону. Остались лишь ты и тигр. Мгновение растягивается на столетия, которые ты проживаешь в бесконечных жизнях.
Страница Анны Быровой удалена.
Ты хотел бы завербоваться на китобойное судно, поднять мятеж, убить капитана, взять курс к фиордам Гренландии, послать радиограмму правительствам и некоммерческим организациям: тебе не нужна она, пусть она живёт своей жизнью, пусть она найдёт себе мужа, высокого, сильного, накачанного, богатого, не такого, как ты, не рохлю, с дорогой машиной и широким ремнём; и что ты хотел просто голыми руками расковырять пещеру под ледниковым шельфом — там сервер социальной сети, там должны быть резервные копии графических файлов, должны быть, обязаны — чтобы ещё раз увидеть её лицо.
Ты в библиотеке, на лекции современной писательницы.
— Сейчас, когда все истории уже давно рассказаны, единственный выход из тупика принципиальной исчерпанности возможных сюжетов — заключается в нелинейном повествовании. Читателя должна занимать не интрига, а неожиданность монтажных переходов; не ожидание следующего поступка героев, — поскольку вполне очевидно: современный герой никогда ничего не свершит, — а внезапность ухода в другой хронологический пласт или в далеко отстоящую географическую зону.
Звонок от правительственного номера. Заместитель министра.
— Тамо тут вот это. Едь сюда. В Белый домик. — Зачем? — Нужна сигнатура. — Когда? — Через двадцать минут. Я такси. Только чек сохрани!
Терпеливо объясняешь, мол, из-под моих Мытищ на автомобиле и за три часа, если пробка.
Трясясь в электричке до Ярославского вокзала, размышляешь о том, что этот вокзал очень похож на другой, в противоположном конце магистрали, за 9 298 километров; и стоит ли ежедневно затрачивать полтора часа на дорогу, то есть по три часа итого, почти сутки в неделю, свыше месяца в году, чтобы утром и вечером непременно видеть панельные типовые дома и забитые машинами дворовые газоны.
Примерно каждые четыре минуты он звонит, выкрикивая: — Ты где? Где сейчас? Ты щас где? Где там ты?
В кабинете с видом на памятник Столыпину швырнул через тиковый стол документы.
— Поставь сигнатуру… Куда?! Здесь не надо смотреть!! Сигнатура здесь!
Ты прижимаешь подушечку пальца к сине-голубому квадрату под актом о выполнении работ (оказании услуг, поставки товаров). Звук падения капли, цвет меняется на архивно-серый. Подпись подтверждена.
— Как тут сказано, я получил за две лекции тысячу девятьсот сорок два рубля золотом.
Он даже не дал договорить про ещё тридцать серебряных копеек. Откинулся в кресле, ногу на ногу, руки на груди.
— Понимаешь, да, а ну как ещё? Где ТЗ, а где факт? А затраты чем? Хочешь, ну-ка вот мы тебя в пул молодых журналистов. Ксиву слабаем, у Медвежонка интервью подмазнёшь.
Мама всегда говорила: чересчур мягкотелый. Рассеянно крутя пуговицу, ты поставил подпись.
— Не боитесь, завтра это покажут на телеканале Габриэля Арамова?
Замминистра хохочет. Пьян.
— Завтра я буду там, где его телеканал не фыряет.
Кружится голова. Зайди в туалет. Аккуратно вымой руки. Сними свитер, майку. Мокрыми одноразовыми полотенцами торс. Уже двадцать пять. Сполосни под мышками. Не имеет смысла. Но теперь уже лучше. Ты не запер дверь. Кто войдёт? Нельзя расстраивать маму. Здесь одна туалетная кабинка. Мост на остров Русский. Без разделения на мужчин или женщин.
Дверь открылась, некто заглянул — «Извините!» — смущённым рывком захлопнул. Может быть, в полсекунды. Хватило и того.
Ты узнал бы её и за краткое мгновение, и, стоя спиной, в отражении в зеркале, и в душной полутьме. Эти долгие тёмные волосы, эти большие миндалевидные глаза, это изящество одежды, какого не видывал у тысяч других.
Да, следовало бежать. Но ты несколько минут не мог и пошевелиться. Убрал затылок из-под холодной воды. В нелепой позе скорчился под сушилкой для рук. Протёр волосы майкой. Натянул чёрный свитер.
Её не было в коридоре. Её не было в подъезде. Её не было у памятника Столыпину.
Пересилив себя, вернулся в кабинет замминистра:
— Не знаете… одну девушку? Она была… в Сталинграде. И у вас в друзьях. Анна Бырова?
Оскал мокрого тигра:
— Знал — был бы прокурор! Иди в юг!
Пульс Москвы — бешеное мельтешение, аритмия, рябь на потоке времени, всепрощающий омут.
Пульс Волги — мерная волна, незаметно крепнущая от ручейка под валдайской часовней до бескрайних нефтяных полей Каспия. Волна Волги — череда ударов о меридиональную, с севера на юг, линию берегов, от которых, в широтном протяжении, с океана до океана, расходится пульс артерии, утверждающей власть над Евразией, стало быть, над всей сушей. Сердце Волги — Царицын, Сталинград.
Пульсы Владивостока — еле ощутимые вибрации тайных струн, помеченных в старых картах пунктирными сообщениями от одного значительного порта к другому: Бомбей – Порт-Элизабет, Ванкувер – Сингапур. Здесь, глубоко в толще залива Золотой Рог, покоится невидимое переплетение этих силовых нитей, один из ключей власти над океаном.
Вас везли через бухту, через низководный мост, и вы словно летели над зеркалом вод, между тёмно-зелёными сопками, в отрогах которых безмолвно лежал туман.
Ты начитываешь лекцию. Жжение в глазах делается непереносимым.
Конечно, больше восьми часов, иссушённый воздух аэробуса. Наоборот, здесь — высокая влажность и эндемичная микрофлора. Тебе нужно к врачу. Зачем, купи капли в аптеке, обычный конъюнктивит. А вдруг нет?
Вечером откроешь на телефоне адреса ближайших офтальмологий. Совсем недалеко, на острове Русский, новая глазная клиника в медицинском центре Дальневосточного федерального университета. Заходишь на сайт, изучаешь отзывы (бесцельная трата времени — чего ради?..)
Габриэль А., 52 года. Вижу мир наизнанку. Заботливый эксимерный лазер.
Танаки-сан, возраст не указан. Now my eyes are excellent. Russians were really cooler than House, M.D.!
Анна Иванова, 22. Благодаря вам я…
Протёр слезящиеся зрачки. Неважно, пускай прикасаться нельзя. Интересная книга отзывов, да ещё с фотографиями. Хотя как иначе, реальные пациенты.
Анна Иванова, 22. Благодаря вам я…
Тот же медный оттенок, те же раскосые большие, те же иссиня-чёрные.
Унять сердце.
Припомнить раздражённую складку в уголках губ, когда спрашивала о контактных линзах, и неприязненное упоминание отцовской фамилии.
Ты даже не отрабатываешь альтернативные варианты: украденная при рождении сестра-близнец, ленивый копирайтер, натыривший по-на соцсетям. Ты просто и всегда знаешь: она.
Медленно сходишь с ума, силясь различить в очень долгой, миллионноходовой игре какую-либо взаимосвязь, хоть какой-либо смысл: осечка танкового снаряда, конъюнктивит во Владивостоке, Анна Бырова, Анна Иванова.
Сутки на краю земли кончатся. Ты вернёшься в Москву.
— Я знаю, о чём ты думаешь, — говорит Габриэль Арамов. — Ты мог бы взять в жёны любую, и может, именно так и поступишь, и может, у вас будет семья и вам будет хорошо; но однажды случайно ты снова повстречаешь её, не спрашивай как, не спрашивай, почему так получится, просто знай: получится так — и всё: твоя жизнь будет кончена, и ты ничто в жизни не возненавидишь так, как, просыпаясь каждое утро, заспанное лицо жены, и ты будешь думать о ней, лёжа рядом с той. А если родятся дети? И разве у тебя не будет закипать кровь после одного взгляда на неё, разве внутри тебя всё не будет петь и трепетать после одного взгляда, и разве ты не хотел бы испытывать это упоение всю жизнь, вновь и снова?
— Но то, о чём вы говорите, называется похоть.
— Нет, нет! Разве оно было у тебя с кем-либо другим, разве ты вожделеешь именно плотского соития? Ты просто хотел бы, чтобы она улыбалась, потому что когда она улыбается, то восходит солнце; то просто хотел бы отдать ей всё, самое себя, всё своё естество — ты просто хотел бы отдать большее, чем забрать. Ибо это сильнее тебя. Это зов крови. Предрешение Бога.
— Но я-то имел другое... то, о чём вы описываете... химия! Но она проходит. Любовь живёт три года. Фредерик Бегбедер.
— Это ложь. То есть да, иногда, конечно, — да что там, почти всегда, — так и происходит. Если совпадёт фенотип — ты знаешь ведь, что́ это, — это лишь полдела. Древние греки, а может, французские структуралисты, — не помню точно, — учили, что есть 16 типов характера, и каждый из них дробится ещё на великое число подтипов, так что найти вот свой идеальный тип, своё идеальное дополнение к фрагменту головоломки — практически невозможно. Вероятность в минусовой степени. Но вся твоя жизнь, а, вернее, то, что за тысячи лет цепочка твоего рода не прервалась и ты появился, — такая же невозможность. Ты спросишь: но как узнать, что она и есть этот недостающий фрагмент, вернее, как вы сказали, что её психологический тип войдёт в оптимальные резонансы с моим? Ну вот представь, 1942-й, туда-сюда, фронт. Шмякнешься в окоп слегка попожжа́ — и пуля, вылезешь из окопа на секунду позже — и мина. Но ты всё как-то так делал, что выжил же. Есть какие-то такие законы, значит.
— Но что, если вы не правы? — цепляясь за любую возможность, процедишь ты.
— Молчи. На Зелёном углу, на участке 42, попросишь китайца Е; мигнёшь ему: от Габриэля. Он продаст пистолет с одной пулей.
— Но ведь она не любит меня. Разве можно приказать сердцу?
— Нет, разумеется, тебя никогда не полюбят; но это имеет значение? Всегда один любит, а другой нет, всегда один влюбляется, а другой позволяет. Пойдёшь, вытащишь пистолет, скажешь ей, что убьёшь себя, прямо здесь, на месте, может быть, отойдя за угол, чтобы не шокировать её, — если она откажется быть твоей женой. Женщины — они жалостливы.
— Но если она откажется?
— Тогда жизнь будет кончена. Тогда будет не жизнь, а существование. Тогда никогда и никто не вдохновит на великое творчество, тогда никогда и никто не будет побуждать окунаться в смертельный бой, ставить на карту всё, головокружить миллионами, стяжать колоссальное состояние, стать первым человеком страны, войти в круги сильных и знаменитых — и всё только для того, чтобы каждый день, каждый час доказывать своё право находиться подле неё, доказывать, что она была права, отобрав из четырёх миллиардов тебя. За великими мужчинами всегда стояли великие женщины. В ином случае ты никогда не исполнишь того, что в тебя вложил Бог. Преступление против твоего таланта, утрата для всего человечества.
Ты спрашиваешь тихо:
— Выходит, и у вас… так же?
Арамов перестаёт улыбаться.
Ночной дождь, самолёт на Владивосток.
Ты спокоен. Вот её новый профиль в соцсети — Анна Иванова. Вот её место обучения: школа гуманитарных наук Дальневосточного федерального университета (аспирантура). Адрес — бухта Аякс, остров Русский. Ты отправишься туда, найдёшь её там. Впереди ещё вечность, и можно подождать у входа. Увидев, подойдёшь к ней и скажешь: «Ты станешь моей женой».
И пусть в своей жизни ты ничего не свершишь, но на острове Русский ты родишь ребёнка. Ребёнок родится от женщины, родившейся в Сталинграде. Поэтому он сможет постичь незримые ритмы Волги, устанавливающие власть над сушей. Ребёнок родится во Владивостоке. Поэтому он сможет ощущать вибрацию тайных струн, сходящихся во Втором Цареграде, под Золотым Рогом, и определяющих власть над океаном. И ты постареешь, но успеешь дальнозорко увидеть, как твой сын — наиболее совершенный результат видового отбора, какой бывает лишь при исключительном, идеальном сочетании отцовской и материнской хромосом, — станет величайшим человеком на земле, изменив облик мира.
Лекция известной писательницы подошла к концу.
— Что такое сюжет? По Аристотелю — движение героя через перипетии от несчастья к счастью (для комедийных жанров) и от незнания к знанию (для трагических). Да, знание — это рок, знание — это приговор. В одном фильме (бродячий сюжет «пастух и принцесса») юноша искал девушку, и после треволнений нашёл, попутно разбогатев силой интеллекта. Сложнейшая интрига расплетена, блаженная развязка: в финале они садятся на пароход, следующий в Новый свет. Однако режиссёру недоставало некоего заключительного штриха, эффектного и в то же время глубокомысленного обобщения, так сказать, увода в глубину. И он сделал последним кадром, отдаляясь после поцелуя героев на общий план, уходящее в закат судно с буквами «Titanic» на кормовой доске.
Таким образом, сегодня читатель, слушатель, зритель современного искусства является таким же творцом, со-творцом, что и автор. Именно поэтому единственно возможный финал в наши дни — это открытый финал. Как в одном детективе, способном существовать исключительно в электронном виде: после того, как произведение досматривается до конца и все улики стягиваются к неопровержимой личности убийцы, на планшете или компьютере включается фронтальная камера, и читатель видит собственное лицо.
В автозаке ты записываешь интервью с Алексеевым.
— Правящая партия — это партия воров, жуликов и убийц. Правящая партия — это партия гнусных жаб, ворующих наши нефтяные богатства лишь только потому, что они обманом уселись на нашем нефтегазопроводе. Правящая партия — это мерзкие зудящие комары, которые сосут кровь нашей русской трудолюбивой коровы, и они будут сосать нашу кровь до тех пор, пока мы их не прихлопнем.
— Что вы предлагаете? У вас есть экономическая программа?
— Да, у нас есть программа. И наша программа очень простая. Всё просто. Не врать и не воровать! Наша программа — это борьба с коррупцией. Наша программа — это борьба с упырями и змеями, которые…
— Каким образом вы рассчитываете пресечь коррупцию?
— Выход известен во всех странах мира. Выход — работающие гражданские институты. Выход известен — работающие институты гражданского общества, которые не допустят африканского разгула коррупции, которую мы наблюдаем сейчас, потому что правящая партия, этот миллиард мародёров, сидит на газонефтяных залежах и занимается коррупцией, пока я не положу этому конец.
— Например? Ну, примеры коррупции?
— Пожалуйста, например. Вот вам вопиющие факты. В Министерстве по делам гражданского общества потратили сорок тысяч рублей на форумы для некоммерческих организаций. И вместо квалифицированных экспертов они вывозили в регионы разных бездарей, чуть ли не бродяжек из подворотни, хотя на бумагах, естественно, выплачены огромные гонорары тем якобы высоким гостям. Далее. Орггруппа и специалисты, восемьдесят с лишним людей, должны были жить в отеле «Дом Павлова», а их поселили в щитовых домиках без воды и света, положив разницу в карман. Именно поэтому каждый из нас должен выйти на улицу и вместе выразить наше возмущение партии прохвостов и расхитителей. И мы выйдем на улицу, потому что нас десятки миллионов — нас, честных и порядочных жителей городов, протестующих против оголтелой коррупции, нас, представителей креативного класса, производящих семьдесят семь процентов экономического продукта в этой стране!..
И слушая призывы к мятежу, восстанию, погрому, ты думаешь о том, что единственное, что нам остаётся в дни подавляющего молчания, — это работа памяти. И что единственная по-настоящему грустная история — это история твоего деда, который, выиграв Сталинградскую битву, тщетно в течение жизни мечтал завести русско-европейскую лайку, поскольку не позволяла жена.
Январь 2014
Vkontakte
Twitter
Одноклассники
